-- Мы все погибнем без войны, -- говорили улемы и рисовали для хана карту вселенной, в центре которой располагался Бахчисарай, пронзающий лучами татарских стрел самые дальние страны.
   Было очень раннее свежее утро, когда Потемкин подъехал к Аничковой заставе Санкт-Петербурга -- загорелый и серьезный.
   От рогатки его окликнули сонные стражи:
   -- Кажи вид и говори, на што едешь.
   Григорий привстал на стременах:
   -- Потемкин. Гефрейт-капрал Конной гвардии, из университета за дурь и леность выбитый... Служить еду!
   -- Ну езжай, коли так.
   И шлагбаум подняли.
   Потемкин ехал вдоль Невской першпективы, усталый конь фыркал под ним, призрачный Петербург досматривал последние сны.
   Но первый петух уже возвестил приближение зари.
   Это был возглас жизни, зовущий к славе.
   * ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. Торжествующая Минерва
   Вся политика заключается в трех словах: обстоятельства, предположение, случайность... Нужно быть очень твердой в своих решениях, ибо лишь слабоумные нерешительны!
   Екатерина II (из переписки)
   1. ЕКАТЕРИНИНСКИЕ ОРЛЫ
   Орловых было пятеро братьев -- Иван, Григорий, Алешка, Федор да Владимир. Все пятеро -- верзилы-громобои, кровь с молоком и медом, растворенная водками и наливками. Службу начинали солдатами, и никто в Петербурге не мог совладать с ними, ибо на расправу были коротки. А всю шайку-братию держал в подчинении старший сирота -- Иван Орлов; при нем младшие дышать не смели, садились лишь по его команде, величая Ванюшеньку почтительно -судариком, папинькой, старинушкой. Ежели его не понимали, Ванечка кулаком -- бац в ухо, и в головах братцев наступало прояснение. Был Иван Орлов вроде семейного кассира: если не успели братишечки полтинник пропить, он его отбирал у них, говоря:
   -- У меня-то верней сохранится...
   В трактирах Юберкампфа и Неймана, в гиблых вертепах у Калинкина моста об Орловых ходила дурная слава. Но гуляки были и отважными воинами. Гришка Орлов в битве при Цорндорфе получил три раны и, весь залитый кровью, не покинул сражения. Лично пленил графа Шверина, бывшего адъютанта прусского короля; вместе с пленником был отправлен в Кенигсберг; там Орлов разбил немало женских сердец, став желанным гостем в домах прусских бюргеров. Затем храбрец отбыл на берега Невы, где сделался адъютантом графа Петра Шувалова, генерал-фельдцейхмейстера. Миллионные доходы Шувалов имел не с пушечной пальбы -- он был первым капиталистом России, монополизировавшим в стране торговлю рыбой, табаком и солью. При таком начальнике сытно жилось, сладко пилось. Но в один из дней, обедая при дворе, Шувалов притащил в Артиллерийскую контору громадный ананас со стола царицы, еще не ведая, что этот заморский фрукт, вроде бомбы, сейчас же взорвет его счастье и благополучие.
   -- Гришка, -- сказал он адъютанту, -- сам не съем и жене не дам попробовать. Хватай ананасину за этот хвостик и мигом отнеси его... Сам знаешь-кому!
   -- Знаю, -- отвечал Орлов, очень догадливый.
   Этот ананас привел его в объятия княгини Елены Куракиной, связь которой с Петром Шуваловым была известна всему Петербургу. В старинных мемуарах начертано: "Куракина была слишком опытная дама, и она поздравила себя с находкою лука Купидона, постоянно натянутого..." Шувалов встретил Орлова деловым вопросом:
   -- А что моя душенька? Довольна ли ананасом?
   -- Еще как! Велела поскорее другой присылать.
   Своего успеха у женщин Орлов не скрывал.
   -- Да нет же таких дураков, -- говорил он, -- чтобы получили орден и таскали его в кармане...
