– Каких? – заинтересовался вдруг НД.
   Доктор подошел к столу и вынул из ящика толстый конверт, из которого достал солидную пачку фотографий.
   – Красотки были совсем даже ничего… – продолжал доктор, читая чужеземные имена. – Инга Тимерман, Ли Дюкро, Розетта Бодо, Нини Перфетти и много, много других. – Доктор показал нам белых и цветных красавиц в купальных костюмах.
   – Так же как бюллетени коллекционеров, существуют и различные брачные бюллетени. И тот, кого вы называете Послом, не ограничился почтовыми марками, он выступал под моей фамилией кандидатом в женихи. У меня даже есть письмо якобы с его фотографией!
   Это была фотография… Жана Габена!
   Я взял в руки пахнущий духами листок кремовой бумаги. В верхнем правом углу была напечатана по-немецки следующая резолюция: «Если вы думаете, что в Сарагосе не знают Жана Габена и что испанки так же умственно отсталы, как вы, то вы жестоко заблуждаетесь».
   Письмо начиналось обращением «самой любимой», потом сообщалось, что он, автор письма, не спит ночами, мечтая о ней. Дальше было написано, что он готов поехать в Испанию, но, хотя он и является заслуженным летчиком, у него возникли некоторые материальные затруднения… В постскриптуме сообщалось, каким образом можно прислать ему валюту.
   – Все, о чем вы говорите, доктор, – начал я свои рассуждения, – выглядит даже забавно, но ведь мы-то знаем, что человек, который определенно не похож на Жана Габена и не носит фамилию Кригер, не ограничился мошенничеством.
   – Да, – продолжил НД. – В его активе еще и убийство и кража марок… Судя по обширной корреспонденции, Посол хорошо ориентируется не только в отношениях, которые царят среди коллекционеров. Но эти дела, о которых ты, Олесь, нам теперь рассказываешь и на которые я когда-то не обратил внимания, не содержат конкретных данных. Правда, есть место, где можно попытаться получить нужную информацию: сорок первое почтовое отделение Варшавы.
   Было преждевременно добавлять к выводам НД свои замечания. Поэтому я поддакивал, считая, что идея выяснения вопросов в сорок первом почтовом отделении является правильной.
   – Дальше ломайте головы сами! – решил доктор. – Наш уговор, капитан, остается в силе? – обратился он ко мне.
   Я кивнул.
   – Раз так… – Кригер убрал со стола рюмки и кофейные чашки, – я вам кое-что покажу!
   Уходить было неудобно, тем более в момент, когда доктору, как и всякому коллекционеру, захотелось похвастать.
   Он начал вытаскивать из ящиков альбомы:
   – Вот здесь несколько курьезов. Вам, очевидно, известно, что канал, соединяющий Атлантический и Тихий океаны, должен был, согласно первоначальному плану, проходить через территорию Никарагуа. Однако несколько позже появился второй план, предусматривавший строительство канала в Панаме. Так вот, в день, когда американский конгресс должен был принять окончательное решение, фирма, владеющая землями в Панаме, разослала конгрессменам марки Никарагуа. Эти марки даже теперь дешевы, и их может легко достать каждый заурядный коллекционер. И дело решала вовсе не их стоимость…
   Присмотревшись к марке, я заключил:
   – Конечно, если бы мне пришлось голосовать, то я голосовал бы за Панаму. Потому что на марках Никарагуа изображены дымящиеся вулканы, дорогой доктор. Значит, во время извержения вулкана лава могла бы залить канал.
   – Именно так и решил конгресс, – подтвердил доктор, показывая нам другие марки, которые попали в анналы мировой истории.
   – Зеленая «Доминикана» номиналом два цента. С изображением географической карты. Явилась причиной разрыва дипломатических отношений между Доминиканской Республикой и Гаити, причем вражда двух государств из-за этой марки длилась с 1900 до 1938 года… «Фольклендские острова», черно-фиолетовые марки номиналом два цента, также со спорной картой, из-за чего в 1933 году Аргентина отозвала из Великобритании своего посла…
   С особым интересом рассматривали мы марки, отражающие мечту человека о полетах в космос.
   Здесь были греческие марки с Дедалом и Икаром, марки разных стран с портретами Леонардо да Винчи, французские – в память 150-летия смерти Розье, с изображением воздушного шара братьев Монгольфье, оторвавшегося от земли в 1788 году, с воздушным шаром Крякутного, который пытался летать еще в 1731 году…
   Наконец, после серии из трех марок в память о полете бельгийца Пикара в 1931 году и советской серии по случаю полета Прокофьева, Бирмбаума и Годунова, которые в 1933 году на стратостате поднялись на высоту девятнадцать тысяч метров, после марок в память о трагическом полете стратонавтов Усыскина, Васенко и Федосеенко на высоте двадцать два километра мы дошли до советской марки с Циолковским. Дальше бронзово-голубая марка с напечатанной датой «4-Х-57» и надписью «Первый в мире искусственный спутник земли» официально подтверждала начало новой эры в истории освоения космоса…
   Очарованию марок поддался даже НД, особенно когда гостеприимный хозяин заявил, что тема «Космические полеты в марках» только начинается и что все это можно достать без особых хлопот.
 
   – Знаешь, была не была, – сказал мне в машине НД, когда вез меня около полуночи домой на Горносленскую. – Попрошу завтра Олеся, чтобы помог мне… Буду коллекционировать… «Спутники»! Только, Глеб, если скажешь кому-нибудь хоть слово, если рискнешь меня, своего друга, выставить на посмешище…
   – Рискну. Ты же совсем недавно выставлял меня идиотом. Разве что… и то, если хорошенько попросишь, подарю тебе утром марку ГДР со спутником. У меня две, – рассмеялся я. – Помнишь, как совсем недавно, в больнице, ты клялся, что никогда не станешь собирать?
   – А ты не мог бы дать мне эту марку сейчас? Знаешь, это было бы хорошим началом. Я о тебе тоже буду помнить. – Он стал клянчить, как школьник.
   У него были такие умоляющие глаза, что, остановившись под уличным фонарем, я открыл не распакованный еще после заграничной поездки чемодан и достал ему «Спутник».
   Под влиянием «филателистических впечатлений» мы на какое-то время отвлеклись от дела об убийстве. Поддались могущественной мании коллекционирования, не предполагая, что через несколько часов на нас свалятся новые роковые события.
 

Глава 12

   – Ваше здоровье, коллега! Ваше здоровье, господин Канинхен!
   – Проснись же наконец и перестань кричать «Ваше здоровье!» – тормошила меня за плечо мама.
   Она стояла надо мной с телефонной трубкой в руке и, пока я протирал глаза, говорила:
   – Юлек звонит уже третий раз. Не могу же я ему все время отвечать, что ты принимаешь ванну! В конце концов он услышал, как ты храпишь, и велел разбудить тебя!
   Я взял трубку.
   – Что нужно, ты?… – Я прикусил язык, чтобы не добавить: «Коллекционер всех несчастий».
   – Этой ночью убита вдова. Через четверть часа за тобой придет машина. Приготовься, – сухо сказал НД.
   – Как убита? Слушай, Юлек, если ты думаешь, что сегодня первое апреля…
   НД прервал меня:
   – Я звоню из анатомички. Повторяю: вдову убили. Олесь производит вскрытие. Твой шеф ждет тебя на вилле. Поторапливайся, Глеб!
   НД положил трубку… Я вскочил и помчался в ванную под холодный душ.
   Через две минуты, одеваясь и прихлебывая кофе, я отвечал на дотошные мамины расспросы.
   – Опять там что-то случилось?
   – Да, опять.
   – И это связано с почтовыми марками?
   – Да, связано.
   – Ты разузнал что-нибудь в ГДР?
   – Да, разузнал.
   – Я достала несколько интересных марок. Может, посмотришь?
   – Конечно, как только будет время.
   – Мне кажется, ты потерял голову! Ведь я видела тебя в разных обстоятельствах…
   – Послушай, мама, перестань надоедать и не спрашивай о том, чего я тебе все равно не скажу!
   – Я-то думала, ты расскажешь мне о поездке в ГДР, – уже на лестнице донеслись до меня ее слова.
 
   Я сел рядом с водителем служебной машины, и мы помчались по набережной на место преступления.
   Я попросил остановить машину, не доезжая до виллы. Полковник в штатском расхаживал перед виллой и сосал погасшую трубку. Его разбудили раньше, чем меня, но его розовые щеки были свежевыбриты, отдохнувшие живые глаза смотрели пытливо.
   – Пока дело выглядит так, – поздоровавшись, объяснил он, – около пяти часов утра в районный комиссариат прибежала служанка. Она сообщила дежурному, что вдова умерла, вернее, ее убили. Как говорит служанка, ее разбудил странный храп. Она встала, подошла к комнате хозяйки, приоткрыла дверь и увидела, что хозяйка мертва.
   – Служанку допросишь сам… Осмотр тела, произведенный в присутствии НД, позволяет предполагать применение яда. Вскрытие покажет, что это за яд. Наши сотрудники осматривают квартиру. Твоя задача: допросив служанку, сразу же двинуться по следам Посла… Тебя не обидел тот разговор в кабинете НД? – спросил полковник, садясь в машину.
   Нет, никакой обиды я не чувствовал.
   Когда я вошел в кабинет, где находилась коллекция, сотрудники лаборатории уже собирались уходить. Они изъяли запасы продуктов, кухонную посуду и утварь, зубную пасту и содержимое домашней аптечки. Сидевший за столом офицер из лаборатории НД подсовывал заплаканной служанке опись изъятых вещей. Она подписывала дрожащей рукой.
   – Служанка является наследницей убитых супругов, – сказал мне потихоньку комендант районного комиссариата. – Я нашел завещание. Она утверждает, что не знала о его существовании.
   Пришлось ждать, пока подметут пол, застелят кровать, вынесут реквизированные вещи. Было необходимо, чтобы после нашего ухода служанка не оставалась в квартире одна.
   – У нее есть какая-то родственница, живет в пригороде, я послал за ней, – успокоил меня комендант. – Хочешь остаться с ней наедине?
   Я кивнул.
   Сидя в кресле, я курил, ожидая, когда сотрудники лаборатории уйдут. Наконец двери за ними закрылись.
   Минуту спустя служанка вошла в комнату. Увидев меня, она смутилась и остановилась как вкопанная.
   – Мне надо поговорить с вами. Присядьте, пожалуйста, – сухо сказал я.
   О том, что рано или поздно нужно будет допросить служанку, я думал еще перед поездкой в ГДР. Однако я не ожидал, что наш первый разговор состоится при таких обстоятельствах.
   Она села за стол в кресло покойного хозяина. В эту минуту движениями и манерой держаться она очень напоминала… вдову!
   – Вы были в каком-то родстве с убитыми? – начал я.
   – Да. Я хозяину дальняя родственница.
   Усвоенные вдруг ею манеры хозяйки и наследницы поразительно не вязались с оборотами ее речи. Это и удивляло и забавляло меня.
   – Вы понимаете что-нибудь в марках?
   – Да. Особенно с тех пор, как стала жить у родственников. Сперва хозяин давал мне отмачивать массовку…
   – Вы умеете пользоваться каталогами? Кто был Стенли Гиббонс и что вы знаете о Феррари?
   – Стенли Гиббонс был основателем крупной фирмы по торговле марками. В середине прошлого века. Эта фирма существует в Лондоне и сейчас. Каталогом Гиббонса пользуются в англосаксонских странах. А маркиз Феррари – это один из известнейших коллекционеров мира. Он родился в 1848 году, умер в 1917 году в Лозанне от разрыва сердца после одной из крупнейших сделок с марками.
   – А где в Польше употреблялся круглый штемпель с цифрой «один» на марках «За лот»?
   – В период обращения марки «За лот» круглые и квадратные штемпеля с цифрой «один» имела Варшава.
   – В чем особенность первых марок России? На что нужно обращать особое внимание?
   – На анилиновую типографскую краску, распускающуюся в воде…
   Я задал еще семь-восемь вопросов, на которые она ответила не моргнув глазом. Стало ясно, что она знает о марках столько же, сколько покойная вдова. Это облегчало ведение допроса.
   – Давайте перейдем в кухню. Постарайтесь восстановить ход утренних событий, – сказал я вставая. – Прошу по порядку вспомнить и повторить все, повторить каждый ваш шаг с того момента, как вы проснулись.
   Она послушно двинулась за мной.
   – Спала я, как всегда, в алькове. – Она указала на небольшую нишу со свежезастланной кроватью. – В механизме кукушки утром что-то заело: стала куковать как сумасшедшая. – Она взглянула на часы, которые я собирался осмотреть еще при жизни вдовы.
   Часы мерно постукивали. Стрелки в форме клюва аиста показывали чуть больше половины седьмого…
   – Мне послышалось, что хозяйка будто храпит. Выло уже светло, теперь светает рано, – рассказывала наследница. – Я не могла заснуть. Минут через сорок пять мне вдруг пришло на ум, что с хозяйкой неладно. Больно странно она храпела.
   – Почему вы считаете, что… именно через сорок пять минут?
   – Потому что кукушка кукует каждые четверть часа.
   – И что тогда?
   – Тогда я встала, накинула халат… – Она подошла к двери напротив и нажала на ручку.
   Мы очутились в небольшой, безвкусно обставленной комнате вдовы. Прежде я не бывал здесь. В открытое окно долетал гомон птиц, обклевывавших в соседнем саду черешню.
   – Хозяйка лежала вот так, ее голова свешивалась на пол, – показала мне наследница и стала всхлипывать. – Я взяла ее за руку. Но она уже… была мертва…
   Наследница расплакалась. Я оглядел комнату, посмотрел в окно, чтобы выяснить: можно ли залезть сюда по водосточной трубе. Это было почти невозможно. Версию, будто кто-то забрался сюда извне, чтобы отравить вдову, следовало отбросить. Впрочем, сотрудники лаборатории уже выяснили, что на водосточной трубе нет никаких следов.
   – Это вы открыли окно или оно было открыто?
   – Нет. Это открыли ваши люди, которые искали следы…
   – А дверь на лестницу?
   – Она была закрыта на замок и на цепочку, я открыла ее, когда пошла в комиссариат.
   – А окна в кухне и в комнате, где находится коллекция?
   – Оба окна были закрыты.
   – Рассказывайте дальше… Значит, вы увидели, что хозяйка мертва. Ночной столик возле кровати выглядел так же, как сейчас, или на нем что-то стояло?
   – Ничего не стояло. Я испугалась и выбежала отсюда, чтобы осмотреть шкаф.
   Речь шла о шкафе, где хранились марки.
   Мы вернулись в комнату, где я начал допрос.
   – Нитка была на месте, как и сейчас. Пожилой человек в спортивных брюках, что приезжал утром, – она имела в виду полковника, – не велел открывать шкаф… Ну, я как была, в халате, тут же побежала в комиссариат.
   Последние слова она произнесла, встав на колени и заглядывая под шкаф.
   – Да, нитка цела… Это придумала хозяйка: привязать ниткой дверцы шкафа к булавке, воткнутой в пол… Чтобы потом не нужно было проверять альбомы, ведь мы обе часто уходили и квартира оставалась пустой.
   Она поднялась с пола, подошла к письменному столу. и села в кресло точно так, как это делала покойная вдова. Зазвонил телефон.
   Это был НД.
   – Сообщаю первые результаты вскрытия. Следы укола отсутствуют. На этот раз яд был введен через рот. Состав яда пока не определен. – Отправляйся, как тебе сказал старик, по следу Посла. Звони из города, я буду у себя в лаборатории. Следует проверить, не совершено ли в связи с убийством новой кражи. Не думаю, чтобы убийцей была наследница, – закончил НД и положил трубку.
   Я снова сел в кресло и взглянул на ссутулившуюся наследницу.
   – Вашей хозяйке в последнее время не делали уколов?
   – Нет. Она чувствовала себя хорошо. Ей не нужны были ни лекарства, ни уколы.
   – А может, она испытывала жажду и пила воду вечером или ночью?
   – Нет. Я знала бы об этом.
   – Вам, конечно, известна ценность коллекции?
   – О-о, это… очень ценная коллекция, – услышал я в ответ.
   Таким же тоном превосходства и своеобразной гордости говорила о коллекции вдова.
   – А о завещании вы действительно до сих пор не знали?
   – Нет. Я всегда думала, что умру первой. И этот вопрос меня не интересовал.
   Я разговаривал теперь с человеком, равным мне по уровню культуры, в ней нельзя было уловить отсталости домработницы.
   – А вы… умеете делать уколы?
   – Нет. Почему вы об этом спрашиваете?
   – Почему – это мое дело… Не выходила ли ваша хозяйка вчера после обеда или вечером из дому?
   – Кажется, ходила в кафе… После того как убили нашего хозяина, она иногда ходила в кафе пить кофе.
   – В какое кафе?
   – Не знаю. В разные. Здесь. В центре. В Северном и Южном районах.
   – Могла ли она там с кем-нибудь встретиться? С каким-либо знакомым?
   – Не знаю. Скорее всего, нет.
   Не задавая больше вопросов, я попросил, чтобы она сняла нитку и вместе со мной посмотрела альбомы.
   Просмотр, занявший почти час, не выявил новой пропажи. Все было в том же состоянии, как и при жизни вдовы, до моего отъезда в ГДР. В сомнительных случаях мне помогала опись, составленная с помощью вдовы, неожиданно явившейся второй жертвой преступника.
   Часы прокуковали половину девятого. Комендант комиссариата сообщил мне по телефону, что где-то в пригороде разыскали племянницу наследницы.
   – Девка – что лошадь норовистая, да еще упрямая. Требует от меня объяснений. Я ничего ей не сказал, чтоб она тебе не мешала с расспросами.
   Я уже заканчивал разговор с наследницей и попросил прислать к ней племянницу.
   – Не забывайте, пожалуйста, что, согласно закону, коллекция является предметом наследования. Поэтому прошу ничего не обменивать и не продавать. Сейчас придет ваша племянница. О времени похорон вам сообщат.
   – Спасибо, – ответила она устало.
 
   Шагая к площади Коммуны, я думал:
   «В принципе убийство вдовы могло быть совершено или Послом, или наследницей. Последняя имела бы для этого даже больше оснований: только теперь она почувствовала себя человеком. В доме прислуге достается больше от хозяйки, чем от хозяина. Кроме того, именно она является наследницей. Но всплыло дополнительное обстоятельство: отравление ядом наталкивает на мысль, что наследница связана с Послом! Так или иначе, вывод один. Нет смысла заниматься наследницей, раз у нас уже есть какие-то данные о самом После. Ведь все говорит о том, что вскоре мы его изобличим. Может показаться, что наследница ни о чем не энает, а Посол договорился с вдовой встретиться в кафе и, опасаясь разоблачения с ее стороны, подсыпал ей медленно действующий яд. Если добраться до Посла, то это автоматически решит вопрос о виновности или невиновности наследницы…»
   Обдумывая различные версии, я сел в автобус и, согласно указанию полковника, направился в сорок первое почтовое отделение.
   По словам подлинного доктора Кригера, с момента ликвидации почтового ящика на его имя прошел год. Но возможно, что-то осталось в памяти персонала почтового отделения? Может, по тем или иным причинам они запомнили бывшего владельца ящика?
 
   Войдя к начальнику сорок первого почтового отделения, я случайно оказался свидетелем заинтересовавшего меня разговора начальника с одним из практикантов.
   – Белый «Дилижанс» входит в число марок, украденных из государственной типографии, – говорил начальник, – поэтому, согласно инструкции, мы не должны принимать эту марку. Скажите тем, кто гасит марки, чтобы такие письма задерживали.
   – Можно посмотреть? – вмешался я, видя на столе конверт с незнакомой мне маркой.
   – Пожалуйста… Разница заключается в том, что настоящий, пригодный для франкирования «Дилижанс» имеет желтый фон, – пояснил мне после ухода практиканта начальник. – Впрочем, лично я предпочитаю марки без фона. Они более четкие, более похожи на оригинал, служащий образцом для изготовления клише.
   – А вы знаете оригинал?
   – Да. Существовали две картины с дилижансом, которые послужили темой для марки. Как выяснилось позже, одна из картин была подделкой. Ее владелец стал жертвой мошенничества. Искусствоведы спорили по поводу этих картин. Я помню одну ссору знатоков, когда я работал в Почтовом музее, до того как его перевели во Вроцлав…
   Он разговорился на тему о совершенно безразличных для меня деталях оригинала, и я не мог его остановить. Только когда он закончил, я прямо спросил:
   – Меня интересует, кто арендовал год назад в вашем отделении ящик номер четырнадцать?
   – О волке речь! – расхохотался начальник. – Абонентом ящика и… владельцем фальшивой картины был доктор Кригер!
   Стараясь не показать удивления, я спросил!
   – Вы знаете доктора Кригера?
   – Постольку, поскольку… Я видел его в Почтовом музее, куда он пробовал продать фальшивый «Дилижанс». Позже мне звонили по телефону из Национальной галереи. Работники галереи спрашивали наше мнение об этой картине. Потому я и запомнил фамилию доктора.
   – Вы можете описать внешность доктора?
   – Конечно. Доктор Кригер – человек среднего возраста, примерно среднего роста. Интеллигентный мужчина, с круглым лицом, хорошо одет…
   Описание сходилось с тем, что я слышал вначале от студента-медика, а затем от вдовы.
   Убийца, он же Посол, выдающий себя за доктора Кригера, конечно же, не предполагал, что в Почтовом музее и в сорок первом почтовом отделении он столкнется с одним и тем же человеком!
   – Можно посмотреть квитанции, на которых Кригер расписывался в получении заказных писем? – спросил я.
   – Вы занимаетесь графологией, капитан?
   Мое инкогнито было раскрыто.
   – Откуда вы меня знаете?
   – Откуда? Если живешь на Горносленской, через два дома… Неужели вы думаете, что я стал бы первому встречному раскрывать почтовые секреты? Вы же мне не представились… Видите ли, сосед, прошел год, и установленный для претензии срок кончился. Квитанции отправлены в макулатуру. Хотя подождите-ка…
   Он прошел в почтовый зал и скоро вернулся в обществе молоденькой симпатичной сотрудницы.
   – Она работала с заказной корреспонденцией в то время, когда у нас бывал доктор Кригер, – пояснил он. – Вы помните, Зося, доктора Кригера?
   – Да, помню. Такой веселый, интеллигентный мужчина. У него был ящик номер четырнадцать, он подходил к моему окошку за заказными письмами, а получал он их со всего мира. Подруги смеялись, что он, очевидно, опубликовал свой адрес в каком-то африканском брачном бюллетене и скрывает свою переписку от жены. Вот ему и нужен почтовый ящик.
   Зося оказалась разговорчивой особой.
   – А еще он скрывал свою переписку потому, что собирал марки, – продолжала Зося. – А это смешно. В конвертах, которые иногда бывали повреждены, кроме фотографий женщин, мы видели марки. Потом все прекратилось. Доктор отказался от почтового ящика, и письма стали приходить реже. Несколько раз, когда что-то приходило, мы пересылали на адрес больницы…
   – А какой документ предъявлял доктор Кригер? – прервал я ее.
   – Какой? Просто… мы его знали! Он открывал свой ящик. Когда подходил к моему окошку, в руке держал ключ, – рассудительно пояснила Зося, удивляясь, что кто-то мог спрашивать у доктора Кригера документ.
   И это все, что я смог узнать.
   В Национальной галерее у меня был приятель еще с тех времен, когда одна воровская шайка предприняла неудачную попытку украсть «Даму с лаской» Леонардо да Винчи. Эта картина была временно передана из краковских коллекций на какую-то выставку. Кстати, миниатюрная репродукция этой картины была единственной польской маркой, на которую в те годы я обратил внимание.
   Выйдя из почтового отделения, я взял такси, чтобы без проволочек «пришвартоваться» к зданию музея.
   – Мариан, должно быть, в зале прикладного искусства. Если не у старых фламандцев! – сказал мне экскурсовод.
   Я нашел Мариана у картин Рембрандта. Это были: автопортрет, сделанный в молодые годы, Саския, написанная через два года после свадьбы, и Мартин Дай.
   Мариан стоял перед портретом Мартина Дая. Смотрел в какую-то иностранную газету, бормотал что-то себе под нос и выглядел не совсем нормальным.
   А меня мучила загадка нового убийства.
   Скорее бы добраться до Посла!
   – Извини, Мариан, – проговорил я тихо, – нам нужна твоя помощь.
   Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, будто не слышал. И лишь через минуту его профессорский лик просиял:
   – А-а, это ты? Ты уже слышал?
   – О чем?
   – Ты в самом деле ничего не знаешь?
   – Нет.
   – У этого Мартина Дая была невеста. Ее портрет нашли недавно в городском музее в Шверине. В Голландии был обычай, чтобы молодые перед свадьбой заказывали свои портреты. И наши молодые отправились к Рембрандту. Но свадьба не состоялась… Смешно подумать. Смотри, они снова встретились через триста лет!
   Он развернул газету, показывая мне репродукции обеих картин.
   К сожалению, я должен был возвратиться к вопросу об убийстве в Западном районе.
   – Говоришь, «Дилижанс»? – повторил Мариан, когда мы спустились в контору. – Что-то я слышал. Правда, не в моем отделе, но, помню, по этому вопросу были какие-то споры. Надо расспросить коллег.
   Он долго звонил по местному коммутатору, но через несколько минут беспомощно развел руками:
   – С человеком, который хотел продать нам «Дилижанс», разговаривал только профессор Грейн. Об этом деле должны знать в Почтовом музее на улице Святой Барбары… Но… профессор Грейн умер, а музей перевели во Вроцлав!
   – Скажи, который час? – спросил я, посмотрев на свои но заведенные в утренней спешке часы.
   Мариан вытащил серебряный «Нортон» с надписью «Лондон 1785», у которого был громкий, как у трактора, ход. Это был предмет моей давней зависти.
   – Ровно десять. В одиннадцать во Вроцлав вылетает самолет. Я это знаю, так как был там на прошлой неделе.