- Простите, сударь, я запамятовал ваше имя.
- Дуглас, - поклонился незнакомец с ухмылкой. Времена изменились, и Воронцов встретил его, как долгожданного друга. Не знал, куда и посадить Дугласа.
- Итак, дорогой библиотекарь, - спросил любезно, - какие издания в Париже вышли за последнее время? Дуглас, торжествуя, извлек письмо.
- Лично от короля! - возвестил он.
Воронцов протянул руку, но Дуглас письма ему не дал.
- Лично императрице! - сказал он. Вице-канцлер с опаской глянул на двери:
- Вы неосторожны. Я не могу поручиться, что нас не слышали слуги... Впрочем, - спросил он, - под каким соусом прикажете мне подать вас к столу императрицы?
- Хотя бы как путешественника.
- Государыня наша вояжиров не жалует. Это неудобно. А чтобы представиться ко двору, надобно иметь чин!
Чина тоже не оказалось, и Дуглас увидел, что Россия вдруг быстрее, чем он мог ожидать, стала снова уплывать от Франции.
- Ради высоких целей мира в Европе, - совсем увял Дуглас, - я согласен признать себя даже курьером из Версаля.
- Курьер не пройдет дальше лакейской... Ах, какая досада! - искренне огорчился Воронцов. - Все было бы так хорошо, и.., нет чина! Извините, сударь. Вы будете моим дорогим гостем. Я весь к вашим услугам. Велите только - и любимую дочь подам с трюфелями. Но без чина, посудите сами, как же я введу вас в покои ее величества, помазанницы божией?
Дуглас размахнулся и шлепнул письмо короля на стол.
- Будьте уж тогда курьером.., вы! - вздохнул иезуит.
***
Воронцов передал письмо Елизавете со словами:
- Этого мы ждали много лет...
Пальцы императрицы вздрагивали, когда она разворачивала послание короля Франции. Восемь лет две страны, духовно связанные музыкой, литературой, театром, живописью, модами, - не имели связи в политике... Разве это мыслимо? Она много слышала о Людовике дурного (впрочем, Людовик слышал о ней не менее), но в юности Елизавета считалась его нареченной невестой. И кто знает? - быть бы дочери Петра королевой Франции, никогда не покушала бы пирогов с визигой, жирных кулебяк да расстегаев, не поморщилась бы с похмелья от чухонской клюковки.
"Так и бог уж с ней - с этой Францией!.."
Людовик начинал письмо круто: гнать и гнать императрице от себя Бестужева - вот первое, что бросилось в глаза Елизавете. А потом ласковости о ней, заботы о здоровье и прямые слова, что пора обменяться посольствами.
С поспешностью, поразительной для этой лентяйки, Елизавета отвечала королю в том же дружеском духе; она сулила Людовику "постоянную и искреннюю дружбу" между Россией и Францией. Но про Бестужева - ни слова.
- Сор из избы русской нечего по чужим дворам таскать... Михаила Ларионыч, - велела она Воронцову, - поищи человека, в обхождениях привычного, чтобы его в Париж отправить. Худого не надо, а хорошего тоже не пошлем. Ищи с таким чином, что и Дуглас, - ни рыба ни мясо. Но Бестужеву о том - ни гугу! Человек сей отклеился от меня, словно пластырь паршивый...
Но Бестужев не желал сдаваться. Канцлер он или не канцлер?
- В самом деле, - утверждал он повсюду, - что волками-то на меня смотрите? Коли затеяли поход на Фридриха, так не я ли был врагом Пруссии все эти годы? Лондон подгадил малость, но торговля да старые долги не разорвут союз России с Англией. Вот Франция только...
Он люто ненавидел Францию, как извечную соперницу любимой им Англии. Но был бессилен что-либо поделать, ибо Елизавета начала любезности с Людовиком за его спиной. Людовик секретничал от своих министров, а Елизавета, как черт от ладана, пряталась от своего канцлера.
О век осьмнадцатый, торжественный и темный, когда политика самым верным ключам предпочитала воровские отмычки!..
***
Нужного для посылки в Париж человека Воронцов отыскал в своем же доме. Каждому ленинградцу знаком этот дом на Садовой, - мрачный и приглушенный, стоит он в глубине сада, за высокой решеткой, а напротив протянулись магазины шумного Гостиного двора. Это здание бывшего Пажеского корпуса, а в описываемое нами время - фамильный замок-дворец графов Воронцовых...
В одном из залов этого дворца учитель Бехтеев давал урок российской грамматики двум девочкам-подросткам. Двоюродные одногодки, они сидели напротив скромного учителя в креслах, обтянутых фиолетовым лионским бархатом. Одна из них (уже тогда с задатками неземной красоты) стала позже графиней Строгановой и была отравлена ядом в трагической любовной истории. А другую читатели хорошо знают... Вертлявая и кислая девочка с раздутыми, как яблоки, щеками, она стала впоследствии (под именем княгини Дашковой) известна всему миру - как президент Российской Академии наук, первая в мире женщина, занимавшая такой высокий и "не женский" пост...
Бехтеев читал девочкам сказку про Ерша Ершовича, когда в детскую вошел вице-канцлер и сказал по-французски с прононсом:
- Сударь, мне хотелось бы поговорить с вами... Учитель не растаял перед вельможей, как масло на солнцепеке:
- Ваше сиятельство, здесь идет урок великого языка, сиречь российского! Не пренебрегайте же им.
- Извини, друг мой, - перешел Воронцов на русский. - Но ты и впрямь нужен мне... Скажи: не манит ли тебя миссия в Париж, где твой ум и эрудитство весьма были бы пригодны? - Ив кратких словах он дал понять, какова будет эта миссия.
Бехтеев ответа не дал, - должен обдумать.
Поздно вечером, когда вице-канцлер уединился для сна отдельно от жены (снова запой), Бехтеев нагрянул к нему в покои.
Согласный ехать в Париж, он развернул лист бумаги:
- Я все измыслил, ваше сиятельство, а о чем мыслил - тому следуют пункты... Первое, - провозгласил Бехтеев. - Ежели в Париже потребуют от меня рукописно, то с чем я прислан?
- А мы сочиним мемориал на имя министра Франции Рулье.
- Пункт вторый, - внятно читал Бехтеев. - Употреблять ли мне о своей персоне термины, како: прислан я от ея императорского величества Елисаветы кроткия или же токмо от вашего сиятельства в Париж направлен?
Воронцов подумал, что посоветовать. Усмехнулся:
- А ты, Федор Дмитрич, схитри: будто бы от меня прислан, а ежели вникнуть, то будто и матушка тебя послала... Внял?
- Внял, - кивнул Бехтеев. - Статья далее: каким образом отвечать мне о том трактате, коим вавилонски связала себя Англия с Фридрихом? Дураком, што ли, прикинуться? Или же выказать Версалю все презрение свое, россиянина достойное?
- В этом случае так держись... - поучал его Воронцов. - Мол, трактат сей немалое шумство у нас вызвал, и с Лондоном изъяснения еще чинятся. И плечом эдак пожми, будто удивлен!
- И еще пункт, - ровно читал Бехтеев. - Каково мне держать персону свою, ежели версальцы меня станут пытать об аглицких субсидиях?.. Как тут мне быть?
Вопрос был сложный, и Воронцов не сразу нашелся.
- Тут хитроумным Вольтером будь. Отвечай по всей тонкости философской. Мол, затем и отпихнулись от денег лондонских, потому как теперь от Франции брать желали бы! Но, смотри, - погрозил Воронцов Бехтееву, - о денежном предмете возвещай деликатно, ибо французы - не англичане, и в долг дают всегда с потугами, будто ежа против шерсти рожают.
- Все ясно, а лишних бумаг в дорогу не надобно! И тут же, над пламенем свечи, Бехтеев испепелил свои "секретные пункты". Легкий на подъем, он поскакал в Париж, дабы занять там положение, примерно равное тому, в каком находился Дуглас в Петербурге... "Без чина"!
***
Вот что достойно удивления: две великие страны накануне большой войны сходились для союза с помощью двух.., гувернеров. Два никому не известных учителя (совсем не дипломаты!) протягивали первую ниточку дружбы между судьбами Франции и России. Именно благодаря им, этим гувернерам, впервые за всю мировую историю Россия и Франция должны были сражаться в одном лагере.
СУЕТА СУЕТ
Лондон отнесся к "Декларации Елизаветы" с высокомерием бесподобным; этот важный документ был возвращен обратно с такими словами: "Коли договор единожды уже ратифицирован императрицей, то он не нуждается в довесках дополнительных соображений..." Елизавета обозлилась, стряхнула лень. Сидела на всех Конференциях, больше слушая; читала все, написанное мелким и крупным шрифтом. Она воодушевилась! На протоколах все чаще появлялась ее резолюция: "Быть по сему", - и, таким образом. Конференция обретала законодательные права, как и сенат.
Императрицу подстегивало и чисто женское уязвленное самолюбие: этот наглый "затворник из Сан-Суси" сочинял на нее неприличные эпиграммы, в которых и последнего фаворита Шувалова не пощадил.
- Дуглас, - поклонился незнакомец с ухмылкой. Времена изменились, и Воронцов встретил его, как долгожданного друга. Не знал, куда и посадить Дугласа.
- Итак, дорогой библиотекарь, - спросил любезно, - какие издания в Париже вышли за последнее время? Дуглас, торжествуя, извлек письмо.
- Лично от короля! - возвестил он.
Воронцов протянул руку, но Дуглас письма ему не дал.
- Лично императрице! - сказал он. Вице-канцлер с опаской глянул на двери:
- Вы неосторожны. Я не могу поручиться, что нас не слышали слуги... Впрочем, - спросил он, - под каким соусом прикажете мне подать вас к столу императрицы?
- Хотя бы как путешественника.
- Государыня наша вояжиров не жалует. Это неудобно. А чтобы представиться ко двору, надобно иметь чин!
Чина тоже не оказалось, и Дуглас увидел, что Россия вдруг быстрее, чем он мог ожидать, стала снова уплывать от Франции.
- Ради высоких целей мира в Европе, - совсем увял Дуглас, - я согласен признать себя даже курьером из Версаля.
- Курьер не пройдет дальше лакейской... Ах, какая досада! - искренне огорчился Воронцов. - Все было бы так хорошо, и.., нет чина! Извините, сударь. Вы будете моим дорогим гостем. Я весь к вашим услугам. Велите только - и любимую дочь подам с трюфелями. Но без чина, посудите сами, как же я введу вас в покои ее величества, помазанницы божией?
Дуглас размахнулся и шлепнул письмо короля на стол.
- Будьте уж тогда курьером.., вы! - вздохнул иезуит.
***
Воронцов передал письмо Елизавете со словами:
- Этого мы ждали много лет...
Пальцы императрицы вздрагивали, когда она разворачивала послание короля Франции. Восемь лет две страны, духовно связанные музыкой, литературой, театром, живописью, модами, - не имели связи в политике... Разве это мыслимо? Она много слышала о Людовике дурного (впрочем, Людовик слышал о ней не менее), но в юности Елизавета считалась его нареченной невестой. И кто знает? - быть бы дочери Петра королевой Франции, никогда не покушала бы пирогов с визигой, жирных кулебяк да расстегаев, не поморщилась бы с похмелья от чухонской клюковки.
"Так и бог уж с ней - с этой Францией!.."
Людовик начинал письмо круто: гнать и гнать императрице от себя Бестужева - вот первое, что бросилось в глаза Елизавете. А потом ласковости о ней, заботы о здоровье и прямые слова, что пора обменяться посольствами.
С поспешностью, поразительной для этой лентяйки, Елизавета отвечала королю в том же дружеском духе; она сулила Людовику "постоянную и искреннюю дружбу" между Россией и Францией. Но про Бестужева - ни слова.
- Сор из избы русской нечего по чужим дворам таскать... Михаила Ларионыч, - велела она Воронцову, - поищи человека, в обхождениях привычного, чтобы его в Париж отправить. Худого не надо, а хорошего тоже не пошлем. Ищи с таким чином, что и Дуглас, - ни рыба ни мясо. Но Бестужеву о том - ни гугу! Человек сей отклеился от меня, словно пластырь паршивый...
Но Бестужев не желал сдаваться. Канцлер он или не канцлер?
- В самом деле, - утверждал он повсюду, - что волками-то на меня смотрите? Коли затеяли поход на Фридриха, так не я ли был врагом Пруссии все эти годы? Лондон подгадил малость, но торговля да старые долги не разорвут союз России с Англией. Вот Франция только...
Он люто ненавидел Францию, как извечную соперницу любимой им Англии. Но был бессилен что-либо поделать, ибо Елизавета начала любезности с Людовиком за его спиной. Людовик секретничал от своих министров, а Елизавета, как черт от ладана, пряталась от своего канцлера.
О век осьмнадцатый, торжественный и темный, когда политика самым верным ключам предпочитала воровские отмычки!..
***
Нужного для посылки в Париж человека Воронцов отыскал в своем же доме. Каждому ленинградцу знаком этот дом на Садовой, - мрачный и приглушенный, стоит он в глубине сада, за высокой решеткой, а напротив протянулись магазины шумного Гостиного двора. Это здание бывшего Пажеского корпуса, а в описываемое нами время - фамильный замок-дворец графов Воронцовых...
В одном из залов этого дворца учитель Бехтеев давал урок российской грамматики двум девочкам-подросткам. Двоюродные одногодки, они сидели напротив скромного учителя в креслах, обтянутых фиолетовым лионским бархатом. Одна из них (уже тогда с задатками неземной красоты) стала позже графиней Строгановой и была отравлена ядом в трагической любовной истории. А другую читатели хорошо знают... Вертлявая и кислая девочка с раздутыми, как яблоки, щеками, она стала впоследствии (под именем княгини Дашковой) известна всему миру - как президент Российской Академии наук, первая в мире женщина, занимавшая такой высокий и "не женский" пост...
Бехтеев читал девочкам сказку про Ерша Ершовича, когда в детскую вошел вице-канцлер и сказал по-французски с прононсом:
- Сударь, мне хотелось бы поговорить с вами... Учитель не растаял перед вельможей, как масло на солнцепеке:
- Ваше сиятельство, здесь идет урок великого языка, сиречь российского! Не пренебрегайте же им.
- Извини, друг мой, - перешел Воронцов на русский. - Но ты и впрямь нужен мне... Скажи: не манит ли тебя миссия в Париж, где твой ум и эрудитство весьма были бы пригодны? - Ив кратких словах он дал понять, какова будет эта миссия.
Бехтеев ответа не дал, - должен обдумать.
Поздно вечером, когда вице-канцлер уединился для сна отдельно от жены (снова запой), Бехтеев нагрянул к нему в покои.
Согласный ехать в Париж, он развернул лист бумаги:
- Я все измыслил, ваше сиятельство, а о чем мыслил - тому следуют пункты... Первое, - провозгласил Бехтеев. - Ежели в Париже потребуют от меня рукописно, то с чем я прислан?
- А мы сочиним мемориал на имя министра Франции Рулье.
- Пункт вторый, - внятно читал Бехтеев. - Употреблять ли мне о своей персоне термины, како: прислан я от ея императорского величества Елисаветы кроткия или же токмо от вашего сиятельства в Париж направлен?
Воронцов подумал, что посоветовать. Усмехнулся:
- А ты, Федор Дмитрич, схитри: будто бы от меня прислан, а ежели вникнуть, то будто и матушка тебя послала... Внял?
- Внял, - кивнул Бехтеев. - Статья далее: каким образом отвечать мне о том трактате, коим вавилонски связала себя Англия с Фридрихом? Дураком, што ли, прикинуться? Или же выказать Версалю все презрение свое, россиянина достойное?
- В этом случае так держись... - поучал его Воронцов. - Мол, трактат сей немалое шумство у нас вызвал, и с Лондоном изъяснения еще чинятся. И плечом эдак пожми, будто удивлен!
- И еще пункт, - ровно читал Бехтеев. - Каково мне держать персону свою, ежели версальцы меня станут пытать об аглицких субсидиях?.. Как тут мне быть?
Вопрос был сложный, и Воронцов не сразу нашелся.
- Тут хитроумным Вольтером будь. Отвечай по всей тонкости философской. Мол, затем и отпихнулись от денег лондонских, потому как теперь от Франции брать желали бы! Но, смотри, - погрозил Воронцов Бехтееву, - о денежном предмете возвещай деликатно, ибо французы - не англичане, и в долг дают всегда с потугами, будто ежа против шерсти рожают.
- Все ясно, а лишних бумаг в дорогу не надобно! И тут же, над пламенем свечи, Бехтеев испепелил свои "секретные пункты". Легкий на подъем, он поскакал в Париж, дабы занять там положение, примерно равное тому, в каком находился Дуглас в Петербурге... "Без чина"!
***
Вот что достойно удивления: две великие страны накануне большой войны сходились для союза с помощью двух.., гувернеров. Два никому не известных учителя (совсем не дипломаты!) протягивали первую ниточку дружбы между судьбами Франции и России. Именно благодаря им, этим гувернерам, впервые за всю мировую историю Россия и Франция должны были сражаться в одном лагере.
СУЕТА СУЕТ
Лондон отнесся к "Декларации Елизаветы" с высокомерием бесподобным; этот важный документ был возвращен обратно с такими словами: "Коли договор единожды уже ратифицирован императрицей, то он не нуждается в довесках дополнительных соображений..." Елизавета обозлилась, стряхнула лень. Сидела на всех Конференциях, больше слушая; читала все, написанное мелким и крупным шрифтом. Она воодушевилась! На протоколах все чаще появлялась ее резолюция: "Быть по сему", - и, таким образом. Конференция обретала законодательные права, как и сенат.
Императрицу подстегивало и чисто женское уязвленное самолюбие: этот наглый "затворник из Сан-Суси" сочинял на нее неприличные эпиграммы, в которых и последнего фаворита Шувалова не пощадил.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента