Страница:
– Вот наконец и пиво, – проговорил Штейн, поднимаясь на ноги. С лязгом выхватив меч, он повернулся к преследователям Эберса. – Это для меня! – крикнул он. – Прочь, псы, если не хотите отправиться назад, унося в руках свои потроха!
Разгоряченные ландскнехты отступили, высказывая замысловатые суждения о многочисленных привилегиях командиров. Эберс грохнул бочонком об стол и отдал честь:
– Приказ выполнен, сэр.
– Отлично, приятель. Нацеди себе кружку и проваливай.
– Ну, значит, решено, – сказал Эйлиф, который открыл кран и теперь разливал коричневую пенящуюся жидкость по кружкам. – Утром отправляешься со мной в трактир Циммермана. – Он закрыл кран и поставил перед ирландцем полную кружку, затем коркой хлеба принялся собирать со стола разлитое пиво.
– Хорошо. – Даффи глубоко вздохнул и одним глотком осушил кружку до половины. – «Черт возьми, – подумал он. – Напиток что надо». Эйлиф, который с аппетитом пережевывал намокший в пиве хлеб, был, похоже, того же мнения.
Ловко поворачиваясь в толпе на деревянной ноге, к столу притопал Фенн.
– Что тут за шум? – хищно усмехаясь, спросил он. – У меня тихое семейное заведение.
– Фенн, мы это отлично знаем, вот и решили прибрать твое знатное пиво подальше от тех чертовых пьяниц, – ответил Даффи. – Целее будет. – Он допил то, что оставалось в кружке, и снова налил.
– Могу я понять так, что вы берете весь бочонок?
– Вот именно, – подтвердил Штейн. – Нужно отпраздновать производство Даффи в лейтенанты.
– Ха! – воскликнул Фенн и ударил деревяшкой в пол, что должно было соответствовать хлопку ладонью по колену. – Даффи? Ходячий бурдюк с вином? Ловко придумано! Тогда Дионис, Силен и Бахус точно на вашей стороне.
Ирландец насторожился, услышав последнее имя, но Фенн уже беззаботно хохотал, довольный своей шуткой.
– По этому поводу песня! – крикнул хозяин. В ответ раздались одобрительные хлопки, и шум голосов немного стих, ибо Фенна любили слушать.
– Давай «Гримасницу обезьяну»! – рявкнул один солдат.
– Нет, «Как святая Урсула пошла по третьему кругу!» – завопил другой.
– Тихо, вы, крысы! – сказал Фенн. – Тут серьезный повод. Брайан Даффи произведен в лейтенанты отряда швейцарца Эйлифа.
Раздались приветственные крики – несмотря на все опасения Даффи, среди солдат он был хорошо известен и пользовался уважением. Одноногий заспешил к стойке, где держал бочонки с вином и свою арфу, переваливаясь точно бочонок, который катят на одном ребре. Взяв инструмент, он извлек долгий звучный аккорд, после чего полились первые ноты старой песни трубадуров Fortuna, Imperatrix Mundi.
Фенн пел, и почти все собравшиеся хором вторили ему, что есть мочи горланя старинные стихи о капризном колесе фортуны. Даффи надрывался не меньше остальных, лишь однажды прервавшись, чтобы осушить вновь наполненную кружку, которой принялся отбивать такт по столу. Когда Фенн закончил песню, общий хор так и не умолкал, и, пожав плечами, он начал сызнова. Даффи уселся и еще раз наполнил кружку темно-янтарным пивом. Задумчиво отхлебнул глоток. Как при звуках знакомой музыки предстают картины давно ушедших дней или случайный, едва уловимый аромат оживляет забытые детские переживания, так вкус пива, приправленный старинной мелодией трубадуров, сейчас пробуждал в нем глубоко спящие воспоминания, нечто приятное, но давно позабытое. Обычно не склонный копаться в собственной памяти, он уцепился за эту ниточку с безрассудной целеустремленностью пьяницы. В следующий миг Эйлиф изумленно уставился на него, ибо ирландец вскочил с воплем, который оборвал песню, уже, впрочем, начавшую сбиваться с ритма. Окинув взглядом изумленные лица, он поднял пенящуюся кружку и произнес что-то на языке, никому в компании не известном.
– Это, похоже, галльский, – предположил Фенн. – Эй, Даффи! Давай без твоей тарабарщины. Скажи спасибо, я не заставляю своих гостей изъясняться на богобоязненной латыни.
Ирландец, кажется, заметил, что его не понимают. Рассмеявшись, он подошел к Фенну и протянул руки к арфе. Хозяин неуверенно улыбнулся, точно не вполне понимая, кто перед ним, однако через мгновение отдал свою арфу. Даффи взял инструмент, пальцы его легко прошлись по струнам, извлекая тихую прерывистую мелодию, подобную музыке, что приносит издалека ветер. Он взглянул вверх, попытался заговорить, смолк и следом выкрикнул:
– Aperte fenestras!
– Ого! – воодушевился Фенн. – Говорю о латыни, и латынь в ответ. Вы что, болваны, не слышите? Откройте окна!
Озадаченные, но не утратившие пьяного энтузиазма ландскнехты поспешили открыть ставни и распахнуть немногочисленные узкие окна. Даффи обернулся к двери за своей спиной, одной рукой откинул засов и ударом ноги открыл ее настежь. Судя по грохоту обрушившихся ящиков, дверь вряд ли предназначалась для использования по прямому назначению, однако Фенн только рассмеялся, когда порыв западного ветра пронесся по комнате. И вот ирландец заиграл. Это был стремительный мотив с молниеносными переходами, где напряжению и угрозе сопутствовало бесшабашное веселье. Были в нем настороженный трепет от предрассветной свежести; ощущения потертой рукояти испытанного клинка и пристального взгляда в темный провал, откуда должен появиться враг; возбуждение с холодом в животе и пересохшим горлом, когда правишь лошадью над опасным обрывом; наслаждение тем, как, стоя на носу плывущего корабля, смотришь на солнце, что садится в неизведанные моря. Пока солдаты внимали его музыке, в комнате сделалось почти совсем тихо, и пелену хмеля точно свежим ветром сдуло у них с глаз. Постепенно он вывел на первый план едва слышный поначалу мотив, и то величественная, то проказливая мелодия полилась в полную силу. При знакомых звуках аудитория оживилась, и ирландец начал петь на языке, который Фенн обозвал «похоже, галльский».
Несколько голосов начали подпевать ему на немецком, потом прибавились другие. Но за долгую свою историю эта старинная песня исполнялась на многих языках, и вот Фенн уже рявкал английские стихи, а французы отряда Верто вторили хором в минорном ключе, почти в зеркальном отражении к главной музыкальной теме. Очень скоро громовое пение заполнило все помещение; чтобы лучше наполнять легкие воздухом, большинство гуляк вскочили на ноги, и многоязычный хор заставлял подносы с пивными кружками звенеть на высоком стеллаже. По мере того как песня достигала своего пика, Даффи все сильнее ударял по струнам, и одновременно с самым сильным аккордом колокола на соборе Святого Стефана зазвонили к восьмичасовой мессе. Песня вышла на крещендо, вобрав звон колоколов в аккомпанемент; еще через мгновение мощный, заставивший звенеть стекла, бас усилила пушечная канонада с городских стен.
Украсив концовку парой залихватских пассажей, Даффи завершил песню и протянул Фенну арфу. К тому моменту все, кто был в таверне, повскакали на ноги и рукоплескали с криками восторга. Поклонившись, Даффи вернулся за свой стол. Взгляд его был несколько отрешенным и испуганным, но никто этого не заметил.
– Что здорово, то здорово, – изрек Штейн. – Протомившись двенадцать дней внутри городских стен, многие начинают падать духом. Такая музыка возвращает им бодрость.
– И, как я слышал, дерешься ты не хуже, – добавил Верто. – Эйлиф, ты точно не ошибся в выборе своего лейтенанта.
За пушечной пальбой не последовал тревожный набат, из чего можно было заключить, что Блуто просто отправил в темноту несколько ядер, дабы напомнить туркам, что он на посту. Разлили следующую порцию пива, и вечер продолжался шумно, но без происшествий. Со временем кто-то пожаловался на сквозняк, и окна вновь закрыли.
Пару часов спустя Эйлиф с Даффи брели назад к баракам.
– Постарайся отоспаться, – советовал Эйлиф. – Завтра с утра мы отправимся на встречу.
– О, на встречу! На какую?
– А, неважно. С утра велю кому-нибудь из ребят вылить на тебя ушат воды, когда придет пора.
– Лучше пусть будет пиво.
– Верно. Пивное крещение. Скажи-ка, ты когда учился играть на арфе?
Даффи уставился перед собой – улица раскачивалась вверх и вниз.
– Я не учился, – сказал он. – Я никогда не учился.
На второй час после утренней зари Эйлиф и Даффи, оба одетые с должным шиком, шагали вверх по Ро-тентурмштрассе. Небо было затянуто облаками, и сырой воздух заставил ирландца натянуть раструбы перчаток поверх рукавов.
– Мы, надеюсь, будем вовремя? – поинтересовался он, и его дыхание окуталось паром.
– Пожалуй, малость раньше, чем нужно, – когда мы вышли, Штейн, по-моему, еще был у себя. А фон Зальм все равно опоздает – чтобы показать, что наши претензии и в грош не ставит. Однако, думается, мы сможем настоять на своем. Просто кивай в ответ на все, что я скажу, и старайся выглядеть непреклонным, понятно?
– Разумеется, – безмятежно согласился Даффи, про себя решив, что выскажется, если появится потребность. Они повернули налево, и вскоре объект их путешествия замаячил в нескольких кварталах впереди.
Трактир Циммермана располагался в примыкающей к городской стене северной части города, в доброй полумиле от основного средоточия турецких сил, так что во многом жизнь сохраняла здесь привычный повседневный уклад. Солдат почти не попадалось, на улицах не было видно вывороченных булыжников, расщепленных бревен или изборожденных о каменную кладку пушечных ядер, а дым относил в сторону западный ветер. Привычный вид молочниц и нищих легко мог заставить усомниться, что всего в трех милях к югу стоит армия в семьдесят пять тысяч турок.
Само место ничуть не изменилось по сравнению с тем, каким оно было пять месяцев назад, и Даффи не смог подавить рефлекторного ощущения «вот я и дома». Пришлось напомнить себе, что здесь, помимо прочего, обитает волшебник, который задался целью заставить его в буквальном смысле забыть самого себя.
«В придачу это дом Ипифании, – размышлял он дальше, – старой моей подруги, которая довела себя до того, что вплоть до моего переезда при каждой встрече заливалась слезами». Склонность ирландца вымещать раздражением чувство застарелой вины и здесь сыграла свою роль. «Почему женщины всегда ведут себя так? – размышлял он с досадой. – Ладно, я подвел ее, не сдержал обещания, в чем и сознаюсь! Что же мне теперь, сокрушаться об этом до конца дней своих? Ха! Да покажите мне сейчас девять обнаженных девственниц Луксора, что изнывают от страсти, а через миг развейте их в воздухе, так одной чашки вина мне будет достаточно, чтобы восстановить самообладание. И как-никак пять месяцев прошло. Черт возьми, может, она уже мною переболела».
С такими мыслями он бодрее зашагал дальше, отбросив тягостное подозрение, что не слишком честно оценивал чувства как Ипифании, так и свои собственные. Эйлиф поднялся по ступенькам и открыл парадную дверь. Они миновали прихожую и вошли в трапезную, где за длинным столом возле окон уже расположились двое других капитанов. Краем глаза Даффи заметил Лотарио Мазертана, в одиночестве занимавшего стол в дальнем углу.
«Все как будто по-прежнему, – подумал он, – разве что у Лотарио вид более изможденный. Впрочем, все мы выглядим не лучше».
– Доброе утро, друзья, – поздоровался Эйлиф. – Это мой заместитель Брайан Даффи. Брайан, это достойные Фернандо Виллануэва из Арагона и Франц Лайнзер из Тироля.
Даффи кивнул, присаживаясь к столу. Испанец улыбнулся в ответ.
– С удовольствием слушал тебя вчера вечером, – сказал он. – Ты должен сыграть нам еще раз, прежде чем падут стены.
– Боюсь, времени у меня не так много, – с ухмылкой ответил Даффи. – Сначала понадобится подогреть себя немалым количеством пива, а Сулейман может уже к полудню поднять на стенах свой флаг.
– Тогда лучше начать прямо сейчас, – решил Виллануэва. – Эй, на кухне! Пива нашему другу музыканту! И всем остальным тоже!
Эйлиф смотрел в окно, куда после неудачного полета Бобо было вставлено новое прозрачное стекло.
– Идут еще несколько человек, – сообщил он.
За его спиной открылась дверь на кухню, и Ипифания проследовала к столу, держа в руках поднос с кувшином пива и полудюжиной кружек. Даффи смущенно отвел глаза, заметив, что она постарела, но стала только милее. Следом она заметила его – он услышал судорожный вздох, и мигом позже поднос с грохотом упал на пол. Даффи повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как она в слезах промчалась назад на кухню. Мазертан вскочил из-за стола и поспешил за ней. Испанец изумленно хлопал глазами.
– Не иначе, она не одобряет пьянства по утрам, – заметил он. – Эй, любезная! Хозяин! Кто-нибудь! Мы не намерены лакать с пола, как кошки!
Через несколько секунд в дверях на кухню появился Вернер – брови его были приподняты в вопросительном удивлении. Потом он заметил пенистую лужу.
– Дело рук Ипифании? – не обращаясь ни к кому конкретно, поинтересовался он. – Ну уж это точно в последний раз! Анна, – крикнул он через плечо, – сходи отыщи ее: Она сбежала, потому что разлила все пиво и знает, что теперь последует. А последует то, что я вышвырну эту пьянчужку! – Он скрылся обратно на кухню.
– Идет Верто, – сказал Эйлиф, который оставил без внимания шум и продолжал смотреть на улицу. – Ага! Следом за ним фон Зальм. Он точен – добрый знак! Стойте на своем, ребята, сейчас мы все и уладим.
«Все, да не все», – с горечью подумал Даффи.
Во время встречи, которая так и не вызвала у Даффи особого интереса, Ипифания больше не появлялась. Анна подавала сосиски с пивом, то и дело сердито поглядывая на ирландца.
«Проклятие, я не виноват, – размышлял он, пока элегантно одетый бородатый фон Зальм держал речь. – После стольких лет разве могла старушка воспринимать все так серьезно? Это сплошное притворство – чего Анне просто не дано понять. Меня никакие превратности любви не могли огорчать больше чем неделю…»
«Да ну! – насмешливо откликнулась другая часть его рассудка. – Тогда, видно, какой-то другой ирландец отправился воевать с турками в двадцать шестом просто из-за того, что его девушка вышла за другого. И ждал три года, прежде чем увидеть ее вновь».
– …не так ли, Брайан? Или, по-твоему, я слишком сгущаю краски? – Эйлиф выжидательно уставился на него.
Даффи поднял голову, надеясь, что его хмурая озабоченность сойдет за мрачную решимость.
– В том, что ты сказал, нет преувеличения, – сказал он Эйлифу.
Швейцарец обернулся к фон Зальму.
– Слыхали? Это говорит человек, который сражался вместе с Томори! Вы не сможете отрицать… – И дискуссия опять перестала занимать ирландца. Несмотря на данный им с утра обет, он целиком переключился на поглощение пива.
Наконец капитаны отодвинули скамьи и встали из-за стола.
– Как временный представитель императора Карла Пятого, это все, что я могу вам предложить в качестве прибавки, – сказал фон Зальм. – Впрочем, можете не сомневаться, что, когда турецкое войско будет повернуто вспять, а ландскнехты будут действовать столь же успешно, я настоятельно порекомендую заплатить вам сполна.
Капитаны поклонились и разошлись обсудить результаты, добившись, по-видимому, всего, на что изначально рассчитывали. Эйлиф повернулся к ирландцу.
– Ну что, Дафф, идем назад?
– Э… нет. – Даффи скривился, глядя в пол. – Нет, мне осталось здесь кое-что уладить.
– Ладно, увидимся. – Седой капитан ухмыльнулся. – Гляди, старина, не усердствуй больше, чем оно того стоит.
Даффи пожал плечами.
– Я позабыл, чего оно стоит.
Он обнаружил ее в запорошенной мукой кладовой, на мешке с солью, содрогающейся от рыданий так, точно свора невидимых собак рвала ее на куски.
– Ипифания!
Она подняла к нему заплаканное лицо, потом отвернулась, зарыдав еще сильнее.
– Зачем ты вернулся? – вымолвила она наконец. – Просто чтобы я потеряла работу?
– Слушай, Пиф, – сказал Даффи. – Не плачь. Вернер не сможет уволить тебя – хозяин здесь Аврелиан, а я еще имею на него влияние. Черт возьми, я скажу ему, чтобы тебе прибавили жалованье.
– Не смей, – задохнулась женщина, – даже упоминать эту… маленькую гадину.
– Какую такую гадину? – спросил пораженный Даффи. – Аврелиана?
– Да. Это ведь он наложил на тебя какое-то… мерзкое заклятие, сделав тебя безразличным ко мне. О-у-у. – Она снова принялась испускать жалобные стоны.
Подобная смена темы с ее стороны показалась Даффи не очень честной.
– Мы говорили о Вернере, – заметил он. – И я позабочусь, чтобы в будущем он знал свое место.
– Что мне за дело до будущего? – простонала Ипифания. – У меня нет будущего. Я считаю часы до того, как турки отсекут стены и разрушат мне голову. – Даффи сообразил, что она повторяет последнее предложение так часто, что уже не следит за правильной расстановкой глаголов. – Я уже две недели не виделась с отцом, – судорожно добавила она. – Когда мы… собирались уезжать, я просто думала его бросить и теперь, вспоминая об этом, не могу смотреть ему в глаза!
– Боже милосердный! – сказал Даффи. – Тогда кто же носит ему еду?
– Что? – всхлипнула она в очередной раз. – О, я поручила это Шрабу. – Она подняла затуманенные слезами глаза. – Брайан, если ты все же станешь говорить с этим ужасным Аврелианом, нельзя ли попросить его сказать Вернеру о моем бренди? У меня всегда была привычка выпить капельку перед сном и с утра, ну, чтобы работалось легче, а теперь Вернер оскорбляет меня, говорит, что не даст мне ни глотка. Приходится мне урывать момент, когда никто не видит, а это так унизительно. Точно Вернер сам когда-нибудь работает – он вечно просиживает у своего клятого дружка поэта. Брайан, попроси об этом. Сделай для меня хоть такую малость, ладно?
Ирландец внимательно посмотрел на нее. Не специально ли это задумано, чтобы иметь потом возможность выставить его виноватым? «О, Брайан, смотри, ты, бессердечная скотина, вынудил меня пить». А ему и крыть нечем.
«Господи, взгляни на себя, Даффи, – подумал он внезапно. – Ты и есть бессердечная скотина. Пиф была здесь вполне счастлива, пока не появился ты с безумными обещаниями, которые не мог сдержать. Вот она и стала пить».
Он нерешительно протянул руку и дотронулся до ее плеча.
– Я поговорю с ним, – мягко ответил он и вышел из комнаты.
Анна была на кухне и оторвалась от своих дел, когда одновременно из кладовой вышел Даффи, а с улицы зашел Мазертан.
– Анна, где… – начали оба в один голос.
– Прошу вас, сударь, – сказал Мазертан.
– Благодарю. Анна, где Вернер?
– Там, где и был, – в своем винном подвальчике, пока несколько минут назад шум и вопли не заставили его выйти. – Когда ирландец повернулся в указанном направлении, она добавила: – Не советую тебе вламываться – там с ним этот поэт Кречмер, они вроде как сочиняют поэму и не потерпят вторжения посторонних.
– Придется один раз вытерпеть, – сказал Даффи, удаляясь.
За его спиной Мазертан спросил:
– Куда пошла госпожа Хальштад? Во дворе ее нет.
– Она в кладовой, – устало ответила Анна.
Даффи задержался и взглянул через плечо на Мазертана, который остановился у двери в кладовую и обернулся посмотреть на него. Оба секунду или две глядели друг на друга, затем каждый возобновил свой путь. Ирландец никогда прежде не был в винном подвальчике Вернера, но знал, что тот скрывался под главной лестницей, на ступень или две ниже пола, и через мгновение стоял перед низкой дверью с рукой, занесенной, чтобы постучать. Не успев, впрочем, это сделать, он пришел к выводу, что для вежливости нет особых причин, и, просто взявшись за задвижку, распахнул дверь. Открывшаяся его глазам комната футов двенадцати длиной и шести шириной была от пола до невысокого потолка уставлена помещавшимися на полках бутылями, бочонками и амфорами; пространство слабо освещалось лампой на небольшом столике посредине. Сидевшие за столиком двое мужчин приподнялись со своих стульев, вспугнутые внезапным вторжением, и Даффи рассмотрел обоих.
Вернер немного поправился по сравнению с тем, каким его помнил Даффи, и необычно роскошное одеяние только подчеркивало мучнистую бледность его лица и седину в напомаженных волосах. Кречмер выглядел куда более крепким, черты его лица скрывались под неописуемо рыжей бородой, но именно он казался особенно огорченным.
– Ах! – воскликнул поэт высоким сдавленным голосом, не поднимая глаз выше сапог ирландца. – Священнодействие оборвано явлением вульгарной черни' И прямо в рощу Афродиты врывается наемник с кровью обагренными руками! Я изгнан прочь! – Все так же не поднимая глаз, он протиснулся мимо Даффи и поспешил к выходу на улицу.
Вернер вновь уселся и возвел руки к потолку.
– Ужель слагать великие творения недостижимо без мирских помех?
Даффи изумленно уставился на него:
– Что?
Вернер глубоко вздохнул.
– Ладно, Даффи, какая разница! Тебе чего?
Даффи взглянул на заваленный чем попало стол и взял оттуда маленький деревянный свисток с единственной дырочкой.
– Можешь не объяснять: вы заняты сочинением торжественной мессы. – Он дунул в свисток, но не смог извлечь различимого звука. – Обзаведись новым камертоном.
Вернер вскочил, стараясь скрыть болезненную гримасу, прихрамывая, обогнул стол и выхватил из рук Даффи свисток, после чего, все так же хромая, вернулся на место.
– Ты хотел что-то сказать или так просто зашел? Даффи хотел было поинтересоваться причиной увечий трактирщика, но вспомнил о цели своего прихода.
– Я собирался сказать, что ты не можешь выгнать Ипифанию Фойгель. Ты…
– В своем заведении я сам себе хозяин. Ирландец улыбнулся и уселся на стул Кречмера.
– В этом вся загвоздка. Как ты все время умудряешься забывать, что это не твое заведение? Трактир принадлежит Аврелиану, а он мой старый друг. Он не…
– Уже полгода как тебя здесь нет. И Аврелиан вряд ли числит тебя в друзьях. А хоть бы и числил, – внезапно разгорячился он, – я, черт тебя возьми, веду здесь хозяйство! Я постоянно держу руку на пульсе. И в том, как содержать трактир, он слушается меня. Думаешь, без меня он бы управился? Как бы не так! Этот старый плюгавый…
Даффи расхохотался.
– Руку на пульсе? Вот это здорово! Знать, трактир умудряется содержать себя сам, ибо можно по пальцам счесть, сколько раз ты здесь появлялся. Чаще просиживал у этого жалкого подобия поэта. Дьявольщина! Я не забыл пасхальную ночь, когда Заполи едва не разнес трактир в щепки, а ты наутро о том ни сном ни духом! Торчал у своего дружка… цитировал Петрарку и целовал сапоги Кречмера, как я подозреваю…
В глазах трактирщика мелькнул непривычно лукавый огонек.
– Ну… по правде говоря, это были совсем не сапоги. Ирландец сощурился:
– О чем ты, черт возьми?
– Да будет тебе известно, Кречмера в ту ночь не было дома – а вот жена его была. – Вернер ухмыльнулся. – Должен присовокупить, на диво юная и привлекательная жена.
Даффи прямо остолбенел.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты… с его женой?..
– Я ничего не говорю! – воскликнул Вернер все с той же самодовольной ухмылкой. – Просто отмечаю, что прелестные чувствительные юные дамы имеют обыкновение терять голову от моих стихов. Удивительно, до какой степени. – Он откровенно подмигнул. Даффи поднялся, чувствуя, как удивление перемешивается у него с отвращением.
– До такой степени, что тут же падают навзничь. Любопытно, где был Кречмер, пока у него происходили такие чудеса? Не иначе как наслаждался здесь только что откупоренным темным пивом.
– Возможно. Где бы он ни был, она дала мне понять, что раньше утра его ждать не придется.
– С твоего позволения, -.сказал Даффи, указывая на разбросанные по столу бумаги, – я оставляю тебя с твоей поэмой и осиротевшей рощей бедной Афродиты. Но Ипифания остается здесь работать, ясно? И может держать у себя в комнате бутылку бренди. Я попрошу Аврелиана спуститься и подтвердить тебе это. – Он направился к двери и на ходу обернулся. – Знаешь, на твоем месте я бы поостерегся. Ты хоть разглядел, какие плечи у этого Кречмера? Для поэта чертовски широкие. Такому ничего не стоит тебя на клочки порвать.
Напудренный трактирщик самоуверенно хмыкнул:
– Я не так уж немощен. Коли на то пошло, я не раз побеждал его в борьбе на руках.
Даффи чуть помедлил и пожал плечами.
– Тебе видней, – заметил он и вышел, прикрыв за собой дверь.
«Невозможно, – размышлял он, возвращаясь с кухни, – чтобы Вернер мог уложить руку Кречмера на стол – или Вернер приврал, или Кречмер нарочно поддался. Но зачем ему это? И с чего бы, что еще удивительнее, жене здоровенного в самом соку молодца увлечься таким, как Вернер? Ну а тебе-то зачем ломать над всем этим голову?» – нетерпеливо спросил он себя.
Анну он застал за перекладыванием с разделочной доски в котелок кусочков вяленого мяса.
– Настоящая говядина, – сообщила она, подняв голову и увидев его. – Накануне выходных в большинстве трактиров уже стали подавать мясо собак и кошек, понятно, под другим названием. У нас запасы получше – свинины и говядины хватит до четверга. – Она невесело усмехнулась. – Да и позже нашей честности ничто не угрожает, ведь собак и кошек к тому времени не останется.
– Я бывал в городах, что подолгу оставались в осаде, там съедали даже всех крыс, – вежливо заметил Даффи, – а мы ели муравьев и тараканов. Некоторые – кое-что и похуже.
Анна удачно изобразила лучезарную улыбку.
