В связи с агитацией в пользу отнятия прав университетских воспитанников стоит характерное предположение отбирать в университет только тех, кто интересуется наукой, а остальных, ищущих практической деятельности и прав, направлять экзаменоваться в государственных комиссиях, допуская их слушать лекции, сколько они хотят и как хотят, в качестве вольных слушателей. За эти проекты надо быть глубоко благодарными их составителям, потому что они приводят всю заманчивую проповедь свободы слушания и государственных экзаменов к ее конечным последствиям и – к к чему-то нелепому… Вместо университетов получаются какие-то ученые семинарии для приготовления «людей чистой науки», вполне равнодушных к практической жизни и деятельности. Вместо студентов – не только «отдельные», но и «временные» посетители университетских аудиторий, могущие быть удалены из них без всяких осложнений при первом недоразумении или неудовольствии. Вместо совместной работы профессоров со слушателями – испытательные комиссии, которые будут фабриковать дипломы и отказывать в них в совершенном неведении относительно того, как проводит время испытуемый до появления перед экзаменным столом и каким путем приобрел умение отвечать на вопросы программы. Я думаю, что многие даже из тех, кто не совсем доволен традиционными порядками русских университетов, присмотревшись к этой картине, предпочтут продолжать занятия с молодыми людьми, ищущими, между прочим, и прав в практической жизни. Их, быть может, утешит соображение, что и практическая жизнь нуждается не в одних людях, упразднивших в себе всякие помыслы о высшем образовании, и что большинство тех, кто не гнушается дипломом и нуждается в нем, совсем не так цинически равнодушно к идеям высшего образования, как изображают строгие цензоры нашего студенчества. Будем надеяться, что последним не удастся провести программу, истинным девизом которой может быть тацитовское: «расет vocant, solitudinem faciunt»203.
Если свобода слушания и соединенные с нею отделение государственных экзаменов и отнятие у университетских воспитанников прав не годятся для наших университетов, то является вопрос: не следует ли подчинить последние строгой школьной системе? Можно, пожалуй, распределить всю массу студентов между преподавателями, ассистентами и туторами, следить за всеми подробностями занятий каждого кружка, задавать уроки, производить репетиции. Мне кажется, подобная организация так же мало годна для наших университетов, как и свобода слушания.
Во-первых, ее едва ли будет под силу осуществить с нашим довольно скудным преподавательским составом. Чтобы провести ее сколько-нибудь достойным образом, нужен весьма многочисленный штат руководителей, способных разрешить чрезвычайно трудные педагогические задачи занятий с взрослыми людьми. Конечно, номинально во главе будут стоять профессора, но при множестве студентов они должны будут передоверять большую часть занятий ассистентам и туторам, а помощь последних, как бы она ни была полезна при постоянном руководстве профессора, не может ни в каком случае быть заменой этого руководства. Попытка перестроить университетское преподавание таким способом повлияет неизбежно на понижение его качества. Во-вторых, нельзя не принять во внимание и то, что студенты, в общем, едва ли отнесутся сочувственно к подобной реформе. Помимо дурных побуждений, в данном случае скажется совершенно естественное стремление молодых людей к известной самостоятельности и свободе располагать своим временем и способностями. Проводить школьную систему в университете можно было бы только путем постоянного и педантического гнета, ежегодной борьбы с уклонениями, с оппозицией. На это можно было бы решиться только при неимении никаких других средств и при уверенности в громадной пользе подобного порядка, а надо сказать в заключение, такого убеждения быть не может. Наоборот, такая попытка совершенно убьет свободный интерес к науке, которым живут не только ученые исследования, но и воспитание юношества. Что бы ни говорили об университетской молодежи, в большинстве ее представителей в той или другой форме, в той или другой степени, проявляются идеальные стремления. Все эти лучшие будут подавлены школьной муштровкой, а чернь, которая есть везде, немного выиграет от того, что ее прогонят сквозь строй репетиций. Подчинять организацию университетов желанию подгонять худшую часть их состава едва ли уместно и полезно.
Остается подумать об усовершенствовании выработавшейся у нас исторически системы факультетского руководства. При этом придется пользоваться и учебными планами, и экзаменами, и практическими занятиями, но пользоваться так, чтобы по возможности ослабить, если не устранить, присущие каждому из этих педагогических средств недостатки.
Мы видим, например, что руководство обращается в деспотизм или в фикцию, если связывать с ним слишком обширные и неподатливые требования и тем самым закрывать студентам возможность удовлетворять свободную любознательность. Первым указанием, отсюда вытекающим, должно быть составление учебных планов, обнимающих лишь предметы строго необходимые для подготовки по каждой отдельной специальности, а не совокупность предметов, имеющих более или менее отдаленное отношение к ней. Иначе говоря, вместо общих планов по факультетам или хотя бы даже по отделениям, в том обширном смысле, как у нас употреблялось до сих пор слово «отделение», планы обязательных курсов должны быть групповые на менее широком, но прочном фундаменте.
Например, на историко-филологическом факультете можно было бы разрешить, быть может, следующие комбинации предметов, кроме логики и психологии, которые должны слушаться всеми:
1) Древние языки (и литература), сравнительное языкознание, история древней философии, древняя история.
2) Славянские наречия, славяноведение, сравнительное языкознание, история всеобщей литературы (или история русской литерату-ры).
