Страница:
Глава 101
В тот же день, ближе к вечеру, мы с Наной на старом, добром «порше» отправились на автомобильную прогулку в Виргинию. По ее просьбе. Она спросила, нельзя ли нам прокатиться, только нам вдвоем. Тетушка Тия осталась дома с детьми.
– Помнишь, как было, когда у тебя только появилась эта машина? Мы ездили кататься почти каждое воскресенье. Я всю неделю ждала с нетерпением, – молвила она, когда мы, оставив позади Вашингтон, выехали на хайвэй.
– Машине теперь почти пятнадцать лет.
– Но все равно она до сих пор очень хорошо ездит, – заметила Нана и ласково похлопала по приборной доске. – Люблю старые вещи, которые долго служат. Когда-то я каждое воскресенье выезжала на автомобильную прогулку с Чарльзом. Это было еще до того, как ты переехал жить ко мне, Алекс. Ты помнишь своего дедушку?
Я покачал головой:
– Хуже, чем мне хотелось бы. Только по фотографиям на стенах. Я помню, что вы с ним гостили у нас, в Северной Каролине, когда я был маленьким. Дедушка был лысый и носил красные подтяжки.
– Ох эти его ужасные, ужасные подтяжки. У него их было десятка два. Все красные.
Бабушка покачала головой. Потом на некоторое время будто ушла в себя. Она не часто говорила о дедушке. Он умер, когда ему было всего сорок четыре года. Он тоже был учителем, как и Нана, только преподавал математику, а она – английский язык. Они познакомились, работая в одной и той же школе в Юго-Восточном Вашингтоне.
– Твой дедушка был прекрасным человеком, Алекс. Любил принарядиться и надеть красивую шляпу. Я до сих пор храню большую часть его шляп. Когда переживешь Великую депрессию, изведаешь, что мы изведали, тебе захочется иногда принарядиться. Это вызывает очень приятное чувство. Чувство самоуважения. – Она бросила на меня взгляд: – Хотя я совершила ошибку, Алекс.
Я повернулся к ней:
– Ты – и вдруг ошибку. Вот так сюрприз! Для меня это потрясение. Пожалуй, лучше съеду на обочину.
Она довольно заквохтала:
– Всего только одну, сколько могу припомнить. Понимаешь, я же знала, какая это хорошая штука – любовь. Я, правда, очень любила Чарльза. Но вот после его смерти никогда не пыталась снова влюбиться. Думаю, боялась обмануться в своих ожиданиях, боялась, что так хорошо уже не получится. Ну разве не жалостливая история? Я побоялась устремиться на поиски самого лучшего, что знала в этой жизни.
Я похлопал ее по плечу:
– Не говори так, будто нас покидаешь.
– О, я вовсе так не думаю. Я очень верю в доктора Кайлу. Она бы сказала, если бы мне настала пора подбивать бабки, сводить дебет с кредитом. Что, кстати, я планирую сделать.
– В таком случае это притча, урок?
Нана покачала головой:
– Не совсем. Просто байка из жизни, которую я тебе рассказываю, пока мы так приятно с тобой гуляем. Поезжай дальше, молодой человек. Продолжай путь. Ты не представляешь, какое наслаждение это мне доставляет. Нам надо чаще вот так выезжать. Например, каждое воскресенье, а? Как ты на это смотришь?
На протяжении всего пути до Виргинии и обратно мы ни разу не заговаривали о предстоящей Нане на следующий день операции. Она явно не хотела это обсуждать, и я с уважением отнесся к ее желанию. Но эта операция в ее возрасте пугала меня не меньше, чем любое расследуемое мною дело об убийстве. Нет, если честно, она пугала меня даже больше.
По возвращении домой я поднялся к себе и позвонил Джамилле. Она была на службе, но все равно мы проболтали почти час.
Потом я засел за компьютер. Впервые после возвращения из Джорджии я поднял свои записи по «Трем слепым мышатам». Как и прежде, в деле оставался один большой вопрос, от которого я не мог просто так отмахнуться. Я чувствовал потребность на него ответить, если смогу. Очень большое «если».
Кто стоял за теми троими?
Кто был главным убийцей?
– Помнишь, как было, когда у тебя только появилась эта машина? Мы ездили кататься почти каждое воскресенье. Я всю неделю ждала с нетерпением, – молвила она, когда мы, оставив позади Вашингтон, выехали на хайвэй.
– Машине теперь почти пятнадцать лет.
– Но все равно она до сих пор очень хорошо ездит, – заметила Нана и ласково похлопала по приборной доске. – Люблю старые вещи, которые долго служат. Когда-то я каждое воскресенье выезжала на автомобильную прогулку с Чарльзом. Это было еще до того, как ты переехал жить ко мне, Алекс. Ты помнишь своего дедушку?
Я покачал головой:
– Хуже, чем мне хотелось бы. Только по фотографиям на стенах. Я помню, что вы с ним гостили у нас, в Северной Каролине, когда я был маленьким. Дедушка был лысый и носил красные подтяжки.
– Ох эти его ужасные, ужасные подтяжки. У него их было десятка два. Все красные.
Бабушка покачала головой. Потом на некоторое время будто ушла в себя. Она не часто говорила о дедушке. Он умер, когда ему было всего сорок четыре года. Он тоже был учителем, как и Нана, только преподавал математику, а она – английский язык. Они познакомились, работая в одной и той же школе в Юго-Восточном Вашингтоне.
– Твой дедушка был прекрасным человеком, Алекс. Любил принарядиться и надеть красивую шляпу. Я до сих пор храню большую часть его шляп. Когда переживешь Великую депрессию, изведаешь, что мы изведали, тебе захочется иногда принарядиться. Это вызывает очень приятное чувство. Чувство самоуважения. – Она бросила на меня взгляд: – Хотя я совершила ошибку, Алекс.
Я повернулся к ней:
– Ты – и вдруг ошибку. Вот так сюрприз! Для меня это потрясение. Пожалуй, лучше съеду на обочину.
Она довольно заквохтала:
– Всего только одну, сколько могу припомнить. Понимаешь, я же знала, какая это хорошая штука – любовь. Я, правда, очень любила Чарльза. Но вот после его смерти никогда не пыталась снова влюбиться. Думаю, боялась обмануться в своих ожиданиях, боялась, что так хорошо уже не получится. Ну разве не жалостливая история? Я побоялась устремиться на поиски самого лучшего, что знала в этой жизни.
Я похлопал ее по плечу:
– Не говори так, будто нас покидаешь.
– О, я вовсе так не думаю. Я очень верю в доктора Кайлу. Она бы сказала, если бы мне настала пора подбивать бабки, сводить дебет с кредитом. Что, кстати, я планирую сделать.
– В таком случае это притча, урок?
Нана покачала головой:
– Не совсем. Просто байка из жизни, которую я тебе рассказываю, пока мы так приятно с тобой гуляем. Поезжай дальше, молодой человек. Продолжай путь. Ты не представляешь, какое наслаждение это мне доставляет. Нам надо чаще вот так выезжать. Например, каждое воскресенье, а? Как ты на это смотришь?
На протяжении всего пути до Виргинии и обратно мы ни разу не заговаривали о предстоящей Нане на следующий день операции. Она явно не хотела это обсуждать, и я с уважением отнесся к ее желанию. Но эта операция в ее возрасте пугала меня не меньше, чем любое расследуемое мною дело об убийстве. Нет, если честно, она пугала меня даже больше.
По возвращении домой я поднялся к себе и позвонил Джамилле. Она была на службе, но все равно мы проболтали почти час.
Потом я засел за компьютер. Впервые после возвращения из Джорджии я поднял свои записи по «Трем слепым мышатам». Как и прежде, в деле оставался один большой вопрос, от которого я не мог просто так отмахнуться. Я чувствовал потребность на него ответить, если смогу. Очень большое «если».
Кто стоял за теми троими?
Кто был главным убийцей?
Глава 102
Я так и уснул за письменным столом и проснулся в три часа ночи. Спустился в спальню и проспал еще пару часов. В пять зазвонил будильник.
Нане было предписано прибыть в больницу Сент-Энтониз к половине седьмого.
Доктор Коулз хотела, чтобы бабушку в тот день оперировали первой, пока весь персонал еще бодр и свеж и находится в полной боевой готовности. Тетушка Тия осталась дома с маленьким Алексом, но Дэймона и Дженни я взял с собой в больницу.
Мы уселись в больничном приемном покое характерного стерильного вида, который по-настоящему начал наполняться народом лишь около половины восьмого. Все люди в этой комнате выглядели нервными, взъерошенными, непоседливыми, но, думаю, мы там переживали больше всех.
– Сколько времени длится операция? – хотел знать Дэймон.
– Недолго. Впрочем, Нана могла пойти и не в первую очередь. Потерпи, Дэймон, не торопи события. Все в порядке. Это простая операция. Электрическая энергия подводится к утолщению в сердце в том месте, где сходятся предсердие и желудочек. Этот ток немного похож на тот, что в микроволновой печи. Он разомкнет перемычку между предсердиями и желудочками и прекратит лишние импульсы, которые вызывают у Наны аритмию. Понял? Не буду ручаться за медицинскую точность, но это очень близко к тому, что в действительности происходит.
– А Нана под наркозом или все видит и слышит? – интересовалась Дженни.
– Вероятно, видит и слышит. Ты же знаешь нашу Нану. Ей дали слабое успокоительное, а потом – местную анестезию.
– А если не подействует? – спросила Дженни.
Так мы перебрасывались репликами и ждали, взъерошенные, взбудораженные, испуганные, и все это продолжалось дольше, чем я предполагал. Я старался удержать мое воображение от написания мрачных картин. Стремился не отвлекаться от реальности, так сказать, «оставаться здесь и сейчас».
Я принялся вызывать в голове добрые воспоминания о Нане, и они были как маленькие молитвы. Думал о том, как много она для меня значит, но и для детей тоже. Никто из нас не был бы тем, что он есть, без преданной, беззаветной любви Наны, без ее веры в нас и даже без ее язвительного поддразнивания – как бы оно порой нас ни раздражало.
– Когда она появится? – Дженни встревоженно посмотрела на меня. Ее красивые карие глаза были полны сомнения и страха. Меня вдруг поразила мысль, что Нана была, по сути, матерью всем нам. Мама Нана была нам больше мамой, чем бабушкой.
– С ней все в порядке? – спросил Дэймон. – Что-то не так, папа? Тебе не кажется, что она там слишком долго?
К несчастью, я и сам так думал.
– С ней все хорошо, – сказал я детям.
Прошло еще немного времени. Оно тянулось медленно. Наконец я поднял глаза и увидел, что в приемный покой входит доктор Коулз. Я коротко втянул в себя воздух и постарался, чтобы дети не заметили, как я на самом деле внутренне трясусь.
И тут Кайла Коулз улыбнулась. Что это была за чудесная, восхитительная улыбка! Такой улыбки я не видел уже довольно долгое время.
– Она в порядке? – спросил я.
– В полном порядке, – ответила она. – Ваша бабушка сильная, несгибаемая леди. Она уже требует вас к себе.
Нане было предписано прибыть в больницу Сент-Энтониз к половине седьмого.
Доктор Коулз хотела, чтобы бабушку в тот день оперировали первой, пока весь персонал еще бодр и свеж и находится в полной боевой готовности. Тетушка Тия осталась дома с маленьким Алексом, но Дэймона и Дженни я взял с собой в больницу.
Мы уселись в больничном приемном покое характерного стерильного вида, который по-настоящему начал наполняться народом лишь около половины восьмого. Все люди в этой комнате выглядели нервными, взъерошенными, непоседливыми, но, думаю, мы там переживали больше всех.
– Сколько времени длится операция? – хотел знать Дэймон.
– Недолго. Впрочем, Нана могла пойти и не в первую очередь. Потерпи, Дэймон, не торопи события. Все в порядке. Это простая операция. Электрическая энергия подводится к утолщению в сердце в том месте, где сходятся предсердие и желудочек. Этот ток немного похож на тот, что в микроволновой печи. Он разомкнет перемычку между предсердиями и желудочками и прекратит лишние импульсы, которые вызывают у Наны аритмию. Понял? Не буду ручаться за медицинскую точность, но это очень близко к тому, что в действительности происходит.
– А Нана под наркозом или все видит и слышит? – интересовалась Дженни.
– Вероятно, видит и слышит. Ты же знаешь нашу Нану. Ей дали слабое успокоительное, а потом – местную анестезию.
– А если не подействует? – спросила Дженни.
Так мы перебрасывались репликами и ждали, взъерошенные, взбудораженные, испуганные, и все это продолжалось дольше, чем я предполагал. Я старался удержать мое воображение от написания мрачных картин. Стремился не отвлекаться от реальности, так сказать, «оставаться здесь и сейчас».
Я принялся вызывать в голове добрые воспоминания о Нане, и они были как маленькие молитвы. Думал о том, как много она для меня значит, но и для детей тоже. Никто из нас не был бы тем, что он есть, без преданной, беззаветной любви Наны, без ее веры в нас и даже без ее язвительного поддразнивания – как бы оно порой нас ни раздражало.
– Когда она появится? – Дженни встревоженно посмотрела на меня. Ее красивые карие глаза были полны сомнения и страха. Меня вдруг поразила мысль, что Нана была, по сути, матерью всем нам. Мама Нана была нам больше мамой, чем бабушкой.
– С ней все в порядке? – спросил Дэймон. – Что-то не так, папа? Тебе не кажется, что она там слишком долго?
К несчастью, я и сам так думал.
– С ней все хорошо, – сказал я детям.
Прошло еще немного времени. Оно тянулось медленно. Наконец я поднял глаза и увидел, что в приемный покой входит доктор Коулз. Я коротко втянул в себя воздух и постарался, чтобы дети не заметили, как я на самом деле внутренне трясусь.
И тут Кайла Коулз улыбнулась. Что это была за чудесная, восхитительная улыбка! Такой улыбки я не видел уже довольно долгое время.
– Она в порядке? – спросил я.
– В полном порядке, – ответила она. – Ваша бабушка сильная, несгибаемая леди. Она уже требует вас к себе.
Глава 103
Мы просидели час в послеоперационной палате, рядом с Наной, потом нас попросили уйти. Ей требовался отдых.
В то утро я закинул детей в школу около одиннадцати. Потом поехал домой, чтобы доделать еще кое-какую работу у себя в кабинете.
Я искал кое-что для Рона Бернса. То было одно странное, но любопытное дело, связанное с осужденными преступниками на сексуальной почве. В обмен, в качестве ответной любезности, он добыл мне кое-какие персональные досье на военнослужащих армии США, в которые мне хотелось взглянуть. Некоторые из них поступили из интернетовской базы данных вооруженных сил ACIRS и базы данных правоохранительных органов RISS, но большинство – прямо из Пентагона. Одним из объектов была диверсионная группа «Трое слепых мышат».
Кто был настоящим, первостепенным киллером? Кто отдавал приказы Томасу Старки? Кто санкционировал убийства? Почему мишенями, точнее, объектами подставы стали именно эти мужчины?
И самое главное: почему их подставляли вместо того, чтобы просто приказать «Троим слепым мышатам» их уничтожить? Состояла ли цель в их устрашении? В том, чтобы посеять в них смятение и страх оттого, что кто-то завладел правом распоряжаться их жизнью?
Одновременно я все продолжал думать о Нане, о ее силе и стойкости, о том, как бы мне ее не хватало, если бы этим утром что-то пошло не так. Ужасная, замешенная на чувстве вины фантазия продолжала крутиться в моем сознании – о том, что сейчас вдруг позвонит Кайла Коулз и скажет: «Мне очень жаль, Нана скончалась. Мы не можем понять, что произошло. Мне очень, очень жаль».
Но этот звонок так и не последовал, и я с головой ушел в работу. Завтра Нана будет дома. Необходимо было перестать о ней тревожиться и направить свои мозги на более полезные задачи.
Армейские досье были интересными, но почти столь же угнетающими, как и обследование ресурсов информационно-поисковой системы. Судя по всему, во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже имели место какие-то противозаконные акции со стороны военных. Армейские власти – по крайней мере судя по официальным документам – предпочли закрыть глаза на происшедшее и не слишком вникать в обстоятельства. Разумеется, там не существовало гражданских комиссий для рассмотрения жалоб на преступления военных, подобных тем, что расследуют неправомерные действия полиции. Пресса также никоим образом не имела возможности оценить, что происходит. Представители СМИ редко общались с семьями жертв в маленьких деревушках. Мало кто из американских журналистов в достаточной степени владел вьетнамским. Положительными и отрицательными последствиями этого было то, что армии порой приходилось вышибать клин клином. Возможно, то был единственно эффективный способ победить партизанщину. Но я по-прежнему не знал, какие конкретные события стали в последние годы причиной расследуемых нами убийств на территории Соединенных Штатов.
Я провел несколько изнурительных часов, просматривая новые архивные записи, касающиеся полковника Томаса Старки, капитана Браунли Харриса и сержанта Уоррена Гриффина. Я увидел, что вся их армейская карьера была образцово-показательной, по крайней мере на бумаге. Я проследил содержание их послужных списков назад, включая вьетнамский период, и всюду сохранялась та же картина. Старки был заслуженным, удостоенным многочисленных наград офицером; Харрис и Гриффин тоже были отличными солдатами. В послужных списках не было ничего о зверствах и терактах, которые совершало это трио во Вьетнаме. Ни единого слова.
Я хотел понять, когда именно они встретились и где вместе служили. Упорно перелистывал материалы, надеясь это обнаружить, но так и не нашел точек соприкосновения. Ведь теперь я точно знал, что они воевали вместе во Вьетнаме и Камбодже. Я пошел перечитывать каждую страницу по второму разу.
Но нет, ни в одном из архивных документов не было ничего, что бы указывало на их совместную службу в Юго-Восточной Азии. Ни проклятого полсловечка.
Я откинулся на стуле и рассеянно уставился в пейзаж за окном. Имелась только одна возможность, только один вывод, который напрашивался сам собой. И он мне не нравился.
Армейские послужные списки были подчищены.
Но кто это сделал и почему?
В то утро я закинул детей в школу около одиннадцати. Потом поехал домой, чтобы доделать еще кое-какую работу у себя в кабинете.
Я искал кое-что для Рона Бернса. То было одно странное, но любопытное дело, связанное с осужденными преступниками на сексуальной почве. В обмен, в качестве ответной любезности, он добыл мне кое-какие персональные досье на военнослужащих армии США, в которые мне хотелось взглянуть. Некоторые из них поступили из интернетовской базы данных вооруженных сил ACIRS и базы данных правоохранительных органов RISS, но большинство – прямо из Пентагона. Одним из объектов была диверсионная группа «Трое слепых мышат».
Кто был настоящим, первостепенным киллером? Кто отдавал приказы Томасу Старки? Кто санкционировал убийства? Почему мишенями, точнее, объектами подставы стали именно эти мужчины?
И самое главное: почему их подставляли вместо того, чтобы просто приказать «Троим слепым мышатам» их уничтожить? Состояла ли цель в их устрашении? В том, чтобы посеять в них смятение и страх оттого, что кто-то завладел правом распоряжаться их жизнью?
Одновременно я все продолжал думать о Нане, о ее силе и стойкости, о том, как бы мне ее не хватало, если бы этим утром что-то пошло не так. Ужасная, замешенная на чувстве вины фантазия продолжала крутиться в моем сознании – о том, что сейчас вдруг позвонит Кайла Коулз и скажет: «Мне очень жаль, Нана скончалась. Мы не можем понять, что произошло. Мне очень, очень жаль».
Но этот звонок так и не последовал, и я с головой ушел в работу. Завтра Нана будет дома. Необходимо было перестать о ней тревожиться и направить свои мозги на более полезные задачи.
Армейские досье были интересными, но почти столь же угнетающими, как и обследование ресурсов информационно-поисковой системы. Судя по всему, во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже имели место какие-то противозаконные акции со стороны военных. Армейские власти – по крайней мере судя по официальным документам – предпочли закрыть глаза на происшедшее и не слишком вникать в обстоятельства. Разумеется, там не существовало гражданских комиссий для рассмотрения жалоб на преступления военных, подобных тем, что расследуют неправомерные действия полиции. Пресса также никоим образом не имела возможности оценить, что происходит. Представители СМИ редко общались с семьями жертв в маленьких деревушках. Мало кто из американских журналистов в достаточной степени владел вьетнамским. Положительными и отрицательными последствиями этого было то, что армии порой приходилось вышибать клин клином. Возможно, то был единственно эффективный способ победить партизанщину. Но я по-прежнему не знал, какие конкретные события стали в последние годы причиной расследуемых нами убийств на территории Соединенных Штатов.
Я провел несколько изнурительных часов, просматривая новые архивные записи, касающиеся полковника Томаса Старки, капитана Браунли Харриса и сержанта Уоррена Гриффина. Я увидел, что вся их армейская карьера была образцово-показательной, по крайней мере на бумаге. Я проследил содержание их послужных списков назад, включая вьетнамский период, и всюду сохранялась та же картина. Старки был заслуженным, удостоенным многочисленных наград офицером; Харрис и Гриффин тоже были отличными солдатами. В послужных списках не было ничего о зверствах и терактах, которые совершало это трио во Вьетнаме. Ни единого слова.
Я хотел понять, когда именно они встретились и где вместе служили. Упорно перелистывал материалы, надеясь это обнаружить, но так и не нашел точек соприкосновения. Ведь теперь я точно знал, что они воевали вместе во Вьетнаме и Камбодже. Я пошел перечитывать каждую страницу по второму разу.
Но нет, ни в одном из архивных документов не было ничего, что бы указывало на их совместную службу в Юго-Восточной Азии. Ни проклятого полсловечка.
Я откинулся на стуле и рассеянно уставился в пейзаж за окном. Имелась только одна возможность, только один вывод, который напрашивался сам собой. И он мне не нравился.
Армейские послужные списки были подчищены.
Но кто это сделал и почему?
Глава 104
Это криминальное дело – мое последнее дело – еще не было закончено.
Я чуял это буквально нутром. Ощущение гнездилось где-то в глубине живота – тошнотворное ощущение неопределенности, незавершенности, и мне оно очень не нравилось. А может, я просто не мог заставить себя выпустить дело из рук. Оставить в покое все эти нераскрытые убийства.
Кто стоял за преступлениями? Кто был главным и подлинным преступником.
И вот неделю спустя после стрельбы в Джорджии я сидел в кабинете Рона Бернса на пятом этаже штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне. Помощник Рона, парень лет двадцати пяти, подстриженный ежиком, только что принес нам кофе в красивых фарфоровых чашках. На серебряном подносе лежали свежие маленькие пирожные.
– Нажимаешь на все рычаги? – спросил я директора. – Горячий кофе, сладкие рулеты...
– Цени это. Ты умеешь получить, что тебе надо, – сказал он. – Беззастенчивое манипулирование.
Я знал Бернса не первый год, но только в последние несколько месяцев сотрудничал с ним так плотно. Пока что увиденное нравилось, но мне уже случалось быть одураченным.
– Как поживает Кайл Крейг? – поинтересовался я.
– Мы стараемся сделать его пребывание в Колорадо как можно менее уютным, – ответил Бернс и позволил себе улыбнуться.
Крейг был раньше их старшим агентом, которого я помог засадить в тюрьму. До сих пор точно не знаю, сколько убийств на его счету, но никак не меньше одиннадцати, а возможно, и много больше. Мы с Бернсом всегда считали Кайла своим другом. То было худшее предательство в моей жизни, хотя и не единственное.
– Приходится держать его в одиночке большую часть суток. Для его же собственной безопасности, конечно. Кайл терпеть не может быть наедине с собой. Это сводит его с ума. Не перед кем порисоваться.
– А нет там каких-нибудь психологов, которые попробовали бы его расколоть?
Бернс покачал головой:
– Нет-нет. Не стоит. Слишком для них опасно.
– Вдобавок Кайлу бы понравился интерес к его персоне. Он его страстно жаждет. Без внимания со стороны его ломает, как наркомана.
– Абсолютно точно.
Мы улыбнулись, нарисовав себе образ Кайла в заточении, где, надо надеяться, он и пребудет до конца дней. К сожалению, как мне было известно, он наладил контакты с другими узниками тюремного корпуса строжайшего режима – в частности с Тран Ван Лю.
– Ты не думаешь, что Кайл имел какое-то отношение к этим убийствам? – спросил Бернс.
– Я проверял это, насколько было в моих силах. Нет указаний на то, что он знал Лю до своего водворения в тюрьму Флоренса.
– Я знаю, Алекс, что он туда наведывался, когда работал в Бюро. Он определенно бывал там в корпусе строжайшего режима, как и в блоке смертников. Он мог встречаться с Лю, это не исключено. Боюсь, что когда дело касается Кайла, то ни в чем нельзя быть уверенным.
Мне не хотелось даже задумываться над невероятной возможностью причастности Кайла к дьявольской схеме этих зверских убийств. Хотя такой вариант нельзя было полностью сбрасывать со счетов. И все-таки он представлялся до того неправдоподобным, что я отказывался верить.
– Ты нашел время подумать над моим предложением? – спросил Бернс.
– У меня по-прежнему нет для тебя ответа. Извини. Это серьезное решение для меня и моей семьи. Могу лишь сказать – если это послужит тебе каким-то утешением, – что если уж я где-то приземляюсь, то потом не скачу с места на место.
– О'кей, я согласен ждать еще. Но ты же понимаешь, я не могу держать предложение открытым до бесконечности?
Я кивнул.
– Я ценю то, в какой форме ты преподносишь это дело. Ты всегда такой терпеливый?
– Всегда, когда есть возможность, – ответил Бернс и закрыл эту тему. Он подцепил несколько папок, лежавших на кофейном столике между нашими чашками, и подтолкнул ближе ко мне. – У меня есть для тебя кое-что. Взгляни, Алекс.
Я чуял это буквально нутром. Ощущение гнездилось где-то в глубине живота – тошнотворное ощущение неопределенности, незавершенности, и мне оно очень не нравилось. А может, я просто не мог заставить себя выпустить дело из рук. Оставить в покое все эти нераскрытые убийства.
Кто стоял за преступлениями? Кто был главным и подлинным преступником.
И вот неделю спустя после стрельбы в Джорджии я сидел в кабинете Рона Бернса на пятом этаже штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне. Помощник Рона, парень лет двадцати пяти, подстриженный ежиком, только что принес нам кофе в красивых фарфоровых чашках. На серебряном подносе лежали свежие маленькие пирожные.
– Нажимаешь на все рычаги? – спросил я директора. – Горячий кофе, сладкие рулеты...
– Цени это. Ты умеешь получить, что тебе надо, – сказал он. – Беззастенчивое манипулирование.
Я знал Бернса не первый год, но только в последние несколько месяцев сотрудничал с ним так плотно. Пока что увиденное нравилось, но мне уже случалось быть одураченным.
– Как поживает Кайл Крейг? – поинтересовался я.
– Мы стараемся сделать его пребывание в Колорадо как можно менее уютным, – ответил Бернс и позволил себе улыбнуться.
Крейг был раньше их старшим агентом, которого я помог засадить в тюрьму. До сих пор точно не знаю, сколько убийств на его счету, но никак не меньше одиннадцати, а возможно, и много больше. Мы с Бернсом всегда считали Кайла своим другом. То было худшее предательство в моей жизни, хотя и не единственное.
– Приходится держать его в одиночке большую часть суток. Для его же собственной безопасности, конечно. Кайл терпеть не может быть наедине с собой. Это сводит его с ума. Не перед кем порисоваться.
– А нет там каких-нибудь психологов, которые попробовали бы его расколоть?
Бернс покачал головой:
– Нет-нет. Не стоит. Слишком для них опасно.
– Вдобавок Кайлу бы понравился интерес к его персоне. Он его страстно жаждет. Без внимания со стороны его ломает, как наркомана.
– Абсолютно точно.
Мы улыбнулись, нарисовав себе образ Кайла в заточении, где, надо надеяться, он и пребудет до конца дней. К сожалению, как мне было известно, он наладил контакты с другими узниками тюремного корпуса строжайшего режима – в частности с Тран Ван Лю.
– Ты не думаешь, что Кайл имел какое-то отношение к этим убийствам? – спросил Бернс.
– Я проверял это, насколько было в моих силах. Нет указаний на то, что он знал Лю до своего водворения в тюрьму Флоренса.
– Я знаю, Алекс, что он туда наведывался, когда работал в Бюро. Он определенно бывал там в корпусе строжайшего режима, как и в блоке смертников. Он мог встречаться с Лю, это не исключено. Боюсь, что когда дело касается Кайла, то ни в чем нельзя быть уверенным.
Мне не хотелось даже задумываться над невероятной возможностью причастности Кайла к дьявольской схеме этих зверских убийств. Хотя такой вариант нельзя было полностью сбрасывать со счетов. И все-таки он представлялся до того неправдоподобным, что я отказывался верить.
– Ты нашел время подумать над моим предложением? – спросил Бернс.
– У меня по-прежнему нет для тебя ответа. Извини. Это серьезное решение для меня и моей семьи. Могу лишь сказать – если это послужит тебе каким-то утешением, – что если уж я где-то приземляюсь, то потом не скачу с места на место.
– О'кей, я согласен ждать еще. Но ты же понимаешь, я не могу держать предложение открытым до бесконечности?
Я кивнул.
– Я ценю то, в какой форме ты преподносишь это дело. Ты всегда такой терпеливый?
– Всегда, когда есть возможность, – ответил Бернс и закрыл эту тему. Он подцепил несколько папок, лежавших на кофейном столике между нашими чашками, и подтолкнул ближе ко мне. – У меня есть для тебя кое-что. Взгляни, Алекс.
Глава 105
– Еще какие-то материалы из загашника ФБР? – улыбнулся я Бернсу.
– Они придутся тебе по вкусу. Это действительно ценные материалы. Надеюсь, они окажутся полезны. Я хочу, чтобы ты наконец завершил это армейское дело. Мы тоже заинтересованы.
Раскрыв одну из папок, я вынул нечто похожее на сложенный обрывок пиджака. Поднял кусок ткани к свету, чтобы рассмотреть подробнее. Лоскут был цвета хаки, и на ткань было нашито что-то вроде арбалета. Кроме того, на лоскуте была соломенная кукла. Страшная и противная соломенная кукла. Точно такая же, как мы нашли в квартире Эллиса Купера.
– Это обрывок пиджака шестнадцатилетнего члена молодежной банды, орудующей в Нью-Йорке. Группировка, к которой он принадлежал, называется «Призраки усопших». Их штаб-квартира размещается то в одном, то в другом кофе-шопе на нью-йоркской Кэнал-стрит. Этот район считается их криминальной территорией, – пояснил Бернс. – Операция, проведенная нами совместно с полицейским управлением Нью-Йорка, увенчалась арестом этого хулигана. Он решил поделиться кое-какой информацией, которая, как он решил, пригодится нью-йоркской полиции. Полиции, однако, она не пригодилась, но может представлять интерес для тебя.
– Каким образом? – спросил я.
– Он говорит, что отослал тебе, Алекс, за прошедший месяц несколько электронных сообщений. Якобы пользовался для этой цели компьютерами одного из нью-йоркских технических училищ.
– Так это он Пехотинец? – потрясенно воскликнул я.
– Нет, но он мог быть просто передаточным звеном. Выполнять при Пехотинце функции курьера. Он вьетнамец. Знак в виде арбалета заимствован из их популярной народной сказки. В этой истории арбалет, выстреливая, мог поразить зараз десять тысяч человек. «Призраки усопших» считают себя очень могущественной организацией. Они широко используют символы, мифы, магические ритуалы.
– Как я уже упомянул, этот парень и его хулиганствующие товарищи проводят большую часть времени в кофейнях. Играют в «тьен-лен», потягивают кофе по-вьетнамски. Банда перебралась в Нью-Йорк из округа Ориндж, в Калифорнии. Начиная с семидесятых годов в этом округе обосновалось свыше ста пятидесяти тысяч вьетнамских беженцев. Эта нью-йоркская группировка предпочла преступную деятельность, окрашенную национальным колоритом. Переброска незаконных иммигрантов (их называют «змеиными головами»), махинации с кредитными карточками, воровство программного обеспечения и детален компьютеров. Это для тебя что-то проясняет?
– Конечно, проясняет! – кивнул я.
Бернс вручил мне другую папку.
– Вот это, возможно, тоже пригодится. Это информация о бывшем главаре банды.
– О Тран Ван Лю?
Бернс кивнул.
– Я тоже воевал в Азии в шестьдесят девятом и семидесятом. Служил в морской пехоте. И у нас тоже были свои отряды разведчиков. Их забрасывали на вражескую территорию – точь-в-точь как Старки с компанией. Вьетнамская война была партизанской, Алекс. Некоторые из наших тоже действовали, как партизаны. Их задачей было сеять страх и разрушение в тылу врага. Это были жесткие, бесстрашные люди, но очень многие из них сделались на удивление невосприимчивыми к чужим страданиям. Зачастую они практиковали ситуационную мораль.
– Сеять страх и разрушение? – переспросил я. – Ты ведь толкуешь о терроризме, разве не так?
– Да, – кивнул Бернс. – Именно так.
– Они придутся тебе по вкусу. Это действительно ценные материалы. Надеюсь, они окажутся полезны. Я хочу, чтобы ты наконец завершил это армейское дело. Мы тоже заинтересованы.
Раскрыв одну из папок, я вынул нечто похожее на сложенный обрывок пиджака. Поднял кусок ткани к свету, чтобы рассмотреть подробнее. Лоскут был цвета хаки, и на ткань было нашито что-то вроде арбалета. Кроме того, на лоскуте была соломенная кукла. Страшная и противная соломенная кукла. Точно такая же, как мы нашли в квартире Эллиса Купера.
– Это обрывок пиджака шестнадцатилетнего члена молодежной банды, орудующей в Нью-Йорке. Группировка, к которой он принадлежал, называется «Призраки усопших». Их штаб-квартира размещается то в одном, то в другом кофе-шопе на нью-йоркской Кэнал-стрит. Этот район считается их криминальной территорией, – пояснил Бернс. – Операция, проведенная нами совместно с полицейским управлением Нью-Йорка, увенчалась арестом этого хулигана. Он решил поделиться кое-какой информацией, которая, как он решил, пригодится нью-йоркской полиции. Полиции, однако, она не пригодилась, но может представлять интерес для тебя.
– Каким образом? – спросил я.
– Он говорит, что отослал тебе, Алекс, за прошедший месяц несколько электронных сообщений. Якобы пользовался для этой цели компьютерами одного из нью-йоркских технических училищ.
– Так это он Пехотинец? – потрясенно воскликнул я.
– Нет, но он мог быть просто передаточным звеном. Выполнять при Пехотинце функции курьера. Он вьетнамец. Знак в виде арбалета заимствован из их популярной народной сказки. В этой истории арбалет, выстреливая, мог поразить зараз десять тысяч человек. «Призраки усопших» считают себя очень могущественной организацией. Они широко используют символы, мифы, магические ритуалы.
– Как я уже упомянул, этот парень и его хулиганствующие товарищи проводят большую часть времени в кофейнях. Играют в «тьен-лен», потягивают кофе по-вьетнамски. Банда перебралась в Нью-Йорк из округа Ориндж, в Калифорнии. Начиная с семидесятых годов в этом округе обосновалось свыше ста пятидесяти тысяч вьетнамских беженцев. Эта нью-йоркская группировка предпочла преступную деятельность, окрашенную национальным колоритом. Переброска незаконных иммигрантов (их называют «змеиными головами»), махинации с кредитными карточками, воровство программного обеспечения и детален компьютеров. Это для тебя что-то проясняет?
– Конечно, проясняет! – кивнул я.
Бернс вручил мне другую папку.
– Вот это, возможно, тоже пригодится. Это информация о бывшем главаре банды.
– О Тран Ван Лю?
Бернс кивнул.
– Я тоже воевал в Азии в шестьдесят девятом и семидесятом. Служил в морской пехоте. И у нас тоже были свои отряды разведчиков. Их забрасывали на вражескую территорию – точь-в-точь как Старки с компанией. Вьетнамская война была партизанской, Алекс. Некоторые из наших тоже действовали, как партизаны. Их задачей было сеять страх и разрушение в тылу врага. Это были жесткие, бесстрашные люди, но очень многие из них сделались на удивление невосприимчивыми к чужим страданиям. Зачастую они практиковали ситуационную мораль.
– Сеять страх и разрушение? – переспросил я. – Ты ведь толкуешь о терроризме, разве не так?
– Да, – кивнул Бернс. – Именно так.
Глава 106
На сей раз в штат Колорадо меня откомандировало ФБР. Отныне это дело стало для Рона Бернса и его делом. Он хотел знать того или тех, кто стоял за длинной цепью убийств.
Изолятор для особо опасных преступников в городе Флоренс произвел на меня столь же угнетающее впечатление, что и в первый раз. Вступив на территорию тюремной зоны особого режима, я оказался под неусыпными взорами охранников за пуленепробиваемыми наблюдательными окнами. Двери в помещении были окрашены довольно необычным образом, в оранжевый либо мятно-зеленый цвет. В песочно-желтые стены с интервалом в десять футов были вделаны видеокамеры.
В камере, где я встретился с Тран Ван Лю, имелись стол и два стула – все это было привинчено к полу. На сей раз его привели ко мне трое охранников в бронежилетах и толстых перчатках. У меня сразу возник вопрос, не произошло ли за это время каких эксцессов? Не было ли проявлений насилия или других неприятностей с его стороны?
На время нашего свидания запястья и лодыжки Лю сковали кандалами. Седые волосенки, свисавшие с его подбородка, казались еще длиннее, чем при нашем предыдущем свидании.
Я вынул из кармана куртки тот самый клочок пиджака защитного цвета, что дал мне Бернс.
– Ответьте: что это? Только на сей раз уже без дураков.
– "Духи усопших". Вам ведь об этом и так известно. Арбалет – это просто фольклор. Всего лишь эмблема, дизайн.
– А соломенная кукла?
С минуту он хранил молчание. Я заметил, что руки Лю сжались в кулаки.
– По-моему, я говорил вам, что был разведчиком в американской армии. Иногда военные оставляли в селениях визитные карточки. Одна, как я помню, представляла собой череп и скрещенные кости, со словами: «Когда сильно любишь, отдаешь самое лучшее». Американцы считали, что это очень смешно.
– Что означает соломенная кукла? Это ваша визитная карточка? Ее оставляли на месте убийства? Или же, напротив, в домах подставляемых солдат?
Он пожал плечами:
– Может быть. Это вы мне расскажите, детектив. Я не был на месте убийств.
– Что означает эта визитная карточка? Соломенная кукла?
– Много всего, детектив. Жизнь не так проста. Она не просто набор звуковых фрагментов и заранее известных решений. В моей стране религиозное сознание народа гибко и пластично. Наши религии – это буддизм, пришедший из Китая и Индии, даосизм, конфуцианство... Самая древняя – культ поклонения предкам. Это самое давнее народное верование по всему Вьетнаму.
Я напоминающе постучал пальцем по обрывку пиджака.
– Соломенные куклы принято сжигать или пускать вниз по реке. Это часть ритуала почитания мертвых. Те, кто был убит или после смерти не был погребен надлежащим образом, превращаются в призраков, в духов зла. Соломенная кукла – это грозное, предостерегающее послание, напоминающее обидчику, что по справедливости на месте куклы надлежит быть ему.
Я кивнул.
– Расскажите мне все, ради чего я приехал. Я не хочу возвращаться сюда снова.
– А это и ни к чему. Мне нет никакой нужды исповедоваться. Это, скорее, западная концепция.
– И вы не чувствуете никакой вины за случившееся? За то, что умерли невинные люди?
– И будут умирать впредь. Чего вы от меня хотите? Неужели и впрямь думаете, что я перед вами в долгу по причине вашей блестящей детективной работы?
– Значит, вы признаете, что использовали меня?
Лю пожал плечами:
– Я ничего не признаю. С какой стати? Я был партизаном. Шесть лет выживал в джунглях Ан Лао. Потом я сумел выжить в джунглях Калифорнии и Нью-Йорка. Я использую то, что предоставляет мне жизнь. Стараюсь выжать максимум из ситуации. Уверен, вы делаете то же самое.
– И здесь, в тюрьме, тоже?
– О, в тюрьме особенно. В противном случае даже самый умный и сметливый может сойти с ума. Вы слышали выражение: «наказание несоразмерное тяжести преступления». Камера два на семь футов. Пребывание в ней двадцать четыре часа в сутки. Общение только через щель в двери.
Я наклонился через стол, приблизив лицо к лицу вьетнамца. Кровь стучала у меня в висках. Тран Ван Лю и есть Пехотинец. Никак иначе! И он знает ответы на интересующие меня вопросы. Является ли он также соучастником убийств?
– Скажите, зачем вы погубили сержанта Эллиса Купера? И других? За что им пришлось умереть? Просто слепая месть кому попало? Ответьте мне, что же, черт возьми, произошло в долине Ан Лао. Ответьте, и я уйду.
Он покачал головой:
– Я сказал вам достаточно. Поезжайте домой, детектив. Вам не надо знать ничего больше. Да, я «Пехотинец». Все остальные ответы, которых вы добиваетесь, окажутся слишком тяжелы для людей вашей страны. Оставьте это криминальное дело, детектив. Бросьте его.
Изолятор для особо опасных преступников в городе Флоренс произвел на меня столь же угнетающее впечатление, что и в первый раз. Вступив на территорию тюремной зоны особого режима, я оказался под неусыпными взорами охранников за пуленепробиваемыми наблюдательными окнами. Двери в помещении были окрашены довольно необычным образом, в оранжевый либо мятно-зеленый цвет. В песочно-желтые стены с интервалом в десять футов были вделаны видеокамеры.
В камере, где я встретился с Тран Ван Лю, имелись стол и два стула – все это было привинчено к полу. На сей раз его привели ко мне трое охранников в бронежилетах и толстых перчатках. У меня сразу возник вопрос, не произошло ли за это время каких эксцессов? Не было ли проявлений насилия или других неприятностей с его стороны?
На время нашего свидания запястья и лодыжки Лю сковали кандалами. Седые волосенки, свисавшие с его подбородка, казались еще длиннее, чем при нашем предыдущем свидании.
Я вынул из кармана куртки тот самый клочок пиджака защитного цвета, что дал мне Бернс.
– Ответьте: что это? Только на сей раз уже без дураков.
– "Духи усопших". Вам ведь об этом и так известно. Арбалет – это просто фольклор. Всего лишь эмблема, дизайн.
– А соломенная кукла?
С минуту он хранил молчание. Я заметил, что руки Лю сжались в кулаки.
– По-моему, я говорил вам, что был разведчиком в американской армии. Иногда военные оставляли в селениях визитные карточки. Одна, как я помню, представляла собой череп и скрещенные кости, со словами: «Когда сильно любишь, отдаешь самое лучшее». Американцы считали, что это очень смешно.
– Что означает соломенная кукла? Это ваша визитная карточка? Ее оставляли на месте убийства? Или же, напротив, в домах подставляемых солдат?
Он пожал плечами:
– Может быть. Это вы мне расскажите, детектив. Я не был на месте убийств.
– Что означает эта визитная карточка? Соломенная кукла?
– Много всего, детектив. Жизнь не так проста. Она не просто набор звуковых фрагментов и заранее известных решений. В моей стране религиозное сознание народа гибко и пластично. Наши религии – это буддизм, пришедший из Китая и Индии, даосизм, конфуцианство... Самая древняя – культ поклонения предкам. Это самое давнее народное верование по всему Вьетнаму.
Я напоминающе постучал пальцем по обрывку пиджака.
– Соломенные куклы принято сжигать или пускать вниз по реке. Это часть ритуала почитания мертвых. Те, кто был убит или после смерти не был погребен надлежащим образом, превращаются в призраков, в духов зла. Соломенная кукла – это грозное, предостерегающее послание, напоминающее обидчику, что по справедливости на месте куклы надлежит быть ему.
Я кивнул.
– Расскажите мне все, ради чего я приехал. Я не хочу возвращаться сюда снова.
– А это и ни к чему. Мне нет никакой нужды исповедоваться. Это, скорее, западная концепция.
– И вы не чувствуете никакой вины за случившееся? За то, что умерли невинные люди?
– И будут умирать впредь. Чего вы от меня хотите? Неужели и впрямь думаете, что я перед вами в долгу по причине вашей блестящей детективной работы?
– Значит, вы признаете, что использовали меня?
Лю пожал плечами:
– Я ничего не признаю. С какой стати? Я был партизаном. Шесть лет выживал в джунглях Ан Лао. Потом я сумел выжить в джунглях Калифорнии и Нью-Йорка. Я использую то, что предоставляет мне жизнь. Стараюсь выжать максимум из ситуации. Уверен, вы делаете то же самое.
– И здесь, в тюрьме, тоже?
– О, в тюрьме особенно. В противном случае даже самый умный и сметливый может сойти с ума. Вы слышали выражение: «наказание несоразмерное тяжести преступления». Камера два на семь футов. Пребывание в ней двадцать четыре часа в сутки. Общение только через щель в двери.
Я наклонился через стол, приблизив лицо к лицу вьетнамца. Кровь стучала у меня в висках. Тран Ван Лю и есть Пехотинец. Никак иначе! И он знает ответы на интересующие меня вопросы. Является ли он также соучастником убийств?
– Скажите, зачем вы погубили сержанта Эллиса Купера? И других? За что им пришлось умереть? Просто слепая месть кому попало? Ответьте мне, что же, черт возьми, произошло в долине Ан Лао. Ответьте, и я уйду.
Он покачал головой:
– Я сказал вам достаточно. Поезжайте домой, детектив. Вам не надо знать ничего больше. Да, я «Пехотинец». Все остальные ответы, которых вы добиваетесь, окажутся слишком тяжелы для людей вашей страны. Оставьте это криминальное дело, детектив. Бросьте его.
Глава 107
Я не тронулся с места, не сделал ни малейшего движения.
Тран Ван Лю бесстрастно взирал на меня некоторое время, потом улыбнулся. Ожидал ли он именно этого? Моего упрямства? Тупости? Непонятливости? Может, как раз за эти качества он на меня и вышел? Консультировался ли по этому поводу с Кайлом Крейгом? Как много ему известно? Вся картина или просто еще несколько фрагментов головоломки?
– Меня очень занимает ваш нынешний многотрудный путь. Не могу понять людей вроде вас. Вы хотите знать, почему и зачем в мире творится зло. Хотите все поправить, всюду навести ажур – хотя бы в тех редких случаях, когда это возможно.
– Вам ведь приходилось и раньше иметь дело с жестокими негодяями. Гэри Сонеджи, Джеффри Шейфер... Кайл Крейг, разумеется. Ваша страна породила так много убийц – Банди, Дамер[46], все прочие. Скажите, почему такое происходит в столь цивилизованной стране? В столь благословенной части мира?
Я покачал головой. Я и сам этого не знал. Но Лю ждал ответа. Задавал ли он тот же вопрос и Кайлу?
– Мне всегда казалось, что это как-то связано с завышенными ожиданиями, – вслух начал размышлять я. – Многие американцы рассчитывают быть счастливыми, быть любимыми. Когда надежды не оправдываются, некоторые из нас впадают в ярость. Особенно если это происходит с нами в детстве. Если вместо любви мы получаем злобу и жестокое обращение. Чего я не понимаю, так это почему столь многие американцы обижают своих детей.
Лю сидел, впившись в меня тяжелым, неприятным взглядом. Я чувствовал, как глаза его испытующе прощупывают меня. Он представлял собой новый для меня тип душегуба – палач-распорядитель, вершитель судеб. Философичный, как будто даже не чуждый совести. Воитель-философ? Насколько он осведомлен? Неужели мое расследование на этом и закончится?
– Зачем кто-то срежиссировал убийство Эллиса Купера? – спросил я наконец. – Это простой вопрос. Согласны вы дать на него ответ?
Он нахмурился:
– Хорошо. Я отвечу. Купер лгал вам и вашему другу Сэмпсону. У него не было другого выбора, как только солгать. Сержант Купер был в долине Ан Лао, хотя в его послужном списке это не значится. Я видел, как он казнил двенадцатилетнюю девочку. Тонкую, красивую, невинную. Он убил девочку, предварительно изнасиловав. У меня нет причин говорить неправду. Сержант Купер был насильником и убийцей. Все они творили бесчинства; все были злодеями: Купер, Тейт, Хьюстон, Этра. А также Харрис, Гриффин и Старки – «Слепые мышата». Эти были из худших, из самых кровожадных. Вот почему я их выбрал. Я назначил им затравить остальных. Да, детектив, я был тем самым человеком. Но я и без того осужден на смерть. Вы уже ничего не сможете мне сделать. Полковник Старки так и не узнал, почему здесь, в Штатах, надлежало совершаться этим убийствам, – продолжал он. – Моя личность была ему неизвестна. Старки был всего лишь наемным убийцей. Он не задавал вопросов. Он просто хотел денег.
Тран Ван Лю бесстрастно взирал на меня некоторое время, потом улыбнулся. Ожидал ли он именно этого? Моего упрямства? Тупости? Непонятливости? Может, как раз за эти качества он на меня и вышел? Консультировался ли по этому поводу с Кайлом Крейгом? Как много ему известно? Вся картина или просто еще несколько фрагментов головоломки?
– Меня очень занимает ваш нынешний многотрудный путь. Не могу понять людей вроде вас. Вы хотите знать, почему и зачем в мире творится зло. Хотите все поправить, всюду навести ажур – хотя бы в тех редких случаях, когда это возможно.
– Вам ведь приходилось и раньше иметь дело с жестокими негодяями. Гэри Сонеджи, Джеффри Шейфер... Кайл Крейг, разумеется. Ваша страна породила так много убийц – Банди, Дамер[46], все прочие. Скажите, почему такое происходит в столь цивилизованной стране? В столь благословенной части мира?
Я покачал головой. Я и сам этого не знал. Но Лю ждал ответа. Задавал ли он тот же вопрос и Кайлу?
– Мне всегда казалось, что это как-то связано с завышенными ожиданиями, – вслух начал размышлять я. – Многие американцы рассчитывают быть счастливыми, быть любимыми. Когда надежды не оправдываются, некоторые из нас впадают в ярость. Особенно если это происходит с нами в детстве. Если вместо любви мы получаем злобу и жестокое обращение. Чего я не понимаю, так это почему столь многие американцы обижают своих детей.
Лю сидел, впившись в меня тяжелым, неприятным взглядом. Я чувствовал, как глаза его испытующе прощупывают меня. Он представлял собой новый для меня тип душегуба – палач-распорядитель, вершитель судеб. Философичный, как будто даже не чуждый совести. Воитель-философ? Насколько он осведомлен? Неужели мое расследование на этом и закончится?
– Зачем кто-то срежиссировал убийство Эллиса Купера? – спросил я наконец. – Это простой вопрос. Согласны вы дать на него ответ?
Он нахмурился:
– Хорошо. Я отвечу. Купер лгал вам и вашему другу Сэмпсону. У него не было другого выбора, как только солгать. Сержант Купер был в долине Ан Лао, хотя в его послужном списке это не значится. Я видел, как он казнил двенадцатилетнюю девочку. Тонкую, красивую, невинную. Он убил девочку, предварительно изнасиловав. У меня нет причин говорить неправду. Сержант Купер был насильником и убийцей. Все они творили бесчинства; все были злодеями: Купер, Тейт, Хьюстон, Этра. А также Харрис, Гриффин и Старки – «Слепые мышата». Эти были из худших, из самых кровожадных. Вот почему я их выбрал. Я назначил им затравить остальных. Да, детектив, я был тем самым человеком. Но я и без того осужден на смерть. Вы уже ничего не сможете мне сделать. Полковник Старки так и не узнал, почему здесь, в Штатах, надлежало совершаться этим убийствам, – продолжал он. – Моя личность была ему неизвестна. Старки был всего лишь наемным убийцей. Он не задавал вопросов. Он просто хотел денег.