Петров Михаил. Гончаров и его подзащитная

   — И заживем, не беспокойся, — затухая, заверила она, — места всем хватит, только бы твою уголовничью рожу не видеть, — уже рационально кипятилась Милка. — Смотреть противно. А кто же это тебя так отделал, дай Бог ему здоровья! Боже мой, глаз-то совсем не видит. Могли ведь убить. Нет, правда, кто тебя так?
   — Иди в задницу, — равнодушно посоветовал я, — твое лицемерие надоело.
   — Какое еще лицемерие? Я ничего не знаю.
   — В таком случае знай. Постарался тот самый ребенок, о котором ты так печешься, причем не один, а в обществе подобных ему недоразвитых мерзавцев. Двое держали, а твой Стасик усердствовал. Удовлетворена?
   — Вполне, извини. Меня неверно информировали. Сейчас же позвоню Светлане.
   — Можешь себя не утруждать. Наверняка он и ей все преподнес на другом блюде. А если будешь звонить, то передай своему банановому королю, что их заявление в суд обернется против их же сыночка. Самое лучшее в его положении — это засунуть себе банан в задницу, сесть у окна и тихо грустить. Прощайте, дорогая Людмила Алексеевна, все было очень вкусно.
   — Перестань, иди ложись, спи и ни о чем не думай — я все улажу. Я сейчас на него так накачу, что мало не покажется.
   — Премного благодарен, но в адвокатах не нуждаюсь, сам разберусь.
   — Конечно разберешься, только сначала проспись. Кот, пойдем-ка со мной, я что-то интересное тебе покажу.
   В шесть часов вечера, как и договаривались, я открывал двери опорного пункта, где так бесславно закончил вчерашний день. Сегодня здесь дежурил молодой парень в штатском костюме чимкентского производства. На мой вопрос, как найти капитана Оленина, он ответил с охотой, пространно и не по-милицейски:
   — Если вы Гончаров, то Федорыч просил вас прийти к нему домой, вот он и адрес оставил, да только зря, его дом и так виден. Вот, посмотрите, — подвел он меня к окну, — сразу за магазином высовывается торец четырехэтажного дома. Там, в пятой квартире, он и проживает. Так вы Гончаров?
   — Нет, но за информацию спасибо. Как-нибудь непременно ею воспользуюсь.
   — То есть как нет? — ошарашенно посмотрел на меня дежурный. — Он же меня предупредил, что придет Гончаров… А вы кто?
   — А я начальник четвертого отдела областного управления полковник Зверев. Представьтесь, только сначала поменяйте штаны, дышать невозможно. — Минуту длилась классическая немая сцена. Я улыбнулся: — Успокойся, парень, я пошутил, а пошутил потому, что я Гончаров. — Сняв темные очки, я дружелюбно подмигнул ему единственным открытым глазом и, не давая опомниться, пошел к выходу, однако не удержался, повернулся и добавил: — А штаны все равно поменяй.
   Александр Федорович Оленин проживал в обычной двухкомнатной квартире, далеко не блиставшей роскошью. Проживал с женой Ольгой и сыном Кузьмой.
   Кажется, к моему приходу готовились, потому что едва я вошел, как меня тут же потащили к столу и, несмотря на все мои возражения, заставили принять посильное участие в семейном ужине.
   Когда Ольга принялась потихоньку выносить грязную посуду, а пухлый первоклассник с трудом заглатывал последний пельмень, его папаша заботливо, но строго спросил:
   — Кузьма, ты насытился?
   — Больше некуда, — с сожалением ответил карапуз и сыто, по-восточному отрыгнул.
   — Тогда объясни мне, почему ты до сих пор сидишь за столом?
   — Может, утрясется и тогда я смогу поесть еще, — рационально мысля, ответил сын.
   — Вот иди на улицу и там утрясай свои проблемы, — решительно приказал отец, отпуская маленькому обжоре ласковую затрещину.
   — Спасибо, — обиженно ответил Кузьма, с сожалением покидая комнату.
   — И от меня спасибо, — в свою очередь поблагодарил я хозяина. — Только, Александр Федорович, до сих пор не могу понять, чем я заслужил такую честь?
   — Все очень просто. Многие из старых работников отдела о тебе помнят и отзываются с большой теплотой. Кое-что из твоих анекдотических похождений мне рассказали, а что-то я и до этого слышал. Только не знал, что это ты.
   — Приятно слышать, но перейдем к делу. Что удалось узнать по интересующему меня вопросу?
   — Да если откровенно, то ничего, потому как и сам следователь Лапшин ничего дельного сказать не может. Он подумывает, как бы половчее столкнуть этих глухарей на архивную полку. А вот три дня назад, в среду, опять произошло аналогичное преступление. Если тебе это интересно…
   — Конечно, конечно, я весь внимание.
   — Убит семидесятисемилетний пенсионер Трегубов, правда, в отличие от нашего случая, его труп обнаружили уже вчера. Жил он одиноко, к нему регулярно наведывался сынок, причем приурочивал свой визит к моменту получения пенсии, потому как любил посидеть с папашей за бутылочкой водочки и как следует поговорить за жизнь. Вот он-то и затрубил тревогу, когда вчера вечером нашел отца мертвым и без пенсии. Сегодня его Серега колол, хотел на него папашу повесить, а тот на него с кулаками. Но все равно его пока прикрыли. В этом деле есть один интересный факт, который косвенно подтверждает невиновность сына. Пенсию старик должен был получать в пятницу, а тут неожиданно для нашего времени принесли раньше, аж в среду, и Трегубов-младший об этом не знал, поскольку телефонов у них нет. Вот он и приперся в положенное время, как конь к водопою, а там облом, кто-то папашину пенсию уже оприходовал. Так что, на мой взгляд, сынка держат напрасно. Только для того, чтоб кто-то по этому делу был в загашнике.
   — Как был убит старик?
   — Веревочкой, так же, как и наша любезная Нина Антоновна.
   — Дверь он открыл сам?
   — Да, если у преступников не было своего ключа.
   — Где он был убит? В комнате или в передней?
   — В комнате, и складывается впечатление, что работает одна бригада. Почерк очень похожий. Пять убийств и везде одно и то же.
   — То есть в квартирах полный порядок и исчезают только пенсии?
   — Нет, в последнем случае прихватили кое-что, кроме пенсии. Старик был фронтовиком и имел кучу наград: медали, ордена, всякие памятные значки. Все эти регалии он хранил на дне шифоньера в старом чемоданчике. Так вот, весь его иконостас, за исключением орденских планок и орденских книжек, ушел.
   — Ну вот, а ты говоришь, что везде одно и то же. Александр Федорович, а ведь разница существенная. У Нины Антоновны по шкафам не шарились, а здесь решили поживиться сполна.
   — Нет, я относительно того, что все пятеро стариков удавлены одним и тем же образом. И все пятеро удушены вскоре после получения пенсии, если не в тот же день. Время смерти Нины Антоновны установлено с оговорками. Доподлинно известно только то, что четвертого февраля в двенадцать часов дня она получила деньги, которые ей доставила почтальон Тамара Гаврилина. Ее отпечатки обнаружены на внутренней ручке двери, хотя на наружной их найти не удалось.
   — Здесь нет ничего удивительного, только мы по нескольку раз приложились к этой ручке, не говоря об остальных.
   — То-то и странно, что, кроме моих, твоих и соседа, снизу других отпечатков нет. Серега говорит, что, скорее всего, ручку протерли.
   — Федорыч, давай оставим отпечатки на совести криминалистов и займемся чем-то посерьезней. Мне бы хотелось знать, не обнаружено ли в квартире у покойной чего-нибудь неординарного, из рук вон выходящего?
   — Да нет, обычное стариковское барахло, правда, много новых, неношеных вещей.
   — Ясно, теперь ответь, какой продовольственный запас был у Серовой? Какое количество и в каком ассортименте?
   — Странный вопрос, но меня, признаться, тоже удивило содержимое ее холодильника и кухонных шкафов. Я, как участковый, такой роскоши себе позволить не могу даже по праздникам. Там было все: балыки, консервы, колбасы, сыры…
   — Можешь не продолжать, скажи только одно: это все шло в дело или просто было свалено в угол как ненужное барахло?
   — Да кто ж такое добро свалит в угол. Нет, у нее на кухне стоит двухкамерный холодильник, в котором все это и хранилось. Неплохо старушка жила. Мне бы таких племянниц, я бы тут же в отставку подал.
   — А что ты еще про них разузнал?
   — Одна сидит по подозрению, надо же хоть кого-то прихватить, а другую сегодня утром видел собственными глазами. Умора!
   — Вот как? — насторожился я. — Расскажи-ка поподробнее…
   — Это с утра было, я как раз с Серегой у него в кабинете шушукался, когда пришла эта пигалица. Он извинился и попросил меня на несколько минут оставить их одних. Я, конечно, вышел, чтобы не мешать интересам следствия. А только не прошло и минуты, как он меня нервно и громко позвал. Я захожу, ничего не зная, ничего не подозревая, смотрю — Серега злой, как черт, а Русова в спинку стула вжалась, не отклеить. Красная сидит и руки на коленочках дрожат. «В чем дело?» — спрашиваю. А Серега мне на стол показывает, а там пресс пятидесятирублевок лежит, аккуратный такой, в полиэтиленовом мешочке. «Если это мне, — говорю, — то не много ли?» — «Нет, — отвечает Серега, — это взятка следователю. Будешь проходить свидетелем». Короче, минут десять мы ее запугивали, а потом отдали деньги и отпустили на все четыре стороны.
   — И откуда такие благородные менты берутся?
   — Да уж я потом то же самое у Сереги спросил, а он пуще прежнего взвился, видно, сам не рад, что поторопился. Тем более он понимает, что девки эти к убийству отношения не имеют. Можно было денежки без острастки принять, словом, фраернулся Лапшин.
   — Не охаивай добрые начинания, Федорыч, лучше ответь мне вот на какой вопрос: находился ли старик Трегубов под патронажем?
   — Не в курсе, но вполне может быть, потому что он инвалид войны.
   — Понятно, еще один вопрос: от какого почтового отделения он получал пенсию? Я хочу спросить, не та ли самая Гаврилина приносила ему деньги?
   — Не знаю, врать не буду.
   — А что ты знаешь про те три убийства, что произошли чуть раньше?
   — Очень немного. На всякий случай я все их координаты записал, но было бы лучше тебе самому переговорить с Серегой. Информация из третьих рук всегда бывает немного искажена.
   — Умный ты, Федорыч, тебе бы советником в китайском посольстве работать, а ты тут хиреешь средь бомжей да хулиганов.
   — А ничего, мне и так сойдет. Привык я к ним. Они меня уважают и слушаются, а бывает, что и помогают.
   — Ну да, все мы люди, все мы человеки. И откуда только звери берутся?
   — От обстоятельств. Ага, от предложенных судьбою обстоятельств, когда индивидууму приходится неожиданно решать, кем ему быть — то ли оставаться человеком, то ли терять человеческий облик.
   — Нет, Федорыч, ты явно перерос кресло участкового и твое место на кафедре философии. А как ты считаешь, какой путь для себя выбрал твой подопечный Стас?
   — Он еще не выбрал, но уже оказался по уши в дерьме и вряд ли сам пожелает оттуда выбраться. А ты с ним сегодня встретился?
   — Не знаю, что-то не припомню. Да ну его на хрен, было бы о ком говорить. Лучше проводи меня немного. Тут недалеко есть чудесная забегаловка.
   После посещения этого злачного, но нужного места Оленин проводил меня до самого подъезда, всю дорогу сетуя на свою нелегкую судьбу участкового. Утомил он меня изрядно. Поэтому, когда пришло время расставаться, я с большим удовольствием пожал ему руку и пожелал всяческих благ.
 
   Еще не входя в квартиру, я понял, что Милка принимает гостей, и это обстоятельство меня сильно опечалило, поскольку времени уже было предостаточно. Дело близилось к девяти часам, а поздние гости всегда утомительны. Они заставляют нас нервничать и плохо о них думать. Однако все это я позабыл, едва только увидел, с кем щебечет Милка. В общем-то я ее ждал, но не так скоро. На кухне, раскуривая сигареты и попивая кофеек, сидела незабвенная Кнопка. Еще вчера назвавшая меня ментом позорным, нынче она приперлась вновь.
   — А вот и Кот пришел, — объявила мой выход супруга. — Мы тут тебя заждались. Кофе надулись под завязку. Галина Григорьевна к тебе по делу. Где вам удобнее разговаривать? Здесь или в кабинете?
   — Мне все равно, — недовольно ответил я. — Но кажется, мы с госпожой Русовой обо всем договорились еще вчера. Или я что-то путаю?
   — Константин Иванович, простите меня за мою несдержанность, вы сами понимаете — нервы, — безо всякого замешательства, как по писаному, строго-официально извинилась она. — У меня к вам все тот же разговор, ситуация не изменилась.
   — Взятки надо давать умеючи, тогда и ситуации меняются, — назидательно проворчал я, подсаживаясь к ополовиненной бутылке. — А то завернула пресс в прозрачный пакет и следователю на стол. Ты бы его еще начальнику ОБЭПа^[2] принесла, овца неразумная. А ведь я тебя, фиалка Монмартра, предупреждал, предостерегал от подобных действий. Да куда уж нам! — бухтел я, незаметно наполняя стаканчик. — Мы же самые умные. Мы же на «фольксвагенах» раскатываем.
   — Хватит тебе ворчать, — вступилась за мою бывшую любовницу жена. — Человеку помощь нужна, а ты тут брюзжишь, как старый кастрированный мерин.
   — А где ты видела полноценного мерина? — въедливо спросил я, попутно заглатывая коньяк. — К тому же тебе вообще не следует присутствовать при моих деловых встречах. Это ставит клиента в неловкое положение. Итак, госпожа Русова, с чего мы начнем?
   — С того, чем кончили, — ответила она как-то двусмысленно.
   — Думаю, ты права, только сначала позволь мне задать парочку вопросов.
   — Я полностью в твоем распоряжении, — опять с подтекстом ответила чертова кукла.
   — Почему до сих пор сестру держат под замком? Неужели у нее нет надежного алиби? Объясни, в чем причина?
   — Алиби есть, но нет того, кто бы это алиби подтвердил.
   — Боюсь, что я не совсем понимаю.
   — А чего тут понимать. Время теткиной смерти точно установить не могут, не позволяет амплитуда температурных данных. Попросту говоря, не знают, сколько градусов тепла было в ее квартире на протяжении недели. А отсюда время смерти определяется лишь предположительно, где-то от двенадцати часов дня четвертого февраля до двенадцати пятого, то есть ровно сутки. Что касается рабочего времени и даже вечернего, тут все в порядке — Татьяна была у всех на виду, а вот с ночным промежутком получается плохо. Дело в том, что Татьяна спала одна и вполне естественно, что за этот период никто поручиться не может.
   — Вот видите, бабоньки, как это опасно — одной ложиться в постель? Однако это обстоятельство не дает им права держать ее в камере.
   — Это прекрасно все понимают, да что толку. У нас ведь правохеровое государство, где законы любят, как проституток в подъезде.
   — Галина Григорьевна, почему вчера ты оборвала и увела наш разговор в сторону, едва он коснулся теткиных золотых украшений? Я не имею в виду те, о которых известно всем соседям и милиции.
   — Сложный вопрос… Понимаешь… Я думаю, что у тетки этого добра было больше.
   — Думаешь или уверена в этом?
   — Возьмем лишь одну сторону дела — всю жизнь проработала бухгалтером мясокомбината и при этом всю жизнь прожила одна.
   — Ну и что? Зарплата бухгалтера того времени была не ахти какой высокой.
   — А разве я говорю о зарплате? Мне доподлинно известно, что последние годы эпохи застоя, когда с мясом была напряженка, тетка ежедневно, с завидным упорством таскала его, как белка орехи. И в том числе дефицитную колбасу и копчености. Так же знаю, что сбывала она свой товар по соседям и знакомым, естественно, не по дружеским ценам.
   — Из этого еще не следует, что она стала подпольным миллионером. Да к тому же женщина одинокая, а вокруг море соблазнов и мужчин.
   — Если бы. Она дальше Москвы нигде не бывала и даже отпуск проводила, ковыряясь на своем дачном участке. Готовилась к зиме основательно. Не тетка, а просто мышка-норушка. Соленья, варенья, маренья — все это она запасала тоннами. Что же касается мужчин, то тут ты не угадал. В свое время не она на них тратилась, а очень даже наоборот. Спрашивается, куда она девала деньги?
   — Может быть, у нее был ребенок, которого она воспитывала где-то на стороне? — выдал я гипотетическую глупость.
   — Не говори ерунды, в таком случае он бы давно вырисовался.
   — Значит, она хранила деньги на сберегательных книжках.
   — Тогда покажи мне хотя бы одну из них.
   — Я умываю руки.
   — Но ведь должны же быть деньги! Драгоценности или деньги. Причем не маленькие.
   — Так вот почему вы так заботливо лелеяли тетеньку?! — заржал я, забавляясь ее растерянностью и бессильной злостью. — А я-то, дурак, подумал, что в вас говорит бескорыстное человеколюбие. Очень я этому удивился. Современная женщина и бескорыстие? Непонятно. А ларчик-то просто открывался.
   — Ты долго намерен надо мною издеваться? — холодно спросила маленькая цветочница. — Может быть, мне зайти в другой раз?
   — Миль пардон, мадам, больше этого не повторится.
   — Буду весьма признательна. Мне нужна помощь, а не насмешки.
   — Разумеется. Только не понимаю, чем я могу помочь?
   — Во-первых, отыскать настоящих убийц и тем самым снять с нас позорное пятно, а во-вторых… Второй вопрос поделикатнее… Я не знаю, но…
   — А я подскажу, — отхлебнув прямо из горлышка, зарезвился я. — Вы с сестрой хотите, чтобы я нашел сокровища удавленной тетки! Верно?
   — Грубо говоря, да и, разумеется, не за просто так.
   — Заранее благодарен, вот только где их искать и был ли вообще ребеночек?
   — Ребеночек был, и в этом мы с Танькой уверены, иначе на кой черт она нам сдалась. Альтруизмом, как ты говоришь, мы не страдаем. Не стали бы мы два года кряду просто так ее нянчить, она того не заслужила.
   — Возможно, но мы отступили от темы. Где, хотя бы предположительно, она могла хранить свой золотой запас?
   — Если бы это нам было известно, то мы обошлись бы своими силами, без привлечения посторонних лиц, но мы не знаем, хотя можем предположить, что все свои капиталы она держала при себе, так как была существом осторожным и подозрительным.
   — То есть ты хочешь сказать, что деньги спрятаны где-то дома?
   — Именно так, в крайнем случае на дачном участке, но вряд ли, потому что мы с Танькой обшаривали его все прошедшее лето.
   — Это при живом-то человеке?
   — Да, только не надо читать мне мораль, я здесь не для того.
   — Прости, я забыл, с кем имею дело. Значит, ты утверждаешь, что наиболее вероятное место хранения тетушкиных ценностей — ее собственная квартира? К сожалению, там уже поработала милиция, и, насколько мне известно, ничего стоящего они не нашли.
   — Не нашли, потому что не искали.
   — А что вам мешает этими поисками заняться самим?
   — Квартира опечатана, и ключи в милиции.
   — Когда-то ведь ее распечатают, тогда и ищите себе на здоровье.
   — По идее так и должно быть, но мне не нравится то обстоятельство, что они подвергают сомнению законность переоформления ордера.
   — А вы?
   — Что мы?
   — У вас на этот счет никаких сомнений нет?
   — Я думаю, что этот аспект к нашему настоящему делу не относится.
   — Да, конечно, — подумав, согласился я. — И что же ты мне предлагаешь? Взлом замка теткиной квартиры или проникновение через балкон третьего этажа?
   — А это уже профессионалу решать, — с иронией, но вполне серьезно ответила Кнопка. — Тут я не советчик. Сделаешь так, как тебе будет удобнее. Думаю, что любой вариант труда не составит, особенно если все это проделать ночью. И главное — никакого риска, оба теткиных окна смотрят на глухой торец соседнего дома.
   — Тебе не кажется, что ты толкаешь меня на преступление?
   — Все относительно. Сама наша жизнь, по большому счету, уже преступление.
   — Попрошу мне баки не забивать, умная больно.
   — Да уж не жалуюсь.
   — Оно и видно. И давно ты, многоуважаемая, решила меня таким образом подставить?
   — Не понимаю, о чем речь.
   — Все ты прекрасно понимаешь. Я преступным путем проникаю в квартиру, устраиваю там глобальный шмон, совершенно того не подозревая, что ты в это время звонишь в милицию и сообщаешь, что в теткиной опечатанной квартире кто-то находится. Они приезжают, вяжут мне белые рученьки, и ты торжествуешь. Преступник, который был заинтересован в смерти Нины Антоновны, взят с поличным! И значит, с твоей дорогой сестрицы снимаются все подозрения. Недурно придумано, только битый я и перебитый. И насадить меня на такой шершавый кукан не удастся.
   — Господи, ну и дурак же ты, Костя. Я тебе дело предлагаю, а ты хреновину плетешь. Ну да ладно, не о чем нам с тобой говорить.
   — Я тоже так думаю. Тебя проводить?
   — Не надо, я на машине.
   — Что-то не заметил.
   — Вот и хорошо, зачем мне было выдавать себя раньше времени. Моя визитка лежит на твоем письменном столе. Просто так, на всякий случай, может быть, понадобится. Привет жене и не кашляй, заяц.
   — Не поминай лихом, дорогуша! Все-таки я тебя провожу. — Решительно натянув куртку, я резко дернул дверь. В ярком прямоугольнике света черная отскочившая фигура показалась мне зловещей. — Тебе какого черта здесь надо? — выходя вперед, грозно спросил я.
   А дальше произошло непонятное… Блеснул клинок ножа, я автоматически сделал защиту, готовясь этот нож принять. Кнопка, стоящая где-то справа и чуть позади, вдруг резко и неожиданно вырвалась, в самый последний момент закрывая собой меня и мою блокаду.
   Охнув, она согнулась и привалилась ко мне. Черная фигура метнулась вниз и, кажется, уже была этажом ниже.
   — Милка, помоги! — заорал я благим матом, бросаясь вслед убегавшему. — Стой, сука! — кричал я в бессильной ярости, зная, что догнать его уже не смогу. — Убью, падла!
   Когда я выскочил из подъезда, белая «шестерка» набирала скорость. И теперь догнать ее мог только Господь Бог. Номера ее, как и положено, были залеплены снегом.
   «Скорую помощь» Милка уже вызвала. Кнопка лежала в передней на полу. Милка сказала, что так лучше. Она лишь расстегнула ей шубу и, оголив рану, залепила ее тампоном и клейкой лентой, не давая крови выливаться наружу. Но, несмотря на это, кровью был заляпан весь пол. Широко открытыми глазами она глядела в потолок и беззвучно плакала.
   — Ты зачем под нож-то полезла? — опускаясь на корточки, спросил я.
   — Сама не знаю, меня словно толкнуло что-то. Я умру, да?
   — А вот это у тебя не получится, — искусственно рассмеялась Милка, и я понял, что дела хреновые. — Сейчас приедет доктор, промоет тебе кишки, заштопает, и будешь как новенькая. Главное, не волнуйся.
   — Я попробую, только что-то голова кружится. Костя, а кто это был?
   — Сам не знаю, наверное, какой-нибудь маньяк.
   — А ты догнал его? — слабея, спросила цветочница.
   — Пока нет, но я обязательно его найду. Ты что-нибудь из его примет запомнила?
   — Да, у него нет четырех верхних резцов, как у вурдалака, торчат одни клыки. Он и есть вурдалак. Костя, только ты обязательно его найди. Я не хочу умирать.
   — А ты и не умрешь. Нет в этом никакой необходимости.
   Когда приехала «скорая», она уже уплывала. Врач, даже не снимая Милкиного пластыря, приказал немедленно тащить ее в машину. С интервалом в пять минут мы поехали следом. За рулем, как наиболее трезвая, сидела Милка.
   — Как ты думаешь, она выживет? — осторожно спросил я.
   — Не знаю. Проникающее ранение и, кажется, задет желудок. Что у вас произошло?
   — Да я и сам толком не знаю. Кто-то стоял и подслушивал у нашей двери. Когда я открыл, он отпрыгнул. Я попер на него, и тогда он выхватил нож. И какого черта она вклинилась между нами? Я бы с ним справился и сам. Что мне удалось заметить, так это его правую кисть, напрочь разрисованную татуировками.
   — Кому предназначался удар?
   — Конечно мне, а то, что она подставилась, — какая-то нелепица.
   — Это нападение не может быть связано с тем делом, по которому она приходила?
   — Нет. А если хочешь знать мое мнение, то, скорее всего, это связано с ублюдком твоей подруги, которому я сегодня подпортил рожу. Или ты полностью исключаешь такую возможность?
   — Нет, я уже ничего не исключаю, устала от всего. Бежать надо из этого сумасшедшего города, и чем скорее, тем лучше. Приехали.
   Тот час, пока шла операция, показался мне долгим, как степь. В довершение ко всему меня достал своими вопросами прыщавый хмырь из следственных органов. Ему почему-то казалось, что я знаю больше, чем говорю. Он же заставил нас писать заявление, не отходя от кассы. К двенадцати часам, когда операция благополучно закончилась, я готов был выбросить его с четвертого этажа клиники. Его спасло только то обстоятельство, что теперь за жизнь Кнопки можно было не опасаться, и мое самочувствие резко улучшилось.
   Уставшие, но в приподнятом настроении мы собрались ехать домой. Новый сюрприз ожидал возле машины. Прыщавый с двумя ему подобными во что бы то ни стало хотел осмотреть место происшествия и еще раз, накоротке, с нами потолковать.
   — Да осматривай ты хоть мою задницу, только не мельтеши перед глазами, — попросил я его, садясь в машину. — Устал я, ты понимаешь или нет?
   — Понимаю, — многозначительно ответил он и вместе с товарищами нагло полез на заднее сиденье. — Мы люди понятливые.
   — А если так, то сиди и сопи в две дырки, — мягко попросил я его.
   — А это посмотрим, кто-то будет сопеть, а кто-то пыхтеть.
   По приезде домой я подробно и в деталях описал случившееся и, используя Милку как жертву, наглядно все проиллюстрировал. Кажется, на сей раз мои объяснения их удовлетворили. По крайней мере, от меня они отстали, зато принялись обрабатывать Милку на предмет их доставки к месту работы. Ссориться с ними не хотелось. Итак за короткое время я нажил себе достаточное количество врагов. Утвердительно кивнув жене, я, даже не снимая ботинок, упал на диван.