Петров Михаил. Гончаров и его подзащитная

   — Почему же тебя отпустили?
   — Потому что я не могла быть прямой соучастницей «убийства», поскольку во время совершения преступления находилась в подмосковном санатории, о чем и предъявила документы. Но мы опять не о том, опять отвлеклись от темы. Неужели ты до сих пор думаешь, что мы имеем какое-то отношение к ее убийству?
   — Пока ты меня в этом не разубедила.
   — Господи, раз уж ты не веришь, то куда еще идти? Или попытаться откупиться деньгами?
   — Может быть, но это опасно. Неизвестно, на кого нарвешься, и тогда твоя взятка пойдет тебе же во вред. Мент нынче пошел загадочный и непредсказуемый. Лучше бы вам законным путем доказать свою непричастность.
   — Как? — почти закричала она. — Вчера я битых два часа объясняла этим милицейским олухам, что пожелай мы умертвить тетку, то сделали бы это куда грамотней и тоньше. Комар бы носа не подточил.
   — Например? — живо заинтересовался я. — Ну, чего замолчала? Слушаю внимательно.
   — Изволь. Как ты знаешь, мы с Татьяной закончили медучилище. Что нам стоило купить бутылку самопальной водки и накачать тетушку метиловым спиртом? А много ли ей, старухе, надо? Рюмку-другую — и она уже в раю. Или варенье вишневое, по особому рецепту сваренное, ей преподнести, или банку нужных грибочков подкинуть, да мало ли существует способов тихо и естественно отправить старого человека на тот свет.
   — А ты, я вижу, в этих вопросах подкована серьезно.
   — А как же, я за свою десятилетнюю токсикологическую практику многому научилась. Сколько народу откачала, скольким жизнь вернула! И после всего этого стала бы я душить собственную тетку веревкой? Обижаешь, начальник.
   — Наверное, ты права. Ты знала, где она хранила золото?
   — Те три фиговины, которые тетка тыкала в нос каждому встречному, она держала в картонной коробочке в шифоньере…
   — А что, были какие-то еще?
   — М-м-м, не знаю, — неуверенно ответила она и потянулась за бутылкой.
   — Послушай, — резко остановил я ее доброе начинание. — Ты зачем сюда приехала?
   — Хочу, чтобы ты помог нам очиститься от этих грязных подозрений.
   — Ты в этом уверена?
   — Что за странный вопрос?
   — Дело в том, что я могу согласиться. За определенную мзду, естественно.
   — Ну вот и отлично.
   — Подожди. У меня было несколько случаев, когда мои клиенты в результате проведенного мной расследования впоследствии очень жалели, что обратились ко мне.
   — Это как понимать?
   — Я докапывался до истины, и истина та для клиента была крайне негативна, а порой просто плачевна.
   — Не понимаю.
   — Клиент садился за решетку. Не получится ли у нас такого конфуза?
   — Однако странные у вас методы, господин Гончаров, — поднимаясь, усмехнулась цветочница. — Хорошенького же мне сыщика случай подарил.
   — Отличного! — застенчиво согласился я. — И все же, госпожа Русова, я ничего не понимаю. Почему тебя это должно волновать? Ведь если ты знаешь, что никакого отношения к убийству не имеешь, то и причин для беспокойства не вижу.
   — Да, к этому преступлению мы непричастны, но я не желаю иметь дело с человеком, который мне не доверяет. Простите за беспокойство и спасибо за коньяк.
   — Ну что вы, что вы, какие пустяки, — сверхвежливо ответил я. — Цветочки-то забрать изволите? — не удержавшись от пакости, едко спросил я уже в передней.
   — Не все же такие, как ты, — высокомерно посмотрев на меня снизу вверх, ответила она, выходя. — Мент ты позорный!
   — А ты убийца! — радостно заржал я вдогонку. — Куда дела брильянты убиенной тобою тетки? Отравительница! — подумав, добавил я и хотел захлопнуть дверь, но немного опоздал.
   Из-за лестничного пролета поднималась норковая шапочка, под которой шла Милка. Бросив дверь открытой, я трусливым зайцем ускакал в кабинет, запрыгнул на диван и замер в позе греческого мыслителя.
   — Что, Котик, эта крохотуля осталась недовольна твоими потенциальными возможностями? — даже не раздеваясь, прямо от входа начала язвить Милка. — Ух она какая! Ах ты, мой бедненький, старый хреночек, ну как же мы так осрамились? Как же мне тебя утешить, импотентик ты мой маленький.
   — Накаркаешь, дура, сама потом жалеть будешь, — не желая вступать с ней в яростные дебаты, равнодушно ответил я.
   — Да куда уж мне, чернавке, против таких шикарных дам, от которых за версту разит дешевыми цветочными духами? Это, случайно, не ее крутой «фольксваген» торчит возле нашего подъезда?
   — Наверное, ее, я не спрашивал, она ко мне по делу приходила.
   — Не сомневаюсь. И в качестве строгого делового костюма ты накинул халатик, из-под которого торчат твои кривые волосатые ходули и то, что выше. Ты у меня прямо деловых законодатель мод.
   — Ну не успел я одеться, думал, кто-то из своих пришел, а вон что получилось.
   — То, что ничего не получилось, я уже поняла, а вот зачем ты, свинья китайская, коньяк лопал? Ведь как человека тебя просила.
   — Что-то я не слышал, как ты об этом меня просила. Когда я проснулся, тебя уже не было. Так что не делай больно моей душе.
   — Иди вымойся, я тебе новую рубашку купила. Все-таки в приличное общество приглашены, а то ходишь как бомж подзаборный.
   — Тогда будь любезна, приготовь мне пенную ванну с хвойным ароматом.
   — Пусть тебе ее готовит твоя козявка, а мне еще в парикмахерскую успеть нужно. Господи, а это что такое? — немного погодя раздался ее удивленный вскрик. — Костя, откуда эти цветы? Боже мой, да сколько их?!
   — Миллион, миллион алых роз, — довольный произведенным эффектом, громко и фальшиво проорал я. — Эта козявка продала свой огромный дом и на все деньги купила мне цветы. Понимать надо. Видишь, как ценят твоего мужа за пределами этих стен?
   — Боже мой! Какая прелесть! — Захлебываясь от щенячьего восторга, она подлетела ко мне с огромным пунцовым гладиолусом. — Ты посмотри, что за чудо! Костя, неужели ты их мне купил?
   — А кому же еще! — скупо и важно ответил я. — Не соседке же.
   — Ой, Кот! Никогда бы не подумала, что ты на такое способен. Дай-ка я тебя поцелую. Но зачем же столько? Цветы сейчас ужасно дорогие. Там их не меньше чем на тысячу.
   — Дорогая, для тебя мне ничего не жалко! — проникновенно и чувственно заверил я ее. — Ты же у меня самая лучшая женщина Вселенной.
   — Подожди, подожди. — Милкины глаза подозрительно сузились, а нос, как у легавой, учуявшей след, задрожал: — А где ты взял деньги? Отвечай.
   — Видишь ли, как тебе объяснить, мне были должны и вот сегодня вернули.
   — Ведь врешь. По глазам вижу, что врешь. Неужели и в самом деле цветы тебе принесла эта пигалица?
   — А я тебе об этом сразу сказал, да только ты не поверила.
   — Кошмар, дожили. Бабы мужикам цветы дарят.
   — Да, Людмила, сложная нынче жизнь началась.
 
   В гостях у Милкиной подруги, куда мы явились с целой вязанкой пресловутых гладиолусов, мне совсем не понравилось. Ее мужем оказался необыкновенно чванливый и толстый человек, торгующий не то бананами, не то бататами. Он почему-то гордо и навязчиво называл себя новым русским, при этом с трудом владея великим языком. Ему под стать собралась и остальная публика мужского пола. Круг их интересов был достаточно широк, но немного однообразен. Он варьировался от курса доллара до того, кто завалил Коляна и за что замочили Толяна. С сожалением должен был признать, что бабы, присутствующие на этом светском рауте, были гораздо умней, и если бы не всевидящее око супруги, то с миленькой брюнеткой, хозяйкой и именинницей, было о чем подискутировать. Увы, по понятной причине и этой радости я был лишен.
   Единственное, что немного согрело мою душу, так это роскошный стол. Видимо, в отличие от хозяев, повар был настоящий. Поскольку курс доллара меня не интересовал по причине отсутствия в кошельке чванливой валюты, то все чувства и усилия я отдал еде и выпивке.
   После обильного ужина, как и положено в лучших домах Лондона, джентльмены уселись за карточный стол. Туда же устремился и я, естественно не собираясь встревать в их долларовые карточные драчки. Подошел просто из любопытства и любви к искусству посмотреть, как проматываются целые состояния. Но и тут я был разочарован. Уставшие от дневного напряжения бизнесменовские мозги вскоре перестали им служить, и игра угасла.
   К одиннадцати часам, когда слоняться из угла в угол и пить стало уже невмоготу, я тайно, даже не предупредив супругу, покинул этот Корабль Дураков. До дома было всего ничего, и я решил проделать этот недолгий путь пешком.
   Дневную кашу дороги сцементировал вечерний морозец, и потому идти по обледеневшим тротуарам стало затруднительно. Ко всему прочему, мне здорово мешала выпитая водка. Сколько раз я падал, прежде чем меня подобрала милиция, сказать не берусь, но последнее падение оказалось роковым. Три пацана с пушком на губах и дубинками наперевес прекратили мое неуверенное передвижение. Словно куль с дерьмом, они подняли меня за шиворот и, прислонив к шершавой стене дома, подперли с боков дубинками.
   — Отпустите, идиоты, — праведно возмутился я. — Что вы делаете?
   — Пока ничего, — мерзко ответил носатый сопляк и пнул по голени. — А это тебе за идиотов, козел вонючий.
   — Недоносок безмозглый! Завтра ты у меня попляшешь, — взвизгнув от боли, пообещал я. — Завтра из твоего фейса я сделаю одну сплошную менструацию.
   — Ты глянь на него, Санек, — удивленно обрадовался желторотый страж порядка, — то, что ты мне обещаешь завтра, получишь сейчас. Я устрою тебе месячные на год вперед.
   Кулак у него оказался на редкость крепкий, и уже после второго удара я, захлебываясь, хрипел в собственной крови и соплях, но юного паскудника это не остановило, напротив, он все больше и больше входил в раж, да так, что его приятели стали проявлять некоторое беспокойство и милосердие.
   — Хорош тебе, Стас, перестань. Что пэпээсникам^[1] скажем?
   — Отвали, — совершенно зверея, посоветовал им товарищ и, ставя точку, заехал в солнечное сплетение ботинком. — А ничего не скажем. Таким мы его и нашли. Он же пьяный вдрызг. Пусть только попробует вякнуть, еще не так получит.
   — Пардон, ребята. — Сплевывая кровь и понемногу приходя в себя, я понял, что допустил грубейшую ошибку. — Покорно прошу прощения. Отпустите меня.
   — Нет, ты слышишь, что он лопочет? — переходя на словесное издевательство, глумился Стас. — Санек, вызывай карету.
   — А может, отпустим? Он же все расскажет.
   — Не расскажет, он к утру и помнить ничего не будет.
   — А вдруг? Давай не будем связываться, бросим как есть, и хрен с ним.
   — Да вы что, мужики? — вмешался третий писклявый голос. — Ведь он замерзнет. Что тогда делать?
   — А ничего. Прохожих не было. Мы его видеть не видели и слышать не слышали, — отрезал главный садист.
   — Мы-то не видели, а вот баба в окне напротив давно за нами наблюдает.
   Грязно выругавшись, Санек взялся за рацию, но в этом разумном начале его прервал рядовой Стас:
   — Не надо, мы его сейчас в опорный оттащим и скинем там без лишних вопросов. У меня там сегодня свой мужик дежурит. Все будет о'кей. Захочет — сдаст, захочет — отпустит. И нам спокойно, и ему приятно. Вперед и с песней.
