Страница:
Пятен крови осталось не так уж много, но в том, что это кровь, сомневаться не приходилось. Помимо покрытых запекшейся кровью кусков березовой коры, Кадфаэль обнаружил еще пару темных пятен и длинный липкий мазок — видно, тело, чтобы удобнее было стащить к воде, перевернули на спину.
— Здесь глубоко, — заметил Хью, стоя на зеленом откосе, — да еще и берег подмыт. Наверное, его сразу затянуло течением. Думаю, одежду швырнули следом за телом. Может, мы еще и выловим то, что пока не найдено. А убийца, скорее всего, был один, иначе труп отнесли бы к берегу, а не тянули волоком.
— Как ты думаешь, — обратился Кадфаэль к Хью, — может, мастер Томас забрел на эту поляну, рассчитывая малость срезать дорогу и выйти прямо к своей барже? Глянь-ка, отсюда виден краешек пристани, где она пришвартована. Но кажется, он был один и не чуял беды. Ты как считаешь?
Хью вновь внимательно оглядел поляну и убедился в том, что следов схватки на ней нет. Тело рухнуло наземь, а затем его утащили.
— Да, купец не сопротивлялся. Кто-то подкрался к нему сзади и нанес смертельный удар. Конечно же, мастер Томас возвращался на баржу и хотел выйти к пристани, но немного сбился с пути и оказался чуть ниже по течению. А недруг, не спускавший с купца глаз, выследил его и настиг в зарослях.
— А ведь в тот же самый вечер, — неожиданно обронил Филип, — кто-то следил и за мной.
Встрепенувшись, Хью и Кадфаэль с интересом обернулись к парнишке.
— Думаешь, за тобой и купцом наблюдал один и тот же человек? — полюбопытствовал монах.
— О своих делах я вам пока не рассказывал, — начал Филип, — да я о них и думать забыл, когда наткнулся на это место и сообразил, что здесь случилось. Но вчера я вознамерился проследить весь свой путь шаг за шагом — в тот вечер, накануне ярмарки, потому как надеялся, что это поможет мне доказать свою непричастность к убийству. Мне подумалось, что тот, кто его замыслил, с самого начала взял меня на заметку. С пристани я ушел побитым, окровавленным и, ясное дело, затаившим злобу против мастера Томаса, а значит, на меня можно повесить любое обвинение, лишь бы никто не видел меня в тот момент, когда было совершено убийство.
Филип подробно рассказал им все, что открылось ему в Уотовой таверне. Кадфаэль и Берингар внимательно выслушали юношу и мрачно переглянулись.
— Ты уверен, что это был именно Фаулер? — спросил Хью.
— Уолтер Рейнольд уверен, а уж он-то промашки не даст. Сокольничий зашел в таверну, и, когда я показал его старине Уоту, тот сразу признал парня и рассказал мне, что он делал вечером накануне ярмарки. Так вот — этот малый заглянул в таверну, посмотрел, в какой я кондиции, и ушел, а потом, примерно через полчаса, вернулся, заказал себе эля да купил большую флягу крепкой можжевеловки.
— Да так и не открыв, унес ее с собой, потому что, стоило тебе припустить в рощу, чтобы облегчить желудок, он последовал за тобой, — подхватил Кадфаэль. — Да ладно, не красней, паренек, многие из нас в своей жизни еще и не так дурили, а потом, глядишь, поумнели. Но, — монах бросил на Хью многозначительный взгляд, — в следующий раз этого Фаулера увидели лишь двумя часами позже. Мы же сами его и нашли в предместье, и он был мертвецки пьян.
— Уот божился, мол, когда тот малый уходил из таверны, он был трезвым, что твой епископ, — промолвил Филип, — а уж у него глаз наметанный. К тому же Уот уверял, что, выдув такую здоровенную флягу можжевеловки всего за пару часов, любой отправился бы на тот свет или точно уж не пришел бы в себя несколько дней. А Фаулер на следующий день явился в замок и дал показания.
— Боже правый! — воскликнул Хью. — Но я же сам стянул с него плащ. От парня так несло, что я чуть с ног не свалился. Что же, по-вашему, мне это померещилось?
— Да нет, — отозвался Кадфаэль, — очевидно, можжевеловкой несло не из глотки этого малого, ею провоняла одежда. Сдается мне, он использовал ее не как внутреннее, а как наружное средство.
— Это, должно быть, обошлось ему недешево, — рассудил Хью, — такая фляга стоит немалых денег. Но с другой стороны, если таким образом он избавился от подозрений в убийстве, цена не слишком высока. Надо же, я первым заявил, что он валяется там уже несколько часов. А потом его отнесли в аббатство, всю ночь он спокойно пролежал в келье, и уж его-то никто не мог обвинить ни в чем, кроме беспробудного пьянства. Но пьяницы что малые дети, какой с них спрос! И если той же ночью произошло убийство, то последним в нем могли заподозрить человека, напившегося вдрызг до того, как купец ушел из своей палатки.
У Кадфаэля появились еще кое-какие смутные догадки, однако пока он не мог сказать ничего определенного, а потому предложил:
— Слушай, Хью, давай попробуем найти снова то место, где валялся этот тип, авось и фляга отыщется. Коли он и впрямь перепил, то наверняка уронил флягу где-нибудь поблизости, но мне на глаза она не попадалась. Может статься, что ее, наполовину опустошенную, подобрал какой-нибудь бродяга, да и Бог с ним. Однако, если Фаулер флягу припрятал, это совсем другое дело. Обычный забулдыга так бы не поступил, и ежели он сделал это, то потому, что хотел избежать лишних вопросов. Не думаю, что, когда он шел через ярмарочную площадь, от него разило спиртным. Скорее всего, он полил себя можжевеловкой неподалеку от того места, где мы его нашли, а стало быть, и флягу стоит поискать поблизости.
— Но если в тот вечер Фаулер вовсе не предавался пьянству, то как ты объяснишь его поведение? — спросил Кадфаэля Хью. — Ну, заглянул он в таверну, приметил Филипа, выслушал его угрозы и ушел, — но куда?
— Наверное, прошелся к палатке мастера Томаса — убедиться, что купец на месте, занят делами и, скорее всего, задержится еще на некоторое время. Ну а оттуда — назад, в таверну, не упустить Филипа, который так и просился на роль козла отпущения. За пареньком он последовал в рощу и отстал от него, лишь когда понял — тот наверняка проваляется у реки до утра. Затем — снова к палатке бристольского купца и, крадучись, следом за ним, до этого самого места.
— Это все догадки, — заметил Хью.
— Так-то оно так, — отозвался монах, — но уж больно все сходится.
— Получается, он со своей флягой вернулся в предместье и вскоре его находят мертвецки пьяным. Как ты полагаешь, сколько времени могло потребоваться на то, чтобы убить купца, обыскать его и скинуть тело в воду?
— Учитывая, что он должен был незаметно прокрасться за купцом к реке, а потом еще и тайком вернуться в предместье, на это могло уйти не меньше часа из тех двух, которые он якобы потратил на пьянство. Нет, — заявил Кадфаэль, и голос его посуровел, — похоже, в тот вечер он ничего не пил.
— А не он ли заодно забрался и на баржу? Впрочем, нет, это маловероятно: в то время он давал показания у шерифа. Ну, а убийца купца из Шотвика нам известен.
— Один убийца, — промолвил Кадфаэль, — но разве можно отделить одно преступление от другого? Думаю, нет — они взаимосвязаны.
— Ты прав, — ответил Хью после напряженного раздумья. — Так к чему мы пришли? В палатке перчаточника побывали двое. Один из них был уличен, а о другом можно было только догадываться. А вчера один застрелил другого, да еще так умело и хладнокровно… Ладно, — оборвал Берингар свои рассуждения и окинул поляну последним взглядом, — чем строить догадки, лучше поступить как ты предлагал — пойти к дороге и поискать то место, где валялся этот мошенник.
Филип, уже научившийся держать, когда надо, язык за зубами и не встревать в разговор старших, молча последовал за Берингаром и Кадфаэлем через сады и огороды Гайи. Никому из них, впрочем, и в голову не пришло возражать против его присутствия — паренек заслужил право быть в курсе всего. Пристань почти опустела, все большие лодки уплыли, и причалу скоро предстояло быть разобранным на доски и сложенным в хранилище аббатства до следующего лета. А лотки, палатки и козлы, располагавшиеся вдоль предместья, были уже разобраны — их грузили на монастырские подводы и отвозили в обитель. — Тогда, помнится, мы прошли не меньше полпути от сторожки привратника до ярмарочной площади и к тому же сошли с дороги, — заметил Хью. — Свету, правда, было маловато, потому как торговали по большей части окрестные жители, а они приходили только на день. Но это должно быть где-то неподалеку. В тот вечер накануне ярмарки повсюду были установлены палатки, натянуты тенты. Сейчас же все разобрали и приготовили к отправке. Вроде бы и похоже, но не так-то просто найти нужное место.
Поблизости остановилась подвода, двое аббатских служек принялись складывать на нее доски. Кадфаэль наблюдал за тем, как они расчищают площадку.
— Я гляжу, вы тут всякой всячины насобирали, — промолвил монах, обратив внимание на сваленную в углу телеги кучу потерянных вещей: здоровенный башмак, короткую тунику — перепачканную, но еще почти новую и вовсе не драную, тряпичную куклу с оторванной рукой, зеленый капюшон и рог для питья.
— Э, мы еще много чего подберем, пока не расчистим предместье, — ухмыльнулся возница. — Правда, кое-кто наверняка будет разыскивать пропажу. Вот кукла — небось дитя шум поднимет: куда запропастилась игрушка. И туника добротная, хозяин не иначе как перебрал, вот ее и забыл. Башмак почитай что новенький, а уж большущий-то. Владелец, поди, недалеко ушел в одном башмаке. Скоро он заявится к нам расспрашивать, не отыскался ли второй. А вообще-то, ночь прошла на редкость спокойно, никто не буянил. Ты только взгляни, брат, что я нашел! — И возчик указал на передок телеги, куда до сих пор Кадфаэль и не смотрел. Там, подвешенная на тонком кожаном ремешке, болталась на оглобле стеклянная плоская фляга вместимостью в добрую кварту. — Можешь себе представить, кто-то забросил эту штуковину на крышу палатки, в которой одна деревенская старуха торговала сырами. Знаю я эту бабку, она к нам каждый год приезжает, в этот раз мы ей палатку помогали ставить. Ну а сегодня утром я принялся разбирать эту палатку, а мне чуть голову не расшибло. Надо же! Вышвырнуть такую бутыль, будто она ничего не стоит. Ручаюсь, ежели ее снести к Уоту, можно разжиться дармовой выпивкой. — Возница повернулся и закинул на телегу еще одну охапку досок.
— А ты точно знаешь, что эта фляга из Уотовой таверны? — задумчиво спросил Кадфаэль.
— Еще бы, тут на ремешке его метка. Уотовы фляги мы наперечет знаем, но чтобы они валялись где попало — такого я не припомню.
— А где стояла палатка той старухи? — поинтересовался Хью.
— Да, пожалуй, ярдах в десяти от места, где вы сейчас стоите.
Берингар с монахом оглянулись, оба прикинули, что и Фаулера обнаружили где-то рядом.
— И вот какая странность, скажу я вам: старуха божилась, будто с утра, когда она взялась раскладывать товар, вокруг так разило можжевеловкой, что у нее все платье провоняло. Денек поворчала, ну да потом утихла. Она наполовину валлийка, в общем, чудная старуха. Не иначе как ей померещилось.
«Ничего подобного, — подумал Кадфаэль, — похоже, у торговки острый нюх, да и в напитках она, видать, разбирается. Неподалеку от ее палатки кто-то вылил на себя и разбрызгал по траве чуть ли не кварту можжевеловой настойки. Не всю, часть, он, скорее всего, и на самом деле выпил, чтобы пахло изо рта. Поэтому, когда его нашли посторонние, они не усомнились в том, что он пьян. А его должны были найти посторонние, но только ли посторонние?» Кадфаэлю начинало казаться, что во мраке забрезжил свет.
— Приятель, — обратился он к вознице, — у нас как раз есть дело к Уоту. Давай мы отнесем ему эту флягу. Само собой, мы скажем, кто ее нашел, и тебе достанется дармовая выпивка.
— Забирай ее, брат, — благодушно отозвался возчик, отстегивая ремень и снимая флягу с оглобли. — Только не забудь передать Уоту, что она от Ричарда Найла. Он меня знает.
— Наверное, когда ты нашел ее, внутри было пусто, — рискнул спросить Кадфаэль, взвешивая флягу в руке.
— Ни капли не осталось, брат! Да и сам посуди: какой ярмарочный гуляка выкинет бутыль, не опорожнив ее до дна.
Все доски были погружены, подвода уехала, оставив за собой голую, вытоптанную землю. Ну что ж, потребуется не так уж много времени, чтобы после теплых летних дождей пробилась свежая травка.
— Фляга моя, спору нет, — заявил Уот, вертя бутыль здоровенной ручищей. — Только одной такой у меня и недостает. Кто ж покупает крепкое питье целыми квартами, пусть даже и на ярмарке? Это какие надо иметь деньжищи! Да и тех, кто предпочитает можжевеловку доброму элю или вину, не так уж много. Я помню, как этот парень попросил целую флягу, и подивился. Но, в конце концов, деньги он заплатил, а что мне еще нужно. Видно же — человек он подневольный. Может, ему лорд велел купить, можжевеловки, а уж для чего — не мое дело. Но покупал точно тот самый малый, которого мне показал Филип, и эту самую флягу.
Отдаленный уголок Уотовой таверны оказался самым подходящим местом для того, чтобы посидеть, обдумать все, что удалось узнать, и решить, как действовать дальше.
— Уот только что подсказал верную мысль, — промолвил Кадфаэль, — мы могли бы и сами сообразить: парень сделал то, что велел его лорд, и спиртное купил на хозяйские деньги. Сами посудите: можно ли поверить, что по чистой случайности двое слуг одного господина оказались преступниками? Нет. Оба служили одному лорду и выполняли его приказы.
— Одному лорду… Иво Корбьеру? — изумленно прошептал Филип, в ужасе осознавая значение того, что ему открылось. — Но ведь… Я слышал, что его собственный конюх чуть не затоптал его конем. Что же, он сам распорядился об этом? Не понимаю.
— Погоди, приятель, давай-ка начнем с самого начала. Предположим, что некто послал Фаулера с приказом завладеть чем-то очень важным, находившимся в распоряжении мастера Томаса, затем подсказал ему, кого можно использовать в качестве козла отпущения, а самому Турстану дал денег на можжевеловку, дабы тот прикинулся пьяным и не попал под подозрение. А что происходит дальше? Мы отправляемся искать купца, и к нам присоединяется Иво Корбьер. Припомни-ка, Хью, именно он и нашел Фаулера — не ты и не я. Мы с тобой могли запросто пройти мимо, а как раз этого Иво и не мог допустить. Он хотел, чтобы Фаулера нашли пьяным, и при свидетелях, а потом заперли в аббатской келье. И он своего добился — случись в ту ночь хоть десяток убийств, Турстан все одно остался бы вне подозрений.
— И все впустую, — заметил Хью. — Рано или поздно Фаулер должен был рассказать своему хозяину, что ничего у купца не нашел. Мне кажется, Иво узнал об этом только поутру, когда пришел за своим слугой в монастырскую келью. И тут же начал действовать: Фаулера привел в замок давать показания против Филипа, а пока все мы присутствовали на разбирательстве, другого слугу послал осмотреть баржу — правда, и это ему ничего не дало. Ну как, вроде все сходится?
— Похоже на правду, — угрюмо согласился Хью. — И самое худшее, наверное, еще впереди. А кто, по-твоему, залез на баржу?
— Не думаю, чтобы в этой истории был замешан молоденький конюх, — ответил Кадфаэль, — с этим делом вполне могли управиться двое. Скорее всего, на барже побывал Эвальд. Вся грязная работа выполнялась руками слуг, но головой-то был их господин.
— В ту же ночь они вломились в палатку мастера Томаса, — подхватил Хью, — обыскали ее и опять безрезультатно. В следующую ночь они напали на Эана из Шотвика. — О том, что они не погнушались вскрыть гроб, Хью предпочел умолчать. — И снова остались ни с чем. Пока все как будто ясно. Но вернемся ко вчерашнему происшествию. Бог свидетель, не вижу во всем этом никакого смысла. Я же сам был там и видел, как Иво переменился в лице. Он был потрясен, разгневан и чувствовал себя оскорбленным — могу в этом поклясться! Вспомни: он не послал за конюхом Фаулера, а пошел сам из опасения, что слуга может предостеречь своего приятеля. А потом встал между Эвальдом и воротами и попытался остановить его, рискуя получить увечье, а то и что похуже…
— Так-то оно так, — вздохнув, согласился Кадфаэль, — но смысл в этом все же есть, и боюсь, что дела обстоят хуже, чем мы с тобой могли себе представить. Эвальд находился в конюшне, выхода оттуда, кроме как через двор, нет, а стало быть, и скрыться он не мог — ну, разве что проломив монастырскую стену. Корбьер вышел во двор по просьбе шерифа да от него же узнал всю правду. Он понял, что слуга разоблачен, и, если его припрут к стенке, глядишь, выведет на чистую воду своего лорда. Давай-ка рассмотрим по порядку, как все происходило с этого момента. Фаулер как раз вернулся со стрельбища, и у него был с собой арбалет. Когда Корбьер пошел на конюшню за Эвальдом, Турстан пошел было за ним, но лорд бросил ему на ходу несколько слов, и тот отстал. Что, спрашивается, сказал Иво своему слуге? Мы этого не слышали, как не слышали и того, что говорил Корбьер Эвальду на конюшенном дворе. Помнишь, некоторое время нам пришлось ждать их возвращения. Думаю, этого времени Корбьеру хватило: он успел сообщить конюху, что дела плохи. Очевидно, он велел слуге не терять головы и дал следующие указания: «Выводи коня, я сам встану между тобой и воротами, но ты улучи момент, прыгай в седло и гони. Ну а потом затаишься на время (не иначе как в собственном маноре Корбьера, — пояснил монах), и никто до тебя не доберется. Но главное: постарайся, чтобы все поверили в мою непричастность ни к каким злодействам. Сделай вид, будто напал на меня, ты поможешь мне, а я — тебе». И каждый разыграл свою роль, причем Иво сделал это превосходно. Он встал между конюхом и воротами, воспользовался игривым настроением коня, чтобы оттеснить с дороги нас, а потом для видимости ухватился за узду, получил пинка и полетел на дорогу. Путь для Эвальда был открыт. Хью и Филип слушали монаха как зачарованные.
— Однако замысел Иво заключался вовсе не в том, чтобы выручить конюха, — продолжал Кадфаэль, — это было бы слишком рискованно, ведь рано или поздно Эвальда могли поймать и заставить выложить все. Он должен был замолчать навеки, и потому Корбьер приказал сокольничему остановить его. Хозяин велел, слуга повиновался, и оба сделали это без колебаний, ибо тот и другой не хотели, чтобы Эвальд заговорил.
Воцарилось напряженное молчание. Слушатели ужаснулись тому, что поведал им монах. Даже Хью, всякого повидавший на своем веку, подивился такой подлости и коварству, а что уж говорить о Филипе. Потрясенный до глубины души, парнишка медленно поднялся на ноги, не сводя с собеседников широко раскрытых глаз.
— Неужто ты и вправду считаешь, что все было именно так? — воскликнул ошеломленный юноша. — Но ведь он, этот человек, навещал ее и выказывал знаки внимания. Выходит, он что-то искал — у самого мастера Томаса, на его барже и в его палатке. Получается, что теперь ему остается искать только у Эммы! А мы здесь рассиживаемся!
— Но ведь Эмма, — резонно возразил Хью, — сейчас в аббатстве вместе с моей женой, и ей ничто не угрожает.
— Ничто не угрожает? — негодующе вскричал Филип. — Вы, наверное, забыли, что мы имеем дело не с человеком, а с дьяволом!
Не тратя больше слов, юноша выбежал из таверны и со всех ног припустил вдоль предместья по направлению к обители. Хью и Кадфаэль молча смотрели друг на друга. Первым молчание нарушил монах.
— Порой Господь вразумляет нас устами невинных! — промолвил он. — Боюсь, что парнишка беспокоится не напрасно. Пожалуй, нам лучше поспешить за ним.
Когда Филип добежал до странноприимного дома, сердце выскакивало у него из груди. С трудом переводя дыхание, он попросил дозволения увидеть леди Берингар. Элин с улыбкой вышла ему навстречу.
— В чем дело, Филип?
Задавая вопрос, Элин, по правде сказать, слукавила — она считала, что знает, отчего паренек второпях примчался в аббатство, и сочувствовала ему: надо же, не успел проститься с Эммой, а ведь всего несколько ласковых слов, пусть ничего не значащих, может быть, запомнились бы ему на всю жизнь.
— О, Филип, мне так жаль, что ты разминулся с мистрисс Вернольд, но, увы, они спешили, и задерживаться было нельзя. Они уехали, но Эмма просила меня попрощаться с тобой и передать… — Слова замерли у Элин на устах. — Филип, что случилось? На тебе лица нет!
— Уехали? — в отчаянии вскричал юноша. — С кем она уехала?
— С мессиром Корбьером. Он предложил проводить Эмму до Бристоля, поскольку едет туда со своей сестрой, решившей принять постриг в местной обители. Все так удачно совпало… Филип, что-то не так? Да что с тобой, в конце концов?
У юноши вырвался стон, исполненный боли и гнева, и, забывшись, он схватил Элин за руку.
— Куда? Куда он ее повез?
— В свой манор Стэнтон Коббольд. Там они заночуют, а наутро двинутся дальше. Его сестра…
Но не успела Элин договорить, как Филип сорвался с места и стремглав помчался к конюшенному двору. Ему позарез нужен был конь, некогда было спрашивать разрешения у кого бы то ни было. К счастью, разумеется к счастью для Филипа, один из гостей аббатства собрался в дорогу и во дворе его дожидался на привязи взнузданный и оседланный конь. Паренек вскочил в седло и вихрем вылетел за ворота. Когда Элин выбежала во двор, она застала там лишь разъяренного конюха, который метался по двору, изрыгая проклятия.
Чтобы кратчайшим путем попасть в Стэнтон Коббольд, нужно было от монастырских ворот свернуть налево, а потом еще раз налево, по узкой тропинке возле моста. Потому Кадфаэль и Хью Берингар, спешившие в аббатство по дороге вдоль предместья, не столкнулись со мчавшимся во весь опор Филипом. Они добрались до обители, так и не узнав, что дело приняло дурной оборот.
Во дворе царила предотъездная суета: гости собирались в путь. Никаких признаков тревоги заметно не было. Хью направился прямиком в странноприимный дом, Кадфаэль последовал было за ним, но неожиданно на плечо монаха легла крепкая рука, и он услышал знакомый приветливый валлийский говор.
— Тебя-то я и искал, брат! Зашел попрощаться перед отъездом и поблагодарить за помощь. Ярмарка выдалась на славу! Сегодня я отплываю домой, и уж поверь мне, с немалым барышом.
Глазки валлийца весело поблескивали из-под кустистых черных бровей.
— Но вот для тех двоих, тоже приехавших ради барыша, ярмарка закончилась не столь удачно, — грустно заметил Кадфаэль.
— С этим не поспоришь, — хмыкнул Родри, — только вот я не уверен, что они приезжали сюда за барышом, а не за чем другим. Хотя в конечном счете все сводится к деньгам или к власти. Да и ради чего еще людям стараться?
— Мало ли ради чего. Ты вот, помнится, говаривал, что человеку легче всего остаться незамеченным на многолюдном торгу. Я бы не удивился, узнав, что на нашей ярмарке побывал и лазутчик самого Овейна Гуинеддского. Правда, — добавил монах с невинным видом, — пользы ради он, наверное, должен понимать по-английски.
— Вот-вот, — поддакнул валлиец, — от меня в таком деле никакого проку. Но должен сказать, что по существу ты прав. Овейну, ежели он заботится о безопасности своих владений и не прочь при случае расширить их на милю-другую, надобно знать, где и что затевается. Мне самому любопытно, кто из купцов, с которыми я торговал бок о бок, явится, вернувшись домой, к Овейну с докладом.
— И что он ему расскажет, — добавил Кадфаэль.
Родри пригладил свою великолепную бороду, его темные глазки довольно блеснули.
— Сдается мне, он непременно сообщит своему государю, что послание, которое граф Ранульф должен был получить с юга, а может быть, даже и из-за моря — кто знает, — до него не дошло и теперь уже не дойдет. Стало быть, граф, скорее всего, не ввяжется ни в какие усобицы и останется в своих владениях, а коли так — Овейну не стоит тревожить Честерские рубежи. Лучше ему оставить Ранульфа в покое и обратить внимание на Мэлиндид или Элфаэль.
— Знаешь, — заметил Кадфаэль, — мне пришло в голову, что Овейнову лазутчику вовсе не обязательно говорить по-английски. Пожалуй, даже лучше, если всем будет известно, что он нуждается в переводчике. В присутствии того, кто не понимает ни слова, люди держатся свободнее и чаще склонны распускать языки.
— Хорошая мысль, — одобрительно отозвался Родри, — может, и стоило бы кому-нибудь подсказать эту идею Овейну.
Однако, судя по тому, что было известно об этом принце, Овейн Гуинеддский вовсе не нуждался ни в советчиках, ни в советах, ибо Господь щедро наделил его умом.
«Интересно, — подумал Кадфаэль, — сколько языков знает этот простачок купец? Французский — почти наверняка. Фламандский? Не исключено, ведь ему, без сомнения, случалось бывать во Фландрии». Монах не удивился бы, узнав, что Родри силен еще и в латыни.
— Ты приедешь к нам на ярмарку в будущем году?
— Кто знает, брат. Может, и выберусь. А ежели я приеду, ты согласишься снова мне помочь?
— С удовольствием, я ведь и сам уроженец Гуинедда. Ну, счастливого тебе пути. Поклонись от меня нашим холмам.
— Храни тебя Господь! — широко улыбнувшись, промолвил ап Хув, основательно хлопнул монаха по плечу и зашагал к реке.