   Великая княгиня лишь изредка появлялась в обществе. Никто не знал, что у нее на душе. Недавно, изгнанная из Цербста королем прусским, в Париже скончалась ее мать, оставив после себя кучу долгов и три чемодана, набитых скандальной перепиской с любовниками. Екатерине пришлось извернуться, чтобы спасти от чужих глаз эти чемоданы. А в дополнение к тем долгам, что оставила беспутная маменька в России, пришлось взять на себя и ее парижские долги -- 270 000 ливров. Так что было не до веселья!
   После отозвания Понятовского женщина оставалась одинока, а великий князь Петр был неразлучен с Воронцовой, о которой иностранцы писали: "Она ругалась как солдат, косила глазами, дурно пахла и плевалась в разговоре". Русские о ней тоже сохранили ценную памятку: "Была непомерно толста, нескладна, широкорожа и обрюзгла... всякому благородному даже взирать на сию скотину было гнусно и отвратительно". Но могучая фигура фаворитки уже заслонила тонкий профиль Екатерины, и придворные оказывали Елизавете Воронцовой почестей гораздо больше, нежели самой великой княгине...
   Был ненастный день, когда Екатерина, позевывая от скуки, смотрела из окон старого Зимнего дворца на обыденное оживление Невского проспекта. Внимание женщины привлек незнакомый офицер, озиравший окна ее покоев. Она даже подумала: "Вот редкая картина: голова Аполлона на торсе Геракла". Наконец их взгляды, разделенные расстоянием, пересеклись. Побарабанив по стеклу пальцами, Екатерина окликнула камер-фрау Шаргородскую:
   -- Екатерина Ивановна, а кто вон тот офицер?
   Шаргородскую даже отшатнуло от окна:
   -- Да это ж Гришка Орлов! Ишь вылупил бельма свои бесстыжие. И как только земля супостата такого носит?..
   На придворном куртаге Екатерина заметила, что-ее подруга, графиня Прасковья Брюс, имеет подозрительно блаженный вид:
   -- В чем дело? Или ты провела бурную ночь?
   Подруга призналась -- да:
   -- И до сих пор не могу я, Като, опомниться.
   Екатерина была заинтригована:
   -- Омфала, не скрывай -- кто был твой Геркулес?
   -- Такой позорный волокита, что стыдно сказать.
   -- Ну, графиня, не стыдись. Назови его.
   -- Гришка Орлов...
   А скоро Екатерина застала подругу в слезах:
   -- Этот мизерабль, этот мерзавец, этот изверг...
   -- О ком ты? -- спросила она.
   -- Легко догадаться, что таких слов может заслуживать только один-Гришка Орлов... Подумай, Като! Я отдала ему все самое трепетное и нежное, что имею. И вдруг вчера узнаю, что, посещая меня вечерами, он по утрам утешает эту гадкую блудницу -княгиню Ленку Куракину... Вот я открою глаза Петру Иванычу!
   Шувалова -- при открывании ему глаз -- мгновенно разбил паралич, даже челюсть отвисла. Екатерина заинтересовалась Григорием Орловым. Интерес ее был чисто женским. Извращенное время диктовало свои нравы, мужчина становился тем более желанен, чем больше у него было женщин. Стороною великая княгиня вызнала, что Орлов проживает в доме банкира Кнутсена -неподалеку от Зимнего дворца.
   Со всем пылом истосковавшейся женщины Екатерина отдалась Григорию Орлову-без политики, а так... просто так!
   Гришка был самый непутевый и самый добрый среди братьев. В гвардии его обожали все: рубаху последнюю снимет и отдаст, не жалея, чтобы выручить человека! Зато вот Алешка Орлов (по прозванию Алехан) был прижимист и дальновиден. Внешне добродушный и ласковый, как молочный теленочек, он повадки имел волчьи. Своей выгоды никогда не забывал, а прибыль издали чуял, словно легавая -- дичь. Алехан был и самым могучим, самым дерзким! Ударом палаша отрубал быку голову, одной рукой останавливал за колесо карету, запряженную шестериком. Он вызывал на кулачный бой десяток гренадеров, бился об заклад -на деньги. Весь в кровище, но в ногах стойкий, укладывал наземь десятерых. Если "сударик" Иванушко не успевал деньги отнять, шли братцы в кабак Неймана и все пропивали -- в блуде и в пакости.
   Богатырской силе Орловых во всем гарнизоне Петербурга мог противостоять только офицер армии Шванвич. В драке один на один он побивал даже Алехана, но зато если нарывался на двоих Орловых, то уползал домой на карачках. Такая война тянулась долго-долго, пока всем не прискучила. Договорились они по-доброму так:
   -- Вот что, орлы, -- сказал Шванвич братьям, -- ежели где в месте нужном сойдусь я с кем-либо из вас одним, то я до последнего грошика оберу его. Согласны ли?
   -- Идет! -- согласились Орловы. -- Но ежели мы тебя вдвоем застанем в трактире, тогда ты нашему нраву уступай...
   Скрепили договор выпивкой и расстались. Но однажды в осеннюю дождливую ночь двое Орловых (Алехан с Феденькой) нагрянули в кабак саксонца Неймана, а там Шванвич вовсю гуляет.
   -- По уговору: вино, деньги и все грации -- наши!
   Шванвич спьяна воспротивился. Тогда Орловы избили его нещадно и выбросили под дождь, в уличную темень. Шванвич встал за воротами, шпагу обнажил. Дождался, когда на двор вылез Алешка Орлов, и рубанул его с плеча -- хрясь! Орлов кувырнулся в канаву, наполненную грязью... Из трактира выскочил Федя, стал звать:
   -- Алеха-а-ан... где ты, сокол наш ясный?
   А сокол по самые уши в грязи плавает, и только "буль-буль" слышится. Счастье, что Шванвич был пьян, а потому удар нанес нетвердой рукой, не разрубив Орлова от макушки до копчика. Но вид Алехана был ужасен: лицо раскроено от уха до рта, кончик носа болтался на лоскуте кожи... Опытный хирург Каав-Буэргаве зашил Орлову щеку, даже нос умудрился поправить. Однако шрам навеки обезобразил красавца, отчего Алехана в обществе стали называть la balafre (рубцованный).
   Подлечившись, он с братьями нагрянул к Шванвичу.
   -- Убивать пришли? -- спросил тот, обнажая клинок.
   -- Зачем же? Ты обидел нас, сироток, так с тебя и причитается. Ставь вина на стол, граций зови, потом в биллиард сыграем.
   Орловы никогда не мстили. Как и все силачи с мужественными натурами, они умели прощать. Но... не дай Бог, если ты встанешь на их пути! Иван Орлов вскоре собрал братьев на совещание:
   -- Впереди нам ни одна божья свечечка не светит! Прожились так, что впору давиться... Отныне, Гришка, на тебя вся надежа; побольше денег у курвы немецкой выманивай... Осознал?
   -- Да откуда ей денег-то взять, ежели сама побирается: у генерал-прокурора Глебова, у графа Саньки Строганова, у всех Шуваловых занимает... Вот ежели б она императрицею стала!
   -- Дельно помыслил, -- одобрил брата Иван Орлов.
   Только потом, опомнясь от чувственных наслаждений, Екатерина сообразила, что популярность Орловых в столичной гвардии может сослужить ей большую пользу. Она сейчас нуждалась не столько в любовнике, сколько в нерушимой опоре на грубую военную силу.
   Ее гардеробмейстср Шкурин был посвящен в тайну, с его помощью Екатерина устраивала свидания с Григорием Орловым. Однажды она его приняла ночью, полусонная, и, лаская, ощутила под рукою обезображенное лицо -- это был "рубцованный" Алехан.
   Екатерина, вскочив с постели, разрыдалась:
   -- Вы, Орловы, слишком много себе позволяете. Не забывайте, кто вы и кто я...
   Алехан сказал, что Гришка сегодня в караул назначен:
   -- Так я за него! Какая тебе разница, матушка?
   Екатерина одарила его злобной пощечиной, но Алехан только рассмеялся и стал по-доброму утешать:
   -- Что ты ревешь, матушка? Да ты держись за нас! Пока мы живы, с такими орлами не пропадешь...
   В конце лета 1761 года Екатерина ощутила признаки беременности. События при дворе вскоре последовали с такой бурной быстротой, что любовный роман превратился в политический союз -- решающий для Екатерины, для Орловых и для всей России.
   2. ВИЛАМИ ПО ВОДЕ
   После московской сыти жизнь в столице показалась накладной.
   Деревянной ложкою Потемкин дохлебывал миску толокна с постным маслом, закусил горстью снетков и запил обед бутылкою щей, в которую еще с вечера бросил изюминку (ради брожения приятного). На полковом плацу ученье фрунтовое продолжил. Гонял парня без жалости флигельман, ничего толком не объясняя, а лишь показывая: сам повернется и Потемкин за ним, флигельман ногу задерет -- задирай и ты ногу...
   Лейб-гвардии Конный полк размещался на отшибе столицы -близ Смольной деревни, за Невою виднелись мазанки убогой Охтенской слободки. От Офицерской улицы, застроенной светлицами офицерскими, тянулись меж заборов ряды изб рейтарских. Посреди полка -- штабные палаты с цейхгаузом, гауптвахтою, церковью и гошпиталем. Вдоль реки курились полковые кузницы, мокли под дождем помосты для ловли жирных невских лососей, портомойни и кладбища... Скука! Потемкин исходил все полки и коллегии в столице, дабы сыскать кого-либо из родственников, но таковых, увы, не нашлось, а потому пришлось бедному парню секретаря Елгозина потревожить.
   -- Мне бы, -- сказал Потемкин, -- повидать надобно командира полка его высокоблагородие премьер-маеора Бергера. Жалованья просить для себя хочу. А то ведь измаялся уж... во как!
   -- С чего измаялся ты, гефрейт-капрал?
   Потемкин растолковал, что, на экипировку истратясь, в полк явился с тридцатью рубликами, которые по ночам в штиблет прятал, а на днях проснулся -- в штиблете корочка от хлеба лежит.
   Елгозин до Бергера его не допустил:
   -- Ежели ты, раззява московская, спать с открытыми глазами ишо не обвыкся, так и ступай на довольствие рейтарское.
   -- Да я уж давно из солдатского котла хлебаю.
   -- Вот и хлебай на здоровье. Нешто не слыхал, что в Конном регименте даже ротмистры по восемь годков полушки не имели. Едино ради чести служат... и ты служи. Даром!
   Потемкин поселился в избах на берегу Невы, где ютились семейные служаки. Жили рейтары с женами, бабками и детишками, при своих баньках и огородах, бреднями артельно вычерпывали из Невы вкусную корюшку. Обычно солдаты из дворян платили солдатам из мужиков, чтобы те за них службу несли. Но Потемкин сам впрягся в службу, тянул лямку -- без вдохновения, но исполнительно.
   Вскоре пошли слухи прискорбные: мол, государыня Елизавета совсем плоха стала, у нее кровь носом идет, в театре перестала бывать, комедий не глядит и пляшет редко.
   Люди русские понимали, что стране нужны перемены.
   -- Но лучше б перемен не было! -- говорили пугливо. -Перемены тоже ведь бывают разные... оттого нам, сирым, и страшно!
   Давненько не слыхали в Петербурге погребального звона, с Невского исчезли похоронные процессии: Елизавета указами исключила из жизни все, что могло напоминать ей о смерти. Купцы продолжали таскать ей на ряды, императрица со знанием дела рассуждала о туфлях и помадах, совершенно запустив государственные дела, внутри страны множились беспорядки, росла постыдная нищета. Иван Шувалов в порыве откровения сказал канцлеру Михаиле Воронцову:
   -- Мы в тупике! Повеления остаются без исполнения, главные посты без уважения, а справедливость тоскует без защиты...
   Однажды на Невском большая толпа матросов окружила карету императрицы, требуя выдачи жалованья.
   -- Когда отдашь, матка? -- орали матросы. -- Нам уже и мыльца купить не можно, в бане песком да глиною скоблимся.
   Елизавета, искренно прослсзясь, отвечала в окошко:
   -- Нечто вы, робятки мои ненаглядные, зловредно думаете, что не дала бы вам, ежели б имела? Да не я вас, а вы меня как можно скорей пожалейте, бедную: я ведь даже супы без гишпанских каперсов кушаю! Киски мои кой денечек печенки не ели -- и воют...
   Матросы пропустили царицу, ехавшую на богомолье.
   -- Вишь ты, закавыка какая! -- говорили они. -- Ежели у нее и на кошек не хватает, так где же тут на флот набраться?..
   Растрелли торопливо достраивал Зимний дворец на Неве, но Елизавета умирала еще в деревянном дворце на Невском, тесном и неуютном, с тараканами и мышками, с клопами и кисками. Она медленно погружалась в глубокую меланхолию, иногда лишь допуская девочек-калмычек, развлекавших ее своими детскими играми, дравшихся перед ней подушками. Поглядев в зеркало, Елизавета разбивала его:
   -- Во, жаба какая... страх один! Господи, да неужто это я? Ведь все Эвропы знают, какая я была красивая...
   Французский посол Бретейль депешировал в Версаль:
   "Никогда еще женщина не примирялась труднее с потерею молодости и красоты... Ужины при дворе становятся короче и скучнее, но вне стола императрица возбуждает в себе кровь сластями и крепкими ликерами..."
   Летом 1761 года Елизавета приняла Растрелли, который для окончания Зимнего дворца просил у нее 380 000 рублей.
   -- Да где взять-то? -- рассердилась она; нужную сумму все-таки наскребли по казенным сусекам, но тут случился пожар, истребивший на складах Петербурга колоссальные залежи пеньки и парусины для флота, -- Елизавета распорядилась все собранные деньги отдать погорельцам. -- Видно, не судьба мне в новом доме пожить...
   Победоносная русская армия, поставив Фридриха II на колени, целый год не получала жалованья. Елизавета просила два миллиона в долг у купцов Голландии -- не дали, сочтя императрицу нскредитоспособной: один только личный долг Елизаветы простирался до 8 147 924 рублей. Богатейшая страна -- Россия! -- пребывала в унизительной бедности. Генерал-прокурор Глебов советовал для исправления финансов снова ввести смертную казнь. Елизавета спросила:
   -- Так что я с удавленников иметь-то буду?
   Глебов объяснил, что, упорствуя в милосердии своем, царица семьдесят тысяч преступников в живых оставила, а еще десять тысяч солдат стерегут их по тюрьмам и каторгам.
   -- Сто тыщ сидят на шее нашей-всех корми! А за что? Не лучше ли сразу головы отсекать? По вашей милости число преступлений увеличилось, а само преступление без наказания осталось. Народ же наш столь закоснел в упрямстве, что кнута уже не пужается.
   -- А что скажут... Эвропы? -- спросила Елизавета.
   Зимою ей стало хуже, кровь пошла горлом, чулки присохли к застарелым язвам.
   В покои великой княгини проник воспитатель Павла Никита Иванович Панин, и Екатерина приняла его, сидя в широких одеждах, чтобы скрыть признаки беременности. Панин дал понять, что престольные дела потребуют изменений в наследовании короны. Шуваловы охотно поддерживают его мысль: на престол -- в обход Петра! -- следует сажать малолетнего сына Павла.
   -- Шуваловы не прочь стать регентами при вашем сыне, но я более склонен к решению, что бразды регентской власти надобно вручить вам, я же останусь воспитателем Павла Петровича...
   Екатерина поняла, в какой глубокий омут закидывает Панин свои удочки, и отвечала с гневным пылом:
   -- Оставьте вздор, Никита Иваныч! Императрица еще жива, а ваше предприятие есть рановременное и незрелое...
   Отвергая престол для сына, она оставляла престол для себя. 24 декабря Елизавета, пребывая еще в сознании, простилась с близкими, придворными, генералами, лакеями, башмачниками, ювелирами и портнихами. Агония длилась всю ночь, под утро она преставилась. Тело покойной перенесли под балдахин, окна отворили настежь, стали читать над усопшей Евангелие, а новый император Петр III петушком скакал на одной ножке, высовывая язык, кричал:
   -- Ура, ура! -- И повелел жене: -- Мадам, следуйте в церковь, где сразу же дадите присягу на верность моему величеству.
   -- С каких это пор жены обязаны давать присягу мужьям?
   -- А иначе я вам не верю...
   Екатерина записала для истории: "Петр был вне себя от радости, и оной нимало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески и не произнося окромя вздорных речей, представляя более Арлекина, нежели иного чево, требуя однако к себе всякое высокое почтение". В куртажной галерее был накрыт стол на 150 персон...
   Екатерина вдруг резко поднялась из-за стола.
   -- Сядь! -- крикнул ей муж; Екатерина сослалась на недомогание от простуды. -- Я знаю, какая у тебя инфлюенция... Черт ее разберет, -- продолжал Петр, обращаясь к иностранным послам, -- я уже забыл, когда спал с нею на одной постели, а она все рожает. Но теперь-то я выясню, кто помогает мне в этом нехитром деле.
   Пажи едва поспевали за молодою императрицею, подхватывая с полу длиннейший трен ее траурных одежд. Она поехала в Аничков дворец, где в одиночку горевал граф Алексей Григорьевич Разумовский. Екатерина поступила очень правильно, что навестила именно его. Ведь он был не только куртизаном, но и законным мужем Елизаветы, а в гиблое время бироновщины оба они, Елизавета и Разумовский, ходили по самому лезвию ножа... "Он хотел пасть к ногам моим, но я, не допустя его до того, сама обняла его, и, обнявшись оба, мы завыли голосом и не могли почти говорить..."
   Потом старый фаворит сказал:
   -- Дочка моя, я хоть и мужик, хохол щирый и неотесанный, но в жизни всякое видывал, любые заботы сердцу моему внятны. Ежели с тобою беда случится, ты на меня уповай -- выручу!
   На выходе из Аничкова дворца Екатерину задержал младший брат фаворита -- гетман Кирилла Разумовский.
   -- Ваше величество, -- изящно поклонился он, -- я остаюсь попрежнему рыцарем вашим. В моем распоряжении две имперские силы: Академия наук и лейб-гвардии полк Измайловский. Наука сейчас бессильна, но зато солдаты... зато штыки их...
   Потемкин, стыдясь бедности, офицерских компании избегал, а дабы время напрасно не уходило, повадился бывать на острове Васильевском: дважды в неделю там открывалась для петербуржцев библиотека академическая, где немало людей учености изыскивали.
   Потемкин здесь отдыхал! Но иногда, от чтения отвлекшись, капрал сидел недвижим, сладко грезя о любви и славе... Будущее писалось вилами по воде.
   Впрочем, будущее так и пишется во дни младости.
   3. КОМУ НУЖЕН БЕДНЫЙ КАПРАЛ?
   Вслед за Елизаветой отдал Богу грешную душу и парализованный граф Петр Шувалов. Известие о его кончине вызвало бурную радость на окраинах Санкт-Петербурга, на его похороны собралось все простонародье столицы. День был ядрено-морозный, но толпа не расходилась. Гроб с телом вельможи долго не вывозили из дома на Мойке, а люди, уставшие ждать, потешались в зазорных догадках:
   -- Не везут, чай, оттого, что табаком посыпают!
   Покойный продавал народу табак -- за сколько хотел.
   -- Не табаком, а солью! -- кричали некурящие бабы.
   Недосол на столе был трагичен. Ладно уж табак, но Шувалов безбожно вздувал цены на соль, отчего народ, не в силах ее покупать, страдал цинготной болезнью.
   Когда же гроб с телом графа Шувалова показался на Невском, толпа разом присела от хохота:
   -- Ой, потеха! Из гроба-то сало моржовое вытекает...
   Сало тоже было на откупе у Петра Шувалова, но он поставлял и треску, а потому -- в отместку ему -- из толпы полетели, противно шмякаясь о крышку гроба, тухлые рыбины. Генерал-полицмейстер Корф велел обставить церемонию солдатами и сам возглавил ее -- верхом, при обнаженной шпаге. Громадная камбала, прилетев издалека, словно блин, слякотно залепила лицо барона.
   -- Эй! -- закричал он. -- Хватайте дерзостных!
   Но в полицию уже сыпались камни, мужики быстро раздергали заборы на Старо-Невском, началась свалка. С большим трудом Корф удержался, чтобы не скомандовать -- к открытию огня. Народ бранью проводил процессию до самых ворот Александро-Невской лавры.
   Вечером Корф навестил молодую императрицу:
   -- Поверьте мне, старому солдату, что столько драк и столько ругани я за всю жизнь еще не наблюдал, как сегодня. Мне кажется, раздайся хоть один выстрел -- и Петербург был бы охвачен таким бунтом, какого еще не знала столица России.
   -- Благодарю за рассказ, Николай Андреевич, -- ответила ему Екатерина. -- Сии похороны да послужат уроком! Теперь ясно вижу, что любая частная монополия народу противна. Нельзя промыслы государственные отдавать в откуп единоличный. С одного монополиста и прибытков казна возьмет немного... Я об этом еще подумаю!
   После генерал-полицмейстера она приняла (опять-таки сидя) генерал-поручика артиллерии Вильбоа:
   -- Извещена я стала, Александр Никитич, что на место, ставшее вакантным по смерти Шувалова, рекомендовать вас станут. Обещаю приложить свое влияние, дабы видеть вас, человека умного и благородного, на посту генерал-фельдцейхмейстера...
   Вильбоа, услышав такое, припал к ее руке. Екатерина нагнулась из кресел и поцеловала артиллериста в лоб. После чего хитрая женщина повела дальновидную интригу:
   -- Наслышана я, что в Артиллерийском штате обнаружилось еще упалое "вакантное" место цалмейстера... Имеете ли вы кого на примете, чтобы казну русской артиллерии ему доверить? -Вильбоа наморщил лоб, Екатерина помогла ему: -- Предлагаю вам Орлова Григория, а уж вы озаботьтесь, чтобы из поручиков получил он чин капитанский...
   Вильбоа догадывался, что сделать Орлова казначеем -- все равно что доверить козлу капусту. Но за речами Екатерины артиллерист уловил нечто значительное и обещал ей повиноваться.
   За высокой оградой, весь осыпанный хрустким инеем, притих воронцовский замок -- напротив него, еще недостроенные, темнели ряды гостиных дворов. Болящий ювелир Жером Позье еще вчера думал, что умрет от колик, но коммерция важнее смерти, и по первому зову Елизаветы Романовны Воронцовой он притащился с набором драгоценностей. Фаворитка приняла мастера в постели (это была последняя мода парижских дам!), держа на подносе чашку с бразильским шоколадом, вся в окружении противно лающих мосек.
   -- О, так ты живой, негодяй! -- обрадовалась она.
   Позье разложил на одеяле новинки. Лизка надела на палец перстень с мизерными часиками, прицепила серьги с алмазными подвесками ("Я ценю их в пятнадцать тысяч", -- остерег ее Позье. "А мне плевать!" -- ответила куртизанка) и набросила на шею ожерельную нитку из крохотных бриллиантов с рубином в кулоне.
   -- Все мое! -- сказала она, а моськи заворчали. Позье намекнул о деньгах. -- Получишь с государя... он сейчас явится.
   Ноги императора, продетые в жесткие футляры ботфортов, не сгибались в коленях, и Петр плюхнулся в кресло, растопырив свои ходули как длинные палки. Воскликнул радостно:
   -- А, вот и ты, старина Позье! Выходит, мне вчера неправду сказали, будто ты собрался отойти в лучший из миров.
   -- Я передумал, -- отвечал находчивый ювелир, -- и решил еще пожить на свете, чтобы иметь счастье видеть вас императором.
   -- Да. Теперь ты будешь иметь немало заказов.
   -- Ах, государь, -- с чувством отвечал художник, -напомните, пожалуйста, какого цвета бывают деньги, которых я не видел от вас на протяжении долгих пятнадцати лет.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента