Что-то хрупнуло, хрумкнуло, потом раздался протяжный вздох… Над изгородью поднялась длинная морда.
   Не призрак морды, не голый лошадиный череп с угольками вместо глаз — всамделишная морда лошади, которая добродушно дохнула теплом в лицо Колесникову!
   Так это, значит, лошадь коротает здесь ночь, объедая листья изгороди!
   Колесников растрогался. Возможно, в положении его было неуместно проявлять излишнюю чувствительность, но он решил угостить лошадь галетой. Да и ему самому не помешает куснуть разок-другой от плитки шоколада после утомительной возни с парашютом.
   Он развязал мешок с продовольствием.
   Что это? Какая-то каша из шоколада, бекона, зерен ореха, галет и витаминов! Измельчено в порошок! Результаты «трамбовки» в люке.
   Была мыслишка вскочить на лошадь и дальнейшее передвижение совершить верхом, тем более что нога болела все сильнее. Но пропавшей лошади хватятся, пойдут по следу, и тот, чего доброго, выведет полицаев прямехонько к потаенной базе разведчиков.
   Вздохнув, Колесников переполз через изгородь и захромал по направлению горы Черной, где и встретился на исходе ночи со своим отрядом…
   Вот как обстояло дело с галлюцинациями! Отроду он не видел их, не слышал и ни при каких обстоятельствах не собирался видеть или слышать!..

 

 
   Да, а припадок в саду?
   Что ж, поразмыслим — исследуем!
   Сегодня он принял за непременное условие, за исходный пункт своих рассуждений: сад реален! Он не привиделся ему, он существует.
   Почему же в нем происходят непонятные превращения? Ответ: это сад-змеевник. Цветы источают яд.
   Садовники рассказывали Колесникову о том, что некоторые цветы нельзя оставлять в комнате на ночь — встанешь утром с разламывающейся от боли головой. Есть и более опасные цветы, которые способны вызвать приступ бронхиальной астмы или заболевание накожными болезнями.
   Известны также цветы-антагонисты — серебристый ландыш, например. Он не выносит соседства с другими цветами. Поместите ревнивый ландыш в букет, и вскоре все соперники его увянут. Нарцисс совершенно не терпит незабудок. А роза и гвоздика, находясь в одном букете и испытывая взаимную антипатию, немедленно начинают выделять ядовитое вещество и за каких-нибудь полчаса убивают друг друга.
   Но какое отношение имеет это к загадочному саду? Самое прямое. В нем растут ядовитые цветы или грибы, а то и плесень, которая проступает на каменной ограде.
   …Однажды в Югославии хозяин квартиры, где разведчики разместились на ночлег, рассказал Колесникову об одном заколдованном доме в горах.
   — До войны, друже Виктор, — так начал старик югослав, раскуривая трубочку или, быть может, пряча улыбку в клубах дыма, — стоял неподалеку от нашего села заколдованный дом. Построили его для лесника, но тот не зажился в доме — не поладил, видишь ли, с тамошней нечистой силой. Как-то пришли к леснику, смотрят, а он, бедняга, уже неживой, висит на балке перед потухшим очагом. Долгонько пустовал этот дом. Кому, скажи, охота селиться в жилище самоубийцы? И все же случилось заночевать там одному дровосеку. Был ли он пьян, слишком ли устал, не сумею тебе этого объяснить, только взял да и перешагнул смело через порог. Нечистой силе это, понятно, не понравилось. Едва смельчак уселся за стол и сгреб с него паутину и пыль, чтобы поставить принесенную с собой бутылку, как дверь распахнулась, будто в нее снаружи со злостью пнули ногой. Второй дровосек, топоча и ругаясь, протиснулся в комнату. Ну, с первого же взгляда можно было смекнуть, что это за особа припожаловала. Головой, представляешь, под потолок, черная бородища до глаз, а глаза вращаются и горят как фонари!
   «Ты чего здесь расселся? Мой дом!» (И голос, можешь вообразить, грубый, в окнах стекла дрожат.) «Мне бы только переночевать, господин черт», — говорит дровосек. «Не хочу. Выметайся отсюда! Или нет… Давай лучше в карты играть! Ставь душу на кон. Выиграл — ночуй. Проиграл — вынимай душу, расплачивайся».
   Делать нечего, сел дровосек с чертом играть. Шлепают они об стол картами, прикладываются по очереди к бутылке. И замечает дровосек, что партнер его передергивает, да так это, понимаешь, неумело, как молодой цыган на ярмарке. Карты — на стол. «Плутуешь, господин черт! Не буду с тобой играть!» — «Будешь!» — «Не буду!» — «Ах так?» И начал тут черт тузить дровосека, и подбрасывать его к потолку, и кидать им об стену… Очухался тот лишь под утро за порогом дома. Покряхтел, повздыхал и, почесывая спину, дохромал кое-как до села.
   Ну, проходит еще два или три месяца. И опять побывали наши в гостях у нечистой силы.
   Но вот что заметь, друже Виктор! Являлась она уже не в виде бородатого дровосека. Нет, каждый раз принимала новое обличье, более подходившее к профессии нового посетителя.
   Священника загнала в домик непогода. И там, можешь представить, навестил его сам сатана, причем, как полагается, в полной парадной форме, в берете с пером и в красном плаще, из-под которого высовывался иногда хвост и постукивал по полу. До утра толковали они на богословские темы. Рассказывают, что наш священник заговорил сатану чуть не до обморока.
   А что до аптекаря, который заблудился во время охоты, то ему привиделись… Угадай, кто? Микробы! Ухмыляясь во весь рот, они расселись перед ним на полу и… Вот ты смеешься, а аптекарю было, между прочим, не до смеха.
   Даже его собаке стало худо в этой компании. Трясясь, она забилась под стул, а потом, разбив окно, выпрыгнула наружу. Здесь-то, друже Виктор, и кроется разгадка! Выходит, черт каждый раз переодевается в новое платье, лишь бы сделать уважение своему гостю!
   В нечистую силу можно было еще поверить. Но в вежливую нечистую силу?! Ну нет! Наши в горах не так глупы! Толпой отправились они к заколдованному дому. Поплевали дружно на руки, разломали топорами и ломами стены, подняли, чихая, доски пола… И что же, по-твоему, они увидели? Грибы, друже Виктор, колонию ядовитых грибов! Попробуй-ка раздави засохший мухомор между пальцами, вдохни размельченную пыль — сразу голова кругом пойдет. А там был не один мухомор — тысячи мухоморов! Ну вот тебе и разгадка! По ночам от них поднимались испарения и действовали на людей как дурман.
   Поэтому-то — разгадка, как обычно, в конце — привидения выглядели по-разному. Ведь каждый посетитель, можно сказать, вырабатывал их сам, в собственной своей голове!..
   Усмехаясь в усы, хозяин принялся неторопливо выбивать трубку…
   Тогда история, рассказанная старым югославом, только позабавила Колесникова. Но теперь стоило отнестись к ней по-серьезному.
   И впрямь, зачем фрицам подмешивать к его пище какое-то зелье? Достаточно ему выйти в сад, вдохнуть отравленный цветами воздух, и он уже одурманен. Горло перехватывает чудовищная тоска. А потом появляется страх. И между деревьями начинает мерещиться всякая чертовщина.
   Кстати, теперь понятно, почему в саду нет ни пчел, ни птиц. Наверное, они дают крюк, пролетая над садом, — боятся к нему приблизиться.
   Что же это за ядовитые цветы?..

 

 
   Теряясь в догадках, Колесников незаметно заснул.
   Но сад продолжал вторгаться в его сны.
   По-прежнему чудились ему запахи цветов. Он сортировал их, раскладывал и так и этак, с раздражением смешивая в одну кучу, и опять принимался перекладывать-раскладывать в новой комбинации.
   Когда-то Нинушка забавлялась так с разноцветными ракушками и камешками. Забава! Совсем иное дело. А он, Колесников, должен сортировать во сне цветы, как ни тошно, ни муторно ему это!
   Среди ночи он вскинулся. Так бывает, когда шлюпка внезапно ткнется в берег или в набежавшую крутую волну.
   Слышны неумолчные плеск и журчанье. Он в море? Нет. Это идет дождь. За окном — дождь. Очень сильный. Не дождь — ливень!
   По тишине в доме, особенно глубокой, можно предположить, что ночь перевалила за середину. Говорят же: глухая полночь.
   Но что заставило его проснуться? А! Во сне он вспомнил, что ветер пахнет резедой!
   Так это резеда? Вот оно что! Ее он и должен был отобрать и наконец отобрал из множества цветов в саду.
   Как же это он оплошал? С самого начала не разобрался в том, что ветер пахнет резедой?
   Ну, разобраться-то непросто было, тем более во время припадков. Запахи обычно смешиваются в саду, перекрывают друг друга.
   Но резеда, насколько помнится, пахнет слабо. Стало быть, здесь ее очень много, если она заглушает запахи других цветов, едва лишь ветер подует от клумб или гряд с резедой.
   Позвольте, но как будто бы рановато для нее? Помнится, она расцветает что-то в июне, максимум в конце мая. А сейчас апрель. Впрочем, может быть, резеда высажена в грунт из оранжереи?..
   Итак, отравительница найдена. Это резеда!
   И кто бы мог подумать? Такая безобидная с виду, скромная, почти неприметная. Но недаром говорят: «В тихом омуте…»
   «Добро! Завтра осмотрю весь сад, все его закоулки и обязательно найду вероломную тихоню!»
   Ливень продолжал шуметь за окном.
   Ободренный принятым решением. Колесников снова заснул и уже спал, не просыпаясь, до самого утра.

 

 
   Надзиратель был удивлен поведением заключенного. Тот вскочил сам, без понуканий, живехонько поел и принялся натягивать свои «стукалки», бормоча себе что-то под нос.
   — Ты молишься? — Надзиратель нагнулся и с любопытством заглянул Колесникову в лицо. — Молись, молись, я подожду.
   Но он не молился. Он повторял как урок: «Найти резеду! Найти резеду!»
   Остановившись на крыльце. Колесников испытующим взглядом окинул сад.
   Ливень произвел в нем немалые опустошения.
   Вдобавок за ночь резко похолодало. Цветы на клумбах поникли. Махровая сирень свисала с кустов, как рубище.
   Где же в этой толпе цветов прячется резеда?
   Подобно надзирателю, сад, казалось, тоже был удивлен поведением Колесникова. Он долго оставался притихшим и неподвижным, словно бы чего-те выжидал.
   Колесников прошел мимо присмиревших тюльпанов, мимо ирисов, нарциссов и анютиных глазок, с недоверием к ним приглядываясь.
   А ведь когда-то хвалился перед Ниной: «Цветы в будущей моей жизни роли играть не будут!» Не будут? Как бы не так!
   Ему наконец повезло. Резеда нашлась. Она росла у обомшелой кирпичной стены в одном из отдаленных углов сада.
   Несомненно, резеда садовая! Венчик в отличие от полевой не белый, а желтый. Запах совсем слабый, чуть приторный, но отнюдь не неприятный. Особенность резеды: запах ее ощущается сильнее, если отступить на шаг от цветов.
   Колесников присел на корточки у клумбы, задумчиво перебирая листья и длинные канделяброобразные стебли.
   Да, эту резеду пересадили сюда из оранжереи. Стебли у нее более сочные, листья менее зеленые, чем обычно. И земля рыхлая на ощупь. Странно!
   Ночью дождевые капли вовсю веселились в саду. Без устали носились они между клумб и грядок, радостно всплескивали ладошками, били с размаха тоненькими каблучками о землю. Ливень вытоптал и резеду.
   Но, даже в поверженной, было в ней что-то неприятное, вероломное. Из-под скрючившихся и переломанных длинных стеблей с хитрым выражением выглядывали желтые головки. Очень хитрым!
   Что это? Достаточно наклониться над цветами, чтобы подул ветер? (На мгновение Колесников спутал причину и следствие.)
   Клумба с цветами была похожа сейчас на гадючье гнездо. Будто несколько змей сплелись в клубок и внезапно подняли свои головы.
   Колесников поспешно отступил на два-три шага, но не удержался и оглянулся. И тотчас же на него с такой силой пахнуло резедой, будто клумба прыгнула вслед за ним!
   Он ускорил шаги. Новый, еще более сильный порыв ветра!
   В вихре летящих лепестков и листьев промелькнули шпалеры роз, водоем с лилиями, стеклянные шары на шестах. Волна запаха накрыла с головой. Колесников с усилием вынырнул.
   Ну, выгреб!
   Лежа в траве. Колесников перевел дух. Открыл глаза, перевернулся на спину. Кончилось? Ветра, пахнущего резедой, нет. Лишь наверху покачиваются кроны деревьев. В просветах между ними видно небо.
   И опять та же иллюзия возникла, что в первый день. Он на дне заводи. Так бы и лежал, не всплывая со дна. Не шевелился бы, дремал под этой тихо колышущейся наверху ряской. Ни о чем не думать, обо всем забыть…
   То есть умереть? Все забыть — значит умереть?
   Но он не имел права ни забыть, ни умереть!
   Очень трудно разгадать тайну ветра, пахнущего резедой. Он ломает голову над этим не в тиши кабинета. Все время должен разворачиваться то вправо, то влево, отбиваясь от атак ветра, пахнущего резедой. Отчасти похоже на бой в окружении.
   И никого из товарищей его нет рядом с ним.
   Затукали удары зениток. Ого! Сколько зениток вокруг этого дома! Все небо над головой в белых клочьях ваты, медленно оседающих…
   Сад будто обнесен очень высокой невидимой оградой. Заглянуть поверх нее почти невозможно. А вероятно, кто-то очень хотел бы заглянуть.
   Мысль об этом ободрила Колесникова. Война продолжается по ту сторону ограды. Но ведь и он ведет войну здесь, внутри ограды.
   «Тогда какого же черта ты разлегся в траве? Встань! Иди! Ищи эту чертову резеду!»
   Он поднялся и пошел.
   И опять вместе с ним поднялся и ветер. Ишь как сразу завыл-засвистел! Как заколыхал кусты и стебли цветов!
   Лечь бы ничком в какое-нибудь углубление! Зарыться в землю! От этого ветра хотелось укрыться, как от артобстрела или бомбежки.
   Колесников опомнился. Он стоял, уткнувшись лицом в какую-то стену.
   Где он? Неужели…
   Ветер заставил его сделать круг по саду и прийти в то самое место, где росла резеда. Пятна сырости на красном фоне стены. Фу, мерзость. Выглядит как чья-то плешивая голова, изъеденная стригущим лишаем. А у подножия стены — резеда.
   Мучительное нервное напряжение искало разрядки.
   Вытоптать резеду! Колесников кинулся к клумбе.
   Он топтался на месте, вертелся, как шаман, подпрыгивал, с остервенением бил по желтым цветам, вгоняя их каблуками в землю, довершая то, что не успел сделать дождь.
   Все! Нету больше резеды! Раздавлена! Обезврежена!
   Он с торжеством осмотрелся. И в то же мгновение откуда-то издалека порыв ветра донес запах резеды.
   Колесников стоял на клумбе, расставив ноги, прижав руки к груди. Резеды в саду нет, и все же пахнет резедой?
   С изумлением он повторял и повторял: «Нигде нет резеды, и все же пахнет резедой?..»
   Колесников помнил об этом, пока длился припадок.
   Помнил даже тогда, когда «мертвоголовые» пришли за ним к кирпичной стене. Он, почти бездыханный, лежал там ничком на клумбе с вытоптанными цветами.
