Страница:
Диск был довольно старый, почти двухлетней давности, но лежавший в бунгало до сих пор способен был крутить его множество раз на дню. Он не мог объяснить природу сладкой тоски, которую испытывал от опуса, общем-то, чуждого ему и по мысли, и по исполнению. Если разбираться глубоко, было в этом увлечении нечто и от причудливого кокетства, и от изысканного сарказма. Но для того, чтобы это понять, следовало знать хотя бы основные вехи биографии хозяина бунгало, а знавших это в мире было немного. Сам же он не желал размышлять о таких вещах, у него имелись гораздо более важные темы. Что касается музыки… Если она нравилось, он просто её слушал.
Ooooh Ma Ooooh Pa
Must the show go on
Ooooh Pa take me home
Ooooh Ma let me go
There must be some mistake
I didn't mean to let them
take away my soul
Am I too old is it too late
Ooooh Ma Ooooh Pa
Where has the feeling gone?
Ooooh Ma Ooooh Pa
Will I remember the songs?
The show must go on[1]
Правда, сейчас, поглощённый действием на мониторах, музыку он ропускал мимо ушей. Гости рассаживались в высокие кресла вдоль выпуклой стороны огромного подковообразного стола, который огибал закруглённую стену зала, освещённого мягким светом скрытых ламп. Там, где концы стола немного не сходись, разрывая круг, стоял другой стол, массивный дубовый, инкрустированный перламутром, по виду старинный, явно предназначенный для председательствующего.
Гости попали сюда отнюдь не по прихотливой тропинке. Даже для здешнего хозяина было бы слишком жестокой шуткой принуждать солидных, убелённых сединами людей карабкаться по крутому склону. Им и так досталось, пока они добирались до этого окруженного белой пеной клочка земли. Кто-то рискнул, оставив свои яхты в виду острова, проскользнуть меж рифов на шлюпках. Другие воспользовались вертолетами, громоздко приткнувшимися на желтеющем пляже, по которому меланхолически ползали бесчисленные крабы. А там, где пляж смыкался с крайним скалистым выступом горы, гости, приветствуемые вооружёнными до зубов охранниками, проходили в небольшую пещеру, миновали узкий коридор, в конце которого перед ними предупредительно открывались двери зеркального лифта, и поднимались прямо в подземный дворец. Лифт имел ход степенный и торжественный, подстать весу этих людей в современном мире.
«Хотя, кто, кроме меня, да их самих, да ещё очень немногих, знает, кто они такие на самом деле», – лениво думал хозяин, рассматривая знакомые лица.
Журналисты не выпрашивали у них интервью, за ними не охотились папарацци. И зря. Группка, собравшаяся сейчас в недрах Монтана де ла Крус, способна была принять решения, выполнить которые было под силу разве что правительству одной из двух сверхдержав. А эти люди имели возможность свои решения исполнять. Почти всегда.
Клаб – коротко и весомо. Хозяин острова испытывал удовольствие от словечек, похожих на чёрную маску: никто не знает, что скрывается под ней, но зрелище лица в маске ох, как пробирает… Клаб. Игра. Для него это были не просто звуки, но квинтэссенция жизни.
Очень давно вошёл он в тело Игры, познал её тончайшие нюансы, достиг верхнего эшелона командующих, ибо всегда жаждал быть кукловодом. Однако потом правда открылась ему и потрясла: эти «кукловоды» сами были куклами, над которыми истинные кукловоды принимали истинные решения, ведая подлинные цели Игры. И он был введён в Клаб, взял в руки нити, ведущие к премьер-министрам, маршалам, адмиралам, директорам разведок, и наконец стал его президентом. Хотя посещала его порой леденящая мысль: «А кто дёргает нити, ведущие ко мне?..» – никогда не пытался додумать её до конца, раздражённо гнал куда подальше. Но сколько ни махай на назойливую муху, она всё равно притаится где-нибудь в пределах досягаемости и, улучив момент, усядется на свежую царапину.