   На морозе теплая кровь быстро охлаждалась и превращалась в неприятную ледяную корочку, а кроме того, начали опухать нижняя губа и левый глаз. Эти обстоятельства существенно ограничивали кругозор и делали меня похожим на верблюда. По крайней мере, таким я себя увидел в зеркале, что висело на стене опорного пункта, куда я был доставлен и сдан из рук в руки дежурному офицеру капитану Оленину. Естественно, он меня не узнал, но мне этого пока не требовалось.
   — Где вы его, такого красивого, откопали? — спросил он, едва глянув на мое личико. — Стас, кто ему сопливник расквасил?
   — Откуда ж нам знать, товарищ капитан, каким нашли, такого и принесли. Пьяный.
   — А чего тогда «луноход» не вызвали?
   — Да мы его тут рядом подобрали, подумали, может, помощь ему нужна…
   — Короче, Стас, я все понял. Еще одно такое художество — и мой рапорт ляжет на стол начальства. Покрывать твои шалости я больше не намерен. Можешь передать это отцу. Должен быть предел. Все, вы свободны.
   — Ну что, мужик, домой дойдешь? — едва за сопляками закрылась дверь, спросил капитан. — Только сначала зайди в туалет и хорошенько умойся.
   — Да нет, капитан, домой я не пойду, давай-ка оформлять документы.
   — Что-о-о? — Удивленно выкатив шары, коротышка даже привстал. — В трезвяк захотелось? Устрою я тебе трезвяк.
   — И пожалуйста, поскорее пиши протокол, я вас, тварей, на кукан-то надену.
   — Что ты сказал? — Круглые щечки участкового пошли пятнами, а рука сама потянулась к неизменной дубинке, верному другу и справедливому судье в разрешении трудных споров.
   — А то, что ты слышал. — Жестом останавливая его, я повысил голос: — А кроме протокола, ты, говнюк, примешь от меня заявление по поводу моего избиения вашими сотрудниками, которых ты, кстати сказать, покрываешь. И заявление это будет написано в двух экземплярах на имя Юрки Шутова. Кажется, он нынче является начальником вашего РОВД?
   — Да, подполковник Шутов, ну и что?
   — А то, что он мой хороший товарищ и бывший коллега. А кроме того, есть несколько свидетелей моего избиения и в том числе две женщины, наблюдавшие за этим актом из своих окон. Я все сказал, так что, не теряя времени, приступим к оформлению надлежащих документов. Я думаю, у вас найдется пара листов чистой бумаги?
   — Ты это… Не горячись…
   — А я и не горячусь, говорю спокойно и взвешенно, это у вас, господин капитан, руки почему-то затряслись. Наверное, с большого бодуна или кур по ночам щупать изволили, участковый Оленин. Мне помнится, такой фамилией бахвалился избивавший меня сопляк Стас.
   — Не понимаю, о чем вы говорите? — очухавшись, начал занимать оборону капитан.
   — В кабинете у Шутова поймешь. Но кажется, я просил бумаги?
   — Нет у меня никакой бумаги, и мой вам совет — идите отсюда подобру-поздорову.
   — Вроде как бы меня здесь и не было? Не получится, милок.
   — Как хотите. Сидите себе на здоровье.
   За окном послышался звук подъехавшей машины, и участковый нервно встрепенулся, словно заранее отряхиваясь от грядущих неприятностей.
   — Ну как у тебя, Федорыч, все спокойно? — входя, начальственно спросил старлей в камуфляже. — О, а это что за чудо в перьях, где ты его выловил? — кивнув на меня, оскалился парень.
   — Да ну его в баню, батальонники его подобрали, доброе дело сделали, а он еще претензии какие-то предъявляет. Права качать начал.
   — Так мы его заберем? Поучим малость.
   — Поехали. — Решительно поднимаясь, я рванулся к выходу.