   Волоком протащили его мимо неподвижных деревьев, словно бы вытянувшихся перед ним во фрунт, потом вверх по ступенькам лестницы, дальше по узкому коридору и, наконец, как тюк, свалили на пол.
   Топоча сапожищами, «мертвоголовые» вышли из комнаты. Лязгнул замок в двери.
   Странная улыбка застыла на лице Колесникова.
   Ага. Он все же добился того, чего хотел. Вырвал одну из важных тайн у сада, вернее, у тонкоголосого штандартенфюрера, который заправляет всем в саду!
   Ветер пахнул резедой независимо от того, была ли резеда в саду или нет. И вообще здешние цветы не имели никакого отношения к припадкам. В целом сад — только пышная декорация. Он служит целям маскировки, предназначен для того, чтобы отвлечь внимание…


2. Стеклянные глаза


   Ему приснилось, что он распластан на чем-то твердом, плоском. Скамья в застенке? Не скамья — операционный стол.
   Вокруг теснятся стеклянные глаза, сосредоточенно смотрящие на него. Они обступили стол и медленно раскачиваются на высоких металлических шестах или суставчатых трубах.
   Внезапно стержни расступились, кто-то появился в конце прохода. Позвякивание стержней стихло. Затем тонкий голос задумчиво сказал: «Что ж, этот годится, пожалуй…»
   Но и во сне не удалось увидеть лицо говорившего. Вероятно, он стоял поодаль, на пороге двери. А все, что было за пределами круга, отбрасываемого лампой, окутывал мрак.
   Колесников ощутил сверлящую боль во лбу и от этой боли проснулся.
   Так же, как вчера, без понуканий, он вышел из комнаты.
   Шагнув через порог, перехватил удивленный взгляд, брошенный на него надзирателем. Тот, правда, сразу же отвел глаза. Но Колесников понял: здесь еще никто до сих пор не сопротивлялся так долго.
   Но ведь у него, Колесникова, тоже свой секрет. С самого начала он сумел убедить себя в том, что в саду проходит передний край. И, как знать, быть может, успех на фронте зависит в какой-то степени и от его сметки, выдержки, самообладания? (А если это не так, то думать надо именно так!)
   Кроме того, он хорошо запомнил один из советов Герта, который провел за решеткой в общем-то что-то около пятнадцати или шестнадцати лет: «Береги рассудок в тюрьме, геноссе Виктор! И особенно если тебя бросят в одиночку. Не давай ослабевать своему рассудку! Все время держи его как пистолет со взведенным курком!»
   Именно это, вероятно, и помогало противостоять безумию…
   Стоя на ступеньках крыльца. Колесников по-новому увидел окоченевшие в сонной неподвижности деревья и цветы. Те же, что вчера, и все же не совсем те! Словно бы сполз краешек окутывавшего их покрывала. «Я сумел понять кое-что в саду! — с гордостью подумал Колесников. — А невидимка, хозяин сада, до сих пор не понял меня!»
   Конечно, цветы в саду сразу же уставились на него.
   Однако он уже знал, что дело не в цветах. В первый день ему действительно показалось, что они смотрят на него. Но это не было галлюцинацией. Это было всего лишь ассоциацией — неосознанной. Кто-то смотрел на Колесникова из-за цветов! Он смотрит и сейчас, прячась за длинными шпалерами роз, кустами махровой сирени, огромными пестрыми клумбами. Отсюда и ассоциация: глазастый сад!
   Такое с Колесниковым бывало раньше, и не раз. Вдруг, прячась за стволом дерева или переползая по-пластунски в траве, он вздрагивал и крепче сжимал в руках автомат. Он ощущал как бы толчок. Кто-то смотрел на него — то ли из-под этой груды камней, то ли из той вон рощицы, то ли из-за угла полуразрушенного дома.
   А иногда разведчик чувствовал пристальный взгляд сзади — кто-то словно бы опускал ему тяжеленную лапу на затылок. (Так было, например, во время десанта в Эстергом-Тат.)
   Странно, что здесь, в этом саду, на него, казалось, смотрят отовсюду.
   Кто это? Сам ли штандартенфюрер-невидимка, его ли конрады, безмолвные подручные в черном?
   Почему-то Колесникову представлялось, что глаза здешнего соглядатая в точности такие же, как у палача Конрада: выпуклые, неподвижные, без блеска. Он стоит, поджидая, среди пышной, ниспадающей до земли сирени. Потом начинается двойное шествие. Колесников идет по аллее, а соглядатай неотступно сопровождает его, перебегая между деревьями.
   Засечь его невозможно: слишком проворен! Колесников пробовал было засечь — стремительно поворачивался туда, где, по его расчетам, прятался соглядатай. Но тот опережал это движение: успевал втянуть голову в плечи либо быстро присесть в кустах на корточки. При этом раздавался звук, похожий на потрескивание или позвякивание.

 

 
   Как бы там ни было, ясно одно: в саду совершаются убийства. Чудовищные, волосы дыбом! Все вопиет здесь: «Убийство! Убийство!» Даже цветы и деревья свидетели этого убийства.
   Но убивают здесь поодиночке. Кроме Колесникова, в сад выпускаются, несомненно, и другие заключенные. Вначале он думал, что судьбу его разделяют кролики или морские свинки, судя по разрытым грядкам и клумбам. Потом понял: это люди! Подопытные люди!
   Нельзя ли установить с ними контакт?
   Воспользовавшись краткой передышкой между припадками, Колесников обыскал несколько клумб, заглянул под кусты. Не найдется ли где-нибудь «стукалка», которую кто-либо обронил с ноги, спасаясь бегством от ветра? Или клочок «зебровой шкуры», зацепившийся за куст?
   Нет, не находилось ничего. Сад в этом отношении поддерживался в порядке. Видимо, его тщательно убирали после каждого опыта.
   И снова испытующе-недоверчивый взгляд Колесникова поднялся от травы и цветов к надменно возвышавшимся над ними стеклянным шарам.
   Ломая голову над разгадкой сада, он вертел ее и так и этак, поворачивал под разным углом зрения.
   Да, угол зрения! Именно угол! Все в этом саду изменчиво и ненадежно, одни лишь углы неизменны в нем. И при этом ни одного тупого или острого — все прямые!
   Почему?
   Совершая свои пробежки по аллеям. Колесников всегда поворачивал под углом в девяносто градусов. Он запомнил это. Абсолютная прямолинейность планировки! Что это — убожество фантазии? У планировщика не хватило фантазии? Выходит, в саду ничего круглого нет? Как нет? А шары на подставках, украшение старомодных парков? Украшение? Только ли украшение?
   Смутные догадки начинали роиться вокруг них, как мошкара по вечерам у зажженных ламп. Светятся ли эти шары во мраке. Колесников не знал. Его ни разу не выводили на прогулку с наступлением сумерек. И это тоже было подозрительно.
   Стеклянные шары были расставлены вдоль аллей в определенном, по-видимому, строго продуманном, порядке. Интервалы между ними не превышали двадцати метров.
   На площадке у водоема, находящегося в левом углу сада, торчат даже три шара. Если исходить из предполагаемых вкусов планировщика, то нужно признать, что это некрасиво. Это же несимметрично! А, судя по всему, планировщик больше всего заботился о симметрии.
   Стеклянные шары, установленные вдоль аллей и, что особенно важно, у перекрестков аллей, являются, если можно так выразиться, наиболее приметной деталью пейзажа.
   И он, военный моряк, штурман, с первого же взгляда не понял назначения этих шаров! Да, запутал, закружил проклятый сад!
   Но сейчас все изменилось. После открытия у кирпичной стены («резеды в саду нет, хотя ветер пахнет резедой!») борьба с невидимкой идет уже на равных. (Понятно, тут Колесников чуточку хитрил сам с собой. Как это — на равных? Пока что перевес у врага. Он держит в руках отравленный ветер.) Вот и сейчас наотмашь рубанул ветром!
   Не дал, гад, додумать до конца…
   — Не бьют? — повторял Колесников со злостью. — У вас, говоришь, не бьют? Врешь, гад, лупоглазая сволочь! Еще как бьют! Только не плеткой-девятихвосткой, а этим вашим пахучим ветром!
   Сегодня между Колесниковым и штандартенфюрером завязалась упорная борьба вокруг водоема.
   Издали Колесников видел его много раз. Каменный, низкий, почти на уровне земли. Острый глаз разведчика приметил также лилии, которые плавали в водоеме, как лебеди. Три стеклянных шара (снова эти шары!) стояли вокруг, будто стражи, которым приказали охранять покой лилий.
   Но все это, как сказано. Колесников видел только издали. К водоему не приближался. Почему? Потому что штандартенфюрер хотел, чтобы он приблизился к водоему. А с первых дней своего пребывания в саду Колесников неуклонно придерживался принятой тактики: делать все наперекор врагу!
   Он стоял посреди аллеи — спиной к водоему, лицом к ветру.
   Сорванные листья закружились перед ним. К черту, к черту! Он с раздражением отмахнулся от них, как от ос.
   Движение оказалось для него слишком резким. Он пошатнулся и чуть было не упал.
   Фу! Не вздохнуть, не перевести дух! Ветер давит в грудь сильнее и сильнее!..
   Некоторое время Колесников стоял так, подавшись вперед, преодолевая не только натиск ветра, но и все нарастающий тоскливый страх, желание повернуться к ветру спиной, опрометью кинуться бежать от него суда попало, хотя бы и к этому водоему с лилиями.
   Тахометр торопливо тикал в груди. Стрелка его, наверное, уже давно металась у красной ограничительной черты.
   Было невообразимо мучительно слышать это ускоряющееся тиканье и все же стоять на месте.
   Чтобы не так сносило к водоему. Колесников, зажмурившись, попытался ухватиться за ту благоуханную пушисто-белую ветку, которая свешивается над узкой тропинкой далеко отсюда, на южном берегу Крыма. Но, к удивлению его, оказалось, что он забыл, как пахнет алыча!
   Наконец тоска и боль в груди стали нестерпимыми. Закрыв лицо руками, как тогда в бомболюке ДБ-3, Колесников опустился на землю…

 

 
   Вероятно, он сильно надышался отравленным ветром, потому что вскинулся с криком среди ночи. Ему почудилось, что он засыпан… Ну так и есть! Лежит навзничь. Черной глыбой над ним навис мрак. В ушах медленно слабеет гул удаляющихся самолетов.
   Засыпан, засыпан!
   Горло перехватило удушье.
   Описать подобное пробуждение невозможно. Это несколько секунд агонии…
   Вдруг Колесников увидел перед собой расплывчатое серое пятно. Что за пятно?
   Края его определились, стали более четкими. Это четырехугольник. Какие-то темные линии пересекают его.
   Но это же окно! Оно зарешечено. А за окном идет дождь.
   Колесников продолжал лежать навзничь, не спуская глаз с окна. Хоть оно и закрыто, все же как будто легче так дышать.
   Чтобы окончательно успокоиться, он начал вспоминать одну из наиболее удачных разведывательных операций, в которых участвовал, — вылазку в осажденный Будапешт…
   Пятно на противоположной стене немного похоже на свет сигнального фонаря, который тогда нес батя.
   Зажегся — погас! Зажегся — погас! Батарейки приходится экономить. Их должно хватить не только до места назначения, но и на обратный путь.
   Когда батя присвечивает фонарем, видно сужающееся черное отверстие. Словно бы идешь не по горизонтальной трубе, а метр за метром проваливаешься вниз, к центру земли.
   Идешь — неточно сказано. Ползешь, передвигаешься гуськом, на четвереньках, бороздя подбородком зловонную жижу. Ведь это канализационная труба. Выпрямиться в ней нельзя. Можно в лучшем случае брести согнувшись, и то лишь на отдельных участках, а потом опять надо опускаться на четвереньки.