Питерс Эллис. Ярмарка Святого Петра

   Отпрыск Корвизера, известный в городе бузотер, был вовсе не глуп, но горяч и постоянно одержим всякими шальными идеями. К тому же паренек порой выпивал куда больше, чем стоило бы в его возрасте. Сейчас, правда, он не был пьян, но определенно что-то затевал.
   Брат Кадфаэль вздохнул и без особой охоты спустился к пристани. У молодых кровь горячая, они легко увлекаются и идут напролом там, где люди постарше и поопытней предпочитают проявить осмотрительность. А чем больше юнцы кипятятся, тем вероятнее, что набьют себе шишек. Монах вовсе не удивился тому, что Родри ап Хув, человек, видавший виды, успел убраться с пристани вместе со своим работником и всеми товарами. Надо полагать, что валлиец прежде всего позаботится о том, чтобы упрятать свое добро — от греха подальше, а там, глядишь, и вернется к реке — посмотреть, чем дело кончится, но с безопасного расстояния, чтобы ни во что не влипнуть. У пристани под разгрузкой оставалось с полдюжины судов различных размеров, среди которых выделялась великолепная баржа Томаса из Бристоля. Заслышав шум, поднятый сбегавшей по тропе компанией, ее владелец обернулся, смерил юнцов высокомерным взглядом и продолжил руководить разгрузкой. На борту баржи еще высилась изрядная гора тюков, фляг и бочонков.
   — Почтеннейшие! — громко окликнул судовладельцев Филип Корвизер, остановившись прямо перед Томасом из Бристоля. Его звонкий голос привлек всеобщее внимание, торговцы оторвались от своих дел. — Я прошу выслушать меня, ибо все вы, как и я, горожане, и каждый из вас, несомненно, предан интересам своего города, как и я своего — славного Шрусбери. Но вы платите пошлины и сборы в пользу аббатства, а аббатство отказывает городу в какой-либо помощи. Мы же сейчас находимся в куда большей нужде, чем обитель, и часть того, что вы отдаете монахам, стоило бы уплатить городу.
   Филип исчерпал запал и остановился, чтобы перевести дух. Пареньку было двадцать лет, и он еще не успел избавиться от юношеской нескладности, хотя росту был немалого. «Вырядился щеголем, — подметил Кадфаэль, — но вот обувка подвела. А ведь отец его лучший в округе сапожный мастер. Не зря говорят — сапожник без сапог». На голове у парнишки красовалась копна густых темно-рыжих волос, а его миловидное, простодушное лицо было покрыто легким загаром, правда, сейчас оно побледнело от волнения. Все отзывались о Филипе как о сметливом расторопном малом и прекрасном работнике — цены бы ему не было, кабы не его вечные дурацкие выходки. На них паренек не скупился — дай только повод. Ну а сейчас повод у него был. Малый — вразуми его Господь! — обратился к купцам со страстной речью, приводя те же доводы, с которыми его отец обращался к аббату, и — о святая простота! — надеялся, что сумеет убедить расчетливых дельцов в своей правоте.
   — Если аббатство плюет на нужды города, — продолжал Филип, — то почему бы вам не встать на нашу сторону? Мы пришли сюда, чтобы помочь вам разобраться и рассудить, кто прав. Вы горожане и знаете, чего стоит поддерживать город в порядке. Для многих из вас не секрет, во что превращаются городские стены и мостовые после осады. Разве то, что мы просим поделиться прибылью от ярмарки, несправедливо? В прошлом году аббатство не понесло такого ущерба, как Шрусбери. И коли бенедиктинцы не хотят поделиться с нами доходом, мы обращаемся к вам, нашим собратьям, знающим, что такое тяготы и невзгоды.
   По мере того как Филип говорил, торговцы стали терять к нему интерес и один за другим возвращались к разгрузке.
   — Послушайте, — воззвал к ним юноша с еще большим жаром, — единственное, о чем мы просим, это чтобы вы не спешили вносить десятину в пользу аббатства, а вместо того уплатили бы ее городу, как сбор за починку стен и мощение улиц. Если все вы будете заодно, обитель ничего не сможет с вами поделать. Вы-то ничего не потеряете, лишнего не заплатите, а город выиграет, и это будет по-честному. Ну, что скажете? Поможете нам?
