Пээгель Юхан. Рассказы

хозяйка. Он не шлялся по деревне, он лишь ел и сладко спал, как существо с
чистой совестью. Когда играло радио, он сидел рядом с тетушкой Ану на
диване и время от времени так громко мурлыкал, что даже музыку слушать
мешал. Поэтому тетушке Ану так жаль было этого пятнадцатилетнего
выхолощенного кота с серой полосатой шерсткой, она горевала о нем больше,
чем обычно горюют, когда от несчастного случая погибает кошка.
Тетушка Ану читала Библию.
Нет, она не была религиозным человеком, в церкви в последний раз она
была лет пять тому назад. А пастора - так просто терпеть не могла, этого
мясистого молодого человека с молочно-нежной кожей, который не умел ни
утешить ее, ни объяснить ей, почему так часто на долю хорошего человека
выпадает тяжелая жизнь, а у других она течет как по маслу. Мало ли что в
потусторонней жизни все становится на свои места и торжествует
справедливость. Это же не значит, что не было того, что было.
Взять хотя бы ее собственных детей.
Ильмар окончил всего шесть классов, больше не захотел учиться, а ведь
можно было бы. Пошел в город, подмастерьем к мяснику, еще до войны стал
носить белый воротничок, купил костюм в магазине. Рослый, сильный мужчина,
даже красивый, можно сказать, девушки как помешанные гонялись за ним, а
когда Ильмар смотрел на пасущихся коров и овец, то все высчитывал, сколько
можно выручить крон, если пустить их на колбасу. Матери это не нравилось.
Коровы - они же все равно что люди; тем более что сами всех их вырастили и
они все понимали, даже то, что у тетушки Ану бывало иногда тяжело на душе.
У каждой коровы свое лицо, как и у каждого человека. У Пугу такое
хитроватое, у Нети - широкое, дружелюбное, как и ее характер. У Роози было
очень простодушное выражение, сразу по глазам можно было прочитать, чего
ей хотелось и что она чувствовала. У Эсми, как у таллиннской тети Ренаты,
глаза туда-сюда бегали, любопытная была и со всякими выкрутасами. Если
какой-нибудь забор сломан и вика потравлена или еще какая-нибудь другая
проказа учинена - значит, это наверняка была Эсми. Как же можно только о
том и говорить, сколько за них дадут денег! Разумеется, тетушка Ану и сама
понимала, что животных держат не за их красивые, бархатистые глаза. Но
ведь у каждого животного есть душа, ну прямо как у человека, так что
другой раз просто дивишься мудрости всевышнего. А вот Библия говорит, что
у животных души нет. На этот вопрос у тетушки Ану свой взгляд, который
подтверждают очень многие случаи.
Ах, да, про Ильмара не додумала. Однажды он пнул Юлиуса ногой. Мать ему
тогда ни слова не сказала, потому что это было, когда он приезжал показать
свою невесту. Ну, что ж. Вся разодетая, черная, как жук, и румяная. Матери
внимание оказывала постольку-поскольку. Ну, да тетушка Ану на это не
обижалась, видела она, как невестка Ильмару ну прямо на шею вешалась. Даже
за едой все время ему в рот и в глаза глядела.
Они прожили целую неделю. Исходили все леса и пастбища, спали на
чердаке. Молодице-горожанке все было в диковину. Дело молодое, конечно,
медовый месяц. Чего же тут удивляться, что Ильмар забыл помочь матери
заготовить сена для коров. Да, про сено он совсем забыл, а вот покойный
Юлиус всю эту неделю ни разу не сунул в комнату свою квадратную котовую
рожицу. Гляди-ка, ведь это прямо удивительно, но вот только сейчас пришло
в голову: а что было причиной - то ли пинок, что он получил от Ильмара, то
ли запах, который шел от невестки и заполнил всю низкую комнату? Говорят,
правда, что у кошек плохое обоняние, но кто его знает...
Да, давно уже Ильмар не приезжал, хотя у него своя машина. И третья
жена. Эту тетушка Ану даже и не видала. Должно быть, гордая да богатая.
Лаасуская Леэна, с которой они вместе на конфирмацию ходили, встретила их
в городе, когда ездила туда вставлять зубы. Жена, говорит, вся в мехах,
сапоги до колен. Маленького росту. Сама бойкая, лицо гладкое, совсем
молодая. А видишь вот... детей у него ни с одной не было, хотя свой дом в
городе, комнат много. В чем тут дело, кто знает. Навряд ли все его жены
бесплодные или Ильмар какой-нибудь бессильный. Тут, наверно, должна быть
другая причина... И смотри вот - у Ильмара все шло гладко, как по маслу:
вернулся с войны без единой царапины, теперь свой дом, машина, целый
выводок жен имел...
А у Аугуста все пошло по-другому. У того совсем другая душа была, до
чего же ему хотелось учиться. Все читал да читал, бывало, даже страх
берет: заучится - и в голове помутится, как это с Доходягой-Робертом
случилось. Когда Аугуст приезжал из школы, сразу в доме будто светлее
становилось. Тут же в дверях обнимет мать, осмотрит стол и ящики - все ли
старое да милое на месте, не появилось ли чего нового. На пасху, когда
овцы уже окотились, Аугуст по полдня проводил в хлеве. Ясная голова была у
него, дали ему возможность поступить в университет. Сколько уж там было
денег дома, да он и сам зарабатывал. Только вот долго ли это
продолжалось... пришла война, и в первом же бою пуля прямо в грудь -
остался он лежать где-то в Великих Луках, среди развалин. Много там
полегло наших парней, всех не упомнишь...
Ну, да... Ага, про то, отчего это у одного все благополучно, а другой
будто не предназначен для жизни. И почему это так часто именно хорошим
людям с большой душой нет счастья?
Библия про это не говорит или уж очень непонятно объясняет.
Нет, нет... тетушке Ану оба сына дороги, только... ведь и Аугуст мог бы
жить. Ей было бы кого ждать, потому что Ильмара она больше уже не ждет. А
Аугуст непременно приезжал бы, мать это знает.
Плохо получилось с Юлиусом, Аугуст, правда, этого кота и не видел, до
Юлиуса были подряд два Аатса. Оба иссиня-черные, от матушки Рэдике
принесли. О них Аугуст очень пекся.
Леэна говорила, что Юлиус попал под самосвал сепаского Артура. Что же,
он притормозить не мог, видел ведь, что кошка. Конечно, очень было глупо
Юлиусу поперек шоссе идти. Ему приходила иногда в голову дурацкая затея
отправиться через дорогу в можжевельник, птиц ловить. Это уже только от
старости могло быть: у тебя же, у дуралея, один глаз был, какой из тебя
ловец! В точности, как с мужчинами, когда они старыми становятся.
Гляди-ка, вон оэскому Каарелу шестьдесят стукнуло, внуки уже большие, а он
гоняется за лавочницей Мильдой, только держись. И какой от тебя, старого
козла, толк молодой женщине, а вот охота показать, что еще мужчина! Ну,
Юлиус, тот на свадьбы не ходил, а ведь тоже захотелось домой дичи
принести. Есть не ел, а клал на пороге: гляди, мол, я тоже еще чего-то
стою! Как вот прошлую пятницу двух мышей разложил на лестнице - хоть
наступай на них. Так что же говорить про оэского Каарела, старики, пока
живы, всегда ерепенятся, кому охота стать нахлебником. У кого хоть
сколько-нибудь побольше зарплата, тот никак не хочет сразу на пенсию
выходить. И у Юлиуса эти самые мысли в голове были. Ну разве можно
говорить, что у животного нет разума!
Жаль, очень жаль Юлиуса. Правда, Ристе предлагает котенка, да как-то не
хочется брать, очень уж к Юлиусу привыкла. Весной надо будет посадить
георгины на том месте, где он похоронен. Вроде как в память о нем, такой
был хороший кот...
И тетушка Ану закрыла Библию.

1968

НАЙДЕННЫЙ МЛАДЕНЕЦ

Если тебе доведется когда-нибудь попасть в эту бухту, ты наверняка
согласишься с тем, что она очень красива. Правда, здесь нет ни отвесного
берега, ни песчаного побережья, ни живописных сосен. И все же бухта
прекрасна своими берегами, где заросшими тростником, где покрытыми
галькой, исполинскими валунами и умиротворяющим покоем, от которого сразу
светлеет на душе.
Если тебе доведется попасть в эту бухту, ты наверняка встретишь там
человека, которого невольно сравнишь с той каменной громадой, которая
лежит у самого причала, наполовину в воде, наполовину на суше. Просто
потому, что человек этот удивительно большой и ничего другого для
сопоставления перед глазами не окажется, - вот и сравнишь с этим валуном.
Это мужчина семи футов роста, - он дородный и сильный, руки и ноги у него
как будто вытесаны из бревен, а пальцы такие, что он никогда не мог
поймать ими блоху. На могучей шее - мощная голова хорошей формы. Лицо у
него румяное от морского ветра, от хорошей крови, весь он так и пышет
здоровьем. Невольно представляешь себе, что, если ткнуть иголкой в его
щеку, из нее, как из крана, брызнет кровь.
Если этот человек пригласит тебя к себе, - а это он делает охотно,
потому что он от природы гостеприимен и незнакомые люди редко оказываются
в тех местах, - ты еще больше удивишься. У этого огромного человека очень
маленький дом, много меньше обычной деревенской усадьбы. Правда, это и
есть маленькая усадьба, но почему же входная дверь такая низкая, что
хозяину чуть ли не на четвереньках приходится влезать в свой дом и
двигаться в нем не разгибаясь. А когда он входит в третью, самую маленькую
каморку, где сейчас живет его дочь, то там в полном смысле слова уже негде
упасть яблоку. Однако нужно только посмотреть, как легко и ловко движется
этот громадный мужчина по крохотному низкому дому, как все там на своем
месте, так сказать, под рукой, и начинаешь понимать, что этому огромному
человеку здесь очень удобно и уютно.
Когда я впервые зашел к нему в дом передохнуть я с истинным
наслаждением пил отменное холодное пиво, хозяин понял мое удивление и
сказал:
- Это очень старый дом. Его строил не я. - И с открытой улыбкой добавил
главное: - Отец и мать у меня были маленькие, им здесь места хватало. А я
к этому дому привык. И вообще - человек немножко похож на кошку: куда
голова прошла, туда и весь пролезет. Человек привыкает к своему жилищу
по-кошачьи... Не хочется в другое место уходить и старое гнездо разорять.
Было очевидно, что для него эта речь непривычно длинная, ибо он очень
по-деловому завершил разговор на затронутую тему:
- А ты ведь хотел пойти рыбу поудить? Так я соберу снасти.
Мы отправились удить, и нам везло, потому что и это дело он знал, как,
наверно, все, за что брался. Выяснилось, что он еще умеет строить дома,
складывать печи, а в армии он сапожничал. Но большую часть его
немногословного рассказа я пропустил мимо ушей, потому что меня мучила
бестактная и глупая мысль: как же это могло случиться, что у маленьких
родителей (а он сам сказал, что и отец и мать у него были маленького
роста) мог родиться такой исполин. Бывает, привяжется какая-нибудь
дурацкая мысль и не дает покоя. Может быть, именно потому, что она
дурацкая и совсем несущественная. Так было и со мной на этот раз. Я все
думал, удивлялся и качал головой. Не мог же я спросить его самого, да и
откуда ему было знать, если даже мудрые доктора наук точно не знают, что и
как происходит с этими самыми генами и хромосомами.
Когда на следующее утро я уходил от него и моя рука при прощании
утонула в его огромной ручище, я еще думал об этом, но почти сразу же и
забыл, как только оказался на дороге, которая шла между можжевельниками. И
я еще раз открыл для себя, что можжевельник - чудесное дерево, что группы
валунов могут быть очень декоративными, что вылезающие по краям дороги на
поверхность куски плитняка, между которыми лиловеет чебрец, достойны того,
чтобы их запомнить. Я думал еще о том, что человек мог бы сфотографировать
памятью все пройденные им красивые места со всеми деталями и видеть потом
только красочные воспоминания и красочные сны. И эти мысли вытеснили у
меня из головы загадку: как это у маленьких родителей может быть такой
гигантский сын.
Однако недели через две эта проблема снова вернулась на повестку дня,
как говорится, со всей остротой, когда я совсем неожиданно попал на
пиршество по поводу то ли рождения младенца, то ли крестин к своим
родственникам, живущим километрах в двадцати от этой бухты. Я оказался там
к тому времени, когда гости находились уже в приподнятом настроении. Пиво
было крепкое, еда обильная, разговор становился все громче, а мой сосед по
столу, и к тому же дальний родственник, семидесятилетний старикан,
все-таки не был доволен ходом дела. Он несколько раз принимался брюзжать,
правда, из вежливости, вполголоса.
- Какие же это крестины... Ну да, ешь-пей сколько влезет, а вот ничего
не произошло и не происходит. Наверняка и не произойдет.
- Как же не произошло? Ребенок же народился. Не у каждого мужчины это
происходит, - отважился я возразить ему.
- Подумаешь, происшествие! В прежние времена таких происшествий
побольше было. Кое у кого дак излишне много... - блекотал старик, давясь
от смеха, кашлял свистящими легкими и продолжал: - В прежние времена дети
шли один за одним и всем справляли крестины. И пока они длились, все что
ни то да происходило. Нынче детей - один, два и обчелся, так что и шума
устраивать не стоит. Да и не происходит ничего на крестинах. Не
происходило и происходить не будет, - упрямо твердил он.
- Ну, а прежде-то что происходило, - подзадорил я, - ну, одни спьяну
начинали драться, затычку из пива выбивали или какую-нибудь шуточную песню
сочиняли, другие с ног валились носом в крапиву, да так и засыпали, ну,
кто-нибудь там с девушкой спал, - только и всего.
- Что ты, эдакое дерьмо, в прежних-то временах смыслишь? Не больше чем
свинья в воскресном дне! - сказал он мне от чистого сердца и с явным
удовольствием запил эти крепкие слова пивом. - А ты знаешь Большого Сейу?
- спросил он.
- Знаю, если ты имеешь в виду того, у бухты.
- Ну да, того самого. Другого Большого Сейу у нас нет.
У меня сразу возникла перед глазами та славная бухта, гигантская
каменная глыба и исполинский мужчина, которого я сравнивал с этим камнем.
И поскольку сейчас мне представился удобный случай обсудить эту бестактную
и глупую мысль, некогда пришедшую мне в голову, я тут же, прежде чем
разговор перешел на что-нибудь другое, спросил старика:
- Как же это Сейу вырос таким большим, если у него и отец и мать были
маленького роста?
- Кто это знает, как сделать ребенка, чтобы был большим или маленьким.
Да, отец и мать, оба у него были махонькие, от земли почти что и не
видать, и дед и бабка такие же, а Сейу вымахал в целую лачугу. До него в
семье было четверо детей и все девочки: и в длину и в ширину люди как
люди, с лица и всем прочим девушки что надо, теперь давно замужем...
Только отец страсть до чего хотел сына иметь, сказал, что, пока его не
будет, не отступится он от этого дела и не отступился-таки. Может, оттого,
что всю силу без остатка вложил в это желание, Сейу и получился такой
большой... Старик еще такую штуку устроил: выспросил у старух как да что и
под кровать положил топор. Может, и помогло, уж не знаю. Ну, да и растили
его... мальчишка уже давно черта поминал, а она ему все еще титьку совала.
Может, это подействовало, не могу сказать, а только вырос он громадный. Ты
вот, человек ученый, скажи-ка, что на этот счет наука-то говорит, этот ваш
тарвинисьм или кенетика?
Гляди-ка, чем старик закончил, подумал я про себя, а в ответ промямлил,
что, мол, это не моя область, я ее не знаю и что по поводу Сейу я и сам,
признаться, в неподобающем направлении ломал себе голову.
- Ну да, это наука больше по части ветеринаров да искусственного
осеменения. Они про это учили. У нас скотницы на курсы ездили, их там
тому-сему обучали. Одна баба привезла с собой книгу про разведение пород,
я ей оттудова несколько вечеров читал. Очки у меня были хорошие.
- А какое отношение Сейу имеет к тем, прежним крестинам? - напомнил я
соседу его излюбленную тему, от которой мы с нашими генетическими
рассуждениями ушли.
- Отношение? Да с ним самим такая история произошла, какая нынче уже
невозможна. Не может произойти, не происходит и не произойдет.
Да будет мне дозволено вкратце пересказать историю, которая нынче не
может произойти, не происходит и не произойдет.
Итак, в тесном домике возле прелестной бухты после четырех дочерей
родился наконец сын. Наверно, не стоит долго описывать, как радовались ему
родители, особенно отец. Можно себе представить, как он усмехнулся,
поглаживая топор под кроватью, и всех помогавших ему советом и делом
старух созвал на крестины. Или то, как варили пиво, которое на этот раз
должно было получиться особенно забористым (и получилось-таки, как потом
стало очевидно).
Крестины выдались на февраль, на самое холодное время. Земля была
укрыта толстым слоем снега, как это бывало в прежние времена. Вы только
посмотрите, каков у нас на севере можжевельник в феврале. Милые, такие же
свежие зеленые деревца, доверху укутанные снежной шубой, а между ними
сугробы, южные склоны которых уже плавятся на солнце. К вечеру они
покрываются ледяной ноздреватой корочкой с крохотными сосульками, и на
следующее утро все так искрится и сверкает на солнце, что лучше не
смотреть. На полянках бегают по снегу нежные, как вуаль, голубоватые тени,
перекрещиваются заячьи следы. А здесь по темно-синей тени кустов прыгает
пташка. Сюда насыпалась хвоя - должно быть, наверху кто-то клевал
можжевеловые ягоды, а рядом высовывается из снега дочиста обглоданная
головка позднего чертополоха.
Чуть подальше над снегом высится черная грудь древнего валуна, на
сумрачные брови надвинута высокая снежная шапка. Если ты заберешься на
него и посмотришь на северо-восток, перед глазами у тебя будет гладкий,
как стол, затянутый льдом залив, а дальше, насколько хватает глаз, под
ледяным покровом дремлет открытое море. Какой властный покой! Отдыхает
земля, переводит дыхание море! И если бы не зимняя, отмеченная пучками
соломы дорога, можно было бы подумать, что и люди под снежными крышами
только то и делают, что отдыхают: топят печи, готовят еду и размышляют о
том, что им удалось летом и что у них не получилось, рассматривают свои
большие бугристые руки и обдумывают, какую же работу поручить им весной,
когда море с ревом проснется, когда над полем опять заклубится на солнце
пар, когда запахнут можжевельники, когда зазвучат самозабвенный любовный
щебет и вскрики лесных и морских птиц, которыми наполнятся слух и сердце и
от которых можно потерять рассудок.
Однако у людей полного отдыха нет. Они делают свои дела, справляют
праздники. Гляди-ка, по этой зимней дороге лихо катит вереница
саней-розвальней. Это едут крестить малютку Сейу. От бухты до церкви
четырнадцать верст. Можжевельники сверкают на солнце, заиндевелые лошади
фыркают, и вовсю летит снежная пыль, когда на поворотах нога в сапоге или
валенке касается земли, чтобы накренившиеся сани не потеряли равновесия.
На последних дровнях двое веселых деловых мужчин, у них за спиной под
старой полостью какой-то выпуклый предмет. После младенца, недельного
Сейу, которого везут в церковь крестить, это самая важная вещь в санной
процессии: бочка пива. Двадцатипятиштофная. Панацея от мороза.
У церкви стряхнули с одежды солому, женщины скинули большие платки на
плечи. Отец младенца направился к попу на дом, из пивной бочки вытащили
затычку, и кувшин два раза обошел круг. Сваты чисто случайно нашли у себя
за пазухой какую-то бутылку. И она пошла по кругу. Потом явился поп, и все
направились в церковь.
Между прочим, нужно упомянуть о том, что мать в церковь не поехала. Она
еще не оправилась после родов, а поскольку все равно главная роль на
крестинах принадлежит кумовьям, то малютку доверили им и отцу.
Святое таинство крещения прошло, в общем, благополучно. Поскольку
церковь была не топлена, поп согласился только побрызгать младенца. Он
совершил помазание, нарек новоявленного раба божьего Алексеем (это и есть
по-эстонски Сейу), прочитал над ним свои сказы и пропел песни. И кумовья
вели себя достойно, хотя от пара, возносившегося из их ртов к покрытому
изморозью церковному оводу, шел запах более сильный, чем от ладана. И
только свечи в их сильных пятернях подозрительно дрожали. Одним словом,
все шло прекрасно. Даже крошечный Сейу не кричал и слишком много не писал.
С возвращением стали спешить, ибо путь был не близкий. Разумеется,
прежде чем тронуться, снова приложились к противоморозному снадобью из
двадцатипятиштофной бочки. Женщины на кухне у попа перепеленали крохотного
мужчину и сунули ему в ротик тряпичную соску, чтоб он легче пережил
наступающий голод (в это самое время за дверью поповской ризницы
улыбнулся, наверно, еще целый подойник пива). После чего снова пустили по
кругу кувшин. Потом еще раз повторили. Затем отвязали от коновязи коней и
пустились в обратный путь, новорожденного отправили с кумовьями, потому
что у них была самая лучшая лошадь.
Все шло отлично. Февральское солнце уже давно миновало самую высокую
точку своей короткой орбиты и теперь, когда кумовские сани въехали в
знакомый можжевельник, быстро катилось под гору. Остальных не было видно,
они на много отстали. Уже показался дом. Предвкушение теплой комнаты еще
больше подняло настроение, и из саней послышалось воодушевленное пение про
буер, который из-за мороза и тумана никак не мог попасть из Виртсу в
Куйвасту. Когда кумовья дошли до слов:

Шкипер бегал у дверей
и орал на трех парней, -

вдруг один из певцов замолк и круто остановил свою резвую лошадь.
- А где же третий парень? Куда девался младенец? - взревел он. -
Младенца нету!
- Так и есть, нету, - должен был признать второй. - Нету его.
- Вот ведь олух царя небесного, - ругался первый, - ты же его держал,
ты и потерял! У меня вожжи были. Где младенец?
- Значит, вывалился. Маленький больно, будто росинка... Я и не
заметил...
- Не заметил, - передразнил первый, - опять небось спал!
- Как это спал, ежели я пел, - оправдывался второй.
- Да ты и когда поешь, спать умеешь, - прикрикнул на него первый, и,
нужно сказать не без основания, потому что второй кум до того спать был
горазд, что однажды, накануне Иванова дня, когда ночи короткие, придя с
работы, уселся за стол поесть и стал обсасывать лещиную голову и за этим
занятием заснул. Поспит, пососет, опять поспит, опять пососет, пока
утреннее солнце не застало его в таком виде за столом, с головой леща во
рту. Ладно, куда ни шло, это бы и простить можно: человек усталый, головы
у лещей вкусные, ночь короткая. На этот раз дело посерьезнее. Пропал
младенец.
Оба кума мгновенно протрезвели. Лошадь завернули обратно, уселись
спинами друг к дружке, лицами к обочинам. Едут шагом, смотря изо всех сил,
глаза из орбит вылезают.
- Ей-богу вот, на этот раз я не спал, - оправдывался второй кум. - Я и
вправду поспать не прочь, а только уж ежели гулянка, так я не сплю. Охота
придет, так могу несколько суток напролет гулять, и ни в одном глазу сна
нету.
Сколько ни ехали, а младенца все не видать. У них аж внутри похолодело:
хороши кумовья, дите потеряли!
- Дальше уж быть не может! Когда петь начали, оно тут было, а вот как
припев пошел: "едем, едем, не доедем", стал я такт отбивать, тут, видно,
оно с саней и упрыгнуло...
Едут дальше, а младенца все нет как нет.
- Нет, уж тут он непременно должен быть, надо искать, не то мать может
слишком близко к сердцу принять, - вздыхал тот, что потерял.
- Молчи уж, старый сапог, - прикрикнул на него первый, и почти сразу
после этой выразительной фразы сани стали. Оба мужчины, как подброшенные
пружиной, выскочили из саней на снег и стали на колени у придорожной
канавы.
...Ах, можжевельник, ты вечнозеленое чудо-дерево! В твоих мягких
ветках, как в материнских объятиях, лежал ребеночек, так хорошо ты его
встретил!
Кумовья осторожно отогнули угол большого платка: дышит! Тихонечко
прижали два холодных носа к розовой щечке: теплая! Даже тряпичная соска
была крепко зажата у него в ротике и крохотная капелька слюны на крохотном
подбородке не замерзла. Значит - все в порядке!
К огромной радости кумовьев, найденный ребенок открыл свои глазенки с
расширенными зрачками. Взгляд у мальчика был устремлен на зимний
можжевельник, сверкавший и дышавший в алом свете заходящего солнца. Потом
скользнул по замерзшему заливу и морю за ним.
- Чего ты морозишь ребенка, сейчас же прикрой ему лицо платком, -
командовал первый кум и повернул лошадь в обратном направлении, потому что
вдали уже виднелись остальные сани.
Вот теперь это была поездка! С песнями въехали кумовья во двор к
новорожденному, с песнями внесли младенца в дом и вручили матери. Крошку
Сейу после этого приключения ждала теплая грудь, а счастливых кумовьев -
трехштофный жбан пива.
История про то, как загулявшие кумовья потеряли крестника, стала
известна в народе, когда Сайу уже ходил, - наверно, сами участники
выболтали где-нибудь за кружкой пива. В тот вечер про это не говорили,
только отец ребенка поинтересовался, почему это кумовья всего незадолго
перед остальными приехали. Ведь на что ходкая лошадь у них была!
- Ходкая - это да, да ей все до ветру ходить требовалось, -
оправдывался ее владелец.
- И каждый раз приходилось дугу сымать, чтоб колокольцы не звенели.
Животное молодое, может испугаться и до конца не сходить... Так ведь и
болезнь нажить недолго, - добавил кум, потерявший ребеночка.
Кстати, на этих крестинах он и вправду трое суток, не смыкая глаз,
гулял.
Гляди вот - на настоящих крестинах всегда что-нибудь да происходило. А
нынче ничего не происходит, не может произойти и не произойдет.
Да где уж тут происходить, детей-то ведь мало стало.


- А ты сам был ли на тех крестинах? - спросил я.
- Само собой, с чего бы мне не быть. Я в ту пору еще парень хоть куда
был.
- А не был ли ты часом одним из кумовьев?
- Не был, не был. С чего это ты вдруг спрашиваешь?
- Да просто так...