Девушка
Видел я её и раньше, но не замечал. Она долгое время оставалась частью толпы. И вдруг она прошла мимо – и на меня повеяло свежим ветром. Оглянулся – и разглядел в её силуэте дивный цветок. Вот так, со спины, она показалась цветком на ветру, стебель которого изгибался, листья трепетали, а лепестки сияли.
Всю лекцию поглядывал на неё, разгадывая тайну. Что-то в ней обнаружилось такое притягательное… Она встречалась, сидела и разговаривала с разными людьми. Она одевалась в разные одежды, и свет падал на нее и освещал по-разному. Но что-то оставалось неизменным и манило, притягивало к ней внимание.
Девушка носила в себе радость. Она просвечивала сквозь одежду и волосы, она сквозила в каждом движении тела и наклоне головы. На кого бы она не смотрела, взгляд ее всегда был направлен внутрь. Она жила глубоко внутри себя, там, на глубине, происходили сокровенные события. Но она излучала радость. И я её ощущал.
Нечто вроде этого я видел лишь на портретах гениальных художников или у детей. И вдруг обнаружил в человеке из толпы, и она проявилась, как алмаз в толще кимберлитовой глины.
Я остерегался подойти к ней и заговорить. Казалось, от сближения тайна может улетучиться, рассыпаться в прах и стать чем-то обыденным. Опыт разочарований ставил барьер между мной и таинственной девушкой. Но я знал, что сближение неминуемо – так сильно меня влекло к ней. Выжидал как охотник удобного момента для выстрела, как больной выздоровления, как пленник освобождения.
И вдруг произошло нечто очень сильное! После долгой непогоды вышло солнце, и душистым теплом разлилась по улицам весна. Я сидел у распахнутого окна, вдыхал терпкий тополиный запах и слушал Битловскую «Girl». В те минуты песня золотистым облаком окутала меня, стала переливаться светящимися лучами, и один из лучей проник в сердце и зажег там тёплый огонёк.
В груди ровно горел огонёк. Счастье заполнило меня до краёв и требовало выплеснуться наружу. Этим хотелось поделиться с тем, кто сможет понять и разделить невесомость парящего полёта. Вспомнилась девушка с радостью внутри, её имя Дина – и барьер между нами рухнул. Я встал и пошел к ней на встречу.
Вышел на улицу, купил шоколадку. В деканате у Ниночки обменял её на домашний телефон Дины и без колебаний позвонил. Ответила она и сразу согласилась встретиться. Всё произошло так стремительно, что не успел я ни усомниться, ни удивиться. Через полчаса мы встретились ни площади Горького и сели за столик кафе. Мне хотелось рассказать ей так много!
Над нами стояла женщина в белом переднике и говорила о столичном салате, солянке, антрекоте и мороженом. Ей отвечали наши голоса. Потом они еще озвучивали что-то на тему погоды, экологии, зачетов, экзаменов, практики…
Меж тем… меж нами ж вот, что происходило.
– Не хочется думать, что мне может не хватить денег расплатиться.
– Не хочется и не думай. Я же понимаю, что пирую со студентом, поэтому прихватила с собой кошелек. Давай об этом не будем.
– Хорошо, не будем. А ты, Дина, не только добрая, но и предусмотрительная.
– Мы ведь друзья, не так ли? А о друзьях нужно заботиться.
– Конечно. И очень хочется, чтобы это была высокая дружба. Ты понимаешь?
– Понимаю, Юра.
– Сегодня замечательный день. Давно не чувствовал такого душевного подъема.
– Замечательный. Я тоже…
– Ты не слышала сегодня песню Биттлз «Девушка»? Она несколько часов летала по нашей улице. Я распахнул окно, и она на волне теплого света залетела в комнату.
– И сегодня, и каждый день в последнее время слышу эту прекрасную песню.
– Ты знаешь ее перевод?
– Так, в общих чертах. Но ведь и без перевода можно понять, что там живет боль и радость.
– Мне слышится в песне плач. Сердце откликается на эти стоны и всхлипы.
– Да, пожалуй, плач и я там слышу. Мне эта песня представляется теплой струёй воды, омывающей заплаканное лицо влюбленного. Скажи, Юра, почему любовь всегда несет в себе печаль? Почему? Ведь это самое светлое и высокое чувство человека?
– Наверное потому, что в эту чистую реку мы входим нечистыми и замутняем прозрачность. Мы хотим слиться с чистотой, но не можем по причине собственной грязи.
– Да, наверное, – грустно улыбнулась она. Но потом подняла глаза, сверкнули две молнии и она подняла бокал сухого вина, к которому лишь едва прикасалась губами. – Юра, пусть будет так. Пусть вместе с ней приходит грусть и даже боль. Пусть будут плач и смех сквозь слезы. Все равно это самое лучшее, что есть в нашей жизни. Поэтому, давай поднимем эти бокалы с игристым вином за любовь!