– Вот как? Тогда, должна заметить, у нас неплохие шансы составить новое меню. Он указал пальцем на кладовку.
Разгоряченные ландскнехты отступили, высказывая замысловатые суждения о многочисленных привилегиях командиров. Эберс грохнул бочонком об стол и отдал честь:
– Приказ выполнен, сэр.
– Отлично, приятель. Нацеди себе кружку и проваливай.
– Ну, значит, решено, – сказал Эйлиф, который открыл кран и теперь разливал коричневую пенящуюся жидкость по кружкам. – Утром отправляешься со мной в трактир Циммермана. – Он закрыл кран и поставил перед ирландцем полную кружку, затем коркой хлеба принялся собирать со стола разлитое пиво.
– Хорошо. – Даффи глубоко вздохнул и одним глотком осушил кружку до половины. – «Черт возьми, – подумал он. – Напиток что надо». Эйлиф, который с аппетитом пережевывал намокший в пиве хлеб, был, похоже, того же мнения.
Ловко поворачиваясь в толпе на деревянной ноге, к столу притопал Фенн.
– Что тут за шум? – хищно усмехаясь, спросил он. – У меня тихое семейное заведение.
– Фенн, мы это отлично знаем, вот и решили прибрать твое знатное пиво подальше от тех чертовых пьяниц, – ответил Даффи. – Целее будет. – Он допил то, что оставалось в кружке, и снова налил.
– Могу я понять так, что вы берете весь бочонок?
– Вот именно, – подтвердил Штейн. – Нужно отпраздновать производство Даффи в лейтенанты.
– Ха! – воскликнул Фенн и ударил деревяшкой в пол, что должно было соответствовать хлопку ладонью по колену. – Даффи? Ходячий бурдюк с вином? Ловко придумано! Тогда Дионис, Силен и Бахус точно на вашей стороне.
Ирландец насторожился, услышав последнее имя, но Фенн уже беззаботно хохотал, довольный своей шуткой.
– По этому поводу песня! – крикнул хозяин. В ответ раздались одобрительные хлопки, и шум голосов немного стих, ибо Фенна любили слушать.
– Давай «Гримасницу обезьяну»! – рявкнул один солдат.
– Нет, «Как святая Урсула пошла по третьему кругу!» – завопил другой.
– Тихо, вы, крысы! – сказал Фенн. – Тут серьезный повод. Брайан Даффи произведен в лейтенанты отряда швейцарца Эйлифа.
Раздались приветственные крики – несмотря на все опасения Даффи, среди солдат он был хорошо известен и пользовался уважением. Одноногий заспешил к стойке, где держал бочонки с вином и свою арфу, переваливаясь точно бочонок, который катят на одном ребре. Взяв инструмент, он извлек долгий звучный аккорд, после чего полились первые ноты старой песни трубадуров Fortuna, Imperatrix Mundi.
Фенн пел, и почти все собравшиеся хором вторили ему, что есть мочи горланя старинные стихи о капризном колесе фортуны. Даффи надрывался не меньше остальных, лишь однажды прервавшись, чтобы осушить вновь наполненную кружку, которой принялся отбивать такт по столу. Когда Фенн закончил песню, общий хор так и не умолкал, и, пожав плечами, он начал сызнова. Даффи уселся и еще раз наполнил кружку темно-янтарным пивом. Задумчиво отхлебнул глоток. Как при звуках знакомой музыки предстают картины давно ушедших дней или случайный, едва уловимый аромат оживляет забытые детские переживания, так вкус пива, приправленный старинной мелодией трубадуров, сейчас пробуждал в нем глубоко спящие воспоминания, нечто приятное, но давно позабытое. Обычно не склонный копаться в собственной памяти, он уцепился за эту ниточку с безрассудной целеустремленностью пьяницы. В следующий миг Эйлиф изумленно уставился на него, ибо ирландец вскочил с воплем, который оборвал песню, уже, впрочем, начавшую сбиваться с ритма. Окинув взглядом изумленные лица, он поднял пенящуюся кружку и произнес что-то на языке, никому в компании не известном.
– Это, похоже, галльский, – предположил Фенн. – Эй, Даффи! Давай без твоей тарабарщины. Скажи спасибо, я не заставляю своих гостей изъясняться на богобоязненной латыни.
Ирландец, кажется, заметил, что его не понимают. Рассмеявшись, он подошел к Фенну и протянул руки к арфе. Хозяин неуверенно улыбнулся, точно не вполне понимая, кто перед ним, однако через мгновение отдал свою арфу. Даффи взял инструмент, пальцы его легко прошлись по струнам, извлекая тихую прерывистую мелодию, подобную музыке, что приносит издалека ветер. Он взглянул вверх, попытался заговорить, смолк и следом выкрикнул:
– Aperte fenestras!
– Ого! – воодушевился Фенн. – Говорю о латыни, и латынь в ответ. Вы что, болваны, не слышите? Откройте окна!
Озадаченные, но не утратившие пьяного энтузиазма ландскнехты поспешили открыть ставни и распахнуть немногочисленные узкие окна. Даффи обернулся к двери за своей спиной, одной рукой откинул засов и ударом ноги открыл ее настежь. Судя по грохоту обрушившихся ящиков, дверь вряд ли предназначалась для использования по прямому назначению, однако Фенн только рассмеялся, когда порыв западного ветра пронесся по комнате. И вот ирландец заиграл. Это был стремительный мотив с молниеносными переходами, где напряжению и угрозе сопутствовало бесшабашное веселье. Были в нем настороженный трепет от предрассветной свежести; ощущения потертой рукояти испытанного клинка и пристального взгляда в темный провал, откуда должен появиться враг; возбуждение с холодом в животе и пересохшим горлом, когда правишь лошадью над опасным обрывом; наслаждение тем, как, стоя на носу плывущего корабля, смотришь на солнце, что садится в неизведанные моря. Пока солдаты внимали его музыке, в комнате сделалось почти совсем тихо, и пелену хмеля точно свежим ветром сдуло у них с глаз. Постепенно он вывел на первый план едва слышный поначалу мотив, и то величественная, то проказливая мелодия полилась в полную силу. При знакомых звуках аудитория оживилась, и ирландец начал петь на языке, который Фенн обозвал «похоже, галльский».
Несколько голосов начали подпевать ему на немецком, потом прибавились другие. Но за долгую свою историю эта старинная песня исполнялась на многих языках, и вот Фенн уже рявкал английские стихи, а французы отряда Верто вторили хором в минорном ключе, почти в зеркальном отражении к главной музыкальной теме. Очень скоро громовое пение заполнило все помещение; чтобы лучше наполнять легкие воздухом, большинство гуляк вскочили на ноги, и многоязычный хор заставлял подносы с пивными кружками звенеть на высоком стеллаже. По мере того как песня достигала своего пика, Даффи все сильнее ударял по струнам, и одновременно с самым сильным аккордом колокола на соборе Святого Стефана зазвонили к восьмичасовой мессе. Песня вышла на крещендо, вобрав звон колоколов в аккомпанемент; еще через мгновение мощный, заставивший звенеть стекла, бас усилила пушечная канонада с городских стен.