   Ответом был гул равнодушных, а то и насмешливых голосов, понятный сам по себе. Никто не собирался откликнуться на призыв Филипа. Чего ради стали бы купцы нарушать хартию и спорить с бенедиктинским орденом, когда это не сулило им никакой выгоды. Отмахнувшись, все занялись своими делами. Молодые люди, сгрудившиеся за спиной Филипа, принялись переговариваться между собой — сначала тихонько, но потом голоса их зазвучали все громче и злее. Томас из Бристоля, стоявший перед Филипом, словно глыба, и смотревший на него с презрением, пригрозил юноше кулаком и нетерпеливо сказал:
   — Прочь с дороги, мальчишка! Не мешай работать… Ишь чего удумал — платить десятину городу! Разве права аббатства не утверждены хартией? Только попробуй, только посмей сказать, что монастырь не платит городу сбор, положенный по закону! А коли считаешь, что закон нарушен, то ступай со своей жалобой к шерифу, как положено, и не суйся к нам со всяким вздором. А теперь проваливай отсюда и дай честным людям делать свое дело.
   Молодой человек вспыхнул:
   — В Шрусбери живут такие же честные люди, как и в Бристоле, хоть и не похваляются этим. У нас честность принимают как должное. И то, что у нашего города порушены стены и разбиты мостовые, а аббатство и аббатское предместье не понесли такого ущерба, вовсе не вздор!
   Купец дал знак своим людям, чтобы те продолжали разгрузку, а сам с презрением повернулся к юноше широкой спиной и направился за дубинкой, припрятанной среди бочонков. Филип с негодованием устремился за ним. Пылкий юноша не мог снести, что от него отмахнулись, как от надоедливого комара.
   — Мастер! — воскликнул он. — Послушай, еще одно слово… — И, желая задержать Томаса, он ухватился за его широкий рукав.
   И купец, и парнишка были людьми горячими, в этом они друг друга стоили, и, возможно, их разговор все одно добром бы не кончился, но у Кадфаэля сложилось впечатление, что, когда Филип схватил Томаса из Бристоля за руку, тот испугался и решил, что ему грозит нешуточная опасность. Как бы то ни было, купец развернулся и, не глядя, ударил паренька дубинкой. Филип выпустил рукав и поднял руку, чтобы защитить голову, но прикрыться как следует не успел. Тяжелый удар обрушился ему на предплечье, дубинка задела висок, и юноша рухнул плашмя на доски пристани. Кожа над ухом была содрана, и из ссадины сочилась кровь.
   На том мирным переговорам пришел конец. В один миг все закрутилось, словно в водовороте. Филип был оглушен и упал, не издав ни звука, но кто-то в толпе при виде этого испуганно вскрикнул, и крик мгновенно потонул в реве возмущенных, разгневанных голосов, призывавших к отмщению. Двое парней из компании Корвизера бросились поднимать своего незадачливого вожака, а остальные кинулись с кулаками на торговцев, которые сами были взбудоражены и не преминули дать юнцам отпор. Городские парни принялись, отбиваясь от купцов и их подручных, швырять в реку только что выгруженные на пристань тюки и бочонки. Правда, вскоре за товарами последовал и один из нападавших, но беспокоиться за этого малого не стоило: здешние мальцы растут у реки, а потому плавать учатся чуть ли не раньше, чем ходить. Парень, конечно же, выплыл, выбрался на берег и поспешил на помощь своим, поскольку на пристани уже вовсю шла свалка.
   Некоторые здравомыслящие горожане попытались осторожно вмешаться, надеясь разнять дерущихся и хоть немного урезонить разбушевавшуюся молодежь. Однако в итоге им достались тумаки, предназначавшиеся противнику. Обычно так и бывает с теми, кто пробует утихомирить разошедшихся драчунов.
   Среди прочих вниз по тропе со всех ног устремился и Кадфаэль. Он видел, что купец занес дубинку над головой упавшего юноши. Лицо Томаса не предвещало ничего доброго — второй удар мог оказаться роковым, и монах хотел предотвратить его во что бы то ни стало. Однако его вмешательства не потребовалось. Какая-то девушка, цепляясь за перила, выбралась из крошечной надстройки на корме, спрыгнула, подобрав юбки, с борта на пристань и в последний момент повисла на руке купца.
   — Дядюшка! — вскричала она умоляющим голосом. — Прошу тебя, не надо! Он ничего дурного не сделал, а ты его чуть не убил.
   Все это время Корвизер лежал, широко раскрыв карие невидящие глаза, и лишь при звуке девичьего голоса заморгал и стал приходить в себя. Он с трудом привстал на колени, вспомнил, что с ним случилось, и, собравшись с силами, попытался встать на ноги, чтобы поквитаться с обидчиком. Паренек не слишком в этом преуспел: ноги его подкашивались, а голова тряслась так, что ему пришлось поддерживать ее руками. Однако стоило ему увидеть девушку, как он замер. Она стояла, вцепившись в руку купца, и ангельским голоском, который усмирил бы и дракона, что-то умоляюще говорила ему на ухо, не сводя с юноши встревоженных, сочувствующих глаз. И сие неземное создание называло этого старого демона «дядюшкой». Гнев юноши мгновенно улетучился. Он и думать забыл о своей обиде, его окровавленное лицо преобразилось. Приподнявшись на одно колено и все еще покачиваясь, он, как зачарованный, глядел на это чудесное видение — так, верно, заплутавший путник взирает на путеводную Полярную звезду.
   А на девушку и впрямь можно было засмотреться — очаровательная, лет восемнадцати-девятнадцати, с обнаженными руками и непокрытой головой, с двумя великолепными иссиня-черными косами до пояса, нежным, полудетским личиком и, словно розы на снегу, румянцем на щеках. Темно-голубые глаза, опушенные длинными ресницами, переполняла тревога. Не удивительно, что один звук ее голоса привел в чувство не на шутку рассерженного дядюшку, а вида ее оказалось достаточно, чтобы приятели Филипа, кинувшиеся было ему на выручку, застыли на месте, разинув рты, мигом утратив свой воинственный пыл.
   Но в этот момент дравшиеся на пристани сцепились в тесный клубок и ненароком сбили сложенные бочки. Те с грохотом покатились во всех направлениях. Улучив момент, Кадфаэль подхватил молодого Корвизера под мышки, рывком поставил его на ноги и, оттащив в сторонку по-прежнему пребывавшего в остолбенении парня, передал его на попечение друзей. Катящийся бочонок угодил под ноги Томасу. Купец упал, а его племянница успела отскочить и закачалась на самом краю причала. Казалось, еще миг — и она свалится в воду.
   Но тут кто-то, метнувшись мимо брата Кадфаэля, проворно перепрыгнул через катившийся бочонок и, ловкой рукой обхватив девушку за талию, удержал ее. Монах сразу признал этого человека по золотившейся шевелюре и оценил его смелость и грацию. Сам он довольствовался тем, что помог Томасу подняться и отвел его в сторону. Увидев, что молодой человек все еще обнимает девушку за талию, монах вовсе не удивился. Впрочем, та и не спешила освободиться. Она не сводила широко раскрытых глаз с лица своего спасителя, который старался успокоить ее словами и ласковым взглядом. Она смотрела на него так же, как смотрел на нее Филип Корвизер.
   — Все в порядке, вы в полной безопасности. Но позвольте мне помочь вам вернуться на борт: вам, да и вашему дядюшке, некоторое время будет лучше побыть там. Искренне советую вам поступить так, — промолвил молодой человек, порывисто обернувшись к купцу. — А вас, красавица, никто не осмелится обидеть. Как можно быть неучтивым в присутствии такой дамы, — объявил он, не скрывая восхищения, и девушка зарделась.
   Томас из Бристоля оправил одежду слегка трясущимися руками. Он был грузен, и, видать, при падении изрядно ушибся.
   — Благодарю вас за помощь, сэр, — сказал он, — и тебя тоже, брат. Но мои вина… мои товары…
   — Предоставьте это нам, почтеннейший. Все, что можно спасти, будет выловлено из реки. Вы можете спокойно подождать на своем судне. Эта свалка скоро закончится: с минуты на минуту здесь будут люди шерифа, и уж они-то быстро утихомирят этих разгулявшихся молокососов. Ведь они набедокурили не только здесь — половина из них бушевала в предместье, переворачивая лотки и гоняясь за аббатскими служителями. Но в конце концов все они окажутся в темнице и вот тогда-то горько пожалеют о собственной глупости и о том, что осмелились выступить против Бенедиктинского ордена.
   Говоря это, молодой человек посматривал на брата Кадфаэля, который в это время помогал возвращать на место раскатившиеся бочки и, находясь неподалеку, прекрасно все слышал. Кадфаэль понял, что молодой человек говорит это намеренно, желая, чтобы он услышал и оценил его дружелюбие. Лицо незнакомца сохраняло выражение подобающей серьезности, но в глазах поблескивали лукавые искорки.