Едва Хью переступил порог странноприимного дома, как на шею ему, всхлипывая, бросилась Элин. При виде мужа она почувствовала некоторое облегчение, но все же пребывала в растерянности и тревоге.
— Здесь глубоко, — заметил Хью, стоя на зеленом откосе, — да еще и берег подмыт. Наверное, его сразу затянуло течением. Думаю, одежду швырнули следом за телом. Может, мы еще и выловим то, что пока не найдено. А убийца, скорее всего, был один, иначе труп отнесли бы к берегу, а не тянули волоком.
— Как ты думаешь, — обратился Кадфаэль к Хью, — может, мастер Томас забрел на эту поляну, рассчитывая малость срезать дорогу и выйти прямо к своей барже? Глянь-ка, отсюда виден краешек пристани, где она пришвартована. Но кажется, он был один и не чуял беды. Ты как считаешь?
Хью вновь внимательно оглядел поляну и убедился в том, что следов схватки на ней нет. Тело рухнуло наземь, а затем его утащили.
— Да, купец не сопротивлялся. Кто-то подкрался к нему сзади и нанес смертельный удар. Конечно же, мастер Томас возвращался на баржу и хотел выйти к пристани, но немного сбился с пути и оказался чуть ниже по течению. А недруг, не спускавший с купца глаз, выследил его и настиг в зарослях.
— А ведь в тот же самый вечер, — неожиданно обронил Филип, — кто-то следил и за мной.
Встрепенувшись, Хью и Кадфаэль с интересом обернулись к парнишке.
— Думаешь, за тобой и купцом наблюдал один и тот же человек? — полюбопытствовал монах.
— О своих делах я вам пока не рассказывал, — начал Филип, — да я о них и думать забыл, когда наткнулся на это место и сообразил, что здесь случилось. Но вчера я вознамерился проследить весь свой путь шаг за шагом — в тот вечер, накануне ярмарки, потому как надеялся, что это поможет мне доказать свою непричастность к убийству. Мне подумалось, что тот, кто его замыслил, с самого начала взял меня на заметку. С пристани я ушел побитым, окровавленным и, ясное дело, затаившим злобу против мастера Томаса, а значит, на меня можно повесить любое обвинение, лишь бы никто не видел меня в тот момент, когда было совершено убийство.
Филип подробно рассказал им все, что открылось ему в Уотовой таверне. Кадфаэль и Берингар внимательно выслушали юношу и мрачно переглянулись.
— Ты уверен, что это был именно Фаулер? — спросил Хью.
— Уолтер Рейнольд уверен, а уж он-то промашки не даст. Сокольничий зашел в таверну, и, когда я показал его старине Уоту, тот сразу признал парня и рассказал мне, что он делал вечером накануне ярмарки. Так вот — этот малый заглянул в таверну, посмотрел, в какой я кондиции, и ушел, а потом, примерно через полчаса, вернулся, заказал себе эля да купил большую флягу крепкой можжевеловки.
— Да так и не открыв, унес ее с собой, потому что, стоило тебе припустить в рощу, чтобы облегчить желудок, он последовал за тобой, — подхватил Кадфаэль. — Да ладно, не красней, паренек, многие из нас в своей жизни еще и не так дурили, а потом, глядишь, поумнели. Но, — монах бросил на Хью многозначительный взгляд, — в следующий раз этого Фаулера увидели лишь двумя часами позже. Мы же сами его и нашли в предместье, и он был мертвецки пьян.
— Уот божился, мол, когда тот малый уходил из таверны, он был трезвым, что твой епископ, — промолвил Филип, — а уж у него глаз наметанный. К тому же Уот уверял, что, выдув такую здоровенную флягу можжевеловки всего за пару часов, любой отправился бы на тот свет или точно уж не пришел бы в себя несколько дней. А Фаулер на следующий день явился в замок и дал показания.
— Боже правый! — воскликнул Хью. — Но я же сам стянул с него плащ. От парня так несло, что я чуть с ног не свалился. Что же, по-вашему, мне это померещилось?
— Да нет, — отозвался Кадфаэль, — очевидно, можжевеловкой несло не из глотки этого малого, ею провоняла одежда. Сдается мне, он использовал ее не как внутреннее, а как наружное средство.
— Это, должно быть, обошлось ему недешево, — рассудил Хью, — такая фляга стоит немалых денег. Но с другой стороны, если таким образом он избавился от подозрений в убийстве, цена не слишком высока. Надо же, я первым заявил, что он валяется там уже несколько часов. А потом его отнесли в аббатство, всю ночь он спокойно пролежал в келье, и уж его-то никто не мог обвинить ни в чем, кроме беспробудного пьянства. Но пьяницы что малые дети, какой с них спрос! И если той же ночью произошло убийство, то последним в нем могли заподозрить человека, напившегося вдрызг до того, как купец ушел из своей палатки.
У Кадфаэля появились еще кое-какие смутные догадки, однако пока он не мог сказать ничего определенного, а потому предложил:
— Слушай, Хью, давай попробуем найти снова то место, где валялся этот тип, авось и фляга отыщется. Коли он и впрямь перепил, то наверняка уронил флягу где-нибудь поблизости, но мне на глаза она не попадалась. Может статься, что ее, наполовину опустошенную, подобрал какой-нибудь бродяга, да и Бог с ним. Однако, если Фаулер флягу припрятал, это совсем другое дело. Обычный забулдыга так бы не поступил, и ежели он сделал это, то потому, что хотел избежать лишних вопросов. Не думаю, что, когда он шел через ярмарочную площадь, от него разило спиртным. Скорее всего, он полил себя можжевеловкой неподалеку от того места, где мы его нашли, а стало быть, и флягу стоит поискать поблизости.
— Но если в тот вечер Фаулер вовсе не предавался пьянству, то как ты объяснишь его поведение? — спросил Кадфаэля Хью. — Ну, заглянул он в таверну, приметил Филипа, выслушал его угрозы и ушел, — но куда?
— Наверное, прошелся к палатке мастера Томаса — убедиться, что купец на месте, занят делами и, скорее всего, задержится еще на некоторое время. Ну а оттуда — назад, в таверну, не упустить Филипа, который так и просился на роль козла отпущения. За пареньком он последовал в рощу и отстал от него, лишь когда понял — тот наверняка проваляется у реки до утра. Затем — снова к палатке бристольского купца и, крадучись, следом за ним, до этого самого места.
— Это все догадки, — заметил Хью.
— Так-то оно так, — отозвался монах, — но уж больно все сходится.
— Получается, он со своей флягой вернулся в предместье и вскоре его находят мертвецки пьяным. Как ты полагаешь, сколько времени могло потребоваться на то, чтобы убить купца, обыскать его и скинуть тело в воду?
— Учитывая, что он должен был незаметно прокрасться за купцом к реке, а потом еще и тайком вернуться в предместье, на это могло уйти не меньше часа из тех двух, которые он якобы потратил на пьянство. Нет, — заявил Кадфаэль, и голос его посуровел, — похоже, в тот вечер он ничего не пил.
— А не он ли заодно забрался и на баржу? Впрочем, нет, это маловероятно: в то время он давал показания у шерифа. Ну, а убийца купца из Шотвика нам известен.
— Один убийца, — промолвил Кадфаэль, — но разве можно отделить одно преступление от другого? Думаю, нет — они взаимосвязаны.
— Ты прав, — ответил Хью после напряженного раздумья. — Так к чему мы пришли? В палатке перчаточника побывали двое. Один из них был уличен, а о другом можно было только догадываться. А вчера один застрелил другого, да еще так умело и хладнокровно… Ладно, — оборвал Берингар свои рассуждения и окинул поляну последним взглядом, — чем строить догадки, лучше поступить как ты предлагал — пойти к дороге и поискать то место, где валялся этот мошенник.
Филип, уже научившийся держать, когда надо, язык за зубами и не встревать в разговор старших, молча последовал за Берингаром и Кадфаэлем через сады и огороды Гайи. Никому из них, впрочем, и в голову не пришло возражать против его присутствия — паренек заслужил право быть в курсе всего. Пристань почти опустела, все большие лодки уплыли, и причалу скоро предстояло быть разобранным на доски и сложенным в хранилище аббатства до следующего лета. А лотки, палатки и козлы, располагавшиеся вдоль предместья, были уже разобраны — их грузили на монастырские подводы и отвозили в обитель. — Тогда, помнится, мы прошли не меньше полпути от сторожки привратника до ярмарочной площади и к тому же сошли с дороги, — заметил Хью. — Свету, правда, было маловато, потому как торговали по большей части окрестные жители, а они приходили только на день. Но это должно быть где-то неподалеку. В тот вечер накануне ярмарки повсюду были установлены палатки, натянуты тенты. Сейчас же все разобрали и приготовили к отправке. Вроде бы и похоже, но не так-то просто найти нужное место.
Поблизости остановилась подвода, двое аббатских служек принялись складывать на нее доски. Кадфаэль наблюдал за тем, как они расчищают площадку.
— Я гляжу, вы тут всякой всячины насобирали, — промолвил монах, обратив внимание на сваленную в углу телеги кучу потерянных вещей: здоровенный башмак, короткую тунику — перепачканную, но еще почти новую и вовсе не драную, тряпичную куклу с оторванной рукой, зеленый капюшон и рог для питья.
— Э, мы еще много чего подберем, пока не расчистим предместье, — ухмыльнулся возница. — Правда, кое-кто наверняка будет разыскивать пропажу. Вот кукла — небось дитя шум поднимет: куда запропастилась игрушка. И туника добротная, хозяин не иначе как перебрал, вот ее и забыл. Башмак почитай что новенький, а уж большущий-то. Владелец, поди, недалеко ушел в одном башмаке. Скоро он заявится к нам расспрашивать, не отыскался ли второй. А вообще-то, ночь прошла на редкость спокойно, никто не буянил. Ты только взгляни, брат, что я нашел! — И возчик указал на передок телеги, куда до сих пор Кадфаэль и не смотрел. Там, подвешенная на тонком кожаном ремешке, болталась на оглобле стеклянная плоская фляга вместимостью в добрую кварту. — Можешь себе представить, кто-то забросил эту штуковину на крышу палатки, в которой одна деревенская старуха торговала сырами. Знаю я эту бабку, она к нам каждый год приезжает, в этот раз мы ей палатку помогали ставить. Ну а сегодня утром я принялся разбирать эту палатку, а мне чуть голову не расшибло. Надо же! Вышвырнуть такую бутыль, будто она ничего не стоит. Ручаюсь, ежели ее снести к Уоту, можно разжиться дармовой выпивкой. — Возница повернулся и закинул на телегу еще одну охапку досок.
— А ты точно знаешь, что эта фляга из Уотовой таверны? — задумчиво спросил Кадфаэль.
— Еще бы, тут на ремешке его метка. Уотовы фляги мы наперечет знаем, но чтобы они валялись где попало — такого я не припомню.
— А где стояла палатка той старухи? — поинтересовался Хью.
— Да, пожалуй, ярдах в десяти от места, где вы сейчас стоите.
Берингар с монахом оглянулись, оба прикинули, что и Фаулера обнаружили где-то рядом.
— И вот какая странность, скажу я вам: старуха божилась, будто с утра, когда она взялась раскладывать товар, вокруг так разило можжевеловкой, что у нее все платье провоняло. Денек поворчала, ну да потом утихла. Она наполовину валлийка, в общем, чудная старуха. Не иначе как ей померещилось.
«Ничего подобного, — подумал Кадфаэль, — похоже, у торговки острый нюх, да и в напитках она, видать, разбирается. Неподалеку от ее палатки кто-то вылил на себя и разбрызгал по траве чуть ли не кварту можжевеловой настойки. Не всю, часть, он, скорее всего, и на самом деле выпил, чтобы пахло изо рта. Поэтому, когда его нашли посторонние, они не усомнились в том, что он пьян. А его должны были найти посторонние, но только ли посторонние?» Кадфаэлю начинало казаться, что во мраке забрезжил свет.
— Приятель, — обратился он к вознице, — у нас как раз есть дело к Уоту. Давай мы отнесем ему эту флягу. Само собой, мы скажем, кто ее нашел, и тебе достанется дармовая выпивка.
— Забирай ее, брат, — благодушно отозвался возчик, отстегивая ремень и снимая флягу с оглобли. — Только не забудь передать Уоту, что она от Ричарда Найла. Он меня знает.
— Наверное, когда ты нашел ее, внутри было пусто, — рискнул спросить Кадфаэль, взвешивая флягу в руке.
— Ни капли не осталось, брат! Да и сам посуди: какой ярмарочный гуляка выкинет бутыль, не опорожнив ее до дна.
Все доски были погружены, подвода уехала, оставив за собой голую, вытоптанную землю. Ну что ж, потребуется не так уж много времени, чтобы после теплых летних дождей пробилась свежая травка.
— Фляга моя, спору нет, — заявил Уот, вертя бутыль здоровенной ручищей. — Только одной такой у меня и недостает. Кто ж покупает крепкое питье целыми квартами, пусть даже и на ярмарке? Это какие надо иметь деньжищи! Да и тех, кто предпочитает можжевеловку доброму элю или вину, не так уж много. Я помню, как этот парень попросил целую флягу, и подивился. Но, в конце концов, деньги он заплатил, а что мне еще нужно. Видно же — человек он подневольный. Может, ему лорд велел купить, можжевеловки, а уж для чего — не мое дело. Но покупал точно тот самый малый, которого мне показал Филип, и эту самую флягу.
Отдаленный уголок Уотовой таверны оказался самым подходящим местом для того, чтобы посидеть, обдумать все, что удалось узнать, и решить, как действовать дальше.
— Уот только что подсказал верную мысль, — промолвил Кадфаэль, — мы могли бы и сами сообразить: парень сделал то, что велел его лорд, и спиртное купил на хозяйские деньги. Сами посудите: можно ли поверить, что по чистой случайности двое слуг одного господина оказались преступниками? Нет. Оба служили одному лорду и выполняли его приказы.
— Одному лорду… Иво Корбьеру? — изумленно прошептал Филип, в ужасе осознавая значение того, что ему открылось. — Но ведь… Я слышал, что его собственный конюх чуть не затоптал его конем. Что же, он сам распорядился об этом? Не понимаю.
— Погоди, приятель, давай-ка начнем с самого начала. Предположим, что некто послал Фаулера с приказом завладеть чем-то очень важным, находившимся в распоряжении мастера Томаса, затем подсказал ему, кого можно использовать в качестве козла отпущения, а самому Турстану дал денег на можжевеловку, дабы тот прикинулся пьяным и не попал под подозрение. А что происходит дальше? Мы отправляемся искать купца, и к нам присоединяется Иво Корбьер. Припомни-ка, Хью, именно он и нашел Фаулера — не ты и не я. Мы с тобой могли запросто пройти мимо, а как раз этого Иво и не мог допустить. Он хотел, чтобы Фаулера нашли пьяным, и при свидетелях, а потом заперли в аббатской келье. И он своего добился — случись в ту ночь хоть десяток убийств, Турстан все одно остался бы вне подозрений.
— И все впустую, — заметил Хью. — Рано или поздно Фаулер должен был рассказать своему хозяину, что ничего у купца не нашел. Мне кажется, Иво узнал об этом только поутру, когда пришел за своим слугой в монастырскую келью. И тут же начал действовать: Фаулера привел в замок давать показания против Филипа, а пока все мы присутствовали на разбирательстве, другого слугу послал осмотреть баржу — правда, и это ему ничего не дало. Ну как, вроде все сходится?
— Похоже на правду, — угрюмо согласился Хью. — И самое худшее, наверное, еще впереди. А кто, по-твоему, залез на баржу?
— Не думаю, чтобы в этой истории был замешан молоденький конюх, — ответил Кадфаэль, — с этим делом вполне могли управиться двое. Скорее всего, на барже побывал Эвальд. Вся грязная работа выполнялась руками слуг, но головой-то был их господин.
— В ту же ночь они вломились в палатку мастера Томаса, — подхватил Хью, — обыскали ее и опять безрезультатно. В следующую ночь они напали на Эана из Шотвика. — О том, что они не погнушались вскрыть гроб, Хью предпочел умолчать. — И снова остались ни с чем. Пока все как будто ясно. Но вернемся ко вчерашнему происшествию. Бог свидетель, не вижу во всем этом никакого смысла. Я же сам был там и видел, как Иво переменился в лице. Он был потрясен, разгневан и чувствовал себя оскорбленным — могу в этом поклясться! Вспомни: он не послал за конюхом Фаулера, а пошел сам из опасения, что слуга может предостеречь своего приятеля. А потом встал между Эвальдом и воротами и попытался остановить его, рискуя получить увечье, а то и что похуже…
— Так-то оно так, — вздохнув, согласился Кадфаэль, — но смысл в этом все же есть, и боюсь, что дела обстоят хуже, чем мы с тобой могли себе представить. Эвальд находился в конюшне, выхода оттуда, кроме как через двор, нет, а стало быть, и скрыться он не мог — ну, разве что проломив монастырскую стену. Корбьер вышел во двор по просьбе шерифа да от него же узнал всю правду. Он понял, что слуга разоблачен, и, если его припрут к стенке, глядишь, выведет на чистую воду своего лорда. Давай-ка рассмотрим по порядку, как все происходило с этого момента. Фаулер как раз вернулся со стрельбища, и у него был с собой арбалет. Когда Корбьер пошел на конюшню за Эвальдом, Турстан пошел было за ним, но лорд бросил ему на ходу несколько слов, и тот отстал. Что, спрашивается, сказал Иво своему слуге? Мы этого не слышали, как не слышали и того, что говорил Корбьер Эвальду на конюшенном дворе. Помнишь, некоторое время нам пришлось ждать их возвращения. Думаю, этого времени Корбьеру хватило: он успел сообщить конюху, что дела плохи. Очевидно, он велел слуге не терять головы и дал следующие указания: «Выводи коня, я сам встану между тобой и воротами, но ты улучи момент, прыгай в седло и гони. Ну а потом затаишься на время (не иначе как в собственном маноре Корбьера, — пояснил монах), и никто до тебя не доберется. Но главное: постарайся, чтобы все поверили в мою непричастность ни к каким злодействам. Сделай вид, будто напал на меня, ты поможешь мне, а я — тебе». И каждый разыграл свою роль, причем Иво сделал это превосходно. Он встал между конюхом и воротами, воспользовался игривым настроением коня, чтобы оттеснить с дороги нас, а потом для видимости ухватился за узду, получил пинка и полетел на дорогу. Путь для Эвальда был открыт. Хью и Филип слушали монаха как зачарованные.
— Однако замысел Иво заключался вовсе не в том, чтобы выручить конюха, — продолжал Кадфаэль, — это было бы слишком рискованно, ведь рано или поздно Эвальда могли поймать и заставить выложить все. Он должен был замолчать навеки, и потому Корбьер приказал сокольничему остановить его. Хозяин велел, слуга повиновался, и оба сделали это без колебаний, ибо тот и другой не хотели, чтобы Эвальд заговорил.
Воцарилось напряженное молчание. Слушатели ужаснулись тому, что поведал им монах. Даже Хью, всякого повидавший на своем веку, подивился такой подлости и коварству, а что уж говорить о Филипе. Потрясенный до глубины души, парнишка медленно поднялся на ноги, не сводя с собеседников широко раскрытых глаз.
— Неужто ты и вправду считаешь, что все было именно так? — воскликнул ошеломленный юноша. — Но ведь он, этот человек, навещал ее и выказывал знаки внимания. Выходит, он что-то искал — у самого мастера Томаса, на его барже и в его палатке. Получается, что теперь ему остается искать только у Эммы! А мы здесь рассиживаемся!
— Но ведь Эмма, — резонно возразил Хью, — сейчас в аббатстве вместе с моей женой, и ей ничто не угрожает.
— Ничто не угрожает? — негодующе вскричал Филип. — Вы, наверное, забыли, что мы имеем дело не с человеком, а с дьяволом!
Не тратя больше слов, юноша выбежал из таверны и со всех ног припустил вдоль предместья по направлению к обители. Хью и Кадфаэль молча смотрели друг на друга. Первым молчание нарушил монах.
— Порой Господь вразумляет нас устами невинных! — промолвил он. — Боюсь, что парнишка беспокоится не напрасно. Пожалуй, нам лучше поспешить за ним.
Когда Филип добежал до странноприимного дома, сердце выскакивало у него из груди. С трудом переводя дыхание, он попросил дозволения увидеть леди Берингар. Элин с улыбкой вышла ему навстречу.
— В чем дело, Филип?
Задавая вопрос, Элин, по правде сказать, слукавила — она считала, что знает, отчего паренек второпях примчался в аббатство, и сочувствовала ему: надо же, не успел проститься с Эммой, а ведь всего несколько ласковых слов, пусть ничего не значащих, может быть, запомнились бы ему на всю жизнь.
— О, Филип, мне так жаль, что ты разминулся с мистрисс Вернольд, но, увы, они спешили, и задерживаться было нельзя. Они уехали, но Эмма просила меня попрощаться с тобой и передать… — Слова замерли у Элин на устах. — Филип, что случилось? На тебе лица нет!
— Уехали? — в отчаянии вскричал юноша. — С кем она уехала?
— С мессиром Корбьером. Он предложил проводить Эмму до Бристоля, поскольку едет туда со своей сестрой, решившей принять постриг в местной обители. Все так удачно совпало… Филип, что-то не так? Да что с тобой, в конце концов?
У юноши вырвался стон, исполненный боли и гнева, и, забывшись, он схватил Элин за руку.
— Куда? Куда он ее повез?
— В свой манор Стэнтон Коббольд. Там они заночуют, а наутро двинутся дальше. Его сестра…
Но не успела Элин договорить, как Филип сорвался с места и стремглав помчался к конюшенному двору. Ему позарез нужен был конь, некогда было спрашивать разрешения у кого бы то ни было. К счастью, разумеется к счастью для Филипа, один из гостей аббатства собрался в дорогу и во дворе его дожидался на привязи взнузданный и оседланный конь. Паренек вскочил в седло и вихрем вылетел за ворота. Когда Элин выбежала во двор, она застала там лишь разъяренного конюха, который метался по двору, изрыгая проклятия.
Чтобы кратчайшим путем попасть в Стэнтон Коббольд, нужно было от монастырских ворот свернуть налево, а потом еще раз налево, по узкой тропинке возле моста. Потому Кадфаэль и Хью Берингар, спешившие в аббатство по дороге вдоль предместья, не столкнулись со мчавшимся во весь опор Филипом. Они добрались до обители, так и не узнав, что дело приняло дурной оборот.
Во дворе царила предотъездная суета: гости собирались в путь. Никаких признаков тревоги заметно не было. Хью направился прямиком в странноприимный дом, Кадфаэль последовал было за ним, но неожиданно на плечо монаха легла крепкая рука, и он услышал знакомый приветливый валлийский говор.
— Тебя-то я и искал, брат! Зашел попрощаться перед отъездом и поблагодарить за помощь. Ярмарка выдалась на славу! Сегодня я отплываю домой, и уж поверь мне, с немалым барышом.
Глазки валлийца весело поблескивали из-под кустистых черных бровей.
— Но вот для тех двоих, тоже приехавших ради барыша, ярмарка закончилась не столь удачно, — грустно заметил Кадфаэль.
— С этим не поспоришь, — хмыкнул Родри, — только вот я не уверен, что они приезжали сюда за барышом, а не за чем другим. Хотя в конечном счете все сводится к деньгам или к власти. Да и ради чего еще людям стараться?
— Мало ли ради чего. Ты вот, помнится, говаривал, что человеку легче всего остаться незамеченным на многолюдном торгу. Я бы не удивился, узнав, что на нашей ярмарке побывал и лазутчик самого Овейна Гуинеддского. Правда, — добавил монах с невинным видом, — пользы ради он, наверное, должен понимать по-английски.
— Вот-вот, — поддакнул валлиец, — от меня в таком деле никакого проку. Но должен сказать, что по существу ты прав. Овейну, ежели он заботится о безопасности своих владений и не прочь при случае расширить их на милю-другую, надобно знать, где и что затевается. Мне самому любопытно, кто из купцов, с которыми я торговал бок о бок, явится, вернувшись домой, к Овейну с докладом.
— И что он ему расскажет, — добавил Кадфаэль.
Родри пригладил свою великолепную бороду, его темные глазки довольно блеснули.
— Сдается мне, он непременно сообщит своему государю, что послание, которое граф Ранульф должен был получить с юга, а может быть, даже и из-за моря — кто знает, — до него не дошло и теперь уже не дойдет. Стало быть, граф, скорее всего, не ввяжется ни в какие усобицы и останется в своих владениях, а коли так — Овейну не стоит тревожить Честерские рубежи. Лучше ему оставить Ранульфа в покое и обратить внимание на Мэлиндид или Элфаэль.
— Знаешь, — заметил Кадфаэль, — мне пришло в голову, что Овейнову лазутчику вовсе не обязательно говорить по-английски. Пожалуй, даже лучше, если всем будет известно, что он нуждается в переводчике. В присутствии того, кто не понимает ни слова, люди держатся свободнее и чаще склонны распускать языки.
— Хорошая мысль, — одобрительно отозвался Родри, — может, и стоило бы кому-нибудь подсказать эту идею Овейну.
Однако, судя по тому, что было известно об этом принце, Овейн Гуинеддский вовсе не нуждался ни в советчиках, ни в советах, ибо Господь щедро наделил его умом.
«Интересно, — подумал Кадфаэль, — сколько языков знает этот простачок купец? Французский — почти наверняка. Фламандский? Не исключено, ведь ему, без сомнения, случалось бывать во Фландрии». Монах не удивился бы, узнав, что Родри силен еще и в латыни.
— Ты приедешь к нам на ярмарку в будущем году?
— Кто знает, брат. Может, и выберусь. А ежели я приеду, ты согласишься снова мне помочь?
— С удовольствием, я ведь и сам уроженец Гуинедда. Ну, счастливого тебе пути. Поклонись от меня нашим холмам.
— Храни тебя Господь! — широко улыбнувшись, промолвил ап Хув, основательно хлопнул монаха по плечу и зашагал к реке.
Едва Хью переступил порог странноприимного дома, как на шею ему, всхлипывая, бросилась Элин. При виде мужа она почувствовала некоторое облегчение, но все же пребывала в растерянности и тревоге.