Украсив концовку парой залихватских пассажей, Даффи завершил песню и протянул Фенну арфу. К тому моменту все, кто был в таверне, повскакали на ноги и рукоплескали с криками восторга. Поклонившись, Даффи вернулся за свой стол. Взгляд его был несколько отрешенным и испуганным, но никто этого не заметил.
– Что здорово, то здорово, – изрек Штейн. – Протомившись двенадцать дней внутри городских стен, многие начинают падать духом. Такая музыка возвращает им бодрость.
– И, как я слышал, дерешься ты не хуже, – добавил Верто. – Эйлиф, ты точно не ошибся в выборе своего лейтенанта.
За пушечной пальбой не последовал тревожный набат, из чего можно было заключить, что Блуто просто отправил в темноту несколько ядер, дабы напомнить туркам, что он на посту. Разлили следующую порцию пива, и вечер продолжался шумно, но без происшествий. Со временем кто-то пожаловался на сквозняк, и окна вновь закрыли.
Пару часов спустя Эйлиф с Даффи брели назад к баракам.
– Постарайся отоспаться, – советовал Эйлиф. – Завтра с утра мы отправимся на встречу.
– О, на встречу! На какую?
– А, неважно. С утра велю кому-нибудь из ребят вылить на тебя ушат воды, когда придет пора.
– Лучше пусть будет пиво.
– Верно. Пивное крещение. Скажи-ка, ты когда учился играть на арфе?
Даффи уставился перед собой – улица раскачивалась вверх и вниз.
– Я не учился, – сказал он. – Я никогда не учился.
На второй час после утренней зари Эйлиф и Даффи, оба одетые с должным шиком, шагали вверх по Ро-тентурмштрассе. Небо было затянуто облаками, и сырой воздух заставил ирландца натянуть раструбы перчаток поверх рукавов.
– Мы, надеюсь, будем вовремя? – поинтересовался он, и его дыхание окуталось паром.
– Пожалуй, малость раньше, чем нужно, – когда мы вышли, Штейн, по-моему, еще был у себя. А фон Зальм все равно опоздает – чтобы показать, что наши претензии и в грош не ставит. Однако, думается, мы сможем настоять на своем. Просто кивай в ответ на все, что я скажу, и старайся выглядеть непреклонным, понятно?
– Разумеется, – безмятежно согласился Даффи, про себя решив, что выскажется, если появится потребность. Они повернули налево, и вскоре объект их путешествия замаячил в нескольких кварталах впереди.
Трактир Циммермана располагался в примыкающей к городской стене северной части города, в доброй полумиле от основного средоточия турецких сил, так что во многом жизнь сохраняла здесь привычный повседневный уклад. Солдат почти не попадалось, на улицах не было видно вывороченных булыжников, расщепленных бревен или изборожденных о каменную кладку пушечных ядер, а дым относил в сторону западный ветер. Привычный вид молочниц и нищих легко мог заставить усомниться, что всего в трех милях к югу стоит армия в семьдесят пять тысяч турок.
Само место ничуть не изменилось по сравнению с тем, каким оно было пять месяцев назад, и Даффи не смог подавить рефлекторного ощущения «вот я и дома». Пришлось напомнить себе, что здесь, помимо прочего, обитает волшебник, который задался целью заставить его в буквальном смысле забыть самого себя.
«В придачу это дом Ипифании, – размышлял он дальше, – старой моей подруги, которая довела себя до того, что вплоть до моего переезда при каждой встрече заливалась слезами». Склонность ирландца вымещать раздражением чувство застарелой вины и здесь сыграла свою роль. «Почему женщины всегда ведут себя так? – размышлял он с досадой. – Ладно, я подвел ее, не сдержал обещания, в чем и сознаюсь! Что же мне теперь, сокрушаться об этом до конца дней своих? Ха! Да покажите мне сейчас девять обнаженных девственниц Луксора, что изнывают от страсти, а через миг развейте их в воздухе, так одной чашки вина мне будет достаточно, чтобы восстановить самообладание. И как-никак пять месяцев прошло. Черт возьми, может, она уже мною переболела».
С такими мыслями он бодрее зашагал дальше, отбросив тягостное подозрение, что не слишком честно оценивал чувства как Ипифании, так и свои собственные. Эйлиф поднялся по ступенькам и открыл парадную дверь. Они миновали прихожую и вошли в трапезную, где за длинным столом возле окон уже расположились двое других капитанов. Краем глаза Даффи заметил Лотарио Мазертана, в одиночестве занимавшего стол в дальнем углу.
«Все как будто по-прежнему, – подумал он, – разве что у Лотарио вид более изможденный. Впрочем, все мы выглядим не лучше».
– Доброе утро, друзья, – поздоровался Эйлиф. – Это мой заместитель Брайан Даффи. Брайан, это достойные Фернандо Виллануэва из Арагона и Франц Лайнзер из Тироля.
Даффи кивнул, присаживаясь к столу. Испанец улыбнулся в ответ.
– С удовольствием слушал тебя вчера вечером, – сказал он. – Ты должен сыграть нам еще раз, прежде чем падут стены.
– Боюсь, времени у меня не так много, – с ухмылкой ответил Даффи. – Сначала понадобится подогреть себя немалым количеством пива, а Сулейман может уже к полудню поднять на стенах свой флаг.
– Тогда лучше начать прямо сейчас, – решил Виллануэва. – Эй, на кухне! Пива нашему другу музыканту! И всем остальным тоже!
Эйлиф смотрел в окно, куда после неудачного полета Бобо было вставлено новое прозрачное стекло.
– Идут еще несколько человек, – сообщил он.
За его спиной открылась дверь на кухню, и Ипифания проследовала к столу, держа в руках поднос с кувшином пива и полудюжиной кружек. Даффи смущенно отвел глаза, заметив, что она постарела, но стала только милее. Следом она заметила его – он услышал судорожный вздох, и мигом позже поднос с грохотом упал на пол. Даффи повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как она в слезах промчалась назад на кухню. Мазертан вскочил из-за стола и поспешил за ней. Испанец изумленно хлопал глазами.
– Не иначе, она не одобряет пьянства по утрам, – заметил он. – Эй, любезная! Хозяин! Кто-нибудь! Мы не намерены лакать с пола, как кошки!
Через несколько секунд в дверях на кухню появился Вернер – брови его были приподняты в вопросительном удивлении. Потом он заметил пенистую лужу.