   — Не надо, сами разберемся. — Оттолкнув меня назад на скамью, капитан убедительно заверил: — Нет проблем, сами…
   — Ну смотри, — понимающе ухмыльнулся старлей. — Если все в порядке, то какие могут быть вопросы. Мы отчаливаем.
   Подождав, когда отъедет машина с проверяющими, Оленин с нажимом еще раз повторил:
   — Сами разберемся. Я правильно говорю?
   — Неправильно. Не с чем нам разбираться, и так все ясно.
   — Ничего не ясно. Скажи мне, что ты хочешь?
   — Достать этого молодого ублюдка по имени Стас. Это первое, а второе — завтра вечером откровенно и сердечно с тобой потолковать?
   — На какую тему и где?
   — Да хоть бы и здесь, часиков в шесть, а тему мы назовем, если ты ответишь мне на первый вопрос: как мне достать Стаса. Только, пожалуйста, не спрашивай, для чего и почему, мне кажется, тут и так все ясно. Со своей стороны обещаю тебя в это дело не впутывать. Мне показалось, ты этого не хочешь.
   — Тебе правильно показалось, но какие гарантии ты можешь дать?
   — Гарантии пусть тебе дает врач-проктолог.
   — Понятно. Стас, как лицо привилегированное, по субботам и воскресеньям ночует дома, только связываться с ним я тебе не советую, можно запросто потерять башку.
   — А это уж не твое дело, говори адрес.
   — И именно по этой причине адрес я его не знаю. Но из казармы он выйдет часов в одиннадцать, однако этого я тебе не говорил.
   — Лады, а теперь обсудим тему нашего вечернего разговора. Она касается той убиенной старушки, чью квартиру мы вместе вскрывали. Ты удивлен?
   — Нет, я сразу тебя вспомнил, но зачем это тебе? Чепуха какая-то.
   — Возможно, вечером я об этом тебе скажу. А до того времени тебе нужно как можно больше узнать. Кто этим делом занимается, насколько оно продвинулось и какие по этому поводу рассматриваются версии.
   — Ну, кто этим занимается, я могу сказать хоть сейчас. Его крутит Серега Лапшин. Кроме этой бабки, у него еще два или три похожих убийства, но пока, насколько это мне известно, все глухо, все вхолостую.
   — Ты не торопись, он завтра работает?
   — До обеда должен быть.
   — Ну вот и отлично, поговори с ним, предложи поближе присмотреться к патронажной сестре, к почтальону, что разносит пенсии, ну, словом, устрой эдакую пресс-конференцию, цель которой — узнать от него как можно больше. Ферштейн?
   — Ферштейн-то ферштейн, а только зачем все это тебе?
   — Я бывший следователь.
   — Я это понял, ну и что?
   — Хочу помочь следствию, а при положительном результате и поимке убийцы могу передать тебе лавровый венок.
   — Он мне и на хрен не нужен. Своего дерьма хватает. Поменьше бы меня дергали, и на том спасибо, а то, как папа Карло, пашешь по двадцать часов в сутки… Ни выходных, ни проходных. Скоро баба из дому выгонит.
   — Наша служба и опасна и трудна… Ну ладно, до вечера.
   — Погоди, еще ночь пережить надо. Может, подвезти тебя?
   — Не надо, тачку поймаю, бывай.
   — Бывай. Да со Стасом-то поосторожнее, а лучше вообще наплюй и забудь.
   — Чтобы он во время следующего дежурства опять кого-нибудь избил до полусмерти? Нет, друг, такого не будет.
   Во втором часу ночи я приволокся домой и, не обращая внимания на Милкины стенания, помылся и, уже спящий, завалился к ней под бок.
 
   К воротам, где располагался батальон умненьких детишек, не желающих покидать папкиного крыла, я подъехал к десяти часам. Припарковав машину в неприметном месте, я приготовился терпеливо и долго ждать, заранее предвкушая упоение и всю сладость расплаты с юным поганцем. Потихоньку элитные сынки начали просачиваться через железные ворота. Будущие хозяева жизни выходили в основном группками, оживленно переговариваясь на пальцах. От этой жестикуляции глухонемых олигофренов мне стало почему-то грустно. Наверное, потому, что старею и так было всегда — старшему поколению никогда не нравилось младшее. Диалектика! Но все равно это неправильно, когда молодой балбес, набитый деньгами и папиным авторитетом, не знает, кто такой Мусоргский и с чем едят теорему Пифагора.
   Мой длинноносый козел выпрыгнул в компании двух парней, почти сразу с ними распрощался и стремительно двинулся в мою сторону. Такого оборота я не ожидал и чисто рефлекторно перевернул козырек. Неужели эта толстопузая участковая сволочь меня продала? От досады я даже заскрипел зубами. Тысячу раз правы мои знакомые, когда говорят о моей несусветной глупости.
   — Мужик, подбрось до Парковой, — через стекло неожиданно заявил Стас. — Не обижу.
   — Садись, — отворачивая морду, кивнул я, судорожно соображая, что за всем этим кроется — случайное ли совпадение или продуманный расчет? — Сколько дашь?
   — Поехали, говорю же, не обижу, — нагло ответил мерзавец, и я понял, что платить он не собирается. — Давай пошустрее.
   — Поехали, — нарочито беспечно ответил я, — домой, что ли?
   — Какая тебе разница, тебе сказано куда, вот и езжай, помалкивай.
   — Ну, тогда пристегнись, — понимая, что пацан попал как кур во щи, усмехнулся я. — Поедем с ветерком.
   — Но-но, папаша, ты не очень-то, — заерзал наглец. — Сбавь обороты, дорога скользкая. Завязывай, тебе говорю, козел старый.
   — Не боись, зайчик, дядя Костя свое дело знает. Пристегнись только покрепче.
   С трудом вписываясь в рискованный поворот, я вышел на трассу и еще немного добавил газа. Бледный мерзавец одной рукой уперся в приборную доску, а другой судорожно вцепился в ручку двери. Мимо мелькали удивленные лица водителей, которых я обходил то справа, то слева. Ясное дело, что долго такая езда продолжаться не могла. Первый же гаишник непременно сядет мне на хвост. Но мне в таком темпе нужно было продержаться совсем немного, буквально пару километров, а там, за спасительной развилкой, дорога разделялась — одна уходила в город, а другая сворачивала в лес, куда я и стремился. Но именно на этой развилке и стоял гаишник с радаром и радостной улыбкой на лице. Засек он меня сразу, поэтому дергаться дальше мне никакого смысла не было.
   — Ну что, отъездился, старичок-лихачок, — восторжествовал юнец. — Не бойся, попробую тебе помочь, только сам сиди и не дергайся.
   С этими многообещающими словами он вылез из машины и, подойдя к хранителю дорожного спокойствия, начал возмущенно жестикулировать, тыча ему в нос красную корочку. Гаишник долго сопротивлялся и отрицательно мотал головой, потом вдруг как-то сразу согласился и даже на прощанье пожал моему мерзавцу руку. Это меня насторожило и очень расстроило. Особенно когда мой спаситель небрежно хлопнул дверцей, сел рядом и приказал:
   — Все в порядке, только больше так не гони. В другой раз я тебя выручать не собираюсь.
   — А что ты ему такое сказал, что он нас почти сразу отпустил?
   — Не твоего ума дело. Крути, Гаврила, до Парковой. Что с рожей-то, кто тебе ее так смачно расквасил? Может, помочь?
   — Не надо, сам разберусь, — чувствуя, как почва и злость ускользают из-под моих ног, ответил я. — Куда на Парковой-то?
   — К десятому дому подрулишь.
   — К какому? — удивился я, вспомнив, что именно там мы были вчера в гостях.
   — Ты что, папаша, глухой? Видать, круто тебя вчера нахлобучили. Весь фейс расквасили, я тащусь! Убойный тебе хирург попался. Все, батя, приехали, к третьему подъезду причаль. Ой, а бабки-то я позабыл. Ну да ладно, как-нибудь сочтемся, не переживай, папаша, компрессы на ночь делай, полегчает.
   — Да ничего, какие уж тут деньги… — останавливаясь, сокрушенно согласился я и ребром правой ладони несильно, но резко стукнул его по кадыку.
   Парень вытаращил глаза, тщетно пытаясь открытым ртом поймать хоть капельку воздуха. Я не торопясь обошел машину, отстегнул ремень безопасности и выволок моего клиента на снег.
   — Козел, сс ума сс-ошш-ел! — приходя в себя, прохрипел он. — Убью!
   Не теряя времени на ненужные разговоры, пальцем в шею я вновь обесточил гаденыша и, перекинув его руку через плечо, затащил в подъезд. В просторном светлом тамбуре подсадил его на приступок к батарее и, похлопав по щекам, спросил:
   — Ты, кажется, интересовался, кто мне испортил лицо?
   — Ты сумасшедший, — затравленно прижавшись к батарее, проблеял юнец. — Отойди от меня. Ничего я у тебя не спрашивал. Сколько я тебе должен за проезд?
   — Нет, ты спрашивал, что за убойный хирург мне попался. Так? Отвечай, или буду бить. Отвечай, паскуда. Так или нет?
   — Ну так, — еще ничего не понимая, согласился он.
   — Так вот, этот хирург был ты. Или не помнишь?
   — Ничего я не помню, — захныкал ночной воитель, — отпустите меня.
   — Отпущу, конечно же отпущу, но сначала мы проделаем маленькую косметическую операцию. Я ведь обещал сделать из твоей поганой морды сплошную менструацию, а слово нужно держать.
   — Ма-а-а-ма! — вдруг истошно, на весь подъезд завопил он. — Убива-а-ают!
   — А вот так мы не договаривались. Придется мне поспешить. — Шлифуя его носатой рожей ребра батарей, я укоризненно заметил: — Зря ты заорал, парень, только себе хуже сделал. Теперь швы неровно срастутся.
   — Караул! Убивают!
   Сзади мне в шею вцепились когтистые женские руки, и я подумал, что слишком увлекся избиением младенца. Оттолкнув женщину, я бросился к машине, унося с собой ее проклятия и кошачьи визги.
   Да, господин Гончаров, сработали вы не очень чисто. Можно сказать, грязно сработали, наверняка эта чертова баба узнала во мне вчерашнего гостя и теперь неприятности неизбежны. Но кто бы мог подумать, что возможно такое совпадение? Наверняка, кроме нее, номер моей машины запомнили пара-тройка праздных соседей, которые с удовольствием выступят в роли свидетелей. Месть состоялась, но никакого удовлетворения она мне не принесла. Не о таком результате я мечтал, да, видно, с самого начала черт подтолкнул его к моей машине. В общем, господин Гончаров, в самое ближайшее время ждите ответного удара от бататового короля, его очаровательной супруги и непосредственно от их чада. Нервное состояние души тебе обеспечено.
   Бросив машину на стоянке, с горя я зашел в ближайший буфет и, аккуратно напившись, явился домой. Лучше бы я этого не делал. Не успел я нарисоваться на пороге, как на меня со всей нерастраченной энергией молодого тела обрушилась Милка.
   — Козел! Ублюдок! — вопила она совершенно нечеловеческим голосом, пытаясь обезобразить мое и так уже поврежденное лицо. — Садист! На ребенка руку поднял! Убирайся от меня немедленно! Зверь! Убийца! Как только таких земля носит! Убирайся вон! Только учти, даром тебе это не пройдет. Света и Игорь Николаевич подают на тебя в суд. А теперь собирай свои вещи и уматывай.
   — Куда? — хладнокровно и резонно спросил я.
   — Куда хочешь, хоть к черту на рога.
   — Зачем же так. У меня есть квартира, — закидывая свои немудрящие пожитки в сумку, возразил я. — Там живут твои дорогие квартиранты, которых я непременно переадресую к тебе. Папа и мама, дедушка и бабушка, сын да дочурка — весело заживете.