3) Русский язык, история русской литературы, история всеобщей литературы, история философии, русская история.
4) (Германские) (или романские) языки, сравнительное языкознание, история всеобщей литературы, история философии, всеобщая история.
5) История, всеобщая и русская, история философии и древние языки (или русский язык и литература, или история искусства).
6) Философия, история всеобщей литературы, всеобщая история, древние языки.
7) История искусств, история философии, всеобщая история, история всеобщей литературы, древние языки.
В каждой группе один предмет будет главным и на него должно быть обращено особенное внимание занимающегося.
При такой системе студенты будут значительно облегчены по отношению к числу обязательных часов, и тем самым получат возможность записываться на необязательные курсы по свободному выбору. Само собой разумеется, что они главным образом будут подбирать дополнительные часы по родственным специальностям, – историки, быть может, запишутся на некоторые курсы юридического факультета, философы иной раз будут слушать физиологию и т. п. Всех возможных комбинаций в этом случае нельзя ни предусмотреть, ни предписать, но необходимо расчистить им дорогу. На других факультетах будет, быть может, несколько трудно провести такое дробление, но очевидно, и на них можно будет допустить несколько обязательных комбинаций вокруг центральных наук, например: вокруг математики, физики, химии, астрономии, геологии, биологии и географии – на математическом факультете; вокруг гражданского права, уголовного, государственного и политической экономии – на юридическом. Всего труднее раздробить предметы медицинского факультета, вследствие его профессиональных задач, которые не допускают специализации для большинства врачей. Но и тут, вероятно, можно расположить преподавание так, что одни и те же предметы будут изучаться в большем или меньшем объеме, смотря по выбору преимущественной специальности. Во всяком случае, если бы задача и не допускала совершенно однообразного решения для всех факультетов, необходимо обратить серьезное внимание на предлагаемое решение там, где оно возможно, потому что оно несомненно облегчит серьезное прохождение главных, обязательных предметов и откроет доступ к занятиям предметами необязательными.
Возражения против подобной системы могут быть троякого рода. Можно сказать, что она придает университетским занятиям слишком специальный характер: желательно, чтобы все проходящие, например, филологический факультет занимались древними языками, чтобы все слушали историю русской литературы, всеобщую и русскую историю. Но, по пословице, «Le mieux est l’ ennemi du bien»204.
Лучшее пожертвовать обязательностью этих предметов, которые при талантливых преподавателях, несомненно, будут привлекать и необязательных слушателей, нежели дробить курс на мелкие кусочки и заставлять студентов придумывать обходы факультетской многопредметности. Другое возражение будет, конечно, представлено с точки зрения профессиональных требований. Можно ли студентам, занимавшимся в группах, давать профессиональные права вне этих групп? Если нельзя, то не будет ли это значительным практическим затруднением для начинающих? Придерживаясь примера филологического факультета, какой ход получат, например, окончившие курс по философской, по эстетической группе? Эти комбинации стоят, конечно, дальше от обыкновенных профессий преподавателей древних языков, русского языка и словесности, новых языков, истории, но, не говоря о лицах, ищущих научной деятельности или просто высшего образования, занимающиеся в этих группах могут получить, быть может, под условием дополнительного экзамена, права преподавания по родственным специальностям, например, занимавшиеся философией – по истории и русской словесности. То небольшое осложнение занятий, которое отсюда возникает, будет для них удобнее, нежели теперешний порядок, при котором они проходят под игом чужого специального отделения, изыскивая обходы и добиваясь снисхождения. Да и в интересах самих профессий едва ли будет хуже, если историю, например, иногда будет преподавать и тот, кто ревностно занимался в университете философией. Мы привыкли и не к таким перемещениям специальностей, и не у нас одних они практикуются: в Англии значительная часть практикующих юристов в университете занималась филологией или математикой. Главное – сделать университетские занятия интенсивными и плодотворными, а некоторые приспособления к профессиональным требованиям всегда легко будет устроить.
Наконец, третье возражение, или скорее недоумение, может возбудить вопрос об организации курсов для большего числа возможных комбинаций. Ясно, что при сильной дифференциации учебных планов, которую я рекомендую, не всегда возможно будет вести предполагаемые группы, как теперь ведутся отделения. Нельзя обеспечить особыми курсами все эти комбинации, из которых некоторые будут, конечно, представлены небольшим числом студентов, некоторые могут в данный момент не быть представлены вовсе. Но так как важнейшие факультетские предметы будут появляться в разных комбинациях, то основные курсы по ним можно будет читать для слушателей с разными учебными планами, а кроме того по каждому предмету потребуются специальные курсы и практические занятия, вроде немецких privatissima205, на которых придется работать и с весьма небольшим числом слушателей. Во всяком случае задача будет однородна с той, которую разрешают с полным успехом немецкие университеты, но значительно легче последней.