– Дело рук Ипифании? – не обращаясь ни к кому конкретно, поинтересовался он. – Ну уж это точно в последний раз! Анна, – крикнул он через плечо, – сходи отыщи ее: Она сбежала, потому что разлила все пиво и знает, что теперь последует. А последует то, что я вышвырну эту пьянчужку! – Он скрылся обратно на кухню.
– Идет Верто, – сказал Эйлиф, который оставил без внимания шум и продолжал смотреть на улицу. – Ага! Следом за ним фон Зальм. Он точен – добрый знак! Стойте на своем, ребята, сейчас мы все и уладим.
«Все, да не все», – с горечью подумал Даффи.
Во время встречи, которая так и не вызвала у Даффи особого интереса, Ипифания больше не появлялась. Анна подавала сосиски с пивом, то и дело сердито поглядывая на ирландца.
«Проклятие, я не виноват, – размышлял он, пока элегантно одетый бородатый фон Зальм держал речь. – После стольких лет разве могла старушка воспринимать все так серьезно? Это сплошное притворство – чего Анне просто не дано понять. Меня никакие превратности любви не могли огорчать больше чем неделю…»
«Да ну! – насмешливо откликнулась другая часть его рассудка. – Тогда, видно, какой-то другой ирландец отправился воевать с турками в двадцать шестом просто из-за того, что его девушка вышла за другого. И ждал три года, прежде чем увидеть ее вновь».
– …не так ли, Брайан? Или, по-твоему, я слишком сгущаю краски? – Эйлиф выжидательно уставился на него.
Даффи поднял голову, надеясь, что его хмурая озабоченность сойдет за мрачную решимость.
– В том, что ты сказал, нет преувеличения, – сказал он Эйлифу.
Швейцарец обернулся к фон Зальму.
– Слыхали? Это говорит человек, который сражался вместе с Томори! Вы не сможете отрицать… – И дискуссия опять перестала занимать ирландца. Несмотря на данный им с утра обет, он целиком переключился на поглощение пива.
Наконец капитаны отодвинули скамьи и встали из-за стола.
– Как временный представитель императора Карла Пятого, это все, что я могу вам предложить в качестве прибавки, – сказал фон Зальм. – Впрочем, можете не сомневаться, что, когда турецкое войско будет повернуто вспять, а ландскнехты будут действовать столь же успешно, я настоятельно порекомендую заплатить вам сполна.
Капитаны поклонились и разошлись обсудить результаты, добившись, по-видимому, всего, на что изначально рассчитывали. Эйлиф повернулся к ирландцу.
– Ну что, Дафф, идем назад?
– Э… нет. – Даффи скривился, глядя в пол. – Нет, мне осталось здесь кое-что уладить.
– Ладно, увидимся. – Седой капитан ухмыльнулся. – Гляди, старина, не усердствуй больше, чем оно того стоит.
Даффи пожал плечами.
– Я позабыл, чего оно стоит.
Глава 17
Он обнаружил ее в запорошенной мукой кладовой, на мешке с солью, содрогающейся от рыданий так, точно свора невидимых собак рвала ее на куски.
– Ипифания!
Она подняла к нему заплаканное лицо, потом отвернулась, зарыдав еще сильнее.
– Зачем ты вернулся? – вымолвила она наконец. – Просто чтобы я потеряла работу?
– Слушай, Пиф, – сказал Даффи. – Не плачь. Вернер не сможет уволить тебя – хозяин здесь Аврелиан, а я еще имею на него влияние. Черт возьми, я скажу ему, чтобы тебе прибавили жалованье.
– Не смей, – задохнулась женщина, – даже упоминать эту… маленькую гадину.
– Какую такую гадину? – спросил пораженный Даффи. – Аврелиана?
– Да. Это ведь он наложил на тебя какое-то… мерзкое заклятие, сделав тебя безразличным ко мне. О-у-у. – Она снова принялась испускать жалобные стоны.
Подобная смена темы с ее стороны показалась Даффи не очень честной.
– Мы говорили о Вернере, – заметил он. – И я позабочусь, чтобы в будущем он знал свое место.
– Что мне за дело до будущего? – простонала Ипифания. – У меня нет будущего. Я считаю часы до того, как турки отсекут стены и разрушат мне голову. – Даффи сообразил, что она повторяет последнее предложение так часто, что уже не следит за правильной расстановкой глаголов. – Я уже две недели не виделась с отцом, – судорожно добавила она. – Когда мы… собирались уезжать, я просто думала его бросить и теперь, вспоминая об этом, не могу смотреть ему в глаза!
– Боже милосердный! – сказал Даффи. – Тогда кто же носит ему еду?
– Что? – всхлипнула она в очередной раз. – О, я поручила это Шрабу. – Она подняла затуманенные слезами глаза. – Брайан, если ты все же станешь говорить с этим ужасным Аврелианом, нельзя ли попросить его сказать Вернеру о моем бренди? У меня всегда была привычка выпить капельку перед сном и с утра, ну, чтобы работалось легче, а теперь Вернер оскорбляет меня, говорит, что не даст мне ни глотка. Приходится мне урывать момент, когда никто не видит, а это так унизительно. Точно Вернер сам когда-нибудь работает – он вечно просиживает у своего клятого дружка поэта. Брайан, попроси об этом. Сделай для меня хоть такую малость, ладно?
Ирландец внимательно посмотрел на нее. Не специально ли это задумано, чтобы иметь потом возможность выставить его виноватым? «О, Брайан, смотри, ты, бессердечная скотина, вынудил меня пить». А ему и крыть нечем.
«Господи, взгляни на себя, Даффи, – подумал он внезапно. – Ты и есть бессердечная скотина. Пиф была здесь вполне счастлива, пока не появился ты с безумными обещаниями, которые не мог сдержать. Вот она и стала пить».
Он нерешительно протянул руку и дотронулся до ее плеча.
– Я поговорю с ним, – мягко ответил он и вышел из комнаты.
Анна была на кухне и оторвалась от своих дел, когда одновременно из кладовой вышел Даффи, а с улицы зашел Мазертан.
– Анна, где… – начали оба в один голос.
– Прошу вас, сударь, – сказал Мазертан.
– Благодарю. Анна, где Вернер?
– Там, где и был, – в своем винном подвальчике, пока несколько минут назад шум и вопли не заставили его выйти. – Когда ирландец повернулся в указанном направлении, она добавила: – Не советую тебе вламываться – там с ним этот поэт Кречмер, они вроде как сочиняют поэму и не потерпят вторжения посторонних.
– Придется один раз вытерпеть, – сказал Даффи, удаляясь.
За его спиной Мазертан спросил:
– Куда пошла госпожа Хальштад? Во дворе ее нет.
– Она в кладовой, – устало ответила Анна.
Даффи задержался и взглянул через плечо на Мазертана, который остановился у двери в кладовую и обернулся посмотреть на него. Оба секунду или две глядели друг на друга, затем каждый возобновил свой путь. Ирландец никогда прежде не был в винном подвальчике Вернера, но знал, что тот скрывался под главной лестницей, на ступень или две ниже пола, и через мгновение стоял перед низкой дверью с рукой, занесенной, чтобы постучать. Не успев, впрочем, это сделать, он пришел к выводу, что для вежливости нет особых причин, и, просто взявшись за задвижку, распахнул дверь. Открывшаяся его глазам комната футов двенадцати длиной и шести шириной была от пола до невысокого потолка уставлена помещавшимися на полках бутылями, бочонками и амфорами; пространство слабо освещалось лампой на небольшом столике посредине. Сидевшие за столиком двое мужчин приподнялись со своих стульев, вспугнутые внезапным вторжением, и Даффи рассмотрел обоих.
Вернер немного поправился по сравнению с тем, каким его помнил Даффи, и необычно роскошное одеяние только подчеркивало мучнистую бледность его лица и седину в напомаженных волосах. Кречмер выглядел куда более крепким, черты его лица скрывались под неописуемо рыжей бородой, но именно он казался особенно огорченным.
– Ах! – воскликнул поэт высоким сдавленным голосом, не поднимая глаз выше сапог ирландца. – Священнодействие оборвано явлением вульгарной черни' И прямо в рощу Афродиты врывается наемник с кровью обагренными руками! Я изгнан прочь! – Все так же не поднимая глаз, он протиснулся мимо Даффи и поспешил к выходу на улицу.
Вернер вновь уселся и возвел руки к потолку.
– Ужель слагать великие творения недостижимо без мирских помех?
Даффи изумленно уставился на него:
– Что?
Вернер глубоко вздохнул.
– Ладно, Даффи, какая разница! Тебе чего?
Даффи взглянул на заваленный чем попало стол и взял оттуда маленький деревянный свисток с единственной дырочкой.
– Можешь не объяснять: вы заняты сочинением торжественной мессы. – Он дунул в свисток, но не смог извлечь различимого звука. – Обзаведись новым камертоном.
Вернер вскочил, стараясь скрыть болезненную гримасу, прихрамывая, обогнул стол и выхватил из рук Даффи свисток, после чего, все так же хромая, вернулся на место.
– Ты хотел что-то сказать или так просто зашел? Даффи хотел было поинтересоваться причиной увечий трактирщика, но вспомнил о цели своего прихода.
– Я собирался сказать, что ты не можешь выгнать Ипифанию Фойгель. Ты…
– В своем заведении я сам себе хозяин. Ирландец улыбнулся и уселся на стул Кречмера.
– В этом вся загвоздка. Как ты все время умудряешься забывать, что это не твое заведение? Трактир принадлежит Аврелиану, а он мой старый друг. Он не…
– Уже полгода как тебя здесь нет. И Аврелиан вряд ли числит тебя в друзьях. А хоть бы и числил, – внезапно разгорячился он, – я, черт тебя возьми, веду здесь хозяйство! Я постоянно держу руку на пульсе. И в том, как содержать трактир, он слушается меня. Думаешь, без меня он бы управился? Как бы не так! Этот старый плюгавый…
Даффи расхохотался.
– Руку на пульсе? Вот это здорово! Знать, трактир умудряется содержать себя сам, ибо можно по пальцам счесть, сколько раз ты здесь появлялся. Чаще просиживал у этого жалкого подобия поэта. Дьявольщина! Я не забыл пасхальную ночь, когда Заполи едва не разнес трактир в щепки, а ты наутро о том ни сном ни духом! Торчал у своего дружка… цитировал Петрарку и целовал сапоги Кречмера, как я подозреваю…
В глазах трактирщика мелькнул непривычно лукавый огонек.
– Ну… по правде говоря, это были совсем не сапоги. Ирландец сощурился:
– О чем ты, черт возьми?
– Да будет тебе известно, Кречмера в ту ночь не было дома – а вот жена его была. – Вернер ухмыльнулся. – Должен присовокупить, на диво юная и привлекательная жена.
Даффи прямо остолбенел.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты… с его женой?..
– Я ничего не говорю! – воскликнул Вернер все с той же самодовольной ухмылкой. – Просто отмечаю, что прелестные чувствительные юные дамы имеют обыкновение терять голову от моих стихов. Удивительно, до какой степени. – Он откровенно подмигнул. Даффи поднялся, чувствуя, как удивление перемешивается у него с отвращением.
– До такой степени, что тут же падают навзничь. Любопытно, где был Кречмер, пока у него происходили такие чудеса? Не иначе как наслаждался здесь только что откупоренным темным пивом.
– Возможно. Где бы он ни был, она дала мне понять, что раньше утра его ждать не придется.
– С твоего позволения, -.сказал Даффи, указывая на разбросанные по столу бумаги, – я оставляю тебя с твоей поэмой и осиротевшей рощей бедной Афродиты. Но Ипифания остается здесь работать, ясно? И может держать у себя в комнате бутылку бренди. Я попрошу Аврелиана спуститься и подтвердить тебе это. – Он направился к двери и на ходу обернулся. – Знаешь, на твоем месте я бы поостерегся. Ты хоть разглядел, какие плечи у этого Кречмера? Для поэта чертовски широкие. Такому ничего не стоит тебя на клочки порвать.
Напудренный трактирщик самоуверенно хмыкнул:
– Я не так уж немощен. Коли на то пошло, я не раз побеждал его в борьбе на руках.
Даффи чуть помедлил и пожал плечами.
– Тебе видней, – заметил он и вышел, прикрыв за собой дверь.
«Невозможно, – размышлял он, возвращаясь с кухни, – чтобы Вернер мог уложить руку Кречмера на стол – или Вернер приврал, или Кречмер нарочно поддался. Но зачем ему это? И с чего бы, что еще удивительнее, жене здоровенного в самом соку молодца увлечься таким, как Вернер? Ну а тебе-то зачем ломать над всем этим голову?» – нетерпеливо спросил он себя.
Анну он застал за перекладыванием с разделочной доски в котелок кусочков вяленого мяса.
– Настоящая говядина, – сообщила она, подняв голову и увидев его. – Накануне выходных в большинстве трактиров уже стали подавать мясо собак и кошек, понятно, под другим названием. У нас запасы получше – свинины и говядины хватит до четверга. – Она невесело усмехнулась. – Да и позже нашей честности ничто не угрожает, ведь собак и кошек к тому времени не останется.
– Я бывал в городах, что подолгу оставались в осаде, там съедали даже всех крыс, – вежливо заметил Даффи, – а мы ели муравьев и тараканов. Некоторые – кое-что и похуже.
Анна удачно изобразила лучезарную улыбку.
– Вот как? Тогда, должна заметить, у нас неплохие шансы составить новое меню. Он указал пальцем на кладовку.