Питерс Эллис. Покаяние брата Кадфаэля

   — Ты лжешь! — воскликнул Филипп, стоя над телом мертвого друга. — Я не верю, что ты вообще был в церкви. Кто может это подтвердить? Пока мы молились, ты имел возможность оттереть клинок и спрятать его там, где ночуешь, а потом, дождавшись, когда кончится служба, поднять шум. Мы сбежались на крик и застали тебя над бездыханным телом, но безоружного. И ты смеешь утверждать, что этого несчастного сразил неизвестный враг? Но ведь ты был его врагом — уж это-то всякому известно. А стало быть, и его кончина — твоих рук дело.
   Брат Кадфаэль, сдавленный со всех сторон любопытствующей толпой, не мог не только протиснуться к королю или императрице, но даже докричаться до Ива, ибо слова Филиппа вызвали громкое и оживленное обсуждение. Над головами толпившихся можно было различить резко очерченное, суровое лицо Фицроберта. Откуда-то доносились голоса епископов, пытавшихся призвать толпу к спокойствию и порядку, но они тонули в общем гаме. Лишь повелительный окрик Стефана смог установить тишину.
   — А ну молчать! Умолкните, кому я сказал!
   В тот же миг крики и споры стихли. Все затаили дыхание. Правда, уже через минуту-другую люди принялись украдкой переминаться с ноги на ногу и даже тихонько переговариваться, однако же король полностью овладел положением. Расставив ноги и подбоченясь, он возгласил:
   — Давайте-ка малость повременим, прежде чем вот так, сгоряча, обвинять или оправдывать кого бы то ни было. И прежде всего, пусть кто-нибудь сведущий в таких делах удостоверится, нельзя ли еще помочь этому бедолаге — ведь в противном случае все мы окажемся виновными в его смерти. А тот малый, что запнулся о него в темноте, — виновен он или нет — уж всяко не лекарь. Уильям, скажи-ка ты свое слово.
   Уильям Мартел, проведший большую часть жизни в войнах и повидавший немало смертей, опустился на колени рядом с неподвижным телом и повернул его так, чтобы свет фонаря падал на окровавленную грудь. Приподняв веко, он отметил остекленевший взгляд и без тени сомнения заявил:
   — Мертв. Сражен в самое сердце. Ему уже не поможешь.
   — Давно? — кратко спросил король.
   — Точно не скажу, однако не слишком.
   — Во время повечерия?
   Служба была не слишком долгой, хотя в этот злосчастный вечер она продолжалась чуть больше обычного.
   — Я видел его живым за несколько минут до того, как вошел в храм, — отвечал Мартел. — Надо же — я даже не заметил, что он был при оружии.
   — Итак, — рассудительно заметил король, — если кто-нибудь подтвердит, что во время службы этот молодой человек находился в церкви, его нельзя будет обвинить в убийстве. А это было именно подлое убийство, а не честный поединок. Де Сулис даже меча вытащить не успел.
   Чья-то рука осторожно потянула Кадфаэля за рукав. Хью протиснулся к нему сквозь толпу и шепотом спросил:
   — Можешь ты подтвердить, что все это время он был в храме? Ты его видел?
   — Хорошо, если бы так, но, увы… Он сказал, что малость припозднился. Я находился у хора, а храм был битком набит — пришедшие последними теснились в дверях.
   В такой сутолоке рядом вполне могло не оказаться ни одного знакомого человека. Не мудрено, если Ив остался никем не замеченным, как не мудрено и то, что он вышел из церкви в числе первых и потому наткнулся на мертвого де Сулиса. Первое испуганное восклицание свидетельствовало скорее в его пользу.
   — Неважно, — по-прежнему тихо произнес Хью. — В конце концов, Стефан правильно поставил вопрос. Кто-то наверняка был рядом с ним и опознает его. А если даже и нет, то императрица все одно не допустит, чтобы Филипп Фицроберт хотя бы пальцем коснулся одного из ее людей. Ты только взгляни на нее.
   Это оказалось не так-то просто. Кадфаэлю пришлось вытянуть шею, ибо, хотя императрица и была довольно высокой для женщины, окружали Матильду рослые мужчины, почти полностью ее заслонявшие. Однако, увидев ее, Кадфаэль отметил, что, хотя красивое лицо императрицы оставалось сдержанным и суровым, огромные глаза сверкали в свете факелов, что наводило на мысль о плохо скрываемом ликовании. И не диво — кому-кому, а ей не было резона сокрушаться о смерти человека, предавшего врагу Фарингдон, так же как и сопереживать его лорду, сделавшему то же с Криклейдом. От монаха не укрылось, что Матильда, слегка повернув голову, бросила пристальный взгляд на Ива Хьюгонина, и — теперь в этом уже не оставалось сомнения — губы ее тронула улыбка. Однако же она не сдвинулась с места, видимо рассудив, что до поры до времени вмешиваться не стоит. По обе стороны от нее держались Роджер Херефорд и Хью Байгод — поддержка достаточная, дабы воспрепятствовать любой попытке тронуть человека, находящегося под ее покровительством.
   — Ну, говорите! — Стефан обвел взглядом толпившихся вокруг людей. — Видел кто из вас этого юношу в церкви на повечерии? Он утверждает, будто, как положено, пришел в храм без оружия и вместе со всеми нами оставался там до конца службы. Кто из вас может это подтвердить?
   Люди переглядывались, пожимали плечами, однако высказываться никто не спешил. Повисла тягостная тишина.
   — Вот видите, ваша милость, — прервал наконец затянувшееся молчание Филипп, — никто не берется подтвердить его слова.
   — Но это еще не доказывает, что он лжет, — возразил Роже де Клинтон. — Не всегда удается найти свидетеля, способного подтвердить истину. Я бы, конечно, не решился утверждать, что этот молодой человек безусловно чист, но и то, что он лжет, пока не доказано. Мы ведь не опросили всех, побывавших сегодня на повечерии. Но даже если мы так и не найдем свидетелей, это еще не значит, будто он непременно виновен. Зато ежели отыщется хоть один человек, простоявший рядом с ним всю службу у церковных дверей, правда станет очевидной. Ваша милость, в этом деле надобно как следует разобраться.
   — Нет времени, — нахмурясь, ответил король. — Завтра мы покидаем Ковентри. Незачем оставаться — здесь уже все сказано.
   «Да, — печально подумал Кадфаэль, — завтра вы все разъедетесь, и пожар войны заполыхает с новой силой».
   — Как бы то ни было, — жестко заявил Роже де Клинтон, — в этих стенах я запрещаю прибегать к насилию даже в ответ на насилие. Более того, требую, чтобы и за пределами обители вы отказались от мщения. Если мы не можем наладить надлежащее расследование и установить истину, значит, должны отпустить этого человека, пусть даже он и виновен.
   — Нет, — сурово возразил Филипп, — с чего бы это? Я требую справедливого наказания за кровь моего друга. Пусть городские констебли возьмут этого человека под стражу и закуют в цепи. Его следует задержать здесь, дабы он предстал перед судом. Разве в Ковентри не действует закон? А если действует, что мешает прибегнуть к нему? Ведь он преступил закон и за смерть должен ответить смертью. Как можно в том усомниться? Разве не он у всех на глазах затеял с де Сулисом ссору, а потом во всеуслышание заявлял о своей ненависти к нему. А затем мы застаем этого человека над мертвым телом его недруга, причем когда никого другого и поблизости-то не было. Какие еще нужны доказательства?
   Кадфаэлю показалось, что горькая убежденность Филиппа отчасти передалась королю. Да и то сказать — у Стефана не было оснований верить оправданиям юноши из стана его соперницы, обвиненного в убийстве не последнего из сторонников короля, лишь недавно оказавшего ему ценную услугу. Кроме того, монарх был не прочь сбросить с плеч долой это дело и заняться наконец военными вопросами. Да и сам намек на то, что в его владениях будто бы невозможно строгое соблюдение закона, подталкивал государя к простому решению — передать Ива судебным властям и умыть руки.
   — Между прочим, — отчетливо, с расстановкой произнесла императрица, — мне тоже есть что сказать по поводу происходящего. Когда нас созывали на этот совет, всем без исключения его участникам был обещан безопасный проезд сюда и обратно. Что бы здесь ни случилось, никто не вправе нарушить это обязательство. Я приехала в сопровождении некоторого числа людей и с тем же числом уеду, ибо неприкосновенность распространяется на каждого из них, а вина этого молодого сквайра ничем не доказана. Тот, кто вздумает тронуть его, нарушит клятву и тем самым навлечет на себя неслыханный позор. Завтра я уеду, и все мои люди уедут со мной.
   С этими словами она решительно двинулась вперед — стоявшим на ее пути пришлось торопливо отпрянуть в сторону — и, едва не задев рукавом Филиппа, повелительно протянула руку Иву. Юноша, бледный как полотно, повиновался ее жесту. На губах Матильды Кадфаэль приметил улыбку, определенно адресованную Иву, и не мог не подивиться тому, что юноша не улыбнулся в ответ. Но ни обожания, ни благодарности, ни радости в глазах молодого человека не было.
   На постоялый двор Ив вернулся спустя полчаса. Даже это небольшое расстояние Матильда не позволила ему пройти без охраны, опасаясь, что Филипп предпримет попытку рассчитаться за де Сулиса, пока юноша не оказался вне пределов его досягаемости. Впрочем, как уныло рассудил Ив, интерес императрицы к нему долго не продлится. Она будет ревностно оберегать его первое время, но еще и до Глостера не доберется, как и думать о нем забудет. В конце концов, она оградила его от возможных посягательств, чтобы продемонстрировать свое могущество, а как только поможет ему выбраться из Ковентри, наверняка решит, что ее долг — действительный или мнимый — исполнен до конца. Сам же Ив в ее глазах большой ценности не имел. Конечно, воспоминание о прикосновении царственной ладони не могло не воспламенить кровь в жилах юноши, однако она едва не застыла снова, когда он вспомнил, почему был удостоен высочайшего покровительства. Ибо Матильда более чем кто-либо была убеждена в его причастности к смерти Бриана де Сулиса. Ее тихий, вкрадчивый голос, отдающий двусмысленный и коварный приказ, до сих пор звучал в его ушах. Молодой человек, как и другие юные вассалы императрицы, был слепо предан государыне и в руках ее подобен податливой глине. Не было услуги, какую она не могла бы потребовать от него, пусть даже и не напрямик. Потребовать, зная, что ее воля будет понята и исполнена. Ив, конечно же, понимал, в чем его долг, и никогда, даже перед ней, не признался бы, какие слова слышал из ее уст. То, что она намекала на смерть де Сулиса, должно навсегда остаться тайной.
   В ту ночь никто больше не задавал Иву вопросов, и его друзья в первую очередь. Они тоже не были уверены в безопасности юноши и решили держаться поблизости и не выпускать его из виду, пока поутру он не отправится в Глостер под защитой императрицы.
   — Я должен ехать, — промолвил Ив, укладывая перед сном в сумы свои скудные пожитки, — а мы так ничего и не смогли разузнать про Оливье.
   — Я этого дела не брошу, — сказал Кадфаэль. — Но тебе и вправду лучше уехать отсюда, коли уж все так обернулось.
   — Уехать, оставив пятно подозрения на своем имени? — В голосе Ива звучала горечь.
   — А я и этого дела не оставлю. Рано или поздно правда все равно выйдет наружу. Ясно, как Божий день, что ты Бриана де Сулиса не убивал, а значит, его убийца скрывается здесь, среди нас. Узнать его имя — вот что нужно, чтобы очистить от подозрения твое. Если, конечно, хоть один человек на самом деле верит в твою виновность.
   — О, да, — с кривой усмешкой отозвался Ив, — уж один-то человек верит, можешь не сомневаться.
   Но кто этот человек, юноша не сказал, а Кадфаэль настаивать не стал.
   Поутру отряд за отрядом участники совещания стали разъезжаться из приората. Филипп Фицроберт как прибыл один, так и уехал еще до колокола к заутрене, ни с кем не попрощавшись. Король Стефан, напротив, задержался, чтобы отбыть со своими баронами в Оксфорд после Высокой мессы. Некоторые лорды из северных краев поспешили в свои владения, стремясь обеспечить безопасность собственных земель, прежде чем присоединиться к кому-либо из венценосных соперников. Императрица твердо решила выехать в Глостер лишь после отъезда Стефана, дабы тот не смог вербовать себе сторонников в Ковентри у нее за спиной.
   Когда свита Матильды стала собираться в путь, Ив отправился в церковь, и Кадфаэль, держась на почтительном расстоянии, последовал за ним. Войдя в храм, юноша опустился на колени перед алтарем в боковом приделе — не иначе как хотел помолиться перед отъездом в одиночестве, не привлекая к себе внимания. Возможно, Кадфаэль так и не решился бы его потревожить, но лицо юноши было таким печальным, что монах отбросил осторожность и подошел поближе. Ив обернулся, слабо улыбнулся и торопливо поднялся на ноги.
   — Я готов, — промолвил он.
   Вставая, юноша оперся рукой на скамью, и Кадфаэль приметил на ней кольцо, которого прежде не видел. Колечко ничем не примечательное — всего-навсего узенькая перекрученная золотая полоска, — причем такое маленькое, что Ив смог надеть его только на мизинец. Подобную вещицу дама могла бы подарить пажу в благодарность за оказанную услугу. Заметив, что взгляд монаха остановился на кольце, юноша непроизвольно попытался убрать руку, но передумал и оставил ее на прежнем месте.
   — Это она тебе подарила? — спросил Кадфаэль, почувствовав, что юноша ожидает вопроса.
   — Да, — просто ответил Ив, а затем добавил, помедлив: — Я не хотел его брать.
   — Вчера вечером ты его не надевал.
   — Не надевал. Вчера она не могла меня увидеть, а сегодня… У меня не хватило духу отказаться от этой награды. Ну да ладно, на полпути к Глостеру она и думать обо мне забудет, и тогда я смогу пожертвовать кольцо какой-нибудь церкви или просто отдать нищему на дороге.
   — А почему так? — спросил Кадфаэль, намеренно бередя открытую рану. — Ведь оно, наверное, пожаловано тебе в благодарность за оказанную услугу.
   Лицо юноши передернулось, словно от боли. Он двинулся к выходу, но на полпути обернулся и, задыхаясь, выпалил:
   — Не оказывал я этой услуги! — А потом, уже более спокойно, повторил: — Не оказывал…
   Наконец все разъехались — блестящие придворные, отважные воители, жаждущие заполучить престол соперники и вершащие судьбу трона вельможи, а также оба приезжих епископа. Найджел Илийский отбыл в свою епархию, а Генри де Блуа отправился с братом в Оксфорд, с тем чтобы уже оттуда проследовать к себе в Винчестер. Разъехались, ни о чем не договорившись, ничего не уладив. Мир остался таким же недостижимым, как и до этой встречи, а в приоратской часовне осталось мертвое тело. В конце концов братья, конечно, положат его в гроб и предадут земле, если только родные — а Бог весть, есть ли у него родные, — не пожелают заняться похоронами сами. Нынче на большом монастырском дворе было даже спокойнее, чем обычно, поскольку привычное движение между городом и приоратом, прервавшееся во время пребывания в обители двух монарших дворов разделенной страны, еще не возобновилось.
   — Сделай милость, задержись на денек-другой, — упрашивал Кадфаэль Берингара. — Ведь ежели я вернусь с тобой, то не нарушу договоренности. Господу ведомо, что я намерен следовать наказу отца Радульфуса, покуда это возможно. А ведь даже одного дня может оказаться достаточно, дабы узнать все, что мне нужно.
   — Это после того, как и король, и императрица, и все придворные в один голос заявили, что знать ничего не знают про Оливье? — недоверчиво спросил Хью.
   — Даже после этого. Здесь наверняка был хоть один человек, знавший правду, — уверенно заявил Кадфаэль. — И кроме того, Хью, подумай об Иве. Сейчас он под защитой императрицы, но будет ли этого достаточно? Да ему и самому не видать покоя, пока не выяснится, кто совершил то, чего он, безусловно, не совершал. Прошу тебя, дай мне несколько дней, а я в это время малость пораскину мозгами. Кстати, я ведь просил здешних братьев известить меня, ежели они услышат что-нибудь новенькое насчет сдачи Фарингдона. Вдруг да найдется человек, знающий ответ на все наши вопросы?
   — Ну что ж, — неуверенно промолвил Хью, — на пару дней я, пожалуй, могу остаться. Ей-Богу, мне было бы не по себе возвращаться без тебя. Да и насчет Ива ты прав — парнишка будет терзаться, покуда не изобличат истинного убийцу. Стоит попытаться найти виновного, если, конечно, — Берингар усмехнулся, — можно считать виновным человека, избавившего мир от де Сулиса. О нет, нет, Кадфаэль, не говори ничего. Я прекрасно знаю, что убийство есть убийство. Это смертный грех, и совершивший его виновен и перед людьми, и перед Богом. Такое злодеяние не должно остаться безнаказанным, кем бы ни был убитый… Кстати, хочешь еще раз взглянуть на рану? Это был точно нацеленный удар кинжалом, причем нанесенный спереди, а не сзади, из засады. Там, в галерее, было темно — хоть глаз выколи. Но де Сулис был человеком бывалым и мечом владел нехудо. Он не из тех, кого легко застать врасплох.
   Кадфаэль призадумался, а потом кивнул.
   — Да, давай-ка еще разок осмотрим тело. И его вещички. Они небось все еще на попечении приора. Разрешат нам на них взглянуть, как ты считаешь?
   — Я думаю, что епископ противиться не станет. Он разгневан не меньше нас, ведь убийство произошло на его земле.
   Бриан де Сулис, покрытый полотняным покрывалом, но еще не облаченный в саван, покоился на каменных плитах в часовне. Городские плотники уже мастерили для него фоб. Похоже, кто-то — не иначе как Филипп — не пожалел денег, чтобы обеспечить ему достойное погребение.
   Кадфаэль откинул покрывало как раз настолько, чтобы можно было увидеть рану — тонкий, темный, с посиневшими краями разрез длиной не больше ногтя. В остальном тело де Сулиса, мускулистое и крепкое, не пострадало. Бледное, как алебастр, лицо сохраняло надменное выражение.
   — Его сразил не меч, это уж точно, — уверенно заявил Кадфаэль. — Поначалу, пока кровь не смыли, об этом
   трудно было судить, но нынче-то видно — удар нанесен кинжалом. Не слишком длинным — в самый раз, чтобы достать до сердца, но и не коротким, иначе на коже осталась бы отметина от крестовины. Клинок был тонким, очень тонким, и убийца вырвал его из раны мгновенно, как только нанес удар. Искать забрызганную одежду нечего и пробовать — из такой раны кровь фонтаном не забьет. Прежде чем открылось кровотечение, убийцы уже и след простыл.
   — Неужто он далее не удостоверился, что сразил наповал? — с сомнением спросил Хью.
   — О, он был уверен, что удар достиг цели. Убийца — человек весьма хладнокровный, решительный и умелый.
   Кадфаэль вновь прикрыл покрывалом окаменевшее лицо покойного.
   — Ну, здесь нам больше искать нечего. Может, пойдем осмотрим место, где все случилось?
   Хью и Кадфаэль покинули храм через южную дверь и прошли по северной галерее до третьей ниши. Именно здесь и было обнаружено тело. Просочившись сквозь одежду, кровь окрасила каменные плиты, и, хотя кто-то уже успел протереть пол, на нем еще оставалось расплывчатое розоватое пятно размером примерно с ладонь.
   — Да, — протянул Хью, — если они здесь и схватились, то на камне следов борьбы все равно не увидишь, но мне сдается, никакой борьбы и не было. Его застали врасплох.
   Они присели и задумались, пытаясь восстановить картину случившегося.
   — Удар был нанесен спереди, — размышлял вслух Кадфаэль, — а когда убийца вытаскивал кинжал, он потянул за собой тело, и оно рухнуло вперед, в проход. Несомненно, что здесь, внутри, он кого-то поджидал. У него была назначена встреча — ведь раз он не снял ни меча, ни кинжала, значит, к повечерию не собирался. И ждал он человека, которому доверял, а иначе нипочем не подпустил бы его так близко. И уж кого он не подпустил бы в первую очередь, так это Ива. При виде этого молодца де Сулис сразу выхватил бы меч. Но ему следовало опасаться не только юного Хьюгонина. Здесь, в приорате, было не менее полусотни людей, люто ненавидевших его за содеянное в Фарингдоне. Воины, вовремя успевшие унести оттуда ноги, наверняка хотели с ним посчитаться, да и в свите императрицы хватало людей, хоть в замке и не бывших, но на де Сулиса обозленных до крайности. Он должен был остерегаться чуть ли не всех, кроме проверенных друзей и соратников.
   — Но на сей раз он просчитался, — заметил Хью.
   — Одно предательство влечет за собой другое. Он обманул доверие императрицы, а теперь кто-то, кому доверял он, обошелся так же с ним самим. Вот ведь оно как бывает.
   — Я так понимаю, — промолвил Хью, серьезно глядя в глаза Кадфаэлю, — что мы с тобой оба ничуть не сомневаемся в правдивости слов Ива. Я-то его хорошо знаю и потому ему верю. Но как вся эта история должна представляться тем, кто вовсе с ним не знаком? Не стоит ли поразмыслить об этом?
   — Пожалуй, стоит, — согласился Кадфаэль, — хотя для нас его невиновность несомненна. Итак, никто не подтвердил, что видел его в церкви, однако это не удивительно. Ив говорит, что пришел поздно, когда служба уже начиналась, а потому ни с кем не разговаривал. Он стоял в темном углу за дверью, потому и наружу вышел одним из первых. Мы слышали, как он, споткнувшись, охнул от неожиданности, а потом позвал на помощь. Так вот, если предположить, будто он вовсе не ходил к повечерию и мог обделать свое дело, пока почти все находились в храме, зачем ему вообще было кричать? Филипп уверяет, что это была хитрость. Однако же Ив хоть и умен, хитрости в нем ни на грош. Он бы попросту удрал, предоставив другим поднимать шум и звать на помощь. Оружия при нем не было. Как он и сказал, меч его оставался в комнате, в ножнах, и был совершенно чист — ни капельки крови. Со слов Филиппа выходит, будто Ив успел убить де Сулиса, а потом отереть клинок и спрятать в комнате — ведь в его распоряжении было все повечерие. Клинок я осматривал — крови на нем не было и в помине. Нет, коли Ив и впрямь имел бы в запасе столько времени, он не кричать бы стал, а наоборот, постарался убраться как можно дальше, чтобы никто не увидел его рядом с мертвым телом.
   — А если он и вправду вышел из церкви, то убить де Сулиса никак не мог. Ведь ни меча, ни кинжала при нем не было.
   — Вот именно. К тому же, я думаю, ты и сам понимаешь, что смерть настигла де Сулиса раньше, чем закончилась служба. Насколько раньше, судить, конечно, трудно, но за это время успела натечь лужица крови. Нет, Хью, тут сомневаться не приходится — наш паренек не виноват.
   — А почти все остальные, — задумчиво заметил Хью, — собрались в церкви. Почти, но, возможно, не все. И, как ты говоришь, у де Сулиса здесь могли быть враги. Один во всяком случае был — причем более скрытный, чем Ив, и более опасный.
   — При этом сам де Сулис, — угрюмо добавил Кадфаэль, — его врагом не считал и ничуть не остерегался. Он поджидал этого человека, ничего не подозревая, выступил ему навстречу и был сражен на месте.
   Хью еще раз молча осмотрел место падения тела, пригляделся к ободку кровавого пятна и кивнул, не найдя в рассуждениях Кадфаэля ни малейшего изъяна. Благое стремление епископов достичь примирения свело вместе смертельных врагов, превратив приорат в бурлящий котел ненависти, злобы и коварства.
   — Наверное, — предположил Хью, — эти двое сговорились встретиться тайно, пока все добрые люди молятся, чтобы плести интриги да строить козни. Ну да ладно, здесь нам все равно больше ничего не высмотреть. Ты ведь говорил, что хочешь взглянуть на вещи де Сулиса. Пойдем поговорим с епископом.
   — Да, — сказал епископ, — все, что привез с собой этот человек, находится здесь, на моем попечении. У него брат в Вустере, и сейчас я жду оттуда распоряжений насчет похорон. Не сомневаюсь, что он возьмет заботу о погребении на себя. Ему я и отдам эти вещи, но если вы считаете, что осмотр поможет установить, как умер де Сулис, — почему бы и не взглянуть на них. Нельзя пренебрегать ни малейшей возможностью установить истину. А вы полностью убеждены, — добавил он с беспокойством, — что тот молодой сквайр, который нашел тело, ни в чем не виноват?
   — Достойный лорд, — отозвался Хью, — насколько я знаю, этот юноша отнюдь не обманщик Трудно найти человека, менее искушенного в хитростях. Вы сами видели, как в день нашего приезда он спрыгнул с коня и сломя голову бросился на своего недруга. Таков уж его нрав — прямой и горячий. К тому же, когда он нашел убитого, оружия при нем не было. Вы сомневаетесь, ибо не знаете его так, как мы. Но и я, и брат Кадфаэль уверены в нем, как в себе.
   — В любом случае, — со вздохом промолвил епископ, — от того, что мы пороемся в вещах покойного да поищем письма или что-либо другое, способное рассказать нам побольше о его делах и намерениях, вреда никому не будет. Пойдем. Седельные сумы здесь недалеко, в ризнице.
   Кроме того, в приоратской конюшне стоял добрый скакун, как и остальное имущество покойного, дожидавшийся, когда младший де Сулис заберет его в Вустер.
   Епископ собственноручно водрузил первую суму на скамью и, расстегнув ремни, пояснил:
   — Один из братьев собрал все, что осталось в комнате убиенного, и принес сюда. Можете посмотреть.
   Сам прелат остался в ризнице, ибо считал, что ответственность за имущество погибшего на его земле человека лежит на нем.
   Разложив на скамье содержимое обоих вьюков, Хью и Кадфаэль приступили к тщательнейшему осмотру. Судя по тому, как снарядился в дорогу Бриан де Сулис, он был аккуратен, любил порядок, но ничего лишнего с собой не возил. Несколько смен исподнего, бритвенные принадлежности и туго набитый кошель составили содержимое одной сумы. Во второй, помимо запасного платья, оказался другой кожаный кошель, а в нем шкатулочка с несколькими отделениями — для кремня, трута, воска и печати. Человек с положением, отправляясь в дальнюю дорогу, конечно же, не мог обойтись без личной печати. Держа на ладони, Хью протянул ее епископу. Вырезанная очень отчетливо, печать представляла собой изображение лебедя с изогнутой шеей и повернутой влево головой в обрамлении двух веточек ивы.