Страница:
— Итак, пять золотых правил «ЭМФ» гласят:
1) Взаимовыручка!
2) Абсолютная честность с коллегами!
3) Стремление к наилучшим результатам!
4) Забота о клиентах!
5) Настрой на успех!
Дейв мужественно сдерживает ухмылку. Хороший мальчик. Я скашиваю глаза на часы. Ничего себе! Пора двигать.
— Ну а теперь, если больше вопросов нет… Черт. Вторая стажерка тянет руку. Хорошо хоть на парней можно положиться: эти вопросов никогда не задают. Ни за что не зададут, даже если ни черта не знают, как нынешняя четверка, и уж конечно не на презентации, где задать вопрос — значит признать, что кое-что в этом мире выше твоего разумения.
— Прошу прощения, — осторожно начинает юная шриланкийка, словно извиняясь за совершенную ошибку. — Я знаю, что в «ЭМФ»… м-м… словом, не могли бы вы, мисс Редди, поделиться своими ощущениями как женщина — как вам работается в этой сфере?
— Что ж… Мисс?..
— Момо Гьюмратни.
— Ну что вам сказать, Момо. Во-первых, среди шестидесяти менеджеров по фондам женщин только три. «ЭМФ» придерживается политики равных возможностей, и политика эта будет работать до тех пор, пока к нам приходят такие стажеры, как вы. Во-вторых, мне известно, что японцы уже работают над камерой, где можно будет выращивать младенцев вне материнского лона. К тому моменту, когда вы решитесь завести детей, камера будет усовершенствована, и нам, таким образом, выпадет честь заполучить первого искусственного младенца. Уверяю вас, мисс Гьюмратни, весь штат «Эдвин Морган Форстер» будет праздновать это событие.
На мой взгляд, достаточно, чтобы остановить поток вопросов. Ан нет — Момо, оказывается, не так пуглива. Оливковые щеки чуть темнеют от румянца, но она вновь тянет руку и подает голос в тот момент, когда сама я тянусь за сумочкой в попытке поставить точку на встрече.
— Прошу прощения, мисс Редди. А можно узнать, если ли дети у вас?
Нет, нельзя.
— Да. Когда я в последний раз пересчитывала, было двое. И позвольте совет, мисс Гьюмратни: не стоит начинать каждый вопрос с «прошу прощения». Очень скоро вы обнаружите, что в «ЭМФ» приветствуется масса полезных слов, но «прощение» не из их числа. На этом, если нет возражений, мы и закончим. Нужно бежать, проверять рынки, выбирать лидеров, вкладывать деньги! Благодарю за внимание, леди и джентльмены. Последняя просьба: при встрече не стесняйтесь, подходите, я проэкзаменую вас на предмет знания пяти золотых правил «ЭМФ». А если вам очень повезет, то сообщу и шестое, свое собственное.
Во взглядах всех шестерых — немой вопрос.
— Правило номер шесть: если деньги отвечают вам взаимностью, вашим достижениям в Сити предела нет. Деньги не ведают разницы между полами.
14.17
С такси в Сити проблем нет. Никогда. Только не сегодня. Сегодня таксисты устроили ралли под девизом «Пусть Кейт опоздает». Выдержав семь минут на обочине почти без истерики, бросаюсь под колеса такси с погашенным огоньком. Водитель пытается увильнуть. Обещаю удвоить цифру на счетчике, если он довезет меня до школы Эмили, не используя тормоза. Пока машина лавирует по запруженным улицам, я трясусь на заднем сиденье, прислушиваясь к бешеному пульсу в висках.
14.49
Паркетный пол в вестибюле школы Эмили определенно предназначен для предания позору опаздывающих матерей на шпильках. Я цокаю по паркету как раз в тот момент, когда архангел Гавриил сообщает великую новость Деве Марии, увлеченно ощипывающей ослика. Марию изображает Дженевьева Лоу, дочь Александры Лоу, матери-настоятельницы и председательши родительского комитета. Иными словами, ни в коей мере не работающей мамаши. Матери-настоятельницы не на жизнь, а на смерть бьются ради лучших ролей для своих чад. Не для того они, поверьте, отказались от синекуры и пропустили любимый сериал, чтобы малышу Джошуа всучили третьестепенную роль брата трактирщика в капюшоне с прорезями для глаз.
— Роль барашка в прошлогоднем спектакле ему та-ак подходила, — стонут они, — но в этом году он может попробовать что-нибудь посложнее.
Пока три волхва — худенький рыжий мальчуган, с двух сторон подталкиваемый девочками, — шествуют по сцене с дарами для младенца Иисуса, дверь позади публики с вероломным скрежетом открывается. Добрая сотня взглядов вонзается в пылающую краской стыда особу с фирменным пакетом от «Теско» в одной руке и дипломатом в другой. Мама Эми Редман, если мне память не изменяет. Александра Лоу на весь зал шикает на бедняжку, бочком-бочком пробирающуюся на свободное место в заднем ряду. Моя инстинктивная симпатия к коллеге по несчастью быстро приказывает долго жить, погребенная под премерзостным чувством облегчения — как-никак я не последняя, дай бог счастья этой женщине. (Я вовсе не желаю плохого работающим матерям. Честное слово. Мне просто нужно знать, что все мы одинаково скверные мамы.)
А на сцене, под аккомпанемент визгливых флейт, звучит финальный гимн. Мой ангел — третий слева в заднем ряду. По случаю столь знаменательного события взгляд Эмили так же непроницаемо немигающ, бровки сдвинуты в той же суровой сосредоточенности, как и в момент ее появления на свет. Помню, моя новорожденная дочь пару минут обозревала родильную палату, будто хотела сказать: «Э-э нет, ничего не говорите. Сама во всем разберусь». Сейчас, на школьном спектакле, окруженная егозливыми мальчишками, одному из которых позарез нужно в туалет, моя девочка без запинки тянет рождественский гимн; и материнское сердце распирает от гордости.
Почему-то малыши, вразнобой распевающие «Родился в яслях», гораздо трогательнее безукоризненно стройного хора Королевского колледжа. Я лезу в карман за платком.
15.41
В зале, где накрыты столы с угощением, несколько папаш испуганно выглядывают из-за видеокамер, а вокруг целое море мамаш, мотыльками порхающих вокруг своих драгоценных огоньков.
На всяческих школьных мероприятиях только другие мамы кажутся мне настоящими; сама я вроде как недостойна этого титула — по молодости лет или за недостатком опыта. Чувствую, как мое тело по собственной воле, как бездарный мим, выдает карикатурно материнские жесты. Однако свидетельство моего родительского статуса, цепко ухватившись за мою левую руку, настаивает, чтобы я надела ангельский нимб. Облегчение и благодарность Эмили за то, что мамочка все-таки появилась, очевидны: в прошлом году я дезертировала в последний момент, потому что переговоры достигли критической точки и мне пришлось лететь в Штаты. Заскочив в «Сакс» на Пятой авеню, я привезла музыкальный пустячок с летающими внутри стеклянного шара снежинками в качестве утешительного приза. Утешения не получилось. Детская обида длится дольше, чем радость от подарков.
Мне позарез нужно улизнуть и позвонить в офис, но куда денешься от Александры Лоу, принимающей восторги по поводу игры Дженевьевы и баварской сдобы домашней выпечки. Александра берет один из «моих» кексов, подозрительно тычет пальцем в холмик сахарной пудры, после чего целиком отправляет угощение в рот и объявляет приговор сквозь фонтан крошек:
— Рош-шкош-шные кекшы, Кейт. Фрукты вымачивала в бренди или в вине?
— Капелька того, капелька другого — ну, ты понимаешь.
Александра кивает:
— На будущий год неплохо бы спечь рулет. У тебя есть хороший рецепт?
— Нет, зато я знаю, где есть. В соседнем супермаркете.
— Ха-ха-ха-ха! Отлично. Ха! Ха! Ха! Александра — единственная из известных мне людей, кто смеется, будто по книжке читает. Безрадостно и монотонно, в такт тряся плечами.
Так. В любую секунду жди вопроса, не перешла ли я на неполный рабочий день.
— Ну, Кейт, уже перешла на неполный рабочий день? Нет, значит. По-прежнему весь день на работе. Боже правый! Не представляю, как ты справляешься. Просто не представляю. Клэр, я как раз говорила Кейт, что не представляю, как она справляется. А ты можешь себе представить?
19.27
Нелегкая это штука — быть ангелом. Усталость наконец берет верх над Эмили, и я прикидываю, что могу пролистнуть три страницы — она и не заметит. Срочно нужно расчистить завал в электронном ящике. Однако стоит мне смухлевать, как сонно прикрытые глаза ангела распахиваются.
— Ты ошиблась, мамочка.
— Разве?
— Помнишь, там еще Пиглет прыгает в кармашек к Кенге? А ты пропустила!
— Боже мой, правда?
— Ну ничего, мамочка. Можно начать с начала.
20.11
Автоответчик переполнен. Прокручиваю сообщения. Грассирующий баритон выходца из западных графств сообщает, что фирма «Квик Той» готова ответить на мой запрос относительно задержки рождественских подарков. К сожалению, в связи с беспрецедентным спросом ваш заказ будет исполнен только к Новому году.
Господи, что за люди!
Следующее сообщение — от мамы — занимает почти всю пленку. Не в ладу с техникой, мамуля все еще привычно молчит после каждой реплики, оставляя место для ответа. Звонила она, чтобы успокоить. Не волнуйтесь, я прекрасно справлю Рождество и без вас. Уж лучше бы поплакалась — не так было бы больно за нее. Убийственный удар, за столетия доведенный матерями до совершенства: сначала они заставляют тебя почувствовать себя виноватым, потом ты злишься, что тебя заставили чувствовать себя виноватым, отчего тебе становится еще хуже.
Я отправила почтой книжечки для Эмили и Бена и кое-какие мелочи для тебя и Ричарда. Надеюсь, подойдут. Мамуля всегда боится, что не угодит.
После бледного упрека мамы особенно приятно услышать жизнерадостный голос Джилл Купер-Кларк, желающей мне счастливого Рождества. Прости, в этом году с открытками не вышло, рабочая хренотень завертела (смешок), зато новый сотрудник у меня теперь — вылитый Дирк Богард. Целую. Позвони как-нибудь.
Напоследок раздается начисто лишенный чувства голос, до того ледяной, что я его едва узнаю. Бывшая коллега, брокерша Джанин. Джанни оставила работу в прошлом году, когда фирма ее мужа взмыла на волне рынка акций и Грэм отхватил состояние того уровня, что позволяет прикупить яхту «Табита», среди бывших владельцев которой значится кузен Аристотеля Онассиса. Когда Джанин еще работала, мы регулярно обменивались опытом, как держать оборону семьи, не прекращая ежедневных вылазок в стан мужчин под прицельным снайперским огнем. Теперь Джанин — член клуба натуралистов, изучает преимущества домашнего овощеводства. Диванные чехлы у нее имеются летние и зимние, и их смена происходит четко в соответствии со временем года; а недавно она систематизировала семейную фотоисторию, разложив все фотографии по пухлым альбомам, и те красуются на журнальном столике в ее малой гостиной, источая ароматы натуральной кожи и самодовольства. Когда мы с Джанин общались в последний раз, я поинтересовалась, чем она занимается. «Да так, ничем особенным. С горшками вожусь, цветы пересаживаю — ну, ты понимаешь». Нет. Я не понимаю. Цветочные горшки и я? Нас друг другу не представляли.
Джанин желает знать, появимся ли мы у них на новогоднем обеде. Извиняется за беспокойство. Извинения в голосе нет и в помине. Она явно брызжет слюной от возмущения, что ее приемом посмели пренебречь.
О чем речь? Какой такой новогодний обед? Пять минут экскаваторных работ на столике в прихожей приносят результат — под рекламными листовками, сухими листьями, одинокой коричневой варежкой и прочим обнаруживается кипа нераспечатанной рождественской почты. Перебираю конверты, пока не нахожу нужный, надписанный каллиграфическим почерком Джанин. Внутри — фотомонтаж с Джанин, Грэмом и их безупречными детьми плюс приглашение на обед. Просьба ответить до 10 декабря.
За неимением другого выхода я выбираю привычный: виню во всем Ричарда. (Его вина не очевидна, но кто-то же должен нести ответственность, иначе жизнь станет невыносимой.) Рич полирует коленями кухонный пол, мастеря для Бена северного оленя из картона и чего-то мягкого, подозрительно смахивающего на недостающую варежку. Я заявляю, что мы дошли до последней стадии социального остракизма.
— В обществе принято заранее отказываться от приглашений, которые не собираешься принимать!
На меня вдруг накатывает отчаянная тоска по невозможному: превратиться бы в женщину, которая отвечает на письма без задержек, на плотной кремовой бумаге с изысканным бордюром. Причем авторучкой, а не разлохмаченным на конце фломастером, выуженным из портфеля Эмили.
Рич пожимает плечами:
— Не бери в голову, Кейт. Эдак ты с ума сойдешь.
Возможно. Но неплохо было бы иметь выбор.
23.57
Ванная. Лучшее место на земле. Сложившись пополам, освобождаю ванну от резиновых утят, затонувшего корабля и магнитных букв — без своих гласных коллег, спущенных в унитаз, согласные образовали по-хорватски злобно шипящую абракадабру (скрцзчк!). Отдираю от края сморщенную, чуть влажную одежку Барби, припахивающую чем-то смутно знакомым — похоже, головастиками, после чего приподнимаю за угол резиновый коврик, и его присоски после некоторого сопротивления отлепляются, издав возмущенный чмок.
Затем обыскиваю шкафчик в поисках чего-нибудь расслабляющего для ванны — масла лаванды, морского огурца, бергамота, — но подобная роскошь у меня всегда в дефиците, так что приходится довольствоваться пузырьком с многообещающим названием «Жизненная сила». Наконец пускаю воду. Горячую. Настолько, что мое тело в первый момент принимает ее за холодную. Откидываюсь на спину и замираю, как сытый крокодил, высунув из пены один нос с раздувающимися ноздрями. Смотрю на женщину в быстро запотевающем стенном зеркале и думаю, что это ее время, которое она имеет право провести в одиночестве (общество потрепанного динозавра Барни, неуклюже булькнувшего в воду с края ванны, не в счет).
Ванна у нас древняя, вся в серо-синей стариковской венозной сетке. Мы ухлопали такую кучу денег на кухню, что на прочее мало что осталось, и наш дом страшнеет в восходящем порядке: чем ближе к крыше, тем ниже класс. Кухня от Теренса Конрана[8], гостиная от ИКЕА, ванная и вовсе из берлоги людоеда. Но если снять контактные линзы да оставить зажженной одну свечку, стены в отслаивающейся чешуе навевают мысли скорее о древнеримском храме, посвященном богине домашнего очага Весте, чем о новой сантехнике ценой тысяч в пять минимум.
Пенные пузырьки на ладонях лопаются, открывая островки слоистой ярко-розовой кожи вдоль костяшек. Та же гадость, что уже вспыхнула за левым ухом. Стрессовая экзема, если верить медсестре из «ЭМФ». «У вас нет возможности несколько снизить темп жизни, Кейт?» Гм, дайте подумать. Перенести трансплантацию мозга, выиграть в лотерею, перепрограммировать мужа в человека, который запомнит наконец, что разбросанное по всему дому барахло нужно убирать на место?
Сколько я еще выдержу в том же духе? Не представляю. Как затормозить и что-нибудь изменить? Тоже не представляю. Не могу вытряхнуть из головы сегодняшний эпизод со шриланкийкой. Как ее? Момо… дальше не помню. Не перегнула ли я палку? Девочка-то вроде бы милая. Хотела честного ответа. Стоило ответить честно? Стоило объяснить, что единственный путь чего-то добиться в «ЭМФ» — вести себя по-мужски? Но если ты ведешь себя по-мужски, тебя считают упрямой и несносной, а если ведешь себя по-женски — то непредсказуемой и несносной. Несносность — это все, что не относится к мужчинам. Ладно, сама разберется.
Если бы в ее возрасте я знала то, что знаю теперь, — решилась бы рожать? Закрываю глаза и пытаюсь представить себе мир без Эмили и Бена. Все равно что без музыки или молнии во время летней грозы.
Вновь погружаюсь в воду в попытке расслабиться, но мысли роятся в голове назойливыми мухами.
3
1) Взаимовыручка!
2) Абсолютная честность с коллегами!
3) Стремление к наилучшим результатам!
4) Забота о клиентах!
5) Настрой на успех!
Дейв мужественно сдерживает ухмылку. Хороший мальчик. Я скашиваю глаза на часы. Ничего себе! Пора двигать.
— Ну а теперь, если больше вопросов нет… Черт. Вторая стажерка тянет руку. Хорошо хоть на парней можно положиться: эти вопросов никогда не задают. Ни за что не зададут, даже если ни черта не знают, как нынешняя четверка, и уж конечно не на презентации, где задать вопрос — значит признать, что кое-что в этом мире выше твоего разумения.
— Прошу прощения, — осторожно начинает юная шриланкийка, словно извиняясь за совершенную ошибку. — Я знаю, что в «ЭМФ»… м-м… словом, не могли бы вы, мисс Редди, поделиться своими ощущениями как женщина — как вам работается в этой сфере?
— Что ж… Мисс?..
— Момо Гьюмратни.
— Ну что вам сказать, Момо. Во-первых, среди шестидесяти менеджеров по фондам женщин только три. «ЭМФ» придерживается политики равных возможностей, и политика эта будет работать до тех пор, пока к нам приходят такие стажеры, как вы. Во-вторых, мне известно, что японцы уже работают над камерой, где можно будет выращивать младенцев вне материнского лона. К тому моменту, когда вы решитесь завести детей, камера будет усовершенствована, и нам, таким образом, выпадет честь заполучить первого искусственного младенца. Уверяю вас, мисс Гьюмратни, весь штат «Эдвин Морган Форстер» будет праздновать это событие.
На мой взгляд, достаточно, чтобы остановить поток вопросов. Ан нет — Момо, оказывается, не так пуглива. Оливковые щеки чуть темнеют от румянца, но она вновь тянет руку и подает голос в тот момент, когда сама я тянусь за сумочкой в попытке поставить точку на встрече.
— Прошу прощения, мисс Редди. А можно узнать, если ли дети у вас?
Нет, нельзя.
— Да. Когда я в последний раз пересчитывала, было двое. И позвольте совет, мисс Гьюмратни: не стоит начинать каждый вопрос с «прошу прощения». Очень скоро вы обнаружите, что в «ЭМФ» приветствуется масса полезных слов, но «прощение» не из их числа. На этом, если нет возражений, мы и закончим. Нужно бежать, проверять рынки, выбирать лидеров, вкладывать деньги! Благодарю за внимание, леди и джентльмены. Последняя просьба: при встрече не стесняйтесь, подходите, я проэкзаменую вас на предмет знания пяти золотых правил «ЭМФ». А если вам очень повезет, то сообщу и шестое, свое собственное.
Во взглядах всех шестерых — немой вопрос.
— Правило номер шесть: если деньги отвечают вам взаимностью, вашим достижениям в Сити предела нет. Деньги не ведают разницы между полами.
14.17
С такси в Сити проблем нет. Никогда. Только не сегодня. Сегодня таксисты устроили ралли под девизом «Пусть Кейт опоздает». Выдержав семь минут на обочине почти без истерики, бросаюсь под колеса такси с погашенным огоньком. Водитель пытается увильнуть. Обещаю удвоить цифру на счетчике, если он довезет меня до школы Эмили, не используя тормоза. Пока машина лавирует по запруженным улицам, я трясусь на заднем сиденье, прислушиваясь к бешеному пульсу в висках.
14.49
Паркетный пол в вестибюле школы Эмили определенно предназначен для предания позору опаздывающих матерей на шпильках. Я цокаю по паркету как раз в тот момент, когда архангел Гавриил сообщает великую новость Деве Марии, увлеченно ощипывающей ослика. Марию изображает Дженевьева Лоу, дочь Александры Лоу, матери-настоятельницы и председательши родительского комитета. Иными словами, ни в коей мере не работающей мамаши. Матери-настоятельницы не на жизнь, а на смерть бьются ради лучших ролей для своих чад. Не для того они, поверьте, отказались от синекуры и пропустили любимый сериал, чтобы малышу Джошуа всучили третьестепенную роль брата трактирщика в капюшоне с прорезями для глаз.
— Роль барашка в прошлогоднем спектакле ему та-ак подходила, — стонут они, — но в этом году он может попробовать что-нибудь посложнее.
Пока три волхва — худенький рыжий мальчуган, с двух сторон подталкиваемый девочками, — шествуют по сцене с дарами для младенца Иисуса, дверь позади публики с вероломным скрежетом открывается. Добрая сотня взглядов вонзается в пылающую краской стыда особу с фирменным пакетом от «Теско» в одной руке и дипломатом в другой. Мама Эми Редман, если мне память не изменяет. Александра Лоу на весь зал шикает на бедняжку, бочком-бочком пробирающуюся на свободное место в заднем ряду. Моя инстинктивная симпатия к коллеге по несчастью быстро приказывает долго жить, погребенная под премерзостным чувством облегчения — как-никак я не последняя, дай бог счастья этой женщине. (Я вовсе не желаю плохого работающим матерям. Честное слово. Мне просто нужно знать, что все мы одинаково скверные мамы.)
А на сцене, под аккомпанемент визгливых флейт, звучит финальный гимн. Мой ангел — третий слева в заднем ряду. По случаю столь знаменательного события взгляд Эмили так же непроницаемо немигающ, бровки сдвинуты в той же суровой сосредоточенности, как и в момент ее появления на свет. Помню, моя новорожденная дочь пару минут обозревала родильную палату, будто хотела сказать: «Э-э нет, ничего не говорите. Сама во всем разберусь». Сейчас, на школьном спектакле, окруженная егозливыми мальчишками, одному из которых позарез нужно в туалет, моя девочка без запинки тянет рождественский гимн; и материнское сердце распирает от гордости.
Почему-то малыши, вразнобой распевающие «Родился в яслях», гораздо трогательнее безукоризненно стройного хора Королевского колледжа. Я лезу в карман за платком.
15.41
В зале, где накрыты столы с угощением, несколько папаш испуганно выглядывают из-за видеокамер, а вокруг целое море мамаш, мотыльками порхающих вокруг своих драгоценных огоньков.
На всяческих школьных мероприятиях только другие мамы кажутся мне настоящими; сама я вроде как недостойна этого титула — по молодости лет или за недостатком опыта. Чувствую, как мое тело по собственной воле, как бездарный мим, выдает карикатурно материнские жесты. Однако свидетельство моего родительского статуса, цепко ухватившись за мою левую руку, настаивает, чтобы я надела ангельский нимб. Облегчение и благодарность Эмили за то, что мамочка все-таки появилась, очевидны: в прошлом году я дезертировала в последний момент, потому что переговоры достигли критической точки и мне пришлось лететь в Штаты. Заскочив в «Сакс» на Пятой авеню, я привезла музыкальный пустячок с летающими внутри стеклянного шара снежинками в качестве утешительного приза. Утешения не получилось. Детская обида длится дольше, чем радость от подарков.
Мне позарез нужно улизнуть и позвонить в офис, но куда денешься от Александры Лоу, принимающей восторги по поводу игры Дженевьевы и баварской сдобы домашней выпечки. Александра берет один из «моих» кексов, подозрительно тычет пальцем в холмик сахарной пудры, после чего целиком отправляет угощение в рот и объявляет приговор сквозь фонтан крошек:
— Рош-шкош-шные кекшы, Кейт. Фрукты вымачивала в бренди или в вине?
— Капелька того, капелька другого — ну, ты понимаешь.
Александра кивает:
— На будущий год неплохо бы спечь рулет. У тебя есть хороший рецепт?
— Нет, зато я знаю, где есть. В соседнем супермаркете.
— Ха-ха-ха-ха! Отлично. Ха! Ха! Ха! Александра — единственная из известных мне людей, кто смеется, будто по книжке читает. Безрадостно и монотонно, в такт тряся плечами.
Так. В любую секунду жди вопроса, не перешла ли я на неполный рабочий день.
— Ну, Кейт, уже перешла на неполный рабочий день? Нет, значит. По-прежнему весь день на работе. Боже правый! Не представляю, как ты справляешься. Просто не представляю. Клэр, я как раз говорила Кейт, что не представляю, как она справляется. А ты можешь себе представить?
19.27
Нелегкая это штука — быть ангелом. Усталость наконец берет верх над Эмили, и я прикидываю, что могу пролистнуть три страницы — она и не заметит. Срочно нужно расчистить завал в электронном ящике. Однако стоит мне смухлевать, как сонно прикрытые глаза ангела распахиваются.
— Ты ошиблась, мамочка.
— Разве?
— Помнишь, там еще Пиглет прыгает в кармашек к Кенге? А ты пропустила!
— Боже мой, правда?
— Ну ничего, мамочка. Можно начать с начала.
20.11
Автоответчик переполнен. Прокручиваю сообщения. Грассирующий баритон выходца из западных графств сообщает, что фирма «Квик Той» готова ответить на мой запрос относительно задержки рождественских подарков. К сожалению, в связи с беспрецедентным спросом ваш заказ будет исполнен только к Новому году.
Господи, что за люди!
Следующее сообщение — от мамы — занимает почти всю пленку. Не в ладу с техникой, мамуля все еще привычно молчит после каждой реплики, оставляя место для ответа. Звонила она, чтобы успокоить. Не волнуйтесь, я прекрасно справлю Рождество и без вас. Уж лучше бы поплакалась — не так было бы больно за нее. Убийственный удар, за столетия доведенный матерями до совершенства: сначала они заставляют тебя почувствовать себя виноватым, потом ты злишься, что тебя заставили чувствовать себя виноватым, отчего тебе становится еще хуже.
Я отправила почтой книжечки для Эмили и Бена и кое-какие мелочи для тебя и Ричарда. Надеюсь, подойдут. Мамуля всегда боится, что не угодит.
После бледного упрека мамы особенно приятно услышать жизнерадостный голос Джилл Купер-Кларк, желающей мне счастливого Рождества. Прости, в этом году с открытками не вышло, рабочая хренотень завертела (смешок), зато новый сотрудник у меня теперь — вылитый Дирк Богард. Целую. Позвони как-нибудь.
Напоследок раздается начисто лишенный чувства голос, до того ледяной, что я его едва узнаю. Бывшая коллега, брокерша Джанин. Джанни оставила работу в прошлом году, когда фирма ее мужа взмыла на волне рынка акций и Грэм отхватил состояние того уровня, что позволяет прикупить яхту «Табита», среди бывших владельцев которой значится кузен Аристотеля Онассиса. Когда Джанин еще работала, мы регулярно обменивались опытом, как держать оборону семьи, не прекращая ежедневных вылазок в стан мужчин под прицельным снайперским огнем. Теперь Джанин — член клуба натуралистов, изучает преимущества домашнего овощеводства. Диванные чехлы у нее имеются летние и зимние, и их смена происходит четко в соответствии со временем года; а недавно она систематизировала семейную фотоисторию, разложив все фотографии по пухлым альбомам, и те красуются на журнальном столике в ее малой гостиной, источая ароматы натуральной кожи и самодовольства. Когда мы с Джанин общались в последний раз, я поинтересовалась, чем она занимается. «Да так, ничем особенным. С горшками вожусь, цветы пересаживаю — ну, ты понимаешь». Нет. Я не понимаю. Цветочные горшки и я? Нас друг другу не представляли.
Джанин желает знать, появимся ли мы у них на новогоднем обеде. Извиняется за беспокойство. Извинения в голосе нет и в помине. Она явно брызжет слюной от возмущения, что ее приемом посмели пренебречь.
О чем речь? Какой такой новогодний обед? Пять минут экскаваторных работ на столике в прихожей приносят результат — под рекламными листовками, сухими листьями, одинокой коричневой варежкой и прочим обнаруживается кипа нераспечатанной рождественской почты. Перебираю конверты, пока не нахожу нужный, надписанный каллиграфическим почерком Джанин. Внутри — фотомонтаж с Джанин, Грэмом и их безупречными детьми плюс приглашение на обед. Просьба ответить до 10 декабря.
За неимением другого выхода я выбираю привычный: виню во всем Ричарда. (Его вина не очевидна, но кто-то же должен нести ответственность, иначе жизнь станет невыносимой.) Рич полирует коленями кухонный пол, мастеря для Бена северного оленя из картона и чего-то мягкого, подозрительно смахивающего на недостающую варежку. Я заявляю, что мы дошли до последней стадии социального остракизма.
— В обществе принято заранее отказываться от приглашений, которые не собираешься принимать!
На меня вдруг накатывает отчаянная тоска по невозможному: превратиться бы в женщину, которая отвечает на письма без задержек, на плотной кремовой бумаге с изысканным бордюром. Причем авторучкой, а не разлохмаченным на конце фломастером, выуженным из портфеля Эмили.
Рич пожимает плечами:
— Не бери в голову, Кейт. Эдак ты с ума сойдешь.
Возможно. Но неплохо было бы иметь выбор.
23.57
Ванная. Лучшее место на земле. Сложившись пополам, освобождаю ванну от резиновых утят, затонувшего корабля и магнитных букв — без своих гласных коллег, спущенных в унитаз, согласные образовали по-хорватски злобно шипящую абракадабру (скрцзчк!). Отдираю от края сморщенную, чуть влажную одежку Барби, припахивающую чем-то смутно знакомым — похоже, головастиками, после чего приподнимаю за угол резиновый коврик, и его присоски после некоторого сопротивления отлепляются, издав возмущенный чмок.
Затем обыскиваю шкафчик в поисках чего-нибудь расслабляющего для ванны — масла лаванды, морского огурца, бергамота, — но подобная роскошь у меня всегда в дефиците, так что приходится довольствоваться пузырьком с многообещающим названием «Жизненная сила». Наконец пускаю воду. Горячую. Настолько, что мое тело в первый момент принимает ее за холодную. Откидываюсь на спину и замираю, как сытый крокодил, высунув из пены один нос с раздувающимися ноздрями. Смотрю на женщину в быстро запотевающем стенном зеркале и думаю, что это ее время, которое она имеет право провести в одиночестве (общество потрепанного динозавра Барни, неуклюже булькнувшего в воду с края ванны, не в счет).
Ванна у нас древняя, вся в серо-синей стариковской венозной сетке. Мы ухлопали такую кучу денег на кухню, что на прочее мало что осталось, и наш дом страшнеет в восходящем порядке: чем ближе к крыше, тем ниже класс. Кухня от Теренса Конрана[8], гостиная от ИКЕА, ванная и вовсе из берлоги людоеда. Но если снять контактные линзы да оставить зажженной одну свечку, стены в отслаивающейся чешуе навевают мысли скорее о древнеримском храме, посвященном богине домашнего очага Весте, чем о новой сантехнике ценой тысяч в пять минимум.
Пенные пузырьки на ладонях лопаются, открывая островки слоистой ярко-розовой кожи вдоль костяшек. Та же гадость, что уже вспыхнула за левым ухом. Стрессовая экзема, если верить медсестре из «ЭМФ». «У вас нет возможности несколько снизить темп жизни, Кейт?» Гм, дайте подумать. Перенести трансплантацию мозга, выиграть в лотерею, перепрограммировать мужа в человека, который запомнит наконец, что разбросанное по всему дому барахло нужно убирать на место?
Сколько я еще выдержу в том же духе? Не представляю. Как затормозить и что-нибудь изменить? Тоже не представляю. Не могу вытряхнуть из головы сегодняшний эпизод со шриланкийкой. Как ее? Момо… дальше не помню. Не перегнула ли я палку? Девочка-то вроде бы милая. Хотела честного ответа. Стоило ответить честно? Стоило объяснить, что единственный путь чего-то добиться в «ЭМФ» — вести себя по-мужски? Но если ты ведешь себя по-мужски, тебя считают упрямой и несносной, а если ведешь себя по-женски — то непредсказуемой и несносной. Несносность — это все, что не относится к мужчинам. Ладно, сама разберется.
Если бы в ее возрасте я знала то, что знаю теперь, — решилась бы рожать? Закрываю глаза и пытаюсь представить себе мир без Эмили и Бена. Все равно что без музыки или молнии во время летней грозы.
Вновь погружаюсь в воду в попытке расслабиться, но мысли роятся в голове назойливыми мухами.
НЕ ЗАБЫТЬ!!!
Провести беседу с Полой, изложив новую политику относительно стрижек детей, опозданий и т.д. Провести беседу с Родом Тэском, изложив новую политику относительно работы с клиентами, а именно: Я ИМ НЕ ГЕЙША ИЗ СКОРОЙ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ. Прибавка жалованья! Повторяй за мной: Я Больше Не Стану Работать Сверхурочно Задарма! Прицениться к ковровой дорожке на лестницу. Купить елку и модные гирлянды (где продают — у «Джона Льюиса» или в ИКЕА?). Подарок для Ричарда («Как стать идеальной домохозяйкой»?), для свекра со свекровью (головка сыра или семена альпийских растений из рекламы «Таймс»? Черт, куда я сунула вырезку?). Чем набить рождественские чулки для Э. и Б.? Фруктовый мармелад для дяди Альфа. Леденцы от укачивания? Попросить Полу забрать одежду из химчистки. Интересно, во что обойдется нанять прислугу, чтобы самой побегать по магазинам? Паховые мышцы кача-а-а-ать. Купить готовую глазурь для праздничного торта, на домашнюю нет времени. Марки для открыток — 30 шт. Отучить Бена от соски!! Не забыть Ру!! Позвонить в долбаный «Квик Той», пригрозить судом. Памперсы, бутылочки, кассету со «Спящей красавицей». Гинеколог!!! Парикмахерская. Хомяк?
3
Рождественские каникулы
Я могу собраться сама и собрать детей за полчаса; могу жонглировать валютами девяти стран мира в пяти разных часовых поясах; я могу оперативно достичь оргазма; могу приготовить на скорую руку и проглотить ужин без отрыва от телефонных переговоров с Западным побережьем; могу прочесть Бену сказку, одним глазом следя за телетекстом на экране. Но могу ли я найти такси, чтобы добраться до аэропорта, — вот вопрос.
Частью ныне действующей программы «ЭМФ» по снижению расходов стало лишение меня машины для поездок в Хитроу. Предложено заказывать самой. Я и заказала, еще вчера вечером, чтобы утром обнаружить отсутствие такси. В ответ на мой возмущенный звонок парень на другом конце провода заявил, что очень сожалеет, однако раньше чем через полчаса свободной машины у них не будет.
— Час пик, дорогая.
Сама знаю, что час пик, потому и сделала заказ за полсуток!
Парень пообещал попробовать найти что-нибудь за двадцать минут. С жаром отказавшись от унизительного предложения, я швырнула трубку. О чем тут же и пожалела, поскольку другие фирмы либо вовсе ничего не могли предложить, либо называли убийственные сроки ожидания.
Истерика уже на подступах, когда я замечаю бронзового цвета, изрядно затоптанную карточку, выглядывающую из-под коврика у двери. «Пегас — ваш крылатый извозчик». Впервые слышу о такой фирме. Набираю номер, и мужской голос обещает прибыть сию минуту. Радость моя ощутима, но недолговечна. Хэкни есть Хэкни — у крыльца тормозит и паркуется под углом в сорок пять градусов… Пегас — мой надравшийся извозчик. Салон обшарпанного «ниссан-санни» в облаке никотина и гашиша. Забираюсь внутрь. Процесс дыхания физически невозможен. Делаю попытку опустить стекло, чтобы ехать, по-собачьи высунув в окно голову.
— Сломано, — услужливо сообщает таксист. Деловито и без намека на раскаяние.
— А ремень безопасности?
— Сломан.
— А вы отдаете отчет, что это противозаконно? Пегас шлет мне в зеркало жалостливый взгляд, призывающий спуститься с небес на землю.
Утренняя свистопляска с такси вылилась в глупейший скандал с Ричардом. Я спрятала чек с рождественской премией Полы в школьную коробку для ланча Эмили, а Ричард случайно нашел и возмутился:
— Не понимаю, почему нянькин рождественский подарок стоит дороже всех остальных, вместе взятых?
Я честно пыталась объяснить:
— Потому что Пола должна быть нами довольна, иначе уйдет.
— Неужели это такая проблема, Кейт?
— Откровенно говоря, да. Гораздо большая, чем если бы ушел ты.
— Понятно.
Ну какого черта я такое ляпнула? А все усталость, черт бы ее побрал, если б не эта проклятая вечная усталость, разве сказала бы я то, чего говорить нельзя, пусть мысль и справедлива?
Рич после стычки уселся за кухонным столом, сделав вид, что обнаружил нечто захватывающее в «Архитектурном дайджесте», а выглядел при этом копией Тревора Говарда в финальной сцене «Короткого знакомства»: сама учтивость, с дрожащим подбородком и влажными глазами.
Даже не посмотрел на меня, когда я прощалась. А потом Бен поднялся в своем стульчике и завел песнь шотландских горцев, что в его исполнении означает «надо пообниматься с мамулей». Нет уж. Извини, дорогой, но только не в моем костюме из химчистки. После завтрака Бен был оранжевый как солнышко: с ног до головы в абрикосовом джеме.
Такси трогается, тормозит, снова трогается, опять тормозит, и так всю Юстон-роуд. Если это главная артерия Лондона, значит, Лондону требуется венозный обходной путь. Жители столицы злобствуют, запертые в своих авто.
После Кингз-Кросс я достаю из сумки почту. Что здесь? Еще одно письмо от мамы со святочным приложением ее любимого журнала: «26 способов устроить себе сказочный рождественский отдых!» С каждой пролистанной страницей мое изумление растет. Что это, спрашивается, за отдых, если в повестке значится карамелизирование лука-шалота?
Мы все ползем на запад, минуя эстакаду, затем вдоль слепленных друг с другом, будто зубы в искусственной челюсти, домишек из розового кирпича. Когда я еще жила в одном из таких домов, Рождество было довольно немудреным событием. Елка, пупырчатая индюшка, мандарины в ловушке оранжевой сетки, слившаяся воедино влюбленная парочка в каноэ из пальмового волокна и громадная банка жидкого шоколада, которую опустошали всем семейством за просмотром «Моркам и Уайз»[9]. Главный подарок ждал тебя внизу, под елкой, — кукольный дом, ролики или велосипед со звонком, — а набитый бесподобными пустячками чулок обнаруживался в изножье кровати. Увы, с тех пор Рождество, как и мы сами, обросло барахлом и традициями. Билеты на непременного «Щелкунчика», как и Бронзовую Келли, надо заказывать в августе. Впервые услышав о Бронзовой Келли, я решила, что речь идет об одной из надувных красоток, но выяснилось, что это единственная достойная рождественского ужина индейка. Провисев час на телефоне, вы получаете возможность упросить супермаркет занести вас в список жаждущих Келли, а когда очередь подойдет, должны притащить чертову птицу домой и нафаршировать. Если верить мамулиному святочному приложению, фарш, когда-то состоявший из лежалых хлебных крошек, накромсанного лука и ложки прелого шалфея, в наше время дорос до «смеси растопленного свиного сала с красным рисом и клюквой для раздражения пресыщенных вкусовых рецепторов».
По-моему, в семидесятые у нас и рецепторов-то не было, мы просто обжирались сладким и спасались от изжоги аптечными леденцами, сделанными, если судить по цвету и вкусу, из надгробных плит.
Ну не ирония ли судьбы? Как только женщины миллионами начали отлынивать от домашнего труда, появились продукты, стоящие того, чтобы повозиться у плиты. Только представь, сколько всякой вкуснятины ты могла бы приготовить, Кейт, если бы хоть изредка появлялась на кухне.
08.43
Пегас выбрал «короткий» объездной путь на Хитроу, поэтому за час двадцать две минуты до отлета мы тащимся по Саутхоллу вдоль бесконечного ряда аравийских мясников. Чувствую, как пульс набирает темп, нога сама ищет педаль газа.
— Послушайте, нельзя ли все же побыстрее? Мне нужно, понимаете, нужно успеть на самолет.
Паренек в белой хлопчатобумажной пижаме с крупным ягненком на плече шагает с тротуара на дорогу прямо у нас перед носом. Пегас резко тормозит, после чего я слышу протяжно-лаконичное:
— Давить людей все еще запрещено законом, леди. Закрыв глаза, собираю волю в кулак. Спокойно, Кейт, спокойно. Пожалуй, я смогу убедить себя, что контролирую ситуацию, если использую время с толком: позвоню, например, по мобильнику в «Квик Той» и устрою разгон за задержку подарков, в моем случае жизненно необходимых.
— Благодарим за то, что обратились в «Квик Той». Представитель фирмы ответит на ваш звонок через некоторое время. Приносим извинения за задержку.
Чего и следовало ожидать.
Дожидаясь своей очереди, просматриваю вырванные из «Желтых страниц» листы со списком зоомагазинов Северного Лондона. Острый дефицит новорожденных хомячков налицо. И почему меня это не удивляет? Ага, кажется, один остался в Уолтэмстоу. Интересует? Да!
Когда меня наконец соединяют с «Квик Той», оператор-недоумок не желает признать существование моего заказа. Грозно сообщаю, что являюсь основным держателем акций их компании и намерена пересмотреть вложения.
— Приносим свои извинения, — мямлит тот. — У нас возникли непредвиденные сложности в связи с беспрецедентным спросом…
Я резонно возражаю, что в это время года сложности с подарками трудно назвать непредвиденными.
— Рождение Иисуса. Отмечается две тысячи лет. Рождество. Подарки. Подарки и Рождество. Припоминаете?
— Желаете получить компенсацию?
— Нет! Я не компенсацию желаю получить, а подарки, и немедленно, чтобы дети не зря заглядывали под елку!
Молчание в трубке, щелчок, затем приглушенный вопль на другом конце:
— Эй, Джеф! Тут одна крутая телка мозги мне компостирует из-за кукольного сервиза и собаки на колесиках. Чего делать-то?
09.17
В Хитроу приехали с запасом. В качестве извинения за то, что по дороге трепала Пегасу нервы, спрашиваю его имя.
— Уинстон, — подозрительно сообщает он.
— Спасибо вам, Уинстон. Отличную дорогу выбрали. Меня, кстати, зовут Кейт. Знаменитое у вас имя. В честь Черчилля?
Частью ныне действующей программы «ЭМФ» по снижению расходов стало лишение меня машины для поездок в Хитроу. Предложено заказывать самой. Я и заказала, еще вчера вечером, чтобы утром обнаружить отсутствие такси. В ответ на мой возмущенный звонок парень на другом конце провода заявил, что очень сожалеет, однако раньше чем через полчаса свободной машины у них не будет.
— Час пик, дорогая.
Сама знаю, что час пик, потому и сделала заказ за полсуток!
Парень пообещал попробовать найти что-нибудь за двадцать минут. С жаром отказавшись от унизительного предложения, я швырнула трубку. О чем тут же и пожалела, поскольку другие фирмы либо вовсе ничего не могли предложить, либо называли убийственные сроки ожидания.
Истерика уже на подступах, когда я замечаю бронзового цвета, изрядно затоптанную карточку, выглядывающую из-под коврика у двери. «Пегас — ваш крылатый извозчик». Впервые слышу о такой фирме. Набираю номер, и мужской голос обещает прибыть сию минуту. Радость моя ощутима, но недолговечна. Хэкни есть Хэкни — у крыльца тормозит и паркуется под углом в сорок пять градусов… Пегас — мой надравшийся извозчик. Салон обшарпанного «ниссан-санни» в облаке никотина и гашиша. Забираюсь внутрь. Процесс дыхания физически невозможен. Делаю попытку опустить стекло, чтобы ехать, по-собачьи высунув в окно голову.
— Сломано, — услужливо сообщает таксист. Деловито и без намека на раскаяние.
— А ремень безопасности?
— Сломан.
— А вы отдаете отчет, что это противозаконно? Пегас шлет мне в зеркало жалостливый взгляд, призывающий спуститься с небес на землю.
Утренняя свистопляска с такси вылилась в глупейший скандал с Ричардом. Я спрятала чек с рождественской премией Полы в школьную коробку для ланча Эмили, а Ричард случайно нашел и возмутился:
— Не понимаю, почему нянькин рождественский подарок стоит дороже всех остальных, вместе взятых?
Я честно пыталась объяснить:
— Потому что Пола должна быть нами довольна, иначе уйдет.
— Неужели это такая проблема, Кейт?
— Откровенно говоря, да. Гораздо большая, чем если бы ушел ты.
— Понятно.
Ну какого черта я такое ляпнула? А все усталость, черт бы ее побрал, если б не эта проклятая вечная усталость, разве сказала бы я то, чего говорить нельзя, пусть мысль и справедлива?
Рич после стычки уселся за кухонным столом, сделав вид, что обнаружил нечто захватывающее в «Архитектурном дайджесте», а выглядел при этом копией Тревора Говарда в финальной сцене «Короткого знакомства»: сама учтивость, с дрожащим подбородком и влажными глазами.
Даже не посмотрел на меня, когда я прощалась. А потом Бен поднялся в своем стульчике и завел песнь шотландских горцев, что в его исполнении означает «надо пообниматься с мамулей». Нет уж. Извини, дорогой, но только не в моем костюме из химчистки. После завтрака Бен был оранжевый как солнышко: с ног до головы в абрикосовом джеме.
Такси трогается, тормозит, снова трогается, опять тормозит, и так всю Юстон-роуд. Если это главная артерия Лондона, значит, Лондону требуется венозный обходной путь. Жители столицы злобствуют, запертые в своих авто.
После Кингз-Кросс я достаю из сумки почту. Что здесь? Еще одно письмо от мамы со святочным приложением ее любимого журнала: «26 способов устроить себе сказочный рождественский отдых!» С каждой пролистанной страницей мое изумление растет. Что это, спрашивается, за отдых, если в повестке значится карамелизирование лука-шалота?
Мы все ползем на запад, минуя эстакаду, затем вдоль слепленных друг с другом, будто зубы в искусственной челюсти, домишек из розового кирпича. Когда я еще жила в одном из таких домов, Рождество было довольно немудреным событием. Елка, пупырчатая индюшка, мандарины в ловушке оранжевой сетки, слившаяся воедино влюбленная парочка в каноэ из пальмового волокна и громадная банка жидкого шоколада, которую опустошали всем семейством за просмотром «Моркам и Уайз»[9]. Главный подарок ждал тебя внизу, под елкой, — кукольный дом, ролики или велосипед со звонком, — а набитый бесподобными пустячками чулок обнаруживался в изножье кровати. Увы, с тех пор Рождество, как и мы сами, обросло барахлом и традициями. Билеты на непременного «Щелкунчика», как и Бронзовую Келли, надо заказывать в августе. Впервые услышав о Бронзовой Келли, я решила, что речь идет об одной из надувных красоток, но выяснилось, что это единственная достойная рождественского ужина индейка. Провисев час на телефоне, вы получаете возможность упросить супермаркет занести вас в список жаждущих Келли, а когда очередь подойдет, должны притащить чертову птицу домой и нафаршировать. Если верить мамулиному святочному приложению, фарш, когда-то состоявший из лежалых хлебных крошек, накромсанного лука и ложки прелого шалфея, в наше время дорос до «смеси растопленного свиного сала с красным рисом и клюквой для раздражения пресыщенных вкусовых рецепторов».
По-моему, в семидесятые у нас и рецепторов-то не было, мы просто обжирались сладким и спасались от изжоги аптечными леденцами, сделанными, если судить по цвету и вкусу, из надгробных плит.
Ну не ирония ли судьбы? Как только женщины миллионами начали отлынивать от домашнего труда, появились продукты, стоящие того, чтобы повозиться у плиты. Только представь, сколько всякой вкуснятины ты могла бы приготовить, Кейт, если бы хоть изредка появлялась на кухне.
08.43
Пегас выбрал «короткий» объездной путь на Хитроу, поэтому за час двадцать две минуты до отлета мы тащимся по Саутхоллу вдоль бесконечного ряда аравийских мясников. Чувствую, как пульс набирает темп, нога сама ищет педаль газа.
— Послушайте, нельзя ли все же побыстрее? Мне нужно, понимаете, нужно успеть на самолет.
Паренек в белой хлопчатобумажной пижаме с крупным ягненком на плече шагает с тротуара на дорогу прямо у нас перед носом. Пегас резко тормозит, после чего я слышу протяжно-лаконичное:
— Давить людей все еще запрещено законом, леди. Закрыв глаза, собираю волю в кулак. Спокойно, Кейт, спокойно. Пожалуй, я смогу убедить себя, что контролирую ситуацию, если использую время с толком: позвоню, например, по мобильнику в «Квик Той» и устрою разгон за задержку подарков, в моем случае жизненно необходимых.
— Благодарим за то, что обратились в «Квик Той». Представитель фирмы ответит на ваш звонок через некоторое время. Приносим извинения за задержку.
Чего и следовало ожидать.
Дожидаясь своей очереди, просматриваю вырванные из «Желтых страниц» листы со списком зоомагазинов Северного Лондона. Острый дефицит новорожденных хомячков налицо. И почему меня это не удивляет? Ага, кажется, один остался в Уолтэмстоу. Интересует? Да!
Когда меня наконец соединяют с «Квик Той», оператор-недоумок не желает признать существование моего заказа. Грозно сообщаю, что являюсь основным держателем акций их компании и намерена пересмотреть вложения.
— Приносим свои извинения, — мямлит тот. — У нас возникли непредвиденные сложности в связи с беспрецедентным спросом…
Я резонно возражаю, что в это время года сложности с подарками трудно назвать непредвиденными.
— Рождение Иисуса. Отмечается две тысячи лет. Рождество. Подарки. Подарки и Рождество. Припоминаете?
— Желаете получить компенсацию?
— Нет! Я не компенсацию желаю получить, а подарки, и немедленно, чтобы дети не зря заглядывали под елку!
Молчание в трубке, щелчок, затем приглушенный вопль на другом конце:
— Эй, Джеф! Тут одна крутая телка мозги мне компостирует из-за кукольного сервиза и собаки на колесиках. Чего делать-то?
09.17
В Хитроу приехали с запасом. В качестве извинения за то, что по дороге трепала Пегасу нервы, спрашиваю его имя.
— Уинстон, — подозрительно сообщает он.
— Спасибо вам, Уинстон. Отличную дорогу выбрали. Меня, кстати, зовут Кейт. Знаменитое у вас имя. В честь Черчилля?