Я убежден, что уже предлагаемая разверстка учебных планов будет значительно содействовать оживлению интереса и увеличению успешности занятий в наших университетах. Вторым могущественным средством в том же направлении должно быть, несомненно, развитие самостоятельных занятий студентов. Не может быть и речи об отмене лекционного способа преподавания. Лекции всегда сохраняют свое громадное значение для общего ознакомления с науками, и совершенно напрасно в последнее время ведется поход против них. Ни книги, ни учебники никогда их не заменят. Помимо личной талантливости изложения, которая играла и играет слишком видную роль в университетской жизни, чтобы ее можно было игнорировать, профессорские курсы, даже средние, представляют незаменимое руководство, потому что каждый курс является в результате не только научного знания, но приспособления к условиям данного времени и места, чем не может быть книга, даже отличная. Пусть некоторые курсы застывают, пусть другие страдают некоторой неряшливостью и нескладностью, пусть цитаты подведены менее точно, обороты речи употреблены менее обдуманно, чем это делается в издаваемых для большой публики книгах. В общем, русским профессорам не приходится стыдиться своих курсов ни перед кем: они вкладывали в них лучшее достояние своего знания и труда, делали для них даже больше, чем для специальных исследований или печатных изданий. Сколько можно у нас назвать талантливых профессоров, которые именно в этой-то форме проявляли свою ученость и умение!
Но несмотря на громадное значение лекций, вполне признано теперь, что истинно плодотворными университетские занятия становятся, только если студенты принимают в них активное, сознательное участие. Из лабораторий и клиник практические занятия перешли в семинары, и в настоящее время даже самый отсталый в этом отношении из наших факультетов, юридический, усиленно заботится об организации разного рода практических занятий для своих слушателей. Надо только в этом отношении, более чем в каком-ли-бо ином, остерегаться переполнения, однообразной регламентации и школьного педантизма. Предложенная выше подвижная группировка предметов сама по себе будет содействовать главному условию успешности: студент будет заниматься тем, что его интересует и что сам выбрал. Но к этому надо прибавить, что обязательные практические занятия должны назначаться даже в пределах группы еще с большею осторожностью, нежели курсы, так как дело в этом случае – не только в слушании и пассивном усвоении, но и в определенном активном участии. Едва ли студент будет в состоянии справляться более чем с двумя семинариями одновременно: само собою разумеется, впрочем, что ближайшие указания могут быть выработаны лишь факультетами по соображении всех наличных условий.
Способы ведения практических занятий так же различны, как различны методы наук и преподавания, с одной стороны, индивидуальности преподавателей – с другой. У одного профессора будет разбор исследовательских работ, у другого – интерпретация памятников, у третьего – сочинения на темы пропедевтического или общеобразовательного характера, у четвертого – упражнения, приспособленные для будущих педагогов, у пятого – анализ юридических казусов, у шестого – состязательные обсуждения тезисов, у седьмого – репетиция с целью усвоения курса или дополнений к нему и т. д. Все эти виды занятий могут вызвать величайший интерес, и каждый из них может стать в тягость, если предписывать его единственно пригодным.
Особенно велика опасность впасть в школьный педантизм по отношению к занятиям репетиционного характера. Они сами по себе менее рассчитаны на самостоятельность суждения, нежели на приобретение и выяснение полезных сведений, и как раз потому следует придавать их организации возможно непринужденный вид – иначе эти занятия будут наказанием. Один профессор рассказывал мне, что он с большим успехом практикует перед своим экзаменом его репетицию, на которой отвечают лишь желающие, и дело сводится на толковое повторение курса. Студенты охотно принимают участие в этих репетициях, но попробуйте сделать их общеобязательными и сопроводить взысканиями – они тотчас обратятся в невыносимую тягость.
Затронув экзаменный вопрос, мы прибавим лишь немного к тому, что было сказано по поводу действующих в настоящее время порядков: наблюдения над недостатками последних само собою наводят на желательные улучшения.
Без проверок и испытаний обойтись нельзя, раз дело идет о даровании прав, служебных или профессиональных, но руководящим началом при организации испытаний должна быть возможно тесная связь с текущим преподаванием.
Окончательное испытание из всех предметов курса за один раз, даже если курс будет взят в объеме группы, а не отделения или факультета, должно быть совершенно отменено. Поэтому не представляется никакой нужды в государственной испытательной комиссии с сторонним факультету председателем, хотя министерство всегда может прислать своего делегата на любой экзамен и, если найдет нужным, может даже систематически командировать своих делегатов на последние экзамены. Оспаривать или опровергать это право нет никакого основания до тех пор, пока университеты будут находиться в заведывании министерства народного просвещения: подобные делегаты могут быть полезны министерству различными сообщениями о нуждах преподавания, его характере, замеченных недостатках и желательных изменениях и т. п. Что роль делегата будет щекотливая и трудная – не подлежит сомнению; что на этой почве могут быть большие злоупотребления и неприятности – также верно, но самое право естественно вытекает из положения министерства.
Ввиду того, что экзамены не скучатся в форме окончательного испытания, было бы крайне желательно предоставить студентам сдавать их по мере приготовления в указанные периоды, хотя бы весною, но без оставления на второй год на курсы. Такое оставление теперь ведет иногда к совершенно нелепым последствиям. Весьма часто случается, например, что оставленный слушает во второй год не повторение тех курсов, ради которых он был оставлен, а совершенно другие, затем выдерживает экзамен по последним и идет дальше с теми самыми проблемами, которые были обнаружены неудачным экзаменом. Если студент не выдерживал, например, экзамен из древней истории, то пусть он слушает еще раз древнюю же историю, а не среднюю или новую. С другой стороны, за что заставляют студента, выдержавшего удовлетворительно по всем предметам курса, кроме одного или двух, слушать вновь не только предметы, по которым обнаружились слабые знания, а также и те, по которым приобретены уже достаточные знания? Если засчитывать предметы по мере приготовления по ним, без отношения к курсам, то будут, конечно, случаи засидевшихся студентов, будут скучные повторения одних и тех же испытаний, распределение последних будет не так просто и с внешней стороны компактно, но все это ведь второстепенные неудобства, меньшее зло сравнительно с осаживанием студентов на целые годы без определенно поставленной им при этом цели, а против злоупотреблений предложенной постановкой дела нетрудно принять меры.
Особенный вес при оценке должна играть самостоятельная работа студентов, их сочинения, рефераты, свидетельства об их участии в семинариях и практических занятиях: все это имеет несравненно больше значения, чем ответы по затверженным курсам или учебникам. Даже на самих испытаниях желательно возможно часто применять письменные клаузурные работы – приблизительно вроде того, как это делается в Англии. Письменный ответ имеет преимущество обдуманности, менее подвержен влиянию экзаменационных случайностей, наконец, ему может быть придан задачный характер с тем, чтобы работа обнаружила скорее ориентированность экзаменующегося в предмете и умение обращаться с его данными, нежели способность отрапортовать по книге. Сказанного, кажется, достаточно, чтобы установить мысль, что в этом направлении возможны весьма существенные улучшения даже при факультетском руководстве занятиями и при соединении их с приобретением служебных и профессиональных прав.
В заключение нельзя не отметить, что устав 1884 года имеет странную историю. Он не достиг того, что составляло его цель, а к тому, чего он достиг, едва ли следовало стремиться. Политические соображения, которыми он был вызван, не оправдались: радикальные идеи могут продолжать существовать в университете, потому что, в зависимости от разнообразных условий, они существуют в стране; социальный состав студенчества не изменился, потому что нет силы, которая могла бы сделать русское общество богатым и аристократическим.
С педагогической точки зрения, реформа принесла вред учебному делу, так как заключала в себе непримиримые противоречия и очевидную фальшь: ни качество преподавания, ни успешность студенческих занятий не возросли, хотя профессиональные требования были выдвинуты вперед в ущерб научным; попытка непосредственного вмешательства центральной власти в руководство преподаванием привела лишь к неприятностям для факультетов и профессоров, к изданию нескольких документов, которых лучше было бы не издавать, и к ухудшению порядка экзаменов.
В частности, не только не было достигнуто успокоение студенчества, а наоборот, столкновения между учащейся молодежью и учебными властями стали чаще и обострились. Полный успех имела только одна сторона преобразования – бюрократизация университетов; но и в правительстве, и в обществе возникают сомнения, чтобы этот результат был сам по себе таким благом, ради которого стоило пожертвовать всем остальным. Трудно уклониться от вывода, что порядок, так дурно выдержавший короткое испытание семнадцати лет, подлежит коренному пересмотру и изменению.
Что делается и что делать в русских университетах?
Если свобода слушания и соединенные с нею отделение государственных экзаменов и отнятие у университетских воспитанников прав не годятся для наших университетов, то является вопрос: не следует ли подчинить последние строгой школьной системе? Можно, пожалуй, распределить всю массу студентов между преподавателями, ассистентами и туторами, следить за всеми подробностями занятий каждого кружка, задавать уроки, производить репетиции. Мне кажется, подобная организация так же мало годна для наших университетов, как и свобода слушания.
Во-первых, ее едва ли будет под силу осуществить с нашим довольно скудным преподавательским составом. Чтобы провести ее сколько-нибудь достойным образом, нужен весьма многочисленный штат руководителей, способных разрешить чрезвычайно трудные педагогические задачи занятий с взрослыми людьми. Конечно, номинально во главе будут стоять профессора, но при множестве студентов они должны будут передоверять большую часть занятий ассистентам и туторам, а помощь последних, как бы она ни была полезна при постоянном руководстве профессора, не может ни в каком случае быть заменой этого руководства. Попытка перестроить университетское преподавание таким способом повлияет неизбежно на понижение его качества. Во-вторых, нельзя не принять во внимание и то, что студенты, в общем, едва ли отнесутся сочувственно к подобной реформе. Помимо дурных побуждений, в данном случае скажется совершенно естественное стремление молодых людей к известной самостоятельности и свободе располагать своим временем и способностями. Проводить школьную систему в университете можно было бы только путем постоянного и педантического гнета, ежегодной борьбы с уклонениями, с оппозицией. На это можно было бы решиться только при неимении никаких других средств и при уверенности в громадной пользе подобного порядка, а надо сказать в заключение, такого убеждения быть не может. Наоборот, такая попытка совершенно убьет свободный интерес к науке, которым живут не только ученые исследования, но и воспитание юношества. Что бы ни говорили об университетской молодежи, в большинстве ее представителей в той или другой форме, в той или другой степени, проявляются идеальные стремления. Все эти лучшие будут подавлены школьной муштровкой, а чернь, которая есть везде, немного выиграет от того, что ее прогонят сквозь строй репетиций. Подчинять организацию университетов желанию подгонять худшую часть их состава едва ли уместно и полезно.
Остается подумать об усовершенствовании выработавшейся у нас исторически системы факультетского руководства. При этом придется пользоваться и учебными планами, и экзаменами, и практическими занятиями, но пользоваться так, чтобы по возможности ослабить, если не устранить, присущие каждому из этих педагогических средств недостатки.
