Страница:
просто поразительны - равно как и свободное владение обоими языками. Свое
дарование Шелли продемонстрировал с таким блеском, что теперь у меня не
оставалось никаких сомнений относительно того, с кем я познакомился.
Наступила тишина. Я поднял голову и спросил:
- Где же он?
- Кто, Шелли? Он всегда появляется и исчезает как привидение. Никогда
неизвестно, когда и откуда он возникнет, - ответила мне миссис Уильямс"
(Трелони, с. 19-22).
С этого дня мистер Трелони стал частым гостем в доме Шелли и, как мы
убедимся в дальнейшем, его настоящим, преданным другом.
В 1818 году Шелли возобновил знакомство с лордом Байроном и поддерживал
с ним дружеские отношения до самой смерти. После рождения сына Шелли жил в
основном в Пизе или в ее окрестностях либо на морском побережье между Генуей
и Ливорно. В то время в жизни поэта не происходило ничего примечательного,
за исключением, пожалуй, нескольких незначительных происшествий, одно из
которых, по-видимому, явилось следствием его расстроенного воображения.
Однажды на почте во Флоренции к нему подошел какой-то человек в военном
плаще и со словами "Ты и есть тот самый проклятый безбожник Шелли?!" сбил
его с ног. Никто, кроме Шелли, ни тогда, ни впоследствии этого человека не
видел. Выяснилось, правда, что в тот же день из Флоренции в Геную выехал
какой-то господин, похожий по описанию на обидчика Шелли; в дальнейшем,
однако, след его затерялся.
Мне кажется, что этот случай, как и покушение в Таниролте, относится к
разряду тех полуфантазий, о которых уже приходилось говорить.
По мнению капитана Медвина, "гнусное нападение" на Шелли могло быть
инспирировано какой-нибудь статьей из "Ежеквартального обозрения". Тогдашние
"Ежеквартальные обозреватели" и впрямь немало погрешили против истины,
преследуя великих людей, всякий раз когда те выступали против их
политической и религиозной нетерпимости; однако к "нападению" на Шелли они,
слава богу, причастны не больше, чем к смерти Китса {54}. У Китса была
чахотка, и он был заведомо обречен на раннюю смерть. Он был отнюдь не из
тех, чей дух можно "укротить одной статьей ничтожной" {"Дон-Жуан", песнь II,
29. (Примеч. автора) {55}.}.
С окончанием странствий прекратились и чудесные описательные письма
Шелли. Страх потерять единственного выжившего ребенка пересилил любовь
родителей к путешествиям. Последнее письмо такого рода я получил от него из
Рима от 23 марта 1819 года. Впоследствии оно оказалось среди писем,
опубликованных миссис Шелли. Этому письму предшествовали еще два из Неаполя:
от 22 декабря 1818 года и 26 января 1819 года. Было и третье, на которое
Шелли ссылается в начале письма из Рима: "Я писал Вам за день до нашего
отъезда из Неаполя". Это письмо я никак не мог отыскать, когда передавал
миссис Шелли остальные письма. Нашлось оно только через несколько месяцев в
совершенно посторонних бумагах.
Какие-то клеветнические слухи, о которых сообщил ему лорд Байрон,
временно нарушили безмятежное существование поэта. Я не знаю, кто и о чем
распускал эти слухи, и, по правде говоря, не понимаю, зачем нужно было
посвящать в них Шелли. Тайна - это загадка, и людская доброжелательность
всегда норовит разгадать ее самым невразумительным образом.
Стычка на улицах Пизы оказалась гораздо более серьезным и опасным
происшествием в жизни Шелли, чем дошедшие до него слухи. Шелли ехал верхом
за городской стеной вместе с лордом Байроном, мистером Трелони и еще
несколькими англичанами, как вдруг какой-то драгун самым вызывающим образом
пустил своего коня прямо на них. Лорд Байрон призвал его к ответу.
Завязалась потасовка. Драгун вышиб Шелли из седла, ранил в руку капитана
Хэя, а сам был опасно ранен кем-то из слуг лорда Байрона. Впрочем, драгун со
временем от раны оправился, лорд Байрон не замедлил уехать из Пизы, чем и
кончилась история, у которой могли быть самые печальные последствия.
Приведу отрывок из письма Шелли от 20 марта, которое он написал мне из
Пизы и которое при нынешних обстоятельствах может показаться
небезынтересным:
"У меня на кольце выгравировано по-итальянски "Il buon tempo verra"
{"Настанут хорошие времена" (ит.).}. Отдельные люди и целые народы ждут
сейчас перемен в общественной и личной жизни.
В Италии все по-прежнему. Мы живем в условиях вполне номинальной
тирании, которая осуществляется в духе философских законов Леопольда {56} и
модных здесь умеренных взглядов. Тоскана в этом отношении непохожа на все
остальные итальянские государства".
Последним пристанищем Шелли была вилла на берегу залива Спецция. Она
описана у мистера Трелони.
В числе новых друзей, приобретенных Шелли в Италии, были капитан
Уильямс с женой. К ним очень привязался не только сам поэт, но и миссис
Шелли. Капитан Уильямс увлекался парусным спортом и по собственной модели
построил небольшое судно, которое назвал "Дон-Жуан". Несмотря на все
возражения строителя из Генуи, а также их общего друга капитана Робертса,
который руководил постройкой, Уильямс непременно хотел спустить судно на
воду. Чтобы выровнять его на плаву, понадобилось две тонны железа для
балласта, но и тогда в ветреную погоду парусник оставался неустойчивым.
Наняв двух опытных моряков и юнгу по имени Чарльз Вивиен, мистер Трелони
переправил парусник из Генуи. Юнгу Шелли оставил, а моряков отослал обратно.
Вернувшись, они сообщили мистеру Трелони, что из Генуи доплыли благополучно,
но парусник очень капризен в управлении, о чем они и предупредили
джентльменов.
У мистера Трелони, который выходил вместе с ними в море, сложилось
впечатление, что единственным толковым моряком на борту был юнга. Они
умудрились защемить грот-шкот и переложить румпель на правый борт вместо
левого.
- Если бы сейчас была буря, - сказал он, - нам бы пришлось как следует
выкупаться.
- Только не мне. Я бы, как балласт, сразу же пошел ко дну, - ответил
Шелли, имея в виду сложенный в трюм балласт из железных брусьев.
Тем временем по просьбе Шелли лорд Байрон пригласил в Италию мистера Ли
Ханта с семьей. Было решено совместными усилиями выпускать ежеквартальный
журнал, успех которого всецело связывался с именем лорда Байрона.
Впоследствии вышло всего четыре номера злосчастного "Либерала" {57}
(название придумал сам Байрон), который оказался на редкость неудачным
изданием. Хотя провал "Либерала" можно объяснить многими причинами, мне
кажется, что журнал с таким названием не могли бы спасти даже самые громкие
имена. Литературно-периодический журнал следует называть как-нибудь
понейтральнее, чтобы преждевременно не задавать тон направлению всех
последующих выпусков. Журнал может быть, в зависимости от взглядов
издателей, аристократическим или демократическим по своему характеру; вместе
с тем называть журнал "Аристократом" или "Демократом" значило бы изначально
погубить его.
Ли Хант с семьей приехал в Италию 14 июня 1822 года, успев повидаться с
Шелли в последний раз.
Как раз в это время Шелли работал над поэмой "Торжество жизни".
Сочинение этой поэмы, постоянная близость моря и некоторые другие причины (в
отличие от миссис Шелли, я не могу отнести к ним его уединенную жизнь -
никогда раньше он не был, пожалуй, окружен таким количеством знакомых) самым
пагубным образом сказались на душевном равновесии поэта. Он сделался
чрезвычайно взволнован, его начали посещать видения. Однажды ночью из
гостиной донеслись громкие крики. Уильямсы в ужасе выбежали из своей
комнаты, миссис Шелли тоже бросилась в гостиную, но у дверей потеряла
сознание. Войдя, Уильямсы обнаружили Шелли, который, вероятно, находился в
состоянии транса, ибо неподвижно сидел, с безумным видом уставившись перед
собой. Они привели его в чувство, и он рассказал, что ночью к его постели
подошла закутанная в плащ фигура и поманила за собой. Как видно, поэт, не
просыпаясь, поднялся и последовал за привидением в гостиную, где
таинственный пришелец, откинув капюшон плаща, воскликнул: "Siete
sodisfatto?" {"Теперь ты доволен?" (ит.).} - и с этими словами исчез. Быть
может, этот сон навеян эпизодом из какой-то драмы, приписываемой Кальдерону.
Другое видение явилось Шелли вечером 6 мая, когда он гулял с Уильямсом
по галерее. Вот что записал Уильямс в своем дневнике:
"Погода стояла чудесная. С совершенно безоблачного неба упало несколько
крупных капель дождя. Когда после чая мы с Шелли гуляли по галерее и
наблюдали за игрой лунного света на воде, он пожаловался на необычную
возбужденность, потом вдруг замер, вцепился мне в руку и уставился на белый
гребень волны, разбившейся о берег у наших ног. Видя, что он чем-то сильно
взволнован, я спросил, не плохо ли ему, но в ответ он только сказал: "Вот
она, вот опять!" Немного погодя он пришел в себя и признался, что видел -
так же явственно, как теперь меня, - обнаженное дитя: недавно умершую
Аллегру {58}, которая поднялась из моря, улыбнулась ему и захлопала, как
будто от радости, в ладоши. Это видение настолько сильно подействовало на
него, что пришлось пустить в ход все уговоры и всевозможные логические
доводы, чтобы окончательно привести его в чувство. Все дело, думаю, было в
том, что мы с ним во время прогулки говорили на довольно грустные темы.
Когда же я признался, что испытываю те же ощущения, что и он, его и без того
пылкое, мятущееся воображение разыгралось еще больше" ("Воспоминания о
Шелли", с. 191-193).
8 июля 1822 года Шелли и Уильямс, которые отсутствовали уже несколько
дней, возвращались на паруснике из Ливорно в залив Спецция. Трелони наблюдал
за ними с "Боливара" - яхты лорда Байрона. День был знойный и тихий.
- Скоро с берега подует попутный ветер, - сказал Трелони генуэзцу,
служившему у него помощником.
- Лучше бы его не было, - отозвался помощник. - На корабле без палубы и
вдобавок без единого матроса на борту гафельный топсейль совершенно ни к
чему. Взгляните на небо, видите черные полосы и грязные клочья, которые
нависли над ними? Видите, как пар над водой клубится? Это дьявол кличет
беду.
Между тем парусник Шелли скрылся в тумане.
"Хотя солнце едва пробивалось сквозь пелену тумана, по-прежнему было
нестерпимо душно. В гавани стоял полный штиль. Раскаленный воздух и
неподвижное море нагоняли на меня сон. Я спустился в каюту и задремал. Меня
разбудил шум, который раздавался прямо над моей головой. Я вышел на палубу.
Матросы выбирали якорную цепь, чтобы поставить другой якорь. Кипела работа и
на других кораблях: меняли якоря, снимали реи и мачты, травили якорные цепи,
подымали швартовы, спускали якоря, от судов к причалу и обратно беспрестанно
сновали шлюпки. Потемнело, хотя было еще только половина седьмого. Море
подернулось маслянистой пеной, стало твердым и гладким, словно свинцовая
пластина. Дул порывистый ветер, но море оставалось совершенно неподвижным.
Крупные капли дождя отскакивали от воды, как будто не могли пробить ее. С
моря надвигался многоголосый, угрожающий шум. Тревога росла. Мимо нас,
сталкиваясь друг с другом при входе в гавань, проносились на спущенных
парусах промысловые и каботажные суда. До сих пор шум исходил только от
самих людей, но внезапно их пронзительные крики разом перекрыл оглушительный
раскат грома, грянувший прямо у нас над головой. Какое-то время слышны были
лишь удары грома, порывы ветра и дождя. Когда шторм - а длился он всего
минут двадцать - несколько стих и горизонт немного прояснился, я стал
тревожно вглядываться в морскую даль, рассчитывая обнаружить парусник Шелли
среди множества рассеянных по волнам суденышек. Я присматривался к каждой
точке, возникшей вдали, очень надеясь, что "Дон-Жуан", как и все остальные
парусники, которые вышли из гавани в том же направлении, отнесет ветром
обратно в порт" (Трелони, с. 116-118).
Миссис Шелли и миссис Уильямс провели несколько дней в мучительной
неизвестности. Наконец, отчаявшись ждать, миссис Шелли отправилась в Пизу,
ворвалась, бледная как полотно, в комнату лорда Байрона и спросила: "Где мой
муж?!" Лорд Байрон потом говорил, что никакая драматическая трагедия не
способна вызвать того ужаса, какой был написан в тот момент на лице миссис
Шелли.
Со временем худшие опасения подтвердились. Тела двух друзей и юнги
вынесло на берег. Юнгу похоронили в песке, на берегу. Тело капитана Уильямса
кремировали 15 августа. Его пепел был собран и отправлен для погребения в
Англию. На следующий день состоялась кремация тела Шелли; впоследствии его
прах был погребен на протестантском кладбище в Риме. На сожжении обоих тел
присутствовали лорд Байрон и мистер Ли Хант. Всей процедурой, как, впрочем,
и предшествовавшими поисками, руководил мистер Трелони. В те дни, да и в
дальнейшем, он проявил себя по отношению к миссис Шелли настоящим, преданным
другом. В письме из Генуи от 29 сентября 1822 года она мне писала:
"Из всех здешних знакомых только мистер Трелони - мой единственный,
бескорыстный друг. Только он один по-настоящему верен памяти моих
незабвенных мужа и детей. Но каким бы добрым и отзывчивым человеком он ни
был, заменить мне моих близких он, увы, не в состоянии".
Через некоторое время парусник удалось найти. По всему было видно, что
он не опрокинулся. Сначала капитан Робертс решил, что его захлестнуло
волной, но когда при более тщательном осмотре он обнаружил, что на правой
корме пробита бортовая обшивка, то пришел к заключению, что во время шторма
парусник, по-видимому, столкнулся с каким-то небольшим судном.
Первое предположение кажется мне более вероятным. Мачты на "Дон-Жуане"
были сорваны, бушприт сломан. Чтобы поднять его из воды, мистер Трелони
сначала нанял две большие фелюги с крючьями. Пять или шесть дней подряд они
безуспешно выходили в море и наконец парусник отыскали, но поднять не
смогли. Это удалось сделать капитану Робертсу. Скорее всего, однако,
повреждения такому хрупкому паруснику, как "Дон-Жуан", были нанесены не
рыболовным судном, которое налетело на него во время шторма, а драгой,
которая тащила его с морского дна.
Так погиб Перси Биши Шелли - в расцвете сил, но далеко еще не в
расцвете своего таланта. Таланта, которому нет равных в описании всего, что
прекрасно и величественно; которому нет равных в выражении страстной любви к
идеальной красоте. Таланта, которому нет равных в передаче сильных чувств
через столь же сильный образ; которому нет равных в бесконечном многообразии
благозвучных рифм. С моей точки зрения, единственный недостаток его поэзии
заключается в том, что героям, которыми он населил свои великолепные
картины, которым он обращал или приписывал свои пылкие чувства, не хватает,
как уже говорилось, жизнеподобия. Но Шелли, как мне кажется, уже приближался
к пониманию реальной жизни. Жизненность - это то единственное, "чего не
хватало его поэзии. Вместе с тем более ясное понимание того, каковы люди на
самом деле, возможно, умерило бы пыл его суждений о том, какими они могут
быть; омрачило бы его радужные мечты о грядущем счастье. И тогда, доживи
Шелли до наших дней, он бы, словно Вольней {59}, взирал на мир из своего
окна, устранившись от людской суеты. И может быть, подобно Вольнею или
какому-нибудь другому великому апостолу свободы (сейчас я не припоминаю
точно его слова), он бы желал видеть на своем надгробии лишь имя, даты
рождения и смерти и одно только слово: "Desillusionne" {"Изверившийся"
(фр.).}.
В июне 1860 года журнал "Макмилланс мэгэзин" поместил статью Ричарда
Гарнетта {60}, озаглавленную "Шелли в "Пэлл-Мэлл"" {61}, где, в частности,
говорится:
"За последние три-четыре года о Шелли написано немало, причем к уже
имевшимся биографическим данным прибавилось много новых подробностей - одни
достоверные и важные, другие либо неинтересные, либо основанные на ошибках и
домыслах. Разбор такого рода материалов не входит в задачу настоящей статьи,
однако, учитывая, что среди новых материалов есть и такие, которые могут
пагубно повлиять на устоявшееся мнение о личности Шелли; учитывая также и
то, что они совершенно голословны и что их могут оспорить лишь те немногие,
кто лучше осведомлен о жизни поэта, было бы непростительно упустить
возможность прокомментировать эти материалы, тем более что такая возможность
возникла совершенно случайно и может больше не представиться. Нетрудно
догадаться, что речь в данном случае идет о публикации мистера Томаса Л.
Пикока в январском номере "Фрейзерз магазин" {62}, где он описывает, как
Шелли расстался со своей первой женой. Если верить мистеру Пикоку, супруги
разошлись не по обоюдному согласию и не потому, что брак их был несчастлив.
Недалеко то время, когда подобные утверждения будут документально
опровергнуты семьей Шелли, которая, не желая торопить события, пока что
воздерживается от публикации семейных архивов. Пока решение о публикации еще
не принято, позволю себе без всяких обиняков заявить, что история разрыва
Шелли с первой женой, смысл которой мне вполне понятен и доказательства
которой могут быть в случае необходимости представлены семьей поэта, самым
решительным образом противоречит голословным заявлениям мистера Пикока".
Достаточно привести в хронологической последовательности всего
несколько фактов из жизни поэта, чтобы доказать, что семья Шелли не только
не располагает, но и не может располагать теми документами, о которых
говорится в вышеприведенном отрывке.
В августе 1811 года Шелли венчается с Харриет Вестбрук в Шотландии.
24 марта 1814 года поэт венчается с ней вторично, на этот раз в
англиканской церкви, что следует из брачного свидетельства, приведенного в
моей январской статье. Едва ли повторный брак был возможен при "несчастной
супружеской жизни".
В начале апреля 1814 года Шелли и Харриет гостили у миссис Б. в
Брэкнелле {63}. Эта дама и ее семья были в числе немногих ближайших друзей
Шелли. 18 апреля она писала мистеру Хоггу: "Шелли опять овдовел. Его
очаровательная половина отправилась в четверг в Лондон с мисс Вестбрук,
которая, по всей вероятности, будет жить в Саутгемптоне" {Хогг Т. Д., "Жизнь
Перси Биши Шелли", т. 11, с. 533. (Примеч. автора).}.
Следовательно, в то время Шелли и Харриет еще жили вместе, письмо
миссис Б. доказывает, что она ровным счетом ничего не знает о размолвке
между супругами, тем более о полном разрыве.
В своей январской статье я писал: "Пока Шелли, вскоре после повторного
венчанья, не познакомился с женщиной, которой предстояло стать его второй
женой, он и не помышлял о разрыве с Харриет".
Когда Шелли впервые увидел эту женщину, она только что вернулась из
Шотландии, где гостила у каких-то своих знакомых, и была одета "в необычное
для Лондона той поры платье из клетчатой шерстяной ткани" {Там же, с.
537-538. (Примеч. автора).}. Стало быть, в Лондоне она появилась недавно.
Мистер Хогг впервые увидел Мэри Годвин 8 июня 1814 года, в первый день
процесса лорда Кокрена {63}, когда отправился вместе с Шелли к мистеру
Годвину.
"Мы поднялись на второй этаж в гостиную... Уильяма Годвина не было...
Дверь бесшумно приоткрылась. "Шелли!" - позвал взволнованный голос. "Мэри!"
- отозвался другой голос, не менее взволнованный. И Шелли стрелой вылетел из
комнаты" {Там же. (Примеч. автора).}.
Стало быть, Шелли познакомился с мисс Годвин где-то между 18 апреля и 8
июня, причем, очевидно, ближе ко второй дате, хотя точное число я установить
не могу.
7 июля 1814 года Харриет написала письмо их общему другу (он еще жив),
в котором выражала уверенность в том, что ему известно, где находится Шелли,
и просила уговорить его вернуться домой. Даже тогда она еще не догадывалась,
что Шелли окончательно бросил ее.
28 числа того же месяца Шелли и мисс Годвин уехали из Англии в
Швейцарию.
Промежуток между первым венчанием в Шотландии и вторым в Англии
составляет два года и семь месяцев. Промежуток между вторым венчанием и
отъездом в Швейцарию составляет четыре месяца и четыре дня. Если брать за
точку отсчета письмо миссис Б. от 18 апреля, разъезд супругов по обоюдному
согласию ограничивается 3 месяцами и тринадцатью днями; если же
руководствоваться письмом Харриет от 7 июля, то на выяснение отношений ушло
три недели. Следовательно, если семья Шелли и располагает каким-то
письменным свидетельством, подтверждающим согласие Харриет на развод, этот
документ должен доказать, что согласие было получено в один из этих дней.
Между тем из моего последующего разговора с Харриет, суть которого я изложил
в своей январской статье, мне стало известно, что она со своей стороны
никакого согласия на развод не давала. Правда, поскольку наш разговор
проходил без свидетелей, мистер Гарнетт может мне не поверить. Однако, если
полагаться на свидетельства других очевидцев, все равно получается, что на
"полюбовное соглашение" между супругами, - если таковое вообще имело место,
- оставалось три недели.
Опять же, если бы у родных Шелли были неопровержимые доказательства,
они должны были бы знать, когда именно произошел разрыв и какие
обстоятельства ему предшествовали. Между тем из заявления леди Шелли о том,
что "к исходу 1813 года отчужденность, постепенно нараставшая между мистером
и миссис Шелли, достигла предела, последовал разрыв, и Харриет вернулась в
отцовский дом" {"Воспоминания о Шелли", с. 64-65. (Примеч. автора).}, со
всей очевидностью можно заключить, что ни точная дата, ни обстоятельства
разрыва родным поэта не известны. Леди Шелли не стала бы писать так, если бы
знала дату повторного венчания или если бы обратилась к письму от 18 апреля
1814 года, опубликованному мистером Хоггом задолго до выхода ее собственной
книги.
* * *
Предыдущую заметку я написал сразу же после появления статьи мистера
Гарнетта, но отложил ее публикацию в надежде получить копии писем,
представленные лорду Элдону в 1817 году. Я имею в виду девять писем Шелли к
Харриет и одно письмо к мисс Вестбрук, написанное после смерти Харриет. Эти
письма к делу подшиты не были, но на них в своих показаниях от 10 января
1817 года ссылается мисс Вестбрук. Цитирую по архивной копии, снятой с ее
показаний:
"Элизабет Вестбрук, девица, проживающая на Чэпел-стрит, Гровнор-сквер,
приход св. Георгия на Гановер-сквер, Миддлсекс, под присягой показывает, что
хорошо знакома с почерком Перси Биши Шелли, эсквайра, одного из ответчиков,
ибо часто видела, как тот пишет; свидетельница показала, что просмотрела
предъявленные ей под присягой записи, помеченные соответственно 1, 2, 3, 4,
5, 6, 7, 8, 9; свидетельница показала, что особа женского пола, которая в
письмах, помеченных соответственно 2, 4, 6, 9, именуется Мэри, а в прочих
письмах той, с которой ответчик связал или соединил свою судьбу, в
действительности зовется Мэри Годвин, которую Перси Биши Шелли примерно в
середине 1814 года, при жизни жены, взял в сожительницы и с которой
продолжал и продолжает сожительствовать. Свидетельница показала, что
просмотрела предъявленную ей при даче показаний под присягой другую запись,
помеченную цифрой 10. Свидетельница показала, что запись сделана рукой
ответчика Перси Биши - Шелли и адресована свидетельнице после кончины ее
сестры, покойной жены упомянутого Перси Биши Шелли. Свидетельница показала,
что особа, о которой в последнем письме говорится как о "женщине, чей союз с
ответчиком свидетельница может считать причиной гибели своей сестры", также
является упомянутой Мэри Годвин.
Другие показания касаются "Королевы Маб".
Едва ли слова, взятые в кавычки, могли быть написаны Шелли, если его
связь с мисс Годвин началась только после того, как он расстался с Харриет
по обоюдному согласию.
В показаниях, дававшихся во второй раз. 13 января 1817 года, мисс
Вестбрук подробно изложила обстоятельства супружеской жизни Шелли, сообщив,
что итогом ее было появление на свет двух детей, что после рождения первого
ребенка - Элизы Ианты, когда сестра была беременна вторым - Чарльзом Биши,
Шелли оставил свою жену и сожительствовал с Мэри Годвин, из-за чего Харриет
с первым ребенком вернулась в отцовский дом, где и родился второй ребенок;
что дети всегда были на содержании у отца Харриет и что сама Харриет
находилась на его попечении вплоть до своей кончины, последовавшей в декабре
1816 года. Совершенно очевидно, что мисс Вестбрук не могла бы сделать
подобное заявление, если бы ее слова не подтверждались письмами, о которых
говорилось выше; иными словами, если бы из писем не следовало, что разрыв
произошел, во-первых, не по обоюдному согласию и, во-вторых, не до, а после
знакомства с Мэри Годвин. Далее в своих показаниях мисс Вестбрук говорит о
том, каким образом мистер Вестбрук позаботился о будущем детей Харриет.
На долю Харриет выпало немало страданий, а потому она заслужила, чтобы
к памяти ее относились уважительно. Я всегда говорил всем, кого это
касается, что сделаю все от себя зависящее, чтобы защитить ее честь от
кривотолков. Шелли в такого рода оправданиях не нуждается. Не лучше ли, как
я уже говорил {"Фрейзерз мэгэзин", январь 1860 года, с. 102. (Примеч.
автора).}, довольствоваться объяснениями, которые он сам дал по этому
поводу.
В октябрьском номере "Ежеквартального обозрения" за 1861 год
опубликована статья о жизни и личности Шелли, которая написана искренне и
непредвзято, с явным стремлением взвесить факты и установить истину. В этой
статье есть два отрывка, о которых я хотел бы высказать свои соображения,
дарование Шелли продемонстрировал с таким блеском, что теперь у меня не
оставалось никаких сомнений относительно того, с кем я познакомился.
Наступила тишина. Я поднял голову и спросил:
- Где же он?
- Кто, Шелли? Он всегда появляется и исчезает как привидение. Никогда
неизвестно, когда и откуда он возникнет, - ответила мне миссис Уильямс"
(Трелони, с. 19-22).
С этого дня мистер Трелони стал частым гостем в доме Шелли и, как мы
убедимся в дальнейшем, его настоящим, преданным другом.
В 1818 году Шелли возобновил знакомство с лордом Байроном и поддерживал
с ним дружеские отношения до самой смерти. После рождения сына Шелли жил в
основном в Пизе или в ее окрестностях либо на морском побережье между Генуей
и Ливорно. В то время в жизни поэта не происходило ничего примечательного,
за исключением, пожалуй, нескольких незначительных происшествий, одно из
которых, по-видимому, явилось следствием его расстроенного воображения.
Однажды на почте во Флоренции к нему подошел какой-то человек в военном
плаще и со словами "Ты и есть тот самый проклятый безбожник Шелли?!" сбил
его с ног. Никто, кроме Шелли, ни тогда, ни впоследствии этого человека не
видел. Выяснилось, правда, что в тот же день из Флоренции в Геную выехал
какой-то господин, похожий по описанию на обидчика Шелли; в дальнейшем,
однако, след его затерялся.
Мне кажется, что этот случай, как и покушение в Таниролте, относится к
разряду тех полуфантазий, о которых уже приходилось говорить.
По мнению капитана Медвина, "гнусное нападение" на Шелли могло быть
инспирировано какой-нибудь статьей из "Ежеквартального обозрения". Тогдашние
"Ежеквартальные обозреватели" и впрямь немало погрешили против истины,
преследуя великих людей, всякий раз когда те выступали против их
политической и религиозной нетерпимости; однако к "нападению" на Шелли они,
слава богу, причастны не больше, чем к смерти Китса {54}. У Китса была
чахотка, и он был заведомо обречен на раннюю смерть. Он был отнюдь не из
тех, чей дух можно "укротить одной статьей ничтожной" {"Дон-Жуан", песнь II,
29. (Примеч. автора) {55}.}.
С окончанием странствий прекратились и чудесные описательные письма
Шелли. Страх потерять единственного выжившего ребенка пересилил любовь
родителей к путешествиям. Последнее письмо такого рода я получил от него из
Рима от 23 марта 1819 года. Впоследствии оно оказалось среди писем,
опубликованных миссис Шелли. Этому письму предшествовали еще два из Неаполя:
от 22 декабря 1818 года и 26 января 1819 года. Было и третье, на которое
Шелли ссылается в начале письма из Рима: "Я писал Вам за день до нашего
отъезда из Неаполя". Это письмо я никак не мог отыскать, когда передавал
миссис Шелли остальные письма. Нашлось оно только через несколько месяцев в
совершенно посторонних бумагах.
Какие-то клеветнические слухи, о которых сообщил ему лорд Байрон,
временно нарушили безмятежное существование поэта. Я не знаю, кто и о чем
распускал эти слухи, и, по правде говоря, не понимаю, зачем нужно было
посвящать в них Шелли. Тайна - это загадка, и людская доброжелательность
всегда норовит разгадать ее самым невразумительным образом.
Стычка на улицах Пизы оказалась гораздо более серьезным и опасным
происшествием в жизни Шелли, чем дошедшие до него слухи. Шелли ехал верхом
за городской стеной вместе с лордом Байроном, мистером Трелони и еще
несколькими англичанами, как вдруг какой-то драгун самым вызывающим образом
пустил своего коня прямо на них. Лорд Байрон призвал его к ответу.
Завязалась потасовка. Драгун вышиб Шелли из седла, ранил в руку капитана
Хэя, а сам был опасно ранен кем-то из слуг лорда Байрона. Впрочем, драгун со
временем от раны оправился, лорд Байрон не замедлил уехать из Пизы, чем и
кончилась история, у которой могли быть самые печальные последствия.
Приведу отрывок из письма Шелли от 20 марта, которое он написал мне из
Пизы и которое при нынешних обстоятельствах может показаться
небезынтересным:
"У меня на кольце выгравировано по-итальянски "Il buon tempo verra"
{"Настанут хорошие времена" (ит.).}. Отдельные люди и целые народы ждут
сейчас перемен в общественной и личной жизни.
В Италии все по-прежнему. Мы живем в условиях вполне номинальной
тирании, которая осуществляется в духе философских законов Леопольда {56} и
модных здесь умеренных взглядов. Тоскана в этом отношении непохожа на все
остальные итальянские государства".
Последним пристанищем Шелли была вилла на берегу залива Спецция. Она
описана у мистера Трелони.
В числе новых друзей, приобретенных Шелли в Италии, были капитан
Уильямс с женой. К ним очень привязался не только сам поэт, но и миссис
Шелли. Капитан Уильямс увлекался парусным спортом и по собственной модели
построил небольшое судно, которое назвал "Дон-Жуан". Несмотря на все
возражения строителя из Генуи, а также их общего друга капитана Робертса,
который руководил постройкой, Уильямс непременно хотел спустить судно на
воду. Чтобы выровнять его на плаву, понадобилось две тонны железа для
балласта, но и тогда в ветреную погоду парусник оставался неустойчивым.
Наняв двух опытных моряков и юнгу по имени Чарльз Вивиен, мистер Трелони
переправил парусник из Генуи. Юнгу Шелли оставил, а моряков отослал обратно.
Вернувшись, они сообщили мистеру Трелони, что из Генуи доплыли благополучно,
но парусник очень капризен в управлении, о чем они и предупредили
джентльменов.
У мистера Трелони, который выходил вместе с ними в море, сложилось
впечатление, что единственным толковым моряком на борту был юнга. Они
умудрились защемить грот-шкот и переложить румпель на правый борт вместо
левого.
- Если бы сейчас была буря, - сказал он, - нам бы пришлось как следует
выкупаться.
- Только не мне. Я бы, как балласт, сразу же пошел ко дну, - ответил
Шелли, имея в виду сложенный в трюм балласт из железных брусьев.
Тем временем по просьбе Шелли лорд Байрон пригласил в Италию мистера Ли
Ханта с семьей. Было решено совместными усилиями выпускать ежеквартальный
журнал, успех которого всецело связывался с именем лорда Байрона.
Впоследствии вышло всего четыре номера злосчастного "Либерала" {57}
(название придумал сам Байрон), который оказался на редкость неудачным
изданием. Хотя провал "Либерала" можно объяснить многими причинами, мне
кажется, что журнал с таким названием не могли бы спасти даже самые громкие
имена. Литературно-периодический журнал следует называть как-нибудь
понейтральнее, чтобы преждевременно не задавать тон направлению всех
последующих выпусков. Журнал может быть, в зависимости от взглядов
издателей, аристократическим или демократическим по своему характеру; вместе
с тем называть журнал "Аристократом" или "Демократом" значило бы изначально
погубить его.
Ли Хант с семьей приехал в Италию 14 июня 1822 года, успев повидаться с
Шелли в последний раз.
Как раз в это время Шелли работал над поэмой "Торжество жизни".
Сочинение этой поэмы, постоянная близость моря и некоторые другие причины (в
отличие от миссис Шелли, я не могу отнести к ним его уединенную жизнь -
никогда раньше он не был, пожалуй, окружен таким количеством знакомых) самым
пагубным образом сказались на душевном равновесии поэта. Он сделался
чрезвычайно взволнован, его начали посещать видения. Однажды ночью из
гостиной донеслись громкие крики. Уильямсы в ужасе выбежали из своей
комнаты, миссис Шелли тоже бросилась в гостиную, но у дверей потеряла
сознание. Войдя, Уильямсы обнаружили Шелли, который, вероятно, находился в
состоянии транса, ибо неподвижно сидел, с безумным видом уставившись перед
собой. Они привели его в чувство, и он рассказал, что ночью к его постели
подошла закутанная в плащ фигура и поманила за собой. Как видно, поэт, не
просыпаясь, поднялся и последовал за привидением в гостиную, где
таинственный пришелец, откинув капюшон плаща, воскликнул: "Siete
sodisfatto?" {"Теперь ты доволен?" (ит.).} - и с этими словами исчез. Быть
может, этот сон навеян эпизодом из какой-то драмы, приписываемой Кальдерону.
Другое видение явилось Шелли вечером 6 мая, когда он гулял с Уильямсом
по галерее. Вот что записал Уильямс в своем дневнике:
"Погода стояла чудесная. С совершенно безоблачного неба упало несколько
крупных капель дождя. Когда после чая мы с Шелли гуляли по галерее и
наблюдали за игрой лунного света на воде, он пожаловался на необычную
возбужденность, потом вдруг замер, вцепился мне в руку и уставился на белый
гребень волны, разбившейся о берег у наших ног. Видя, что он чем-то сильно
взволнован, я спросил, не плохо ли ему, но в ответ он только сказал: "Вот
она, вот опять!" Немного погодя он пришел в себя и признался, что видел -
так же явственно, как теперь меня, - обнаженное дитя: недавно умершую
Аллегру {58}, которая поднялась из моря, улыбнулась ему и захлопала, как
будто от радости, в ладоши. Это видение настолько сильно подействовало на
него, что пришлось пустить в ход все уговоры и всевозможные логические
доводы, чтобы окончательно привести его в чувство. Все дело, думаю, было в
том, что мы с ним во время прогулки говорили на довольно грустные темы.
Когда же я признался, что испытываю те же ощущения, что и он, его и без того
пылкое, мятущееся воображение разыгралось еще больше" ("Воспоминания о
Шелли", с. 191-193).
8 июля 1822 года Шелли и Уильямс, которые отсутствовали уже несколько
дней, возвращались на паруснике из Ливорно в залив Спецция. Трелони наблюдал
за ними с "Боливара" - яхты лорда Байрона. День был знойный и тихий.
- Скоро с берега подует попутный ветер, - сказал Трелони генуэзцу,
служившему у него помощником.
- Лучше бы его не было, - отозвался помощник. - На корабле без палубы и
вдобавок без единого матроса на борту гафельный топсейль совершенно ни к
чему. Взгляните на небо, видите черные полосы и грязные клочья, которые
нависли над ними? Видите, как пар над водой клубится? Это дьявол кличет
беду.
Между тем парусник Шелли скрылся в тумане.
"Хотя солнце едва пробивалось сквозь пелену тумана, по-прежнему было
нестерпимо душно. В гавани стоял полный штиль. Раскаленный воздух и
неподвижное море нагоняли на меня сон. Я спустился в каюту и задремал. Меня
разбудил шум, который раздавался прямо над моей головой. Я вышел на палубу.
Матросы выбирали якорную цепь, чтобы поставить другой якорь. Кипела работа и
на других кораблях: меняли якоря, снимали реи и мачты, травили якорные цепи,
подымали швартовы, спускали якоря, от судов к причалу и обратно беспрестанно
сновали шлюпки. Потемнело, хотя было еще только половина седьмого. Море
подернулось маслянистой пеной, стало твердым и гладким, словно свинцовая
пластина. Дул порывистый ветер, но море оставалось совершенно неподвижным.
Крупные капли дождя отскакивали от воды, как будто не могли пробить ее. С
моря надвигался многоголосый, угрожающий шум. Тревога росла. Мимо нас,
сталкиваясь друг с другом при входе в гавань, проносились на спущенных
парусах промысловые и каботажные суда. До сих пор шум исходил только от
самих людей, но внезапно их пронзительные крики разом перекрыл оглушительный
раскат грома, грянувший прямо у нас над головой. Какое-то время слышны были
лишь удары грома, порывы ветра и дождя. Когда шторм - а длился он всего
минут двадцать - несколько стих и горизонт немного прояснился, я стал
тревожно вглядываться в морскую даль, рассчитывая обнаружить парусник Шелли
среди множества рассеянных по волнам суденышек. Я присматривался к каждой
точке, возникшей вдали, очень надеясь, что "Дон-Жуан", как и все остальные
парусники, которые вышли из гавани в том же направлении, отнесет ветром
обратно в порт" (Трелони, с. 116-118).
Миссис Шелли и миссис Уильямс провели несколько дней в мучительной
неизвестности. Наконец, отчаявшись ждать, миссис Шелли отправилась в Пизу,
ворвалась, бледная как полотно, в комнату лорда Байрона и спросила: "Где мой
муж?!" Лорд Байрон потом говорил, что никакая драматическая трагедия не
способна вызвать того ужаса, какой был написан в тот момент на лице миссис
Шелли.
Со временем худшие опасения подтвердились. Тела двух друзей и юнги
вынесло на берег. Юнгу похоронили в песке, на берегу. Тело капитана Уильямса
кремировали 15 августа. Его пепел был собран и отправлен для погребения в
Англию. На следующий день состоялась кремация тела Шелли; впоследствии его
прах был погребен на протестантском кладбище в Риме. На сожжении обоих тел
присутствовали лорд Байрон и мистер Ли Хант. Всей процедурой, как, впрочем,
и предшествовавшими поисками, руководил мистер Трелони. В те дни, да и в
дальнейшем, он проявил себя по отношению к миссис Шелли настоящим, преданным
другом. В письме из Генуи от 29 сентября 1822 года она мне писала:
"Из всех здешних знакомых только мистер Трелони - мой единственный,
бескорыстный друг. Только он один по-настоящему верен памяти моих
незабвенных мужа и детей. Но каким бы добрым и отзывчивым человеком он ни
был, заменить мне моих близких он, увы, не в состоянии".
Через некоторое время парусник удалось найти. По всему было видно, что
он не опрокинулся. Сначала капитан Робертс решил, что его захлестнуло
волной, но когда при более тщательном осмотре он обнаружил, что на правой
корме пробита бортовая обшивка, то пришел к заключению, что во время шторма
парусник, по-видимому, столкнулся с каким-то небольшим судном.
Первое предположение кажется мне более вероятным. Мачты на "Дон-Жуане"
были сорваны, бушприт сломан. Чтобы поднять его из воды, мистер Трелони
сначала нанял две большие фелюги с крючьями. Пять или шесть дней подряд они
безуспешно выходили в море и наконец парусник отыскали, но поднять не
смогли. Это удалось сделать капитану Робертсу. Скорее всего, однако,
повреждения такому хрупкому паруснику, как "Дон-Жуан", были нанесены не
рыболовным судном, которое налетело на него во время шторма, а драгой,
которая тащила его с морского дна.
Так погиб Перси Биши Шелли - в расцвете сил, но далеко еще не в
расцвете своего таланта. Таланта, которому нет равных в описании всего, что
прекрасно и величественно; которому нет равных в выражении страстной любви к
идеальной красоте. Таланта, которому нет равных в передаче сильных чувств
через столь же сильный образ; которому нет равных в бесконечном многообразии
благозвучных рифм. С моей точки зрения, единственный недостаток его поэзии
заключается в том, что героям, которыми он населил свои великолепные
картины, которым он обращал или приписывал свои пылкие чувства, не хватает,
как уже говорилось, жизнеподобия. Но Шелли, как мне кажется, уже приближался
к пониманию реальной жизни. Жизненность - это то единственное, "чего не
хватало его поэзии. Вместе с тем более ясное понимание того, каковы люди на
самом деле, возможно, умерило бы пыл его суждений о том, какими они могут
быть; омрачило бы его радужные мечты о грядущем счастье. И тогда, доживи
Шелли до наших дней, он бы, словно Вольней {59}, взирал на мир из своего
окна, устранившись от людской суеты. И может быть, подобно Вольнею или
какому-нибудь другому великому апостолу свободы (сейчас я не припоминаю
точно его слова), он бы желал видеть на своем надгробии лишь имя, даты
рождения и смерти и одно только слово: "Desillusionne" {"Изверившийся"
(фр.).}.
В июне 1860 года журнал "Макмилланс мэгэзин" поместил статью Ричарда
Гарнетта {60}, озаглавленную "Шелли в "Пэлл-Мэлл"" {61}, где, в частности,
говорится:
"За последние три-четыре года о Шелли написано немало, причем к уже
имевшимся биографическим данным прибавилось много новых подробностей - одни
достоверные и важные, другие либо неинтересные, либо основанные на ошибках и
домыслах. Разбор такого рода материалов не входит в задачу настоящей статьи,
однако, учитывая, что среди новых материалов есть и такие, которые могут
пагубно повлиять на устоявшееся мнение о личности Шелли; учитывая также и
то, что они совершенно голословны и что их могут оспорить лишь те немногие,
кто лучше осведомлен о жизни поэта, было бы непростительно упустить
возможность прокомментировать эти материалы, тем более что такая возможность
возникла совершенно случайно и может больше не представиться. Нетрудно
догадаться, что речь в данном случае идет о публикации мистера Томаса Л.
Пикока в январском номере "Фрейзерз магазин" {62}, где он описывает, как
Шелли расстался со своей первой женой. Если верить мистеру Пикоку, супруги
разошлись не по обоюдному согласию и не потому, что брак их был несчастлив.
Недалеко то время, когда подобные утверждения будут документально
опровергнуты семьей Шелли, которая, не желая торопить события, пока что
воздерживается от публикации семейных архивов. Пока решение о публикации еще
не принято, позволю себе без всяких обиняков заявить, что история разрыва
Шелли с первой женой, смысл которой мне вполне понятен и доказательства
которой могут быть в случае необходимости представлены семьей поэта, самым
решительным образом противоречит голословным заявлениям мистера Пикока".
Достаточно привести в хронологической последовательности всего
несколько фактов из жизни поэта, чтобы доказать, что семья Шелли не только
не располагает, но и не может располагать теми документами, о которых
говорится в вышеприведенном отрывке.
В августе 1811 года Шелли венчается с Харриет Вестбрук в Шотландии.
24 марта 1814 года поэт венчается с ней вторично, на этот раз в
англиканской церкви, что следует из брачного свидетельства, приведенного в
моей январской статье. Едва ли повторный брак был возможен при "несчастной
супружеской жизни".
В начале апреля 1814 года Шелли и Харриет гостили у миссис Б. в
Брэкнелле {63}. Эта дама и ее семья были в числе немногих ближайших друзей
Шелли. 18 апреля она писала мистеру Хоггу: "Шелли опять овдовел. Его
очаровательная половина отправилась в четверг в Лондон с мисс Вестбрук,
которая, по всей вероятности, будет жить в Саутгемптоне" {Хогг Т. Д., "Жизнь
Перси Биши Шелли", т. 11, с. 533. (Примеч. автора).}.
Следовательно, в то время Шелли и Харриет еще жили вместе, письмо
миссис Б. доказывает, что она ровным счетом ничего не знает о размолвке
между супругами, тем более о полном разрыве.
В своей январской статье я писал: "Пока Шелли, вскоре после повторного
венчанья, не познакомился с женщиной, которой предстояло стать его второй
женой, он и не помышлял о разрыве с Харриет".
Когда Шелли впервые увидел эту женщину, она только что вернулась из
Шотландии, где гостила у каких-то своих знакомых, и была одета "в необычное
для Лондона той поры платье из клетчатой шерстяной ткани" {Там же, с.
537-538. (Примеч. автора).}. Стало быть, в Лондоне она появилась недавно.
Мистер Хогг впервые увидел Мэри Годвин 8 июня 1814 года, в первый день
процесса лорда Кокрена {63}, когда отправился вместе с Шелли к мистеру
Годвину.
"Мы поднялись на второй этаж в гостиную... Уильяма Годвина не было...
Дверь бесшумно приоткрылась. "Шелли!" - позвал взволнованный голос. "Мэри!"
- отозвался другой голос, не менее взволнованный. И Шелли стрелой вылетел из
комнаты" {Там же. (Примеч. автора).}.
Стало быть, Шелли познакомился с мисс Годвин где-то между 18 апреля и 8
июня, причем, очевидно, ближе ко второй дате, хотя точное число я установить
не могу.
7 июля 1814 года Харриет написала письмо их общему другу (он еще жив),
в котором выражала уверенность в том, что ему известно, где находится Шелли,
и просила уговорить его вернуться домой. Даже тогда она еще не догадывалась,
что Шелли окончательно бросил ее.
28 числа того же месяца Шелли и мисс Годвин уехали из Англии в
Швейцарию.
Промежуток между первым венчанием в Шотландии и вторым в Англии
составляет два года и семь месяцев. Промежуток между вторым венчанием и
отъездом в Швейцарию составляет четыре месяца и четыре дня. Если брать за
точку отсчета письмо миссис Б. от 18 апреля, разъезд супругов по обоюдному
согласию ограничивается 3 месяцами и тринадцатью днями; если же
руководствоваться письмом Харриет от 7 июля, то на выяснение отношений ушло
три недели. Следовательно, если семья Шелли и располагает каким-то
письменным свидетельством, подтверждающим согласие Харриет на развод, этот
документ должен доказать, что согласие было получено в один из этих дней.
Между тем из моего последующего разговора с Харриет, суть которого я изложил
в своей январской статье, мне стало известно, что она со своей стороны
никакого согласия на развод не давала. Правда, поскольку наш разговор
проходил без свидетелей, мистер Гарнетт может мне не поверить. Однако, если
полагаться на свидетельства других очевидцев, все равно получается, что на
"полюбовное соглашение" между супругами, - если таковое вообще имело место,
- оставалось три недели.
Опять же, если бы у родных Шелли были неопровержимые доказательства,
они должны были бы знать, когда именно произошел разрыв и какие
обстоятельства ему предшествовали. Между тем из заявления леди Шелли о том,
что "к исходу 1813 года отчужденность, постепенно нараставшая между мистером
и миссис Шелли, достигла предела, последовал разрыв, и Харриет вернулась в
отцовский дом" {"Воспоминания о Шелли", с. 64-65. (Примеч. автора).}, со
всей очевидностью можно заключить, что ни точная дата, ни обстоятельства
разрыва родным поэта не известны. Леди Шелли не стала бы писать так, если бы
знала дату повторного венчания или если бы обратилась к письму от 18 апреля
1814 года, опубликованному мистером Хоггом задолго до выхода ее собственной
книги.
* * *
Предыдущую заметку я написал сразу же после появления статьи мистера
Гарнетта, но отложил ее публикацию в надежде получить копии писем,
представленные лорду Элдону в 1817 году. Я имею в виду девять писем Шелли к
Харриет и одно письмо к мисс Вестбрук, написанное после смерти Харриет. Эти
письма к делу подшиты не были, но на них в своих показаниях от 10 января
1817 года ссылается мисс Вестбрук. Цитирую по архивной копии, снятой с ее
показаний:
"Элизабет Вестбрук, девица, проживающая на Чэпел-стрит, Гровнор-сквер,
приход св. Георгия на Гановер-сквер, Миддлсекс, под присягой показывает, что
хорошо знакома с почерком Перси Биши Шелли, эсквайра, одного из ответчиков,
ибо часто видела, как тот пишет; свидетельница показала, что просмотрела
предъявленные ей под присягой записи, помеченные соответственно 1, 2, 3, 4,
5, 6, 7, 8, 9; свидетельница показала, что особа женского пола, которая в
письмах, помеченных соответственно 2, 4, 6, 9, именуется Мэри, а в прочих
письмах той, с которой ответчик связал или соединил свою судьбу, в
действительности зовется Мэри Годвин, которую Перси Биши Шелли примерно в
середине 1814 года, при жизни жены, взял в сожительницы и с которой
продолжал и продолжает сожительствовать. Свидетельница показала, что
просмотрела предъявленную ей при даче показаний под присягой другую запись,
помеченную цифрой 10. Свидетельница показала, что запись сделана рукой
ответчика Перси Биши - Шелли и адресована свидетельнице после кончины ее
сестры, покойной жены упомянутого Перси Биши Шелли. Свидетельница показала,
что особа, о которой в последнем письме говорится как о "женщине, чей союз с
ответчиком свидетельница может считать причиной гибели своей сестры", также
является упомянутой Мэри Годвин.
Другие показания касаются "Королевы Маб".
Едва ли слова, взятые в кавычки, могли быть написаны Шелли, если его
связь с мисс Годвин началась только после того, как он расстался с Харриет
по обоюдному согласию.
В показаниях, дававшихся во второй раз. 13 января 1817 года, мисс
Вестбрук подробно изложила обстоятельства супружеской жизни Шелли, сообщив,
что итогом ее было появление на свет двух детей, что после рождения первого
ребенка - Элизы Ианты, когда сестра была беременна вторым - Чарльзом Биши,
Шелли оставил свою жену и сожительствовал с Мэри Годвин, из-за чего Харриет
с первым ребенком вернулась в отцовский дом, где и родился второй ребенок;
что дети всегда были на содержании у отца Харриет и что сама Харриет
находилась на его попечении вплоть до своей кончины, последовавшей в декабре
1816 года. Совершенно очевидно, что мисс Вестбрук не могла бы сделать
подобное заявление, если бы ее слова не подтверждались письмами, о которых
говорилось выше; иными словами, если бы из писем не следовало, что разрыв
произошел, во-первых, не по обоюдному согласию и, во-вторых, не до, а после
знакомства с Мэри Годвин. Далее в своих показаниях мисс Вестбрук говорит о
том, каким образом мистер Вестбрук позаботился о будущем детей Харриет.
На долю Харриет выпало немало страданий, а потому она заслужила, чтобы
к памяти ее относились уважительно. Я всегда говорил всем, кого это
касается, что сделаю все от себя зависящее, чтобы защитить ее честь от
кривотолков. Шелли в такого рода оправданиях не нуждается. Не лучше ли, как
я уже говорил {"Фрейзерз мэгэзин", январь 1860 года, с. 102. (Примеч.
автора).}, довольствоваться объяснениями, которые он сам дал по этому
поводу.
В октябрьском номере "Ежеквартального обозрения" за 1861 год
опубликована статья о жизни и личности Шелли, которая написана искренне и
непредвзято, с явным стремлением взвесить факты и установить истину. В этой
статье есть два отрывка, о которых я хотел бы высказать свои соображения,