Страница:
Второй вспомогательный отряд, несколько дней спустя отправляясь обратно из еще более отдаленного пункта, связывает разорванные концы проложенного им следа, а выйдя на след первого вспомогательного отряда, соединяет разрывы, возникшие после того, как первый вспомогательный отряд прошел по следу на сушу. Точно так же обстоит с третьим и четвертым вспомогательными отрядами.
Говоря о связывании разрывов, я попросту имею в виду, что прохождение вспомогательного отряда от того места, где след прерван подвижкой льда, до того места к западу или востоку, где след продолжается, уже само по себе восстанавливает след, поскольку лед и снег утаптываются собаками и людьми. Так что при своем возвращении основной отряд просто идет по следу вспомогательного, не теряя времени на разведку.
Итак, обратный след постоянно поддерживается открытым. В результате, когда основной отряд выходит в обратный путь, перед ним лежит проторенная дорога до самого материка, по которой он может идти со скоростью, в полтора, а то и в два раза превышающей скорость продвижения на север. Причины этого ясны: не тратится время на разведку и прокладывание следа; собаки выказывают больше прыти, когда бегут домой по уже проложенному пути; не тратится время на устройство стоянок, поскольку при возвращении мы ночуем в иглу, построенных по пути на север.
Следует заметить, что, после того как вспомогательные отряды выбираются на сушу, их работа на этом заканчивается и на лед они больше не выходят.
Когда вспомогательные отряды заканчивают прокладывать путь и перевозить грузы, основной отряд, выходящий в последний марш, должен быть небольшим и состоять из тщательно подобранных людей, так как небольшой отряд, сформированный в результате отбора самых приспособленных, может двигаться гораздо быстрее большого.
У нас каждый отряд состоял из четырех человек, имел при себе полный комплект походного снаряжения и был совершенно самостоятельной единицей; собственно говоря, если не считать спиртовых печек и кухонных принадлежностей, самостоятельной единицей были и каждые сани. На каждых санях находились провиант для людей и собак и одежда для погонщика. Стандартный груз содержал продовольствие на 50 дней для погонщика и упряжки собак, а пожертвовав несколькими собаками и пустив их мясо в пищу для других собак или людей, этот срок можно было увеличить до 60 дней. Если бы сани с грузом продовольствия оказались отрезанными от отряда, у погонщика было бы с собой все необходимое, за исключением кухни. А если бы сани, в которых находится спиртовая печка, погибли бы в полынье или в результате другого несчастного случая, весь отряд мог бы присоединиться к какому-нибудь другому.
В санном марше на север мы пользовались исключительно новым типом спиртовых печек, устройство которых я усовершенствовал в течение зимы. Керосинки мы брали с собой только очень маленькие, с двухдюймовым фитилем, для просушки рукавиц.
Обычный порядок нагрузки саней таков. На дно во всю длину и ширину укладывают красные банки с пеммиканом для собак; на них две банки сухарей и синие банки с пеммиканом для людей; затем банки со спиртом и сгущенным молоком, небольшую шкуру, служащую подстилкой при ночевках в иглу, лыжи и запасную обувь, ледоруб и нож-пилу для нарезания снежных блоков. Практически из обуви мы брали в запас лишь несколько пар эскимосских камиков из тюленьей шкуры - легко себе представить, как быстро изнашивается любая обувь, когда проходишь несколько сот миль по неровному льду и смерзшемуся снегу.
Основным принципом при загрузке саней была компактность; центр тяжести груза должен был находиться как можно ниже, чтобы придать саням максимальную устойчивость.
Стандартный дневной рацион на одного человека в последнем санном марше к полюсу во всех моих экспедициях состоял из 1 фунта пеммикана, 1 фунта сухарей, 4 унций сгущенного молока, 0,5 унции спрессованного чая, 6 унций жидкого топлива - спирта или керосина; всего 2 фунта 4,5 унции твердого вещества на человека в день.
На таком рационе человек может усиленно работать очень продолжительной время при самых низких температурах, чувствуя себя удовлетворительно. Вводить какие-нибудь другие предметы питания как для повышения теплопродуктивности организма, так и для покрытия расхода белка я не вижу необходимости.
Дневной рацион собаки - фунт пеммикана; эти животные - потомки полярного волка - настолько выносливы, что при недостатке пищи могут долгое время работать на очень скудном рационе. Тем не менее я всегда старался определять рацион в соответствии с продолжительностью работы в поле, чтобы собаки питались по крайней мере не хуже меня.
Одним из разделов научной работы экспедиции были измерения глубины океана на всем пути следования от мыса Колумбия к полюсу. Измерительный прибор состоял из двух деревянных барабанов, длина которых соответствовала ширине саней, съемных деревянных рукояток к ним, 1000 морских саженей (6000 футов) специально изготовленной стальной фортепьянной проволоки диаметром 0,028 дюйма, намотанной на каждый барабан, и лотов, на конце которых находился двустворчатый бронзовый ковш, захлопывающийся при соприкосновении с дном и захватывающий образцы пород. Вес этих приспособлений распределялся следующим образом: каждая тысяча морских саженей проволоки - 12,42 фунта, каждый деревянный барабан - 18 фунтов, каждый лот - 14 фунтов. Весь снаряженный барабан весил 44,42 фунта, а два барабана соответственно 89 фунтов. Третий, запасной, лот доводил общий вес до 103 фунтов [46,7 кг].
Оба измерительных прибора и проволока были, насколько мне известно, самыми легкими приспособлениями подобного рода при данных характеристиках.
На первых этапах нашего марша один измерительный прибор находился у основного отряда, другой у головного. Подходя к полынье, мы производили измерения с края ее, а при отсутствии открытой воды делали прорубь во льду, если он был достаточно тонок. Благодаря небольшому весу аппаратуры двое людей легко управлялись с ней.
Расстояние, которое мы проходили день за днем, определялось счислением, а затем уточнялось полуденными наблюдениями высоты солнца. Наш метод счисления был весьма прост: направление мы определяли по компасу, а для вычисления расстояния брали среднее предположений Бартлетта, Марвина и моих о длине пройденного за день пути [60]. На борту корабля счисление ведется по компасному курсу (для направления) и по лагу (для расстояния). На континентальном льду Гренландии я вел счисление по компасному курсу и одометру. Однако на полярном льду этот прибор было бы совершенно невозможно использовать - на неровной дороге он разлетелся бы вдребезги. Поэтому на полярном льду, вообще говоря, счисление ведется по личным предположениям путешественников о пройденном расстоянии и время от времени проверяется и уточняется астрономическими наблюдениями.
В нашей экспедиции имелось трое столь опытных путешественников по арктическому льду, что они могли очень точно определить проходимое за день расстояние. Это были Бартлетт, Марвин и я. Когда мы сверяли наше счислимое положение путем астрономических наблюдений, оказывалось, что среднее наших предположений удовлетворительно сходится с результатами наблюдений.
Разумеется, счисление, совершенно не проверяемое астрономическими наблюдениями, было бы недостаточно для научных целей. На первых порах нашего похода солнца не было, и мы не могли точно определить свое местонахождение. Позднее, когда мы шли при солнечном свете, мы проводили наблюдения, необходимые для проверки наших предположительных счислений, но не более того. Мне не хотелось, чтобы мои товарищи тратили на это энергию и утомляли глаза.
Фактически астрономические наблюдения производились каждые пять переходов, если только вообще представлялась такая возможность.
Глава 23
НАКОНЕЦ-ТО НА ЛЕД ЗАМЕРЗШЕГО ОКЕАНА
15 февраля Бартлетт покинул "Рузвельт", положив почин финальному санному походу к полюсу - той части всей нашей работы, к которой мы, собственно, и готовились все предшествующие месяцы кропотливого труда. Прошлым летом мы провели судно через забитый почти сплошным льдом пролив между Эта и мысом Шеридан; долгие осенние сумерки охотились, пополняя наши запасы мяса; пережили черные, тоскливые месяцы полярной ночи, подбадривая себя надеждой на то, что добьемся успеха, как только вернется свет и даст нам возможность начать поход по льдам Полярного моря [Северного Ледовитого океана]. Теперь все это было позади. Начинался заключительный этап нашей работы.
В 10 часов утра 22 февраля - день рождения Вашингтона - я наконец сошел с корабля и взял путь на север. Три года назад, лишь на один день позже, я покидал корабль с тою же целью. Теперь со мною шли два молодых эскимоса - Арко и Кудлукту; у нас было двое саней и 16 собак. Погода стояла пасмурная, мел легкий снег, температура была 31° ниже нуля [-35°С].
В 10 часов утра уже можно было идти при свете. Неделю назад, когда Бартлетт покидал корабль, было еще так темно, что ему пришлось воспользоваться фонарем, чтобы идти по следу на север вдоль подошвы припая.
Когда я сошел с корабля, в пути находилось 7 членов экспедиции, 19 эскимосов, 140 собак и 28 саней. Как я уже говорил, шесть передовых подразделений должны были встретиться со мной на мысе Колумбия в последний день февраля. Эти отряды, как и мой собственный, использовали постоянный след к мысу Колумбия, который осенью и зимой поддерживали открытым охотничьи партии и отряды, перевозившие грузы. След этот шел большей частью вдоль берега по подошве припая, лишь время от времени выходя на перешейки полуостровов ради сокращения пути.
В последний день февраля, как только рассвело, Бартлетт и Боруп вышли на север со своими отрядами. Погода стояла ясная, тихая и морозная. После ухода головного отряда я поставил в ряд все оставшиеся сани и осмотрел их, чтобы удостовериться, что на каждых находится стандартный груз и все необходимое снаряжение. Покидая "Рузвельт", я располагал достаточным количеством собак, чтобы отправить на лед 20 упряжек по 7 собак в каждой, но во время пребывания на мысе Колумбия в одной из упряжек разразилась собачья чума, и 6 собак погибли. Таким образом, у меня осталось только 19 упряжек.
Недомогание двух эскимосов внесло дальнейшее расстройство в мои планы. Я рассчитывал организовать бригаду ледорубов в составе Марвина, Макмиллана и доктора Гудсела; она должна была идти впереди основного отряда и расчищать ему путь. Но тут оказалось, что два эскимоса не в состоянии выйти на лед: один отморозил себе пятку, у другого распухло колено. Такое сокращение числа погонщиков означало, что Марвину и Макмиллану придется самим управлять упряжками, и бригада ледорубов сократилась до одного человека - доктора Гудсела. К счастью, это не имело существенного значения. Дорога вначале оказалась не такой уж плохой, как я опасался, и погонщики помогали рубить лед, когда добирались до трудного места.
Утром 1 марта я проснулся еще до рассвета. Вокруг иглу со свистом гулял ветер. Такое явление в самый день нашего старта, после многих дней безветрия, я расценил как невезенье, но, выглянув в смотровое окошечко, увидел, что погода стоит по-прежнему ясная, а звезды сверкают, как алмазы. Ветер дул с востока - впервые за все те годы, что я провел в Арктике. Разумеется, эскимосы приписали это необычное обстоятельство - явление в самом деле из ряда вон выходящее - козням своего заклятого врага Торнарсука, попросту говоря, черта.
После завтрака, с первыми проблесками дневного света, мы выбрались из иглу и огляделись. Ветер дико завывал вокруг восточной оконечности утеса Индепенденс, ледяные поля на севере, так же как и низменная часть суши, прятались в той сероватой дымке, которая, как знает всякий опытный полярник, означает жесточайший ветер. Для экспедиции, не столь хорошо одетой, как наша, такие условия погоды показались бы весьма суровыми, а иные экспедиции вообще сочли бы невозможным путешествовать в такую погоду и вернулись бы в иглу.
Однако я, наученный опытом поездки в Арктику три года назад, заранее распорядился, чтобы во время перехода от корабля к мысу Колумбия и пребывания на мысе все участники экспедиции были в старой зимней одежде, а покидая мыс Колумбия, надели новый комплект, специально сшитый для санного марша. Поэтому мы все были в новой, абсолютно сухой одежде, и ветер был нам нипочем.
Отряды один за другим отделялись от основных сил армии саней и упряжек, выходили по следу Бартлетта на лед и исчезали в дымке на севере. Отъезд происходил бесшумно - леденящий восточный ветер уносил все звуки. Уже через несколько мгновений люди и собаки пропадали из виду, поглощенные дымкой поземки и метущим снегом.
Придав отъезду видимость порядка, я со своим отрядом выехал последним. Предварительно я дал двум больным эскимосам указание спокойно сидеть в иглу на мысе, пользуясь выделенными им припасами, пока первый вспомогательный отряд не вернется на мыс и не доставит их на корабль.
