Страница:
Следующая картина представляла общенародное празднество в честь Белого Зайца. Зрители смеялись, видя, как старший брат Сажа, нелепый в своих нарядах, пытается обратить на себя внимание принцессы, но не умеет ни проделать замысловатые танцевальные па, ни запеть вместе со всеми благодарственные гимны. Красавица Огути-химэ с презрением закрывалась от него веером, а ее многочисленные служанки осмеивали напыщенного глупца. И тут появился принц Сажа. Он вышел из паланкина, приблизился к Огути-химэ и учтиво произнес:
Цвет бирюзы у моря,
Закат алого цвета.
Вижу я в цвете чая эти глаза напротив.
Разумеется, принцесса, сраженная красотой и учтивостью незнакомца, не осталась в долгу и тотчас написала на рукаве своего кимоно ответ:
Помню все трещинки на чаше,
Из которой выпил любимый...
Уходит мой корабль из гавани.
После этого принцесса призвала своего советника и просила узнать, знатный ли род у юноши, дабы могли они сочетаться браком. И тут, разумеется, вмешался старший брат. Он объявил, что этот красавец не стоит внимания принцессы и к тому же является вором, ибо украл одежду у него, старшего брата. Бедный Сажа бежал, в спешке оставив золотые тэта. Но здесь явился ками, покровительствующий ему, и в изящных стихах повествовал, какая прекрасная душа у юноши и как недостойно обходился с ним его родственник. Рассказ о самурае Сажа запал в душу не только благородной принцессе, но и еще двум женщинам: монахине-горбунье, прислуживающей при храме Аматэрасу, и красавице-гейше, обучающей всем прелестям чайной церемонии. И следующая картина представляла собой цветущий вишневый сад, где эти три женщины в молитвах изливали душу богине Аматэрасу, не в силах побороть чувство внезапной страсти...
Монахиня-горбунья (тихо напевает, перебирая четки):
Свет осиял святые своды храма.
Нет, ты прекрасен, словно Фудзияма.
Лет пройдет немало, чтоб сумела я забыть
того, кого греховно смела полюбить!
Горбунья бедная я сызмальства была.
В монастыре среди молений я росла.
Мгла безумной страсти мое сердце увлекла!
Я день свидания с тобою прокляла!
Из кельи скромной в небеса смотрю с тоской...
Я Сутры Лотоса отдам за ночь с тобой...
Гейша (поет, размешивая чай в чашке):
Чай с малых лет искусно я варила.
Май будет в сердце, если полюбила.
Дай мне хоть надежду, о бесстрашный самурай,
что в чайный домик ты придешь ко мне на чай!
Да, гейша я, и в этом нет моей вины.
В меня богач и бедный равно влюблены...
Сны мне снятся только о твоем большом мече,
хотела б я забыться на твоем плече...
Мне горек чай, коль в скорби сердца я такой.
И сад камней я отдала б за ночь с тобой!
Принцесса (поет, подписывая приказ о четвертовании брата Сажа):
Стон исторгает сердце, страстью тая.
Он не святой, и я ведь – не святая.
Тон приличий светских мне так трудно соблюсти.
О, кто б сумел меня от той любви спасти!
Высокородности крепчайшая печать
меня заставила о страсти не мечтать.
Часть своих сокровищ и дворцов могла б отдать за то,
чтоб став женой, саке ему подать!
И кимоно я орошаю вновь слезой...
Я целый Токио отдам за ночь с тобой...
Вместе:
Все помышления и грезы лишь о нем!
Горит душа любви сияющим огнем!
Днем мы притворяемся, что в строгости живем,
но лишь настанет ночь, любимого зовем!
Его объятий нам оковы так легки...
Ох, что же с нами вытворяют... самураи.
Этой песней закончилось первое действие. Народ повалил в фойе. Татьяна Алексеевна тоже поднялась, взявши внучек за руки, и двинулась с ними к выходу из зала.
– Пойду куплю девочкам фисташкового мороженого, – нарочито громко объявила она непутевому зятю, но тот даже не услышал этого, всецело поглощенный созерцанием Инари.
– Понятненько... – процедила сквозь зубы теща, и тут неожиданно подал реплику господин Синдзен:
– Позвольте мне сопровождать вас и этих милых детей, сударыня!
К несчастью, Инари Такобо все-таки в первую очередь была влюбленной женщиной, а уж потом – референтом и охранником руководителя корпорации «Новый путь». Поэтому она, глядя только в благородно-нефритовые глаза своего возлюбленного, сразу и не заметила, как ее босс покинул зал вместе с Татьяной Алексеевной и девочками.
– Инари, – шептал Авдей, осыпая поцелуями ее руку, прикрытую веером, – когда я снова смогу быть у тебя? Тот вечер был таким прекрасным...
– Это только чары. Только чары! Не нужно нам было этого делать, Аудэу-сан... О Амиду! Как я могла так забыться, что не увидела... Господин Синдзен вышел! Аудэу, пустите меня, я должна быть рядом со своим господином!
Авдея кольнула ревность.
– Инари, ты ведешь себя прямо как самурай. Успокойся. Никуда твой босс не денется. Мороженое ест в буфете.
– Вы не понимаете! – Инари уже встала с кресла и решительно направилась к выходу. – По сути, я и есть самурай. Моя первая обязанность – быть рядом с сюзереном! А я постыдно пренебрегла ею!
Инари, а следом за ней и Авдей вышли в фойе, пройдя мимо одиноко стоявшей пожилой зеленоглазой женщины, одетой в строгое черное платье. На платье блестела изумрудная брошь в форме скарабея. Проследив взглядом за Авдеем и Инари, женщина негромко сказала в брошь:
– Внимание. Появились помехи.
Глаза ее жутковато блеснули в полутьме опустевшего зрительного зала.
По фойе бродила блистательная публика, сновали официанты с серебряными подносами, слышались смех и болтовня, напоминавшая гомон грачей, слетевшихся по весне на свежеоттаявшую помойку. Инари беспомощно оглядывалась, ища в толпе своего босса. Ее лицо было так тревожно и бледно, что Авдей, боясь, как бы она не упала в обморок, взял японку за руку.
– Идем в буфет. Наверняка они там, девчонки просили мороженого.
Буфет располагался за строем пушистых блестящих елок, уже украшенных к грядущим новогодним праздникам. Инари, облегченно вздохнув, бросилась было к столику, за которым чинно угощались мороженым господин Синдзен, Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна, но тут совершенно как из-под земли на пути Инари возникла изящная официантка с подносом, на котором угрожающе звенели бокалы с красным вином.
– Извиняюсь, – сказала басом официантка и опрокинула поднос прямо на кимоно Инари.
И исчезла.
Инари страдальчески поглядела на безнадежно испорченное кимоно, потом глянула на растерянного Авдея.
– Инари, не волнуйся, – пролепетал тот, – здесь есть дамская комната, ты приведешь в порядок свое кимоно...
– Да-да... Но господин Синдзен...
– Да все с ним будет в порядке! – заверил японку Авдей.
И ошибся.
Сначала они с Инари услышали чересчур громкий и пьяный мужской голос, выяснявший: «Ты какого... на меня вылупился, япошка узкоглазый?!», – а затем, обернувшись, увидели сцену, которая сделала бы честь любому из гонконгских боевиков.
Мужчина в черном костюме и с лицом, напоминавшим трансформаторную будку, тихо-мирно поглощавший джин у стойки бара, ни с того ни с сего проорал вышеозначенную фразу и, раскрутив над головой тяжелый металлический стул, запустил им в господина Синдзена. Тот ловко уклонился, и стул влетел в аквариум с мирно плавающими экзотическими рыбками. Стекло лопнуло с пистолетным треском, вода вперемешку с рыбками хлынула на ковровый пол буфетной, заставив дам (в числе коих были мадам Бальзамова и внучки) истошно и вдохновенно завизжать. Мужчина-трансформатор же, отхлебнув джина, взревел дурным голосом:
– Порешу тебя, желтомордый! – и кинулся на хлипкого интеллигентного Синдзена.
Тот, однако, не растерялся и, неуловимо взмахнув руками, заставил нападавшего пошатнуться и впечататься лицом в вазочку с мороженым. Впрочем, мороженое противника не остановило. Он мгновенно поднялся, издал звериный рык (все пребывающие на данный момент в буфетной бросились оттуда врассыпную) и принялся демонстрировать великолепную технику рукопашного смертоубийства. Господин Синдзен тоже не остался в долгу, но чувствовалось, что долго он не продержится, поскольку в руках воняющего джином бандюги неожиданно оказался чугунно поблескивающий лом. А против лома, как известно, нет приема...
Авдей, в общей суматохе бросившийся на выручку своим дочерям и теще, не заметил, в какой момент Инари исчезла из его поля зрения. А когда он, препоручив скулящих от страха девочек заботам Татьяны Алексеевны и набежавших секьюрити, кинулся в буфет, то увидел незабываемое зрелище.
Господин Синдзен с набухающей на лбу шишкой рухнул на пол от мощного удара. Мужик-трансформатор занес было над ним лом, но тут...
Инари с пронзительным гортанным криком подпрыгнула в воздухе и блестяще исполнила знаменитый прием «пяткой в нос». От этого удара бандит пошатнулся, но устоял. Посмотрел на Инари налитыми ненавистью глазами и выдавил:
– Прочь... Я все равно его убью. Должен убить. – И махнул на японку ломом.
Но Инари и не думала уклоняться. Ее руки сплелись каким-то хитрым кольцом и выдернули лом из мощных пальцев мужлана. Кимоно на Инари уже не было. Облегающий гибкое тело женщины костюм блестел ало-золотой чешуей, а лицо изменялось, плавясь, словно пластилин на солнце, становясь мордой дракона.
Однако это не испугало ее противника. Он продолжал сражаться с нею, пробивая себе дорогу к бесчувственному телу Синдзена и упорством своим напоминая локомотив.
– Я должен, – невнятно бормотал он губами, на которых выступила кровавая пена. – Я призван...
Авдей не выдержал этого душераздирающего зрелища и бросился на подмогу любимой женщине. Инари вместо благодарности глянула на него нечеловеческим взглядом и прошипела:
– Убирайтесь! Уводите людей! Это не ваш бой! – и чтобы Авдей не вздумал спорить, влепила ему пощечину, от которой писателя лихо вынесло из буфета в соответствии с законами инерции.
Авдей проехался по паркету, вскочил, помотал головой и огляделся. Перепуганная публика жалась к стенам. Люди из администрации театра метались среди зрителей, умоляя сохранять спокойствие и крича, что наряд милиции для усмирения пьяного хулигана уже вызван...
И тут из буфетной раздались два леденящих душу вопля: сначала женский, а потом мужской. Мужской вопль перешел в стон, затихший на какой-то жалостливой щенячьей ноте... После этого воцарилась тишина.
В этой напряженной тишине из буфета, ступая по лужам и осколкам, вышла японка в рваном и перепачканном кимоно. Она вела под руку пожилого японца, смущенно прикрывавшего веером шишку на лбу. Когда к ним подбежали охранники, японка вежливо сказала:
– Пожалуйста, не беспокойтесь о нас. Мы в порядке. Выясните, что можно сделать... для того человека.
Охранники (а затем и милиция) послушно ринулись в буфетную, где на полу лежал безо всяких признаков жизни мужчина, в котором некоторые признали бы полковника Кирпичного.
Его выволокли на носилках, закрыв простыней, уборщицы моментально ликвидировали разгром, а директор театра, поминутно извиняясь, спросила у господина Синдзена, желает ли он смотреть пьесу дальше.
– Да, да, конечно, – заявил господин Синдзен. – Пожалуйста, пусть никто не обращает внимания на этот маленький инцидент. Все прошло. Пусть дают звонок к началу представления.
Нервно разговаривая, публика вернулась в зал. Посреди опустевшего фойе стояли Синдзен, Инари, Татьяна Алексеевна, крепко прижимавшая к себе притихших Машку с Дашкой, и удрученный Авдей.
– Нам нужно уйти отсюда! – сказала Инари. – Я чувствую, что опасность еще не миновала...
– Глупости, девочка, – мягко прервал ее Синдзен. – Да и постыдно показывать врагу спину.
– Я отвечаю за вашу жизнь, господин! И за жизнь этих людей тоже!
– Поверь старику, дитя, все будет в порядке, – заверил Инари босс. – Там теперь полно охраны. Так что идемте смотреть спектакль. Ведь представление должно продолжаться, не так ли?
Они вернулись в зал на свои места. Только в полутьме они эти места немножко перепутали. И в кресло, которое ранее занимал господин Синдзен, уселась Марья Белинская. Мало того. Она ухитрилась выпросить веер у старичка-японца и теперь без конца им обмахивалась, вызывая приступ дикой зависти у сестры.
Меж тем на сцене разворачивалось удивительное по красоте зрелище. Три влюбленные в самурая Сажа женщины отправились искать его по всей Японии, каждая – своим путем. Монахиня возглавляла красочное религиозное шествие с веерами и резными изображениями будд. Гейша танцевала и музицировала, в каждом селении спрашивая, не появлялся ли ее возлюбленный. А принцесса, сопровождаемая эскортом придворных, везла в черепаховой шкатулке золотые тэта, потерянные Сажа. По ее приказу эти тэта примерялись каждому встреченному по дороге мужчине...
И вот наступила кульминационная сцена. Все три женщины одновременно нашли самурая Сажа, скрывавшегося на вершине горы духов – Ютому. И все три потребовали от него ответа, с какой из них он желает переплести ноги.
– Пап, а что это значит «переплести ноги»? – шепотом спросила у Авдея Дашка.
Инари впервые со времени драки усмехнулась.
– Это значит «танцевать», – краснея, соврал Авдей.
Всезнайка Машка тихо хихикнула, прикрывая лицо веером господина Синдзена...
И тут Авдей услышал выстрел, а вслед за ним визг Маши:
– Папочка, веер!!!
В веере господина Синдзена, которым Марья прикрыла лицо, зияло аккуратное пулевое отверстие. А по волосам Машки текла кровь...
– Маша!!! – бросился Авдей к визжащей дочери, и тут прозвучал еще один выстрел. И еще.
И еще...
А потом на сцену, сгоняя актеров в пестрое перепуганное стадо, вышли люди в черном и с раскрашенными черной краской лицами. В руках у них было отнюдь не бутафорское оружие.
– Всем оставаться на своих местах! – приказали люди в черном и автоматной очередью в потолок заставили включиться аварийное освещение. – Нам нужен только один человек. Его имя Хидэо Синдзен. Если он выйдет к нам, мы никого не тронем. Если он откажется, мы расстреляем всех.
На сцену медленно поднялась пожилая женщина в черном платье. Ее изумрудная брошь в свете рампы блеснула маленькой зеленой молнией. Женщина встала напротив суфлерской будки, оглядела скованный ужасом зал и заговорила:
– Ведите себя смирно и не предпринимайте никаких попыток к сопротивлению. Зал окружен моими людьми, в ложах сидят снайперы, которые пресекут любое ваше движение... Господин Синдзен! Надеюсь, вы не хотите, чтобы из-за вас погибло такое количество людей, и выйдете– к нам добровольно.
– Маша, деточка моя, успокойся, – Авдей сполз с кресла, обнял дочку и, леденея душой, осторожно коснулся ее залитой кровью головы.
– Боже, она ранена! – у Татьяны Алексеевны тряслись руки.
Авдей внимательно осмотрел рану и перевел дух. Пуля пробила плотную бумагу веера и прошла по касательной, содрав с Машиной головы кусочек кожи и волос. Господин Синдзен достал большой батистовый платок и, подобравшись к девочке, ловко перевязал рану. Потом он глянул на своих друзей:
– Я должен идти, раз эти люди требуют моей жизни. Когда они заберут меня, возможно, что все остальные будут целы. А Маше-тян нужен врач.
– Нет, господин! – вцепилась в него Инари. – Неужели вы не узнаете ee! Это же она требовала от вас договора с тэнгу! Она убьет вас!!!
– Она?! – тут Татьяна Алексеевна оторвалась от плачущей внучки и глянула наконец на женщину, стоявшую на сцене как грозный ангел смерти. – Господи! Да ведь это Анастасия!!!
– Что? – тут и Авдей оглянулся. – Та самая ваша ненормальная сестра?! Она же сидеть должна в местах лишения свободы...
– Как видишь, не сидит! Но каким образом она могла выбраться...
Новая автоматная очередь вспорола воздух и заставила наших героев умолкнуть.
– ГОСПОДИН СИНДЗЕН, НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ЖДАТЬ! – голос Анастасии Либенкнехт разнесся над залом подобно штормовому предупреждению.
– Прощайте, – ласково улыбнулся своим друзьям Хидэо Синдзен. – Не следует заставлять ждать даже такую... даму.
– Нет, – Инари привскочила с места, но Синдзен остановил ее мановением руки:
– Приказываю вам оставаться здесь и заботиться вот об этих людях. Я больше не ваш сюзерен, Инари-сан.
... Весь зал, затаив дыхание, смотрел, как по проходу неторопливо идет к сцене невысокий щуплый японец в скромном костюмчике. Люди с автоматами держали его на прицеле до тех пор, пока он не пошел за кулисы. Авдей глянул на Инари. С нею творилось нечто странное: глаза остекленели, голова запрокинулась, а тело напряженно-неестественно вытянулось.
– Инари, что с тобой? – встревожился он. И получил в ответ едва слышное:
– Не мешайте... Я вызываю...
– Кого?
Но Инари мертво молчала и уже не смотрела на сцену, где по приказу бывшей Великой черной ведьмы Анастасии молодчики с оружием скрутили руки бедному японцу и поволокли его за кулисы.
– Что ж, операция прошла успешно, – подойдя к самому краю рампы, насмешливо сказала старуха в черном. – Вы все можете быть свободны. Если, конечно, сумеете спастись от выстрелов моих ребятишек...
Она уже было повернулась, чтобы величаво уйти за кулисы, как вдруг пронзительный детский крик заставил ее вздрогнуть и обернуться:
– Ты злая ведьма! Ты не имеешь права!
... Авдей даже не сразу понял, что это бежит к сцене и грозит кулачком его тихоня Дашенька. Автоматчик взял на прицел бегущего ребенка. Авдей, спотыкаясь о кресла, бросился за Дашей:
– Дочка, вернись!
Зал охнул.
– Расстрелять, – коротко приказала Анастасия.
И, хватая Дашу, падая с ней, прикрывая ее своим телом, Авдей услышал сухой треск очереди, понимая, что автоматчик не промахнется. И тут его ударило, вжало в землю мощной ало-золотой волной...
«Вот и смерть. Лишь бы Дашка выжила... Вику... так и не увидел...»
А потом он почувствовал, как по его шее течет горячая кровь. Не его кровь.
Госпожа Инари Такобо все-таки выполнила свой долг самурая. Она сделала то, что приказал ей сюзерен, – защитила вверенных ее попечению людей. В прыжке, на который не способен обычный человек, она взмыла наперерез автоматной очереди, принимая в собственное тело пулю за пулей. И рухнула, обливаясь кровью, на сжавшихся Авдея и Дашу.
Авдей выбрался из-под ставшего невероятно тяжелым тела Инари. Прекрасная японка хрипела, глядя в налитые ужасом глаза Авдея:
– Не бойтесь. Я все-таки успела ее вызвать. Она прилетит.
– Кто?
– Тетя Инари... – это Дашка. – Вы живы?
Японка устало закрыла глаза.
– Эй, вы! – подала голос со сцены Анастасия Либенкнехт. – У вас ко мне еще какие-нибудь претензии?
У меня к тебе претензии, старая ведьма!
... Громадное окно зрительного зала, занавешенное длинной шелковой портьерой, вдруг взорвалось осколками и щепками рамы. И, зацепив одним крылом портьеру, полыхая пламенем и пуская раскаленные струи пара, в зал влетел разъяренный серебристо-сиреневый дракон. Взгляд его ртутных глаз сфокусировался на Анастасии и ее автоматчиках. Издав громоподобный рык, дракон прицельно выпустил струю белого пламени, заставив террористов врассыпную кинуться со сцены. Анастасия же стояла, словно и пламя не причиняло ей вреда.
– Это ты, – только и прошептала она.
Следующая струя пламени все-таки заставила ее бежать.
В зале поднялась страшная суматоха. Люди бросились к аварийным выходам, вызванная охрана и спецназ метались, отлавливая ошалевших от вида дракона террористов-захватчиков, кто-то тащил огнетушители, заливал пеной вспыхнувшую сцену, а посреди всего этого кошмара над телом Инари стояли Авдей, Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна. Стояли и смотрели на беснующегося дракона.
– Это и есть ваша мама, девочки, – слегка торжественно сказал Авдей.
Вот не вовремя он это сказал! Потому что к дракону, выкуривающему из-за кулис Анастасию, вдруг подбежали две перепачканные девочки и запрыгали перед пышущей пламенем мордой:
– Мама, мамочка! Ты вернулась! Это же мы, мамочка!!!
Дракон растерянно хлопнул пастью и присел на хвост, как с разбегу ткнувшийся в стену бульдог. А потом...
Произошло то, чего так долго ждало семейство Белинских.
Дракон словно съежился, его шкура провисла и начала сыпаться, как кукурузные хлопья – в миску с молоком. Жуткая морда с ртутными глазами подернулась дымкой, и через какое-то мгновение Вика, прежняя Вика, взлохмаченная, растерянная, в драном сиреневом халатике стиснула дочерей в объятиях и заревела в голос.
К маминому реву присоединились девочки, потом Татьяна Алексеевна, заливаясь слезами, бросилась обнимать вернувшуюся в человеческий облик дочь. Авдей, стискивая зубы, изо всех сил пытался не пустить скупую мужскую слезу, но в конце концов не выдержал и присоединился к семейству.
– Авдей...
– Вика...
– Мама!
– Мамочка!
– Извините, товарищи, что отвлекаю, – проговорил кто-то, и все семейство, расцепив объятия, взглянуло на перемазанного сажей спецназовца. – Тут, кажись, что-то вроде дракона было...
– Было! – радостно подтвердил Авдей.
– И сплыло! – добавила Маша, гордо придерживая свою повязку.
А Дашенька ничего не сказала, только теснее прижалась к теплой, человеческой маминой руке.
– Ни хрена не понимаю, извините, – развел руками спецназовец. – Да, кстати! А вот эта гражданка мертвая вам не знакома?
... Инари Такобо лежала на носилках. Лицо ее было белым и мраморно-холодным, а тело разворочено пулями. Подошедший врач с сожалением поглядел на японку, для порядка тронул пальцами артерию на шее и прикрыл лицо Инари простыней:
– Мертва. Ничего удивительного – при таких-то ранах... Уносите.
– Инари, – сдавленно прошептал Авдей.
– Погодите! – крикнула Вика и схватилась за бортик носилок. – Это же Инари Такобо, моя названая сестра! Она не должна, не может умереть!
– Медицина здесь бессильна... – выдал заученную фразу врач.
– На фига мне ваша медицина! Куда вы ее везете? В морг?! Не дам! Я отвезу ее к себе домой...
– Вика, – тронул ведьму за плечо Авдей, – я, конечно, все понимаю... Мы перед Инари в неоплатном долгу – она нам жизнь спасла и тебя вызвала, но... Ведь ничего нельзя сделать!
– Можно! – полыхнула глазами Вика. – Это говорю я. А ты знаешь, кто я. Так что мы забираем эту женщину.
– Это невозможно...
– Я прошу прощения... – раздался тихий голосок.
– Господин Синдзен?!
Да, это был злосчастный японец, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор.
– А мы думали, вас уже... того, – неловко пробормотал Авдей.
– Я сумел избавиться от своих пленителен, – кратко пояснил Синдзен и наклонился над телом Инари. – Бедная девочка... Умерла как настоящий герой.
– Она не умерла! – опять вклинилась Вика. – Я докажу!
– Так, – посуровел спецназовец. – Давайте уже что-то решать с телом.
– Хорошо, – кивнул головой Хидэо Синдзен. – В таком случае, тело этой женщины забираю я, поскольку являюсь ее соплеменником и сюзереном. Похороны госпожи Такобо должны произвестись в соответствии с традициями моей страны. У кого-нибудь есть мобильный телефон?
Ему протянули трубку.
– Я звоню в посольство Японии, – пояснил Синдзен и, набрав номер, быстро заговорил на японском.
– Сейчас прибудет машина за мной и госпожой Такобо. Я сообщу вам о времени траурной церемонии.
– Да послушайте же! – отчаянно воскликнула Вика. – Я могу ее оживить!
Господин Синдзен посмотрел на Вику долгим внимательным взглядом.
– А вы уверены, что госпожа Такобо желала бы этого?
С этими словами тщедушный старичок легко поднял с носилок тело Инари и в сопровождении охранников, которыми теперь театр был напичкан, как пасхальный кулич – изюмом, пошел к выходу.
К Белинским подбежала суетливая женщина:
– Служба экстренной психологической помощи. Как вы себя чувствуете? Вы можете описать свое состояние как шоковое?
– Можем, – мрачно заверил ее Авдей. – Мы все можем. Но лучше мы домой поедем.
– Но госпитализация...
Тут Вика и Татьяна Алексеевна одновременно глянули на даму таким взглядом, что она не посмела больше слова молвить.
... Их довезли до дома на машине «скорой помощи», хотя необходимости в этом не было, – после того как Вика пошептала что-то над Машиной ранкой, от вспухшей рваной кровавой полосы не осталось и следа.
Они вошли в квартиру с таким чувством, словно не были в ней несколько лет.
– Господи, – всхлипнула Татьяна Алексеевна. – Поверить не могу, что весь этот ужас кончился. У меня просто руки-ноги отнялись, когда я увидела, как тот тип стреляет в вас! А Анастасия-то! Старая мерзавка! Жива же еще, как только земля носит такую пакостницу...
Цвет бирюзы у моря,
Закат алого цвета.
Вижу я в цвете чая эти глаза напротив.
Разумеется, принцесса, сраженная красотой и учтивостью незнакомца, не осталась в долгу и тотчас написала на рукаве своего кимоно ответ:
Помню все трещинки на чаше,
Из которой выпил любимый...
Уходит мой корабль из гавани.
После этого принцесса призвала своего советника и просила узнать, знатный ли род у юноши, дабы могли они сочетаться браком. И тут, разумеется, вмешался старший брат. Он объявил, что этот красавец не стоит внимания принцессы и к тому же является вором, ибо украл одежду у него, старшего брата. Бедный Сажа бежал, в спешке оставив золотые тэта. Но здесь явился ками, покровительствующий ему, и в изящных стихах повествовал, какая прекрасная душа у юноши и как недостойно обходился с ним его родственник. Рассказ о самурае Сажа запал в душу не только благородной принцессе, но и еще двум женщинам: монахине-горбунье, прислуживающей при храме Аматэрасу, и красавице-гейше, обучающей всем прелестям чайной церемонии. И следующая картина представляла собой цветущий вишневый сад, где эти три женщины в молитвах изливали душу богине Аматэрасу, не в силах побороть чувство внезапной страсти...
Монахиня-горбунья (тихо напевает, перебирая четки):
Свет осиял святые своды храма.
Нет, ты прекрасен, словно Фудзияма.
Лет пройдет немало, чтоб сумела я забыть
того, кого греховно смела полюбить!
Горбунья бедная я сызмальства была.
В монастыре среди молений я росла.
Мгла безумной страсти мое сердце увлекла!
Я день свидания с тобою прокляла!
Из кельи скромной в небеса смотрю с тоской...
Я Сутры Лотоса отдам за ночь с тобой...
Гейша (поет, размешивая чай в чашке):
Чай с малых лет искусно я варила.
Май будет в сердце, если полюбила.
Дай мне хоть надежду, о бесстрашный самурай,
что в чайный домик ты придешь ко мне на чай!
Да, гейша я, и в этом нет моей вины.
В меня богач и бедный равно влюблены...
Сны мне снятся только о твоем большом мече,
хотела б я забыться на твоем плече...
Мне горек чай, коль в скорби сердца я такой.
И сад камней я отдала б за ночь с тобой!
Принцесса (поет, подписывая приказ о четвертовании брата Сажа):
Стон исторгает сердце, страстью тая.
Он не святой, и я ведь – не святая.
Тон приличий светских мне так трудно соблюсти.
О, кто б сумел меня от той любви спасти!
Высокородности крепчайшая печать
меня заставила о страсти не мечтать.
Часть своих сокровищ и дворцов могла б отдать за то,
чтоб став женой, саке ему подать!
И кимоно я орошаю вновь слезой...
Я целый Токио отдам за ночь с тобой...
Вместе:
Все помышления и грезы лишь о нем!
Горит душа любви сияющим огнем!
Днем мы притворяемся, что в строгости живем,
но лишь настанет ночь, любимого зовем!
Его объятий нам оковы так легки...
Ох, что же с нами вытворяют... самураи.
Этой песней закончилось первое действие. Народ повалил в фойе. Татьяна Алексеевна тоже поднялась, взявши внучек за руки, и двинулась с ними к выходу из зала.
– Пойду куплю девочкам фисташкового мороженого, – нарочито громко объявила она непутевому зятю, но тот даже не услышал этого, всецело поглощенный созерцанием Инари.
– Понятненько... – процедила сквозь зубы теща, и тут неожиданно подал реплику господин Синдзен:
– Позвольте мне сопровождать вас и этих милых детей, сударыня!
К несчастью, Инари Такобо все-таки в первую очередь была влюбленной женщиной, а уж потом – референтом и охранником руководителя корпорации «Новый путь». Поэтому она, глядя только в благородно-нефритовые глаза своего возлюбленного, сразу и не заметила, как ее босс покинул зал вместе с Татьяной Алексеевной и девочками.
– Инари, – шептал Авдей, осыпая поцелуями ее руку, прикрытую веером, – когда я снова смогу быть у тебя? Тот вечер был таким прекрасным...
– Это только чары. Только чары! Не нужно нам было этого делать, Аудэу-сан... О Амиду! Как я могла так забыться, что не увидела... Господин Синдзен вышел! Аудэу, пустите меня, я должна быть рядом со своим господином!
Авдея кольнула ревность.
– Инари, ты ведешь себя прямо как самурай. Успокойся. Никуда твой босс не денется. Мороженое ест в буфете.
– Вы не понимаете! – Инари уже встала с кресла и решительно направилась к выходу. – По сути, я и есть самурай. Моя первая обязанность – быть рядом с сюзереном! А я постыдно пренебрегла ею!
Инари, а следом за ней и Авдей вышли в фойе, пройдя мимо одиноко стоявшей пожилой зеленоглазой женщины, одетой в строгое черное платье. На платье блестела изумрудная брошь в форме скарабея. Проследив взглядом за Авдеем и Инари, женщина негромко сказала в брошь:
– Внимание. Появились помехи.
Глаза ее жутковато блеснули в полутьме опустевшего зрительного зала.
По фойе бродила блистательная публика, сновали официанты с серебряными подносами, слышались смех и болтовня, напоминавшая гомон грачей, слетевшихся по весне на свежеоттаявшую помойку. Инари беспомощно оглядывалась, ища в толпе своего босса. Ее лицо было так тревожно и бледно, что Авдей, боясь, как бы она не упала в обморок, взял японку за руку.
– Идем в буфет. Наверняка они там, девчонки просили мороженого.
Буфет располагался за строем пушистых блестящих елок, уже украшенных к грядущим новогодним праздникам. Инари, облегченно вздохнув, бросилась было к столику, за которым чинно угощались мороженым господин Синдзен, Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна, но тут совершенно как из-под земли на пути Инари возникла изящная официантка с подносом, на котором угрожающе звенели бокалы с красным вином.
– Извиняюсь, – сказала басом официантка и опрокинула поднос прямо на кимоно Инари.
И исчезла.
Инари страдальчески поглядела на безнадежно испорченное кимоно, потом глянула на растерянного Авдея.
– Инари, не волнуйся, – пролепетал тот, – здесь есть дамская комната, ты приведешь в порядок свое кимоно...
– Да-да... Но господин Синдзен...
– Да все с ним будет в порядке! – заверил японку Авдей.
И ошибся.
Сначала они с Инари услышали чересчур громкий и пьяный мужской голос, выяснявший: «Ты какого... на меня вылупился, япошка узкоглазый?!», – а затем, обернувшись, увидели сцену, которая сделала бы честь любому из гонконгских боевиков.
Мужчина в черном костюме и с лицом, напоминавшим трансформаторную будку, тихо-мирно поглощавший джин у стойки бара, ни с того ни с сего проорал вышеозначенную фразу и, раскрутив над головой тяжелый металлический стул, запустил им в господина Синдзена. Тот ловко уклонился, и стул влетел в аквариум с мирно плавающими экзотическими рыбками. Стекло лопнуло с пистолетным треском, вода вперемешку с рыбками хлынула на ковровый пол буфетной, заставив дам (в числе коих были мадам Бальзамова и внучки) истошно и вдохновенно завизжать. Мужчина-трансформатор же, отхлебнув джина, взревел дурным голосом:
– Порешу тебя, желтомордый! – и кинулся на хлипкого интеллигентного Синдзена.
Тот, однако, не растерялся и, неуловимо взмахнув руками, заставил нападавшего пошатнуться и впечататься лицом в вазочку с мороженым. Впрочем, мороженое противника не остановило. Он мгновенно поднялся, издал звериный рык (все пребывающие на данный момент в буфетной бросились оттуда врассыпную) и принялся демонстрировать великолепную технику рукопашного смертоубийства. Господин Синдзен тоже не остался в долгу, но чувствовалось, что долго он не продержится, поскольку в руках воняющего джином бандюги неожиданно оказался чугунно поблескивающий лом. А против лома, как известно, нет приема...
Авдей, в общей суматохе бросившийся на выручку своим дочерям и теще, не заметил, в какой момент Инари исчезла из его поля зрения. А когда он, препоручив скулящих от страха девочек заботам Татьяны Алексеевны и набежавших секьюрити, кинулся в буфет, то увидел незабываемое зрелище.
Господин Синдзен с набухающей на лбу шишкой рухнул на пол от мощного удара. Мужик-трансформатор занес было над ним лом, но тут...
Инари с пронзительным гортанным криком подпрыгнула в воздухе и блестяще исполнила знаменитый прием «пяткой в нос». От этого удара бандит пошатнулся, но устоял. Посмотрел на Инари налитыми ненавистью глазами и выдавил:
– Прочь... Я все равно его убью. Должен убить. – И махнул на японку ломом.
Но Инари и не думала уклоняться. Ее руки сплелись каким-то хитрым кольцом и выдернули лом из мощных пальцев мужлана. Кимоно на Инари уже не было. Облегающий гибкое тело женщины костюм блестел ало-золотой чешуей, а лицо изменялось, плавясь, словно пластилин на солнце, становясь мордой дракона.
Однако это не испугало ее противника. Он продолжал сражаться с нею, пробивая себе дорогу к бесчувственному телу Синдзена и упорством своим напоминая локомотив.
– Я должен, – невнятно бормотал он губами, на которых выступила кровавая пена. – Я призван...
Авдей не выдержал этого душераздирающего зрелища и бросился на подмогу любимой женщине. Инари вместо благодарности глянула на него нечеловеческим взглядом и прошипела:
– Убирайтесь! Уводите людей! Это не ваш бой! – и чтобы Авдей не вздумал спорить, влепила ему пощечину, от которой писателя лихо вынесло из буфета в соответствии с законами инерции.
Авдей проехался по паркету, вскочил, помотал головой и огляделся. Перепуганная публика жалась к стенам. Люди из администрации театра метались среди зрителей, умоляя сохранять спокойствие и крича, что наряд милиции для усмирения пьяного хулигана уже вызван...
И тут из буфетной раздались два леденящих душу вопля: сначала женский, а потом мужской. Мужской вопль перешел в стон, затихший на какой-то жалостливой щенячьей ноте... После этого воцарилась тишина.
В этой напряженной тишине из буфета, ступая по лужам и осколкам, вышла японка в рваном и перепачканном кимоно. Она вела под руку пожилого японца, смущенно прикрывавшего веером шишку на лбу. Когда к ним подбежали охранники, японка вежливо сказала:
– Пожалуйста, не беспокойтесь о нас. Мы в порядке. Выясните, что можно сделать... для того человека.
Охранники (а затем и милиция) послушно ринулись в буфетную, где на полу лежал безо всяких признаков жизни мужчина, в котором некоторые признали бы полковника Кирпичного.
Его выволокли на носилках, закрыв простыней, уборщицы моментально ликвидировали разгром, а директор театра, поминутно извиняясь, спросила у господина Синдзена, желает ли он смотреть пьесу дальше.
– Да, да, конечно, – заявил господин Синдзен. – Пожалуйста, пусть никто не обращает внимания на этот маленький инцидент. Все прошло. Пусть дают звонок к началу представления.
Нервно разговаривая, публика вернулась в зал. Посреди опустевшего фойе стояли Синдзен, Инари, Татьяна Алексеевна, крепко прижимавшая к себе притихших Машку с Дашкой, и удрученный Авдей.
– Нам нужно уйти отсюда! – сказала Инари. – Я чувствую, что опасность еще не миновала...
– Глупости, девочка, – мягко прервал ее Синдзен. – Да и постыдно показывать врагу спину.
– Я отвечаю за вашу жизнь, господин! И за жизнь этих людей тоже!
– Поверь старику, дитя, все будет в порядке, – заверил Инари босс. – Там теперь полно охраны. Так что идемте смотреть спектакль. Ведь представление должно продолжаться, не так ли?
Они вернулись в зал на свои места. Только в полутьме они эти места немножко перепутали. И в кресло, которое ранее занимал господин Синдзен, уселась Марья Белинская. Мало того. Она ухитрилась выпросить веер у старичка-японца и теперь без конца им обмахивалась, вызывая приступ дикой зависти у сестры.
Меж тем на сцене разворачивалось удивительное по красоте зрелище. Три влюбленные в самурая Сажа женщины отправились искать его по всей Японии, каждая – своим путем. Монахиня возглавляла красочное религиозное шествие с веерами и резными изображениями будд. Гейша танцевала и музицировала, в каждом селении спрашивая, не появлялся ли ее возлюбленный. А принцесса, сопровождаемая эскортом придворных, везла в черепаховой шкатулке золотые тэта, потерянные Сажа. По ее приказу эти тэта примерялись каждому встреченному по дороге мужчине...
И вот наступила кульминационная сцена. Все три женщины одновременно нашли самурая Сажа, скрывавшегося на вершине горы духов – Ютому. И все три потребовали от него ответа, с какой из них он желает переплести ноги.
– Пап, а что это значит «переплести ноги»? – шепотом спросила у Авдея Дашка.
Инари впервые со времени драки усмехнулась.
– Это значит «танцевать», – краснея, соврал Авдей.
Всезнайка Машка тихо хихикнула, прикрывая лицо веером господина Синдзена...
И тут Авдей услышал выстрел, а вслед за ним визг Маши:
– Папочка, веер!!!
В веере господина Синдзена, которым Марья прикрыла лицо, зияло аккуратное пулевое отверстие. А по волосам Машки текла кровь...
– Маша!!! – бросился Авдей к визжащей дочери, и тут прозвучал еще один выстрел. И еще.
И еще...
А потом на сцену, сгоняя актеров в пестрое перепуганное стадо, вышли люди в черном и с раскрашенными черной краской лицами. В руках у них было отнюдь не бутафорское оружие.
– Всем оставаться на своих местах! – приказали люди в черном и автоматной очередью в потолок заставили включиться аварийное освещение. – Нам нужен только один человек. Его имя Хидэо Синдзен. Если он выйдет к нам, мы никого не тронем. Если он откажется, мы расстреляем всех.
На сцену медленно поднялась пожилая женщина в черном платье. Ее изумрудная брошь в свете рампы блеснула маленькой зеленой молнией. Женщина встала напротив суфлерской будки, оглядела скованный ужасом зал и заговорила:
– Ведите себя смирно и не предпринимайте никаких попыток к сопротивлению. Зал окружен моими людьми, в ложах сидят снайперы, которые пресекут любое ваше движение... Господин Синдзен! Надеюсь, вы не хотите, чтобы из-за вас погибло такое количество людей, и выйдете– к нам добровольно.
– Маша, деточка моя, успокойся, – Авдей сполз с кресла, обнял дочку и, леденея душой, осторожно коснулся ее залитой кровью головы.
– Боже, она ранена! – у Татьяны Алексеевны тряслись руки.
Авдей внимательно осмотрел рану и перевел дух. Пуля пробила плотную бумагу веера и прошла по касательной, содрав с Машиной головы кусочек кожи и волос. Господин Синдзен достал большой батистовый платок и, подобравшись к девочке, ловко перевязал рану. Потом он глянул на своих друзей:
– Я должен идти, раз эти люди требуют моей жизни. Когда они заберут меня, возможно, что все остальные будут целы. А Маше-тян нужен врач.
– Нет, господин! – вцепилась в него Инари. – Неужели вы не узнаете ee! Это же она требовала от вас договора с тэнгу! Она убьет вас!!!
– Она?! – тут Татьяна Алексеевна оторвалась от плачущей внучки и глянула наконец на женщину, стоявшую на сцене как грозный ангел смерти. – Господи! Да ведь это Анастасия!!!
– Что? – тут и Авдей оглянулся. – Та самая ваша ненормальная сестра?! Она же сидеть должна в местах лишения свободы...
– Как видишь, не сидит! Но каким образом она могла выбраться...
Новая автоматная очередь вспорола воздух и заставила наших героев умолкнуть.
– ГОСПОДИН СИНДЗЕН, НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ЖДАТЬ! – голос Анастасии Либенкнехт разнесся над залом подобно штормовому предупреждению.
– Прощайте, – ласково улыбнулся своим друзьям Хидэо Синдзен. – Не следует заставлять ждать даже такую... даму.
– Нет, – Инари привскочила с места, но Синдзен остановил ее мановением руки:
– Приказываю вам оставаться здесь и заботиться вот об этих людях. Я больше не ваш сюзерен, Инари-сан.
... Весь зал, затаив дыхание, смотрел, как по проходу неторопливо идет к сцене невысокий щуплый японец в скромном костюмчике. Люди с автоматами держали его на прицеле до тех пор, пока он не пошел за кулисы. Авдей глянул на Инари. С нею творилось нечто странное: глаза остекленели, голова запрокинулась, а тело напряженно-неестественно вытянулось.
– Инари, что с тобой? – встревожился он. И получил в ответ едва слышное:
– Не мешайте... Я вызываю...
– Кого?
Но Инари мертво молчала и уже не смотрела на сцену, где по приказу бывшей Великой черной ведьмы Анастасии молодчики с оружием скрутили руки бедному японцу и поволокли его за кулисы.
– Что ж, операция прошла успешно, – подойдя к самому краю рампы, насмешливо сказала старуха в черном. – Вы все можете быть свободны. Если, конечно, сумеете спастись от выстрелов моих ребятишек...
Она уже было повернулась, чтобы величаво уйти за кулисы, как вдруг пронзительный детский крик заставил ее вздрогнуть и обернуться:
– Ты злая ведьма! Ты не имеешь права!
... Авдей даже не сразу понял, что это бежит к сцене и грозит кулачком его тихоня Дашенька. Автоматчик взял на прицел бегущего ребенка. Авдей, спотыкаясь о кресла, бросился за Дашей:
– Дочка, вернись!
Зал охнул.
– Расстрелять, – коротко приказала Анастасия.
И, хватая Дашу, падая с ней, прикрывая ее своим телом, Авдей услышал сухой треск очереди, понимая, что автоматчик не промахнется. И тут его ударило, вжало в землю мощной ало-золотой волной...
«Вот и смерть. Лишь бы Дашка выжила... Вику... так и не увидел...»
А потом он почувствовал, как по его шее течет горячая кровь. Не его кровь.
Госпожа Инари Такобо все-таки выполнила свой долг самурая. Она сделала то, что приказал ей сюзерен, – защитила вверенных ее попечению людей. В прыжке, на который не способен обычный человек, она взмыла наперерез автоматной очереди, принимая в собственное тело пулю за пулей. И рухнула, обливаясь кровью, на сжавшихся Авдея и Дашу.
Авдей выбрался из-под ставшего невероятно тяжелым тела Инари. Прекрасная японка хрипела, глядя в налитые ужасом глаза Авдея:
– Не бойтесь. Я все-таки успела ее вызвать. Она прилетит.
– Кто?
– Тетя Инари... – это Дашка. – Вы живы?
Японка устало закрыла глаза.
– Эй, вы! – подала голос со сцены Анастасия Либенкнехт. – У вас ко мне еще какие-нибудь претензии?
У меня к тебе претензии, старая ведьма!
... Громадное окно зрительного зала, занавешенное длинной шелковой портьерой, вдруг взорвалось осколками и щепками рамы. И, зацепив одним крылом портьеру, полыхая пламенем и пуская раскаленные струи пара, в зал влетел разъяренный серебристо-сиреневый дракон. Взгляд его ртутных глаз сфокусировался на Анастасии и ее автоматчиках. Издав громоподобный рык, дракон прицельно выпустил струю белого пламени, заставив террористов врассыпную кинуться со сцены. Анастасия же стояла, словно и пламя не причиняло ей вреда.
– Это ты, – только и прошептала она.
Следующая струя пламени все-таки заставила ее бежать.
В зале поднялась страшная суматоха. Люди бросились к аварийным выходам, вызванная охрана и спецназ метались, отлавливая ошалевших от вида дракона террористов-захватчиков, кто-то тащил огнетушители, заливал пеной вспыхнувшую сцену, а посреди всего этого кошмара над телом Инари стояли Авдей, Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна. Стояли и смотрели на беснующегося дракона.
– Это и есть ваша мама, девочки, – слегка торжественно сказал Авдей.
Вот не вовремя он это сказал! Потому что к дракону, выкуривающему из-за кулис Анастасию, вдруг подбежали две перепачканные девочки и запрыгали перед пышущей пламенем мордой:
– Мама, мамочка! Ты вернулась! Это же мы, мамочка!!!
Дракон растерянно хлопнул пастью и присел на хвост, как с разбегу ткнувшийся в стену бульдог. А потом...
Произошло то, чего так долго ждало семейство Белинских.
Дракон словно съежился, его шкура провисла и начала сыпаться, как кукурузные хлопья – в миску с молоком. Жуткая морда с ртутными глазами подернулась дымкой, и через какое-то мгновение Вика, прежняя Вика, взлохмаченная, растерянная, в драном сиреневом халатике стиснула дочерей в объятиях и заревела в голос.
К маминому реву присоединились девочки, потом Татьяна Алексеевна, заливаясь слезами, бросилась обнимать вернувшуюся в человеческий облик дочь. Авдей, стискивая зубы, изо всех сил пытался не пустить скупую мужскую слезу, но в конце концов не выдержал и присоединился к семейству.
– Авдей...
– Вика...
– Мама!
– Мамочка!
– Извините, товарищи, что отвлекаю, – проговорил кто-то, и все семейство, расцепив объятия, взглянуло на перемазанного сажей спецназовца. – Тут, кажись, что-то вроде дракона было...
– Было! – радостно подтвердил Авдей.
– И сплыло! – добавила Маша, гордо придерживая свою повязку.
А Дашенька ничего не сказала, только теснее прижалась к теплой, человеческой маминой руке.
– Ни хрена не понимаю, извините, – развел руками спецназовец. – Да, кстати! А вот эта гражданка мертвая вам не знакома?
... Инари Такобо лежала на носилках. Лицо ее было белым и мраморно-холодным, а тело разворочено пулями. Подошедший врач с сожалением поглядел на японку, для порядка тронул пальцами артерию на шее и прикрыл лицо Инари простыней:
– Мертва. Ничего удивительного – при таких-то ранах... Уносите.
– Инари, – сдавленно прошептал Авдей.
– Погодите! – крикнула Вика и схватилась за бортик носилок. – Это же Инари Такобо, моя названая сестра! Она не должна, не может умереть!
– Медицина здесь бессильна... – выдал заученную фразу врач.
– На фига мне ваша медицина! Куда вы ее везете? В морг?! Не дам! Я отвезу ее к себе домой...
– Вика, – тронул ведьму за плечо Авдей, – я, конечно, все понимаю... Мы перед Инари в неоплатном долгу – она нам жизнь спасла и тебя вызвала, но... Ведь ничего нельзя сделать!
– Можно! – полыхнула глазами Вика. – Это говорю я. А ты знаешь, кто я. Так что мы забираем эту женщину.
– Это невозможно...
– Я прошу прощения... – раздался тихий голосок.
– Господин Синдзен?!
Да, это был злосчастный японец, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор.
– А мы думали, вас уже... того, – неловко пробормотал Авдей.
– Я сумел избавиться от своих пленителен, – кратко пояснил Синдзен и наклонился над телом Инари. – Бедная девочка... Умерла как настоящий герой.
– Она не умерла! – опять вклинилась Вика. – Я докажу!
– Так, – посуровел спецназовец. – Давайте уже что-то решать с телом.
– Хорошо, – кивнул головой Хидэо Синдзен. – В таком случае, тело этой женщины забираю я, поскольку являюсь ее соплеменником и сюзереном. Похороны госпожи Такобо должны произвестись в соответствии с традициями моей страны. У кого-нибудь есть мобильный телефон?
Ему протянули трубку.
– Я звоню в посольство Японии, – пояснил Синдзен и, набрав номер, быстро заговорил на японском.
– Сейчас прибудет машина за мной и госпожой Такобо. Я сообщу вам о времени траурной церемонии.
– Да послушайте же! – отчаянно воскликнула Вика. – Я могу ее оживить!
Господин Синдзен посмотрел на Вику долгим внимательным взглядом.
– А вы уверены, что госпожа Такобо желала бы этого?
С этими словами тщедушный старичок легко поднял с носилок тело Инари и в сопровождении охранников, которыми теперь театр был напичкан, как пасхальный кулич – изюмом, пошел к выходу.
К Белинским подбежала суетливая женщина:
– Служба экстренной психологической помощи. Как вы себя чувствуете? Вы можете описать свое состояние как шоковое?
– Можем, – мрачно заверил ее Авдей. – Мы все можем. Но лучше мы домой поедем.
– Но госпитализация...
Тут Вика и Татьяна Алексеевна одновременно глянули на даму таким взглядом, что она не посмела больше слова молвить.
... Их довезли до дома на машине «скорой помощи», хотя необходимости в этом не было, – после того как Вика пошептала что-то над Машиной ранкой, от вспухшей рваной кровавой полосы не осталось и следа.
Они вошли в квартиру с таким чувством, словно не были в ней несколько лет.
– Господи, – всхлипнула Татьяна Алексеевна. – Поверить не могу, что весь этот ужас кончился. У меня просто руки-ноги отнялись, когда я увидела, как тот тип стреляет в вас! А Анастасия-то! Старая мерзавка! Жива же еще, как только земля носит такую пакостницу...