Страница:
Вскоре Лотрек закончил свои холсты для балагана. Когда ярмарка в Нейи открылась, Ла Гулю уже выступала на фоне панно Лотрека, которые сразу же обратили на себя внимание.
"Оба панно пользуются бешеным успехом!" - писал репортер "Фен дю сьекль", оценивая их как "необычное оформление". "Это великолепная шутка Тулуз-Лотрека, - утверждала "Ви паризьен", - художника весьма эксцентричного, которому вздумалось помалевать своей кистью в народном духе, озорно и непристойно. Это канкан в фресках, потрясающее виляние бедрами. Это танцулька! Кричащие цвета, невероятный рисунок. Но все это действительно забавно. Мало того, художник вложил своеобразную иронию в свое произведение, написав на первом плане Оскара Уайльда! Как хорошо, что есть на свете человек, которому наплевать на общественное мнение!"
Эти два панно были прощальным подарком художника танцовщице, выражением его признательности ей.
Ла Гулю и Лотрек были тесно связаны с яркой, но короткой славой Монмартра, хотя и продолжавшего существовать, но жившего уже прошлым и лаврами, которые принесли ему неистовая кадриль, песенки Брюана и шуточки Сали 2. Все это кануло в вечность. "Не повезло! - воскликнул какой-то элегантный господин у балагана Ла Гулю. - Вчера во время танца вдруг оголилась ее ляжка!"
1 "Уайльд наказан за то, что он вообразил, будто живет в Италии времен Возрождения или в Греции Сократа". - писал в "Ревю бланш" Анри де Ренье.
2 Сали умер в 1897 году, но уже за несколько месяцев до этого "Ша-Нуар" перестал существовать.
Как это обидно звучало после тех воплей: "Выше! Ла Гулю! Выше!", которые некогда гремели в "Мулен Руж".
Ах ты, мельница, ах, "Мулен Руж"!
Для кого мелешь ты, "Мулен Руж"?
То ль для смерти, а то ль для любви?
Для кого мелешь ты до зари?
Ла Гулю на эстраде балагана выделывала па своего "мавританского" танца. С тех пор как она дебютировала на Монмартре, прошло десять лет, почти день в день. Но сегодня снова художник приветствовал ее привычным жестом, подняв, словно ружье на караул, свою палку.
Вот они и опять встретились.
В последний раз.
Расставшись, они пошли каждый своей дорогой. Больше они уже не видели друг друга 1.
1 Ла Гулю опускалась все ниже и ниже. После того как она несколько раз "вяло подрыгала ножками" в "Жарден де Пари", она исполняла "танец живота" в балагане, затем выступала в роли борца, укротительницей зверей, купив двух пантер, четырех старых и хилых львов, гиену и меланхоличного медведя. Она стала уродлива, "до того толста, - писал Жан Лоррен, - что на ней трещало трико". Эти животные, хотя она кормила их плохо, сожрали все, что осталось от ее сбережений. Один из хищников во время ярмарки в Руане оторвал руку какому-то ребенку. Лишившись последнего зверя - он то ли погиб, то ли был продан, - Ла Гулю окончательно осталась не у дел. Дойдя до крайней степени нищеты, она вернулась на Монмартр и там, одетая в лохмотья, торговала у входа в ночные кабаки и у "Мулен Руж" цветами, конфетами, апельсинами. И пила. "Это жизнь моя плохая, - жаловалась она, - а сама я хорошая" В 1914 г. Жуаян, устроив большую ретроспективную выставку Лотрека, на которой должны были быть показаны и оба панно с ярмарки в Нейи, решил пригласить туда Ла Гулю. Он думал, что его выдумка будет иметь успех. "Но, - писал он, - увидев эту бесформенную тушу - не женщина, а какой-то бегемот! которая почти не помнила художника, называла его Тудузом, путая его с пошлым портретистом, я понял, что придется отказаться от мысли воскресить прошлое. Не все же можно воскресить через двадцать лет". В 1915 г. во время пожара сгорела часть "Мулен Руж". Ла Гулю иногда останавливалась у забора и сквозь щели разглядывала руины храма своей славы. После войны она еще появлялась на ярмарках. Пьер Лазарев рассказывает, что году в 1925-м он увидел балаган с огромной афишей: "Спешите видеть - знаменитая Ла Гулю из "Мулен Руж". "Зазывала пытался заманить любопытных, рассказывая некоторые подробности ее биографии... Выглядело же все очень убого. Поднялся занавес, и мы увидели толстую, расплывшуюся женщину в лохмотьях. На лице ее блуждала отвратительная улыбка... Ее не смущали наши взгляды. Не поворачивая головы, она сидела в углу эстрады на деревянном ящике, прихлебывая прямо из литровой бутылки красное вино. Выпив все, она от удовольствия щелкнула языком, вытерла рукой рот и, ухмыльнувшись, сплюнула на пол... Кто-то пытался вызвать в ней воспоминания: "Хорошее было времечко, а? Помнишь?" В ответ она, еле ворочая языком и хихикая между фразами, твердила: "Еще бы! Сколько шлюх было!.. Умора!" Ничего другого из нее вытянуть было нельзя. Не помогли никакие усилия". Затем Ла Гулю некоторое время работала горничной в одном из домов терпимости и наконец стала тряпичницей и нищенствовала в Сент-Уэне, парижском квартале, населенном беднотой. Она жила там в своем фургончике с собакой Риголо, последним и единственным ее утешением. От прошлой жизни у нее сохранился только кружевной лоскут, обрывок одной из ее пенящихся юбок, которым она "украсила серое от пыли окошечко". В январе 1929 г. она заболела, и ее отправили в больницу Ларибуазьер, где 30 января она умерла в возрасте около шестидесяти лет. Перед смертью она попросила позвать священника: "Отец, боженька простит меня? Я ведь Ла Гулю". В том же году оба панно, сделанные для нее Лотреком, были приобретены Люксембургским музеем.
У этих панно тоже есть своя биография
Примерно в 1900 г. Ла Гулю, будучи в нужде, продала их одному коллекционеру, доктору Вио. На аукционе, где распродавалась коллекция Вио, в 1907 г. панно были куплены за 5200 франков и затем переходили из одного собрания в другое, побывали в Скандинавии, вернулись обратно в Париж. В 1926 г. один торговец, собственностью которого они тогда являлись, решив, что легче продать холсты меньшего размера, не дрогнув, разрезал панно на восемь больших холстов и много маленьких. Художественные критики яростно восстали против такого вандализма, и в конце концов оба произведения были восстановлены и в 1929 г. куплены за 400 тыс франков Министерством изящных искусств. Переданные Лувру в 1947 г., они сейчас находятся в одном из залов "Же де Пом"
* * *
Лотрек недолго оставался в Париже. Ему уже не сиделось на одном месте. Едва состоялось открытие ярмарки в Нейи, как он умчался на побережье Ла-Манша, почувствовав необходимость "подремонтировать себя".
В фуражке и куртке капитана торгового флота с золотыми пуговицами, в сопровождении верного Детома, который своим внушительным видом охранял его от насмешек, он ковылял по порту Гранвиля, по улицам Динара. На пляже Лотрек в облегающей тельняшке принимал воинственные позы ("Я изображаю льва", - говорил он) и просил Гибера сфотографировать его. Что ж, одной карикатурой больше!
Случалось, он доставал из груды хлама в своей мастерской на улице Турлак какую-нибудь маску, напяливал ее себе на лицо: "Ведь правда, она недурна и на месте... Она меня совсем не уродует... просто меняет!" Бедный Лотрек!
В то лето он собирался побывать на юго-западе Франции, но ему так нравилось море, что он решил не тащиться через всю страну поездом, а сесть в Гавре на один из пароходов компании Уормс, обслуживающий линию на Дакар, и проплыть на нем вдоль берега до Бордо. Гибер сопровождал его.
Лотрек отплыл на "Чили". Пассажиров было мало, всего несколько человек. Лотрек вел себя по-хозяйски. В Гавре он закупил ящики изысканного вина, портвейна и оливкового масла. Путешествие превратилось в веселый пикник. Устроившись на кухне, как у себя дома, Лотрек требовал, чтобы пароход останавливался у бретонских рыбацких поселков, где можно запастись рыбой и другими дарами моря. Он готовил экипажу роскошные обеды, угощал их ухой по-бордоски и омарами по-американски. Без устали он нарезал омаров, рубил лук и разные травы, варил соусы, приправлял блюда томатом, перцем, коньяком или белым вином, словом, трудился не покладая рук.
Путешествие показалось ему слишком коротким. Когда они пришли в Бордо, Лотрек вдруг заметил одну пассажирку, на которую до тех пор не обратил внимания, так как был поглощен кулинарией.
Она привела его в восторг.
Эта женщина была сама грациозность. В маленькой соломенной шляпке, мило надвинутой на лоб, она лежала в шезлонге и задумчиво глядела вдаль. Какое соблазнительное создание! Ее шелковистые светлые волосы были собраны в низкий тяжелый пучок. В смягченном тентом свете вырисовывался ее тонкий профиль. Кто же она, эта лучезарная незнакомка?
Это была пассажирка из 54-й 1, жена колониального чиновника, ехавшая к мужу в Сенегал.
Лотрек великолепно понимал, что у него нет ни малейшей надежды на взаимность прелестной пассажирки. Но какое это имеет значение! Он поплывет с ней дальше, он будет тешить себя верой в то, что невозможное бывает возможным. Он будет вести себя так, будто... Он будет жить в прелестном мире, мире грез...
1 По-видимому, речь идет о 54-й каюте.
Гибер, хотя и привык к взбалмошным поступкам Лотрека, не верил в серьезность его намерений. Не верил до тех пор, пока "Чили" не снялся с якоря и не покинул Бордо. Итак, они плыли в Лиссабон. И впервые Гибер возмутился и запротестовал. Он твердо решил как можно скорее прервать этот непредвиденный вояж. На сей раз сумасбродство Лотрека перешло все пределы!
Гибер ворчит? Ну и пусть! Не обращая внимания на его упреки, Лотрек сидел на палубе и рисовал пассажирку из 54-й.
Легкими штрихами набрасывал он на бумаге ее мечтательное лицо, воплощение "покоя и счастья".
* * *
В Лиссабоне, как Лотрек ни уламывал Гибера, соблазняя его охотой на слонов, утверждая, что "четырнадцатилетние негритянки - великолепные любовницы, а опасность быть съеденным людоедами лишь увеличивает очарование любой экспедиции" 1, Гибер упрямо стоял на своем: у него нет никакого желания плыть в Дакар и он туда не поплывет. Ну, раз нет, значит, нет. И нечего говорить об этом. Они сошли в Лиссабоне, но, перед тем как покинуть судно, уговорили капитана, что тот пошлет из Сенегала в Париж телеграмму от их имени о том, что они благополучно прибыли в Африку.
1 Шауб-Кох.
Из Лиссабона Лотрек и Гибер поехали в Мадрид, где Лотрек побывал в музее Прадо, налюбовался там полотнами Веласкеса и Гойи. Но грезы кончились, пора возвращаться к действительности. Caballero! Caballero! Лотрек отправился на улицы дель Гато и де-лас-Инфантас - район Мадрида, где процветала проституция, - вдоль которых тянулись побеленные дома, казавшиеся особенно ослепительными на июльском солнце. Из-за красных, желтых и оранжевых штор тянулись руки, высовывались головы с черными нечесаными волосами, с вколотыми в них алыми цветами. Caballero! Caballero! На стенах в публичных домах висели портреты тореадоров.
Внезапно Лотреку все надоело, все стало раздражать его. Нищета этих мадридских улиц, откровенное заманивание клиентов (здесь даже полицейские помогают проституткам), грязь, корыстная лесть, слишком откровенная продажность женщин - все это вызывало в нем омерзение. Он покинул Мадрид с непреодолимым отвращением к накрашенным Кармен с их помпонами и красными гвоздиками в волосах. Проехав до Толедо, где он получил большое удовольствие от полотна Эль Греко "Похороны графа Оргаса", Лотрек вместе с Гибером сел в поезд на Бордо 1.
1 Обычно, вслед за Жуаяном, все относят поездку в Лиссабон и Мадрид к 1896 г., однако пассажирка из 54-й послужила Лотреку моделью для плаката, который в феврале 1896 г. уже был выставлен в "Свободной эстетике" в Брюсселе; кроме того, существует рисунок Лотрека "В поезде Мадрид-Бордо", сделанный в августе 1895 г.
В Бордо Лотрек с нескрываемой радостью пошел на улицу Пессак, в французские публичные дома. Там он сделал несколько набросков пером женских головок, а также ряд непристойных рисунков, в которых не пощадил Гибера.
Конец этого бурного лета Лотрек провел в Tocca и Мальроме. Там он немного рисовал и писал, но больше отдыхал.
В последние летние дни в Мальроме, лежа в большом плетеном кресле, он размышлял.
Воздух был так мягок, вечер спокоен. Женщины с улицы Пессак, с улицы Мулен, мадридские проститутки, звуки органчиков, стук кастаньет. О, любовь, о, "настоящая жизнь", о, пассажирка из 54-й!
Сколько желанных женщин прошло мимо! Вместо любви он знал лишь подделку. Как ему бывало больно, когда женщина, отказывая ему в любви, из жалости говорила ласковые слова, которые ранили его больше, чем самая откровенная грубость. А какое он испытывал счастье, если та, о которой он мечтал сам, но был отвергнут, отдавала свою любовь его другу. У него было такое чувство, будто частица этой любви перепадала ему, и он как бы вдыхал ее аромат.
Лежа в большом плетеном кресле, прикрыв глаза, Лотрек размышлял.
С прогулки возвращались всадники, лошади ржали на лугу.
Маленькое Сокровище! Как давно это было!
Глоток за глотком Лотрек пьет абсент, хотя каждая капля для него - яд.
Он уже почти пьян. Его глаза затуманиваются.
Он поднимает с земли лягушку и прижимает ее к губам.
III
АУТОДАФЕ
Надо уставать, уставать до предела, чтобы поскорее насладиться жизнью и умереть.
Жюль Ренар. "Дневник"
В одних трусах, с бакланом в ивовой корзине и клеткой с испуганным филином за спиной - в таком виде в один прекрасный день (это было в 1894 г.) из товарного вагона в Альби вышел граф Альфонс, вызвав тем самым крайнее удивление и возмущение своего брата Шарля. Стояла жара, и граф Альфонс не нашел ничего лучшего, как снять с себя костюм - по его словам, он стал ему узок - и выбросить его на железнодорожную насыпь.
С этого памятного приезда граф Альфонс поселился со своими птицами в башне замка Боск. Он развлекал горожан эксцентричными поступками. В рубашке навыпуск, в старой фетровой шляпе, в туфлях на веревочной подошве, он с помощью баклана ловил рыбу в Тарне. Ненавидя мосты, он решил обходиться без них и переправлялся через реку вплавь, если же вода была слишком холодной, то вброд, делая для этого большой крюк.
С братом он не общался. Еду для него и птиц ставили в корзину, которую лебедкой поднимали к его окну. Если графу Альфонсу нужно было что-то сообщить брату, он делал это письменно.
"Дорогой друг, наши отец и мать выбрали тебе имя очень неудачно. Они должны были предвидеть, что некоторые люди будут избегать обращения "дорогой Шарль" 1, ибо такое сочетание режет ухо.
1 "Дорогой Шарль" по-французски звучит Cher Charles (Шер Шарль). Прим. пер.
Однако я пишу тебе не для того, чтобы выразить соболезнование по поводу этой оплошности наших родителей, отнюдь нет. Я хочу сказать тебе другое. Я охотно допускаю, что твой кучер может спутать кобылу с конем, но нахожу возмутительным, что он не отличает крысу от мыши. Я приказал ему поставлять мне мышей для моего филина, а он присылает крыс. Мой филин не из Тюрингии, где его собратья едят все, он увидел свет, вернее, тьму, в Перигоре, в районе, где и животные и люди привыкли к изысканной пище. Итак, прикажи Леону класть в мою корзину мышей.
Твой любящий брат А. 1"
Причуды "любящего брата" раздражали Шарля, однако живопись племянника казалась ему еще более кощунственной. Его мазня оскорбляла нравственность и религию.
И вот в 1895 году, в одно из воскресений, Шарль собрал во дворе Боска несколько свидетелей и торжественно, на костре из виноградных лоз, сжег восемь холстов Лотрека, заявив, что отныне "эти непристойности не будут больше пятнать его замок".
Лотрек, казалось, отнесся к этому аутодафе философски. Он даже нашел забавным, что Шарль счел нужным вызвать свидетелей. "Колбасника и столяра", - смеялся он 2.
1 Приводится Францем Туссеном в "Изысканных чувствах".
2 Мэри Тапье де Селейран в книге "Наш дядя Лотрек" опровергает факт сожжения холстов. "Существует. - пишет она, - так много поразительных выдумок, что на них не стоит обращать внимания. Лотрек смеялся над этими выдумками". Я же привожу эту историю в таком виде, в каком она была подробно описана Францем Туссеном. Последний был сыном полковника Туссена, который вместе с де Лапортальером и Шарлем де Монтазе был среди свидетелей. Франц Туссен называет еще несколько имен, но некоторые знатные горожане среди них Жюльен де Лагонд, владелец "Нувелист". и Гюстав де Лапануз отрицали этот факт. Относительно замечания Лотрека можно сказать, что оно было упомянуто Полем Леклерком, который в своей книге воспоминаний "Вокруг Тулуз-Лотрека" тоже рассказывает о сожжении холстов. По его словам, об этом ему рассказал сам Лотрек, который тогда же и выразил свое отношение к этой истории теми самыми словами, которые я процитировал.
Что же это? Безразличие к своим творениям? Или же и здесь, как и всегда, он шуткой, смехом хотел скрыть свою грусть? А может быть, он просто устал? Ведь если говорить честно, живопись ничего не заменила. К чему же тогда писать? "Ноги она мне не вернет", "пишу за неимением лучшего...". Но эти высказывания разочарованного человека тут же, минуту, секунду спустя, опровергались лихорадочной деятельностью, непреодолимым желанием запечатлеть то, что увидел глаз, и когда Лотрек достигал этого, он чувствовал удовлетворение. И все же грусть, вырывавшая у него подобные высказывания, оставалась: она таилась, как ручеек, который течет под землей и нет-нет да вдруг вырвется родничком наружу. Живопись ничего не заменила. Что она заменила Ван Гогу? Каждое произведение художника - это какой-то страшный отросток, который отпочковывается от человека и живет за его счет, ничего не давая взамен, если не считать пустого тщеславия, что вот я, мол, породил его. Зачем все это? Надоело...
Ну и что из того, что несколько картин сожгли? Ну и что из того, что какие-то там Детай, Жером и Вибер жалят его исподтишка? Эти трое входили в жюри конкурса плакатистов, организованного в сентябре галереей "Буссо и Валадон". Нужно было отобрать плакат для рекламы в Америке труда профессора Слоана "История Наполеона". Композиция Лотрека была отклонена, и тогда художник показал ее специалисту по истории Наполеона Фредерику Массону. Чего только ему не пришлось выслушать! Оказывается, фиолетовый цвет - это "печать декадентства", а те, кто, как Лотрек, осмеливаются пользоваться им, - "анархисты, которых следует расстрелять" 1. Но все это не трогало Лотрека. Его драма заключалась в другом.
1 Процитировано Жуаяном.
Он с остервенением снова набрасывается на работу, погружается в развлечения, кидается в водоворот жизни. Он не из тех, кто долго огорчается. Надо смеяться. "Надо... Что?" Не жизнь, а калейдоскоп. Кафе "Вебер". Улица Мулен. Мастерская. "Айриш энд америкен бар". Сон в фиакре. Бары и дома терпимости. Коктейли и проститутки. Безумный водоворот закручивает его все сильнее.
За зиму художник завершил довольно большое полотно - "Тристан Бернар на велодроме Бюффало". Это произведение - такая же дань велосипедному спорту, как "Марсель Лендер, танцующая болеро" - дань театру. Теперь подготовительная работа у Лотрека занимает гораздо меньше времени, чем раньше. "Инкубационный период" длится всего несколько месяцев, а иногда и несколько недель.
Он работает как-то рывками, судорожно, бросается от одного к другому. Он нарисовал на литографских камнях сцены в "Фоли Бержер", в "Пале де глас", Лендер в "Сыне Аретена", лондонские впечатления, певицу Анну Хельд, иллюстрировал две программы - "Саломею" Уайльда и "Рафаэля" Коолюса, премьеры которых состоялись в театре "Эвр" в феврале, плакат с объявлением о печатании романа с продолжением "Набат" в "Депеш де Тулуз". Для апрельского Салона ста Лотрек создал еще один плакат, на котором он снова изобразил пассажирку из 54-й, написав ее в тонком, изысканном колорите. После этого он вновь вернулся к проституткам. Одно время он, по совету Жуаяна, собирался иллюстрировать "Проститутку Элизу" Эдмона Гонкура и даже сделал несколько рисунков и акварельных набросков на полях книги, но потом охладел к этой работе и предпочел составить альбом литографий, посвященный обитательницам домов терпимости.
Этот альбом должен был состоять из десяти листов, объединенных под коротким названием "Проститутка". Однако вскоре Лотрек придумал другое название, которое гораздо удачнее выражало его собственное, особое отношение к миру проституток: "Они". Этим словом Лотрек объединял всех женщин вообще, безо всякого различия. Выбрав такое название, он тем самым хотел как можно ярче подчеркнуть, что лично он не видит никакой разницы между проститутками и всеми остальными женщинами, что этой разницы просто не существует 1.
В этой серии литографий Лотрек изобразил Ша-Ю-Као, единственную танцовщицу в "Мулен Руж", о которой с похвалой отзывался Валентин Бескостный. Ша-Ю-Као выступала клоуном в "Новом цирке" и танцевала в кабаре Оллера. Лотрек уже раз изобразил ее: нежно обнявшись с подругой, она танцует вальс 2. За последние месяцы он сделал с нее много этюдов, написал ее в цирковом костюме - в шароварах до колен, в лифе с пышными оборками и большом белом остроконечном колпаке, украшенном желтыми лентами.
Возможно, что интерес к Ша-Ю-Као вызван был увлечением художника лесбиянками. "Господин Анри" стал своим человеком не только на улице Мулен, но и завсегдатаем одного из баров на улице Бреда - сегодня она переименована в улицу Анри Монье, недалеко от площади Пигаль. В "Ла сури" собиралась стайка женщин, которых изолировало от мира и объединяло друг с другом общее извращение. Они приходили сюда "семьями" 3. Содержательница бара, некая мадам Пальмир, полная, добрая женщина, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление и была в чем-то похожа на своего маленького бульдога Бубуля. Шери-Бубуль был поразительным существом. Он ненавидел женский пол и, дико ревнуя свою хозяйку, норовил вцепиться в икры клиенток или как следует "полить" их.
1 Жан Адемар, говоря о том, как родилось название альбома, утверждает, что некоторые друзья Лотрека разделяли его убеждения. Он приводит цитату из "Мемуаров степенного молодого человека" Тристана Бернара: "Лежа на обитом репсом диване, Даниэль наблюдал за деятельностью весьма упитанной особы, которую, если забыть, что она почти голая, можно было принять за обыкновенную горничную - так она проворно орудовала разными кувшинами и ведрами".
2 "Вальсирующие женщины".
3 Леклерк.
В этот специфический бар иногда забредали мужчины, но, увидев "субчиков" с полным отсутствием растительности на щеках, "одетых в строгие пиджаки, в рубашки с накрахмаленными воротничками" 1, они там долго не задерживались. А Лотреку атмосфера бара пришлась по вкусу. Женщина и любовь, какой бы облик они ни принимали и где бы он с ними ни сталкивался, всегда околдовывали его. Он напоминал ночных бабочек, которые преодолевают огромные пространства, привлеченные запахом бабочки-самки.
Он упивался порочной атмосферой "Ла сури" - "Ла тури" произносил он. Здесь он чувствовал себя, как всегда в женском обществе, непринужденно и естественно. Одни из этих женщин были мужеподобны, коротко подстрижены и носили галстуки, другие - подчеркнуто женственные, томные, драпировались в кричащие хламиды.
Парочки кокетничали, ссорились, мирились, ворковали, играли в карты или в кости и без умолку болтали. Все курили. Кто - толстые сигары, кто восточные сигареты. Пепельницы наполнялись окурками со следами губной помады. Вот одна из клиенток, наркоманка с расширенными зрачками, достает из сумочки шприц и направляется в туалет. Воздух в кафе насыщен алкоголем, мускусом, амброй и пачулями, струятся запахи морфия и эфира. В уголке сидит старуха с дряблым пожелтевшим лицом, покрытым штукатуркой косметики, и с похотливой улыбкой сладострастно гладит коленку совсем юной девице, которую привело сюда извращенное любопытство, - одна из тех, кто "украшается пороком, как шляпкой с цветком" 2.
"Женщина, влюбленная в другую, - говорит Лотрек, - самое безумное существо". Глаза старухи горят. Лотрек в своей стихии. Он наблюдает и рисует. Польщенные вниманием художника посетительницы "Ла сури" охотно позируют. Они советуются с ним, просят его быть посредником. Они приняли его в свою среду. Да это и понятно - он такой же изгой, как и они.
Лотрек не довольствовался зрелищем "Ла сури". Время от времени он "организует сладострастные спектакли... сапфические сеансы" 3. Он приглашает одну из лесбиянок из "Ла сури", по прозвищу Жаба, в дом свиданий на улице Миромениль, знакомит ее с другими девицами, а сам становится "страстным наблюдателем" 4 их любовных ласк.
1 Там же.
2 Варно.
3 Шауб-Кох.
4 Там же.
* * *
Пока Лотрек проводил время среди лесбиянок (кстати, он очень скоро к ним остыл), Жуаян готовил к январю 1896 года новую большую выставку работ Лотрека.
Жуаян уже два года сотрудничал с Мишелем Манзи, специалистом по хромотиполитографии, который тоже работал у "Буссо и Валадон". Жуаян и Манзи выставили произведения Лотрека в небольшом затененном акациями здании XVIII века на улице Форест, 9, который принадлежал галерее.
"Оба панно пользуются бешеным успехом!" - писал репортер "Фен дю сьекль", оценивая их как "необычное оформление". "Это великолепная шутка Тулуз-Лотрека, - утверждала "Ви паризьен", - художника весьма эксцентричного, которому вздумалось помалевать своей кистью в народном духе, озорно и непристойно. Это канкан в фресках, потрясающее виляние бедрами. Это танцулька! Кричащие цвета, невероятный рисунок. Но все это действительно забавно. Мало того, художник вложил своеобразную иронию в свое произведение, написав на первом плане Оскара Уайльда! Как хорошо, что есть на свете человек, которому наплевать на общественное мнение!"
Эти два панно были прощальным подарком художника танцовщице, выражением его признательности ей.
Ла Гулю и Лотрек были тесно связаны с яркой, но короткой славой Монмартра, хотя и продолжавшего существовать, но жившего уже прошлым и лаврами, которые принесли ему неистовая кадриль, песенки Брюана и шуточки Сали 2. Все это кануло в вечность. "Не повезло! - воскликнул какой-то элегантный господин у балагана Ла Гулю. - Вчера во время танца вдруг оголилась ее ляжка!"
1 "Уайльд наказан за то, что он вообразил, будто живет в Италии времен Возрождения или в Греции Сократа". - писал в "Ревю бланш" Анри де Ренье.
2 Сали умер в 1897 году, но уже за несколько месяцев до этого "Ша-Нуар" перестал существовать.
Как это обидно звучало после тех воплей: "Выше! Ла Гулю! Выше!", которые некогда гремели в "Мулен Руж".
Ах ты, мельница, ах, "Мулен Руж"!
Для кого мелешь ты, "Мулен Руж"?
То ль для смерти, а то ль для любви?
Для кого мелешь ты до зари?
Ла Гулю на эстраде балагана выделывала па своего "мавританского" танца. С тех пор как она дебютировала на Монмартре, прошло десять лет, почти день в день. Но сегодня снова художник приветствовал ее привычным жестом, подняв, словно ружье на караул, свою палку.
Вот они и опять встретились.
В последний раз.
Расставшись, они пошли каждый своей дорогой. Больше они уже не видели друг друга 1.
1 Ла Гулю опускалась все ниже и ниже. После того как она несколько раз "вяло подрыгала ножками" в "Жарден де Пари", она исполняла "танец живота" в балагане, затем выступала в роли борца, укротительницей зверей, купив двух пантер, четырех старых и хилых львов, гиену и меланхоличного медведя. Она стала уродлива, "до того толста, - писал Жан Лоррен, - что на ней трещало трико". Эти животные, хотя она кормила их плохо, сожрали все, что осталось от ее сбережений. Один из хищников во время ярмарки в Руане оторвал руку какому-то ребенку. Лишившись последнего зверя - он то ли погиб, то ли был продан, - Ла Гулю окончательно осталась не у дел. Дойдя до крайней степени нищеты, она вернулась на Монмартр и там, одетая в лохмотья, торговала у входа в ночные кабаки и у "Мулен Руж" цветами, конфетами, апельсинами. И пила. "Это жизнь моя плохая, - жаловалась она, - а сама я хорошая" В 1914 г. Жуаян, устроив большую ретроспективную выставку Лотрека, на которой должны были быть показаны и оба панно с ярмарки в Нейи, решил пригласить туда Ла Гулю. Он думал, что его выдумка будет иметь успех. "Но, - писал он, - увидев эту бесформенную тушу - не женщина, а какой-то бегемот! которая почти не помнила художника, называла его Тудузом, путая его с пошлым портретистом, я понял, что придется отказаться от мысли воскресить прошлое. Не все же можно воскресить через двадцать лет". В 1915 г. во время пожара сгорела часть "Мулен Руж". Ла Гулю иногда останавливалась у забора и сквозь щели разглядывала руины храма своей славы. После войны она еще появлялась на ярмарках. Пьер Лазарев рассказывает, что году в 1925-м он увидел балаган с огромной афишей: "Спешите видеть - знаменитая Ла Гулю из "Мулен Руж". "Зазывала пытался заманить любопытных, рассказывая некоторые подробности ее биографии... Выглядело же все очень убого. Поднялся занавес, и мы увидели толстую, расплывшуюся женщину в лохмотьях. На лице ее блуждала отвратительная улыбка... Ее не смущали наши взгляды. Не поворачивая головы, она сидела в углу эстрады на деревянном ящике, прихлебывая прямо из литровой бутылки красное вино. Выпив все, она от удовольствия щелкнула языком, вытерла рукой рот и, ухмыльнувшись, сплюнула на пол... Кто-то пытался вызвать в ней воспоминания: "Хорошее было времечко, а? Помнишь?" В ответ она, еле ворочая языком и хихикая между фразами, твердила: "Еще бы! Сколько шлюх было!.. Умора!" Ничего другого из нее вытянуть было нельзя. Не помогли никакие усилия". Затем Ла Гулю некоторое время работала горничной в одном из домов терпимости и наконец стала тряпичницей и нищенствовала в Сент-Уэне, парижском квартале, населенном беднотой. Она жила там в своем фургончике с собакой Риголо, последним и единственным ее утешением. От прошлой жизни у нее сохранился только кружевной лоскут, обрывок одной из ее пенящихся юбок, которым она "украсила серое от пыли окошечко". В январе 1929 г. она заболела, и ее отправили в больницу Ларибуазьер, где 30 января она умерла в возрасте около шестидесяти лет. Перед смертью она попросила позвать священника: "Отец, боженька простит меня? Я ведь Ла Гулю". В том же году оба панно, сделанные для нее Лотреком, были приобретены Люксембургским музеем.
У этих панно тоже есть своя биография
Примерно в 1900 г. Ла Гулю, будучи в нужде, продала их одному коллекционеру, доктору Вио. На аукционе, где распродавалась коллекция Вио, в 1907 г. панно были куплены за 5200 франков и затем переходили из одного собрания в другое, побывали в Скандинавии, вернулись обратно в Париж. В 1926 г. один торговец, собственностью которого они тогда являлись, решив, что легче продать холсты меньшего размера, не дрогнув, разрезал панно на восемь больших холстов и много маленьких. Художественные критики яростно восстали против такого вандализма, и в конце концов оба произведения были восстановлены и в 1929 г. куплены за 400 тыс франков Министерством изящных искусств. Переданные Лувру в 1947 г., они сейчас находятся в одном из залов "Же де Пом"
* * *
Лотрек недолго оставался в Париже. Ему уже не сиделось на одном месте. Едва состоялось открытие ярмарки в Нейи, как он умчался на побережье Ла-Манша, почувствовав необходимость "подремонтировать себя".
В фуражке и куртке капитана торгового флота с золотыми пуговицами, в сопровождении верного Детома, который своим внушительным видом охранял его от насмешек, он ковылял по порту Гранвиля, по улицам Динара. На пляже Лотрек в облегающей тельняшке принимал воинственные позы ("Я изображаю льва", - говорил он) и просил Гибера сфотографировать его. Что ж, одной карикатурой больше!
Случалось, он доставал из груды хлама в своей мастерской на улице Турлак какую-нибудь маску, напяливал ее себе на лицо: "Ведь правда, она недурна и на месте... Она меня совсем не уродует... просто меняет!" Бедный Лотрек!
В то лето он собирался побывать на юго-западе Франции, но ему так нравилось море, что он решил не тащиться через всю страну поездом, а сесть в Гавре на один из пароходов компании Уормс, обслуживающий линию на Дакар, и проплыть на нем вдоль берега до Бордо. Гибер сопровождал его.
Лотрек отплыл на "Чили". Пассажиров было мало, всего несколько человек. Лотрек вел себя по-хозяйски. В Гавре он закупил ящики изысканного вина, портвейна и оливкового масла. Путешествие превратилось в веселый пикник. Устроившись на кухне, как у себя дома, Лотрек требовал, чтобы пароход останавливался у бретонских рыбацких поселков, где можно запастись рыбой и другими дарами моря. Он готовил экипажу роскошные обеды, угощал их ухой по-бордоски и омарами по-американски. Без устали он нарезал омаров, рубил лук и разные травы, варил соусы, приправлял блюда томатом, перцем, коньяком или белым вином, словом, трудился не покладая рук.
Путешествие показалось ему слишком коротким. Когда они пришли в Бордо, Лотрек вдруг заметил одну пассажирку, на которую до тех пор не обратил внимания, так как был поглощен кулинарией.
Она привела его в восторг.
Эта женщина была сама грациозность. В маленькой соломенной шляпке, мило надвинутой на лоб, она лежала в шезлонге и задумчиво глядела вдаль. Какое соблазнительное создание! Ее шелковистые светлые волосы были собраны в низкий тяжелый пучок. В смягченном тентом свете вырисовывался ее тонкий профиль. Кто же она, эта лучезарная незнакомка?
Это была пассажирка из 54-й 1, жена колониального чиновника, ехавшая к мужу в Сенегал.
Лотрек великолепно понимал, что у него нет ни малейшей надежды на взаимность прелестной пассажирки. Но какое это имеет значение! Он поплывет с ней дальше, он будет тешить себя верой в то, что невозможное бывает возможным. Он будет вести себя так, будто... Он будет жить в прелестном мире, мире грез...
1 По-видимому, речь идет о 54-й каюте.
Гибер, хотя и привык к взбалмошным поступкам Лотрека, не верил в серьезность его намерений. Не верил до тех пор, пока "Чили" не снялся с якоря и не покинул Бордо. Итак, они плыли в Лиссабон. И впервые Гибер возмутился и запротестовал. Он твердо решил как можно скорее прервать этот непредвиденный вояж. На сей раз сумасбродство Лотрека перешло все пределы!
Гибер ворчит? Ну и пусть! Не обращая внимания на его упреки, Лотрек сидел на палубе и рисовал пассажирку из 54-й.
Легкими штрихами набрасывал он на бумаге ее мечтательное лицо, воплощение "покоя и счастья".
* * *
В Лиссабоне, как Лотрек ни уламывал Гибера, соблазняя его охотой на слонов, утверждая, что "четырнадцатилетние негритянки - великолепные любовницы, а опасность быть съеденным людоедами лишь увеличивает очарование любой экспедиции" 1, Гибер упрямо стоял на своем: у него нет никакого желания плыть в Дакар и он туда не поплывет. Ну, раз нет, значит, нет. И нечего говорить об этом. Они сошли в Лиссабоне, но, перед тем как покинуть судно, уговорили капитана, что тот пошлет из Сенегала в Париж телеграмму от их имени о том, что они благополучно прибыли в Африку.
1 Шауб-Кох.
Из Лиссабона Лотрек и Гибер поехали в Мадрид, где Лотрек побывал в музее Прадо, налюбовался там полотнами Веласкеса и Гойи. Но грезы кончились, пора возвращаться к действительности. Caballero! Caballero! Лотрек отправился на улицы дель Гато и де-лас-Инфантас - район Мадрида, где процветала проституция, - вдоль которых тянулись побеленные дома, казавшиеся особенно ослепительными на июльском солнце. Из-за красных, желтых и оранжевых штор тянулись руки, высовывались головы с черными нечесаными волосами, с вколотыми в них алыми цветами. Caballero! Caballero! На стенах в публичных домах висели портреты тореадоров.
Внезапно Лотреку все надоело, все стало раздражать его. Нищета этих мадридских улиц, откровенное заманивание клиентов (здесь даже полицейские помогают проституткам), грязь, корыстная лесть, слишком откровенная продажность женщин - все это вызывало в нем омерзение. Он покинул Мадрид с непреодолимым отвращением к накрашенным Кармен с их помпонами и красными гвоздиками в волосах. Проехав до Толедо, где он получил большое удовольствие от полотна Эль Греко "Похороны графа Оргаса", Лотрек вместе с Гибером сел в поезд на Бордо 1.
1 Обычно, вслед за Жуаяном, все относят поездку в Лиссабон и Мадрид к 1896 г., однако пассажирка из 54-й послужила Лотреку моделью для плаката, который в феврале 1896 г. уже был выставлен в "Свободной эстетике" в Брюсселе; кроме того, существует рисунок Лотрека "В поезде Мадрид-Бордо", сделанный в августе 1895 г.
В Бордо Лотрек с нескрываемой радостью пошел на улицу Пессак, в французские публичные дома. Там он сделал несколько набросков пером женских головок, а также ряд непристойных рисунков, в которых не пощадил Гибера.
Конец этого бурного лета Лотрек провел в Tocca и Мальроме. Там он немного рисовал и писал, но больше отдыхал.
В последние летние дни в Мальроме, лежа в большом плетеном кресле, он размышлял.
Воздух был так мягок, вечер спокоен. Женщины с улицы Пессак, с улицы Мулен, мадридские проститутки, звуки органчиков, стук кастаньет. О, любовь, о, "настоящая жизнь", о, пассажирка из 54-й!
Сколько желанных женщин прошло мимо! Вместо любви он знал лишь подделку. Как ему бывало больно, когда женщина, отказывая ему в любви, из жалости говорила ласковые слова, которые ранили его больше, чем самая откровенная грубость. А какое он испытывал счастье, если та, о которой он мечтал сам, но был отвергнут, отдавала свою любовь его другу. У него было такое чувство, будто частица этой любви перепадала ему, и он как бы вдыхал ее аромат.
Лежа в большом плетеном кресле, прикрыв глаза, Лотрек размышлял.
С прогулки возвращались всадники, лошади ржали на лугу.
Маленькое Сокровище! Как давно это было!
Глоток за глотком Лотрек пьет абсент, хотя каждая капля для него - яд.
Он уже почти пьян. Его глаза затуманиваются.
Он поднимает с земли лягушку и прижимает ее к губам.
III
АУТОДАФЕ
Надо уставать, уставать до предела, чтобы поскорее насладиться жизнью и умереть.
Жюль Ренар. "Дневник"
В одних трусах, с бакланом в ивовой корзине и клеткой с испуганным филином за спиной - в таком виде в один прекрасный день (это было в 1894 г.) из товарного вагона в Альби вышел граф Альфонс, вызвав тем самым крайнее удивление и возмущение своего брата Шарля. Стояла жара, и граф Альфонс не нашел ничего лучшего, как снять с себя костюм - по его словам, он стал ему узок - и выбросить его на железнодорожную насыпь.
С этого памятного приезда граф Альфонс поселился со своими птицами в башне замка Боск. Он развлекал горожан эксцентричными поступками. В рубашке навыпуск, в старой фетровой шляпе, в туфлях на веревочной подошве, он с помощью баклана ловил рыбу в Тарне. Ненавидя мосты, он решил обходиться без них и переправлялся через реку вплавь, если же вода была слишком холодной, то вброд, делая для этого большой крюк.
С братом он не общался. Еду для него и птиц ставили в корзину, которую лебедкой поднимали к его окну. Если графу Альфонсу нужно было что-то сообщить брату, он делал это письменно.
"Дорогой друг, наши отец и мать выбрали тебе имя очень неудачно. Они должны были предвидеть, что некоторые люди будут избегать обращения "дорогой Шарль" 1, ибо такое сочетание режет ухо.
1 "Дорогой Шарль" по-французски звучит Cher Charles (Шер Шарль). Прим. пер.
Однако я пишу тебе не для того, чтобы выразить соболезнование по поводу этой оплошности наших родителей, отнюдь нет. Я хочу сказать тебе другое. Я охотно допускаю, что твой кучер может спутать кобылу с конем, но нахожу возмутительным, что он не отличает крысу от мыши. Я приказал ему поставлять мне мышей для моего филина, а он присылает крыс. Мой филин не из Тюрингии, где его собратья едят все, он увидел свет, вернее, тьму, в Перигоре, в районе, где и животные и люди привыкли к изысканной пище. Итак, прикажи Леону класть в мою корзину мышей.
Твой любящий брат А. 1"
Причуды "любящего брата" раздражали Шарля, однако живопись племянника казалась ему еще более кощунственной. Его мазня оскорбляла нравственность и религию.
И вот в 1895 году, в одно из воскресений, Шарль собрал во дворе Боска несколько свидетелей и торжественно, на костре из виноградных лоз, сжег восемь холстов Лотрека, заявив, что отныне "эти непристойности не будут больше пятнать его замок".
Лотрек, казалось, отнесся к этому аутодафе философски. Он даже нашел забавным, что Шарль счел нужным вызвать свидетелей. "Колбасника и столяра", - смеялся он 2.
1 Приводится Францем Туссеном в "Изысканных чувствах".
2 Мэри Тапье де Селейран в книге "Наш дядя Лотрек" опровергает факт сожжения холстов. "Существует. - пишет она, - так много поразительных выдумок, что на них не стоит обращать внимания. Лотрек смеялся над этими выдумками". Я же привожу эту историю в таком виде, в каком она была подробно описана Францем Туссеном. Последний был сыном полковника Туссена, который вместе с де Лапортальером и Шарлем де Монтазе был среди свидетелей. Франц Туссен называет еще несколько имен, но некоторые знатные горожане среди них Жюльен де Лагонд, владелец "Нувелист". и Гюстав де Лапануз отрицали этот факт. Относительно замечания Лотрека можно сказать, что оно было упомянуто Полем Леклерком, который в своей книге воспоминаний "Вокруг Тулуз-Лотрека" тоже рассказывает о сожжении холстов. По его словам, об этом ему рассказал сам Лотрек, который тогда же и выразил свое отношение к этой истории теми самыми словами, которые я процитировал.
Что же это? Безразличие к своим творениям? Или же и здесь, как и всегда, он шуткой, смехом хотел скрыть свою грусть? А может быть, он просто устал? Ведь если говорить честно, живопись ничего не заменила. К чему же тогда писать? "Ноги она мне не вернет", "пишу за неимением лучшего...". Но эти высказывания разочарованного человека тут же, минуту, секунду спустя, опровергались лихорадочной деятельностью, непреодолимым желанием запечатлеть то, что увидел глаз, и когда Лотрек достигал этого, он чувствовал удовлетворение. И все же грусть, вырывавшая у него подобные высказывания, оставалась: она таилась, как ручеек, который течет под землей и нет-нет да вдруг вырвется родничком наружу. Живопись ничего не заменила. Что она заменила Ван Гогу? Каждое произведение художника - это какой-то страшный отросток, который отпочковывается от человека и живет за его счет, ничего не давая взамен, если не считать пустого тщеславия, что вот я, мол, породил его. Зачем все это? Надоело...
Ну и что из того, что несколько картин сожгли? Ну и что из того, что какие-то там Детай, Жером и Вибер жалят его исподтишка? Эти трое входили в жюри конкурса плакатистов, организованного в сентябре галереей "Буссо и Валадон". Нужно было отобрать плакат для рекламы в Америке труда профессора Слоана "История Наполеона". Композиция Лотрека была отклонена, и тогда художник показал ее специалисту по истории Наполеона Фредерику Массону. Чего только ему не пришлось выслушать! Оказывается, фиолетовый цвет - это "печать декадентства", а те, кто, как Лотрек, осмеливаются пользоваться им, - "анархисты, которых следует расстрелять" 1. Но все это не трогало Лотрека. Его драма заключалась в другом.
1 Процитировано Жуаяном.
Он с остервенением снова набрасывается на работу, погружается в развлечения, кидается в водоворот жизни. Он не из тех, кто долго огорчается. Надо смеяться. "Надо... Что?" Не жизнь, а калейдоскоп. Кафе "Вебер". Улица Мулен. Мастерская. "Айриш энд америкен бар". Сон в фиакре. Бары и дома терпимости. Коктейли и проститутки. Безумный водоворот закручивает его все сильнее.
За зиму художник завершил довольно большое полотно - "Тристан Бернар на велодроме Бюффало". Это произведение - такая же дань велосипедному спорту, как "Марсель Лендер, танцующая болеро" - дань театру. Теперь подготовительная работа у Лотрека занимает гораздо меньше времени, чем раньше. "Инкубационный период" длится всего несколько месяцев, а иногда и несколько недель.
Он работает как-то рывками, судорожно, бросается от одного к другому. Он нарисовал на литографских камнях сцены в "Фоли Бержер", в "Пале де глас", Лендер в "Сыне Аретена", лондонские впечатления, певицу Анну Хельд, иллюстрировал две программы - "Саломею" Уайльда и "Рафаэля" Коолюса, премьеры которых состоялись в театре "Эвр" в феврале, плакат с объявлением о печатании романа с продолжением "Набат" в "Депеш де Тулуз". Для апрельского Салона ста Лотрек создал еще один плакат, на котором он снова изобразил пассажирку из 54-й, написав ее в тонком, изысканном колорите. После этого он вновь вернулся к проституткам. Одно время он, по совету Жуаяна, собирался иллюстрировать "Проститутку Элизу" Эдмона Гонкура и даже сделал несколько рисунков и акварельных набросков на полях книги, но потом охладел к этой работе и предпочел составить альбом литографий, посвященный обитательницам домов терпимости.
Этот альбом должен был состоять из десяти листов, объединенных под коротким названием "Проститутка". Однако вскоре Лотрек придумал другое название, которое гораздо удачнее выражало его собственное, особое отношение к миру проституток: "Они". Этим словом Лотрек объединял всех женщин вообще, безо всякого различия. Выбрав такое название, он тем самым хотел как можно ярче подчеркнуть, что лично он не видит никакой разницы между проститутками и всеми остальными женщинами, что этой разницы просто не существует 1.
В этой серии литографий Лотрек изобразил Ша-Ю-Као, единственную танцовщицу в "Мулен Руж", о которой с похвалой отзывался Валентин Бескостный. Ша-Ю-Као выступала клоуном в "Новом цирке" и танцевала в кабаре Оллера. Лотрек уже раз изобразил ее: нежно обнявшись с подругой, она танцует вальс 2. За последние месяцы он сделал с нее много этюдов, написал ее в цирковом костюме - в шароварах до колен, в лифе с пышными оборками и большом белом остроконечном колпаке, украшенном желтыми лентами.
Возможно, что интерес к Ша-Ю-Као вызван был увлечением художника лесбиянками. "Господин Анри" стал своим человеком не только на улице Мулен, но и завсегдатаем одного из баров на улице Бреда - сегодня она переименована в улицу Анри Монье, недалеко от площади Пигаль. В "Ла сури" собиралась стайка женщин, которых изолировало от мира и объединяло друг с другом общее извращение. Они приходили сюда "семьями" 3. Содержательница бара, некая мадам Пальмир, полная, добрая женщина, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление и была в чем-то похожа на своего маленького бульдога Бубуля. Шери-Бубуль был поразительным существом. Он ненавидел женский пол и, дико ревнуя свою хозяйку, норовил вцепиться в икры клиенток или как следует "полить" их.
1 Жан Адемар, говоря о том, как родилось название альбома, утверждает, что некоторые друзья Лотрека разделяли его убеждения. Он приводит цитату из "Мемуаров степенного молодого человека" Тристана Бернара: "Лежа на обитом репсом диване, Даниэль наблюдал за деятельностью весьма упитанной особы, которую, если забыть, что она почти голая, можно было принять за обыкновенную горничную - так она проворно орудовала разными кувшинами и ведрами".
2 "Вальсирующие женщины".
3 Леклерк.
В этот специфический бар иногда забредали мужчины, но, увидев "субчиков" с полным отсутствием растительности на щеках, "одетых в строгие пиджаки, в рубашки с накрахмаленными воротничками" 1, они там долго не задерживались. А Лотреку атмосфера бара пришлась по вкусу. Женщина и любовь, какой бы облик они ни принимали и где бы он с ними ни сталкивался, всегда околдовывали его. Он напоминал ночных бабочек, которые преодолевают огромные пространства, привлеченные запахом бабочки-самки.
Он упивался порочной атмосферой "Ла сури" - "Ла тури" произносил он. Здесь он чувствовал себя, как всегда в женском обществе, непринужденно и естественно. Одни из этих женщин были мужеподобны, коротко подстрижены и носили галстуки, другие - подчеркнуто женственные, томные, драпировались в кричащие хламиды.
Парочки кокетничали, ссорились, мирились, ворковали, играли в карты или в кости и без умолку болтали. Все курили. Кто - толстые сигары, кто восточные сигареты. Пепельницы наполнялись окурками со следами губной помады. Вот одна из клиенток, наркоманка с расширенными зрачками, достает из сумочки шприц и направляется в туалет. Воздух в кафе насыщен алкоголем, мускусом, амброй и пачулями, струятся запахи морфия и эфира. В уголке сидит старуха с дряблым пожелтевшим лицом, покрытым штукатуркой косметики, и с похотливой улыбкой сладострастно гладит коленку совсем юной девице, которую привело сюда извращенное любопытство, - одна из тех, кто "украшается пороком, как шляпкой с цветком" 2.
"Женщина, влюбленная в другую, - говорит Лотрек, - самое безумное существо". Глаза старухи горят. Лотрек в своей стихии. Он наблюдает и рисует. Польщенные вниманием художника посетительницы "Ла сури" охотно позируют. Они советуются с ним, просят его быть посредником. Они приняли его в свою среду. Да это и понятно - он такой же изгой, как и они.
Лотрек не довольствовался зрелищем "Ла сури". Время от времени он "организует сладострастные спектакли... сапфические сеансы" 3. Он приглашает одну из лесбиянок из "Ла сури", по прозвищу Жаба, в дом свиданий на улице Миромениль, знакомит ее с другими девицами, а сам становится "страстным наблюдателем" 4 их любовных ласк.
1 Там же.
2 Варно.
3 Шауб-Кох.
4 Там же.
* * *
Пока Лотрек проводил время среди лесбиянок (кстати, он очень скоро к ним остыл), Жуаян готовил к январю 1896 года новую большую выставку работ Лотрека.
Жуаян уже два года сотрудничал с Мишелем Манзи, специалистом по хромотиполитографии, который тоже работал у "Буссо и Валадон". Жуаян и Манзи выставили произведения Лотрека в небольшом затененном акациями здании XVIII века на улице Форест, 9, который принадлежал галерее.