Спустя час после выезда из лагеря мы пересекли ледниковую кромку. Таким образом, вся экспедиция, состоявшая из 24 человек, 19 саней и 133 собак, находилась наконец на льду Полярного моря [Северного Ледовитого океана], примерно на 83-й параллели.
На этот раз мы вышли в путь на восемь дней раньше, чем три года назад, выигрывая шесть календарных дней и два дня пути, поскольку находились примерно на два перехода севернее мыса Хекла - нашего прежнего отправного пункта.
Когда мы вышли из-под прикрытия суши, ветер обрушился на нас со всей силой, но, поскольку он дул не в лицо, а шли мы по проложенному следу, с опущенной головой и полузакрытыми глазами, он не останавливал нас и не причинял нам серьезного беспокойства. Однако я понимал, хоть и старался не задумываться над этим, что ветер неизбежно откроет полыньи на нашем маршруте.
Когда мы сошли с ледниковой кромки на торосистые нагромождения приливной трещины, след стал в высшей степени труднопроходим, в особенности для саней эскимосского типа, несмотря на то что над ним основательно поработали и наши ледорубы, и ледорубы головного отряда, прошедшего перед нами. Новые "сани Пири" благодаря их длине и особой форме легче и с меньшим напряжением скользили по льду. Вырвавшись наконец из этого чудовищного ледового пояса, ширина которого достигала нескольких миль, и оказавшись на старом льду, мы вздохнули с облегчением. Идти по старым ледяным полям было значительно легче. Снег, плотно убитый зимними ветрами, лежал не слишком глубоко, всего лишь на несколько дюймов. Все же поверхность, по которой мы шли, была очень неровная и местами буквально противопоказанная саням, ставшим хрупкими на морозе в 50° [-46°С]. Но я полагал, что, если на первых ста милях пути нам не встретится ничего худшего, у нас не будет серьезных оснований для жалоб.
Чуть подальше - я в это время шел пешком за своим отрядом - нам навстречу попался Киута из отряда Марвина, спешивший обратно на пустых санях. Он поломал свои сани, причем настолько серьезно, что целесообразнее было вернуться на мыс Колумбия за запасными, чем производить починку на месте. Я велел ему не терять ни минуты и непременно нагнать нас на стоянке этой же ночью, и он вскоре исчез в поземке у нас за спиной.
Еще дальше мы встретили Кудлукту: он спешил обратно по той же причине, а еще дальше нескольких членов других отрядов: им пришлось остановиться для починки саней, получивших сильные повреждения на неровном льду.
Наконец мы достигли места первой стоянки Бартлетта в десяти милях пути от края ледниковой кромки. Тут нас ждали два иглу, и я занял один, а отряд Марвина другой. Отрядам Гудсела, Макмиллана и Хенсона предстояло в этот вечер самим построить для себя жилища. Бартлетт и Боруп, находясь в авангарде, строили по иглу на каждой своей стоянке. Я как самый старший в экспедиции занимал один из них, а очередность занятия другого отряды Марвина, Макмиллана, Гудсела и Хенсона определили жеребьевкой на мысе Колумбия, причем первая очередь досталась Марвину. Позднее, когда в авангарде шел только отряд Бартлетта, на стоянках по маршруту похода имелся лишь один иглу.
К тому времени, когда последняя упряжка достигла места первой стоянки, сумерки полярного дня, который теперь длился около двенадцати часов, окончательно угасли. Для саней это был трудный день. Новый тип "саней Пири", благодаря своей форме и большей длине, показал себя наилучшим образом. Хотя двое саней этого типа получили мелкие повреждения, но ни одни из них не вышли из строя. Одни сани старого эскимосского типа были сильно покалечены, а двое других совершенно разбиты.
Как только собаки были накормлены, все разошлись ужинать и отдыхать по своим иглу, предоставив развороченную поверхность льда тьме, завывающему ветру и метели. Лично мне переход дался нелегко - впервые за 16 лет у меня сильно разболелась нога, которую я сломал в Гренландии в 1891 году.
Не успели мы закрыть дверь нашего иглу снежным блоком, как к нам прибежал один эскимос из отряда Хенсона. Синий от страха, он сказал, что не иначе как Торнарсук находится в лагере, потому что они никак не могут поджечь спирт в их новой печке. Я очень удивился: все печки были испытаны на борту судна и работали отлично, но все же вылез наружу и прошел в иглу Хенсона. Оказалось, он извел целый коробок спичек, безуспешно пытаясь разжечь печку. Печки у нас были совершенно нового устройства, без фитилей, и я с первого взгляда понял, в чем дело. Мороз стоял такой, что спирт не испарялся и не воспламенялся непосредственно от спички, как бывает при более высокой температуре. Клочок зажженной бумаги, брошенный в печку, мгновенно разрешил вопрос, и инцидент был исчерпан. Выход из строя хотя бы одной спиртовой печки серьезно подорвал бы наши шансы на успех, поскольку люди не смогли бы готовить чай, абсолютно необходимый при работе в условиях низких температур.
Киута, эскимос, возвращавшийся на сушу со сломанными санями, в ту же ночь вернулся в лагерь, однако Кудлукту не появился. Таким образом в первый же день перехода по полярному льду из состава экспедиции выбыл один человек.
Глава 24
ПЕРВАЯ ОТКРЫТАЯ ВОДА
С первым серьезным препятствием в санном походе мы столкнулись уже на второй день после выхода с суши. День был облачный, восточный ветер не ослабевал. Я снова сознательно следовал за своим отрядом, желая убедиться, что все идет как надо, все предусмотрено. Дорога была такая же, как накануне, неровная и тяжелая для людей, собак и саней.
Когда мы проделали примерно три четверти дневного перехода, впереди над северным горизонтом показалась темная зловещая туча - предвестник открытой воды. Вблизи полыней всегда наблюдается туман. С поверхности воды происходит интенсивное испарение, пары в холодном воздухе конденсируются и образуют настолько густой туман, что временами он выглядит черным, как дым степного пожара.
Мои опасения оправдались: прямо впереди нас на снегу обозначились черные точки - вспомогательные отряды, задержанные полыньей. Подойдя поближе, я увидел полосу открытой воды примерно в четверть мили шириной, образовавшуюся уже после того, как тут прошел отряд капитана. Ветер оказывал свое действие.
Я распорядился разбить лагерь (ничего другого не оставалось делать). Пока строились иглу, Марвин и Макмиллан измерили с края полыньи глубину моря, которая оказалась равной 96 морским саженям.
Дойдя до этой полыньи, мы побили английский рекорд капитана Маркема, достигшего 83°20' севернее мыса Джозеф-Генри 12 мая 1876 года.
Наутро перед рассветом мы услышали скрежет льда и поняли, что полынья закрывается. Постучав топором по ледяному полу иглу, я дал знак всем остальным отрядам живо подниматься и завтракать. Утро снова выдалось ясное, если не считать поземки, однако ветер дул не ослабевая.
С первыми проблесками дня мы уже поспешно пересекали полынью по наслоениям молодого льда, который двигался, взламывался и нагромождался по ее краям. Вообразите себе, что вы пересекаете реку по ряду гигантских черепиц в один, два или три фута толщиной, которые постоянно зыблются и смещаются, и вы получите представление о той ненадежной поверхности, по которой мы переходили полынью. Подобный переход весьма опасен: в любую минуту и сани, и упряжка, и погонщик могут очутиться в ледяной воде. Следа Бартлетта на другой стороне полыньи мы не обнаружили. Это означало, что след разорвался и ушел в сторону в результате бокового (то есть на запад или на восток) смещения ледяных берегов полыньи.
Часа через два пути мы оказались в развилке между двумя новыми полыньями, преградившими нам путь. Молодой, недавно образовавшийся лед на западной полынье, хотя и слишком тонкий, чтобы удержать сани, был все же достаточно крепок, чтобы выдержать вес человека, и я послал Киута на запад отыскивать след капитана. Тем временем остальные эскимосы устроили из снежных блоков укрытие и принялись за мелкий ремонт саней.
Вернувшись через полчаса, Киута сигнализировал нам, что ему удалось отыскать след Бартлетта. Вскоре после возвращения Киута берега западной полыньи сомкнулись, смяв ненадежный молодой лед, по которому он прошел. Мы поспешно переправились на другую сторону и вновь вышли на след, оказавшийся в полутора милях к западу. По ведущим на юг следам людей и собак мы увидели, что Боруп в соответствии с выработанной программой уже прошел здесь на обратном пути к мысу Колумбия. Он, по-видимому, пересек полынью и искал теперь наш след на южной стороне.
Как только шедший за мной Марвин нагнал меня, я велел Киута сбросить с саней груз и отослал его вместе с Марвином обратно на мыс Колумбия. Сделал я это по двум соображениям.
Во-первых, в случае возникновения каких-нибудь осложнений в пути новичку Борупу могла понадобиться помощь более опытного человека, а во-вторых, от сильной тряски многие наши жестянки со спиртом и керосином дали течь, и нам нужно было пополнить запас топлива с учетом будущих потерь. Остановка заняла всего несколько минут и не задержала основного отряда, и вскоре Марвин со своим смуглым товарищем исчезли из виду.
К вечеру, еще не стемнело, мы дошли до третьего лагеря капитана. Весь день нам сопутствовал ветер, и по водяным облакам вокруг мы знали, что нас со всех сторон окружают полыньи. К счастью, ни одна не пересекала нашего пути, и дорога в общем и целом была такая же, как накануне.
В этот день над вершинами высоких гор, которые еще были видны на юге, мы увидели пылающее лезвие желтого света, тянувшееся к зениту, - другими словами, после почти пятимесячной ночи мы снова почти могли видеть солнце, проплывавшее под самой кромкой южного горизонта. Еще день-два - и оно осветит нас прямыми лучами. Чувства, которые полярный путешественник испытывает к возвращающемуся светилу в конце зимней ночи, трудно передать в словах тому, кто привык видеть солнце каждое утро.
На следующий день, 4 марта, погода изменилась. Небо затянулось тучами, ветер за ночь повернул на 180° и дул теперь с запада, порывами налетал легкий снег, термометр показывал всего лишь 9° ниже нуля [-13°С]. После 50-градусных морозов нам прямо-таки казалось, что наступила жара. Полыней стало еще больше - их присутствие выдавали тяжелые черные тучи. Милях в двух к востоку зияла полынья, тянувшаяся на север строго параллельно нашему маршруту и потому не внушавшая нам опасений. Однако широкая и зловещая черная полоса, простиравшаяся с запада на восток поперек нашего маршрута, сильно меня озаботила. Лед явно смещался по всем направлениям, а резкое потепление и снег, пришедшие с западным ветром, говорили о массе открытой воды на западе.
Перспективы были не из приятных, зато как бы в виде компенсации дорога оказалась не особенно трудной. Удивительно было то, что до сих пор ни одна полынья не перерезала след Бартлетта. Поэтому мы быстро продвигались вперед и, хотя переход, несомненно, был длиннее, чем предыдущий, вовремя добрались до построенного капитаном иглу.
Здесь я нашел от него записку, доставленную, очевидно, одним из погонщиков; капитан сообщал, что разбил лагерь на расстоянии мили к северу, остановленный полыньей. Разрешилась загадка черной зловещей полосы, которую я часами наблюдал на северном горизонте и которая, увеличиваясь по мере нашего приближения, теперь словно нависала у нас над головой.
Мы пошли вперед и вскоре достигли стоянки капитана. Тут моим глазам открылось безрадостное зрелище, столь знакомое мне по экспедиции 1905-1906 годов, - белоснежное пространство льда прорезала река иссиня-черной воды, извергавшая густые облака пара, который мрачным пологом нависал над головой, временами понижаясь и закрывая противоположный берег этого зложелательного Стикса.
Полынья открылась в тяжелых ледяных полях. Если учесть, что толщина таких полей порою достигает 100 футов, а вес почти невообразимой величины, то приходится признать, что силу, которая образовала в них такую реку, можно сравнить с силами, воздвигшими горы на материках и прорывшими каналы на суше.
Бартлетт рассказал, что прошлой ночью, находясь в лагере на расстоянии мили к югу, где я нашел его записку, он проснулся от шума, которым сопровождалось вскрытие этой огромной полыньи. Теперь полоса открытой воды достигала около четверти мили в ширину и простиралась на запад и на восток, насколько хватал глаз, если даже мы взбирались на самые высокие ледяные пики в окрестностях лагеря.
Милях в трех к востоку, судя по нависавшему там пару, полынья, последние два дня тянувшаяся с севера на юг параллельно нашему курсу, пересекалась с полыньей, перед которой мы остановились.
Говоря о связывании разрывов, я попросту имею в виду, что прохождение вспомогательного отряда от того места, где след прерван подвижкой льда, до того места к западу или востоку, где след продолжается, уже само по себе восстанавливает след, поскольку лед и снег утаптываются собаками и людьми. Так что при своем возвращении основной отряд просто идет по следу вспомогательного, не теряя времени на разведку.
Итак, обратный след постоянно поддерживается открытым. В результате, когда основной отряд выходит в обратный путь, перед ним лежит проторенная дорога до самого материка, по которой он может идти со скоростью, в полтора, а то и в два раза превышающей скорость продвижения на север. Причины этого ясны: не тратится время на разведку и прокладывание следа; собаки выказывают больше прыти, когда бегут домой по уже проложенному пути; не тратится время на устройство стоянок, поскольку при возвращении мы ночуем в иглу, построенных по пути на север.
Следует заметить, что, после того как вспомогательные отряды выбираются на сушу, их работа на этом заканчивается и на лед они больше не выходят.
Когда вспомогательные отряды заканчивают прокладывать путь и перевозить грузы, основной отряд, выходящий в последний марш, должен быть небольшим и состоять из тщательно подобранных людей, так как небольшой отряд, сформированный в результате отбора самых приспособленных, может двигаться гораздо быстрее большого.
У нас каждый отряд состоял из четырех человек, имел при себе полный комплект походного снаряжения и был совершенно самостоятельной единицей; собственно говоря, если не считать спиртовых печек и кухонных принадлежностей, самостоятельной единицей были и каждые сани. На каждых санях находились провиант для людей и собак и одежда для погонщика. Стандартный груз содержал продовольствие на 50 дней для погонщика и упряжки собак, а пожертвовав несколькими собаками и пустив их мясо в пищу для других собак или людей, этот срок можно было увеличить до 60 дней. Если бы сани с грузом продовольствия оказались отрезанными от отряда, у погонщика было бы с собой все необходимое, за исключением кухни. А если бы сани, в которых находится спиртовая печка, погибли бы в полынье или в результате другого несчастного случая, весь отряд мог бы присоединиться к какому-нибудь другому.
В санном марше на север мы пользовались исключительно новым типом спиртовых печек, устройство которых я усовершенствовал в течение зимы. Керосинки мы брали с собой только очень маленькие, с двухдюймовым фитилем, для просушки рукавиц.
Обычный порядок нагрузки саней таков. На дно во всю длину и ширину укладывают красные банки с пеммиканом для собак; на них две банки сухарей и синие банки с пеммиканом для людей; затем банки со спиртом и сгущенным молоком, небольшую шкуру, служащую подстилкой при ночевках в иглу, лыжи и запасную обувь, ледоруб и нож-пилу для нарезания снежных блоков. Практически из обуви мы брали в запас лишь несколько пар эскимосских камиков из тюленьей шкуры - легко себе представить, как быстро изнашивается любая обувь, когда проходишь несколько сот миль по неровному льду и смерзшемуся снегу.
Основным принципом при загрузке саней была компактность; центр тяжести груза должен был находиться как можно ниже, чтобы придать саням максимальную устойчивость.
Стандартный дневной рацион на одного человека в последнем санном марше к полюсу во всех моих экспедициях состоял из 1 фунта пеммикана, 1 фунта сухарей, 4 унций сгущенного молока, 0,5 унции спрессованного чая, 6 унций жидкого топлива - спирта или керосина; всего 2 фунта 4,5 унции твердого вещества на человека в день.
На таком рационе человек может усиленно работать очень продолжительной время при самых низких температурах, чувствуя себя удовлетворительно. Вводить какие-нибудь другие предметы питания как для повышения теплопродуктивности организма, так и для покрытия расхода белка я не вижу необходимости.
Дневной рацион собаки - фунт пеммикана; эти животные - потомки полярного волка - настолько выносливы, что при недостатке пищи могут долгое время работать на очень скудном рационе. Тем не менее я всегда старался определять рацион в соответствии с продолжительностью работы в поле, чтобы собаки питались по крайней мере не хуже меня.
Одним из разделов научной работы экспедиции были измерения глубины океана на всем пути следования от мыса Колумбия к полюсу. Измерительный прибор состоял из двух деревянных барабанов, длина которых соответствовала ширине саней, съемных деревянных рукояток к ним, 1000 морских саженей (6000 футов) специально изготовленной стальной фортепьянной проволоки диаметром 0,028 дюйма, намотанной на каждый барабан, и лотов, на конце которых находился двустворчатый бронзовый ковш, захлопывающийся при соприкосновении с дном и захватывающий образцы пород. Вес этих приспособлений распределялся следующим образом: каждая тысяча морских саженей проволоки - 12,42 фунта, каждый деревянный барабан - 18 фунтов, каждый лот - 14 фунтов. Весь снаряженный барабан весил 44,42 фунта, а два барабана соответственно 89 фунтов. Третий, запасной, лот доводил общий вес до 103 фунтов [46,7 кг].
Оба измерительных прибора и проволока были, насколько мне известно, самыми легкими приспособлениями подобного рода при данных характеристиках.
На первых этапах нашего марша один измерительный прибор находился у основного отряда, другой у головного. Подходя к полынье, мы производили измерения с края ее, а при отсутствии открытой воды делали прорубь во льду, если он был достаточно тонок. Благодаря небольшому весу аппаратуры двое людей легко управлялись с ней.
Расстояние, которое мы проходили день за днем, определялось счислением, а затем уточнялось полуденными наблюдениями высоты солнца. Наш метод счисления был весьма прост: направление мы определяли по компасу, а для вычисления расстояния брали среднее предположений Бартлетта, Марвина и моих о длине пройденного за день пути [60]. На борту корабля счисление ведется по компасному курсу (для направления) и по лагу (для расстояния). На континентальном льду Гренландии я вел счисление по компасному курсу и одометру. Однако на полярном льду этот прибор было бы совершенно невозможно использовать - на неровной дороге он разлетелся бы вдребезги. Поэтому на полярном льду, вообще говоря, счисление ведется по личным предположениям путешественников о пройденном расстоянии и время от времени проверяется и уточняется астрономическими наблюдениями.
В нашей экспедиции имелось трое столь опытных путешественников по арктическому льду, что они могли очень точно определить проходимое за день расстояние. Это были Бартлетт, Марвин и я. Когда мы сверяли наше счислимое положение путем астрономических наблюдений, оказывалось, что среднее наших предположений удовлетворительно сходится с результатами наблюдений.
Разумеется, счисление, совершенно не проверяемое астрономическими наблюдениями, было бы недостаточно для научных целей. На первых порах нашего похода солнца не было, и мы не могли точно определить свое местонахождение. Позднее, когда мы шли при солнечном свете, мы проводили наблюдения, необходимые для проверки наших предположительных счислений, но не более того. Мне не хотелось, чтобы мои товарищи тратили на это энергию и утомляли глаза.
Фактически астрономические наблюдения производились каждые пять переходов, если только вообще представлялась такая возможность.
Глава 23
НАКОНЕЦ-ТО НА ЛЕД ЗАМЕРЗШЕГО ОКЕАНА
15 февраля Бартлетт покинул "Рузвельт", положив почин финальному санному походу к полюсу - той части всей нашей работы, к которой мы, собственно, и готовились все предшествующие месяцы кропотливого труда. Прошлым летом мы провели судно через забитый почти сплошным льдом пролив между Эта и мысом Шеридан; долгие осенние сумерки охотились, пополняя наши запасы мяса; пережили черные, тоскливые месяцы полярной ночи, подбадривая себя надеждой на то, что добьемся успеха, как только вернется свет и даст нам возможность начать поход по льдам Полярного моря [Северного Ледовитого океана]. Теперь все это было позади. Начинался заключительный этап нашей работы.
В 10 часов утра 22 февраля - день рождения Вашингтона - я наконец сошел с корабля и взял путь на север. Три года назад, лишь на один день позже, я покидал корабль с тою же целью. Теперь со мною шли два молодых эскимоса - Арко и Кудлукту; у нас было двое саней и 16 собак. Погода стояла пасмурная, мел легкий снег, температура была 31° ниже нуля [-35°С].
В 10 часов утра уже можно было идти при свете. Неделю назад, когда Бартлетт покидал корабль, было еще так темно, что ему пришлось воспользоваться фонарем, чтобы идти по следу на север вдоль подошвы припая.
Когда я сошел с корабля, в пути находилось 7 членов экспедиции, 19 эскимосов, 140 собак и 28 саней. Как я уже говорил, шесть передовых подразделений должны были встретиться со мной на мысе Колумбия в последний день февраля. Эти отряды, как и мой собственный, использовали постоянный след к мысу Колумбия, который осенью и зимой поддерживали открытым охотничьи партии и отряды, перевозившие грузы. След этот шел большей частью вдоль берега по подошве припая, лишь время от времени выходя на перешейки полуостровов ради сокращения пути.
В последний день февраля, как только рассвело, Бартлетт и Боруп вышли на север со своими отрядами. Погода стояла ясная, тихая и морозная. После ухода головного отряда я поставил в ряд все оставшиеся сани и осмотрел их, чтобы удостовериться, что на каждых находится стандартный груз и все необходимое снаряжение. Покидая "Рузвельт", я располагал достаточным количеством собак, чтобы отправить на лед 20 упряжек по 7 собак в каждой, но во время пребывания на мысе Колумбия в одной из упряжек разразилась собачья чума, и 6 собак погибли. Таким образом, у меня осталось только 19 упряжек.
Недомогание двух эскимосов внесло дальнейшее расстройство в мои планы. Я рассчитывал организовать бригаду ледорубов в составе Марвина, Макмиллана и доктора Гудсела; она должна была идти впереди основного отряда и расчищать ему путь. Но тут оказалось, что два эскимоса не в состоянии выйти на лед: один отморозил себе пятку, у другого распухло колено. Такое сокращение числа погонщиков означало, что Марвину и Макмиллану придется самим управлять упряжками, и бригада ледорубов сократилась до одного человека - доктора Гудсела. К счастью, это не имело существенного значения. Дорога вначале оказалась не такой уж плохой, как я опасался, и погонщики помогали рубить лед, когда добирались до трудного места.
Утром 1 марта я проснулся еще до рассвета. Вокруг иглу со свистом гулял ветер. Такое явление в самый день нашего старта, после многих дней безветрия, я расценил как невезенье, но, выглянув в смотровое окошечко, увидел, что погода стоит по-прежнему ясная, а звезды сверкают, как алмазы. Ветер дул с востока - впервые за все те годы, что я провел в Арктике. Разумеется, эскимосы приписали это необычное обстоятельство - явление в самом деле из ряда вон выходящее - козням своего заклятого врага Торнарсука, попросту говоря, черта.
После завтрака, с первыми проблесками дневного света, мы выбрались из иглу и огляделись. Ветер дико завывал вокруг восточной оконечности утеса Индепенденс, ледяные поля на севере, так же как и низменная часть суши, прятались в той сероватой дымке, которая, как знает всякий опытный полярник, означает жесточайший ветер. Для экспедиции, не столь хорошо одетой, как наша, такие условия погоды показались бы весьма суровыми, а иные экспедиции вообще сочли бы невозможным путешествовать в такую погоду и вернулись бы в иглу.
Однако я, наученный опытом поездки в Арктику три года назад, заранее распорядился, чтобы во время перехода от корабля к мысу Колумбия и пребывания на мысе все участники экспедиции были в старой зимней одежде, а покидая мыс Колумбия, надели новый комплект, специально сшитый для санного марша. Поэтому мы все были в новой, абсолютно сухой одежде, и ветер был нам нипочем.
Отряды один за другим отделялись от основных сил армии саней и упряжек, выходили по следу Бартлетта на лед и исчезали в дымке на севере. Отъезд происходил бесшумно - леденящий восточный ветер уносил все звуки. Уже через несколько мгновений люди и собаки пропадали из виду, поглощенные дымкой поземки и метущим снегом.
Придав отъезду видимость порядка, я со своим отрядом выехал последним. Предварительно я дал двум больным эскимосам указание спокойно сидеть в иглу на мысе, пользуясь выделенными им припасами, пока первый вспомогательный отряд не вернется на мыс и не доставит их на корабль.
Спустя час после выезда из лагеря мы пересекли ледниковую кромку. Таким образом, вся экспедиция, состоявшая из 24 человек, 19 саней и 133 собак, находилась наконец на льду Полярного моря [Северного Ледовитого океана], примерно на 83-й параллели.
На этот раз мы вышли в путь на восемь дней раньше, чем три года назад, выигрывая шесть календарных дней и два дня пути, поскольку находились примерно на два перехода севернее мыса Хекла - нашего прежнего отправного пункта.
Когда мы вышли из-под прикрытия суши, ветер обрушился на нас со всей силой, но, поскольку он дул не в лицо, а шли мы по проложенному следу, с опущенной головой и полузакрытыми глазами, он не останавливал нас и не причинял нам серьезного беспокойства. Однако я понимал, хоть и старался не задумываться над этим, что ветер неизбежно откроет полыньи на нашем маршруте.
Когда мы сошли с ледниковой кромки на торосистые нагромождения приливной трещины, след стал в высшей степени труднопроходим, в особенности для саней эскимосского типа, несмотря на то что над ним основательно поработали и наши ледорубы, и ледорубы головного отряда, прошедшего перед нами. Новые "сани Пири" благодаря их длине и особой форме легче и с меньшим напряжением скользили по льду. Вырвавшись наконец из этого чудовищного ледового пояса, ширина которого достигала нескольких миль, и оказавшись на старом льду, мы вздохнули с облегчением. Идти по старым ледяным полям было значительно легче. Снег, плотно убитый зимними ветрами, лежал не слишком глубоко, всего лишь на несколько дюймов. Все же поверхность, по которой мы шли, была очень неровная и местами буквально противопоказанная саням, ставшим хрупкими на морозе в 50° [-46°С]. Но я полагал, что, если на первых ста милях пути нам не встретится ничего худшего, у нас не будет серьезных оснований для жалоб.
Чуть подальше - я в это время шел пешком за своим отрядом - нам навстречу попался Киута из отряда Марвина, спешивший обратно на пустых санях. Он поломал свои сани, причем настолько серьезно, что целесообразнее было вернуться на мыс Колумбия за запасными, чем производить починку на месте. Я велел ему не терять ни минуты и непременно нагнать нас на стоянке этой же ночью, и он вскоре исчез в поземке у нас за спиной.
Еще дальше мы встретили Кудлукту: он спешил обратно по той же причине, а еще дальше нескольких членов других отрядов: им пришлось остановиться для починки саней, получивших сильные повреждения на неровном льду.
Наконец мы достигли места первой стоянки Бартлетта в десяти милях пути от края ледниковой кромки. Тут нас ждали два иглу, и я занял один, а отряд Марвина другой. Отрядам Гудсела, Макмиллана и Хенсона предстояло в этот вечер самим построить для себя жилища. Бартлетт и Боруп, находясь в авангарде, строили по иглу на каждой своей стоянке. Я как самый старший в экспедиции занимал один из них, а очередность занятия другого отряды Марвина, Макмиллана, Гудсела и Хенсона определили жеребьевкой на мысе Колумбия, причем первая очередь досталась Марвину. Позднее, когда в авангарде шел только отряд Бартлетта, на стоянках по маршруту похода имелся лишь один иглу.
К тому времени, когда последняя упряжка достигла места первой стоянки, сумерки полярного дня, который теперь длился около двенадцати часов, окончательно угасли. Для саней это был трудный день. Новый тип "саней Пири", благодаря своей форме и большей длине, показал себя наилучшим образом. Хотя двое саней этого типа получили мелкие повреждения, но ни одни из них не вышли из строя. Одни сани старого эскимосского типа были сильно покалечены, а двое других совершенно разбиты.
Как только собаки были накормлены, все разошлись ужинать и отдыхать по своим иглу, предоставив развороченную поверхность льда тьме, завывающему ветру и метели. Лично мне переход дался нелегко - впервые за 16 лет у меня сильно разболелась нога, которую я сломал в Гренландии в 1891 году.
Не успели мы закрыть дверь нашего иглу снежным блоком, как к нам прибежал один эскимос из отряда Хенсона. Синий от страха, он сказал, что не иначе как Торнарсук находится в лагере, потому что они никак не могут поджечь спирт в их новой печке. Я очень удивился: все печки были испытаны на борту судна и работали отлично, но все же вылез наружу и прошел в иглу Хенсона. Оказалось, он извел целый коробок спичек, безуспешно пытаясь разжечь печку. Печки у нас были совершенно нового устройства, без фитилей, и я с первого взгляда понял, в чем дело. Мороз стоял такой, что спирт не испарялся и не воспламенялся непосредственно от спички, как бывает при более высокой температуре. Клочок зажженной бумаги, брошенный в печку, мгновенно разрешил вопрос, и инцидент был исчерпан. Выход из строя хотя бы одной спиртовой печки серьезно подорвал бы наши шансы на успех, поскольку люди не смогли бы готовить чай, абсолютно необходимый при работе в условиях низких температур.
Киута, эскимос, возвращавшийся на сушу со сломанными санями, в ту же ночь вернулся в лагерь, однако Кудлукту не появился. Таким образом в первый же день перехода по полярному льду из состава экспедиции выбыл один человек.
Глава 24
ПЕРВАЯ ОТКРЫТАЯ ВОДА
С первым серьезным препятствием в санном походе мы столкнулись уже на второй день после выхода с суши. День был облачный, восточный ветер не ослабевал. Я снова сознательно следовал за своим отрядом, желая убедиться, что все идет как надо, все предусмотрено. Дорога была такая же, как накануне, неровная и тяжелая для людей, собак и саней.
Когда мы проделали примерно три четверти дневного перехода, впереди над северным горизонтом показалась темная зловещая туча - предвестник открытой воды. Вблизи полыней всегда наблюдается туман. С поверхности воды происходит интенсивное испарение, пары в холодном воздухе конденсируются и образуют настолько густой туман, что временами он выглядит черным, как дым степного пожара.
Мои опасения оправдались: прямо впереди нас на снегу обозначились черные точки - вспомогательные отряды, задержанные полыньей. Подойдя поближе, я увидел полосу открытой воды примерно в четверть мили шириной, образовавшуюся уже после того, как тут прошел отряд капитана. Ветер оказывал свое действие.
Я распорядился разбить лагерь (ничего другого не оставалось делать). Пока строились иглу, Марвин и Макмиллан измерили с края полыньи глубину моря, которая оказалась равной 96 морским саженям.
Дойдя до этой полыньи, мы побили английский рекорд капитана Маркема, достигшего 83°20' севернее мыса Джозеф-Генри 12 мая 1876 года.
Наутро перед рассветом мы услышали скрежет льда и поняли, что полынья закрывается. Постучав топором по ледяному полу иглу, я дал знак всем остальным отрядам живо подниматься и завтракать. Утро снова выдалось ясное, если не считать поземки, однако ветер дул не ослабевая.
С первыми проблесками дня мы уже поспешно пересекали полынью по наслоениям молодого льда, который двигался, взламывался и нагромождался по ее краям. Вообразите себе, что вы пересекаете реку по ряду гигантских черепиц в один, два или три фута толщиной, которые постоянно зыблются и смещаются, и вы получите представление о той ненадежной поверхности, по которой мы переходили полынью. Подобный переход весьма опасен: в любую минуту и сани, и упряжка, и погонщик могут очутиться в ледяной воде. Следа Бартлетта на другой стороне полыньи мы не обнаружили. Это означало, что след разорвался и ушел в сторону в результате бокового (то есть на запад или на восток) смещения ледяных берегов полыньи.
Часа через два пути мы оказались в развилке между двумя новыми полыньями, преградившими нам путь. Молодой, недавно образовавшийся лед на западной полынье, хотя и слишком тонкий, чтобы удержать сани, был все же достаточно крепок, чтобы выдержать вес человека, и я послал Киута на запад отыскивать след капитана. Тем временем остальные эскимосы устроили из снежных блоков укрытие и принялись за мелкий ремонт саней.
Вернувшись через полчаса, Киута сигнализировал нам, что ему удалось отыскать след Бартлетта. Вскоре после возвращения Киута берега западной полыньи сомкнулись, смяв ненадежный молодой лед, по которому он прошел. Мы поспешно переправились на другую сторону и вновь вышли на след, оказавшийся в полутора милях к западу. По ведущим на юг следам людей и собак мы увидели, что Боруп в соответствии с выработанной программой уже прошел здесь на обратном пути к мысу Колумбия. Он, по-видимому, пересек полынью и искал теперь наш след на южной стороне.
Как только шедший за мной Марвин нагнал меня, я велел Киута сбросить с саней груз и отослал его вместе с Марвином обратно на мыс Колумбия. Сделал я это по двум соображениям.
Во-первых, в случае возникновения каких-нибудь осложнений в пути новичку Борупу могла понадобиться помощь более опытного человека, а во-вторых, от сильной тряски многие наши жестянки со спиртом и керосином дали течь, и нам нужно было пополнить запас топлива с учетом будущих потерь. Остановка заняла всего несколько минут и не задержала основного отряда, и вскоре Марвин со своим смуглым товарищем исчезли из виду.
К вечеру, еще не стемнело, мы дошли до третьего лагеря капитана. Весь день нам сопутствовал ветер, и по водяным облакам вокруг мы знали, что нас со всех сторон окружают полыньи. К счастью, ни одна не пересекала нашего пути, и дорога в общем и целом была такая же, как накануне.
В этот день над вершинами высоких гор, которые еще были видны на юге, мы увидели пылающее лезвие желтого света, тянувшееся к зениту, - другими словами, после почти пятимесячной ночи мы снова почти могли видеть солнце, проплывавшее под самой кромкой южного горизонта. Еще день-два - и оно осветит нас прямыми лучами. Чувства, которые полярный путешественник испытывает к возвращающемуся светилу в конце зимней ночи, трудно передать в словах тому, кто привык видеть солнце каждое утро.
На следующий день, 4 марта, погода изменилась. Небо затянулось тучами, ветер за ночь повернул на 180° и дул теперь с запада, порывами налетал легкий снег, термометр показывал всего лишь 9° ниже нуля [-13°С]. После 50-градусных морозов нам прямо-таки казалось, что наступила жара. Полыней стало еще больше - их присутствие выдавали тяжелые черные тучи. Милях в двух к востоку зияла полынья, тянувшаяся на север строго параллельно нашему маршруту и потому не внушавшая нам опасений. Однако широкая и зловещая черная полоса, простиравшаяся с запада на восток поперек нашего маршрута, сильно меня озаботила. Лед явно смещался по всем направлениям, а резкое потепление и снег, пришедшие с западным ветром, говорили о массе открытой воды на западе.
Перспективы были не из приятных, зато как бы в виде компенсации дорога оказалась не особенно трудной. Удивительно было то, что до сих пор ни одна полынья не перерезала след Бартлетта. Поэтому мы быстро продвигались вперед и, хотя переход, несомненно, был длиннее, чем предыдущий, вовремя добрались до построенного капитаном иглу.
Здесь я нашел от него записку, доставленную, очевидно, одним из погонщиков; капитан сообщал, что разбил лагерь на расстоянии мили к северу, остановленный полыньей. Разрешилась загадка черной зловещей полосы, которую я часами наблюдал на северном горизонте и которая, увеличиваясь по мере нашего приближения, теперь словно нависала у нас над головой.
Мы пошли вперед и вскоре достигли стоянки капитана. Тут моим глазам открылось безрадостное зрелище, столь знакомое мне по экспедиции 1905-1906 годов, - белоснежное пространство льда прорезала река иссиня-черной воды, извергавшая густые облака пара, который мрачным пологом нависал над головой, временами понижаясь и закрывая противоположный берег этого зложелательного Стикса.
Полынья открылась в тяжелых ледяных полях. Если учесть, что толщина таких полей порою достигает 100 футов, а вес почти невообразимой величины, то приходится признать, что силу, которая образовала в них такую реку, можно сравнить с силами, воздвигшими горы на материках и прорывшими каналы на суше.
Бартлетт рассказал, что прошлой ночью, находясь в лагере на расстоянии мили к югу, где я нашел его записку, он проснулся от шума, которым сопровождалось вскрытие этой огромной полыньи. Теперь полоса открытой воды достигала около четверти мили в ширину и простиралась на запад и на восток, насколько хватал глаз, если даже мы взбирались на самые высокие ледяные пики в окрестностях лагеря.
Милях в трех к востоку, судя по нависавшему там пару, полынья, последние два дня тянувшаяся с севера на юг параллельно нашему курсу, пересекалась с полыньей, перед которой мы остановились.