– Давай!
– Знаешь, Юрик, я так разволновалась, что у меня появился волчий аппетит. Давай поедим?
– Давай! Я тоже чувствую голод.
– Скажи, ты ведь что-то хочешь спросить? Сегодня можно всё! Спрашивай, что хочешь.
– Да, хочу. Понимаешь, Дина, если бы это случилось сейчас, когда пришла такая теплая и душистая весна, я бы не удивился. Но я это заметил гораздо раньше, когда было серое небо и лил холодный дождь. Весной каждое живое существо улыбается и распахивает душу всему хорошему. Но меня удивило то, что ты носишь в себе какую-то очень сильную радость. Ты будто светишься вся изнутри. Что это?
– Не что, а кто. – Улыбнулась она загадочно. – У этой моей радости есть имя. Хочешь его услышать?
– Да, если можно.
– Владимир.
– Кто же этот счастливый избранник? – спросил я, чувствуя резкий укол ревности.
– Мой будущий сынок. – Снова улыбнулась она рассеянно.
– Но я не вижу на безымянном пальце правой руки обручального кольца! Будущий отец знает о Владимире?
– Нет, пока не знает.
– Он бросил тебя?
– Мы часто встречаемся. Я ему пока ничего не говорила.
– Боишься? Хочешь я с ним поговорю. Я не минуты не сомневаюсь, что он разделит с тобой радость. Ведь на тебя даже смотреть приятно – ты светишься от счастья!
– Правда? – Вспыхнула она. – Не волнуйся. Скажу, когда настанет время. Спасибо тебе, Юра за участие. Мне это очень приятно. Только, понимаешь, я уже счастлива. Моя жизнь стала такой глубокой и нужной. Если он захочет, пусть присоединится. А если он воспримет нас с сыночком как обузу, – что ж, пусть будет свободным. Лишь бы ему было хорошо. А я в любом случае останусь довольной. Ты не представляешь, каково это – носить под сердцем ребеночка. Там будто зарождается новая вселенная. Это так здорово!
Мы в тот вечер много разговаривали, потом ходили. На Верхне-Волжской набережной, куда высыпали толпы людей, мы дышали свежим воздухом, смотрели на сверкающую воду, на далекие и широкие просторы. Нас обтекала праздная толпа, иногда мне доставались толчки, но Дина своим соседством обогревала меня. Я пытался ее глазами смотреть на мир. Пробовал почувствовать расширяющуюся внутри вселенную…
Раньше я думал, что девушка – это цветок, это сама жизнь, это высший пик женственности. Видимо, я ошибался. Самое лучшее, что может случиться в жизни женщины – это материнство.
Всю лекцию поглядывал на неё, разгадывая тайну. Что-то в ней обнаружилось такое притягательное… Она встречалась, сидела и разговаривала с разными людьми. Она одевалась в разные одежды, и свет падал на нее и освещал по-разному. Но что-то оставалось неизменным и манило, притягивало к ней внимание.
Девушка носила в себе радость. Она просвечивала сквозь одежду и волосы, она сквозила в каждом движении тела и наклоне головы. На кого бы она не смотрела, взгляд ее всегда был направлен внутрь. Она жила глубоко внутри себя, там, на глубине, происходили сокровенные события. Но она излучала радость. И я её ощущал.
Нечто вроде этого я видел лишь на портретах гениальных художников или у детей. И вдруг обнаружил в человеке из толпы, и она проявилась, как алмаз в толще кимберлитовой глины.
Я остерегался подойти к ней и заговорить. Казалось, от сближения тайна может улетучиться, рассыпаться в прах и стать чем-то обыденным. Опыт разочарований ставил барьер между мной и таинственной девушкой. Но я знал, что сближение неминуемо – так сильно меня влекло к ней. Выжидал как охотник удобного момента для выстрела, как больной выздоровления, как пленник освобождения.
И вдруг произошло нечто очень сильное! После долгой непогоды вышло солнце, и душистым теплом разлилась по улицам весна. Я сидел у распахнутого окна, вдыхал терпкий тополиный запах и слушал Битловскую «Girl». В те минуты песня золотистым облаком окутала меня, стала переливаться светящимися лучами, и один из лучей проник в сердце и зажег там тёплый огонёк.
…Плач ребенка заставляет проснуться усталую мать, плач над телом умершего трогает самых черствых людей, плач влюбленного заставляет таять снег и проливает весенние ручьи на всю планету. В этой песне звучала мелодия плача – тихого, задумчивого, очищающего и живого. Это он вздохами, всхлипами и протяжным стоном простенькую песню поднимал до высот шедевра. Там, в светлых струях плача, таилась загадка её популярности. Потому что это всегда искренне и понятно, это близко любому и каждому.
Is there anybody going to listen to my story
(Вот послушайте, кто-нибудь мою историю)
All about the girl who came to stay?
(Про девушку, с которой хочется остаться навеки)
She's the kind of girl you want so much,
it makes you sorry,
(Она из тех девушек, которые безумно притягивают к себе,
и от этого страдаешь,)
Still you don't regret a single day.
(Но всё равно ты ни дня не жалеешь об этом.)
Ah, girl, girl, girl.
(Ах, девушка, девушка, девушка.)
В груди ровно горел огонёк. Счастье заполнило меня до краёв и требовало выплеснуться наружу. Этим хотелось поделиться с тем, кто сможет понять и разделить невесомость парящего полёта. Вспомнилась девушка с радостью внутри, её имя Дина – и барьер между нами рухнул. Я встал и пошел к ней на встречу.
Вышел на улицу, купил шоколадку. В деканате у Ниночки обменял её на домашний телефон Дины и без колебаний позвонил. Ответила она и сразу согласилась встретиться. Всё произошло так стремительно, что не успел я ни усомниться, ни удивиться. Через полчаса мы встретились ни площади Горького и сели за столик кафе. Мне хотелось рассказать ей так много!
Над нами стояла женщина в белом переднике и говорила о столичном салате, солянке, антрекоте и мороженом. Ей отвечали наши голоса. Потом они еще озвучивали что-то на тему погоды, экологии, зачетов, экзаменов, практики…
Меж тем… меж нами ж вот, что происходило.
– Не хочется думать, что мне может не хватить денег расплатиться.
– Не хочется и не думай. Я же понимаю, что пирую со студентом, поэтому прихватила с собой кошелек. Давай об этом не будем.
– Хорошо, не будем. А ты, Дина, не только добрая, но и предусмотрительная.
– Мы ведь друзья, не так ли? А о друзьях нужно заботиться.
– Конечно. И очень хочется, чтобы это была высокая дружба. Ты понимаешь?
– Понимаю, Юра.
– Сегодня замечательный день. Давно не чувствовал такого душевного подъема.
– Замечательный. Я тоже…
– Ты не слышала сегодня песню Биттлз «Девушка»? Она несколько часов летала по нашей улице. Я распахнул окно, и она на волне теплого света залетела в комнату.
– И сегодня, и каждый день в последнее время слышу эту прекрасную песню.
– Ты знаешь ее перевод?
– Так, в общих чертах. Но ведь и без перевода можно понять, что там живет боль и радость.
– Мне слышится в песне плач. Сердце откликается на эти стоны и всхлипы.
– Да, пожалуй, плач и я там слышу. Мне эта песня представляется теплой струёй воды, омывающей заплаканное лицо влюбленного. Скажи, Юра, почему любовь всегда несет в себе печаль? Почему? Ведь это самое светлое и высокое чувство человека?
– Наверное потому, что в эту чистую реку мы входим нечистыми и замутняем прозрачность. Мы хотим слиться с чистотой, но не можем по причине собственной грязи.
– Да, наверное, – грустно улыбнулась она. Но потом подняла глаза, сверкнули две молнии и она подняла бокал сухого вина, к которому лишь едва прикасалась губами. – Юра, пусть будет так. Пусть вместе с ней приходит грусть и даже боль. Пусть будут плач и смех сквозь слезы. Все равно это самое лучшее, что есть в нашей жизни. Поэтому, давай поднимем эти бокалы с игристым вином за любовь!
– Давай!
– Знаешь, Юрик, я так разволновалась, что у меня появился волчий аппетит. Давай поедим?
– Давай! Я тоже чувствую голод.
– Скажи, ты ведь что-то хочешь спросить? Сегодня можно всё! Спрашивай, что хочешь.
– Да, хочу. Понимаешь, Дина, если бы это случилось сейчас, когда пришла такая теплая и душистая весна, я бы не удивился. Но я это заметил гораздо раньше, когда было серое небо и лил холодный дождь. Весной каждое живое существо улыбается и распахивает душу всему хорошему. Но меня удивило то, что ты носишь в себе какую-то очень сильную радость. Ты будто светишься вся изнутри. Что это?
– Не что, а кто. – Улыбнулась она загадочно. – У этой моей радости есть имя. Хочешь его услышать?
– Да, если можно.
– Владимир.
– Кто же этот счастливый избранник? – спросил я, чувствуя резкий укол ревности.
– Мой будущий сынок. – Снова улыбнулась она рассеянно.
– Но я не вижу на безымянном пальце правой руки обручального кольца! Будущий отец знает о Владимире?
– Нет, пока не знает.
– Он бросил тебя?
– Мы часто встречаемся. Я ему пока ничего не говорила.
– Боишься? Хочешь я с ним поговорю. Я не минуты не сомневаюсь, что он разделит с тобой радость. Ведь на тебя даже смотреть приятно – ты светишься от счастья!
– Правда? – Вспыхнула она. – Не волнуйся. Скажу, когда настанет время. Спасибо тебе, Юра за участие. Мне это очень приятно. Только, понимаешь, я уже счастлива. Моя жизнь стала такой глубокой и нужной. Если он захочет, пусть присоединится. А если он воспримет нас с сыночком как обузу, – что ж, пусть будет свободным. Лишь бы ему было хорошо. А я в любом случае останусь довольной. Ты не представляешь, каково это – носить под сердцем ребеночка. Там будто зарождается новая вселенная. Это так здорово!
Мы в тот вечер много разговаривали, потом ходили. На Верхне-Волжской набережной, куда высыпали толпы людей, мы дышали свежим воздухом, смотрели на сверкающую воду, на далекие и широкие просторы. Нас обтекала праздная толпа, иногда мне доставались толчки, но Дина своим соседством обогревала меня. Я пытался ее глазами смотреть на мир. Пробовал почувствовать расширяющуюся внутри вселенную…
Раньше я думал, что девушка – это цветок, это сама жизнь, это высший пик женственности. Видимо, я ошибался. Самое лучшее, что может случиться в жизни женщины – это материнство.
Повелительница умов
Погожее субботнее утро. Мы с Олегом решили сдать бутылки. Собрали их в сумки, рюкзак и вышли «на охоту» Среди панельных домов, сзади стеклянного магазина, в зарослях сиреневых кустов затерялся сарай. На фасаде желтела надпись охрой:
Мы с Олегом заняли очередь, присели на свободный ящик и погрузились в созерцание под чай из термоса с бутербродами. Олег жил в этом академическом районе почти всю жизнь и знал в лицо едва ли не каждого. Иногда он наклонялся к моему уху и пояснял, кто здесь кем работает.
Подошел преподаватель философии, спросил:
– А кто крайний? – И с облегчением опустил на траву огромные сумки, снял с плеч брезентовый рюкзак. – Кто сегодня ведет приём? – деликатно поинтересовался он.
– Лёля, – вздохнул впередистоящий кандидат наук.
– Это не очень хорошо, – сказал преподаватель философии.
– В конце концов, каждый индивидуум самовыражается по-своему, – сказал замдиректора завода «Спецтехника»
– Это кто там выражается?! – рявкнула из окна Лёля. – Здесь только я могу на вас выражаться. Следующий!
Первый очередник, начальник отдела НИИ «Вакуум», бросился поспешно выставлять бутылки из английской кожаной сумки на подоконник.
– С наклейками не берем. – Отставила три бутылки приемщица.
– Сейчас, Лёлечка, я мигом. – Начальник отдела НИИ поднял из-под ног осколок зеленого стекла и принялся соскребать им наклейку.
Приемщица переставила бутылки с подоконника в ящик, пересчитала и протянула деньги.
– Следующий!
– Лёлечка, а как же эти три? Я быстро!
– Следующий, я сказала! – крикнула Лёля, и начальника отдела НИИ оттеснили в сторону. Тот пересчитал деньги и чуть не заплакал:
– Тут не хватает двух рублей. Мне же даже на бутылку водки не хватит.
– Уберите отсюда этого счетовода, а то закроюсь, – прогудела начальница.
– Слушайте, уважаемый, – заволновалась очередь, – шли бы вы домой, не мешайте народу.
– Нет! – взвизгнул по-бабьи начальник отдела НИИ, вытирая лоб мятым носовым платком. – Это принципиально! Меня обсчитали, меня обворовали у вас на глазах!
Плечистый аспирант Политеха выхватил из его рук носовой платок и затолкал хулигану в рот. Схватил за плечи и вытолкал бузотера из очереди.
– Правильно! Так его, диссидента, – одобрила очередь.
– А ты что тут мне наставил? Совсем уже крыша слетела? – закричала Лёля, – С плечиками не берем!
– А за полцены, Лёлечка, – ласково спросил артист драмтеатра.
– Тары нету! Не видишь, всё под завязку!
– А вон там, в уголочке есть ящик под «плечики». – Показал он внутрь приемной.
– Ты что совсем с ума съехал? Это ж Борькино кресло. Он на нём сидит. Так. Следующий!
– Да что же это, товарищи! – Профессионально воздел руки актер. – Обсчитала меня да еще и бутылки брать не хочет! Это возмутительно! Я в горком жаловаться буду.
– Ах, так! – Сузила глазки Лёля и смачно по слогам произнесла: – Пе-ре-рыв!
Окно закрылось. Очередь исподлобья посмотрела на артиста. Плечистый аспирант угрожающе заиграл жирными бицепсами. Актер попятился, отбежал подальше и визгливо крикнул:
– Она вас тоже обворует!
– В конце концов, каждый самовыражается, как может, – ответил за всех преподаватель философии.
Олег задумчиво отложил бутерброд и полушепотом сказал:
– Как сказал Эрнст Теодор Амадей Гофман: «На земле глупость – подлинная повелительница умов. А рассудок её ленивый наместник, и ему нет дела до того, что творится за пределами королевства…»
В молчании прошли полчаса. Очередь с надеждой смотрела на закрытое фанерной дверкой приёмное окно. Сладко пахло сиренью, птицы весело щебетали. Откуда-то издалека доносилась песня про синее море и белые чайки. А солидные мужи напряженно стояли, не отрывая глаз от заветного окна.
В метре от нашего ящика лежала смятая купюра в пять рублей. Олег посмотрел на неё и сказал:
– Не хочешь подобрать?
– Нет, – ответил я, внутренне борясь с искушением: деньги-то немалые. – Знаешь, у меня в детстве были два случая, которые отбили желание что-либо подбирать.
– Расскажи.
– Мне тогда было лет десять. Гулял как-то с приятелем и рядом с мусорной урной нашел пятьдесят рублей пятерками. Я их поднял, ошалело разглядывал, а Валерик вцепился мне в руку и требовал их истратить на конфеты и пирожные, удочки и кино, а еще!.. а еще… А я отнес их в милицию и сдал под какую-то расписку, которую они мне не выдали, а «подкололи в дело». Потом вышел из милиции, постоял на крыльце и вернулся. Мне было неясно, что дальше-то делать. Я вернулся в отделение и нерешительно остановился перед дверью – за ней милиционеры смеялись надо мной и делили деньги. Досталось мне и от родителей. Через пару недель в снегу нахожу золотые часы и снова несу в милицию, но уже в другое отделение. Там встречает меня уборщица, строгая такая. «Нету никого тута», – говорит. Золотые часы жгли мне руку. Я отдал часы бабушке. Она обещала, что передаст, «кому следывает». И буквально вытолкала меня за дверь. Я уже догадался, что она присвоит часы, но мне было все равно. Родителям на этот раз ничего не сказал. Но на душе было нехорошо. С тех пор ничего с земли не поднимаю. Хоть, соблазн есть, не скрою, и внутреннюю борьбу, конечно, чувствую.
В это время подбежал актер и спросил, не видели мы пятерку, которую он от волнения выронил. Олег молча показал на смятую бумажку на земле. Тот схватил её и, не поблагодарив, убежал.
…Наконец, дверца со скрипом медленно отворилась, из окна по пояс высунулась приёмщица в белом. О, этот таинственный белый цвет – даже в пыли и пятнах всегда остается светлым и жизнерадостным! Видимо, в перерыв Лёля крепко выпила и обильно закусила, поэтому выглядела вполне счастливой. Ее розовое бугристое лицо с густо накрашенными блестящими глазками, с крупными скулами, щеками и золотыми зубами, в которых перекатывался окурок «Салема» – всё это сияющее великолепие излучало триумф.
Несомненно, сейчас настал миг, ради которого она крейсерской грудью пробивала путь к этому хлебному месту. Здесь власть ее была безгранична. Сейчас научные работники, начальники, творческая интеллигенция, населяющие окрестные дома, стояли перед ней, как голые призывники перед генералом в орденах и лампасах. Лёлины руки владели реальными деньгами, которыми она царственно одаривала полунищих людишек в обмен на «стекло», собираемое тайком у магазинов и в скверах… Частенько извлекались бутылки из мусорных баков и заплеванных урн. Да что там!.. Иной раз приходилось отбивать вожделенную бутылку у старушек, бичей и… таких же малоимущих коллег.
Лёля медленно обвела пронзительным взглядом почтенное собрание и с почти материнской нежность произнесла:
– Ну что, ботаники, при-ши-пи-лись?..
В абсолютной тишине весело пели сумасшедшие птицы, томно благоухала сирень, сияло золотое солнце. И жизнь!.. Эта дивная, чудная жизнь – продолжалась!..
Пункт приёма стеклотарыНиже – зарешеченная витрина с образцами посуды и ценниками. Правее – приёмное окно с широким подоконником.
9 – 18
Мы с Олегом заняли очередь, присели на свободный ящик и погрузились в созерцание под чай из термоса с бутербродами. Олег жил в этом академическом районе почти всю жизнь и знал в лицо едва ли не каждого. Иногда он наклонялся к моему уху и пояснял, кто здесь кем работает.
Подошел преподаватель философии, спросил:
– А кто крайний? – И с облегчением опустил на траву огромные сумки, снял с плеч брезентовый рюкзак. – Кто сегодня ведет приём? – деликатно поинтересовался он.
– Лёля, – вздохнул впередистоящий кандидат наук.
– Это не очень хорошо, – сказал преподаватель философии.
– В конце концов, каждый индивидуум самовыражается по-своему, – сказал замдиректора завода «Спецтехника»
– Это кто там выражается?! – рявкнула из окна Лёля. – Здесь только я могу на вас выражаться. Следующий!
Первый очередник, начальник отдела НИИ «Вакуум», бросился поспешно выставлять бутылки из английской кожаной сумки на подоконник.
– С наклейками не берем. – Отставила три бутылки приемщица.
– Сейчас, Лёлечка, я мигом. – Начальник отдела НИИ поднял из-под ног осколок зеленого стекла и принялся соскребать им наклейку.
Приемщица переставила бутылки с подоконника в ящик, пересчитала и протянула деньги.
– Следующий!
– Лёлечка, а как же эти три? Я быстро!
– Следующий, я сказала! – крикнула Лёля, и начальника отдела НИИ оттеснили в сторону. Тот пересчитал деньги и чуть не заплакал:
– Тут не хватает двух рублей. Мне же даже на бутылку водки не хватит.
– Уберите отсюда этого счетовода, а то закроюсь, – прогудела начальница.
– Слушайте, уважаемый, – заволновалась очередь, – шли бы вы домой, не мешайте народу.
– Нет! – взвизгнул по-бабьи начальник отдела НИИ, вытирая лоб мятым носовым платком. – Это принципиально! Меня обсчитали, меня обворовали у вас на глазах!
Плечистый аспирант Политеха выхватил из его рук носовой платок и затолкал хулигану в рот. Схватил за плечи и вытолкал бузотера из очереди.
– Правильно! Так его, диссидента, – одобрила очередь.
– А ты что тут мне наставил? Совсем уже крыша слетела? – закричала Лёля, – С плечиками не берем!
– А за полцены, Лёлечка, – ласково спросил артист драмтеатра.
– Тары нету! Не видишь, всё под завязку!
– А вон там, в уголочке есть ящик под «плечики». – Показал он внутрь приемной.
– Ты что совсем с ума съехал? Это ж Борькино кресло. Он на нём сидит. Так. Следующий!
– Да что же это, товарищи! – Профессионально воздел руки актер. – Обсчитала меня да еще и бутылки брать не хочет! Это возмутительно! Я в горком жаловаться буду.
– Ах, так! – Сузила глазки Лёля и смачно по слогам произнесла: – Пе-ре-рыв!
Окно закрылось. Очередь исподлобья посмотрела на артиста. Плечистый аспирант угрожающе заиграл жирными бицепсами. Актер попятился, отбежал подальше и визгливо крикнул:
– Она вас тоже обворует!
– В конце концов, каждый самовыражается, как может, – ответил за всех преподаватель философии.
Олег задумчиво отложил бутерброд и полушепотом сказал:
– Как сказал Эрнст Теодор Амадей Гофман: «На земле глупость – подлинная повелительница умов. А рассудок её ленивый наместник, и ему нет дела до того, что творится за пределами королевства…»
В молчании прошли полчаса. Очередь с надеждой смотрела на закрытое фанерной дверкой приёмное окно. Сладко пахло сиренью, птицы весело щебетали. Откуда-то издалека доносилась песня про синее море и белые чайки. А солидные мужи напряженно стояли, не отрывая глаз от заветного окна.
В метре от нашего ящика лежала смятая купюра в пять рублей. Олег посмотрел на неё и сказал:
– Не хочешь подобрать?
– Нет, – ответил я, внутренне борясь с искушением: деньги-то немалые. – Знаешь, у меня в детстве были два случая, которые отбили желание что-либо подбирать.
– Расскажи.
– Мне тогда было лет десять. Гулял как-то с приятелем и рядом с мусорной урной нашел пятьдесят рублей пятерками. Я их поднял, ошалело разглядывал, а Валерик вцепился мне в руку и требовал их истратить на конфеты и пирожные, удочки и кино, а еще!.. а еще… А я отнес их в милицию и сдал под какую-то расписку, которую они мне не выдали, а «подкололи в дело». Потом вышел из милиции, постоял на крыльце и вернулся. Мне было неясно, что дальше-то делать. Я вернулся в отделение и нерешительно остановился перед дверью – за ней милиционеры смеялись надо мной и делили деньги. Досталось мне и от родителей. Через пару недель в снегу нахожу золотые часы и снова несу в милицию, но уже в другое отделение. Там встречает меня уборщица, строгая такая. «Нету никого тута», – говорит. Золотые часы жгли мне руку. Я отдал часы бабушке. Она обещала, что передаст, «кому следывает». И буквально вытолкала меня за дверь. Я уже догадался, что она присвоит часы, но мне было все равно. Родителям на этот раз ничего не сказал. Но на душе было нехорошо. С тех пор ничего с земли не поднимаю. Хоть, соблазн есть, не скрою, и внутреннюю борьбу, конечно, чувствую.
В это время подбежал актер и спросил, не видели мы пятерку, которую он от волнения выронил. Олег молча показал на смятую бумажку на земле. Тот схватил её и, не поблагодарив, убежал.
…Наконец, дверца со скрипом медленно отворилась, из окна по пояс высунулась приёмщица в белом. О, этот таинственный белый цвет – даже в пыли и пятнах всегда остается светлым и жизнерадостным! Видимо, в перерыв Лёля крепко выпила и обильно закусила, поэтому выглядела вполне счастливой. Ее розовое бугристое лицо с густо накрашенными блестящими глазками, с крупными скулами, щеками и золотыми зубами, в которых перекатывался окурок «Салема» – всё это сияющее великолепие излучало триумф.
Несомненно, сейчас настал миг, ради которого она крейсерской грудью пробивала путь к этому хлебному месту. Здесь власть ее была безгранична. Сейчас научные работники, начальники, творческая интеллигенция, населяющие окрестные дома, стояли перед ней, как голые призывники перед генералом в орденах и лампасах. Лёлины руки владели реальными деньгами, которыми она царственно одаривала полунищих людишек в обмен на «стекло», собираемое тайком у магазинов и в скверах… Частенько извлекались бутылки из мусорных баков и заплеванных урн. Да что там!.. Иной раз приходилось отбивать вожделенную бутылку у старушек, бичей и… таких же малоимущих коллег.
Лёля медленно обвела пронзительным взглядом почтенное собрание и с почти материнской нежность произнесла:
– Ну что, ботаники, при-ши-пи-лись?..
В абсолютной тишине весело пели сумасшедшие птицы, томно благоухала сирень, сияло золотое солнце. И жизнь!.. Эта дивная, чудная жизнь – продолжалась!..
Полет в Калифорнию
Дома Олег посадил меня в кресло и поставил кассету на магнитофон. На коробке фломастером было написано: «EAGLES. Hotel California».
– Оказывается, слово Калифорния пишется через «Cи», – удивился я открытию.
– Да, так же как и слово «коррект» – правильно. Так что «всё правильно» – «all correct» – грамотно зашифровать не «ОК», как это делают американцы, а «AC» – Эй Си.
После шипящей паузы, грянули гитары. То, что я услышал, надолго стало любимой песней. Вокруг меня кружились ритмичные звуки, пели гитары, чуть хрипловатый высокий голос произнес «Отель Калифорния». …И меня унесло на океанские пляжи, где я вместе с хиппи валялся на теплом песке и под гитарные перезвоны любовался роскошными закатами. Там царили миролюбие, цветы и любовь. Туда от богатых родителей, свихнувшихся на деньгах и славе, сбегали молодые пацифисты, отращивали волосы, попрошайничали, сочиняли психоделические песни и воззвания против войны и частной собственности. «Там некогда бывал и я» – мысленно, конечно. И туда снова попал сейчас, пока звучали рыдающие струны гитар и высокий голос рассказывал мне о далекой Калифорнии.
– Это песня прощания с движением хиппи, – сказал Олег. – Группа «Иглз Эйр».
– У тебя есть перевод этой песни?
– Нет, но есть текст. Давай съездим к моей кузине Тоне, она нам переведет.
Олег поговорил по телефону, и мы выскочили на улицу. Чувствуя нарастающее волнение, мы взяли такси, перелетели над Окой по Канавинскому мосту, выехали на Стрелку и остановились сразу за зданием Нижегородской ярмарки. Там быстрым шагом пронеслись мимо памятника Ленину и чуть не бегом поднялись на третий этаж панельного дома. Нам открыла дверь миловидная брюнетка лет тридцати и вежливо пригласила в дом.
– Вы так быстро, – напевно произнесла она, – я даже не успела ничего приготовить. Есть только торт со вчерашнего дня рождения.
– Чьего?
– Моего, конечно, – улыбнулась хозяйка. – А ты, братец, опять забыл?
– Ну, прости мерзавца. Я сейчас всё исправлю. Ты вот пока переведи эту песню, а мы сгоняем в магазин.
– Ладно, переведу. Олежек, купи, пожалуйста, майонезу. Я салатик приготовлю.
– Хорошо, хорошо, а ты, пожалуйста, переведи поскорей!
В гастрономе было удручающе пусто.
– Ну, мечтательница! – возмущался Олег. – Ну, принцесса на горошине! Живет в мире поэтических иллюзий и знать не хочет, что в реальной жизни творится. Майонез ей подавай! Да когда он у нас продавался? Так. Соображаем. Ага. Вот. Идём творческим путем.
В ресторане «Антей» купили на вынос цыпленка-табака, столичный салат и марочного вина. Рядом с Московским вокзалом у бабушки – нарциссы. На это ухнул весь наш утренний стеклянный заработок. С тем и вернулись.
Тоня протянула нам листок с переводом песни и удалилась на кухню «выложить блюда на приличную посуду». Мы склонили головы к тетрадному листочку, исписанному ровным округлым почерком.
– Оказывается, слово Калифорния пишется через «Cи», – удивился я открытию.
– Да, так же как и слово «коррект» – правильно. Так что «всё правильно» – «all correct» – грамотно зашифровать не «ОК», как это делают американцы, а «AC» – Эй Си.
После шипящей паузы, грянули гитары. То, что я услышал, надолго стало любимой песней. Вокруг меня кружились ритмичные звуки, пели гитары, чуть хрипловатый высокий голос произнес «Отель Калифорния». …И меня унесло на океанские пляжи, где я вместе с хиппи валялся на теплом песке и под гитарные перезвоны любовался роскошными закатами. Там царили миролюбие, цветы и любовь. Туда от богатых родителей, свихнувшихся на деньгах и славе, сбегали молодые пацифисты, отращивали волосы, попрошайничали, сочиняли психоделические песни и воззвания против войны и частной собственности. «Там некогда бывал и я» – мысленно, конечно. И туда снова попал сейчас, пока звучали рыдающие струны гитар и высокий голос рассказывал мне о далекой Калифорнии.
– Это песня прощания с движением хиппи, – сказал Олег. – Группа «Иглз Эйр».
– У тебя есть перевод этой песни?
– Нет, но есть текст. Давай съездим к моей кузине Тоне, она нам переведет.
Олег поговорил по телефону, и мы выскочили на улицу. Чувствуя нарастающее волнение, мы взяли такси, перелетели над Окой по Канавинскому мосту, выехали на Стрелку и остановились сразу за зданием Нижегородской ярмарки. Там быстрым шагом пронеслись мимо памятника Ленину и чуть не бегом поднялись на третий этаж панельного дома. Нам открыла дверь миловидная брюнетка лет тридцати и вежливо пригласила в дом.
– Вы так быстро, – напевно произнесла она, – я даже не успела ничего приготовить. Есть только торт со вчерашнего дня рождения.
– Чьего?
– Моего, конечно, – улыбнулась хозяйка. – А ты, братец, опять забыл?
– Ну, прости мерзавца. Я сейчас всё исправлю. Ты вот пока переведи эту песню, а мы сгоняем в магазин.
– Ладно, переведу. Олежек, купи, пожалуйста, майонезу. Я салатик приготовлю.
– Хорошо, хорошо, а ты, пожалуйста, переведи поскорей!
В гастрономе было удручающе пусто.
– Ну, мечтательница! – возмущался Олег. – Ну, принцесса на горошине! Живет в мире поэтических иллюзий и знать не хочет, что в реальной жизни творится. Майонез ей подавай! Да когда он у нас продавался? Так. Соображаем. Ага. Вот. Идём творческим путем.
В ресторане «Антей» купили на вынос цыпленка-табака, столичный салат и марочного вина. Рядом с Московским вокзалом у бабушки – нарциссы. На это ухнул весь наш утренний стеклянный заработок. С тем и вернулись.
Тоня протянула нам листок с переводом песни и удалилась на кухню «выложить блюда на приличную посуду». Мы склонили головы к тетрадному листочку, исписанному ровным округлым почерком.
Иглз "Отель Калифорния"
На темном и пустынном шоссе,
Холодный ветер трепал мои волосы.
Теплый запах колитас поднимался от земли,
Как вдруг впереди я увидел мерцающий свет.
Голова уже клонилась от усталости, а глаза закрывались
Нужно было остановиться и переночевать.
Она стояла в дверях.
Я услышал, как звонит служебный колокольчик,
И подумал: «это должно быть рай, или может быть ад».
Потом она зажгла свечу, чтобы осветить мне дорогу.
Дальше по коридору я слышал голоса
Мне показалось, что я услышал:
Добро пожаловать в отель Калифорния.
Такое приятное местечко,
Такое приятное личико.
В отеле Калифорния мест еще много.
Остановиться можно в любое время года.
Она «повернута» на Тиффани, и ездит на Мерседесе.
У нее масса красивых мальчиков, которых она зовет друзьями.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента