Пирсон Эллисон. И как ей это удается?

 
   06.07
   Решив, что меня пора выручать, Ричард заходит в комнату Бена. Наш сын, как новорожденный щенок, растянулся на животе.
   Разговариваем шепотом.
   — Говорил же — не надо покупать «вольво».
   — Какая-то шпана залезла в машину, а я виновата?
   — Никто тебя не винит, но «вольво» в нашем районе — это провокация.
   — Да ладно тебе, Рич, демагогию разводить. Не отнимай хлеб у бедных политиков.
   Он смеется.
   — А кто как-то сказал, что преступление — это справедливое наказание для несправедливого общества?
   — Ничего подобного я не говорила. Когда это было?
   — Незадолго до приобретения своего первого «гольфа» с откидным верхом, миссис Энгельс.
   Моя очередь смеяться. Воодушевленный, Рич зарывается носом мне в волосы, его ладонь невзначай скользит по блузке, и мы уже почти на пушистом коврике на полу перед кроваткой. Ага! Бен переворачивается на кушетке, садится и смотрит на нас. В глазах очевидный укор: «Как посмели?!» (Я уже говорила, что нет больших противников секса, чем дети? Им бы ностальгию испытывать по тому действу, что их сочинило, так нет же: почуяв угрозу появления соперника, ребенок поднимает такую тревогу, как будто кнопка сирены соединена с застежкой материнского лифчика.)
   Рич подхватывает сына и несет вниз кормить.
   Я пытаюсь уснуть еще раз, но сон гонят мысли о переменах в нас с Ричардом. Мы познакомились пятнадцать лет назад, еще в университете. Я пикетировала Барклайз-банк, а Рич открывал там счет. Помню, я что-то прокричала насчет Южной Африки (что-то типа: «Как вы можете вкладывать деньги в насилие?»), Рич подошел к борцам за справедливость, и я вручила ему листовку, которую он послушно изучил.
   — Вот это да. Не знал, что все так плохо, — прокомментировал он прежде, чем пригласить меня на кофе.
   Ричард Шетток был самым шикарным из всех моих знакомых мужчин. Говорил он так, будто сидел за одной партой с принцем Чарльзом. Воспринимавшая в штыки питомцев частных школ, снобов с мыльным пузырем вместо сердца, я совершенно растерялась, обнаружив, что этот конкретный сноб способен на глубокие чувства. В отличие от моих друзей-идеалистов, Рич не хотел спасти мир; он просто делал мир лучше уже тем, что жил в нем.
   Мы оказались в постели шесть дней спустя, в его студенческой комнате под стеклянным сводом, сквозь который лило свои лучи солнце. Отцепив от моей футболки значок «Велосипедисты против атомной бомбы», Рич с торжественным видом заявил:
   — Я уверен, Кейт, что русские могут спать спокойно теперь, когда ты с блеском сдала экзамен по велосипедизму.
   Кажется, я впервые в жизни смеялась над собой. С непривычки смех был чуточку скрипуч, как долго бездействовавшая пружина. «Шоколадный смех, — сказал тогда Ричард. — Горько-сладкий и просится в рот».
   До сих пор люблю этот свой смех. Он отзвук времени, когда мы еще были «мы».
   Я помню, как восторгалась телом Ричарда, но еще ярче память о фантастической гармонии, с которой наши тела отзывались друг на друга. Если днем мы колесили по окрестностям с криками «Ура!» на каждом мало-мальски заметном спуске, то ночами исследовали совсем другие ландшафты.
   Когда мы с Ричем стали спать вместе — именно спать, а не проводить время в постели, — то ложились в центре кровати, так близко, что наше дыхание смешивалось, моя грудь расплющивалась о его грудную клетку, а ноги — для меня до сих пор загадка, каким образом, — полностью исчезали под ногами Рича, будто это и не ноги вовсе, а русалочий хвост. Сейчас, вспоминая, как мы спали в те дни, я представляю себе морского конька.
   Со временем мы стали спать спина к спине, и началось наше разобщение где-то в конце восьмидесятых, с покупкой первой нормальной кровати. Ну а чуть позже, после рождения Эмили, завязалась война за сон, и кровать из ложа, куда мы ныряли, превратилась в лежанку, на которую падали от усталости. Если прежде мы включали и выключали сон с той же легкостью, с которой сливались в единое целое, то теперь каждый ревностно охранял свою территорию отдыха. Собственное тело поражало меня бунтом против любой мелочи, грозившей лишить его оставшихся крупиц сна. Случайного тычка коленом или локтем было достаточно для разгорания в постели пограничного конфликта. Помню, тогда я начала замечать, какие нелепые громкие звуки издает во сне Рич. Арр-ФЬЮ, — храпел он. Арр-ФЬЮ!
   Студентами мы объездили на поезде всю Европу и однажды в Мюнхене остановились на ночь в маленьком отеле, где чуть не померли со смеху на постели, которая и вызвала истерику. На первый взгляд двуспальная, она была слеплена из двух матрацев, разделенных тоненькой планкой, отчего встреча в центре виделась проблематичной. Истинно тевтонский вариант. «Чур, ты ГДР, а я — ФРГ», — говорила я, пока мы чинно лежали каждый на своей половине. Мы хохотали до упаду, но со временем меня стала посещать мысль, что мюнхенская версия супружеского ложа, пожалуй, ближе всех к истине: практичная, бесстрастная, удерживающая на расстоянии тех, кого соединили небеса.
 
   07.41
   Завтракал Бен, как положено, в слюнявчике, но и перемазан, как положено, с ног до головы. Пола с немалым трудом отрывает его от мамочки, когда к дому подкатывает «Пегас», чтобы отвезти меня на работу.
   — Ну-ну, не плачь, маленький, не надо, — успеваю я еще услышать нянькины уговоры, и дверь за мной захлопывается.
   По дороге пытаюсь проглядеть «Файнэншиал тайме» на предмет последних данных для своей презентации. Сосредоточиться нереально: Уинстон врубил джазовую вариацию чего-то очень знакомого, но в этом исполнении трудноузнаваемого. «Тот, кто будет меня беречь?» Пианист будто бы раскокал мелодию на тысячу кусочков и забавляется, горстями бросая в воздух — куда упадут, интересно? Сопровождением, похоже, служит шелест игральных карт в руке фокусника. Уинстон подмурлыкивает мотивчику, время от времени легким повизгиванием салютуя особо выдающемуся музыкальному фортелю. Нахальная беззаботность таксиста сегодня особенно обидна. Как бы ему рот заткнуть?
   — Нельзя ли объехать Нью-Норт с его бесконечными светофорами, Уинстон? Быстрее выйдет.
   Он отвечает, только когда последний аккорд бьет по ушам:
   — Знаете, леди, в тех краях, где я вырос, говорят: поспешишь — людей насмешишь.
   — Кейт. Мое имя Кейт.
   — Я знаю, как вас зовут, — сообщает Уинстон. — По-моему, торопиться — только время на ветер бросать. Смотрите, чересчур разгонитесь — мимо собственного гнезда промахнетесь.
   В моем ответном смехе сарказма больше обычного.
   — Хм. Боюсь, как у таксиста перспективы у вас не самые обнадеживающие.
   Вместо того чтобы парировать шпильку, он бросает на меня долгий взгляд в зеркальце и тянет задумчиво:
   — Думаете, я вам завидую? Вы сами себе не завидуете.
   Это уж слишком.
   — Вот что, я вам не за сеансы психотерапии плачу, а за то, чтобы попасть в Бродгейт, причем побыстрее. Похоже, задача вам не по зубам. Пожалуйста, остановите машину, я выйду. Пешком быстрее доберусь.
   Протягиваю Уинстону двадцатку, жду сдачи. Шаря в кармане в поисках мелочи, он напевает:

 
Когда-нибудь придет, как сон,
Тот самый, с кем я жажду встреч,
Надеюсь, будет он
Меня беречь.
 

   08.33
   Из лифта выстреливаю прямиком в Селию Хармсуорт. Та злорадно ухмыляется:
   — Чем-то пиджак испачкали, дорогая?
   — Нет. Он только что из химчистки. — Невольно скашиваю глаза — на плече эполетом желтеет банановая каша Бена. Господи, в чем я перед тобой провинилась?
   — Поражаюсь я вам, Катарина. Как вы только умудряетесь справляться с работой? — воркует Селия, не в силах скрыть восторг при виде лишнего доказательства обратного.
   (Селия — одна из тех старых дев, которые чувствовали себя богинями в мире мужчин до тех пор, пока свистушки вроде меня не лишили их монополии.)
   — Ох и тяжело, должно быть, вам приходится, со всеми этими детенышами, — не унимается она. — Я как-то зашла к Робину — вас не было, вы тогда отпуск взяли на время… школьных каникул, верно? — и говорю ему: «Не могу себе представить, как ей удается работать?»
   — Их двое.
   — Кого, простите?
   — Этих детенышей. У меня их двое. Ровным счетом на одного меньше, чем у Робина.
   Разворачиваюсь и шагаю прочь. В кабинете стаскиваю пиджак, сую в нижний ящик стола. За окном опять невообразимый гам. Голубиная парочка решила съехаться, не иначе. Самец сидит на карнизе с прутиком в клюве, вид у него глуповатый. Рич строит точно такую физиономию, когда я притаскиваю домой комплект деревяшек и креплений для самостоятельной сборки книжного шкафа. Голубка, зря времени не теряя, складывает веточки в конструкцию величиной с глубокую тарелку и той же формы. Здорово. Любовное гнездышко творят, в прямом смысле.
   — Гай, ты звонил в муниципалитет? Сокольничий когда-нибудь появится? Чертовы голуби намылились плодиться и размножаться у меня под носом.
   Достаю из сумки зеркальце, проверяю шею на предмет укусов Бена — все чисто — и уверенной поступью шагаю докладывать Робину Купер-Кларку и старшим менеджерам о проделанной в Нью-Джерси работе. Полный успех. Глаза всех присутствующих, в особенности стервеца Криса Бюнса, прикованы ко мне. Молодчина, Кейт, добилась-таки уважения: ведешь себя по-мужски, о детях не упоминаешь, и твоя тактика определенно работает.
   С демонстрацией слайдов покончено, я перехожу к накладным расходам, когда мне в голову приходит мысль, что в этом зале я одна без члена. Нашла время, Кейт. В обществе семнадцати мужиков больше ни о чем не думается, кроме как о членах? Кстати, о мужиках… Что это они сегодня на меня пялятся, будто в первый раз увиде… Опускаю взгляд. Под белой прозрачной блузкой, выуженной из шкафа в кромешной тьме в полпятого утра, на мне красный лифчик из рождественского комплекта «Провокатор». Памела Андерсон отдыхает.
 
   11.37
   Сижу на унитазе, прижавшись пылающей щекой к прохладной стене. Отделанная плиткой под черный мрамор в золотых звездах, стена похожа на карту Вселенной: кажется, что меня выбросило на космические задворки, где я с удовольствием и осталась бы. Нырнуть бы в черную дыру столетий на …дцать, пока не поблекнет память о публичном унижении. Прежде в тяжкие минуты я пряталась в туалете с сигаретой. Поскольку курить бросила, остается только петь: «Смотри, я — женщина!»
   Песенка Хелен Редди, знакомая со школы. Мне льстила фамилия певицы и ее непоколебимая уверенность в том, что женщинам по силам любые трудности. В колледже, собираясь на свидание, мы с Деброй крутили эту песню безостановочно и гонялись за заводным роботом (которого подруга, когда игрушка сломалась, обозвала «тормозным» роботом — «в честь наших никчемных кавалеров»).

 
Умна я?
Да, умна.
Умна,
Но зависть брось:
Страданий чашу мне до дна
Испить пришлось…
Теперь меня ты не согнешь,
Сильней меня ты не найдешь,
Смотри, я — же-ен-щи-и-на!
 

   Верю ли я в равенство полов? Не знаю. Когда-то верила, со всей страстью юности, знающей все на свете, — следовательно, не знающей ничего. Идея, конечно, хороша. Благородна. Бесспорно, справедлива. Но как, черт возьми, реально воплотить ее в жизнь? Можно достойно оплачивать наш труд, можно узаконить декретные отпуска, но пока не выведут новый вид мужчин, способных заметить отсутствие в доме туалетной бумаги, идея обречена на провал. Головоломка семейной жизни складывается только в женских мозгах. Так уж случилось, и ничего с этим не поделать.
   Недавно моя подруга Филиппа рассказала, как они с мужем составляли завещание. Фил настаивала на особом пункте: в случае ее смерти супруг обязуется подстригать детям ногти. Марк решил, что это шутка. Фил и не думала шутить.
   В конце прошлого года, вернувшись из Бостона, я столкнулась с Ричардом в прихожей. Он собрался вести детей к кому-то в гости. У Эмили волосы стояли торчком, на щеке багровел незаживший сабельный шрам — след от сосиски с кетчупом, как выяснилось. Сложенный пополам Бен задыхался в чем-то мне неизвестном, куцем, абрикосовом в горошек, при ближайшем рассмотрении оказавшемся одежкой с куклы Эмили.
   Я сказала, что в таком виде удобно побираться по метро, на что Ричард посоветовал или не критиковать его усилия, или делать все самой.
   Буду критиковать. Значит, буду делать все сама.

   От кого: Кейт Редди
   Кому: Кэнди Стрэттон
   Денек удался на славу. Только что по ошибке выставила грудь на обозрение главе отдела инвестиций и стае менеджеров. Крис Бюнс еле дождался конца совещания. «Ты у нас профи, Кейт. Все на месте, включая… голову». Захохотал как психопат и добавил что-то насчет «свободного местечка на своем сайте». ЧТО ЗА САЙТ??
   А Эбелхаммер пригласил на sex-рандеву в Нью-Йорк. У мужиков одно на уме. Почему???

   От кого: Кэнди Стрэттон
   Кому: Кейт Редди
   Не переживай куколка. У тебя отпадные сиськи. Завидовать члену — вчерашний день. Долой их гордость! Да здравствует наша! Бюнс — дерьмо и сайт у него как пить дать дважды дерьмо.
   Смотри не сглупи не отказывай Молотку. Классный похоже парень. Не строй из себя англичанку. Ненавижу.

   13.11
   Деловой ланч с Робином и новым клиентом, Джереми Браунингом. Расположенный в пентхаусе здания напротив Королевской биржи, ресторан «Тартюф» погружен в покой, которого за стенами монастырей можно добиться только немалыми деньгами. «Молчание — золото» — приходит на ум от здешней тишины. Низкие кресла бесшумно принимают тебя в свои мягкие кожаные объятия. Официанты вытекают из ниоткуда и испаряются как по волшебству. Меню, правда, не по мне: сплошь мясо для мужских челюстей, и никакого снисхождения к дамским вкусам. Спрашиваю у официанта, нет ли салатика.
   — Mais oui, madam^[23]. — И предлагает «gesiers» как-то там.
   Киваю не слишком уверенно и слышу покашливание Робина.
   — Жареные горлышки, если не ошибаюсь. Как можно впихнуть в глотку чью-то глотку? Прошу принести салат.
   — А горлышки, пожалуйста, выложите.
   На губах Робина гуляет призрак улыбки; официанту не до смеха. Свежая кровь здесь в ходу вместо валюты.
   — Из уорчестерских Редди? — интересуется Джереми, пока Робин изучает карту вин.
   Нашему клиенту за пятьдесят, но он в хорошей форме и знает это. Завидный загар, накачанные бицепсы — успешность сочится изо всех пор.
   — Не думаю. Мы с севера.
   — Бордерз?^[24]
   — Скорее Дербишир и Йоркшир. Везде понемножку.
   — Ясно.
   Убедившись, что я не стою знакомства и наверняка не знакома ни с кем, стоящим знакомства, новый клиент со спокойной совестью исключает меня из беседы. За последнее десятилетие наша страна превратилась в бесклассовое государство, вот только новость эта не успела дойти до правящих верхов. Для типов вроде Джереми граница Англии по-прежнему проходит сразу за Гайд-парком. Есть еще Шотландия, куда в августе ездят убивать птичек и прочую живность. Северные графства — немалые пространства между трассой «Юг-Запад-1» и Эдинбургом, которые предпочтительно преодолевать на самолете, в крайнем случае ночью, в спальном вагоне скорого поезда, — чужеземье для таких, как он. Пращуры Джереми Браунинга завоевывали Индию, зато нога потомков не ступала дальше соседнего Уигана.
   Робин никогда не стал бы — не смог бы — обращаться со мной так, как Джереми, но Робин два десятка лет живет бок о бок с Джилл, для которой снобы — отличный объект шуток, в отличие от женщин в бизнесе. Признаться, я обожаю наблюдать за своим шефом в ситуациях вроде сегодняшней. Дружелюбный, контактный, он легко заткнул бы в интеллекте за пояс любого из клиентов, и тем не менее с подачи Робина каждый из них чувствует себя капитаном команды-лидера. Заметив, что по сценарию Джереми я остаюсь на скамье запасных, Робин корректно, но твердо включает меня в разговор:
   — Кейт как раз и будет заведовать вашим порт-фолио, Джереми. С любыми вопросами можете обращаться к ней. Ей все по силам объяснить, даже таинственные действия Федерального резервного банка.
   А через несколько минут, пока клиент набивает рот голубятиной, замечает:
   — Вам, должно быть, приятно будет услышать, Джереми, что пакеты ценных бумаг в ведении Кейт принесли нам наибольший доход за последние полгода, хотя рынок акций переживал не лучшие времена, верно, Кейт?
   Я благодарна Робину безмерно, но он напрасно старается. Среди противоположного пола есть экземпляры, которые предпочтут любого мужчину, даже идиота, самой умной женщине. Джереми Браунинг определенно из их числа. Смешно наблюдать за его попытками определить мне подходящее место: я ему не жена и упаси боже не мать, не одноклассница его сестры и уж никак, черт возьми, не кандидатка в любовницы. Так что же эта девица тут делает, задается он вопросом, перемалывая голубиные косточки. Зачем она нужна?
   Вот уж десять лет, как я с этим сталкиваюсь, а все никак до конца не пойму. Что это? Страх перед неизвестным? Очень может быть. В семь лет Джереми отправили в элитную школу для мальчиков, после школы — в один из последних мужских колледжей; супруга Аннабель занята исключительно воспитанием его наследников, и любой другой ход событий видится ему нарушением нормы, чуть ли не преступлением.
   Джереми похлопывает меня по плечу:
   — Прошу прощения. Если не возражаете, я бы забрал свой бокал.
   Я и не заметила, что машинально двигаю его бокал к центру стола, чтобы никто ненароком не опрокинул, — рефлекс, выработанный трапезами с Эмили и Беном.
   — Ой! Простите. Это я по привычке. Дети вечно что-нибудь уронят.
   — О, у вас есть дети.
   — Двое.
   — На этом, надеюсь, остановитесь.
   Иными словами — хватит рожать, я тебе плачу не для того, чтобы ты плодила чьих-то отпрысков. Жуть как хочется вернуть комплимент хорошим пинком под столом, лишив его самого возможности размножаться. К сожалению, пункт «яйца всмятку» в отчете о работе с клиентом смотрится непрофессионально.
   — Естественно, Джереми… — говорю ровно, прокашляв прилипший к гортани листок салата, — вами я буду заниматься в первую очередь.
 
   03.44
   Оставила спящих детей одних дома, а сама смылась в «ЭМФ». Работы по горло. Откладывать некуда. Я ведь ненадолго, минут на двадцать, от силы сорок. Дети и не заметят.
   Офис пуст и нем, если не считать механических вздохов и стонов — по ночам техника тоже занимается любовью. Когда меня никто не отвлекает, я сама работаю как машина; цифры так и мечутся муравьями по экрану, маршируют взвод за взводом. Квартальный отчет готов. Сохраняю файл, отправляю монитор спать и выскальзываю из здания. Над Сити встает послеядерный рассвет: хлесткий теплый ветер, вихри сора на тротуаре, небо цвета сковородки. Замечаю на горизонте мутный желтый огонек такси, пытаюсь остановить. Таксист мой жест игнорирует. Еще одно такси свистит мимо. Я в отчаянии. Приближается третье. Выскакиваю на дорогу, раскидываю руки. Водитель выворачивает руль, плоская рябая рожа на миг мелькает передо мной, через стекло несется: «Куда прешь, корова?!»
   Сижу прямо на бордюре, глотая слезы бессилия и жалости к себе, когда издалека доносится вой пожарной сирены. Пожарники согласны подвезти. От благодарности я забываю назвать свой адрес, но мы мчимся по знакомым улицам, пока не сворачиваем на мою. Дом уже рядом, и я вижу собравшуюся перед ним толпу.
   Из окна детской валит дым. Комната Эмили!
   — Мисс, сюда нельзя. Отойдите. Мы справимся, — басит кто-то над ухом.
   Я бьюсь в дверь, зову детей, но ничего не слышу за воем сирены. Не слышу даже собственный вой. Выключите! Кто-нибудь, выключите проклятую…
   — Кейт! Кейт, проснись! Все в порядке, дорогая, все хорошо.
   — Что?
   — Все в порядке. Это всего лишь плохой сон. Сажусь на кровати. Мокрая от пота ночная рубашка липнет к телу. Сердце бьется в ребра, как птица в силках.
   — Я бросила детей, Рич. В доме пожар!
   — Тебе приснился кошмар. Все в порядке, правда.
   — Нет! Я оставила их одних в доме. Бросила и ушла на работу. Я их бросила!
   — Нет, дорогая, ты их не бросала. Послушай, это Бен плачет. Слышишь?
   Сверху несется вой пожарной сирены — безутешный плач малыша, у которого режутся зубки.

7
Воскресенье

   День отдыха, иначе известный как день беспрерывного физического труда на благо домашнего хозяйства. Первым делом берусь за холодильник, одну за другой вынимаю из морозилки все упаковки просроченных готовых блюд — «пищи Редди», как острит моя дорогая родня Шерил. Смываю подозрительного вида водоросли, бахромой окаймляющие стеклянные полки. Избавляюсь от ошметка пармезана с запахом дома престарелых, от куриных бедрышек инкубаторских цыплят — эта отрава, которой Пола пичкает моих детей, отправляется на самое дно мусорного ведра, от греха подальше. Сколько раз ей повторять — мои малыши должны есть все натуральное.
   Три загрузки стиральной машины. Хуанита, по причине хронически больной спины (три с половиной года мучается), от стирки отстранена, а няня к одежде взрослых принципиально не прикасается. Впрочем, время от времени Пола нарушает собственное табу и все же бросает в машину какой-нибудь из моих свитеров со значком на этикетке «только сухая чистка». (Каждый раз я подумываю о выговоре и каждый раз трушу, предпочитая занести в «Долгий ящик жалоб на Полу».)
   Сегодня на воскресный дружеский ужин к нам приглашены Кирсти и Саймон. Очень важно время от времени встречаться с друзьями, напоминать себе, что в жизни есть кое-что еще, кроме работы, — плести, так сказать, кружево светской жизни и все такое прочее. Да и детям нужно увидеть мамочку в приятных домашних заботах, чтобы было из чего лепить яркие детские воспоминания. Боюсь, как бы у моих детей не осталась в памяти тетка в черном, с порога раздающая указания.
   У меня абсолютно все под контролем. Кулинарная книга, как Библия, открыта на вытертом до блеска аналое; необходимые продукты тут же, на столе, в радующем глаз количестве. Своей очереди ждет нарядная бутылочка оливкового масла с шелковой лентой вокруг горла. На мне очаровательный фартучек с веселеньким цветочным рисунком — пародия на рекламную домохозяйку пятидесятых и в то же время грозное напоминание о домашнем рабстве женщин вроде моей мамы. К счастью, оставшемся в прошлом. Наверное. Я заранее обдумала и удобный наряд «хозяйки воскресного дружеского ужина», в который мигом переоденусь за пару минут до прихода гостей: джинсы «Эрл» и розовый кашемировый пуловер от Донны Каран. Итак, начнем. Пытаюсь отмерить требуемое по рецепту количество пряностей, лука-порея и сыра для домашнего пирога, да только Бен упорно карабкается ко мне на колени, как кошка цепляясь за ноги нестрижеными ногтями. А стоит мне его снять — опять включается пожарная сирена.
   Некоторые хозяйки собственноручно делают тесто для пирога. На мой взгляд, это все равно что экспериментировать в спальне с наручниками: рвение и техника, конечно, достойны восхищения, но лезть в это самой? Увольте. Вынув тесто из упаковки, смазываю один лист растопленным маслом.
   Сверху кладу второй. Работка — одно удовольствие. Заходит Эмили; нижняя губа выпячена и подозрительно дрожит.
   — Где Пола?
   — Сегодня воскресенье. По воскресеньям Пола не приходит, солнышко. Зато Эмили с мамой испекут замечательное печенье.
   — Не хочу спекать печенье. Хочу Полу.
   Когда я услышала это впервые, мне будто спицу в сердце вогнали. С тех пор фраза звучала не раз, но боль слабее не стала.
   — Эм, маме вправду очень нужна твоя помощь. Тебе понравится, вот увидишь.
   Взгляд больших серых глаз задумчив — дочь оценивает мать в роли своей матери.
   — А папа сказал, я могу посмотреть видик.
   — Ладно, посмотри видик, но обещай к приходу тети Кирсти и дяди Саймона надеть свое голубенькое платье.
 
   11.47
   У тебя все под контролем, Кейт, все идет по плану. Снова консультируюсь с рецептом. «Из лимонного сока и тертого сыра приготовьте холодный соус бешамель». Это еще что за птица такая — бешамель?
   Переворачиваю страницу. «Рецепт соуса бешамель см. на стр. 74». Отлично. Начались фокусы. Звонит мобильник.
   — Я не вовремя, Кейт? — гудит в трубку Род Тэск.
   — Нет, почему, все нормально. Ой! Бен, прекрати. Извини, Род. Слушаю.
   — Я рассылаю факсом детали завтрашнего совещания, Кэти. От тебя требуется общий обзор инвестиционных фондов, ассигнований, стратегических перспектив. Словом, как обычно. В пятницу Гай тебе дифирамбы пел, говорит, отменно справилась, учитывая обстоятельства.
   — Какие обстоятельства?
   — Ну-у… знаешь ведь мужской треп за карри.
   Нет. Не знаю. А хотелось бы. Непременно разбавила бы в пятницу мужскую компанию за индийской кухней, чтобы в нужный момент заткнуть глотку змеенышу Гаю. Да вот беда — домой бежать надо, «Гарри Поттера» Эмили перед сном читать.
   Из духовки зловеще потянуло паленым.
   — Не беспокойся, Род, у меня все под контролем. До завтра.
   Открываю духовку, убеждаюсь, что запах не обманул: от теста остались одни головешки. Не надо паники. Думай, Кейт, думай.
   Лечу к двери, на ходу ору Ричарду:
   — Переодень Бена и прибери на кухне, ладно?
 
   12.31
   Возвращаюсь из супермаркета. Бен переодет, но по кухне будто вражеское воинство прошлось.
   — Ричард, я, кажется, просила прибраться?