Пикуль Валентин Саввич. Пером и шпагой

Пикуль Валентин
Пером и шпагой

   Валентин ПИКУЛЬ
   ПЕРОМ И ШПАГОЙ
   Анонс
   Из истории секретной дипломатии в период той войны, которая получила название войны Семилетней; о подвигах и славе российских войск, дошедших в битвах до Берлина, столицы курфюршества Бранденбургского; а также достоверная повесть о днях и делах знатного шевалье де Еона, который 48 лет прожил мужчиной, а 34 года считался женщиной, и в мундире и в кружевах сумел прославить себя, одинаково доблестно владея пером и шпагой
   Плох тот народ, который не помнит, не ценит и не любит своей истории!
   В. М. Васнецов
   НАЧНЕМ С КОНЦА
   В ночь на 21 марта 1810 года французскому консулу при Сент-Джемском дворе, барону Сегье, крупно везло. Он играл в доме леди Пэмброк-Монтгомери, урожденной графини Воронцовой, лихорадочно делая ставки на удвоение.
   Время было уже далеко за полночь, когда лакей, обнося игроков крепким чаем, протянул Сегье поднос, на котором лежало письмо:
   - Курьер из посольства. Извольте, барон. Поглощенный выигрышем, консул наспех рванул конверт:
   - Извините, господа. Я не задержу вас... И вдруг вскочил, отбросив карты (и все заметили, что удачливый Сегье играл совсем без козырей).
   - Война? - переглянулись русские. - Опять война?
   - Нет, нет, - утешил их Сегье, чем-то взволнованный. Легкомысленная красавица Екатерина Багратион, которая, колеся всю жизнь по Европе, давно уже забыла и мужа и отечество, вдруг раскапризничалась:
   - Барон, вы меня интригуете, и я не смогу отыграться... Консул глянул на рассыпанные перед ним карты:
   - Прошу прощения, я вынужден срочно покинуть вас. Семен Романович Воронцов (отец хозяйки дома) спросил француза небрежно, с равнодушием старого прожженного дипломата:
   - Что случилось, дорогой Сегье?.. - Воронцов сделал паузу. - Ежели это не секрет?.. - Опять пауза. - Секрет вашего строптивого императора?
   - Господа! - объявил консул. - Секрета никакого нет... Только что отошла в лучший мир девица и кавалер Женевьева де Еон, которая в молодости была послом Версаля при таких высоких дворах, как Санкт-Петербургский и Сент-Джемский!
   Лица игроков вытянулись.
   - Я уже забыл про эту кляузную старуху, - удивился лорд Пэмброк, фыркнув. - Ах, сколько было шуму из-за этой женщины!..
   Посольский кеб, стуча колесами по камням, довез Сегье до пустынной улочки Нью-Уилмен; дежурный констебль поднял фонарь, присматриваясь:
   - Кто идет? Отзовитесь...
   Сегье захлопнул за собой лакированную дверцу кеба:
   - Идет консул Наполеона - императора всех французов!
   Полицейский услужливо осветил фонарем подъезд дома - черный, как провал рудничного штрека, давно заброшенного. В пролете лестницы из-под ног Сегье шарахнулась бездомная кошка. Шаткие перила колебались над темью колодца.
   На площадке верхнего этажа вдруг брызнуло светом из раскрытых дверей.
   - Прибыл консул, - возвестил констебль. Королевский хирург, сэр Томас Кампеланд, раскрыл саквояж и, засучив рукава, натянул длинные шелковые перчатки.
   - Великолепно, - сказал он. - Во имя закона и справедливости приступим к осмотру, пока бренное тело покойницы еще хранит тепло прошлой жизни...
   Барон Сегье осмотрелся. Бог мой! Он даже не знал, что девица де Еон, этот таинственный дипломат и забытая писательница Франции, жила в такой отвратительной бедности. Почти голые стены, холодный камин, заброшенное рукоделие на пяльцах.
   И всюду - шпаги, шпаги, шпаги!..
   К нему подошла мадам Колль - приживалка покойницы.
   - Когда это случилось? - шепотом спросил ее консул.
   - Около полуночи, месье.
   - Бумаги, - намекнул Сегье. - Бумаги.., где? Мадам Колль кивнула в угол. Там лежал большой узел, завернутый в шкуру медведя, до полу свисали печати короля и пахло сургучом. Англичане - опередили. "Как всегда..." Впрочем, в этой поспешной описи имущества ничего не было удивительного, ибо полиция Лондона давно подозревала покойницу в чеканке фальшивых денег...
   - Внимание! - провозгласил Кампеланд. - Понятых, прокурора и консула прошу сюда подойти... Ближе, ближе.
   Сегье шагнул к неряшливой постели, на которой лежала маленькая, но величавая покойница с желтым личиком. Тонкие губы старухи еще хранили предсмертную улыбку, и один глаз ее тускло взирал на любопытных гостей.
   - Начинаем, - сказал хирург.
   - Постойте, сэр! - остановил его прокурор и повернулся к понятым. Джентльмены, - произнес он, взмахнув шляпой, - надеюсь, вам известно то высокое официальное положение, какое прежде занимала в этом мире покойница. А потому прошу отнестись к процедуре осмотра со всем вниманием... Начинайте, сэр!
   - Извольте, - ответил Кампеланд, и с покойницы слетело тряпье одеял, пошитых из цветных лоскутьев; затем нищенские юбки взлетели кверху, обнажая стройные мускулистые ноги. - Смотрите!..
   И барон Сегье подхватил мадам Колль, которая вдруг рухнула в обморок.
   - Все ясно, - сказал врач, сбрасывая перчатки, - покойница никогда и не была женщиной... Можете убедиться сами: великий пересмешник Бомарше был одурачен, и он (ха-ха!) напрасно предлагал ей руку и сердце.
   Мадам Колль с трудом обрела сознание:
   - Но я-то, господа.., я ничего не знала. Клянусь! Барон Сегье был растерян более других:
   - Что же мне отписать в Париж императору?
   И, захлопнув саквояж, грустно усмехнулся Кампеланд:
   - Что видели, то и опишите, господин консул...
   На рассвете к смертному ложу де Еона подсел с мольбертом художник, и через несколько дней книготорговцы Лондона выбросили на прилавки свежие оттиски гравюр. Эти гравюры были не совсем приличны с точки зрения моего современника, но тогда, в самом начале прошлого столетия, они красноречиво убеждали всякого, что кавалерша де Еон была мужчиной. "И без всякой примеси иного пола!" - как гласило официальное заключение, заверенное понятыми и нотариусом Тайна мистификации секретной дипломатии XVIII века, казалось, была разрешена навсегда.
   Но это только казалось.
   И когда отгремели наполеоновские войны, человечество вдруг снова вспомнило о "девице де Еон".
   Горячился и Дюма-отец (еще молодой, еще не отец). - Англичане плуты! вещал Дюма. - Кой черт - мужчина? И здесь нас провели... Конечно - женщина, да еще невинная, будь я проклят! Неужели же автор "Фигаро", сам великий прохвост, мог так ошибаться? И девица де Еон, этот бесстрашный драгун в юбке, ведь дала же согласие на брак с ним. Хороша была бы их первая ночка, если бы Бомарше напоролся на мужчину! Нет, друзья, англичане - плуты известные, но мы, французы, не дадим себя одурачить. Так о чем разговор?
   ***
   В основном разговор пойдет о секретной дипломатии. Пусть грохочет оружие и стучат котурны женских туфель; пусть трещат, заглушая пальбу мушкетов, старомодные равбы статс-дам, а пудра столбом летит с дурацких париков. Пусть...
   Дорогой друг и читатель, наберемся мужества: кареты уже поданы, и нас давно ждут в Версале.
   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
   ПОДСТУПЫ
   ЗАНАВЕС
   Это было время войн, еретичества и философии...
   Когда границы Европы, такие путаные, определяли свои контуры, едва-едва схожие с современными.
   Германии еще не было как единого государства, но Пруссия существовала, тревожа мир замыслами своих агрессий.
   Это была сильная держава, и ее - боялись.
   Колониальные войны уже начались.
   Англия, разбогатев на торговле, укрепляла традиции своей политики; в ней хозяйничал Питт-старший, сколачивая, как корабль, громоздкую Британскую империю.
   Читались научные трактаты, смаковался разврат и громыхали пушки. Сотни людей обогащались на торговле неграми, а потом, меценатствуя, умирали в нищете, всеми забытые.
   В дворцах и хижинах свирепствовала оспа, одинаково уродуя лица принцесс и базарных торговок. Не верьте воздушным прелестям портретов былого - их оригиналы были корявыми!
   Пираты делались адмиралами и пэрами Англии, а нелюдимые рыцари Мальтийского ордена вели затяжную войну с алжирскими корсарами.
   Инквизиция еще не была уничтожена; площади городов украшали распятия и виселицы; людей клеймили каленым железом.
   А на Москве поймали как раз Ваньку Каина, и он пел свои озорные песни, позже ставшие "народными".
   Крепости уже не имели тогда прежнего значения - их научились обходить. Но считалось за честь взять крепость штурмом. Города же имели ключи, и сдавали их победителю на атласной подушке.
   Мужчины носили треуголки под локтем, а головы пудрили. Пудра была разных оттенков (даже голубая). Держалась мода на фижмы - и поголовье гренландского кита беспощадно выбивалось ради идеальной стройности женских талий. Корсеты вздыбливали груди тогдашних красавиц, слегка и небрежно прикрытые цветами.
   А в горах Вогеза доживали свой век последние медведи.
   Бедняки Европы уже ели картофель, но в России им лакомились пока вельможи. Свиньи служили гурманам, натасканные выискивать гнезда трюфелей. Люди садились за стол с осторожностью, ибо искусство отравления было доведено до совершенства.
   Вольтер успел себя прославить, а в России парил пламенный и честный Сумароков. Рокотов и Левицкий начинали пробовать свои кисти, но Антропов уже казался устарелым.
   Герцог Бирон находился в ссылке, и корона герцогства Курляндского считалась - якобы! - свободной.
   Воинственная Польша носила патриотический кунтуш, но имела на троне саксонского курфюрста Августа III.
   Крым - под пятою ханов - был подвластен Порте, и в Бахчисарае источал слезы фонтан (еще никем не воспетый).
   А в Запорожской Сечи буянили чубатые "лыцари".
   Самым сильным флотом все признавали флот английский.
   Русская артиллерия и тогда была передовой в мире.
   Париж диктовал свои вкусы, и моды часто менялись.
   Макиавелли был настольной книгой политиков; и был разгар секретной дипломатии - королей и канцлеров, интриг и подкупов.
   Плащ и кинжал! Раскрытое письмо и замочная скважина...
   БЛЕСТЯЩЕЕ НАЧАЛО
   Полное имя этого человека звучало так: "Шарль-Женевьева-Луи-Огюст-Андрэ-Тимотэ де Еон и де Бомон". Мы будем называть его короче: "де Еон" (иногда же назовем и "де Бомон", пусть это не смущает нашего читателя). Среди набора католических имен только одно имя - Женевьева! - имя чисто девичье, благоуханное.
   Но оно, это имя, как раз и не играет никакой роли в судьбе человека, который оставил след в истории нашего государства.
   Говорят, что отец де Еона был не совсем нормальным, и в детстве де Еона наряжали как девочку. Ходили слухи, что он был девочкой, но отцу хотелось иметь сына, и вот его потом переодели в мужское одеяние. Существует свидетельство, что маскарад этот продолжался долго - в прямой зависимости от споров о наследстве: для получения наследства то был нужен мальчик, то вдруг требовалась девочка. Потому-то, говорят, де Еон отлично и чувствовал себя когда в юбках, когда в мундире. Говорят еще хуже...
   Но не будем повторять всех слухов: спор об этом человеке не прекращается вот уже два столетия. Постараемся издалека, через хаос времени и событий, разглядеть не легенду, а - человека!
   Вот он, с широко раскрытыми глазами, вступает в мир, полный цветения и волшебных очарований... Как же все это начиналось?
   ***
   Добрый друг семейства, аббат Марсене, в последний раз высек мальчика, и на этом домашнее воспитание сочли законченным.
   - Мы дали тебе имя!
   - гордо выпрямившись, сказала стройная мать, урожденная де Шарантон.
   Итак, прощайте сады Тоннера, звоны колоколов по утрам и нежные розы... Громыхающий мальпост, украшенный краснорожей вывеской святого Фиакра, покатил де Еона в Париж, отчаянно пыля и распугивая по дороге откормленных индюков...
   В коллегии кардинала Мазарини секли не так любвеобильно. И платил за сечение уже не родитель, а сам король. Практика - суровая вещь, и она доказала, что еще никому из дворян розги не мешали расти и развиваться сообразно природным наклонностям. Не ручаюсь здесь за простых французов, но зато документально заверено, что короли Людовики с детства каждый день просто объедались розгами!
   Маленький де Еон был резв и даровит, прекрасно воспринимая все, что давали аббаты по строгому расписанию: анекдоты и молитвы, супы и горчицу, розги и вокабулы.
   Незаметно для наставников он вырос в бесшабашную бестию. Последний раз его выпороли, когда он носил в ухе крохотную сережку - признак мужества. Иезуит отбросил прут и помог де Еону застегнуть панталоны.
   - Мы свое дело сделали, - заявил падре, ласковый. - А далее, мой профан, пусть заботится о вас хоть сама Бастилия!
   Грудь этого сорванца уже была истыкана уколами шпаг в поединках. Зато не было де Еону и двадцати лет, когда его - как виртуоза шпаги - признали почетным кавалером в лучшем фехтовальном павильоне столицы. Он любил читать Мольера, а у того сказано: "Фехтование есть искусство наносить удары, не получая их..." И де Еону хотелось прожить всю жизнь только нанося удары другим, не получая взамен ни одного обратного...
   Быстрыми и легкими туше, победно крича, де Еон загонял противника в угол. Дразнил острием. Сильными батманами отбивал оружие противника. Издевался в стремительных фланконадах.
   Разум его был изощрен и в шахматах. Королевский паж Франсуа Филидор (тогда он был скрипачом при Марии Лещинской) приезжал из Версаля в кафе "Режанс" это давнее прибежище шахматистов всего мира, длинными пальцами торопливо ставил фигуры.
   - Шевалье, - просил он де Еона, - я жду от вас гармонии ума и бойкости фантазии... Садитесь!..
   Из коллегии Мазарини юнец выпорхнул в свет со званием "доктора гражданского и канонического права". Гордый этим званием, как петух, отыскавший в земле червяка, адвокат поскакал на душистую родину, где в подвале каждого дома, в тесноте старых бочек, бродило приятное и легкомысленное шабли.
   Постаревший отец подозрительно ковырял пальцем печати на королевском дипломе.
   - Ну что ж, - сказал он, - пинок в жизнь ты получил, но... Куда полетишь, сын мой? На всякий случай запомни: лучше сказать десять приятных слов фаворитке короля, чем написать десять томов. Живи! Но я тебя.., знать не знаю.
   Впрочем, отец вскоре умер, и де Еон получил в наследство 15000 ливров дохода. Этого бы вполне хватило, чтобы отсылать белье для стирки если не в колонии Сан-Доминго, то хотя бы в Голландию. Однако де Еон мог смело заверить родню при свидетелях, что ни единого су не истратил на "полубобров" (как назывались тогда - еще задолго до Мопассана - красавицы полусвета).
   Высокую нравственность шевалье обстреляли картечью эпиграмм и насмешек. Таково было время: мужья стыдились любить своих жен, а жены, чтобы не потерять доступа ко двору, были вынуждены заводить себе любовников.
   Вино - да, это совсем другое дело! Наш юный адвокат обожал повальное рыцарское пьянство. Как хороши высокие прохладные бутыли, что тревожным сном покоятся в его погребе.
   Книги - о да, конечно! Без них жизнь немыслима и пуста, словно монашеская келья на закате солнца.
   Возвысить дух свой над страстями тела - этому он уделял немало забот и даже посетил однажды анатомический театр.
   - Я вижу кости, груды мяса, жил и сала, - удивился де Еон. - Но я души не вижу здесь... Нет, это не по мне!
   В 1753 году он выпустил свою книгу - "Финансовое положение Франции при Людовике XIV и в период Регенства". Первые же похвалы пришлись кстати. Парижский интендант, Бертье де Савиньи, как раз подыскивал секретаря из хорошей фамилии - и де Еон заступил его место. Время для интендантов было неспокойное. Совсем недавно толпа голодных матерей окружила коляску дофина и кричала сыну короля прямо в лицо:
   - Пусть уберут эту потаскуху Помпадур, которая лишает нас хлеба! Пусть только она покажется перед нами...
   Парижская голытьба не знала, что не Помпадур, а сам король спекулировал хлебом. Франция голодала, съежившись возле промерзлых очагов. Даже знатные дамы, чтобы протопить свои наследственные замки, дарили любовь по странной таксе: одна ночь любви стоила десять телег с дровами. Франция заселяла колонии каторжниками и шлюхами, которых хватали на улицах. Иногда - хватали детей и нищих. По пять гребцов на одно весло, со звоном и стоном, выгребали в океан тяжкие королевские галеры, и на знаменах кораблей струились нежные бурбонские лилии.
   От Гавра до Ньюфаундленда моря сотрясались от пушек - Англия отнимала у Франции ее американские колонии. Война между странами объявлена не была. Но если в море встречались французы с британцами, то салютовали так: всем бортом - залп из ядер раскаленных, и - саблю в зубы - вперед! на абордаж!
   Франция для французов казалась тогда серым обыденным хлебом, а далекая Канада - сладким сказочным пирогом, и Англия уже вцепилась в этот "пирог" зубами абордажных крючьев...
   ***
   - Бастилия, - говорил де Еон друзьям, - пока мне не угрожает. Заметьте, как осмотрительна моя некрополическая муза! Живых она не тревожит, паря лишь над свежими могилами.
   На смерть известного физика графа Пажо д'Онсан-Брэй (у которого Петр I учился механике) он сочинил надгробную эпитафию. А вскоре умерла молоденькая герцогиня Пантьевр, и адвокат в стихах - опять-таки на божественной латыни воспел ее "благоуханную" кончину.
   Де Еон ничего не потерял, до небес превознося заслуги верноподданных покойников. В салонах Парижа вдруг разом заговорили о даровитом адвокате. Шанфор, Бель-Иль, Мармонтель, Лагарп, Дюкло и герцог Нивернуа - вот круг его знакомств. Ослепшая маркиза Дюдефан целовала де Еона в надушенную голову, говоря ему при всех:
   - О-о, моя дорогая тряпица!.. - Это был верх утонченной ласковости, ибо даже сам король называл своих дочерей воронами, какашками и швабрами...
   Вскоре, поднаторев в салонной болтовне, де Еон выпустил в двух томах свои "Политические рассуждения об администрации древних и новых народов". И - не прогадал: к должности секретаря прибавилась еще должность цензора книг по истории и беллетристике. Вольтер в эти дни называл де Еона "светлым разумом", он просил знакомых:
   - Познакомьте же меня с этим чудовищем... Но история не сохранила свидетельства - состоялась ли их встреча. Скорее - нет. Они встретились, правда, но значительно позже, когда слава кавалера де Еона уже щеголяла в пышном ворохе кружевных юбок.
   Зато нам точно известно, что де Еон проник в дом аббата Берни. Это был очень скверный стихотворец и еще худший министр Франции, ведавший делами иностранными. Но, как утверждали женщины, Берни был весьма "галантерейным" любовником. Вот оно! Отсюда, из дома Берни, тропинка вела прямо в отель Бельвю, к ногам маркизы Помпадур, бойко стрекотавшей красными каблуками туфель.
   ***
   Ну, а что еще можно требовать от лихого бургундца с серьгою в ухе, со шпагою на боку, болтуна, пьяницы и бретера?
   Ей-ей, сам король Франции вел себя в его годы гораздо скромнее. И уж конечно король ничего не писал (и не читал) об администрации и финансах у народов древности!
   ЛЮДОВИК ПРОСНУЛСЯ
   Не хочется, а - придется. Сам замысел вещи и ход истории к тому нас обязывают.
   Сядем же, по завету Шекспира, на землю, покрытую нежной травою, пустим по кругу чашу с вином и будем рассказывать странные истории про королей...
   О короли, короли! Простите, но ваши тени мы потревожим.
   ***
   В этот день Людовик XV проснулся поздно и, не вставая с постели, привычно и вяло расставил руки. Вечно унылый дофин помог отцу натянуть рубашку. Тряскими пальцами король нащупал горошины пуговок. Принц Луи Конти, на правах сюзерена, продел ногу короля в скользкий сиреневый чулок.
   - Шевалье де Вержен, - шепнул он, - наверное, уже прибыл в Константинополь; барон де Тотт поднимет татар, а наши эмиссары взбунтуют, когда надо, Сечь Запорожскую.
   - Да, Порту надо пробудить, чтобы крымский хан опять тревожил русские пределы... Не давать России покоя!
   Конти, присев на корточки, взялся за туфлю короля. Когда Людовика обули, в спальню к нему были допущены иностранные дипломаты, состоявшие при дворе Версаля.
   Среди них не было русского, и это наводило Версаль на грустные размышления.
   На горизонте европейской дипломатии звезда Петербурга разгоралась все ярче, и Франция уже не раз убеждалась, что пренебрегать Россией - рискованно и неразумно. Но Версаль относился к русским с неприязнью. Почти враждебно...
   - Звон золота разбудит и мертвеца, - ответил Людовик принцу Конти с большим опозданием (а дипломаты зашушукались).
   Бездумно глядя в окно, король вытирал лицо и руки мокрым полотенцем. В соседней комнате Oeil de Boeuf лакеи со звоном перебирали кофейную посуду.
   - И начнем день! - торжественно провозгласил Людовик.
   Начало дня - обычно. В узком проходе, между стеной и кроватью, король опустился коленом на кожаную подушку; старенький Часослов - еще со времен Генриха Четвертого - всегда лежал раскрытым перед королями Франции...
   Конти держал отброшенное королем полотенце и прямо в глаза смотрел графу Штарнбергу - послу австрийской императрицы Марии Терезии, с которой тоже не было дружбы у Людовика. Конти смотрел на австрияка, но мысли его были далеко-далеко - на севере. Сейчас Конти всего сорок лет, русской императрице Елизавете Петровне - побольше (под пятьдесят), но это ничего не значит.
   "Разве бы я был плохим мужем? - раздумывал Конти. - Или я не гожусь в герцоги Курляндские? Наконец, я могу командовать русской армией..."
   Людовику, как и Конти, тоже четыре десятка. Но от прежнего красавца, каким он был смолоду, не осталось и следа. Лицо сделалось оливковым, почти сизым. Дыхание короля стало гнусным от несовершенства желудка и частых запоров. К тому же король не мог в обществе связно произнести двух слов. Но и эти слова обычно он выражал (по свидетельству современников) "на подлом языке цинизма и распутства".
   Людовик еще молился, а из подвалов Версаля, где размещались кухни, уж слышался ликующий возглас:
   - Говяди-и-ина короля!
   Дипломаты, кланяясь, спешили отбыть в Бельвю, чтобы засвидетельствовать свое почтение мадам Помпадур (все, кроме посла Пруссии, которому король Фридрих запретил унижаться перед куртизанкой).
   - Говяди-ина короля! - разносилось по Версалю, и этот возглас быстро приближался к королевским покоям.
   Во главе с метрдотелем двигалась процессия поваров, несших Людовику первый завтрак. Из-под золотых крышек струился пар над фарфором, и все придворные издалека снимали шляпы, раскланиваясь перед "говядиной короля".
   Людовик, шевеля губами при чтении, словно школьник, постигающий грамоту, основательно ознакомился с меню.
   - Ах, я совсем забыл, - огорчился король, - эти мерзавцы лейб-медики опять посадили меня на диету...
   Диетический завтрак Людовика открывало пюре с гренками; затем - громадная тарелка супа из парижских голубей. Король сидел спиною к неприбранной постели; перед ним было раскрыто широкое окно, и в нем виднелись квадратно подстриженные деревья. Ни одна веточка не вырастет длиннее другой - так что глаз короля всегда спокойно скользит по зелени.
   Разодрав фазана за крылышки, Людовик сказал:
   . - Россия стала опасна. Саксонский курфюрст сулит нам поддержку. Поляки уже в конфедерациях - на случай, если русские шагнут за Неман. Пруссия же всегда с нами - за друга своего Фридриха я спокоен: вот на кого Франция может положиться!
   Все уже вышли, остался с королем один принц Конти.
   - Ваше величество, - ответил он, - не ручайтесь дружбою Фридриха, ибо маркиза Помпадур желала бы отомстить королю Пруссии, который имел неосторожность написать эпиграмму на ее возвышенные прелести.
   Людовик продолжил о другом:
   - Я не скрою, брат, что раздоры с Веною желательно погасить, как того требуют интересы единства католической церкви.
   - Но... Англия! - подсказал Конти.
   И придвинул королю баранину в чесноке. Разбив десяток круто сваренных яиц, принц ловко очистил их для "многолюбимого".
   - Говори, брат, - разрешил ему король.
   - Известно, - четко отвечал Конти, - что в Петербург отправляется из Лондона старая сент-джемская лиса - сэр Вильяме. И говорят, король Георг обещал ему награду золотом, если он выпросит у России солдат для защиты Ганноверского княжества...
   - К сожалению, Англия для нас неуязвима, - буркнул король.
   - Но зато уязвим король Англии!
   Людовик понятливо кивнул: курфюршество Ганноверское, это фамильное наследие королей Британии, находилось под самым боком Франции; "уязвить" Англию можно через захват Ганновера.
   - Король Георг, - досказал Конти свою мысль, - несомненно пожелает закупить русских солдат, чтобы оградить Ганновер от наших мстительных посягательств.
   - Необходимо равновесие, - произнес король, берясь за жирную ветчину с укропом. - Европу спасет только равновесие!
   - Но центр равновесия политического, - не унимался Конти, - передвигается по Европе, и сейчас он, как никогда, близок к Петербургу, Россия стучится в двери Европы не кончиками пальцев, а ломится всем плечом. Мир сузился, и всем становится тесно. Елизавета громче всех требует себе места под крышей...
   - А что Петербург? - рассеянно спросил Людовик.
   - Мы располагаем сведениями о России только благодаря госпоже Каравакк, вдове живописца <Луи Каравакк - французский живописец, работавший в России с 1716 года до смерти своей в 1754 году. Оставил немало портретов царской семьи и русской знати; некоторые из них находятся в Русском музее и Государственной Третьяковской галерее. (Здесь и далее примеч. автора.)>. Вице-канцлер Михаил Воронцов, как и фаворит императрицы Иван Шувалов, склонен к союзу с Францией. Но зато великий канцлер Алексей Бестужев-Рюмин...
   - А подкупить? Пробовали? - оживился король - Воронцова незачем подкупать: он наш.
   - А великого канцлера?
   - Бестужев, - отвечал Конти, - уже набрался взяток от венского двора и сейчас снова возьмет от английского посла Вильямса по его прибытии в Петербург...