Все это стихло. Белый покров лежал на опустевших набережных, домах, складах.
Население города выехало и раскинулось походным лагерем среди снежной тундры в тридцати километрах от порта.
Горнов выпрыгнул из кабины, быстро пожал руку Уварову, кивнул остальным.
Взглянув на бухту, где дымились пропиленные во льду проруби, он сказал:
- Я не вижу у прорубей аэропланов.
В это время к нему подошел человек в летном костюме.
- Прибыл в ваше распоряжение с отрядом реактивных самолетов, - сказал он.
Горнов крепко пожал руку летчика. Он знал его. Это был Зорин, прославивший себя мировым рекордом, поднявшись в стратосферу на высоту 36 тысяч киломегроя. Ракетоплан-кузнечик был сконструирован им.
- Где ваш отряд?
- На набережной, в двухстах метрах отсюда.
Поговорив с летчиком, Горнов отдал распоряжение отвести немедленно лишние микропушки и кассеты в тундру, где нет людей.
Уварову предложили принять командование над всем районом порта, и, как только после операции достаточно охладится вода в бухте, немедленно возобновить снабжение подводников кислородом.
- А сейчас быстро на машины и в тайгу. Идем, - сказал Горнов своим спутникам.
По дороге Зорин сообщил, что его отряд состоит из шести реактивных ракетопланов новейшей конструкции. Самолет отталкивается от земли сильными пружинами; в первую секунду он пролетает всего десять метров,. но уже через пять секунд скорость достигает ста пятидесяти, а через четыре минуты может быть доведена до трех километров в секунду. На ракетонлане можно облететь земной шар в три часа.
- Сколько потребуется времени вам и вашим помощникам, чтобы пустить в действие аппараты и впрыгнуть в самолеты? - спросил он Горнова.
- Три-четыре секунды. Через двенадцать секунд после пуска в действие аппаратов начнется расщепление ядер койперита.
- Через двенадцать секунд мы будем от бухты нарасстоянии пятидесяти километров.
Вера Александровна слушала, и глаза ее горели. Она и не предполагала, что существуют самолеты такой скорости. А между тем, Зорин говорил о своем реактивном ракетоплане, как о самой обычной вещи. По всему было видно, что он уже давно свыкся и с машинами и со скоростями полета, на много превосходящими скорость звука.
На набережной, выстроившись в ряд, лежали шесть небольших машин сигарообразной формы.
Вид этих машин был самый миролюбивый - короткие крылышки, подогнутые, как у кузнечика, стальные ноги.
Подойдя к ракетопланам, Зорин отдал команду трем номерам возвратиться в авиабазу.
Ракетопланы-кузнечики с силой распрямили свои неги, взлетели ввысь, из сопла самолетов почти бесшумно вылетело облачко синеватого дыма, и ракетопланы исчезли в небе.
Зорин предложил Горнову проделать репетицию запрыгиваняя в машины.
Все встали неподалеку от самолетов и по короткому свистку впрыгнули в люки кабин.
На всю эту операцию потребовалось всего три секунды.
У прорубей, пропиленных во льду бухты, висели на кранах подводные катера.
Горнов неторопливо проверил автоматические приборы, которые должны были сбросить катера в воду. Товарищи егр занялись установкой микропушек. Вот уже вложены кассеты. Остается пустить в действие микропушки.
Горнов скомандовал:
- Готовься!
Прозвучал короткий свисток. В проруби упали катера. Загудели вращающиеся винты. Негромкий всплеск воды и подо льдом бухты помчались маленькие суденышки с микропушками.
Ассистенты и Горнов, не медля ни секунды, впрыгнули в раскрытые люки ракетопланов. Люки захлопнулись. Небольшой толчок, и через смотровое окно герметической кабины открылась спокойно белевшая снежная равнина.
Никто не видел вблизи грозного боя койперита с сорокаградусным полярным морозом.
Никто не слышал оглушительного шипения воды, пальбы, взрывов и треска ломающихся льдин.
Не видел, как вздувалась и лопалась ледяная крыша бухты, как рвался пар и зелено-фиолетовые газы из образовавшихся трещин.
Ослепительное белое пламя горящего водорода осветило гавань, город и тундру.
Все шире и шире становились полыньи. Пар поднимался от бухты. На улицах города, на крышах домов и портовых складов таял снег. К морю уже неслись ручьи.
Поднявшиеся на воздух ученые, синоптики и инженеры видели, как лизали небо огненные протуберанцы, как ширились и росли зловещие темнокоричневые тучи. С высоты возвращались выброшенные взрывами ледяные глыбы. Вскоре хлынул ливень.
Смерчи и ураганы закружили пылающие газы и водяную пыль.
В бухте, освобожденной ото льда, уже ходили сердитые волны.
Бой койперита с морозом кончился.
Угрюмо смотрела Арктика на вторжение в ее владения человека.
ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ
Известие о наступивших морозах пришло на дно моря 19 сентября.- В подводном мире не произошло никаких перемен. Так же спокойно проплывали стада рыб. Подойдя к батисферам и кессонам, они тыкались носами в освещенные изнутри стекла иллюминаторов. Бессмысленно смотрели своими неподвижными глазами и, испугавшись чего-то, взмахнув хвостами, исчезали в зарослях своего царства.
Подводники в тот же день узнали о разногласиях, возникших 'между Горновым и Уваровым.
Мысль о том, что их начнут вывозить из моря, что остановят, быть может, на всю зиму, почти законченные работы, взволновала всех.
С тревогой смотрели они на машины и агрегаты, на аппаратуру, на тысячи мелких сложных частей и деталей, которые еще не были установлены, укреплены и защищены от вредного влияния морских солей, моллюсков, от всего, что разъедало и портило тонкие чувствительные приборы.
. В Кремль, в Совет Гольфстрима, к Горнову полетели просьбы, требования, увещевания оставить их на подводном участке, дать возможность, если нельзя продолжать работы, хотя бы привести хозяйство в такое состояние, при котором, в случае остановки работ, было бы сохранено все, что сделано, все, что доставлено на участок заводами.
Подводники спешно составили план на те пять-шесть дней, которые оставались в их распоряжении.
Работали бессменно, отдавая отдыху лишь по три-четыре часа в сутки.
Шесть дней - короткий срок, но если эти шесть дней - последние и человек хочет доделать то, что оправдало бы всю его жизнь, он успеет сделать много.
Каждый день подводники подытоживали результаты своей работы и с радостью видели, что смогут выполнить все, что важно и необходимо..
Как только растопятся льды Полярного порта и на смену им придут новые строители, они найдут все в целости и в несколько дней восстановят и закончат прерванную работу.
Петриченко писал обо всём этом своему другу, когда тот готовился вылететь с койперитом из Чинк-Урта на борьбу со льдами.
Шли дни. Сверху доносились грозные сообщения.
Бухта Полярного порта замерзла.
26 сентября на подводный участок пришли последние амфибии с кислородом. Командиры, доставившие этот кислород, знали, что не смогут вернуться, что им придется разделить участь подводников.
В этот день был дан приказ: строго подчиняться режиму, установленному врачами. Режим был рассчитан на максимальную экономию траты кислорода организмом. Лежание, покой, ограничение приема пищи. При этих условиях, говорили врачи, возможно продлить жизнь на один-два дня. А кто знает, за эти два дня может придти и помощь.
Приказ застал Петриченко в лучших условиях .против тех, в каких были многие подводники.
Он находился в одной из башен, где закончились работы. В обширных помещениях башни оставалось всего несколько человек. Запасов воздуха могло хватить надолго.
С какой радостью принял бы Петриченко в свою башню товарищей, задыхающихся в кессонах и в батисферах, и разделил бы с ними воздух. Но осуществить это было невозможно.
Ворота на подводный участок закрылись. Больше не появлялось ни одно судно.
Потянулись часы томительного ожидания.
Петриченко лежал в своей каюте и обдумывал проблему использования электроэнергии гальванического элемента на дне океана. Работа эта занимала его, и он перестал думать о том, что жизни остал.ось, быть может, всего два-три дня.
Рыбы продолжали подплывать и заглядывать, в иллюминаторы, как бы интересуясь - живы ли еще те, кто непрошенными забрались в их царство.
Вдруг заговорило радио. Начальник Полярного порта сообщал: "Завтра, 27 сентября, порт возобновляет прием воздушно-подводных судов".
Потом радио замолкло. За приказом не следовало никаких разъяснений.
Что произошло наверху? Неужели морозы прекратились так же неожиданно, как и наступили? Где сейчас Горнов? Что предпринял он? Неужели за один день удастся растопить льды? Ведь толщина льда достигла почти метра.
Обо всем этом в приказе не было ни одного слова.
Чувствовалась какая-то тайна. Подводники ждали дальнейших приказов. К чему готовиться? Куда будут направлены первые транспорты? Мокно ли сейчас же, не ожидая, разбирать все, что уложено, запаковано? Начать работы?
Никаких указаний. Ничего, что бы подтверждало приказ.
В догадках, тревожных вопросах, радостных, полных надежды, восклицаниях прошла ночь.
К утру в небольших кессонах и батисферах уже чувствовался недостаток воздуха. Дышать стало тяжело.
И снова радио сообщило радостную весть. Теперь уже не было никаких сомнений, никаких тревог.
Самолет "Арктика" потерпел аварию, но Горнов и его помощники сегодня прилетели в Полярный порт и приступают к операции растопления льда в бухте.
Прием судов будет сегодня возобновлен.
- Счастье! Торжество! Жизнь! Победа! - восклицали подводники.
СПУСТЯ ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
Реактивные ракетопланы взвились ввысь над бухтой Полярного порта в 9 часов 13 минут.
В 9 часов 28 минут, пролетев 1500 километров за четверть часа, машины опустились на одном из закрытых аэродромов в окрестностях Москвы.
На аэродроме не было ни одного .самолета, ни одного автомобиля, никого, кроме старого генерала авиации и его адъютанта. .
Как только Горнов и его ассистенты выпрыгнули из кабины, генерал дал знак-ракетопланы взвились и почти мгновенно исчезли из вида.
Генерал подошел к прибывшим, пожал им руки и поздравил с благополучным перелетом.
- Что известно о бухте порта? - спросил Горнов. Генерал улыбнулся.
- Вы летели пятнадцать минут, и те, кто наблюдает за бухтой, еще не могут приблизиться к порту. Пока известно только, что над всем районом города стоит непроницаемый туман. Сообщают, что вихревые движения и горячие воздушные струи не позволяют подойти ближе, чем на двадцать пять километров. Таяние снегов идет во всей окружающей тундре.
На площадку аэропорта подкатили два автомобиля.
- Мы с вами, Виктор Николаевич, проедем в Кремль.. Всего на полчаса,-сказал генерал.-А ваша супруга и другой ваш славный помощник, думаю, хотят поскорее увидеть родных. Ведь так?
Виктор Николаевич приехал домой не через полчаса, как предполагал генерал, а значительно позднее.
В Кремль непрерывно шли сообщения из порта. Горнов жадно слушал их.
"В десять часов температура воздуха в порту м в окружающем районе начала выравниваться. - сообщал Уваров. - Шло бурное таяние снегов. Пары и туман над бухтой и над городом поредели. Ветер становится тише. Вылетевшие самолеты прошли над портом на высоте шесть тысяч метров. Радиолокация не дала точной картины состояния бухты".
"В 10 ч. 50 м. радиолокация показала, что поверхность бухты свободна от льдов. Самолеты спускались на высоту тысячи метров".
Через десять минут Уваров радировал: "На воду спустился первый гидросамолет. Температура воды на поверхности - 80°', на глубине десяти метров - 30°, на глубине двадцати метров - 6°. Пускаю в действие отеплительные галлереи".
И еще через полчаса Уваров уже доложил:
"Первый отряд легких амфибий в составе пятидесяти судов с грузом кислорода благополучно погрузился и ушел на участок. Я приказал пропускать следующие отряды через каждые пять минут. Когда пройдет тысяча двести амфибий с кислородом, начнем возвращать из моря ледоколы и выведенные из гавани суда, причальные вышки, пловучие краны. Начинаем реэвакуацию города и порта".
Вера Александровна не была дома всего восемь дней. Все эти дни она заставляла себя не думать о дочери. Но сейчас чувство любви и нетерпения дошло да острой, мучительной силы.
В Москве, как и восемь дней назад, стояла теплая золотая осень. Ярко сияло солнце. Крутом все горела золотом и пурпуром.
Жизнь здесь продолжала идти своим обычным ходом, люди спокойно шли куда-то, смеялись, болтали, говорили о каких-то своих делах.
Горновой казалось уже сном, то, что она видела пятнадцать, двадцать минут назaд: безмолвие скованной морозом снежной пустыни, останавливающаяся жизнь большого порта, лохматый иней, осевший на проводах, на всем, что было в городе Полярного порта.
Там дыхание застывало в воздухе. Ресницы, щеки и волосы, выбившиеся из-под шапок, были покрыты белыми кристаллами.
А здесь тепло, шумно и оживленно как всегда.
Переход от суровой картины безлюдного, опустевшего города, покрытого снегом и льдом, к золотой осени в Москве, переход, совершившийся в краткий миг, представлялся каким-то волшебством. Вера Александровна не могла уверить себя в том, что всего только пятнадцать минут назад она вкладывала в .микропушку кассеты с койперитом и, спустив рычаг аппарата, державшего подводный катер, бросилась в кабину ракетоплана.
Когда Виктор Николаевич вернулся домой, он застал жену помолодевшую, счастливую.
Все страшное, мучительное, все терзания, которые он переживал в пустыне Чинк-Урта, а потом в тайге, шагая на лыжах по глубоким снежным сугробам, все это было позади, исчезло как тяжелый сон.
Вечером на заседании Чрезвычайной государственной комиссии Горнов сделал доклад. Было принято решение:
"Работы Нового Гольфстрима продолжать с той же интенсивностью. Срочно выяснить причины гибели самолета и проверить еще раз надежность кассет".
В ЧИНК-УРТЕ
Серый дом Академии наук в Чинк-Урте снова ожил.
К небольшому коллективу лаборатории присоединились виднейшие атомники Союза.
Необходимо было быстро провести исследования и выяснить защитные свойства кассет.
В залах, в кабинетах, в герметических камерах серого здания вновь начались опыты.
Вечером все собирались в сад Академии наук. Здесь, как и прежде, благоухали цветы и деревья, звенели хрустальные струи фонтанов. Яркопестрые тропические бабочки плавали в голубом воздухе.
Дивный уголок природы, перенесенный в центр каменной безжизненной пустыни, жил своею жизнью.
И даже тот же, что и два года назад, старик садовник неторопливо бродил по дорожкам сада, поправляя ветки кустов и с доброй улыбкой любуясь крохотными птенчиками.
Вера Александровна каждый раз удивлялась неизменности этой красоты. Жизнь, огромная, полная борьбы, -радостей, тревог и горя, проходила мимо этого маленького благоухающего уголка природы.
А по вечерам в саду велись страстные споры.
Расщепление ядер койперита в кассете и взрыв на "Арктике" оставались необъяснимыми.
Койперит, огражденный от воздействия космических лучей, так же безопасен, как и всякий другой элемент.
Съехавшиеся в лаборатории академики-атомники, повторив работу, проделанную много раз Горновым и -его коллективом, получили тот же результат: койперит за несколько лет лежания в сером здании не изменил своих свс-йств. Выяснилось также, что способы проверки непроницаемости кассет вполне надежны и гарантируют безопасность применения койпррита для получения ядерного горючего.
В то время, как физики атомного ядра устремили все свое внимание на койперит и на изоляционные коробки Горнова, ища в них причину взрыва на "Арктике", в печати выступили со своей гипотезой ученые из других областей науки - астрономы и физики космических лучей. Они направили мысль и искания по другой дороге.
Они указали на силы космического происхождения.
Дело в том, что в день взрыва на самолете "Арктика" земля проходила близко от звезды 2327. В эти дни все высокогорные станции наблюдения космических лучей обнаружили, так называемые, жесткие ливни, состоящие из групп частиц с огромнейшей энергией. В составе космических лучей, кроме известных ранее частиц (электронов и мезотонов), было найдено большое число новых частиц, обладающих необыкновенной силы свойством ионировать воздух. Были ли то протоны (ядра водорода) или это были еще неизученные частицы космических лучей - вопрос остался пока невыясненным. Возможно в нашу атмосферу, - говорили эти ученые, влетели из космического мира потоки новых частиц.
Этим объяснялись наблюдаемые в тот день небывалые по силе электромагнитные штормы, необычно яркие полярные сияния, нарушение радиопередач, отмеченные. всюду, и целый ряд других явлений.
Стенки кассет, предложенных академиком Горновым, вероятно, не оградили койперит от этих частиц.
Это же объяснение высказал Рейкин еще там, в ущельи Дор-Ньера,- и теперь он считал, что объяснение катастрофы найдено.
Но гипотеза эта не вносила успокоения. Ведь если это так, то и в дальнейшем могут происходить расщепления ядер койперита в кассетах.
Волнения и споры были в центре внимания ученых.
Среди друзей Горнова разговоры были только об этом.
Вера Александровна с страстным вниманием прислушивалась к ним. Она не могла забыть последние минуты жизни Исатая. Непонятное слово, которое он силился выговорить - "дневсей", - звучало как что-то роковое и таинственное. Она была уверена, что Исатай знал что-то такое, что разом раскрыло бы секрет взрыва.
Виктор Николаевич и сам думал так же. Петриченко, наоборот, отрицал всякую связь между взрывами и состоянием Исатая, слово "дневсей" приводило его в ярость.
- Ерунда, - с раздражением говорил он. - Надо искать новые методы испытания и отбора кассет, а не заниматься разгадыванием каких-то загадок. Слово "дневсей" бессмысленно. Это несвязные звуки, вылетевшие из груди умирающего.
- Но если бы ты видел тогда Исатая, - горячо убеждала его Вера Александровна, - если бы видел то усилие, с каким он хотел во что бы то ни стало раскрыть какую-то тайну, тот ужас и отчаяние, которое он переживал. Ужас не перед смертью, а перед тайной, перед тем, что он не может открыть ее. Если бы ты видел все это, ты не умом, а сердцем понял бы, что это не бред, что действительно существует какая-то тайна, поверил бы, что слова о могущих быть катастро.фах и "дневсей" не были бредом.
Петриченко только что вернулся с подводного участка. Со всей присущей ему энергией он устремился в исследование и опыты, чтобы, доказав техническую возможность использования койперита, снова вернуться на строительство.
Он уже не говорил о риске, как четыре года назад, а сам убеждал Горнова провести тот или другой опасный метод работы.
Там под водой стоят машины-гиганты, которые готовы начать поднимать из морских глубин атлантические воды. Эти машины требуют ядерное горючее, и он с нетерпением ждал того момента, когда задвигаются огромные лопасти водоподъемных башен.
Как только будет закончена работа в лаборатории, он снова помчится туда.
Горнов отклонял его рискованные предложения.
- Четыре года назад, когда шло открытие койперита, я рисковал собой, тобой, моими помощниками и лабораторией, - отвечал он. - Теперь мы рискуем сорвать смелые, огромные планы, которые уже приняты или разрабатываются в Москве. Новый Гольфстрям будет достроен и пущен в действие, хотя и в меньшей против проекта мощности. Но за ним пойдут строительства второй и третьей очереди - отепление зоны вечной мерзлоты во всей Сибири. Решение этой хозяйственной проблемы потребует огромных количеств энергии. Койперит будет очень нужен, и мы должны очень тщательно проверить кассеты. Всякая спешка, горячность в таком деле вредны...
Вскоре после этого разговора в Чинк-Урт приехала экспертная комисия.
Как-то вечером, когда все работники лаборатории собрались в доме Академии наук, в комнату вошел профессор, член комиссии.
Разговаривая с одним из своих коллег, он сказал между прочим:
- Я нашел чей-то дневник в сейфе.
Вера Александровна была недалеко.
- Дневник в сейфе?!..-повернувшись и испуганно взглянув на профессора, спросила она. - Извините, пожалуйста... - И не слушая ничего больше, в необычайном волнении подбежала к мужу.
- Витя, - теперь мне понятно, что хотел сказать Исатай... Это слово "дневсей". Да, да... Я знаю... "Дневсей" - это днев-ник в сей-фе, - с расстановкой проговорила она. - Понимаешь, дневник.
- Погоди, милая. Я ничего не понимаю. Какой дневник? В каком сейфе?
Профессор был удивлен, когда к нему подошли Горновы.
- О каком дневнике вы говорили, профессор? Где он? - спросил Виктор Николаевич.
Глядя на взволнованное лицо Горновой, профессор добродушно усмехнулся.
- Будьте спокойны, я не прочел в дневнике ни одного слова. Я отложил его в сторону. Мне понадобились в архиве некоторые справки по койпериту, я заглянул в сейф. И там наткнулся на толстую тетрадь с надписью "Дневник".
- Где, где вы его обнаружили? В каком кабинете? - спросил Горнов, не менее взволнованный, чем его жена.
Профессор назвал номер комнаты и номер сейфа. Поблагодарив, Горновы торопливо направились в дальний блок серого здания, где находился обширный архив научно-исследовательского института.
ДНЕВНИК ИСАТАЯ САБИРОВА
Ночь нависла над каменным плато Чинк-Урта. Вдали темнел массив серого здания, на шпиле высоко в небе светилась и мигала золотая звездочка. С черных столбов, широким кольцом окружавших лабораторию, оскалив зубы, смотрели черепа, горели фосфорическим светом грозные надписи: "Не подходи! Смертельно!" Слышалось тихое жужжание электромагнитного кольца.
Пройдя по бесконечным коридорам серого здания" Горновы вошли в зал, где хранился архив.
Виктор Николаевич молча открыл указанный профессором сейф. Там лежали пустые кассеты, а на них толстая тетрадь.
- Исатай! - сказала Вера Александровна, взглянув на первую страницу.
Это не был в полном смысле дневник. Тут были записи работ, которые Исатай выполнял в Москве, потом здесь, в лаборатории. Деловые записи перемежались, личными заметками всякого рода.
Нетерпеливость, стремительность, страстность Исатая проглядывали в каждой фразе. Наедине со своим дневником он не стеснял себя и в изобилии сыпал любимые поговорки и изречения: "Пока умный думает, решительный сделает". "Дерзновенье разбивает или камень, или свою голову". "Сомнения и колебания - море, пропадешь. Риск - лодка, сядешь и поплывешь".
Горновы много раз слышали от него изречения, порой забавные, а нередко и мудрые.
При виде Исатая, у Веры Александровны иногда мелькала мысль в духе его афоризмов: "Когда в нем говорят чувства - ум и воля его молчат".
Читая страницы, исписанные неровным торопливым подчерком, она видела, что все последнее время, быть может, весь год, работая в Москве, в проектном отделе Гольфстримстроя, Исатай больше всего жил сердцем, волнуясь, приходя в экстаз, болезненно реагируя на всякие неудачи и препятствия.
Дневник был исповедью человека со слабой волей, не умевшего сдерживать страсть и порывы своей неистовой натуры в моменты, требующие твердости и спокойствия.
Горновы еще не знали, какую тайну раскроет дневник, но слова умирающего Исатая: "Не успею сказать, произойдут катастрофы", - звучали сейчас как что-то угрожающее и страшное.
По дневнику Исатай был таким, каким они его знали, и любили, энтузиастом Нового Гольфстрима.
Он негодовал на всех, кто не понимал идею Горнова, кто пытался затормозить утверждение проекта. А когда проект был принят, в эти дни страницы дневника были полны торжества.
"Как бы я хотел отдать жизнь свою за это прекрасное дело. И я отдам ее когда-нибудь!" - писал он.
Но в проектном отделе, где работал Исатай, нелегко разрешались встающие леред ним научные и технические проблемы. Были трудности, были и неудачи.
Исатай проявлял нетерпение. Страницы дневника пестрели неожиданными переходами от восторгов и радости к гневу, к жалобам на медлительность, на придирчивость каких-то экспертов. Иногда он впадал в пессимизм, граничащий с отчаянием.
"Так мы и за сто лет не построим Нового Гольфстрима", - писал он.
Но эти мрачные страницы скоро прерывались новыми восторгами.
- Сдан для производства проект тучегона для Центрального влагопровода, - писал он. - Машинагигант, каких еще не видывал свет. Она должна будет вести борьбу с ветрами, создавать движение воздушных масс, продвигать влагу, которая начнет подниматься сосвобожденного от льда Полярного моря. Дух захватывает, когда я представляю в действии этот гигант!
С каждым месяцем резкие скачки в настроении Исатая, переходы от тревожного или раздраженного настроения, к радости становились более и более частыми. Он преувеличивал неудачи и трудности и по самому незначительному поводу приходил в отчаяние.
Нервозность, психическая неустойчивость Исатая все резче и резче выступали в дневнике по мере приближения к его концу.
"Не могу спать", "Опять кошмары", "Сегодня готов был побить..." Исатай приводил фамилию товарища по работе. Такие и подобные фразы стали встречаться на каждой странице.
Исатай, видимо, и сам замечал ненормальность своего состояния.
За несколько дней до наступления морозов на севере он писал: "Боюсь, что я не совсем здоров. Надо посоветоваться с невропатологом".
А в день, когда пришло сообщение о надвигающемся на Полярный порт циклоне, в дневнике было написано:
Население города выехало и раскинулось походным лагерем среди снежной тундры в тридцати километрах от порта.
Горнов выпрыгнул из кабины, быстро пожал руку Уварову, кивнул остальным.
Взглянув на бухту, где дымились пропиленные во льду проруби, он сказал:
- Я не вижу у прорубей аэропланов.
В это время к нему подошел человек в летном костюме.
- Прибыл в ваше распоряжение с отрядом реактивных самолетов, - сказал он.
Горнов крепко пожал руку летчика. Он знал его. Это был Зорин, прославивший себя мировым рекордом, поднявшись в стратосферу на высоту 36 тысяч киломегроя. Ракетоплан-кузнечик был сконструирован им.
- Где ваш отряд?
- На набережной, в двухстах метрах отсюда.
Поговорив с летчиком, Горнов отдал распоряжение отвести немедленно лишние микропушки и кассеты в тундру, где нет людей.
Уварову предложили принять командование над всем районом порта, и, как только после операции достаточно охладится вода в бухте, немедленно возобновить снабжение подводников кислородом.
- А сейчас быстро на машины и в тайгу. Идем, - сказал Горнов своим спутникам.
По дороге Зорин сообщил, что его отряд состоит из шести реактивных ракетопланов новейшей конструкции. Самолет отталкивается от земли сильными пружинами; в первую секунду он пролетает всего десять метров,. но уже через пять секунд скорость достигает ста пятидесяти, а через четыре минуты может быть доведена до трех километров в секунду. На ракетонлане можно облететь земной шар в три часа.
- Сколько потребуется времени вам и вашим помощникам, чтобы пустить в действие аппараты и впрыгнуть в самолеты? - спросил он Горнова.
- Три-четыре секунды. Через двенадцать секунд после пуска в действие аппаратов начнется расщепление ядер койперита.
- Через двенадцать секунд мы будем от бухты нарасстоянии пятидесяти километров.
Вера Александровна слушала, и глаза ее горели. Она и не предполагала, что существуют самолеты такой скорости. А между тем, Зорин говорил о своем реактивном ракетоплане, как о самой обычной вещи. По всему было видно, что он уже давно свыкся и с машинами и со скоростями полета, на много превосходящими скорость звука.
На набережной, выстроившись в ряд, лежали шесть небольших машин сигарообразной формы.
Вид этих машин был самый миролюбивый - короткие крылышки, подогнутые, как у кузнечика, стальные ноги.
Подойдя к ракетопланам, Зорин отдал команду трем номерам возвратиться в авиабазу.
Ракетопланы-кузнечики с силой распрямили свои неги, взлетели ввысь, из сопла самолетов почти бесшумно вылетело облачко синеватого дыма, и ракетопланы исчезли в небе.
Зорин предложил Горнову проделать репетицию запрыгиваняя в машины.
Все встали неподалеку от самолетов и по короткому свистку впрыгнули в люки кабин.
На всю эту операцию потребовалось всего три секунды.
У прорубей, пропиленных во льду бухты, висели на кранах подводные катера.
Горнов неторопливо проверил автоматические приборы, которые должны были сбросить катера в воду. Товарищи егр занялись установкой микропушек. Вот уже вложены кассеты. Остается пустить в действие микропушки.
Горнов скомандовал:
- Готовься!
Прозвучал короткий свисток. В проруби упали катера. Загудели вращающиеся винты. Негромкий всплеск воды и подо льдом бухты помчались маленькие суденышки с микропушками.
Ассистенты и Горнов, не медля ни секунды, впрыгнули в раскрытые люки ракетопланов. Люки захлопнулись. Небольшой толчок, и через смотровое окно герметической кабины открылась спокойно белевшая снежная равнина.
Никто не видел вблизи грозного боя койперита с сорокаградусным полярным морозом.
Никто не слышал оглушительного шипения воды, пальбы, взрывов и треска ломающихся льдин.
Не видел, как вздувалась и лопалась ледяная крыша бухты, как рвался пар и зелено-фиолетовые газы из образовавшихся трещин.
Ослепительное белое пламя горящего водорода осветило гавань, город и тундру.
Все шире и шире становились полыньи. Пар поднимался от бухты. На улицах города, на крышах домов и портовых складов таял снег. К морю уже неслись ручьи.
Поднявшиеся на воздух ученые, синоптики и инженеры видели, как лизали небо огненные протуберанцы, как ширились и росли зловещие темнокоричневые тучи. С высоты возвращались выброшенные взрывами ледяные глыбы. Вскоре хлынул ливень.
Смерчи и ураганы закружили пылающие газы и водяную пыль.
В бухте, освобожденной ото льда, уже ходили сердитые волны.
Бой койперита с морозом кончился.
Угрюмо смотрела Арктика на вторжение в ее владения человека.
ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ
Известие о наступивших морозах пришло на дно моря 19 сентября.- В подводном мире не произошло никаких перемен. Так же спокойно проплывали стада рыб. Подойдя к батисферам и кессонам, они тыкались носами в освещенные изнутри стекла иллюминаторов. Бессмысленно смотрели своими неподвижными глазами и, испугавшись чего-то, взмахнув хвостами, исчезали в зарослях своего царства.
Подводники в тот же день узнали о разногласиях, возникших 'между Горновым и Уваровым.
Мысль о том, что их начнут вывозить из моря, что остановят, быть может, на всю зиму, почти законченные работы, взволновала всех.
С тревогой смотрели они на машины и агрегаты, на аппаратуру, на тысячи мелких сложных частей и деталей, которые еще не были установлены, укреплены и защищены от вредного влияния морских солей, моллюсков, от всего, что разъедало и портило тонкие чувствительные приборы.
. В Кремль, в Совет Гольфстрима, к Горнову полетели просьбы, требования, увещевания оставить их на подводном участке, дать возможность, если нельзя продолжать работы, хотя бы привести хозяйство в такое состояние, при котором, в случае остановки работ, было бы сохранено все, что сделано, все, что доставлено на участок заводами.
Подводники спешно составили план на те пять-шесть дней, которые оставались в их распоряжении.
Работали бессменно, отдавая отдыху лишь по три-четыре часа в сутки.
Шесть дней - короткий срок, но если эти шесть дней - последние и человек хочет доделать то, что оправдало бы всю его жизнь, он успеет сделать много.
Каждый день подводники подытоживали результаты своей работы и с радостью видели, что смогут выполнить все, что важно и необходимо..
Как только растопятся льды Полярного порта и на смену им придут новые строители, они найдут все в целости и в несколько дней восстановят и закончат прерванную работу.
Петриченко писал обо всём этом своему другу, когда тот готовился вылететь с койперитом из Чинк-Урта на борьбу со льдами.
Шли дни. Сверху доносились грозные сообщения.
Бухта Полярного порта замерзла.
26 сентября на подводный участок пришли последние амфибии с кислородом. Командиры, доставившие этот кислород, знали, что не смогут вернуться, что им придется разделить участь подводников.
В этот день был дан приказ: строго подчиняться режиму, установленному врачами. Режим был рассчитан на максимальную экономию траты кислорода организмом. Лежание, покой, ограничение приема пищи. При этих условиях, говорили врачи, возможно продлить жизнь на один-два дня. А кто знает, за эти два дня может придти и помощь.
Приказ застал Петриченко в лучших условиях .против тех, в каких были многие подводники.
Он находился в одной из башен, где закончились работы. В обширных помещениях башни оставалось всего несколько человек. Запасов воздуха могло хватить надолго.
С какой радостью принял бы Петриченко в свою башню товарищей, задыхающихся в кессонах и в батисферах, и разделил бы с ними воздух. Но осуществить это было невозможно.
Ворота на подводный участок закрылись. Больше не появлялось ни одно судно.
Потянулись часы томительного ожидания.
Петриченко лежал в своей каюте и обдумывал проблему использования электроэнергии гальванического элемента на дне океана. Работа эта занимала его, и он перестал думать о том, что жизни остал.ось, быть может, всего два-три дня.
Рыбы продолжали подплывать и заглядывать, в иллюминаторы, как бы интересуясь - живы ли еще те, кто непрошенными забрались в их царство.
Вдруг заговорило радио. Начальник Полярного порта сообщал: "Завтра, 27 сентября, порт возобновляет прием воздушно-подводных судов".
Потом радио замолкло. За приказом не следовало никаких разъяснений.
Что произошло наверху? Неужели морозы прекратились так же неожиданно, как и наступили? Где сейчас Горнов? Что предпринял он? Неужели за один день удастся растопить льды? Ведь толщина льда достигла почти метра.
Обо всем этом в приказе не было ни одного слова.
Чувствовалась какая-то тайна. Подводники ждали дальнейших приказов. К чему готовиться? Куда будут направлены первые транспорты? Мокно ли сейчас же, не ожидая, разбирать все, что уложено, запаковано? Начать работы?
Никаких указаний. Ничего, что бы подтверждало приказ.
В догадках, тревожных вопросах, радостных, полных надежды, восклицаниях прошла ночь.
К утру в небольших кессонах и батисферах уже чувствовался недостаток воздуха. Дышать стало тяжело.
И снова радио сообщило радостную весть. Теперь уже не было никаких сомнений, никаких тревог.
Самолет "Арктика" потерпел аварию, но Горнов и его помощники сегодня прилетели в Полярный порт и приступают к операции растопления льда в бухте.
Прием судов будет сегодня возобновлен.
- Счастье! Торжество! Жизнь! Победа! - восклицали подводники.
СПУСТЯ ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
Реактивные ракетопланы взвились ввысь над бухтой Полярного порта в 9 часов 13 минут.
В 9 часов 28 минут, пролетев 1500 километров за четверть часа, машины опустились на одном из закрытых аэродромов в окрестностях Москвы.
На аэродроме не было ни одного .самолета, ни одного автомобиля, никого, кроме старого генерала авиации и его адъютанта. .
Как только Горнов и его ассистенты выпрыгнули из кабины, генерал дал знак-ракетопланы взвились и почти мгновенно исчезли из вида.
Генерал подошел к прибывшим, пожал им руки и поздравил с благополучным перелетом.
- Что известно о бухте порта? - спросил Горнов. Генерал улыбнулся.
- Вы летели пятнадцать минут, и те, кто наблюдает за бухтой, еще не могут приблизиться к порту. Пока известно только, что над всем районом города стоит непроницаемый туман. Сообщают, что вихревые движения и горячие воздушные струи не позволяют подойти ближе, чем на двадцать пять километров. Таяние снегов идет во всей окружающей тундре.
На площадку аэропорта подкатили два автомобиля.
- Мы с вами, Виктор Николаевич, проедем в Кремль.. Всего на полчаса,-сказал генерал.-А ваша супруга и другой ваш славный помощник, думаю, хотят поскорее увидеть родных. Ведь так?
Виктор Николаевич приехал домой не через полчаса, как предполагал генерал, а значительно позднее.
В Кремль непрерывно шли сообщения из порта. Горнов жадно слушал их.
"В десять часов температура воздуха в порту м в окружающем районе начала выравниваться. - сообщал Уваров. - Шло бурное таяние снегов. Пары и туман над бухтой и над городом поредели. Ветер становится тише. Вылетевшие самолеты прошли над портом на высоте шесть тысяч метров. Радиолокация не дала точной картины состояния бухты".
"В 10 ч. 50 м. радиолокация показала, что поверхность бухты свободна от льдов. Самолеты спускались на высоту тысячи метров".
Через десять минут Уваров радировал: "На воду спустился первый гидросамолет. Температура воды на поверхности - 80°', на глубине десяти метров - 30°, на глубине двадцати метров - 6°. Пускаю в действие отеплительные галлереи".
И еще через полчаса Уваров уже доложил:
"Первый отряд легких амфибий в составе пятидесяти судов с грузом кислорода благополучно погрузился и ушел на участок. Я приказал пропускать следующие отряды через каждые пять минут. Когда пройдет тысяча двести амфибий с кислородом, начнем возвращать из моря ледоколы и выведенные из гавани суда, причальные вышки, пловучие краны. Начинаем реэвакуацию города и порта".
Вера Александровна не была дома всего восемь дней. Все эти дни она заставляла себя не думать о дочери. Но сейчас чувство любви и нетерпения дошло да острой, мучительной силы.
В Москве, как и восемь дней назад, стояла теплая золотая осень. Ярко сияло солнце. Крутом все горела золотом и пурпуром.
Жизнь здесь продолжала идти своим обычным ходом, люди спокойно шли куда-то, смеялись, болтали, говорили о каких-то своих делах.
Горновой казалось уже сном, то, что она видела пятнадцать, двадцать минут назaд: безмолвие скованной морозом снежной пустыни, останавливающаяся жизнь большого порта, лохматый иней, осевший на проводах, на всем, что было в городе Полярного порта.
Там дыхание застывало в воздухе. Ресницы, щеки и волосы, выбившиеся из-под шапок, были покрыты белыми кристаллами.
А здесь тепло, шумно и оживленно как всегда.
Переход от суровой картины безлюдного, опустевшего города, покрытого снегом и льдом, к золотой осени в Москве, переход, совершившийся в краткий миг, представлялся каким-то волшебством. Вера Александровна не могла уверить себя в том, что всего только пятнадцать минут назад она вкладывала в .микропушку кассеты с койперитом и, спустив рычаг аппарата, державшего подводный катер, бросилась в кабину ракетоплана.
Когда Виктор Николаевич вернулся домой, он застал жену помолодевшую, счастливую.
Все страшное, мучительное, все терзания, которые он переживал в пустыне Чинк-Урта, а потом в тайге, шагая на лыжах по глубоким снежным сугробам, все это было позади, исчезло как тяжелый сон.
Вечером на заседании Чрезвычайной государственной комиссии Горнов сделал доклад. Было принято решение:
"Работы Нового Гольфстрима продолжать с той же интенсивностью. Срочно выяснить причины гибели самолета и проверить еще раз надежность кассет".
В ЧИНК-УРТЕ
Серый дом Академии наук в Чинк-Урте снова ожил.
К небольшому коллективу лаборатории присоединились виднейшие атомники Союза.
Необходимо было быстро провести исследования и выяснить защитные свойства кассет.
В залах, в кабинетах, в герметических камерах серого здания вновь начались опыты.
Вечером все собирались в сад Академии наук. Здесь, как и прежде, благоухали цветы и деревья, звенели хрустальные струи фонтанов. Яркопестрые тропические бабочки плавали в голубом воздухе.
Дивный уголок природы, перенесенный в центр каменной безжизненной пустыни, жил своею жизнью.
И даже тот же, что и два года назад, старик садовник неторопливо бродил по дорожкам сада, поправляя ветки кустов и с доброй улыбкой любуясь крохотными птенчиками.
Вера Александровна каждый раз удивлялась неизменности этой красоты. Жизнь, огромная, полная борьбы, -радостей, тревог и горя, проходила мимо этого маленького благоухающего уголка природы.
А по вечерам в саду велись страстные споры.
Расщепление ядер койперита в кассете и взрыв на "Арктике" оставались необъяснимыми.
Койперит, огражденный от воздействия космических лучей, так же безопасен, как и всякий другой элемент.
Съехавшиеся в лаборатории академики-атомники, повторив работу, проделанную много раз Горновым и -его коллективом, получили тот же результат: койперит за несколько лет лежания в сером здании не изменил своих свс-йств. Выяснилось также, что способы проверки непроницаемости кассет вполне надежны и гарантируют безопасность применения койпррита для получения ядерного горючего.
В то время, как физики атомного ядра устремили все свое внимание на койперит и на изоляционные коробки Горнова, ища в них причину взрыва на "Арктике", в печати выступили со своей гипотезой ученые из других областей науки - астрономы и физики космических лучей. Они направили мысль и искания по другой дороге.
Они указали на силы космического происхождения.
Дело в том, что в день взрыва на самолете "Арктика" земля проходила близко от звезды 2327. В эти дни все высокогорные станции наблюдения космических лучей обнаружили, так называемые, жесткие ливни, состоящие из групп частиц с огромнейшей энергией. В составе космических лучей, кроме известных ранее частиц (электронов и мезотонов), было найдено большое число новых частиц, обладающих необыкновенной силы свойством ионировать воздух. Были ли то протоны (ядра водорода) или это были еще неизученные частицы космических лучей - вопрос остался пока невыясненным. Возможно в нашу атмосферу, - говорили эти ученые, влетели из космического мира потоки новых частиц.
Этим объяснялись наблюдаемые в тот день небывалые по силе электромагнитные штормы, необычно яркие полярные сияния, нарушение радиопередач, отмеченные. всюду, и целый ряд других явлений.
Стенки кассет, предложенных академиком Горновым, вероятно, не оградили койперит от этих частиц.
Это же объяснение высказал Рейкин еще там, в ущельи Дор-Ньера,- и теперь он считал, что объяснение катастрофы найдено.
Но гипотеза эта не вносила успокоения. Ведь если это так, то и в дальнейшем могут происходить расщепления ядер койперита в кассетах.
Волнения и споры были в центре внимания ученых.
Среди друзей Горнова разговоры были только об этом.
Вера Александровна с страстным вниманием прислушивалась к ним. Она не могла забыть последние минуты жизни Исатая. Непонятное слово, которое он силился выговорить - "дневсей", - звучало как что-то роковое и таинственное. Она была уверена, что Исатай знал что-то такое, что разом раскрыло бы секрет взрыва.
Виктор Николаевич и сам думал так же. Петриченко, наоборот, отрицал всякую связь между взрывами и состоянием Исатая, слово "дневсей" приводило его в ярость.
- Ерунда, - с раздражением говорил он. - Надо искать новые методы испытания и отбора кассет, а не заниматься разгадыванием каких-то загадок. Слово "дневсей" бессмысленно. Это несвязные звуки, вылетевшие из груди умирающего.
- Но если бы ты видел тогда Исатая, - горячо убеждала его Вера Александровна, - если бы видел то усилие, с каким он хотел во что бы то ни стало раскрыть какую-то тайну, тот ужас и отчаяние, которое он переживал. Ужас не перед смертью, а перед тайной, перед тем, что он не может открыть ее. Если бы ты видел все это, ты не умом, а сердцем понял бы, что это не бред, что действительно существует какая-то тайна, поверил бы, что слова о могущих быть катастро.фах и "дневсей" не были бредом.
Петриченко только что вернулся с подводного участка. Со всей присущей ему энергией он устремился в исследование и опыты, чтобы, доказав техническую возможность использования койперита, снова вернуться на строительство.
Он уже не говорил о риске, как четыре года назад, а сам убеждал Горнова провести тот или другой опасный метод работы.
Там под водой стоят машины-гиганты, которые готовы начать поднимать из морских глубин атлантические воды. Эти машины требуют ядерное горючее, и он с нетерпением ждал того момента, когда задвигаются огромные лопасти водоподъемных башен.
Как только будет закончена работа в лаборатории, он снова помчится туда.
Горнов отклонял его рискованные предложения.
- Четыре года назад, когда шло открытие койперита, я рисковал собой, тобой, моими помощниками и лабораторией, - отвечал он. - Теперь мы рискуем сорвать смелые, огромные планы, которые уже приняты или разрабатываются в Москве. Новый Гольфстрям будет достроен и пущен в действие, хотя и в меньшей против проекта мощности. Но за ним пойдут строительства второй и третьей очереди - отепление зоны вечной мерзлоты во всей Сибири. Решение этой хозяйственной проблемы потребует огромных количеств энергии. Койперит будет очень нужен, и мы должны очень тщательно проверить кассеты. Всякая спешка, горячность в таком деле вредны...
Вскоре после этого разговора в Чинк-Урт приехала экспертная комисия.
Как-то вечером, когда все работники лаборатории собрались в доме Академии наук, в комнату вошел профессор, член комиссии.
Разговаривая с одним из своих коллег, он сказал между прочим:
- Я нашел чей-то дневник в сейфе.
Вера Александровна была недалеко.
- Дневник в сейфе?!..-повернувшись и испуганно взглянув на профессора, спросила она. - Извините, пожалуйста... - И не слушая ничего больше, в необычайном волнении подбежала к мужу.
- Витя, - теперь мне понятно, что хотел сказать Исатай... Это слово "дневсей". Да, да... Я знаю... "Дневсей" - это днев-ник в сей-фе, - с расстановкой проговорила она. - Понимаешь, дневник.
- Погоди, милая. Я ничего не понимаю. Какой дневник? В каком сейфе?
Профессор был удивлен, когда к нему подошли Горновы.
- О каком дневнике вы говорили, профессор? Где он? - спросил Виктор Николаевич.
Глядя на взволнованное лицо Горновой, профессор добродушно усмехнулся.
- Будьте спокойны, я не прочел в дневнике ни одного слова. Я отложил его в сторону. Мне понадобились в архиве некоторые справки по койпериту, я заглянул в сейф. И там наткнулся на толстую тетрадь с надписью "Дневник".
- Где, где вы его обнаружили? В каком кабинете? - спросил Горнов, не менее взволнованный, чем его жена.
Профессор назвал номер комнаты и номер сейфа. Поблагодарив, Горновы торопливо направились в дальний блок серого здания, где находился обширный архив научно-исследовательского института.
ДНЕВНИК ИСАТАЯ САБИРОВА
Ночь нависла над каменным плато Чинк-Урта. Вдали темнел массив серого здания, на шпиле высоко в небе светилась и мигала золотая звездочка. С черных столбов, широким кольцом окружавших лабораторию, оскалив зубы, смотрели черепа, горели фосфорическим светом грозные надписи: "Не подходи! Смертельно!" Слышалось тихое жужжание электромагнитного кольца.
Пройдя по бесконечным коридорам серого здания" Горновы вошли в зал, где хранился архив.
Виктор Николаевич молча открыл указанный профессором сейф. Там лежали пустые кассеты, а на них толстая тетрадь.
- Исатай! - сказала Вера Александровна, взглянув на первую страницу.
Это не был в полном смысле дневник. Тут были записи работ, которые Исатай выполнял в Москве, потом здесь, в лаборатории. Деловые записи перемежались, личными заметками всякого рода.
Нетерпеливость, стремительность, страстность Исатая проглядывали в каждой фразе. Наедине со своим дневником он не стеснял себя и в изобилии сыпал любимые поговорки и изречения: "Пока умный думает, решительный сделает". "Дерзновенье разбивает или камень, или свою голову". "Сомнения и колебания - море, пропадешь. Риск - лодка, сядешь и поплывешь".
Горновы много раз слышали от него изречения, порой забавные, а нередко и мудрые.
При виде Исатая, у Веры Александровны иногда мелькала мысль в духе его афоризмов: "Когда в нем говорят чувства - ум и воля его молчат".
Читая страницы, исписанные неровным торопливым подчерком, она видела, что все последнее время, быть может, весь год, работая в Москве, в проектном отделе Гольфстримстроя, Исатай больше всего жил сердцем, волнуясь, приходя в экстаз, болезненно реагируя на всякие неудачи и препятствия.
Дневник был исповедью человека со слабой волей, не умевшего сдерживать страсть и порывы своей неистовой натуры в моменты, требующие твердости и спокойствия.
Горновы еще не знали, какую тайну раскроет дневник, но слова умирающего Исатая: "Не успею сказать, произойдут катастрофы", - звучали сейчас как что-то угрожающее и страшное.
По дневнику Исатай был таким, каким они его знали, и любили, энтузиастом Нового Гольфстрима.
Он негодовал на всех, кто не понимал идею Горнова, кто пытался затормозить утверждение проекта. А когда проект был принят, в эти дни страницы дневника были полны торжества.
"Как бы я хотел отдать жизнь свою за это прекрасное дело. И я отдам ее когда-нибудь!" - писал он.
Но в проектном отделе, где работал Исатай, нелегко разрешались встающие леред ним научные и технические проблемы. Были трудности, были и неудачи.
Исатай проявлял нетерпение. Страницы дневника пестрели неожиданными переходами от восторгов и радости к гневу, к жалобам на медлительность, на придирчивость каких-то экспертов. Иногда он впадал в пессимизм, граничащий с отчаянием.
"Так мы и за сто лет не построим Нового Гольфстрима", - писал он.
Но эти мрачные страницы скоро прерывались новыми восторгами.
- Сдан для производства проект тучегона для Центрального влагопровода, - писал он. - Машинагигант, каких еще не видывал свет. Она должна будет вести борьбу с ветрами, создавать движение воздушных масс, продвигать влагу, которая начнет подниматься сосвобожденного от льда Полярного моря. Дух захватывает, когда я представляю в действии этот гигант!
С каждым месяцем резкие скачки в настроении Исатая, переходы от тревожного или раздраженного настроения, к радости становились более и более частыми. Он преувеличивал неудачи и трудности и по самому незначительному поводу приходил в отчаяние.
Нервозность, психическая неустойчивость Исатая все резче и резче выступали в дневнике по мере приближения к его концу.
"Не могу спать", "Опять кошмары", "Сегодня готов был побить..." Исатай приводил фамилию товарища по работе. Такие и подобные фразы стали встречаться на каждой странице.
Исатай, видимо, и сам замечал ненормальность своего состояния.
За несколько дней до наступления морозов на севере он писал: "Боюсь, что я не совсем здоров. Надо посоветоваться с невропатологом".
А в день, когда пришло сообщение о надвигающемся на Полярный порт циклоне, в дневнике было написано: