Хотя он ответил мне затем, что я, как обычно, "грешу против моего Бога", говоря ему так, он спросил меня, что я собираюсь сделать с деньгами, которые я оставил себе. Я ответил, что можно либо потратить деньги, либо сохранить их. Что, в настоящее время, я собираюсь сохранить их, так как я одет и накормлен, и мне нет нужды тратить их, но что потрачу их, когда буду в чем-нибудь нуждаться или захочу что-нибудь купить.
Он посмотрел на меня с отвращением, заметив, что то, что я сказал, указывает на то, что я имею обычную мораль среднего класса и совсем ничему не научился от него за время, которое был в Приэре. Я ответил, несколько горячо, что вполне сознаю эти возможности, а что касается учения, то, когда я смотрю вокруг на других студентов, я не уверен, что кто-нибудь из них научился чему-нибудь, - что, в действительности, я не уверен, что там есть что-нибудь, чему можно научиться.
Совершенно спокойный к этому времени, он сказал, что мне не удалось понять, что ценность Приэре не является очевидной, и что время покажет, узнал ли кто-нибудь что-нибудь будучи здесь. Затем, во второй раз, он сказал, что бесполезно продолжать разговаривать со мной, и добавил, что мне не надо будет продолжать работу на крыше дома изучения, и мне будет дана другая работа.
35.
Моя "другая работа" состояла из нескольких заданий: очистки различных площадей имения от крапивы, что должно было делаться без рукавиц; работы с другим человеком над сооружением каменного дома, который был частично построен когда-то, еще до того как я впервые был в Приэре, и никогда не достраивался до конца, и, к моему удивлению, помощи в переводе частей книги Гурджиева с предварительного французского варианта на английский.
После нескольких часов работы по вырыванию крапивы, я вскоре понял, что, осторожно выдергивая ее с корнями и не касаясь при этом стеблей или листьев, можно вырывать крапиву и не обжигаться при этом. Я также узнал, совершенно случайно, что ее можно использовать для приготовления превосходного супа. Во всяком случае, так как я еще размышлял о замечательной американской леди и ценности работы, вырывание крапивы казалось имело практическую ценность так же, как все, что могло быть сделано для моего "внутреннего существа", так как оно устраняет сорняки и дает возможность приготовить суп.
Что касается строительства дома, то я был убежден, что леди была несомненно права - в строительстве не было заметно видимого прогресса, поэтому я предполагал, что весь прогресс был "духовным". Я был помощником на этой работе, и мой "босс" решил, что первое, что мы должны сделать, это перенести огромную кучу камней, находившуюся приблизительно в пятидесяти футах от дома, на площадку перед ним. Единственным мыслимым способом сделать это, как он сообщил мне, было мне встать у кучи камней и бросать камни ему, а он будет бросать их затем в новую кучу около строения. Когда это будет сделано, мы сможем использовать эти камни для сооружения перегородок и стен внутри здания, так как внешние стены были сооружены три или четыре года назад. Меня предупредили, что в этом бросании камней должен быть определенный темп, который должен соблюдаться, чтобы сделать работу наименее утомительной, а также что, для сохранения надлежащего темпа, нам нужно подавать знак. Мы сумели подавать знаки и бросать камни только около двух часов, после чего моему компаньону и "боссу", отвлеченному чем-то, не удалось поймать камень, который я бросил в его направлении, - камень ударил его в висок, и он упал.
Я помог ему встать, а затем повел его, так как он нетвердо держался на ногах, в направлении главного здания, чтобы посоветоваться с доктором о действии этого удара. Гурджиев увидел нас сразу, так как он сидел перед террасой на одном из своих обычных мест, где он писал; услышав, что случилось и осмотрев пострадавшего, он сообщил, что опасности нет, но мы должны прекратить работу по этому строительству. Со слегка добродушной улыбкой в мой адрес он сказал мне, что для меня было по-видимому невозможным участвовать в любом виде работы, не причиняя беспокойства, и что я прирожденный нарушитель спокойствия. Вспомнив некоторые из моих прошлых опытов в Приэре, я принял это, если и не совсем за комплимент, то, по крайней мере, за похвалу.
Я был очарован, однако, работой над его книгой. Делать грубый предварительный перевод с французского варианта книги должен был англичанин, а моей работой было слушать его и вносить предложения относительно диалекта и американизмов, которые возможно ближе соответствовали бы французскому варианту, который я также должен был читать. Особая глава была на тему континента Африки и была связана, главным образом, с объяснениями происхождения обезьян.
То, что начало интересовать меня этим летом много больше, чем какое-либо из моих дневных заданий, были вечерние чтения частей книги Гурджиева, обычно на русском или французском, но иногда на английском - в зависимости от наличия законченных переводов - и комментариев Гурджиева относительно его целей и намерений. В самых простых выражениях он обычно уменьшал то, что было написано в главе, которая читалась в этот вечер (эти комментарии всегда следовали за чтениями), до краткого обзора или упрощения того, что он пытался передать в написанном.
На меня произвело особое впечатление его утверждение, что цель написания этой книги - разрушить навсегда привычные ценности и представления людей, которые мешают их пониманию действительности или жизни согласно "космическим законам". Затем он собирался написать дополнительные книги, которые должны подготовить почву, так сказать, для приобретения нового понимания и новых ценностей. Если, как я видел, существование Приэре имело ту же цель - разрушить существующие ценности, - тогда это было более понятным. Если, как Гурджиев часто говорил, мир был "вверх дном", тогда, возможно, была определенная ценность в том, что он по-видимому пытался дать в своей школе. Могло быть вполне правильным, как американская леди внушала мне, что каждый работал не для немедленного, очевидного результата в любой работе, которую он делал, а для развития собственного существа. Даже хотя я не был убежден, что Гурджиев имел все ответы к дилемме человеческой жизни как кто-то назвал ее - было возможно, что он, также как любой другой, мог иметь их. То, что он делал, было, по крайней мере, возбуждающим, раздражающим и, обычно, достаточно интересным, чтобы вызвать вопросы, сомнения и споры.
В ходе его разговоров и комментариев на свои писания, он часто отклонялся от темы того, что читалось, чтобы рассказать в обычных выражениях почти обо всем, что либо приходило ему на ум, либо интересовало одного из студентов. Когда кто-то, благодаря какой-нибудь ассоциации с главой, которая читалась этим вечером, задавал вопрос о мирах Востока и Запада и недостатке понимания между восточным и западным складами ума, Гурджиев рассказывал несколько многословно о недоразумениях, которые были созданы в мире этим отсутствием понимания, говоря, что это было, по крайней мере отчасти, благодаря недостатку энергии на Востоке и недостатку мудрости на Западе. Он предсказывал, что придет день, когда восточный мир снова поднимется до положения мировой значимости и станет ежеминутной угрозой всесильной, всевлиятельной новой культуре западного мира, которая господствует в Америке, - стране, которая была, согласно ему, несомненно очень сильной, но также и очень молодой. Он продолжал говорить, что каждый должен смотреть на мир тем же способом, каким он смотрит на человека или на себя. Каждый человек это мир в себе, а земной шар - большой мир, в котором мы все живем это, в известном смысле, только отражение или расширение индивидуального мира в каждом из нас.
Среди целей всех учителей, мессий, вестников от богов и т.п. была одна основная и очень важная цель - найти какие-нибудь средства, благодаря которым две стороны человека, и, поэтому, две стороны земли, могли бы жить вместе в мире и гармонии. Он говорил, что времени очень мало - необходимо приобрести эту гармонию как можно быстрее, чтобы избежать полного несчастья. Философиям, религиям и другим подобным движениям всем не удалось выполнить эту цель, а единственный возможный путь достигнуть этого - индивидуальное развитие человека. Если индивидуум будет развивать свои собственные неизвестные возможности, он станет сильным и сможет повлиять, по очереди, на очень многих людей. Если бы достаточно индивидуумов могли развиваться - даже частично - в настоящих, нормальных людей, способных использовать действительные возможности, которые были свойственны человеческому роду, каждый такой человек был бы тогда способен убедить и склонить на свою сторону много сотен других людей, которые, каждый в свою очередь, достигнув развития, смогли бы повлиять на другие сотни людей и так далее.
Он добавил непреклонно, что не шутит, говоря о том, что времени мало. Дальше он сказал, что история уже доказала нам, что такие орудия, как политические, религиозные и другие организованные движения, которые обрабатывали человека "в массе", а не как индивидуальное существо, были неудачны. Что они всегда будут неудачными, и что отдельное, индивидуальное развитие каждой личности в мире - это единственное возможное решение.
Верил ли ему каждый всем сердцем или нет - он страстно и убедительно доказывал важность индивидуального развития и роста.
36.
Из-за юности, отсутствия присмотра, незаинтересованности и просто из-за лени я старался делать как можно меньше работы в Травяном Саду. Я избегал ходить туда, за исключением тех случаев, когда было необходимо принести различные растения на кухню. Когда качество трав стало заметно плохим, и когда временами я не мог принести даже небольшого количества каких-нибудь растений, кто-то должен был взяться за исследование сада и сообщить о его положении Гурджиеву.
Результатом было то, что Гурджиев лично обследовал сад со мной, прогуливаясь взад и вперед между всеми маленькими грядками, исследуя каждое растение. Закончив, он сказал мне, что, насколько он мог заметить, я абсолютно ничего не делал там в отношении работы. Я должен был согласиться, что я делал очень небольшую работу, но защищал себя, ссылаясь на то, что изредка пропалывал сад. Он покачал головой и сказал, что ввиду состояния сада было бы лучше не защищать себя вовсе. Затем он назначил нескольких детей работать со мной в саду до тех пор, пока он не будет приведен в должное состояние, и проинструктировал меня относительно того, что необходимо делать с различными растениями: рыхлить землю между рядами, подравнивать некоторые растения, а также разделять и пересаживать другие.
Хотя дети очень надоедали мне намеками на мое увиливание от моей собственной работы и на то, что их заставили работать в "моем" саду, все они энергично взялись за работу, и мы выполнили приказание Гурджиева очень легко и быстро. Это был очень небольшой участок земли и это не могло занять нас более чем на день или два. Когда мы кончили работу, Гурджиев выразил удовлетворение, похвалил всех других детей за их работу и сказал, что хотел бы поговорить только со мной.
Сначала он сказал мне, что я мог видеть для себя, что я не выполнил задание, которое мне назначили, и что для него было необходимо вмешаться в мою работу и произвести изменения, чтобы исправить ущерб, который был причинен запущенностью сада. Он сказал, что это было очень хорошим примером способа, которым одна неудачная личность, выполняя свою обязанность, могла влиять на общее благополучие всех остальных, и, что, в то время, как я не считал травы чем-то важным, они были нужны ему и необходимы для кухни; также что я вынудил его делать ненужные, пусть и незначительные, расходы, поскольку теперь придется приобретать различные растения, в чем не было бы необходимости, если бы я выполнял свою работу надлежащим образом.
Он продолжал говорить, что было правдой, в некотором смысле, что травяной сад не был важен - то, что было важно, однако, это быть ответственным и выполнять свою работу, особенно, когда эта работа могла затрагивать благосостояние других. Однако, была другая, еще более важная причина для выполнения любой назначенной задачи - ради самого себя.
Он говорил снова об упражнении "самонаблюдения" и сказал, что, так как человек является трехцентровым и трехмозговым существом, необходимо делать это упражнение и выполнять задачи, которые работают со всеми тремя, а не только с физическим или "двигательным" центром; что "самонаблюдение", как я знал, было чисто физическим упражнением и заключалось в наблюдении собственного физического тела и его движений, жестов и проявлений.
Он сказал, что есть различные упражнения, которые нужно делать с "самовоспоминанием", которое было очень важным аспектом его работы. Одно из них заключается в том, чтобы сознательно и со всей своей концентрацией пытаться, как на киноленте, вспомнить все, что человек делал в течение всего дня. Это нужно делать каждый вечер перед сном. Наиболее важной вещью в упражнении является то, что нельзя позволять вниманию блуждать посредством ассоциаций. Если собственное внимание отклоняется от фокуса на образ себя, тогда совершенно необходимо начинать все снова с начала каждого раза, когда это случалось - а это, он предупредил, будет происходить.
Он говорил со мной очень долго тем утром и особенно подчеркивал то, что каждый имеет, обычно, особую, повторяющуюся проблему в жизни. Он говорил, что эти определенные проблемы являются обычно формой лени, которая приняла безусловно явную физическую форму, как в случае с садом. Я просто откладывал какую-либо работу в саду до тех пор, пока кто-то не заметил этот факт. Он сказал, что хотел бы, чтобы я подумал серьезно о своей лености - не о внешней форме, которая не столь важна, а понять, чем она является. "Когда вы увидите, что ленивы, необходимо узнать, чем является эта леность. Так как в некоторых привычках вы уже ленивы многие годы, то вы можете потратить даже многие годы, чтобы узнать, чем она является. Нужно спросить себя, когда бы вы ни увидели вашу собственную леность: "Чем является эта леность во мне?" Если вы зададите этот вопрос серьезно и сосредоточенно, возможно, когда-нибудь вы найдете ответ. Это важная и очень трудная работа, которую я даю вам теперь".
Я поблагодарил его за то, что он сказал, и добавил, что я был огорчен тем, что я не сделал свою работу в саду, и что я буду делать ее должным образом впредь.
Он отмахнулся от моих благодарностей и сказал, что бесполезно огорчаться. "Это слишком поздно теперь, слишком поздно делать хорошую работу в саду. В жизни никогда нет второго шанса - есть только один шанс. Вы могли один раз сделать хорошо работу в саду, для себя - вы не сделали; поэтому теперь, даже если бы вы работали всю вашу жизнь в этом саду, то же самое уже не может повториться для вас. Но также важно не быть "огорченным" относительно этого - можно потерять всю жизнь, чувствуя огорчение. В нем есть нечто ценное иногда, то, что вы называете угрызением совести. Если человек имеет действительное угрызение совести за что-то, что он плохо сделал, это может быть ценным; но если только огорчение и обещание сделать ту же вещь лучше в будущем, то это трата времени. Это время уже прошло навсегда, эта часть вашей жизни кончилась - вы не можете жить снова. Неважно, делаете ли вы хорошую работу в саду теперь, так как делаете по неправильной причине - пытаетесь исправить ущерб, который не может быть исправлен. Это серьезная вещь. Но также очень важно не тратить время, чувствуя огорчение или чувствуя сожаление - это только еще большая трата времени. Нужно научиться в жизни не делать таких ошибок, и нужно понять, что однажды сделанная ошибка делается навсегда".
37.
В ходе чтения книги Гурджиева и особенно в своих комментариях или рассказах, которые всегда следовали за этим, он часто обсуждал тему любви. Он указывал, что, в любой попытке или усилии узнать себя, всегда необходимо начинать с физического тела по простой причине, что оно является наиболее развитым из трех центров человека; именно из-за этого "самонаблюдение" всегда начинается с наблюдения одного тела. В то время, как тело росло автоматически и механически, фактически без наблюдения, оно, тем не менее, было наиболее правильно развитым центром, чем эмоциональный или ментальный "умы" (или центры), потому что оно, хотя бы и автоматически, выполняло свои функции. Наиболее телесные функции не только более или менее принудительны, жизненно важны - они также разумно постижимы, и, поэтому, их не слишком трудно удовлетворить.
В отношении наблюдения способности тела любить, он снова использовал пример двух рук, сказав, что любовь можно определить следующим образом: "одна рука моет другую". Он также говорил, что тело может достичь гармонии внутри себя, когда оно используется правильно, когда обе руки работают вместе, и что пришло время начинать понимать или осознавать, что любовь действительно существует. Для того, чтобы люди были способны работать вместе, им необходимо любить друг друга и любить свою цель. В этом смысле, для того, чтобы человеческое существо функционировало правильно и в согласии со свойственной ему человечностью, необходимо для всех составных частей человеческого существа любить друг друга и работать вместе для одной цели саморазвития и самосовершенствования; трудность заключается в том, конечно, что в результате наших ненормальных привычек и образования мы имеем неадекватное представление о том, чем могло бы быть правильное развитие или "совершенство". Он предупреждал нас относительно какого-нибудь неверного толкования слова "совершенство", заявив, что наши ассоциации с этим словом наши мысли о "совершенном" состоянии - неправильны, и что было бы вообще лучше использовать термин "развитие".
Основным указанием или ключом относительно любви, что мы могли узнать от физического тела, была физическая форма любви, другими словами, секс. В общем смысле целью секса является воспроизведение, которое в действительности является синонимом творения. Любовь, поэтому, в любом смысле - в физическом или нет - должна быть творческой. Он также сказал, что существует правильная форма того, что называют "сублимацией" сексуальной энергии; что секс является источником всей энергии, и когда он не используется для воспроизведения, он все же может быть использован в творческом смысле при сублимации и употреблении в качестве источника энергий для других видов творчества. Одним из неправильных употреблений секса, которое возникло по причине плохого воспитания, неправильного образования и ненадлежащих привычек, было то, что он стал почти единственной жизненной формой человеческого общения. Для людей возможно "активно соединяться" другими способами, нежели физически; как он выразился, "соприкасаться друг с другом сущностями", но человеческие существа потеряли эту способность много, много лет - много веков - назад. Однако, если быть наблюдательным, можно понять, что это "соприкосновение сущностей" еще иногда случается между отдельными человеческими существами, но только случайно, и что затем это почти немедленно неправильно понимается и неверно истолковывается и облачается в чисто физическую форму, которая становится бесполезной.
В дальнейшем рассказе об отношениях между людьми он сказал, что секс является "высшим выражением физического тела" и единственным "священным" выражением себя, оставшимся у нас. Для того, чтобы приобрести какие-нибудь другие формы "святости" внутри себя, полезно пытаться в других областях наших жизней превзойти этот способ "касания сущностей" - и совершенно открытое "разделение общей истины" между двумя индивидуумами почти всегда "видимо" в сексуальных отношениях. Он предостерегал, однако, что даже секс принудительный, несознательный, как у большинства людей - часто вырождается в простой процесс, который вызывает единственно частичное удовлетворение, удовольствие или облегчение одного человека вместо их обоих, и в таких случаях это не является какой-либо откровенностью или интимностью.
Когда его попросили определить правильную объективно моральную любовь между двумя людьми, он сказал, что необходимо развить себя до такой степени, чтобы было возможным знать и понимать достаточно, чтобы быть способным помочь другому сделать что-нибудь необходимое для него самого, даже если тот человек не сознает необходимости и может работать против вас; что только в этом смысле любовь будет действительно ответственной и достойной названия подлинной любви. Он добавил, что, даже с наилучшими стремлениями, большинство людей слишком боятся любить другого человека в активном смысле или даже пытаться что-то сделать для него; и что одним из ужасающих аспектов любви является то, что, в то время как возможно помочь другому человеку до некоторой степени, невозможно действительно "сделать" что-нибудь за него. "Если вы видите, что другой человек падает, когда он может идти - вы можете поднять его. Но хотя сделать еще один шаг является для него более необходимым даже, чем воздух, - он должен сделать этот шаг сам; другой человек не может сделать этот шаг за него".
38.
Рассказывая о его методах саморазвития и правильного роста, Гурджиев часто подчеркивал факт, что есть много опасностей, которые неизбежно должны встретиться в этом процессе. Одним из наиболее частых препятствий является то, что временами выполнение какого-нибудь упражнения (он ссылался на индивидуальные упражнения, описанные им для определенных людей) вызывает настроение радости и благополучия. Он говорил, что, в то время как такое состояние радостного настроения свойственно правильному и серьезному "исполнению такого упражнения, одна опасность заключалась в нашем неправильном представлении о "результатах" или "прогрессе": необходимо помнить, что мы не должны ожидать результатов вовсе. Если мы делаем упражнение, ожидая некоторый результат - это бесполезно. Но, если мы достигли сознательного результата, такого как чувство подлинного благополучия, даже хотя это и правильный временный результат, он не означает в каком-либо смысле, что нами достигнуто какое-нибудь постоянство. Это может означать, что происходит некоторый прогресс, но затем будет необходимо работать над этим более упорно для того, чтобы сделать такие "результаты" постоянной частью себя.
Он часто приводил в пример загадку: человек, сопровождаемый тремя взаимно враждебными организмами - овцой, волком и капустой, прибывает на берег реки, которую нужно переплыть в лодке, которая может везти только двух - человека и еще одного из пассажиров одновременно; необходимо перевезти себя и своих компаньонов через реку, и чтобы никто из них не мог напасть на другого или уничтожить его. Важным элементом в рассказе было то, что обычной человеческой склонностью было пытаться найти "кратчайшее решение", а моралью рассказа было то, что там не было "кратчайшего решения": что всегда важно сделать необходимое число поездок, чтобы обеспечить безопасность и благополучие для всех пассажиров. Он говорил, что вначале, даже хотя это казалось излишней тратой ценного времени, часто было необходимо сделать дополнительные поездки, а не рисковать. Однако, когда кто-либо привыкал к его упражнениям и методам, он, в конечно счете, был способен сделать только точное число требуемых поездок и, тем не менее, не подвергать опасности какого-нибудь из пассажиров. Было также необходимо брать некоторых из пассажиров в обратную поездку, которая также казалась излишней тратой времени.
Он использовал эту самую "загадку" в качестве примера для "центров" или "умов" человека, представлявших "Я", или сознание, и другие три центра: физический, эмоциональный и умственный. В добавление к тому, что физический центр наиболее развит из трех, он говорил, что умственный центр фактически неразвит, а эмоциональный центр, который частично развит - но совсем неправильным способом - является совершенно "диким". Он говорил, что мы реагируем на нужды тела принудительно, что было бы правильным, если бы наши телесные привычки были хорошими, так как необходимо удовлетворять нужды тела, или "машины", в том смысле, что должны надлежащим образом заботиться о машине, так как это наше единственное средство "передвижения". С эмоциональным центром, так как мы почти ничего не знаем о нем, проблема гораздо сложнее. Большинство ошибок подавления и насилия, которые совершаются в течение жизни, являются эмоциональными, так как мы не знаем, как правильно использовать эмоцию в ходе нашей жизни, а умеем только образовывать неправильные эмоциональные привычки с момента нашего рождения. Он говорил, что эмоциональные "нужды" существуют и являются точно такими же принудительными, как наши физические нужды, такие как голод, сон, секс и т. д., но что мы не понимаем, что они существуют и не знаем совсем ничего о том, как удовлетворять такие эмоциональные "стремления". Прежде всего нужно понять, что эмоция это проявление некоторого вида силы внутри нас. Он часто сравнивал ее с баллоном или резервуаром воздуха, который используется для приведения в действие органных труб. Органные трубы можно рассматривать в качестве примера различных видов эмоций: каждая труба маркируется различно одна труба это гнев, другая - ненависть, третья - жадность, четвертая тщеславие, пятая - ревность, шестая - жалость и т. д. Первый шаг по направлению к правильному использованию эмоции - быть способным использовать силу или "воздух" резервуара для какой угодно трубки правильно или соответственно данной ситуации, почти точно так же, как сознательно ударяют по определенной клавише на органе, для того чтобы вызвать определенный тон. Если, к примеру, чувствуется - по какой-либо причине - гнев, когда гнев не соответствует определенному обстоятельству или ситуации, то вместо того, чтобы выражать гнев, можно сознательно отвести его энергию в какую-либо эмоцию, которая необходима или правильна в это время. Все существующие эмоции, все чувства имеют цель, для их возникновения была причина и каждая из эмоций может быть правильно использована. Но не обладая должным знанием мы использовали их слепо, принудительно и невежественно, без всякого контроля, производя такой же эффект в нашей эмоциональной жизни, какой могло бы производить животное игрой на органе, без какого-либо знания музыки просто наобум. Большой опасностью неконтролируемых эмоций является то, что "удар" обычно производит действие и на себя, и на других. Если из-за отсутствия сознания или знания кто-либо чувствует - механически - гнев, вместо, например, сострадания, в то время как сострадание было бы правильной эмоцией, то это может произвести только разрушение и хаос.
Он посмотрел на меня с отвращением, заметив, что то, что я сказал, указывает на то, что я имею обычную мораль среднего класса и совсем ничему не научился от него за время, которое был в Приэре. Я ответил, несколько горячо, что вполне сознаю эти возможности, а что касается учения, то, когда я смотрю вокруг на других студентов, я не уверен, что кто-нибудь из них научился чему-нибудь, - что, в действительности, я не уверен, что там есть что-нибудь, чему можно научиться.
Совершенно спокойный к этому времени, он сказал, что мне не удалось понять, что ценность Приэре не является очевидной, и что время покажет, узнал ли кто-нибудь что-нибудь будучи здесь. Затем, во второй раз, он сказал, что бесполезно продолжать разговаривать со мной, и добавил, что мне не надо будет продолжать работу на крыше дома изучения, и мне будет дана другая работа.
35.
Моя "другая работа" состояла из нескольких заданий: очистки различных площадей имения от крапивы, что должно было делаться без рукавиц; работы с другим человеком над сооружением каменного дома, который был частично построен когда-то, еще до того как я впервые был в Приэре, и никогда не достраивался до конца, и, к моему удивлению, помощи в переводе частей книги Гурджиева с предварительного французского варианта на английский.
После нескольких часов работы по вырыванию крапивы, я вскоре понял, что, осторожно выдергивая ее с корнями и не касаясь при этом стеблей или листьев, можно вырывать крапиву и не обжигаться при этом. Я также узнал, совершенно случайно, что ее можно использовать для приготовления превосходного супа. Во всяком случае, так как я еще размышлял о замечательной американской леди и ценности работы, вырывание крапивы казалось имело практическую ценность так же, как все, что могло быть сделано для моего "внутреннего существа", так как оно устраняет сорняки и дает возможность приготовить суп.
Что касается строительства дома, то я был убежден, что леди была несомненно права - в строительстве не было заметно видимого прогресса, поэтому я предполагал, что весь прогресс был "духовным". Я был помощником на этой работе, и мой "босс" решил, что первое, что мы должны сделать, это перенести огромную кучу камней, находившуюся приблизительно в пятидесяти футах от дома, на площадку перед ним. Единственным мыслимым способом сделать это, как он сообщил мне, было мне встать у кучи камней и бросать камни ему, а он будет бросать их затем в новую кучу около строения. Когда это будет сделано, мы сможем использовать эти камни для сооружения перегородок и стен внутри здания, так как внешние стены были сооружены три или четыре года назад. Меня предупредили, что в этом бросании камней должен быть определенный темп, который должен соблюдаться, чтобы сделать работу наименее утомительной, а также что, для сохранения надлежащего темпа, нам нужно подавать знак. Мы сумели подавать знаки и бросать камни только около двух часов, после чего моему компаньону и "боссу", отвлеченному чем-то, не удалось поймать камень, который я бросил в его направлении, - камень ударил его в висок, и он упал.
Я помог ему встать, а затем повел его, так как он нетвердо держался на ногах, в направлении главного здания, чтобы посоветоваться с доктором о действии этого удара. Гурджиев увидел нас сразу, так как он сидел перед террасой на одном из своих обычных мест, где он писал; услышав, что случилось и осмотрев пострадавшего, он сообщил, что опасности нет, но мы должны прекратить работу по этому строительству. Со слегка добродушной улыбкой в мой адрес он сказал мне, что для меня было по-видимому невозможным участвовать в любом виде работы, не причиняя беспокойства, и что я прирожденный нарушитель спокойствия. Вспомнив некоторые из моих прошлых опытов в Приэре, я принял это, если и не совсем за комплимент, то, по крайней мере, за похвалу.
Я был очарован, однако, работой над его книгой. Делать грубый предварительный перевод с французского варианта книги должен был англичанин, а моей работой было слушать его и вносить предложения относительно диалекта и американизмов, которые возможно ближе соответствовали бы французскому варианту, который я также должен был читать. Особая глава была на тему континента Африки и была связана, главным образом, с объяснениями происхождения обезьян.
То, что начало интересовать меня этим летом много больше, чем какое-либо из моих дневных заданий, были вечерние чтения частей книги Гурджиева, обычно на русском или французском, но иногда на английском - в зависимости от наличия законченных переводов - и комментариев Гурджиева относительно его целей и намерений. В самых простых выражениях он обычно уменьшал то, что было написано в главе, которая читалась в этот вечер (эти комментарии всегда следовали за чтениями), до краткого обзора или упрощения того, что он пытался передать в написанном.
На меня произвело особое впечатление его утверждение, что цель написания этой книги - разрушить навсегда привычные ценности и представления людей, которые мешают их пониманию действительности или жизни согласно "космическим законам". Затем он собирался написать дополнительные книги, которые должны подготовить почву, так сказать, для приобретения нового понимания и новых ценностей. Если, как я видел, существование Приэре имело ту же цель - разрушить существующие ценности, - тогда это было более понятным. Если, как Гурджиев часто говорил, мир был "вверх дном", тогда, возможно, была определенная ценность в том, что он по-видимому пытался дать в своей школе. Могло быть вполне правильным, как американская леди внушала мне, что каждый работал не для немедленного, очевидного результата в любой работе, которую он делал, а для развития собственного существа. Даже хотя я не был убежден, что Гурджиев имел все ответы к дилемме человеческой жизни как кто-то назвал ее - было возможно, что он, также как любой другой, мог иметь их. То, что он делал, было, по крайней мере, возбуждающим, раздражающим и, обычно, достаточно интересным, чтобы вызвать вопросы, сомнения и споры.
В ходе его разговоров и комментариев на свои писания, он часто отклонялся от темы того, что читалось, чтобы рассказать в обычных выражениях почти обо всем, что либо приходило ему на ум, либо интересовало одного из студентов. Когда кто-то, благодаря какой-нибудь ассоциации с главой, которая читалась этим вечером, задавал вопрос о мирах Востока и Запада и недостатке понимания между восточным и западным складами ума, Гурджиев рассказывал несколько многословно о недоразумениях, которые были созданы в мире этим отсутствием понимания, говоря, что это было, по крайней мере отчасти, благодаря недостатку энергии на Востоке и недостатку мудрости на Западе. Он предсказывал, что придет день, когда восточный мир снова поднимется до положения мировой значимости и станет ежеминутной угрозой всесильной, всевлиятельной новой культуре западного мира, которая господствует в Америке, - стране, которая была, согласно ему, несомненно очень сильной, но также и очень молодой. Он продолжал говорить, что каждый должен смотреть на мир тем же способом, каким он смотрит на человека или на себя. Каждый человек это мир в себе, а земной шар - большой мир, в котором мы все живем это, в известном смысле, только отражение или расширение индивидуального мира в каждом из нас.
Среди целей всех учителей, мессий, вестников от богов и т.п. была одна основная и очень важная цель - найти какие-нибудь средства, благодаря которым две стороны человека, и, поэтому, две стороны земли, могли бы жить вместе в мире и гармонии. Он говорил, что времени очень мало - необходимо приобрести эту гармонию как можно быстрее, чтобы избежать полного несчастья. Философиям, религиям и другим подобным движениям всем не удалось выполнить эту цель, а единственный возможный путь достигнуть этого - индивидуальное развитие человека. Если индивидуум будет развивать свои собственные неизвестные возможности, он станет сильным и сможет повлиять, по очереди, на очень многих людей. Если бы достаточно индивидуумов могли развиваться - даже частично - в настоящих, нормальных людей, способных использовать действительные возможности, которые были свойственны человеческому роду, каждый такой человек был бы тогда способен убедить и склонить на свою сторону много сотен других людей, которые, каждый в свою очередь, достигнув развития, смогли бы повлиять на другие сотни людей и так далее.
Он добавил непреклонно, что не шутит, говоря о том, что времени мало. Дальше он сказал, что история уже доказала нам, что такие орудия, как политические, религиозные и другие организованные движения, которые обрабатывали человека "в массе", а не как индивидуальное существо, были неудачны. Что они всегда будут неудачными, и что отдельное, индивидуальное развитие каждой личности в мире - это единственное возможное решение.
Верил ли ему каждый всем сердцем или нет - он страстно и убедительно доказывал важность индивидуального развития и роста.
36.
Из-за юности, отсутствия присмотра, незаинтересованности и просто из-за лени я старался делать как можно меньше работы в Травяном Саду. Я избегал ходить туда, за исключением тех случаев, когда было необходимо принести различные растения на кухню. Когда качество трав стало заметно плохим, и когда временами я не мог принести даже небольшого количества каких-нибудь растений, кто-то должен был взяться за исследование сада и сообщить о его положении Гурджиеву.
Результатом было то, что Гурджиев лично обследовал сад со мной, прогуливаясь взад и вперед между всеми маленькими грядками, исследуя каждое растение. Закончив, он сказал мне, что, насколько он мог заметить, я абсолютно ничего не делал там в отношении работы. Я должен был согласиться, что я делал очень небольшую работу, но защищал себя, ссылаясь на то, что изредка пропалывал сад. Он покачал головой и сказал, что ввиду состояния сада было бы лучше не защищать себя вовсе. Затем он назначил нескольких детей работать со мной в саду до тех пор, пока он не будет приведен в должное состояние, и проинструктировал меня относительно того, что необходимо делать с различными растениями: рыхлить землю между рядами, подравнивать некоторые растения, а также разделять и пересаживать другие.
Хотя дети очень надоедали мне намеками на мое увиливание от моей собственной работы и на то, что их заставили работать в "моем" саду, все они энергично взялись за работу, и мы выполнили приказание Гурджиева очень легко и быстро. Это был очень небольшой участок земли и это не могло занять нас более чем на день или два. Когда мы кончили работу, Гурджиев выразил удовлетворение, похвалил всех других детей за их работу и сказал, что хотел бы поговорить только со мной.
Сначала он сказал мне, что я мог видеть для себя, что я не выполнил задание, которое мне назначили, и что для него было необходимо вмешаться в мою работу и произвести изменения, чтобы исправить ущерб, который был причинен запущенностью сада. Он сказал, что это было очень хорошим примером способа, которым одна неудачная личность, выполняя свою обязанность, могла влиять на общее благополучие всех остальных, и, что, в то время, как я не считал травы чем-то важным, они были нужны ему и необходимы для кухни; также что я вынудил его делать ненужные, пусть и незначительные, расходы, поскольку теперь придется приобретать различные растения, в чем не было бы необходимости, если бы я выполнял свою работу надлежащим образом.
Он продолжал говорить, что было правдой, в некотором смысле, что травяной сад не был важен - то, что было важно, однако, это быть ответственным и выполнять свою работу, особенно, когда эта работа могла затрагивать благосостояние других. Однако, была другая, еще более важная причина для выполнения любой назначенной задачи - ради самого себя.
Он говорил снова об упражнении "самонаблюдения" и сказал, что, так как человек является трехцентровым и трехмозговым существом, необходимо делать это упражнение и выполнять задачи, которые работают со всеми тремя, а не только с физическим или "двигательным" центром; что "самонаблюдение", как я знал, было чисто физическим упражнением и заключалось в наблюдении собственного физического тела и его движений, жестов и проявлений.
Он сказал, что есть различные упражнения, которые нужно делать с "самовоспоминанием", которое было очень важным аспектом его работы. Одно из них заключается в том, чтобы сознательно и со всей своей концентрацией пытаться, как на киноленте, вспомнить все, что человек делал в течение всего дня. Это нужно делать каждый вечер перед сном. Наиболее важной вещью в упражнении является то, что нельзя позволять вниманию блуждать посредством ассоциаций. Если собственное внимание отклоняется от фокуса на образ себя, тогда совершенно необходимо начинать все снова с начала каждого раза, когда это случалось - а это, он предупредил, будет происходить.
Он говорил со мной очень долго тем утром и особенно подчеркивал то, что каждый имеет, обычно, особую, повторяющуюся проблему в жизни. Он говорил, что эти определенные проблемы являются обычно формой лени, которая приняла безусловно явную физическую форму, как в случае с садом. Я просто откладывал какую-либо работу в саду до тех пор, пока кто-то не заметил этот факт. Он сказал, что хотел бы, чтобы я подумал серьезно о своей лености - не о внешней форме, которая не столь важна, а понять, чем она является. "Когда вы увидите, что ленивы, необходимо узнать, чем является эта леность. Так как в некоторых привычках вы уже ленивы многие годы, то вы можете потратить даже многие годы, чтобы узнать, чем она является. Нужно спросить себя, когда бы вы ни увидели вашу собственную леность: "Чем является эта леность во мне?" Если вы зададите этот вопрос серьезно и сосредоточенно, возможно, когда-нибудь вы найдете ответ. Это важная и очень трудная работа, которую я даю вам теперь".
Я поблагодарил его за то, что он сказал, и добавил, что я был огорчен тем, что я не сделал свою работу в саду, и что я буду делать ее должным образом впредь.
Он отмахнулся от моих благодарностей и сказал, что бесполезно огорчаться. "Это слишком поздно теперь, слишком поздно делать хорошую работу в саду. В жизни никогда нет второго шанса - есть только один шанс. Вы могли один раз сделать хорошо работу в саду, для себя - вы не сделали; поэтому теперь, даже если бы вы работали всю вашу жизнь в этом саду, то же самое уже не может повториться для вас. Но также важно не быть "огорченным" относительно этого - можно потерять всю жизнь, чувствуя огорчение. В нем есть нечто ценное иногда, то, что вы называете угрызением совести. Если человек имеет действительное угрызение совести за что-то, что он плохо сделал, это может быть ценным; но если только огорчение и обещание сделать ту же вещь лучше в будущем, то это трата времени. Это время уже прошло навсегда, эта часть вашей жизни кончилась - вы не можете жить снова. Неважно, делаете ли вы хорошую работу в саду теперь, так как делаете по неправильной причине - пытаетесь исправить ущерб, который не может быть исправлен. Это серьезная вещь. Но также очень важно не тратить время, чувствуя огорчение или чувствуя сожаление - это только еще большая трата времени. Нужно научиться в жизни не делать таких ошибок, и нужно понять, что однажды сделанная ошибка делается навсегда".
37.
В ходе чтения книги Гурджиева и особенно в своих комментариях или рассказах, которые всегда следовали за этим, он часто обсуждал тему любви. Он указывал, что, в любой попытке или усилии узнать себя, всегда необходимо начинать с физического тела по простой причине, что оно является наиболее развитым из трех центров человека; именно из-за этого "самонаблюдение" всегда начинается с наблюдения одного тела. В то время, как тело росло автоматически и механически, фактически без наблюдения, оно, тем не менее, было наиболее правильно развитым центром, чем эмоциональный или ментальный "умы" (или центры), потому что оно, хотя бы и автоматически, выполняло свои функции. Наиболее телесные функции не только более или менее принудительны, жизненно важны - они также разумно постижимы, и, поэтому, их не слишком трудно удовлетворить.
В отношении наблюдения способности тела любить, он снова использовал пример двух рук, сказав, что любовь можно определить следующим образом: "одна рука моет другую". Он также говорил, что тело может достичь гармонии внутри себя, когда оно используется правильно, когда обе руки работают вместе, и что пришло время начинать понимать или осознавать, что любовь действительно существует. Для того, чтобы люди были способны работать вместе, им необходимо любить друг друга и любить свою цель. В этом смысле, для того, чтобы человеческое существо функционировало правильно и в согласии со свойственной ему человечностью, необходимо для всех составных частей человеческого существа любить друг друга и работать вместе для одной цели саморазвития и самосовершенствования; трудность заключается в том, конечно, что в результате наших ненормальных привычек и образования мы имеем неадекватное представление о том, чем могло бы быть правильное развитие или "совершенство". Он предупреждал нас относительно какого-нибудь неверного толкования слова "совершенство", заявив, что наши ассоциации с этим словом наши мысли о "совершенном" состоянии - неправильны, и что было бы вообще лучше использовать термин "развитие".
Основным указанием или ключом относительно любви, что мы могли узнать от физического тела, была физическая форма любви, другими словами, секс. В общем смысле целью секса является воспроизведение, которое в действительности является синонимом творения. Любовь, поэтому, в любом смысле - в физическом или нет - должна быть творческой. Он также сказал, что существует правильная форма того, что называют "сублимацией" сексуальной энергии; что секс является источником всей энергии, и когда он не используется для воспроизведения, он все же может быть использован в творческом смысле при сублимации и употреблении в качестве источника энергий для других видов творчества. Одним из неправильных употреблений секса, которое возникло по причине плохого воспитания, неправильного образования и ненадлежащих привычек, было то, что он стал почти единственной жизненной формой человеческого общения. Для людей возможно "активно соединяться" другими способами, нежели физически; как он выразился, "соприкасаться друг с другом сущностями", но человеческие существа потеряли эту способность много, много лет - много веков - назад. Однако, если быть наблюдательным, можно понять, что это "соприкосновение сущностей" еще иногда случается между отдельными человеческими существами, но только случайно, и что затем это почти немедленно неправильно понимается и неверно истолковывается и облачается в чисто физическую форму, которая становится бесполезной.
В дальнейшем рассказе об отношениях между людьми он сказал, что секс является "высшим выражением физического тела" и единственным "священным" выражением себя, оставшимся у нас. Для того, чтобы приобрести какие-нибудь другие формы "святости" внутри себя, полезно пытаться в других областях наших жизней превзойти этот способ "касания сущностей" - и совершенно открытое "разделение общей истины" между двумя индивидуумами почти всегда "видимо" в сексуальных отношениях. Он предостерегал, однако, что даже секс принудительный, несознательный, как у большинства людей - часто вырождается в простой процесс, который вызывает единственно частичное удовлетворение, удовольствие или облегчение одного человека вместо их обоих, и в таких случаях это не является какой-либо откровенностью или интимностью.
Когда его попросили определить правильную объективно моральную любовь между двумя людьми, он сказал, что необходимо развить себя до такой степени, чтобы было возможным знать и понимать достаточно, чтобы быть способным помочь другому сделать что-нибудь необходимое для него самого, даже если тот человек не сознает необходимости и может работать против вас; что только в этом смысле любовь будет действительно ответственной и достойной названия подлинной любви. Он добавил, что, даже с наилучшими стремлениями, большинство людей слишком боятся любить другого человека в активном смысле или даже пытаться что-то сделать для него; и что одним из ужасающих аспектов любви является то, что, в то время как возможно помочь другому человеку до некоторой степени, невозможно действительно "сделать" что-нибудь за него. "Если вы видите, что другой человек падает, когда он может идти - вы можете поднять его. Но хотя сделать еще один шаг является для него более необходимым даже, чем воздух, - он должен сделать этот шаг сам; другой человек не может сделать этот шаг за него".
38.
Рассказывая о его методах саморазвития и правильного роста, Гурджиев часто подчеркивал факт, что есть много опасностей, которые неизбежно должны встретиться в этом процессе. Одним из наиболее частых препятствий является то, что временами выполнение какого-нибудь упражнения (он ссылался на индивидуальные упражнения, описанные им для определенных людей) вызывает настроение радости и благополучия. Он говорил, что, в то время как такое состояние радостного настроения свойственно правильному и серьезному "исполнению такого упражнения, одна опасность заключалась в нашем неправильном представлении о "результатах" или "прогрессе": необходимо помнить, что мы не должны ожидать результатов вовсе. Если мы делаем упражнение, ожидая некоторый результат - это бесполезно. Но, если мы достигли сознательного результата, такого как чувство подлинного благополучия, даже хотя это и правильный временный результат, он не означает в каком-либо смысле, что нами достигнуто какое-нибудь постоянство. Это может означать, что происходит некоторый прогресс, но затем будет необходимо работать над этим более упорно для того, чтобы сделать такие "результаты" постоянной частью себя.
Он часто приводил в пример загадку: человек, сопровождаемый тремя взаимно враждебными организмами - овцой, волком и капустой, прибывает на берег реки, которую нужно переплыть в лодке, которая может везти только двух - человека и еще одного из пассажиров одновременно; необходимо перевезти себя и своих компаньонов через реку, и чтобы никто из них не мог напасть на другого или уничтожить его. Важным элементом в рассказе было то, что обычной человеческой склонностью было пытаться найти "кратчайшее решение", а моралью рассказа было то, что там не было "кратчайшего решения": что всегда важно сделать необходимое число поездок, чтобы обеспечить безопасность и благополучие для всех пассажиров. Он говорил, что вначале, даже хотя это казалось излишней тратой ценного времени, часто было необходимо сделать дополнительные поездки, а не рисковать. Однако, когда кто-либо привыкал к его упражнениям и методам, он, в конечно счете, был способен сделать только точное число требуемых поездок и, тем не менее, не подвергать опасности какого-нибудь из пассажиров. Было также необходимо брать некоторых из пассажиров в обратную поездку, которая также казалась излишней тратой времени.
Он использовал эту самую "загадку" в качестве примера для "центров" или "умов" человека, представлявших "Я", или сознание, и другие три центра: физический, эмоциональный и умственный. В добавление к тому, что физический центр наиболее развит из трех, он говорил, что умственный центр фактически неразвит, а эмоциональный центр, который частично развит - но совсем неправильным способом - является совершенно "диким". Он говорил, что мы реагируем на нужды тела принудительно, что было бы правильным, если бы наши телесные привычки были хорошими, так как необходимо удовлетворять нужды тела, или "машины", в том смысле, что должны надлежащим образом заботиться о машине, так как это наше единственное средство "передвижения". С эмоциональным центром, так как мы почти ничего не знаем о нем, проблема гораздо сложнее. Большинство ошибок подавления и насилия, которые совершаются в течение жизни, являются эмоциональными, так как мы не знаем, как правильно использовать эмоцию в ходе нашей жизни, а умеем только образовывать неправильные эмоциональные привычки с момента нашего рождения. Он говорил, что эмоциональные "нужды" существуют и являются точно такими же принудительными, как наши физические нужды, такие как голод, сон, секс и т. д., но что мы не понимаем, что они существуют и не знаем совсем ничего о том, как удовлетворять такие эмоциональные "стремления". Прежде всего нужно понять, что эмоция это проявление некоторого вида силы внутри нас. Он часто сравнивал ее с баллоном или резервуаром воздуха, который используется для приведения в действие органных труб. Органные трубы можно рассматривать в качестве примера различных видов эмоций: каждая труба маркируется различно одна труба это гнев, другая - ненависть, третья - жадность, четвертая тщеславие, пятая - ревность, шестая - жалость и т. д. Первый шаг по направлению к правильному использованию эмоции - быть способным использовать силу или "воздух" резервуара для какой угодно трубки правильно или соответственно данной ситуации, почти точно так же, как сознательно ударяют по определенной клавише на органе, для того чтобы вызвать определенный тон. Если, к примеру, чувствуется - по какой-либо причине - гнев, когда гнев не соответствует определенному обстоятельству или ситуации, то вместо того, чтобы выражать гнев, можно сознательно отвести его энергию в какую-либо эмоцию, которая необходима или правильна в это время. Все существующие эмоции, все чувства имеют цель, для их возникновения была причина и каждая из эмоций может быть правильно использована. Но не обладая должным знанием мы использовали их слепо, принудительно и невежественно, без всякого контроля, производя такой же эффект в нашей эмоциональной жизни, какой могло бы производить животное игрой на органе, без какого-либо знания музыки просто наобум. Большой опасностью неконтролируемых эмоций является то, что "удар" обычно производит действие и на себя, и на других. Если из-за отсутствия сознания или знания кто-либо чувствует - механически - гнев, вместо, например, сострадания, в то время как сострадание было бы правильной эмоцией, то это может произвести только разрушение и хаос.