Страница:
Все остальное время он отдавал работе. Его стенографистка, мисс Роджерс, бесцветная старая дева, пятнадцать лет служившая по питсбургским конторам и до тонкостей знакомая с производством металлических изделий, доставляла ему специальную литературу, которую он так старательно изучал по вечерам у себя в отеле, что на совещаниях специалисты поражались его осведомленности по части процессов и продуктов производства. У него голова пухла от названий различных сверл, угольников, скобок, молотков, фрамужных приборов, топоров, сечек, французских ключей. Иногда, идя завтракать, он заходил в скобяную лавку и под предлогом покупки каких-нибудь шрифтов или гвоздей подолгу беседовал с приказчиком. Он прочел Краудза и другие руководства по психологии, пробовал вообразить себя торговцем скобяными товарами, служащим «Хаммахер Шлеммер и К» или еще какой-нибудь крупной фирмы и старался представить себе, какой вид рекламы мог бы произвести на него впечатление. Утром, за бритьем, пока натекала вода в ванну, между его глазами и зеркалом бесконечной вереницей проплывали каминные щипцы, решетки, печные заслонки, насосы, дверные ручки, дрели, кронциркули, тиски, мясорубки, и он ломал голову, как сделать их привлекательными для розничного торговца. Он бреется бритвой «Жиллет» — почему бритвой «Жиллет», а не другой фирмы? «Бессемер» — хорошая марка, за ней чудятся деньги и мощные прокатные станы и важные директора, выходящие из собственных лимузинов. Все дело в том, чтобы заинтересовать покупателя, заставить его почувствовать себя частицей чего-то мощного и несокрушимого, думал он, выбирая галстук. «Бессемер», твердил он за завтраком. Почему наши скрепы идут лучше скреп других фирм? — спрашивал он себя, садясь в трамвай. И пока, зажатый толпой, держась за ремень, он мчался в тряском вагоне, машинально проглядывая заголовки газет и не видя их, шестеренки, якоря, поршни, цепи, коленчатые валы, клапаны, втулки, муфты теснились у него в голове. «Бессемер».
Когда он попросил прибавки, ему дали ее, он стал получать сто двадцать пять долларов в неделю.
На танцевальном вечере в клубе он познакомился с прелестно танцевавшей блондинкой. Ее звали Гертруда Стэйпл, и она была единственной дочерью Орэса Стэйпла, директора нескольких компаний, о котором говорили, что у него в кармане изрядный пакет акций «Стандард ойл». Гертруда была невестой Оливера Тейлора, хотя, как она призналась Уорду во время танцев, они с Оливером при каждой встрече непременно ссорились. Костюм на Уорде сидел превосходно, и он казался много моложе прочих танцующих мужчин. Гертруда сказала, что мужчины в Питсбурге не представительны. Уорд рассказывал ей о Париже, и она сказала, что ей все здесь прискучило до смерти и она предпочитала бы жить в Номе на Аляске, только не в Питсбурге. Ей страшно нравилось, что он был в Париже, и он рассказывал ей о «Мулен Руж», Тур д'Аржан, и отеле «Ваграм», и баре «Ритц» и очень жалел, что у него нет собственного автомобиля, потому что чувствовал, что, предложи он отвезти ее домой, она бы не отказалась. На другой день он послал ей цветы с коротенькой запиской по-французски, которая должна была, как он думал, рассмешить ее. В ближайшую субботу после службы он записался на автомобильные курсы и по дороге завернул в автомобильную фирму «Штутц» узнать, на каких условиях можно достать открытую машину.
Вскоре Оливер Тейлор явился на службу и, криво усмехаясь, сказал:
— Уорд, Гертруда от вас без ума. Она ни о чем другом и говорить не может… Валяйте, желаю успеха… Для меня это слишком хлопотливое дело. Она в полчаса всю душу вымотает.
— Должно быть, она просто интересуется новым лицом, — слегка вспыхнув, сказал Уорд.
— Полно скромничать. Одна беда — старик разрешит ей выйти только за миллионера. Ну да пофлиртовать и так можно.
— У меня нет времени на эти дела.
— А у меня все время уходит на эти дела, — сказал Тейлор. — Ну пока… Стерегите нашу крепость, а я условился завтракать с одной прелестной девчонкой… горячая штучка… Танцует в «Мулен Руж» в первой шеренге, третья слева.
Он подмигнул Уорду, хлопнул его по спине и скрылся.
В следующий раз Уорд подъехал к дому Стэйплов во взятой на пробу красной машине фирмы «Штутц». Он довольно прилично справлялся с ней, хотя при въезде слишком круто завернул и немного помял тюльпаны на клумбе. Гертруда увидела его из окна библиотеки и принялась дразнить. Он весело ответил, что всегда был и останется прескверным автомобилистом. Она угощала его чаем и коктейлем за маленьким столиком под яблоней позади дома, а он, разговаривая с нею, никак не мог решить — рассказывать ей о своем разводе или нет.
Когда через несколько дней во время танцев он наконец рассказал ей о своем несчастливом супружестве, об Аннабел Стрэнг, Гертруда очень посочувствовала ему. Она слышала имя доктора Стрэнга, и то, что он был женат на его дочери, придавало ему в ее глазах вес.
— А я надеялась, что вы настоящий авантюрист… Знаете, из пахарей в президенты, или как это говорится.
— Да так оно и есть, — сказал он, и оба они засмеялись, и ему ясно было, что она действительно без ума от него. Он сказал ей, что разведен, хотя на самом деле бумаги о разводе еще не были присланы, и они прошли в Дальний угол зимнего сада, где стоял душный запах орхидей, и Уорд поцеловал ее и сказал, что сама она напоминает палевую орхидею. После этого они при всяком удобном случае находили укромный уголок и украдкой целовались. По тому, как она внезапно обмякала в его руках под его поцелуями, он был уверен, что она любит его— Но, возвращаясь после этого домой, он был слишком взвинчен, чтобы спать, и без конца шагал по комнате, остро ощущая потребность в женщине и кляня себя на чем свет стоит. Часто он принимал холодную ванну и убеждал себя заняться делами, не забивать голову подобными мыслями, не позволять женщине всецело заполонить его. Приречные улицы кишели проститутками, но он боялся заразы или шантажа. Потом как-то после танцев Тейлор взял его с собой в один, по его словам, вполне надежный дом, и он переночевал там с хорошенькой брюнеткой, полькой лет восемнадцати, не больше, но ходил он туда нечасто — это стоило пятьдесят долларов, и, кроме того, он всегда нервничал, бывая там, из боязни, что нагрянет полиция и придется откупаться от огласки.
В одно из ближайших воскресений они встретились, на дневном органном концерте в Институте Карнеги, и Гертруда сказала, что мать ее, узнав, что у него жена в Филадельфии, очень недовольна их частыми встречами. Как раз накануне Уорд получил наконец извещение о состоявшемся разводе. Он был в приподнятом настроении, рассказал ей о разводе и попросил ее быть его женой.
— Поедемте в «Шенли», я покажу вам постановление о разводе.
Заиграл орган, и она отрицательно покачала головой, но погладила его руку, которая лежала на бархате кресла у самого ее колена. Они вышли, не дожидаясь окончания номера. Музыка раздражала их. Они долго простояли в вестибюле, разговаривая. У Гертруды был несчастный и растерянный вид. Она говорила, что плохо себя чувствует, что ее родители никогда не позволят ей выйти за человека беднее ее, что она очень хотела бы быть бедной стенографисткой или конторщицей и свободно располагать собой, что она очень любит его и всегда будет его любить и что жизнь ее так ужасна и остается только искать утешения в вине или наркотиках.
Уорд был очень холоден, он крепко сжал челюсти и сказал, что он, конечно, и не ожидал с ее стороны ничего другого, что по крайней мере для него это конец и что встречаться они будут только как хорошие знакомые.
Он провез ее по Хайленд-авеню в машине Штутца, за которую еще не было заплачено, показал ей дом, в котором жил, приехав в Питсбург, и говорил о том, что уедет на Запад и откроет свое рекламное дело, и наконец оставил ее у подъезда дома подруги в Хайленд-парке, куда она велела своему шоферу заехать к шести часам.
Вернувшись в отель «Шенли», он выпил у себя в комнате чашку черного кофе. Он чувствовал прилив горечи и с ожесточением принялся за рукопись, над которой работал, то и дело посылая про себя к черту проклятую суку. В ближайшие месяцы ему некогда было думать о Гертруде: вспыхнула забастовка в Хэмпстеде, среди забастовщиков были убитые рудничной полицией, и разные человеколюбивые писатели из Чикаго и Нью-Йорка стали занимать в прессе целые столбцы статьями, бичующими стальную промышленность и феодальные, как они выражались, порядки в Питсбурге, и прогрессисты в конгрессе подняли крик, и ходили слухи, что люди, надеявшиеся нажить на этом деле политический капитал, дошли до самого президента Рузвельта и добиваются расследования этого дела конгрессом. Мистер Мак-Гилл и Уорд условились пообедать в «Шенли», чтобы обсудить положение с глазу на глаз. За обедом Уорд развивал ту мысль, что в освещении работы промышленности нужна совершенно новая тактика. Все эти реформисты и человеколюбцы и агитаторы, которые мутят воду в расчете половить в ней рыбку, — все они свои люди в газетном мире и всегда сумеют протащить свои статьи в печать. Обязанность промышленности — противопоставить их влиянию рассчитанную на много лет вперед планомерную обработку общественного мнения. На мистера Мак-Гилла это произвело большое впечатление, и он обещал выяснить на совещаниях директоров возможность основания объединенного информационного бюро для всей промышленности. Уорд заявил, что он рассчитывает стать по главе этого бюро, потому что в компании «Бессемер» он только попусту тратит время; дело налажено, и по проторенной колее его может продолжать всякий, а если его предложение не будет принято, он уедет в Чикаго и откроет собственное рекламное агентство. Мистер Мак-Гилл улыбнулся, погладил седоватые усы и сказал:
— Полегче, молодой человек, не спешите, оставайтесь у нас, и, клянусь честью, вы об этом не пожалеете.
А Уорд возразил, что не прочь остаться, но вот уже пять лет, как он в Питсбурге, а чего он добился?
Информационное бюро было основано, Уорд фактически стал во главе всего дела с окладом в девять тысяч долларов в год, он уже начинал пускать в оборот кое-какие сбережения, ведя осторожную игру на бирже, но по-прежнему над ним стояло несколько номинальных директоров, которые получали больше его, сами ничего не делали и только мешали ему работать, и это его бесило. Надо жениться, надо поставить свое дело. У него завязались обширные связи в различных отраслях чугунолитейной, стальной и нефтяной промышленности, и ему надо было поддерживать знакомства, устраивать приемы. А званые обеды в «Форт Питт» или в отеле «Шенли» обходились дорого и все же были как-то несолидны.
Однажды утром, развернув газету, он прочитал, что накануне в лифте Карнеги-билдинг скончался от приступа грудной жабы Орэс Стэйпл и что Гертруда с матерью, глубоко потрясенные утратой, проведут первые дни траура в своем особняке в Сьюикли. Хотя это грозило опозданием на работу, он сейчас же сел за стол и написал Гертруде:
Перечитав написанное, он пожевал кончик ручки и, решив, что перехватил через край с безжалостным жнецом, переписал записку заново, опустив последнюю фразу, подписался — преданный Вам Уорд — и послал ее в Сьюикли с нарочным.
В полдень он уже собрался идти завтракать, когда курьер пришел сказать, что его вызывает по телефону какая-то дама. Это была Гертруда. Голос ее дрожал, но она, по-видимому, была не слишком удручена. Она попросила его отвезти ее вечером пообедать куда-нибудь, где не будет знакомых, потому что дома ей все уже смертельно надоело и она сойдет с ума, если и там ее будут преследовать выражениями соболезнования. Он предложил ей встретиться в вестибюле «Форт Питт», а оттуда он отвезет ее в такое место, где они смогут спокойно поговорить. Он позавтракал один и ел с большим аппетитом: наконец-то и в его судьбе наступил перелом.
Вечером дул жестокий, ледяной ветер. Весь день по свинцовому небу неслись с северо-запада тяжелые чернильные тучи. Она была так укутана в меха, что он не Узнал ее, когда она вошла в вестибюль. Едва успев войти и протянуть ему руку, она сказала:
— Уйдем отсюда.
Он сказал, что знает маленькую гостиницу по дороге к Порт-Мак-Кэй, но что она замерзнет в открытой машине.
Она сказала:
— Поедем, ну поедем же… Я так люблю снежную бурю.
Садясь рядом с ним, она спросила дрожащим голосом:
— Рады видеть свою старую любовь, Уорд?
И он сказал:
— Зачем спрашивать, Гертруда? Но вы-то рады ли видеть меня?
И она сказала:
— Разве вы этого не видите?
Тут он начал было мямлить что-то о ее отце, но она прервала его, сказав:
— Пожалуйста, не будем об этом говорить.
Ветер, завывая, дул им в спину всю дорогу вверх по долине Мононгахила, а временами хлестала налетавшая метель. Копры, бессемеровские печи и ряды высоких труб чернели резким силуэтом на низко свисавших рваных облаках, которые отражали и красный отблеск расплавленного металла, и багровый жар шлака, и ярко-белый свет дуговых фонарей и станционных прожекторов. На одном из переездов они едва не наскочили на груженный углем поезд. Ее пальцы судорожно сжали его руку, когда машину занесло от резкого торможения.
— Счастливо отделались, — буркнул он сквозь зубы.
— Ничего… Сегодня я ничего не боюсь, — сказала она.
— Ему пришлось вылезти и завести заглохший мотор.
— Все хорошо, вот только бы не замерзнуть, — сказал он.
Когда он вскарабкался на свое место, она перегнулась к нему и поцеловала его в щеку.
— Вы не раздумали жениться на мне? Я люблю вас, Уорд.
Машина уже взяла полный ход, когда он обернулся и поцеловал ее крепко, прямо в губы, так, как он целовал Аннабел в тот день, в коттедже Ошен-Сити.
— Ну мог ли я раздумать, дорогая? — сказал он.
Домик для приезжающих держала чета французов, и Уорд поговорил с ними по-французски и заказал цыплят и красного вина и крепкого горячего пунша, чтобы согреться в ожидании обеда. Кроме них, в гостинице не было ни души, и он распорядился поставить столик прямо против газового камина в глубине тускло освещенной розово-желтой столовой, подальше от призрачно уходивших в темноту пустых столиков и длинных окон» доверху запорошенных снегом. За обедом он развивал перед Гертрудой свои планы о собственном агентстве и сказал, что остановка только за подходящим компаньоном, что ему наверняка удастся создать самое крупное во всей стране предприятие этого рода, применяя свою, еще никем не использованную теорию взаимоотношения труда и капитала.
— Ну что ж, когда мы поженимся, я смогу помочь вам и капиталом и советом и мало ли еще чем, — сказала она, и щеки у нее разгорелись, а глаза блестели.
— Конечно, Гертруда.
За обедом она много пила и все требовала пунша, и он без конца целовал ее и поглаживал ее ногу. Она, казалось, не заботилась о том, что делает, и, не стесняясь, целовала его при хозяине. Когда они вышли садиться в машину, ветер дул со скоростью шестидесяти миль в час, и всю дорогу занесло снегом, и Уорд сказал, что ехать в Питсбург в такую ночь — самоубийство, и хозяин гостиницы сказал, что у него есть для них прекрасная комната и что monsieur et madame будут безумцами, если поедут, особенно принимая во внимание, что ветер будет дуть им всю дорогу в лицо. Сначала Гертруда ужаснулась и заявила, что скорее покончит с собой, чем останется. Потом она вдруг вся сжалась в руках Уорда, истерически всхлипывая:
— Я хочу остаться, я хочу остаться, я так люблю тебя.
Они позвонили Стэйплам и вызвали сиделку, которая сказала, что миссис Стэйпл дали лекарство и она забылась. Гертруда велела передать матери, когда та проснется, что она осталась у своей подруги Джейн Инглиш и вернется домой, как только метель позволит проехать машине; потом она позвонила Джейн Инглиш и сказала, что ей очень тяжело быть на людях и она взяла номер в «Форт Питт», чтобы побыть одной. И если позвонит мать, то сказать ей, что она уже легла. Потом по телефону они заказали на ее имя номер в «Форт Питт». Потом они пошли спать. Уорд был счастлив и решил, что очень ее любит, а для нее все это, очевидно, было не в Диковинку, потому что первым долгом она спросила, есть ли у него с собой противозачаточное средство. Он кивнул и весь вспыхнул. Она захохотала:
— А то не пришлось бы венчаться в пожарном порядке, милый!
Шесть месяцев спустя они уже были женаты, и Уорд бросил службу в Информационном бюро. Ему удалась одна сделка на Уолл-стрит, и он решил провести медовый месяц в годичном путешествии по Европе. Оказалось, что все состояние Стэйпла было оставлено вдове и что Гертруда до смерти матери будет получать только по пятнадцати тысяч долларов в год, но они рассчитывали встретиться со старухой в Карлсбаде и надеялись всеми правдами и неправдами выманить у нее денег на новое рекламное агентство. На пароходе «Дойчланд», в каюте для новобрачных, они отплыли в Плимут, погода стояла превосходная, и Уорд только один день страдал морской болезнью.
Когда он попросил прибавки, ему дали ее, он стал получать сто двадцать пять долларов в неделю.
На танцевальном вечере в клубе он познакомился с прелестно танцевавшей блондинкой. Ее звали Гертруда Стэйпл, и она была единственной дочерью Орэса Стэйпла, директора нескольких компаний, о котором говорили, что у него в кармане изрядный пакет акций «Стандард ойл». Гертруда была невестой Оливера Тейлора, хотя, как она призналась Уорду во время танцев, они с Оливером при каждой встрече непременно ссорились. Костюм на Уорде сидел превосходно, и он казался много моложе прочих танцующих мужчин. Гертруда сказала, что мужчины в Питсбурге не представительны. Уорд рассказывал ей о Париже, и она сказала, что ей все здесь прискучило до смерти и она предпочитала бы жить в Номе на Аляске, только не в Питсбурге. Ей страшно нравилось, что он был в Париже, и он рассказывал ей о «Мулен Руж», Тур д'Аржан, и отеле «Ваграм», и баре «Ритц» и очень жалел, что у него нет собственного автомобиля, потому что чувствовал, что, предложи он отвезти ее домой, она бы не отказалась. На другой день он послал ей цветы с коротенькой запиской по-французски, которая должна была, как он думал, рассмешить ее. В ближайшую субботу после службы он записался на автомобильные курсы и по дороге завернул в автомобильную фирму «Штутц» узнать, на каких условиях можно достать открытую машину.
Вскоре Оливер Тейлор явился на службу и, криво усмехаясь, сказал:
— Уорд, Гертруда от вас без ума. Она ни о чем другом и говорить не может… Валяйте, желаю успеха… Для меня это слишком хлопотливое дело. Она в полчаса всю душу вымотает.
— Должно быть, она просто интересуется новым лицом, — слегка вспыхнув, сказал Уорд.
— Полно скромничать. Одна беда — старик разрешит ей выйти только за миллионера. Ну да пофлиртовать и так можно.
— У меня нет времени на эти дела.
— А у меня все время уходит на эти дела, — сказал Тейлор. — Ну пока… Стерегите нашу крепость, а я условился завтракать с одной прелестной девчонкой… горячая штучка… Танцует в «Мулен Руж» в первой шеренге, третья слева.
Он подмигнул Уорду, хлопнул его по спине и скрылся.
В следующий раз Уорд подъехал к дому Стэйплов во взятой на пробу красной машине фирмы «Штутц». Он довольно прилично справлялся с ней, хотя при въезде слишком круто завернул и немного помял тюльпаны на клумбе. Гертруда увидела его из окна библиотеки и принялась дразнить. Он весело ответил, что всегда был и останется прескверным автомобилистом. Она угощала его чаем и коктейлем за маленьким столиком под яблоней позади дома, а он, разговаривая с нею, никак не мог решить — рассказывать ей о своем разводе или нет.
Когда через несколько дней во время танцев он наконец рассказал ей о своем несчастливом супружестве, об Аннабел Стрэнг, Гертруда очень посочувствовала ему. Она слышала имя доктора Стрэнга, и то, что он был женат на его дочери, придавало ему в ее глазах вес.
— А я надеялась, что вы настоящий авантюрист… Знаете, из пахарей в президенты, или как это говорится.
— Да так оно и есть, — сказал он, и оба они засмеялись, и ему ясно было, что она действительно без ума от него. Он сказал ей, что разведен, хотя на самом деле бумаги о разводе еще не были присланы, и они прошли в Дальний угол зимнего сада, где стоял душный запах орхидей, и Уорд поцеловал ее и сказал, что сама она напоминает палевую орхидею. После этого они при всяком удобном случае находили укромный уголок и украдкой целовались. По тому, как она внезапно обмякала в его руках под его поцелуями, он был уверен, что она любит его— Но, возвращаясь после этого домой, он был слишком взвинчен, чтобы спать, и без конца шагал по комнате, остро ощущая потребность в женщине и кляня себя на чем свет стоит. Часто он принимал холодную ванну и убеждал себя заняться делами, не забивать голову подобными мыслями, не позволять женщине всецело заполонить его. Приречные улицы кишели проститутками, но он боялся заразы или шантажа. Потом как-то после танцев Тейлор взял его с собой в один, по его словам, вполне надежный дом, и он переночевал там с хорошенькой брюнеткой, полькой лет восемнадцати, не больше, но ходил он туда нечасто — это стоило пятьдесят долларов, и, кроме того, он всегда нервничал, бывая там, из боязни, что нагрянет полиция и придется откупаться от огласки.
В одно из ближайших воскресений они встретились, на дневном органном концерте в Институте Карнеги, и Гертруда сказала, что мать ее, узнав, что у него жена в Филадельфии, очень недовольна их частыми встречами. Как раз накануне Уорд получил наконец извещение о состоявшемся разводе. Он был в приподнятом настроении, рассказал ей о разводе и попросил ее быть его женой.
— Поедемте в «Шенли», я покажу вам постановление о разводе.
Заиграл орган, и она отрицательно покачала головой, но погладила его руку, которая лежала на бархате кресла у самого ее колена. Они вышли, не дожидаясь окончания номера. Музыка раздражала их. Они долго простояли в вестибюле, разговаривая. У Гертруды был несчастный и растерянный вид. Она говорила, что плохо себя чувствует, что ее родители никогда не позволят ей выйти за человека беднее ее, что она очень хотела бы быть бедной стенографисткой или конторщицей и свободно располагать собой, что она очень любит его и всегда будет его любить и что жизнь ее так ужасна и остается только искать утешения в вине или наркотиках.
Уорд был очень холоден, он крепко сжал челюсти и сказал, что он, конечно, и не ожидал с ее стороны ничего другого, что по крайней мере для него это конец и что встречаться они будут только как хорошие знакомые.
Он провез ее по Хайленд-авеню в машине Штутца, за которую еще не было заплачено, показал ей дом, в котором жил, приехав в Питсбург, и говорил о том, что уедет на Запад и откроет свое рекламное дело, и наконец оставил ее у подъезда дома подруги в Хайленд-парке, куда она велела своему шоферу заехать к шести часам.
Вернувшись в отель «Шенли», он выпил у себя в комнате чашку черного кофе. Он чувствовал прилив горечи и с ожесточением принялся за рукопись, над которой работал, то и дело посылая про себя к черту проклятую суку. В ближайшие месяцы ему некогда было думать о Гертруде: вспыхнула забастовка в Хэмпстеде, среди забастовщиков были убитые рудничной полицией, и разные человеколюбивые писатели из Чикаго и Нью-Йорка стали занимать в прессе целые столбцы статьями, бичующими стальную промышленность и феодальные, как они выражались, порядки в Питсбурге, и прогрессисты в конгрессе подняли крик, и ходили слухи, что люди, надеявшиеся нажить на этом деле политический капитал, дошли до самого президента Рузвельта и добиваются расследования этого дела конгрессом. Мистер Мак-Гилл и Уорд условились пообедать в «Шенли», чтобы обсудить положение с глазу на глаз. За обедом Уорд развивал ту мысль, что в освещении работы промышленности нужна совершенно новая тактика. Все эти реформисты и человеколюбцы и агитаторы, которые мутят воду в расчете половить в ней рыбку, — все они свои люди в газетном мире и всегда сумеют протащить свои статьи в печать. Обязанность промышленности — противопоставить их влиянию рассчитанную на много лет вперед планомерную обработку общественного мнения. На мистера Мак-Гилла это произвело большое впечатление, и он обещал выяснить на совещаниях директоров возможность основания объединенного информационного бюро для всей промышленности. Уорд заявил, что он рассчитывает стать по главе этого бюро, потому что в компании «Бессемер» он только попусту тратит время; дело налажено, и по проторенной колее его может продолжать всякий, а если его предложение не будет принято, он уедет в Чикаго и откроет собственное рекламное агентство. Мистер Мак-Гилл улыбнулся, погладил седоватые усы и сказал:
— Полегче, молодой человек, не спешите, оставайтесь у нас, и, клянусь честью, вы об этом не пожалеете.
А Уорд возразил, что не прочь остаться, но вот уже пять лет, как он в Питсбурге, а чего он добился?
Информационное бюро было основано, Уорд фактически стал во главе всего дела с окладом в девять тысяч долларов в год, он уже начинал пускать в оборот кое-какие сбережения, ведя осторожную игру на бирже, но по-прежнему над ним стояло несколько номинальных директоров, которые получали больше его, сами ничего не делали и только мешали ему работать, и это его бесило. Надо жениться, надо поставить свое дело. У него завязались обширные связи в различных отраслях чугунолитейной, стальной и нефтяной промышленности, и ему надо было поддерживать знакомства, устраивать приемы. А званые обеды в «Форт Питт» или в отеле «Шенли» обходились дорого и все же были как-то несолидны.
Однажды утром, развернув газету, он прочитал, что накануне в лифте Карнеги-билдинг скончался от приступа грудной жабы Орэс Стэйпл и что Гертруда с матерью, глубоко потрясенные утратой, проведут первые дни траура в своем особняке в Сьюикли. Хотя это грозило опозданием на работу, он сейчас же сел за стол и написал Гертруде:
Дорогая Гертруда,
в эти тяжкие, горестные минуты позвольте мне напомнить Вам, что я непрестанно думаю о Вас. Если я могу быть Вам хоть чем-нибудь полезен, известите меня немедленно. Теперь, когда смерть коснулась нас своим крылом, мы должны осознать, что великий сеятель жизни, которому мы обязаны и любовью и благополучием всеми утехами и привязанностями домашнего очага, является в то же время и безжалостным жнецом…
Перечитав написанное, он пожевал кончик ручки и, решив, что перехватил через край с безжалостным жнецом, переписал записку заново, опустив последнюю фразу, подписался — преданный Вам Уорд — и послал ее в Сьюикли с нарочным.
В полдень он уже собрался идти завтракать, когда курьер пришел сказать, что его вызывает по телефону какая-то дама. Это была Гертруда. Голос ее дрожал, но она, по-видимому, была не слишком удручена. Она попросила его отвезти ее вечером пообедать куда-нибудь, где не будет знакомых, потому что дома ей все уже смертельно надоело и она сойдет с ума, если и там ее будут преследовать выражениями соболезнования. Он предложил ей встретиться в вестибюле «Форт Питт», а оттуда он отвезет ее в такое место, где они смогут спокойно поговорить. Он позавтракал один и ел с большим аппетитом: наконец-то и в его судьбе наступил перелом.
Вечером дул жестокий, ледяной ветер. Весь день по свинцовому небу неслись с северо-запада тяжелые чернильные тучи. Она была так укутана в меха, что он не Узнал ее, когда она вошла в вестибюль. Едва успев войти и протянуть ему руку, она сказала:
— Уйдем отсюда.
Он сказал, что знает маленькую гостиницу по дороге к Порт-Мак-Кэй, но что она замерзнет в открытой машине.
Она сказала:
— Поедем, ну поедем же… Я так люблю снежную бурю.
Садясь рядом с ним, она спросила дрожащим голосом:
— Рады видеть свою старую любовь, Уорд?
И он сказал:
— Зачем спрашивать, Гертруда? Но вы-то рады ли видеть меня?
И она сказала:
— Разве вы этого не видите?
Тут он начал было мямлить что-то о ее отце, но она прервала его, сказав:
— Пожалуйста, не будем об этом говорить.
Ветер, завывая, дул им в спину всю дорогу вверх по долине Мононгахила, а временами хлестала налетавшая метель. Копры, бессемеровские печи и ряды высоких труб чернели резким силуэтом на низко свисавших рваных облаках, которые отражали и красный отблеск расплавленного металла, и багровый жар шлака, и ярко-белый свет дуговых фонарей и станционных прожекторов. На одном из переездов они едва не наскочили на груженный углем поезд. Ее пальцы судорожно сжали его руку, когда машину занесло от резкого торможения.
— Счастливо отделались, — буркнул он сквозь зубы.
— Ничего… Сегодня я ничего не боюсь, — сказала она.
— Ему пришлось вылезти и завести заглохший мотор.
— Все хорошо, вот только бы не замерзнуть, — сказал он.
Когда он вскарабкался на свое место, она перегнулась к нему и поцеловала его в щеку.
— Вы не раздумали жениться на мне? Я люблю вас, Уорд.
Машина уже взяла полный ход, когда он обернулся и поцеловал ее крепко, прямо в губы, так, как он целовал Аннабел в тот день, в коттедже Ошен-Сити.
— Ну мог ли я раздумать, дорогая? — сказал он.
Домик для приезжающих держала чета французов, и Уорд поговорил с ними по-французски и заказал цыплят и красного вина и крепкого горячего пунша, чтобы согреться в ожидании обеда. Кроме них, в гостинице не было ни души, и он распорядился поставить столик прямо против газового камина в глубине тускло освещенной розово-желтой столовой, подальше от призрачно уходивших в темноту пустых столиков и длинных окон» доверху запорошенных снегом. За обедом он развивал перед Гертрудой свои планы о собственном агентстве и сказал, что остановка только за подходящим компаньоном, что ему наверняка удастся создать самое крупное во всей стране предприятие этого рода, применяя свою, еще никем не использованную теорию взаимоотношения труда и капитала.
— Ну что ж, когда мы поженимся, я смогу помочь вам и капиталом и советом и мало ли еще чем, — сказала она, и щеки у нее разгорелись, а глаза блестели.
— Конечно, Гертруда.
За обедом она много пила и все требовала пунша, и он без конца целовал ее и поглаживал ее ногу. Она, казалось, не заботилась о том, что делает, и, не стесняясь, целовала его при хозяине. Когда они вышли садиться в машину, ветер дул со скоростью шестидесяти миль в час, и всю дорогу занесло снегом, и Уорд сказал, что ехать в Питсбург в такую ночь — самоубийство, и хозяин гостиницы сказал, что у него есть для них прекрасная комната и что monsieur et madame будут безумцами, если поедут, особенно принимая во внимание, что ветер будет дуть им всю дорогу в лицо. Сначала Гертруда ужаснулась и заявила, что скорее покончит с собой, чем останется. Потом она вдруг вся сжалась в руках Уорда, истерически всхлипывая:
— Я хочу остаться, я хочу остаться, я так люблю тебя.
Они позвонили Стэйплам и вызвали сиделку, которая сказала, что миссис Стэйпл дали лекарство и она забылась. Гертруда велела передать матери, когда та проснется, что она осталась у своей подруги Джейн Инглиш и вернется домой, как только метель позволит проехать машине; потом она позвонила Джейн Инглиш и сказала, что ей очень тяжело быть на людях и она взяла номер в «Форт Питт», чтобы побыть одной. И если позвонит мать, то сказать ей, что она уже легла. Потом по телефону они заказали на ее имя номер в «Форт Питт». Потом они пошли спать. Уорд был счастлив и решил, что очень ее любит, а для нее все это, очевидно, было не в Диковинку, потому что первым долгом она спросила, есть ли у него с собой противозачаточное средство. Он кивнул и весь вспыхнул. Она захохотала:
— А то не пришлось бы венчаться в пожарном порядке, милый!
Шесть месяцев спустя они уже были женаты, и Уорд бросил службу в Информационном бюро. Ему удалась одна сделка на Уолл-стрит, и он решил провести медовый месяц в годичном путешествии по Европе. Оказалось, что все состояние Стэйпла было оставлено вдове и что Гертруда до смерти матери будет получать только по пятнадцати тысяч долларов в год, но они рассчитывали встретиться со старухой в Карлсбаде и надеялись всеми правдами и неправдами выманить у нее денег на новое рекламное агентство. На пароходе «Дойчланд», в каюте для новобрачных, они отплыли в Плимут, погода стояла превосходная, и Уорд только один день страдал морской болезнью.
Камера-обскура (21)
За весь тот август не выпало ни капли дождя почти не выпадало дождей и в июле. Огород был в ужасном состоянии. По всему северному побережью Виргинии не стоило собирать кормовую кукурузу все нижние листья у нее засохли и свернулись в трубочку. Только помидоры дали хороший урожай.
Когда Топотун не работал на ферме можно было кататься на нем он был трехгодовалый гнедой меринок и весело трусил по старому сосновому лесу и песчаным дорогам в огне оранжево-красных вьюнков и по болотам пересохшим и потрескавшимся вдоль и поперек словно шкура аллигатора
мимо дома Моррисов где копошились ребятишки Морриса иссохшие, пыльные и загорелые
и дальше вдоль реки мимо Гармони-холл где жил Сиднор крупный, шести с половиною футов, мужчина босой, длиннолицый и длинноносый с большой бородавкой на носу он еле бродил волоча ноги и не зная что ему делать: тут и засуха и больная жена на сносях и все ребята с коклюшем и у самого у него понос
и дальше за Песочный мыс мимо большой сосны
и мисс Эмили бывало глядит поверх забора стоя возле своего олеандра мисс Эмили носила старомодные чепцы и всегда у нее можно было достать цветов и жареных цыплят в ее жилах текла самая чистая кровь Юга и по-настоящему фамилия ее Тошфор хотя здесь все произносили Тоффорд вот только ребята были никудышные совсем от рук отбились и все пьянствовали били баклуши на берегу или возили виски из Мэриленда вместо того чтобы рыбачить а потом шатались вдрызг пьяные и сети у них либо кто-нибудь срезал либо отлив уносил или еще что-нибудь с ними непременно приключалось. Мисс Эмили сама не прочь была выпить при случае но на людях она и виду не подавала стоя возле своего олеандра, поглядывая из-за частокола и болтая с прохожими
А ниже у мыса Линч жил старый Боуи Франклин никчемный он был старик и похож он был, Боуи Франклин, на щипаного петуха шея длинная, тощая походка развинченная, работать как следует он не мог и денег у него на выпивку не хватало так он и жил разводя никчемных кур, которые очень на него были похожи и слонялся по пристани и бывало если придет пароход или рыбаки завернут в устье когда в заливе сильно задует Боуи Франклину тоже поднесут виски и потом он весь день отсыпается с перепоя
Топотун отчаянно потел его и в такую жару кормили кукурузой старое седло невыносимо воняло и слепни гудели над его боками и пора было ужинать и Топотун медленно шагал домой и невыносима была эта проклятая истощенная земля и засуха которая не давала расти огородам и кузнечики глумливо стрекотали в зарослях камедных кустов и хурмы пропыленных и призрачных вдоль дороги серповидная бухта где морская крапива кусала когда ты хотел выплыть и тропические блохи и постоянные пересуды о том что случилось по соседству в Гааге или Варшаве или Пекатоне и телефон в коттедже звонил не переставая когда какая-нибудь фермерша на линии снимала трубку чтобы поболтать с соседкой фермершей и вдоль по линии слышался звон и соседки сбегались к трубкам послушать о чем идет разговор
и табачные плантации выпили все соки из земли между устьями рек еще во времена Уолтера Роли капитана Джона Смита и Покахонтас но вот что выпило все соки из людей тогда перед войной?
и я трясся на спине Топотуна трехгодовалого гнедого мерина который то и дело спотыкался и я ненавидел эту прожженную солнцем низину и глинистую землю и шелест сосен и никчемные заросли хурмы, ежевики и камедного дерева
Только залив любил я искрившийся до самого горизонта и юго-восточный ветер приносивший к ночи прохладу и белые паруса рыбачьих лодок.
Когда Топотун не работал на ферме можно было кататься на нем он был трехгодовалый гнедой меринок и весело трусил по старому сосновому лесу и песчаным дорогам в огне оранжево-красных вьюнков и по болотам пересохшим и потрескавшимся вдоль и поперек словно шкура аллигатора
мимо дома Моррисов где копошились ребятишки Морриса иссохшие, пыльные и загорелые
и дальше вдоль реки мимо Гармони-холл где жил Сиднор крупный, шести с половиною футов, мужчина босой, длиннолицый и длинноносый с большой бородавкой на носу он еле бродил волоча ноги и не зная что ему делать: тут и засуха и больная жена на сносях и все ребята с коклюшем и у самого у него понос
и дальше за Песочный мыс мимо большой сосны
и мисс Эмили бывало глядит поверх забора стоя возле своего олеандра мисс Эмили носила старомодные чепцы и всегда у нее можно было достать цветов и жареных цыплят в ее жилах текла самая чистая кровь Юга и по-настоящему фамилия ее Тошфор хотя здесь все произносили Тоффорд вот только ребята были никудышные совсем от рук отбились и все пьянствовали били баклуши на берегу или возили виски из Мэриленда вместо того чтобы рыбачить а потом шатались вдрызг пьяные и сети у них либо кто-нибудь срезал либо отлив уносил или еще что-нибудь с ними непременно приключалось. Мисс Эмили сама не прочь была выпить при случае но на людях она и виду не подавала стоя возле своего олеандра, поглядывая из-за частокола и болтая с прохожими
А ниже у мыса Линч жил старый Боуи Франклин никчемный он был старик и похож он был, Боуи Франклин, на щипаного петуха шея длинная, тощая походка развинченная, работать как следует он не мог и денег у него на выпивку не хватало так он и жил разводя никчемных кур, которые очень на него были похожи и слонялся по пристани и бывало если придет пароход или рыбаки завернут в устье когда в заливе сильно задует Боуи Франклину тоже поднесут виски и потом он весь день отсыпается с перепоя
Топотун отчаянно потел его и в такую жару кормили кукурузой старое седло невыносимо воняло и слепни гудели над его боками и пора было ужинать и Топотун медленно шагал домой и невыносима была эта проклятая истощенная земля и засуха которая не давала расти огородам и кузнечики глумливо стрекотали в зарослях камедных кустов и хурмы пропыленных и призрачных вдоль дороги серповидная бухта где морская крапива кусала когда ты хотел выплыть и тропические блохи и постоянные пересуды о том что случилось по соседству в Гааге или Варшаве или Пекатоне и телефон в коттедже звонил не переставая когда какая-нибудь фермерша на линии снимала трубку чтобы поболтать с соседкой фермершей и вдоль по линии слышался звон и соседки сбегались к трубкам послушать о чем идет разговор
и табачные плантации выпили все соки из земли между устьями рек еще во времена Уолтера Роли капитана Джона Смита и Покахонтас но вот что выпило все соки из людей тогда перед войной?
и я трясся на спине Топотуна трехгодовалого гнедого мерина который то и дело спотыкался и я ненавидел эту прожженную солнцем низину и глинистую землю и шелест сосен и никчемные заросли хурмы, ежевики и камедного дерева
Только залив любил я искрившийся до самого горизонта и юго-восточный ветер приносивший к ночи прохладу и белые паруса рыбачьих лодок.
Новости Дня XV
Оставшиеся на посту служащие изучают городское хозяйство, музеи, преступность
огни потушили и оркестр заиграл «Мой дом, родимый дом» низкая заработная плата вот причина беспорядков возразила ему женщина
живые манекены эта характерная особенность парижских скачек на этот раз превзошли себя. Они демонстрировали самые экстравагантные костюмы разгуливая в них с непоколебимым хладнокровием
Три германских штабных офицера проходившие мимо едва не были раздавлены восторженной толпой наперебой стремившейся пожать им руки
Девочка наступает на спичку; платье вспыхивает; смерть от ожогов
Паническое бегство из Карлсбада исчезновение майора раскрывает длинный ряд убийств декольте среди бела дня какова будет завтрашняя мода восклицает Париж певчие призваны под ружье профессор предпринимает исследование лесов Падение Белграда
война должна прервать железнодорожную стачку нужнымеры к охране ценностей изобретатель утверждает что может разом прекратить войну живет два часа после смерти в лице Гарро я потерял друга и товарища и я не закрываю глаза на то что еще много товарищей по оружию сложат голов прежде чем кончится война
Предоставьте церквам спекулировать по их усмотрению
полицейские на велосипедах промчались по Унтер-ден-Линден оповещая всех о радостном известии Это укрепляет нашу уверенность в том что мы спокойно можем ожидать событий.
потерянные чемоданы выставлены в Лондоне Счастливые янки: в последний момент избежали войны различного рода условности ослабевают или вовсе отпадают в пору летнего отдыха и затишья и пользуясь этим многие представительницы младшего поколения первый выезд которых в нормальных условиях ожидался через два-три года уже сейчас
Большие партии вирджинского табака будут отправлены в Англию главным образом для снабжения британских войск на континенте
огни потушили и оркестр заиграл «Мой дом, родимый дом» низкая заработная плата вот причина беспорядков возразила ему женщина
В сердце Мэриленда Мэри
Повстречалась мне…
ИЛИ БОЛЬШАЯ ВОЙНА ИЛИ НИКАКОЙ ВОЙНЫ
живые манекены эта характерная особенность парижских скачек на этот раз превзошли себя. Они демонстрировали самые экстравагантные костюмы разгуливая в них с непоколебимым хладнокровием
Три германских штабных офицера проходившие мимо едва не были раздавлены восторженной толпой наперебой стремившейся пожать им руки
Девочка наступает на спичку; платье вспыхивает; смерть от ожогов
Первые выстрелы на Дунае — сигнал к началу борьбы Как и большинство здравомыслящих женщин я против смертной казни. Мне противно думать что женщина могла бы присутствовать при повешении. Узаконенное государством убийство ужасная вещь.
…и двери
Распахнулись двух сердец
ЦАРЬ НЕ НАМЕРЕН БОЛЬШЕ ПОТВОРСТВОВАТЬ АВСТРИИ
Паническое бегство из Карлсбада исчезновение майора раскрывает длинный ряд убийств декольте среди бела дня какова будет завтрашняя мода восклицает Париж певчие призваны под ружье профессор предпринимает исследование лесов Падение Белграда
МЫ НА ГРАНИ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
ДЕПУТАТ ЖОРЕС ПАЛ ОТ РУКИ УБИЙЦЫ
война должна прервать железнодорожную стачку нужнымеры к охране ценностей изобретатель утверждает что может разом прекратить войну живет два часа после смерти в лице Гарро я потерял друга и товарища и я не закрываю глаза на то что еще много товарищей по оружию сложат голов прежде чем кончится война
Предоставьте церквам спекулировать по их усмотрению
полицейские на велосипедах промчались по Унтер-ден-Линден оповещая всех о радостном известии Это укрепляет нашу уверенность в том что мы спокойно можем ожидать событий.
АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН ОТКРЫТ ДЛЯ ЧИКАГЦЕВ СПЕШАЩИХ ДОМОЙ
потерянные чемоданы выставлены в Лондоне Счастливые янки: в последний момент избежали войны различного рода условности ослабевают или вовсе отпадают в пору летнего отдыха и затишья и пользуясь этим многие представительницы младшего поколения первый выезд которых в нормальных условиях ожидался через два-три года уже сейчас
Большие партии вирджинского табака будут отправлены в Англию главным образом для снабжения британских войск на континенте
СМЕРТЬ ЧЕРНОГО ПАПЫ
В сердце Мэриленда Мэри
Повстречалась мне и двери
Распахнулись двух сердец
Великий миротворец
Эндрю Карнеги
родился в Демфермлине в Шотландии
прибыл в Штаты на иммигрантском
судне, работал мотальщиком на текстильной фабрике,
истопником в котельной,
конторщиком на катушечной фабрике за два пятьдесят в неделю,
бегал рассыльным по Филадельфии с телеграммами «Уэстерн Юнион»,
изучил азбуку Морзе, был телеграфистом на Пенсильванской дороге,
военным телеграфистом во время Гражданской войны
и
всегда копил по мелочам;
скопив доллар, он пускал его в оборот.
Эндрю Карнеги начал с того, что приобрел акции «Адаме экспресс» и Пульмана когда они шли за бесценок:
он доверял железным дорогам,
он доверял путям сообщения,
он доверял транспорту,
он верил в железо.
Эндрю Карнеги верил в железо, строил мосты, бессемеры, домны, прокатные станы;
Эндрю Карнеги верил в нефть,
Эндрю Карнеги верил в сталь,
всегда копил деньги, скопив миллион долларов, он пускал его в оборот.
Эндрю Карнеги стал самым богатым человеком в мире и
умер
Бессемер Дукей Ранкин Питсбург Бетлехем Гэри
Эндрю Карнеги давал миллионы на дело мира,
на библиотеки и научные институты и стипендии и поощрение бережливости,
скопив миллиард долларов, он открывал новый институт для пропаганды всеобщего мира -
всегда,
только не во время войны.
родился в Демфермлине в Шотландии
прибыл в Штаты на иммигрантском
судне, работал мотальщиком на текстильной фабрике,
истопником в котельной,
конторщиком на катушечной фабрике за два пятьдесят в неделю,
бегал рассыльным по Филадельфии с телеграммами «Уэстерн Юнион»,
изучил азбуку Морзе, был телеграфистом на Пенсильванской дороге,
военным телеграфистом во время Гражданской войны
и
всегда копил по мелочам;
скопив доллар, он пускал его в оборот.
Эндрю Карнеги начал с того, что приобрел акции «Адаме экспресс» и Пульмана когда они шли за бесценок:
он доверял железным дорогам,
он доверял путям сообщения,
он доверял транспорту,
он верил в железо.
Эндрю Карнеги верил в железо, строил мосты, бессемеры, домны, прокатные станы;
Эндрю Карнеги верил в нефть,
Эндрю Карнеги верил в сталь,
всегда копил деньги, скопив миллион долларов, он пускал его в оборот.
Эндрю Карнеги стал самым богатым человеком в мире и
умер
Бессемер Дукей Ранкин Питсбург Бетлехем Гэри
Эндрю Карнеги давал миллионы на дело мира,
на библиотеки и научные институты и стипендии и поощрение бережливости,
скопив миллиард долларов, он открывал новый институт для пропаганды всеобщего мира -
всегда,
только не во время войны.