Мы видим, например, что руководство обращается в деспотизм или в фикцию, если связывать с ним слишком обширные и неподатливые требования и тем самым закрывать студентам возможность удовлетворять свободную любознательность. Первым указанием, отсюда вытекающим, должно быть составление учебных планов, обнимающих лишь предметы строго необходимые для подготовки по каждой отдельной специальности, а не совокупность предметов, имеющих более или менее отдаленное отношение к ней. Иначе говоря, вместо общих планов по факультетам или хотя бы даже по отделениям, в том обширном смысле, как у нас употреблялось до сих пор слово «отделение», планы обязательных курсов должны быть групповые на менее широком, но прочном фундаменте.
Например, на историко-филологическом факультете можно было бы разрешить, быть может, следующие комбинации предметов, кроме логики и психологии, которые должны слушаться всеми:
1) Древние языки (и литература), сравнительное языкознание, история древней философии, древняя история.
2) Славянские наречия, славяноведение, сравнительное языкознание, история всеобщей литературы (или история русской литерату-ры).
3) Русский язык, история русской литературы, история всеобщей литературы, история философии, русская история.
4) (Германские) (или романские) языки, сравнительное языкознание, история всеобщей литературы, история философии, всеобщая история.
5) История, всеобщая и русская, история философии и древние языки (или русский язык и литература, или история искусства).
6) Философия, история всеобщей литературы, всеобщая история, древние языки.
7) История искусств, история философии, всеобщая история, история всеобщей литературы, древние языки.
В каждой группе один предмет будет главным и на него должно быть обращено особенное внимание занимающегося.
При такой системе студенты будут значительно облегчены по отношению к числу обязательных часов, и тем самым получат возможность записываться на необязательные курсы по свободному выбору. Само собой разумеется, что они главным образом будут подбирать дополнительные часы по родственным специальностям, – историки, быть может, запишутся на некоторые курсы юридического факультета, философы иной раз будут слушать физиологию и т. п. Всех возможных комбинаций в этом случае нельзя ни предусмотреть, ни предписать, но необходимо расчистить им дорогу. На других факультетах будет, быть может, несколько трудно провести такое дробление, но очевидно, и на них можно будет допустить несколько обязательных комбинаций вокруг центральных наук, например: вокруг математики, физики, химии, астрономии, геологии, биологии и географии – на математическом факультете; вокруг гражданского права, уголовного, государственного и политической экономии – на юридическом. Всего труднее раздробить предметы медицинского факультета, вследствие его профессиональных задач, которые не допускают специализации для большинства врачей. Но и тут, вероятно, можно расположить преподавание так, что одни и те же предметы будут изучаться в большем или меньшем объеме, смотря по выбору преимущественной специальности. Во всяком случае, если бы задача и не допускала совершенно однообразного решения для всех факультетов, необходимо обратить серьезное внимание на предлагаемое решение там, где оно возможно, потому что оно несомненно облегчит серьезное прохождение главных, обязательных предметов и откроет доступ к занятиям предметами необязательными.
Возражения против подобной системы могут быть троякого рода. Можно сказать, что она придает университетским занятиям слишком специальный характер: желательно, чтобы все проходящие, например, филологический факультет занимались древними языками, чтобы все слушали историю русской литературы, всеобщую и русскую историю. Но, по пословице, «Le mieux est l’ ennemi du bien»204.
Лучшее пожертвовать обязательностью этих предметов, которые при талантливых преподавателях, несомненно, будут привлекать и необязательных слушателей, нежели дробить курс на мелкие кусочки и заставлять студентов придумывать обходы факультетской многопредметности. Другое возражение будет, конечно, представлено с точки зрения профессиональных требований. Можно ли студентам, занимавшимся в группах, давать профессиональные права вне этих групп? Если нельзя, то не будет ли это значительным практическим затруднением для начинающих? Придерживаясь примера филологического факультета, какой ход получат, например, окончившие курс по философской, по эстетической группе? Эти комбинации стоят, конечно, дальше от обыкновенных профессий преподавателей древних языков, русского языка и словесности, новых языков, истории, но, не говоря о лицах, ищущих научной деятельности или просто высшего образования, занимающиеся в этих группах могут получить, быть может, под условием дополнительного экзамена, права преподавания по родственным специальностям, например, занимавшиеся философией – по истории и русской словесности. То небольшое осложнение занятий, которое отсюда возникает, будет для них удобнее, нежели теперешний порядок, при котором они проходят под игом чужого специального отделения, изыскивая обходы и добиваясь снисхождения. Да и в интересах самих профессий едва ли будет хуже, если историю, например, иногда будет преподавать и тот, кто ревностно занимался в университете философией. Мы привыкли и не к таким перемещениям специальностей, и не у нас одних они практикуются: в Англии значительная часть практикующих юристов в университете занималась филологией или математикой. Главное – сделать университетские занятия интенсивными и плодотворными, а некоторые приспособления к профессиональным требованиям всегда легко будет устроить.
Наконец, третье возражение, или скорее недоумение, может возбудить вопрос об организации курсов для большего числа возможных комбинаций. Ясно, что при сильной дифференциации учебных планов, которую я рекомендую, не всегда возможно будет вести предполагаемые группы, как теперь ведутся отделения. Нельзя обеспечить особыми курсами все эти комбинации, из которых некоторые будут, конечно, представлены небольшим числом студентов, некоторые могут в данный момент не быть представлены вовсе. Но так как важнейшие факультетские предметы будут появляться в разных комбинациях, то основные курсы по ним можно будет читать для слушателей с разными учебными планами, а кроме того по каждому предмету потребуются специальные курсы и практические занятия, вроде немецких privatissima205, на которых придется работать и с весьма небольшим числом слушателей. Во всяком случае задача будет однородна с той, которую разрешают с полным успехом немецкие университеты, но значительно легче последней.
Я убежден, что уже предлагаемая разверстка учебных планов будет значительно содействовать оживлению интереса и увеличению успешности занятий в наших университетах. Вторым могущественным средством в том же направлении должно быть, несомненно, развитие самостоятельных занятий студентов. Не может быть и речи об отмене лекционного способа преподавания. Лекции всегда сохраняют свое громадное значение для общего ознакомления с науками, и совершенно напрасно в последнее время ведется поход против них. Ни книги, ни учебники никогда их не заменят. Помимо личной талантливости изложения, которая играла и играет слишком видную роль в университетской жизни, чтобы ее можно было игнорировать, профессорские курсы, даже средние, представляют незаменимое руководство, потому что каждый курс является в результате не только научного знания, но приспособления к условиям данного времени и места, чем не может быть книга, даже отличная. Пусть некоторые курсы застывают, пусть другие страдают некоторой неряшливостью и нескладностью, пусть цитаты подведены менее точно, обороты речи употреблены менее обдуманно, чем это делается в издаваемых для большой публики книгах. В общем, русским профессорам не приходится стыдиться своих курсов ни перед кем: они вкладывали в них лучшее достояние своего знания и труда, делали для них даже больше, чем для специальных исследований или печатных изданий. Сколько можно у нас назвать талантливых профессоров, которые именно в этой-то форме проявляли свою ученость и умение!
Но несмотря на громадное значение лекций, вполне признано теперь, что истинно плодотворными университетские занятия становятся, только если студенты принимают в них активное, сознательное участие. Из лабораторий и клиник практические занятия перешли в семинары, и в настоящее время даже самый отсталый в этом отношении из наших факультетов, юридический, усиленно заботится об организации разного рода практических занятий для своих слушателей. Надо только в этом отношении, более чем в каком-ли-бо ином, остерегаться переполнения, однообразной регламентации и школьного педантизма. Предложенная выше подвижная группировка предметов сама по себе будет содействовать главному условию успешности: студент будет заниматься тем, что его интересует и что сам выбрал. Но к этому надо прибавить, что обязательные практические занятия должны назначаться даже в пределах группы еще с большею осторожностью, нежели курсы, так как дело в этом случае – не только в слушании и пассивном усвоении, но и в определенном активном участии. Едва ли студент будет в состоянии справляться более чем с двумя семинариями одновременно: само собою разумеется, впрочем, что ближайшие указания могут быть выработаны лишь факультетами по соображении всех наличных условий.
Способы ведения практических занятий так же различны, как различны методы наук и преподавания, с одной стороны, индивидуальности преподавателей – с другой. У одного профессора будет разбор исследовательских работ, у другого – интерпретация памятников, у третьего – сочинения на темы пропедевтического или общеобразовательного характера, у четвертого – упражнения, приспособленные для будущих педагогов, у пятого – анализ юридических казусов, у шестого – состязательные обсуждения тезисов, у седьмого – репетиция с целью усвоения курса или дополнений к нему и т. д. Все эти виды занятий могут вызвать величайший интерес, и каждый из них может стать в тягость, если предписывать его единственно пригодным.
Особенно велика опасность впасть в школьный педантизм по отношению к занятиям репетиционного характера. Они сами по себе менее рассчитаны на самостоятельность суждения, нежели на приобретение и выяснение полезных сведений, и как раз потому следует придавать их организации возможно непринужденный вид – иначе эти занятия будут наказанием. Один профессор рассказывал мне, что он с большим успехом практикует перед своим экзаменом его репетицию, на которой отвечают лишь желающие, и дело сводится на толковое повторение курса. Студенты охотно принимают участие в этих репетициях, но попробуйте сделать их общеобязательными и сопроводить взысканиями – они тотчас обратятся в невыносимую тягость.
Затронув экзаменный вопрос, мы прибавим лишь немного к тому, что было сказано по поводу действующих в настоящее время порядков: наблюдения над недостатками последних само собою наводят на желательные улучшения.
Без проверок и испытаний обойтись нельзя, раз дело идет о даровании прав, служебных или профессиональных, но руководящим началом при организации испытаний должна быть возможно тесная связь с текущим преподаванием.
Окончательное испытание из всех предметов курса за один раз, даже если курс будет взят в объеме группы, а не отделения или факультета, должно быть совершенно отменено. Поэтому не представляется никакой нужды в государственной испытательной комиссии с сторонним факультету председателем, хотя министерство всегда может прислать своего делегата на любой экзамен и, если найдет нужным, может даже систематически командировать своих делегатов на последние экзамены. Оспаривать или опровергать это право нет никакого основания до тех пор, пока университеты будут находиться в заведывании министерства народного просвещения: подобные делегаты могут быть полезны министерству различными сообщениями о нуждах преподавания, его характере, замеченных недостатках и желательных изменениях и т. п. Что роль делегата будет щекотливая и трудная – не подлежит сомнению; что на этой почве могут быть большие злоупотребления и неприятности – также верно, но самое право естественно вытекает из положения министерства.
Ввиду того, что экзамены не скучатся в форме окончательного испытания, было бы крайне желательно предоставить студентам сдавать их по мере приготовления в указанные периоды, хотя бы весною, но без оставления на второй год на курсы. Такое оставление теперь ведет иногда к совершенно нелепым последствиям. Весьма часто случается, например, что оставленный слушает во второй год не повторение тех курсов, ради которых он был оставлен, а совершенно другие, затем выдерживает экзамен по последним и идет дальше с теми самыми проблемами, которые были обнаружены неудачным экзаменом. Если студент не выдерживал, например, экзамен из древней истории, то пусть он слушает еще раз древнюю же историю, а не среднюю или новую. С другой стороны, за что заставляют студента, выдержавшего удовлетворительно по всем предметам курса, кроме одного или двух, слушать вновь не только предметы, по которым обнаружились слабые знания, а также и те, по которым приобретены уже достаточные знания? Если засчитывать предметы по мере приготовления по ним, без отношения к курсам, то будут, конечно, случаи засидевшихся студентов, будут скучные повторения одних и тех же испытаний, распределение последних будет не так просто и с внешней стороны компактно, но все это ведь второстепенные неудобства, меньшее зло сравнительно с осаживанием студентов на целые годы без определенно поставленной им при этом цели, а против злоупотреблений предложенной постановкой дела нетрудно принять меры.
Особенный вес при оценке должна играть самостоятельная работа студентов, их сочинения, рефераты, свидетельства об их участии в семинариях и практических занятиях: все это имеет несравненно больше значения, чем ответы по затверженным курсам или учебникам. Даже на самих испытаниях желательно возможно часто применять письменные клаузурные работы – приблизительно вроде того, как это делается в Англии. Письменный ответ имеет преимущество обдуманности, менее подвержен влиянию экзаменационных случайностей, наконец, ему может быть придан задачный характер с тем, чтобы работа обнаружила скорее ориентированность экзаменующегося в предмете и умение обращаться с его данными, нежели способность отрапортовать по книге. Сказанного, кажется, достаточно, чтобы установить мысль, что в этом направлении возможны весьма существенные улучшения даже при факультетском руководстве занятиями и при соединении их с приобретением служебных и профессиональных прав.
В заключение нельзя не отметить, что устав 1884 года имеет странную историю. Он не достиг того, что составляло его цель, а к тому, чего он достиг, едва ли следовало стремиться. Политические соображения, которыми он был вызван, не оправдались: радикальные идеи могут продолжать существовать в университете, потому что, в зависимости от разнообразных условий, они существуют в стране; социальный состав студенчества не изменился, потому что нет силы, которая могла бы сделать русское общество богатым и аристократическим.
С педагогической точки зрения, реформа принесла вред учебному делу, так как заключала в себе непримиримые противоречия и очевидную фальшь: ни качество преподавания, ни успешность студенческих занятий не возросли, хотя профессиональные требования были выдвинуты вперед в ущерб научным; попытка непосредственного вмешательства центральной власти в руководство преподаванием привела лишь к неприятностям для факультетов и профессоров, к изданию нескольких документов, которых лучше было бы не издавать, и к ухудшению порядка экзаменов.
В частности, не только не было достигнуто успокоение студенчества, а наоборот, столкновения между учащейся молодежью и учебными властями стали чаще и обострились. Полный успех имела только одна сторона преобразования – бюрократизация университетов; но и в правительстве, и в обществе возникают сомнения, чтобы этот результат был сам по себе таким благом, ради которого стоило пожертвовать всем остальным. Трудно уклониться от вывода, что порядок, так дурно выдержавший короткое испытание семнадцати лет, подлежит коренному пересмотру и изменению.
Что делается и что делать в русских университетах?
В русской обстановке общественные факты получают часто такое смутное освещение, что приходится долго и внимательно присматриваться, чтобы уяснить их смысл. Университетские дела последнего времени представляются именно в таких неопределенных очертаниях. Признавать ли реформенные начинания министерства народного просвещения значительным шагом вперед против прежнего застоя или считать эти начинания запоздалыми и недостаточными? Приветствовать ли студенческие волнения в качестве последовательного и бесстрашного протеста против бесправия или сожалеть о них как о подрыве высшего образования в стране, которая прежде всего нуждается в распространении образования? Эти и подобные вопросы навязываются тем настоятельнее, чем свободнее относится наблюдатель к явлениям русской жизни, чем менее он связан теми или другими готовыми решениями.
Для выяснения дела установим прежде всего, что приблизительно с начала девяностых годов стало формироваться своеобразное направление студенчества, не похожее на его состояния в предшествовавшие десятилетия. Постепенно повторяющиеся и распространяющиеся по всем русским высшим учебным заведениям волнения показывают даже самым равнодушным и легкомысленным людям, что совершается нечто более серьезное, нежели вспышки молодой горячности.
В начале шестидесятых и в начале восьмидесятых годов, правда, политическое брожение, охвативши общество, захватило, между прочим, и студенческие круги, но это было делом сравнительно скоропреходящего настроения, главные центры движения находились в других местах, и студенческие программы не получили руководящего значения. Иное дело теперь: на академической почве из года в год повторяются протесты, демонстрации, к которым присоединяются всевозможные злобы дня общественной жизни. Совокупность этих явлений объясняется, видимо, комбинацией трех движений – развитием солидарности в среде молодежи, влиянием реакционного устава 1884 года, распространением общего недовольства российскими порядками.
Рост студенческих организаций достаточно известен. Его моменты намечены были, например, в Киевской записке профессора князя Евгения Трубецкого206; сначала отдельные землячества и кружки самообразования, преследующие частные цели товарищеской поддержки в материальном и духовном отношениях; затем, с конца восьмидесятых годов, при понижении авторитетов профессоров и академических властей, объединение товарищеских кружков и образование союзных организаций, направляющих и формулирующих общественное мнение студенчества; наконец, сношения между союзными организациями разных университетов, политическая агитация всероссийского студенчества. Характерна смена преобладающих интересов: сначала стоят на очереди вопросы материальные и теоретические; во втором периоде преобладают вопросы университетской нравственности, если можно так выразиться; в последнее время политические интересы обозначаются все яснее и выдвигаются политические требования, тогда как друзья «академической свободы», мало-помалу теряют почву под ногами. В этом развитии политического элемента сказывается отчасти неправильная постановка, данная студенческому быту администрацией. Удовлетворение неустранимых стремлений молодежи к общению и взаимопомощи объявлено было нелегальным и оттеснено в область подпольных заговоров. Как хорошо показывает князь Трубецкой, это имело два последствия: подорвано было уважение к закону, закону неисполнимому, и неудержимо образовывавшиеся студенческие товарищества приняли характер противоправительственных организаций. Кроме того, как настаивают все университеты в своих ответах на разосланные весною 1901 года вопросы207, отрицательное отношение устава к студенческим организациям лишило массу так называемого спокойного студенческого голоса и влияния, предоставив их всецело тем, кто решился нарушать устав и оказывать неповиновение властям. По этим очевидным соображениям министерство ген [ерала] Ванновского и признало необходимым узаконить известные формы организации208. И если бы студенческие волнения обусловливались лишь пробелами и ошибками законодательства по вопросу об университетских кружках, то начинания министерства при всей своей скудости, может быть и имели бы некоторый успех.
Для выяснения дела установим прежде всего, что приблизительно с начала девяностых годов стало формироваться своеобразное направление студенчества, не похожее на его состояния в предшествовавшие десятилетия. Постепенно повторяющиеся и распространяющиеся по всем русским высшим учебным заведениям волнения показывают даже самым равнодушным и легкомысленным людям, что совершается нечто более серьезное, нежели вспышки молодой горячности.
В начале шестидесятых и в начале восьмидесятых годов, правда, политическое брожение, охвативши общество, захватило, между прочим, и студенческие круги, но это было делом сравнительно скоропреходящего настроения, главные центры движения находились в других местах, и студенческие программы не получили руководящего значения. Иное дело теперь: на академической почве из года в год повторяются протесты, демонстрации, к которым присоединяются всевозможные злобы дня общественной жизни. Совокупность этих явлений объясняется, видимо, комбинацией трех движений – развитием солидарности в среде молодежи, влиянием реакционного устава 1884 года, распространением общего недовольства российскими порядками.
Рост студенческих организаций достаточно известен. Его моменты намечены были, например, в Киевской записке профессора князя Евгения Трубецкого206; сначала отдельные землячества и кружки самообразования, преследующие частные цели товарищеской поддержки в материальном и духовном отношениях; затем, с конца восьмидесятых годов, при понижении авторитетов профессоров и академических властей, объединение товарищеских кружков и образование союзных организаций, направляющих и формулирующих общественное мнение студенчества; наконец, сношения между союзными организациями разных университетов, политическая агитация всероссийского студенчества. Характерна смена преобладающих интересов: сначала стоят на очереди вопросы материальные и теоретические; во втором периоде преобладают вопросы университетской нравственности, если можно так выразиться; в последнее время политические интересы обозначаются все яснее и выдвигаются политические требования, тогда как друзья «академической свободы», мало-помалу теряют почву под ногами. В этом развитии политического элемента сказывается отчасти неправильная постановка, данная студенческому быту администрацией. Удовлетворение неустранимых стремлений молодежи к общению и взаимопомощи объявлено было нелегальным и оттеснено в область подпольных заговоров. Как хорошо показывает князь Трубецкой, это имело два последствия: подорвано было уважение к закону, закону неисполнимому, и неудержимо образовывавшиеся студенческие товарищества приняли характер противоправительственных организаций. Кроме того, как настаивают все университеты в своих ответах на разосланные весною 1901 года вопросы207, отрицательное отношение устава к студенческим организациям лишило массу так называемого спокойного студенческого голоса и влияния, предоставив их всецело тем, кто решился нарушать устав и оказывать неповиновение властям. По этим очевидным соображениям министерство ген [ерала] Ванновского и признало необходимым узаконить известные формы организации208. И если бы студенческие волнения обусловливались лишь пробелами и ошибками законодательства по вопросу об университетских кружках, то начинания министерства при всей своей скудости, может быть и имели бы некоторый успех.