Он досадливо хмыкнул, очередной раз шугнув противное насекомое в дальний уголок мозга, и сосредоточился на экранах. Давно взял за правило рассматривать лица коллег перед встречей – это давало ему довольно информации, чтобы предстать перед ними во всеоружии. Положение обязывало…
Итак, Мэм. «Стерва!» – наблюдающий ехидно осклабился. Строгая интеллектуальная дама чёрной расы раздражала – нарочитой сухостью, четкостью логики, чопорно поджатыми губами, острым блеском глаз из-под учёных очков… Однако, раздражая, привлекала. Он часто жалел, что не был знаком с этой Дульсинеей (как ни странно, именно так назвал её отец – пастор-пятидесятник) в те далекие годы, когда она беззаветно боролась против расовой сегрегации, и сам Мартин Лютер Кинг ей что-то говорил. Боролась, правда, своеобразными методами: была, например, первой чернокожей американкой, ставшей победительницей городского конкурса красоты.
Хозяин острова, не отрываясь, смотрел, как одетая в строгий деловой костюм Мэм, переступая весьма ещё ничего ногами в изящных туфлях, грациозно подошла к середине стола, и, аккуратно поддернув юбку, опустилась в кресло. «Жопа или голова?..» – который раз он отмечал, что верхняя и нижняя части тела Мэм исполнены одинакового шарма. Во всяком случае, понятно, почему в своё время продюсеры конкурса преступили расовые предубеждения… Впрочем, он и сам видел фото с того конкурса, да не только их… Мэм взвилась бы от ярости, узнай, что президент хранит один старый порнографический журнал – она-то думала, что ей удалось уничтожить все экземпляры…
Но и голова… Она здорово перерабатывала политический материал, и вскоре это заметили серьёзные люди. Слишком высоко вознестись мудрая дама, конечно, не могла – по причине цвета кожи, но её консультации весьма ценились и в Госдепе, и в Пентагоне, и в Лэнгли. Теперь уже все важнейшие внешнеполитические решения Атлантической империи не обходилось без её участия. В миру же оставалась скромным профессором известного университета.
На экране возник здоровенный Ковбой, плюхнувшийся в кресло и сразу закинувший на драгоценное полированное дерево стола дорогие, но не очень чистые полусапожки. При виде традиционного хамства темнокожая дама привычно поморщилась и отвела взгляд от большого белого мужчины. Тот был ей полной противоположностью: лужёная глотка и простоватое лицо, которое не смогли облагородить лучшие частные школы и даже один из самых блестящих университетов Лиги плюща. Пару раз он получал увесистую пощёчину после того, как, перебрав Макаллана, пытался ущипнуть учёную коллегу за одно из её достоинств (понятно, не за голову), после чего щедро поминал «фак» и «грязных ниггеров». Но несмотря ни на что, часть деятельности Клаба, касающаяся страны великой демократии, была полностью в руках этой парочки. При этом никто из посвящённых не сомневался, чей интеллект верховодит в этом тандеме. Хотя ум и у Ковбоя имелся, грубый и жесткий, но удивительно продуктивный, когда дело касалось практической выгоды. Ведь в Клаб его ввели отнюдь не за миллиардный блеск папашиного наследства. Тайно командовать нефтяными шейхами или мусульманскими революционерами у Ковбоя получалось прекрасно.
Теперь он насмешливо глянул на Мэм, и, надвинув на лоб шляпу, погрузился в кресло ещё глубже, так, что острые носы его сапог замаячили над столом, как сюрреалистические башенки. Хозяин острова заметил, что Милорда при этом передернуло, и ухмыльнулся: «Интересно, что бы он отдал за возможность размазать Ковбоя по стенке?» Милорд ненавидел янки всей ранимой душой британского аристократа, чей род восходит к Крестовым походам. И вынужден был мириться с Ковбоем, как и вся старуха Британия, мирящаяся с главенством своего непомерно разросшегося заокеанского аппендикса.
Впрочем, блестящий аристократ не показывал возмущения мужланством янки. Восседал прямо, будто проглотил фамильное копьё, вид имея надменный и чуть потусторонний. Похож был на потёртого лиса – резкие, почти гротескные черты лица нисколько не смягчались рыжеватой эспаньолкой и распадающимися по плечам безупречного смокинга белокурыми локонами. Гротеска добавляли большой рот, торчащие из-под ухоженных локонов бесформенные уши и длинный нос, над которым мерцали беспокойные, как у загнанного зверька, глаза.
В Палате лордов непосвящённые принимали его за безобидного дурачка. Но были и те, кто знал: слово этого совсем ещё молодого человека являлось очень увесистым для правительств стран Британского Содружества. Он держал в руках большинство гуманитарных миссий и фондов, с помощью которых Англия после войны сохраняла своё влияние в бывших колониях. Для него Империя была не прошлым, а живым настоящим, лишь ушла со светлой стороны в тень.
Этот был умён безо всяких оговорок. И очень непрост. Как и в отношении прочих членов правления Клаба, президент знал про него всё. Это «всё» могло ему нравиться или не нравиться, но ничего не значило, если не касалось Игры. Слишком мало было людей, способных войти в Клаб – достаточно могущественных, чтобы дёргать за нити, достаточно подготовленных, чтобы делать это эффективно, и достаточно безумных (а таких вообще были единицы), чтобы осознать истинный смысл Игры в тот миг, когда он им открывался. Таков был последний тест перед принятием в правление нового члена, и выдерживали его немногие – обычно великая весть встречалась недоумённым молчанием, натянутой шуткой, а то и взрывом хохота. То есть, человек для работы был непригоден. Ему подтверждали, что это был всего лишь розыгрыш, и отпускали. Правда, жил он с того момента не долго… Но лица некоторых от этого знания светлели, на них явственно проступали восторг и понимание. Значит, они давно предчувствовали и ждали. Значит, были пригодны.
Нынешний президент Клаба всегда внимательно следил за этой церемонией по мониторам – сразу не показывался на глаза новобранцам, дабы раньше времени не шокировать. Но хорошо помнил, как проходили испытание истиной все, кто составлял нынче правление. И сам принимал решение в отношении каждого кандидата.
По поводу Монсеньора, например, его в своё время посетили серьёзные сомнения. Да, разумеется, поп внутренне был готов к знанию – лицо его ни на секунду не выразило непонимания. Но то, что ещё прочитал на нём президент – печаль, покорность и полное отсутствие радости – очень ему не понравилось. Он уже готов был отдать приказ убрать старика, но сдержался: человек в Ватикане необходим – по множеству причин, не последней из которых являлась традиция. Традиция – очень важная часть Игры, и никакой лидер Клаба, даже такой лихой, как нынешний, не дерзнул бы преступить через неё.
Но Монсеньор работал прекрасно, и недоверие президента мало-помалу утихло. Ещё и потому, может быть, что, после него самого, из всех нынешних лидеров Клаба Монсеньор был самым старшим. Во время великой войны в оккупированной Польше закончил подпольную семинарию, уже тогда стал иезуитом, что было полезно. А ещё лучше то, что он был поляком, в крови которого вечно тлела ненависть к противнику. И ещё – хороший священник, верующий, что оставалось загадкой для президента: этого аспекта он просто не понимал, а то, что не мог понять, отбрасывал. Но Монсеньор был и опытным шпионом, многие годы работавшим в ватиканской Конгрегации доктрины веры, которая, как известно, является одной из самых эффективных разведок мира. Высоколобый старик в недорогом чёрном костюме, на котором лишь белоснежная колоратка выдавала духовный сан, глубоко погрузился в кресло. На широком славянском лице с умными глазами отражалась усталость от долгого пути.
Рядом с ним восседал Дядюшка Цзи. Президент с рождения жил среди азиатов и хорошо понимал их, хотя никогда не уравнивал себя с «полубесами, полулюдьми». Но китайцы его возмущали, когда он воспринимал волны высокомерия, посылаемые ими на белых людей из-за ширмы льстивой вежливости. Нет, конечно, он знал историю, более того, знал недоступную простым докторам наук тайную историю, а в ней Азия вообще, и, в частности, Китай, представали куда более значимыми, чем в институтских учебниках. Но знание в данном случае значения не имело – президент продолжал ощущать «бремя белого человека» столь же остро, сколь это было в его бесшабашной юности.
Однако присутствие в Игре китайского элемента было настоятельной необходимостью. Поэтому президент всегда был предупредителен с невзрачным Цзи, круглолицым, низеньким, неизменно одетым в потертый френч-суньятсеновку. Более того, это был, пожалуй, единственный член правления Клаба, избавленный от злых шуточек президента, который даже примирился с титулом «дядюшка», прекрасно понимая, что эта претензия Цзи – тоже часть безмерного высокомерия. Впрочем, с коллегами по Клабу китаец вёл себя так же, как с посетителями своей антикварной лавочки в Гонконге – улыбаясь добродушно и вещая велеречиво. Мало кто знал, что этот немолодой торговец – отпрыск одного их богатейших англо-китайских родов Сянгана, и очень немногие представляли, сколько миллиардов могут стоить подписанные им чеки. А то, что милейший Цзи ещё и имеет немалый вес среди коммунистов на континенте, и порой даже великий Дэн спрашивает его совета – об этом осведомлены были единицы особо посвященных. Как и о том, какое безмерное уважение к «дядюшке» питают «большие братья» многочисленных триад. Найдутся люди, замечавшие, что его магазинчик на Коулуне время от времени посещает, выходя из сияющего авто, пожилая китаянка в сопровождении серьёзной охраны. Но многие ли из них знают, что эта роскошная дама, по старой дружбе навещающая незаметного торговца – ушедшая на покой королева пиратов Юго-Восточной Азии…
Сложив руки на коленях, улыбающийся Цзи смиренно терпел мсье Жана, который, фамильярно навалившись на плечо китайца, со скабрезной ухмылочкой нашёптывал ему на ухо. Президента в очередной раз позабавило глубинное сходство этих внешне совершенно не похожих субъектов. Мсье Жан был тщедушен, узкоплеч, сутул, с огромным крючковатым носом. На нём отвратительно сидел усыпанный перхотью пиджак, а брюки уныло свисали с тощей задницы. Он словно бы воплощал тип скорбного местечкового обитателя, однако предки его, хоть и явились в свое время из Восточной Европы, уже несколько поколений жили во Франции. Ещё его дед заменил фамилию на более подходящую к среде обитания, одновременно купив аккуратный, словно игрушечный, замок на Луаре. Белёсые стены его щедро покрывал роскошный плющ, а окрестные виноградники, разбитые пятьсот лет назад, приносили небольшой, но стабильный доход.
Но не вино служило источником благосостояния большого семейства мсье Жана. Он или его сыновья, выглядевшие вылитым папой, встречались с самыми разнообразными людьми, иные из которых блистали респектабельностью, другие же вовсе не внушали доверия. Спектр его связей поражал – он мог запросто выйти на министра любого правительства или организовать встречу с мафиозным боссом самого высокого ранга. Досье на него были во всех спецслужбах мира, но и он держал досье на все более-менее заметные фигуры в мире международного шпионажа.
Семейная фирма работала, с кем хотела, поставляя секреты за хорошие гонорары, и так искусно маневрировала в зазеркалье спецслужб, что ни у одной из них за всё это время не возникло желания прихлопнуть наглых конкурентов. Просто они всем были полезны. Истинный же размах деятельности семейства скромных виноделов оставался тайной даже для большинства посвященных. Разве что президент Клаба знал, какую роль сыграли связи Жана, например, в создании государства Израиль или подготовке Шестидневной войны. И в кое-чём ещё…
Сказанного достаточно, чтобы понять: мсье Жан был фигурой весомой. При этом его манера общения оставалась раболепной и приторно-навязчивой, словно у мелкого коммивояжёра, вознамерившегося продать вам дрянь за бешеные деньги. И, что интересно, обычно он своей цели достигал. Может быть, в переговорах с ним партнёры шли на уступки просто, чтобы избавиться от его присутствия. По тому же принципу мсье работал и с женщинами, до которых был большой охотник, откровенно гордящийся своими победами и рассказывающий о них всем, кто способен был делать вид, что слушает.
Президент лениво потянулся и гибко вскочил с кушетки. Не глядя, выключил магнитофон, зевнул, и, пробормотав: «The show must go on», подошел к неприметной дверце – похоже, встроенного шкафчика. Но за ней открылся лифт, ведущий в недра горы.
– Господа, я здесь, – громко объявил президент и шагнул в зал, появившись прямо напротив президентского стола.
– Сахиб, – почти хором произнесли члены Клаба, склоняясь перед подростком.
Потёртые джинсы, стоптанные кроссовки, футболка с огромной надписью Pink Floyd – он ничем не отличался от миллионов юнцов всех стран мира. Загорелое чуть скуластое лицо, длинные перепутанные тёмные волосы. Только глубоко посаженные глаза – светлые, как выцветшие. Или, может быть, выжженные. Свет скрытых люминесцентных ламп отражался в них. В таинственном зале, среди важных господ, мальчишка был неуместен, как клоун среди танцовщиц классического балета. Но стоял с непринуждённостью владыки, коим и являлся.
– Садитесь, господа, – небрежно бросил он.
Но сам не спешил занимать президентский стол, а, обогнув его, встал в центре круга клаберов. Резко выбросил руку. Из-за его спины вылетело двойное колесико на длинной верёвке – йо-йо, детская игрушка, абсолютно гармонировавшая с обличием хозяина. Верёвка оплетала его по-мальчишечьи нечистые пальцы, которые быстро двигались, ежесекундно меняя её конфигурацию, а металлические колёсики резво скакали, выписывая в воздухе прихотливые фигуры. Казалось, он был полностью поглощён своим занятием и не обращал внимания на общество. Но гостям, очевидно, эта манера была привычна, они уселись на места, молча созерцая играющего. А тот, не отрывая взгляда от своёго снаряда, пригласил:
– Прошу вас, Милорд.
Англичанин, выполнявший обязанности секретаря, встал, одёрнул безупречный блейзер с золотыми пуговицами, но без эмблемы, и заговорил с неподражаемым итонским акцентом:
– Сэр! Разрешите кратко обрисовать основные аспекты конфигурации последних дней.
Продолжая стремительно вращать йо-йо, Сахиб коротко кивнул. Выдержав для значительности паузу, Милорд продолжал:
– Закончившийся три дня назад в Гданьске съезд официально учредил независимый от коммунистических властей профсоюз «Солидарность»…
Сахиб мотнул лобастой головой, одновременно сотворив особо изощрённую фигуру.
– То, что нужно Клабу в Польше, вполне успешно делает Монсеньор.
Он исподлобья зыркнул на священника.
– Польская диверсия, как я уже неоднократно говорил, полезна исключительно как отвлекающий маневр. Это выступление, безусловно, будет подавлено. А для Игры Польша – периферия… Дальше.
Лорд чопорно кивнул и продолжил:
– Мусульманские террористы готовят покушение на президента Египта Садата. Операцию курирует мистер Ковбой.
– Нейтрализуйте Анвара скорее, – пробормотал Сахиб с недовольной гримасой – верёвка только что чуть не сорвалась с его руки, – он вот-вот выйдет из-под контроля, – вращение йо-йо удалось выровнять, и президент заговоил более пространно. – Янки с евреями готовы его в зад целовать за то, что он подписал мир и турнул Советы. Совершенно не способны понять, что самостоятельный Египет в столетней перспективе для них и всех нас куда страшнее, чем красные на Красном море…
Милорд поклонился в знак согласия, заверив:
– Менее чем через месяц проблема перестанет существовать, сэр.
Поскольку Сахиб промолчал, британец продолжил:
– В СССР напряжённость между ингушами и осетинами достигла предела. В ближайшее время это или закончится взрывом, или постепенно будет сходить на нет. Я задействовал своих людей на Северном Кавказе с целью активизации конфликта.
– Это правильно, – согласился Сахиб, – частично отвлечёт внимание Artel`и от серьёзных вещей. Взрывайте.
– Я планирую показательное убийство ингушами осетина… – заметил Милорд.
Сахиб молча кивнул.
– Теперь Афганистан, – ободрился докладчик. – Над горами Луркох – это неподалеку от Шинданда…
– Я знаю эти места, – заверил Сахиб.
– …сбит советский вертолёт, в котором находился генерал-майор авиации Виктор Ахалов. Это стало завершением нашей операции по ликвидации одного из руководителей Artel`и.
– Дерьмово получилось, – покачал головой Сахиб, – гази разорвали его на куски. Artel будет мстить. Это может сильно помешать нам в реализации Деяния… Надо было вывезти генерала и выжать от него информацию.
– Мы не успели, – начал оправдываться Милорд, но Сахиб вновь нетерпеливо мотнул головой:
– Дело сделано. Дальше.
– По достоверным сведениям, провозглашение области Антигуа и Барбуда независимым государством неминуемо и произойдет в течение нескольких недель, – дрожа от гнева, возгласил Милорд, похоже, для него это было важнейшим пунктом доклада. – Этого невозможно допустить! Британия теряет последние доминионы!..
Сахиб резко дёрнул рукой и диск йо-йо, мелькнув над столом, с негромким треском врезался в высокий чистый лоб Милорда. Тот замолк мигом, словно получил пулю в сердце, только судорожно схватился обеими руками за пострадавшее место. Йо-йо исчезло из рук Сахиба, словно и не было. Президент Клаба заговорил высоким от ярости голосом:
– Сэр Уолтер! Позвольте вам напомнить, что это собрание – не Форин-офис, и не Палата лордов. И на повестке дня не стоит ублажение вашего чёртова британского патриотизма! Мы занимаемся делом, которое было начато ещё тогда, когда Англии не существовало в природе. И мы ни в коей мере не представляем здесь интересов государств, подданными которых когда-либо являлись. У нас одно общее дело, которое, я надеюсь, скоро достигнет блистательного завершения. А пока считаю любые попытки лоббировать здесь интересы отдельных стран абсурдными и неуместными.
Похоже, вспышка ярости миновала. Игрушка вновь мирно закружилась. Милорд был бледен, как бумага, но стоял прямо. Лишь отнял узкие ладони ото лба, на котором уже наливался смачный синяк. Остальные тоже молчали, ожидая продолжения. Оно не замедлило:
– Сэр Уолтер, в вашем докладе содержится множество мелких и незначительных дел. При этом я не услышал о главном, о том, из-за чего я собрал правление на чрезвычайное заседание.
– Сахиб, сэр… – начал Милорд, но замолк в растерянности.
– Или вам неизвестно о случившемся третьего дня в Сибири? Сэр, – вкрадчиво заговорил Сахиб.
Вращение йо-йо замедлилось.
– В Сибири… Да, в Сибири… – Милорд смущенно замолк.
– Продолжайте же! – призвал Сахиб, – Расскажите, что на недавно выявленного нами Отрока нового Узла покушались какие-то местные хулиганы. Неужели вы не осведомлены об этом?..
– Осведомлён. Сэр, – похоже, растерянность Милорда проходила.
– Может быть, не просто осведомлены? Может быть, вы и есть первопричина этого прискорбного случая?
Голос Сахиба оставался обманчиво доброжелательным.
– Да, сэр, – ответил Милорд, взяв себя в руки, – я счёл своевременным решить эту проблему.
– Своевременным… – задумчиво протянул Сахиб. – Почему же в таком случае вы не поставили в известность меня?
– Я посчитал, сэр, что подобные решения целиком в моей компетенции.
Англичанин выпрямился, пытаясь возвратить достоинство. Смелости ему было не занимать.
Вращение йо-йо последние секунды всё замедлялось, пока, при последних словах Милорда, не затухло совсем. Опустив голову, Сахиб, казалось, внимательно рассматривал бессильно повисшие колесики.
Потом поднял на Милорда взгляд светлых глаз.
Глядел долго-долго. Или так показалось всем во вдруг наставшей жуткой тишине. В которой раздался пронизывающий сердце вопль молодого аристократа:
– Не надо! Ради всего святого! Пожалуйста!..
С жутким воем раскачиваясь, Милорд схватился за голову. Потом тело его сломалось, он рухнул на покрытый малахитовой плиткой пол и под столом пополз к ногам Сахиба.
– Пожалуйста, пожалуйста… – лепетал он, – это невыносимо! Пожалуйста, прекратите!
Сахиб смотрел на него сверху вниз с выражением, с каким только что рассматривал остановившееся йо-йо.
Милорд дополз до грязных кроссовок Сахиба и уткнулся в них лицом, жалобно скуля.
Сахиб заговорил медленно и рассудительно:
– Счастье ваше, сэр Уолтер, что природа наделила меня кротким нравом. Неужели вы могли подумать, что ваши интриги останутся для меня секретом? Неужели я не понимаю, что Деяние для вас ничто, а величие вашей погибшей Империи – всё? Дорогой сэр, я ведь тоже много лет трудился к вящей славе Британии. Но, поймите, прошу вас: ныне наша задача куда величественнее. Мы создаем новый мир, в котором, поверьте, найдется место и нашей с вами родине… Встаньте, сэр Уолтер.
Милорд, продолжая постанывать от пережитого ужаса, неуклюже поднялся.
– Вы отдали приказ уничтожить Отрока, в надежде, что после этого все наши силы будут брошены на интриги в пользу Англии? Так? – спросил Сахиб, глядя лорду в глаза.