   — Мое имя Иво Корбьер, — беспечно продолжал спаситель девушки. — В этом графстве мне принадлежит манор Стэнтон Коббольд, но большая часть моих земель находится в Чешире. С вашего позволения, я сочту за честь предложить свою помощь…
   К тому времени он уже убрал руку с талии девушки, но сделал это подчеркнуто неохотно, продолжая ласкать спасенную красавицу взглядом. Она прекрасно сознавала это и принимала его внимание не без удовольствия.
   — Ну вот! — вскричал Корбьер, когда один из юнцов, перевесившись через парапет моста, издал предупредительный свист. — Смотрите, как улепетывают эти лоботрясы. Наверное, этот малый был оставлен на мосту следить за воротами и, углядев, что оттуда выехали стражники шерифа, дал знак своим, чтобы те уносили ноги.
   Догадка его оказалась верной. Заслышав свист, полдюжины взъерошенных голов обернулось к мосту. Драчуны увидели, что оттуда им машут рукой, и, тотчас прекратив драку, побросали все, что было у них в руках, и ринулись врассыпную: одни помчались по Гайе, рассчитывая укрыться в прибрежных кустах, другие — вверх по склону, надеясь затеряться в лабиринте узких улочек предместья, а один сиганул под арку моста и вскоре появился с другой стороны, отделавшись лишь тем, что промочил ноги. Вскоре по мосту громко простучали копыта, и несколько стражников спустилось к пристани, тогда как остальной отряд поскакал к ярмарочной площади.
   — Считайте, что все закончилось! — весело сказал Иво Корбьер. — Брат, не дашь ли ты мне весло? Ты ведь знаешь эту реку лучше меня, а там плавает немало добра, которое заработано в поте лица, и многое можно еще спасти.
   Иво не спрашивал разрешения, он уже присмотрел среди качавшихся у пристани лодок маленькую, но увертливую посудину и, пробежав по доскам, прыгнул в нее прежде, чем конные стражники спустились к причалу и принялись растаскивать тех горожан, которые никак не могли утихомириться. Кадфаэль последовал за ним. Монах прекрасно чувствовал время и знал, что до повечерия осталось всего минут десять. С одной стороны, он вроде бы должен уйти — пусть этот уверенный в себе и властный молодой человек сам вылавливает купеческие товары. Но с другой стороны, его ведь послали, чтобы он помог одному из гостей ярмарки, и разве нельзя сослаться на то, что он по-прежнему занят именно этим? Кадфаэль продолжал задавать себе этот вопрос, уже сидя в позаимствованной Иво лодке и высматривая ближайший бочонок, качавшийся на воде в лучах закатного солнца, хотя, по сути, оставшись здесь, он уже решил его для себя.
   Шум на пристани вскоре стих. Все, кто остался на берегу, деловито вылавливали из воды узлы и кипы, спускаясь все ниже по течению, туда, где кое-какие товары прибило к берегу, и оставляя без внимания то, что, по-видимому, было безнадежно испорчено. Торговцы подсчитывали потери, которые — благодарение Богу! — оказались не слишком велики, и прикидывали, какова будет выручка после уплаты всех пошлин и сборов. Выходило, что понесенный ущерб не так уж страшен и с ним вполне можно смириться. Вдоль предместья приводили в порядок палатки, ставили на место перевернутые лотки и заново раскладывали раскиданные товары. Сомнительно, чтобы погром докатился до самой ярмарочной площади, где сложили свое добро самые богатые купцы.
   В каменном подземелье замка и в городской темнице томилась уже добрая дюжина юнцов. Они залечивали свои ссадины и гадали, как же так вышло, что их благородное и достойное желание выразить протест против несправедливости привело к такой потасовке. Что же до заводилы, Филипа Корвизера, то даже друзья, помогавшие ему, еще не совсем пришедшему в себя, убраться с пристани, не знали, куда он потом делся и где теперь прячется. Затея их провалилась, и цена мальчишеской горячности оказалась слишком высокой. Правда, даже шериф, Жильбер Прескот, не собирался чересчур сурово судить сорванцов, понимая, что они руководствовались добрыми намерениями, да только сбились с пути.
   — Ох, почтеннейшие, — промолвил Томас из Бристоля, успокоенный и признательный, — у меня нет слов, чтобы выразить вам благодарность за столь великодушную помощь. Бочонки мои не пострадали. Они прочные, ведь мои вина не из тех, что распивают сразу после покупки: прежде чем распечатать бочку, их подолгу выдерживают — со временем букет становится только лучше. А заморские сласти мы, благодарение Всевышнему, еще не успели выгрузить. Нет, я не потерпел заметного убытка. И дитя мое в большом долгу перед вами. Иди сюда, девочка, не прячься. Окажи уважение нашим добрым друзьям. Позвольте представить мою племянницу, дочь моей сестры, Эмму Вернольд. Она единственная наследница своего отца, который был каменных дел мастером в нашем городе, а также и моя, ибо у меня нет другой родни. Эмма, дорогая, налей-ка нам вина.
   Пока все были заняты тем, что выуживали из реки товары, девушка не теряла времени даром. Теперь она вышла к гостям, покрыв косы золотистой сеткой и надев поверх простого дорожного платья вышитую тунику из тонкого полотна. «Нет, — подумал брат Кадфаэль, — не ради меня она этак разнарядилась». Монаху пора было прощаться с новыми знакомыми и возвращаться к своим обязанностям, Он и так пропустил повечерие, и, перед тем как улечься на боковую, ему предстояло еще добрый час провозиться в своем сарайчике. Впрочем, маловероятно, чтобы кто-нибудь сегодня рано улегся в постель. Томас из Бристоля, например, рачительный хозяин, вряд ли надолго оставит товары под присмотром работников, как бы он им ни доверял. Наверняка он отправится на ярмарочную площадь и самолично убедится в том, что все благополучно уложено, упрятано и подготовлено к завтрашнему торгу. И коли он сочтет возможным оставить свою племянницу в обществе этого красивого молодца до своего возвращения, на то его воля. Видать, упоминание о маноре Стэнтон Коббольд в качестве лишь малой части достояния молодого человека произвело желаемое впечатление. По сути, не было особой надобности подчеркивать то, что мистрисс Эмма является богатой наследницей. Впрочем, сознающие свой долг дядюшки и опекуны не упускают случая присмотреть девицам достойных женихов. Однако этот молодой человек глаз с нее не спускал задолго до того, как услышал про ее состояние. Что и не диво — она прелестное дитя, по любым меркам.
   Брат Кадфаэль извинился за то, что не может задержаться, пожелал всей компании доброй ночи и неторопливо направился к монастырской сторожке. В предместье было по-прежнему многолюдно, но все уже успокоились и вернулись к своим делам. Порядок был восстановлен. Теперь уже ничто не помешает тому, чтобы завтра утром открылась ярмарка Святого Петра.
   Хью Берингар вернулся с последнего объезда предместья намного позже десяти часов, когда послушным распорядку братьям положено было спать. Однако он вовсе не удивился, встретив на монастырском дворе Кадфаэля, который шел из своего сарайчика.
   — Слышал я, что ты оказался в самой гуще событий, — промолвил Хью, потягиваясь и позевывая, — оно и не диво: с тобой вечно такое случается. Сумасбродные юнцы, на что они надеялись? Возомнили себя умнее своих отцов, думали добиться того, что не удалось старшим. А в результате своим буйством оттолкнули и тех, кто поначалу, может, и сочувствовал им. Теперь их родителям придется платить штраф, а город из-за этой потасовки потеряет больше, чем рассчитывал получить. Но знаешь, Кадфаэль, мне как-то не по душе хватать и сажать в темницу этих молокососов за одну только их дурость. Мы-то знаем, что они вовсе не злодеи. У меня на душе неприятный осадок от всего этого. Давай-ка заглянем в сарайчик да разопьем чашу-другую. Тебе все одно нет смысла ложиться спать — до заутрени осталось всего ничего.
   — Но тебя будет ждать Элин, — возразил Кадфаэль.
   — Вот уж нет. У нее, слава Богу, довольно здравого смысла, чтобы лечь спать, не дожидаясь меня. Она ведь знает, что после объезда мне нужно явиться в замок и доложить шерифу о результатах облавы. Сомневаюсь, что я вообще смогу вернуться к ней до утра. Давай-ка расскажи мне по порядку все, что ты видел. Ты, как я слышал, был на пристани, где и началась вся заваруха.
   Кадфаэль охотно пошел с ним. Они уселись в тесной каморке, и привратник, привыкший к тому, что всякий раз по приезде в обитель помощника шерифа случаются такие ночные посиделки, вынес друзьям вина, вежливо осведомился, как идут дела, и удалился, оставив их наедине.
   — Скольких ты задержал? — спросил Кадфаэль, закончив свой рассказ о событиях у реки.
   — Семнадцать. Было бы восемнадцать, — хмуро признался Хью. — Но Эдви, парнишку Белкота, я выловил один, без свидетелей, устроил ему выволочку, влепил затрещину и отпустил домой, велев держать язык за зубами. Хотя смышленый чертенок и наверняка знал, на что идет. Нет, пожалуй, не стоило ему потакать.
   — Его отец был среди вчерашних делегатов, — заметил Кадфаэль. — А он смелый паренек и преданный сын. Думаю, ты поступил правильно. Я рад, что малец ночует дома, а не в темнице. А что молодой Корвизер?
   — Его мы так и не нашли — как сквозь землю провалился. А ведь добрая дюжина свидетелей подтверждает, что он-то и был заводилой. Но рано или поздно ему придется вернуться домой, и тогда его все равно схватят. Пусть не надеется, что ему удастся отвертеться.
   — Но он не нападал на купцов и не угрожал им, — сказал Кадфаэль, — а хотел их убедить и разглагольствовал перед ними, ну точно проповедь читал. А эти парни, его друзья, начали погром лишь после того, как Филипа свалили ударом. Я все это видел своими глазами. Человек, который огрел паренька дубинкой, сделал это с перепугу, может, и сам того не желая. Но ручаюсь тебе, ему ничего не грозило, и выходит, драку начал он, а не парнишка.
   — Верю тебе на слово, брат, и, когда дойдет до разбирательства, буду стоять на этом. Но раз уж он заварил всю кашу, то должен отвечать наравне со своими товарищами, и придется его поймать, коли уж это дело шериф на меня повесил… — устало промолвил Хью и провел длинными пальцами по опущенным векам. — Слушай, брат Кадфаэль, а тебе не кажется, что я чересчур быстро превращаюсь в ревностного служаку. Того и гляди, ничего человеческого не останется. Вот уж чего бы мне не хотелось.
   — Ну нет, — рассудительно ответил Кадфаэль, — ты еще недалеко зашел, по глазам вижу. Да и ума тебе не занимать. Так что, думаю, кое-что осталось.
   — Ну и слава Богу. Так ты говоришь, что бристольский купец ударил этого бедолагу безо всякой причины?
   — Сам-то он думал, что причина у него есть, но это ему только почудилось. Паренек хотел его задержать, вот и схватил за рукав, а купец решил, что тот нападает. В руке у него была дубинка, вот он и ударил с развороту. Таким ударом и быка свалить можно. Парнишка лишился чувств, и друзья еле-еле его на ноги поставили. Сомневаюсь, чтобы после этого он много набедокурил, — ему и лоток перевернуть сил не хватило бы.
   Хью, уперев локти в стол, внимательно посмотрел на собеседника и улыбнулся:
   — Коли бы мне потребовался защитник, я бы к тебе бегом помчался. Ты любого законника за пояс заткнешь. Да что говорить, знаю я этого Филипа. Язык у него без костей, только часто болтает лишнее. К тому же и сердце у него горячее, и нрав вспыльчивый. Его горячность частенько берет верх над рассудком, похоже, что рассудительности-то ему и недостает.
   Круглолицый привратник просунул в дверь голову с загорелой тонзурой и обратился к Берингару:
   — Милорд, явилась девица, называющая себя Эммой Вернольд, племянницей купца Томаса из Бристоля. Ее что-то беспокоит, и она просит дозволения поговорить с вами. Она здесь, у ворот. Прикажете ее впустить?
   Хью и Кадфаэль переглянулись, удивленно подняв брови.
   — Это тот самый купец? — недоумевающе спросил Берингар.
   — Тот самый. И та самая девушка. Но ведь переполох давно закончился. Что же ей нужно здесь в такой час? И о чем думает ее дядюшка, позволяя девице разгуливать по ночам?
   — Сейчас мы это выясним, — промолвил Хью, и видно было, что про себя он подумал: деваться-то все равно некуда.
   — Пусть она войдет, — сказал он привратнику, — если я действительно тот, кто ей нужен.
   — Сперва она спросила Иво Корбьера, он гостит в обители. Но я знаю, что он улаживает какие-то дела в предместье и еще не вернулся. А когда я помянул, что здесь находится помощник шерифа, она обрадовалась и стала просить допустить ее к вам. Похоже, ей надобно прибегнуть к помощи закона, и то, что слуга закона здесь и не дремлет, пришлось очень кстати.
   — Ну, зови ее. А ты, брат Кадфаэль, будь добр, останься. Ты с ней уже встречался, и она наверняка будет рада знакомому лицу.
   Эмма Вернольд вошла торопливо, но нерешительно и присела в поспешном реверансе. Судя по всему, в незнакомом месте она чувствовала себя не вполне уверенно.