Подвойская Леонида. Предтечи Зверя. Алёна

   – Да, доча моя лечила. А сегодня, если ты не против, мы с тобой пройдёмся в соседнюю палату. Там…
   – Нет! - перебила её девушка. Нет!
   – Ты устала? Или…
   – Никаких соседних палат. Никого, Даниловна, пока не… помогу Вам.
   – Поздно мне уже. Да и жизнь моя прожита.
   – А кто мне обещал помогать? Меня учить? Всё. Ложитесь. Только подсказывайте, если что.
   – Здесь я не подсказчик. Дочка говорила, что сама видит. И отсекает понемногу.
   – Хорошо, я попробую. А соседки не проснуться?
   – Сейчас. - Старуха прошлась к каждой из спящих потом вернулась.
   – Всё. До утра будут спать крепким сном. Это я ещё умею.
   Алёна протянула над старухой руки. У девушки увиденное ассоциировалось, как большая черная паутина с многоногим пауком в центре. Паутина была ядовитой и обжигала при каждом прикосновении.
   "Отсекала понемногу" - вспомнила она и взялась за дело. Женщины терпеливее переносят боль, и Алёна не стонала, не всхлипывала, только слёзы текли из закрытых глаз. Когда, где-то через час, девушка изнемогла, и волшебное сияние её рук погасло, старуха подвела её к окну, к лунным лучам.
   – Бедненькая, изводишься. Может, перестанешь, внучечка?
   – Нет, Даниловна. Я взялась, я закончу. Я смогу. Вот, попью только - впитывала девушка серебряный свет. - А Вы пока расскажите что. Вы про себя тогда начинали.
   Так они и провели ночь. Девушка терзала раковую паутину, а в перерывах старая Ростова рассказывала о своей удивительной жизни. В ней было много чего. Но в основном - мать, лес и дочка.
   – Завтра придётся ещё… Не могу… - прекратила ближе к утру лечение девушка.
   – Конечно, милая, конечно. Пойдём, проведу. И лежи, отдыхай. Я скажу, чтобы не тревожили.
   Вновь проводивший обход по причине догуливания другими врачами отпусков Карлуша, выслушал просьбу Даниловны благосклонно.
   – Опять ночью ведьмарствовали? - пошутил он.
   – Я думаю, что этих двух соседок можете выписывать. Больше они к вам не попадут. Разве что в роддом теперь. Вот такое " ведьмарство".
   – Ну, хорошо. Что она может? - решился врач.
   – Всё! То есть, исцелять - практически всё. Вот и у нас в палате, думаю, начнётся. Уже сегодня начнётся. Так что, если интересуетесь, поднимитесь.
   – Есть разговор, Даниловна.
   – Личный? До послезавтра девушка занята.
   – Но поговорить-то можно?
   – Давай тогда со мной, - предложила старуха и они зашли в ординаторскую.
   Когда Алёна проснулась, солнечные лучи вовсю гладили её лицо и выглядывающие из лёгкой ночнушки плечи. Рядом сидела старая Ростова. Соседок не было - проходили процедуры.
   – Вот что, внученька. Есть для тебя работёнка сегодня ночью.
   – Знаю.
   – Не знаешь. Другая. И не здесь. Ты как себя чувствуешь?
   – Нормально. А как же… с Вами?
   – А! Я подожду. Там ты нужнее.
   – Да где же "там"?
   – У Карлуши. Ты поднимайся. Перекуси, вот. Оставили. И пойдём. На скамейке расскажу…
   Зал двухкомнатной квартирки "Карлуши" был тускло освещен одной из трёх ламп люстры. В прихожей хозяин свет не включил.
   – Она не переносит сильного света. Больно, - шепотом произнёс он. Алёна, снимая туфли, поёжилась. Квартира была наполнена каким-то мрачным отчаянием. И этот тусклый свет, и запахи неподвижного тела, и сам вдруг осунувшийся врач навеивали какие-то мысли о сумерках души.
   – Где она? Проводите! - таким же шёпотом распорядилась Даниловна. Алёна не удивлялась такому поведению. Ростова вкратце рассказала, что в автоаварии жена Карла Петровича получила тяжёлые травмы, теперь парализована. Кроме того, свет и звуки причиняют ей невыносимую боль. При ясности ума невозможность двигаться и даже говорить мучают её не меньше, чем физические страдания.
   Когда они втроём зашли в спальню, девушка задохнулась от чувства сострадания к несчастной женщине. Подготовленная к посещению, она сидела в кресле, укрытая пледом. Ещё красивые черты лица начали уже увядать, как увядает цветок без цвета, без влаги, без пчёл. Попытавшись что - то сказать, страдалица только замычала, и, смутившись, зажмурилась. И словно что-то погасло в комнате - настолько ярким, оказывается, был её взгляд.
   – Бедная Вы, бедная, - тотчас кинулась к ней Алёна. Она взяла лицо женщины в ладони и плача, стала уговаривать.
   – Ну, откройте глаза. Ну, успокойтесь. Я Вам помогу. Я Вас теперь не оставлю…
   – Внучечка, погодь, давай всё обсудим, как лучше, - встряла, было, Даниловна.
   – Идите, ах, не мешайте, пожалуйста, - нетерпеливо отмахнулась Алёна. Врач и старуха притихли и наблюдали, как из ладоней девушки на больную потёк свет. Он становился всё ярче и ярче. Алёна вскоре прекратила свой монолог, только, закрыв глаза и, смешно нахмурив лобик, шевелила губами. Её пациентка, напротив, сидела, открыв глаза, в которых отчаяние начинало сменяться изумлением и надеждой. Даниловна потянула такого же изумлённого Карлушу на кухню.
   – Сейчас ей главное не мешать. Потом, когда ослабнет, перенесём её к луне сил набираться.
   – Кто ослабнет? Лиля?
   – Да нет. Волшебница наша. Что же ты думаешь, это ей просто так?
   – Не думаю… Я… ничего не думаю. Кого только здесь не было… Утопающий, знаете… Но вот так… С такими эффектами…
   – Подожди, ещё не те эффекты будут. Давай кофе угости, что ли. Ночь долгая будет, хлопотная…
   Хлопотной оказалась не только ночь. Девушка видела эти пропасти - разрывы в светленьких струнах нервов и в паутинках, из которых, казалось, соткана нежная ткань мозга. Она видела измученные, горящие красным огоньком, словно кричащие о помощи, струнки нервов, ведущих от глаз и ушей. " Боль от света и звуков" - вспомнила она. Захлёстываемая волнами жалости, Алёна делилась, и делилась с женщиной своим светом. И уже, падая без сил в первый раз, увидела, что поправила эти расстроенные струнки. Боль должна была утихнуть. Затем заботливые руки отнесли её на кровать, подвинутую под лунные лучи. Придя в себя и набравшись сил, целительница только мельком прошептала старухе: "Потом, потом, всё потом" и продолжила своё подвижничество. Около трёх часов ночи, когда девушка вновь упала рядом с больной и её отнесли "заряжаться", жертва аварии повернула голову и прошептала:
   – Кто она?
   – Если бы я знал, родная. Вот, Даниловна, наша знаменитая травница открыла… Господи, да ты заговорила? - кинулся врач к своей жене.
   – Да. И боль отпустила. Да кто она?
   – Она тебя, доченька, поставит на ноги. Ты только не волнуйся.
   – Чего теперь уже волноваться? - улыбнулась Лилия. - Хуже не будет. Хоть поговорить могу.
   – Как ты себя вообще чувствуешь, любимая? Может, что надо?
   – Нет. Смотрите за девочкой. Она всё время стонет.
   – Такое у неё целительство. Больно ей. Терпит, - объяснила Даниловна.
   – Милая, добрая девочка, - улыбнулась Лилия.
   – Всё - всё- всё! Потом, потом, потом, - отогнала собеседников от своей пациентки подошедшая Алёна и вновь воздела над ней руки. К утру оборванные ниточки мозга соединились в один узор и засветились радостным светом. Осталось "всего лишь" соединить струны нервов и нити позвоночника. Девушка видела эти разрывы и уже направила на них лучи своего целительного света. Но задавненные травмы ударили по девушке такой болью, что она невольно закричала и отпрянула.
   – Что?! - в один голос вскрикнули взрослые.
   – Нет. Ничего. Просто… - она взглянула в окно, за которым начинал проявляться рассвет.
   – Не успели. Я вообще-то так и думала. Моя доченька тоже такие… травмы за одну ночь не успевала… Ну, да ничего. За день отдохнешь, а там…
   – Нет, нет, нет! Я никуда не уйду, пока… пока…
   – Внучечка, родненькая, поверь ты мне. Отдохнёшь, потом быстрее получится. И ещё - мы же тебя тихонечко сюда привезли. Хватятся в больнице, что будет?
   Даниловна взяла ослабевшую девушку и ласково уговаривая, повела одеваться.
   – До свидания, тётя Лиля. Я Вас вылечу. Сегодня ночью вылечу. Простите, что не успела… Но руки уже… И много что ещё… А ходить, - это уже завтра… - погружаясь в сон, попрощалась девушка. Карл Петрович подхватил её на руки и понёс в свой старенький "фольксваген".
   – Как вы думаете, Даниловна, она правду говорит?
   – Ну, Карлуша, ты же сам видел. И потом, сменишься с дежурства, увидишь. Если она сказала, что руки уже действуют, значит, так и есть.
   – Дай Бог, дай Бог, - голос его задрожал. - Мы же с Лилей моей совсем вдвоём. Ни у неё, ни у меня - никого. И после той аварии… За рулём-то я был. Да, не виноват. Юридически. А так? Каждый день видеть эти муки. Да я опять о себе. А ей? Каждый день этого ада! Я думал - с ума сойду. Но если бы сломался, что с ней бы было? А я ведь её люблю, мою Лилию.
   – Ты зря беду от людей спрятал.
   – Там, где случилось, не прятал. Ну, там и не спрятать было, "ЧП районного масштаба" всё-таки. Да, сочувствовали. Но, знаете, какое-то злорадное сочувствие у людей. Типа: "Слава Богу, что не со мной!". И любопытство. Просто праздное любопытство - как люди выживают в таких условиях? Неприятно.
   В больничном скверике врач вновь взял Алёну на руки и так донёс до отделения, потом, упрямо мотнув головой, понёс дальше - в палату, на койку.
   "Пусть думают, что хотят" - поняла Даниловна.
   – Ну, ты всё-таки не бравируй. Девочка-то считается больной. А ты куда-то возишь, на руках носишь… И тебе и ей повредить может.
   – Да-да, Вы правы. Сегодня у нас кто заступает? Верещавина? Трудный случай…
   – Я справлюсь - пообещала Даниловна. - А ты, давай, утрясай со своими.
   Утрясать особо и не пришлось. Ночь прошла спокойно, дежурных санитарку и медсестру никто не тревожил. Обе, приняв по коробке конфет, пообещали молчать о некоторых сегодняшних странностях, если такие и были. "Ничего противозаконного, а тем более криминального" - успокоил их Карапет. Затем, сдавая дежурство, запинаясь, попросил без особой надобности не тревожить Алёну из третьей палаты. Добавил, что это его личная просьба, но конечно, если она сочтёт необходимым… И всё-таки… Не вдаваясь в большие разъяснения, он рванулся домой. Заинтригованная врачиха начала обход именно с этой палаты. Две девочки весело шептались, а та самая Алёна спала сладким сном с улыбкой на губах. Рядом, охраняя этот сон сидела старуха Ростова. При появлении Верещвавиной она встала.
   – Здравствуйте, Раиса Васильевна!
   – Здравствуй и ты, Даниловна. Что здесь происходит? Почему не на обходе?
   – Сейчас пойду. Вас дожидалась. Очень прошу девоньку пока не будить.
   – А в чём собственно дело? Вот и Кара… и Карл Петрович просил. Что за спящая красавица?
   – Вам врать не буду. Конечно, помните, как с Игорьком- то было? Как он кстати, сейчас?
   – Хорошо, спасибо, - рассеянно ответила врач, собираясь с мыслями.- Ты хочешь сказать, что эта пичужка, как твоя дочь…? - поняла она.
   – Мне кажется… да нет, не кажется, лучше. Видела сегодня.
   – И она сегодня Кара… Карлову жену…? И помогло?
   – Не то слово. "Помогло". Но сил много потратила. Пусть отдохнёт, а?
   – Сказки, Даниловна?
   Ростова истово перекрестилась и тогда Раиса Васильевна, пожав плечами, взялась за соседок. Узнав, что приступов последние трое суток не было, она покосилась на спящую девушку.
   – А у нас в палате одну жанчинку готовили к операции мозга. Провели повторную томографию - незачем, оказывается. А у второй анализы…
   – Даниловна, идите к себе. Обещаю, что часов до одиннадцати… или сколько? Двенадцати? Хорошо… И отдохните сами. Вижу, что надо.
   Алёна, действительно, проснулась около полудня. Рядом вновь сидела добровольная опекунша и наставница. Девушка ещё не встала, когда в палату впорхнули её соседки - уже в своих одеждах.
   – Выписали, - сообщила " Лисичка". - Нас никогда долго и не держат. А теперь - и вообще. Мы слышали. Не дурочки. Спасибо тебе, Алёнка - чмокнула она в щёку свою целительницу. Не знаю, что и… Вот! Возьми, - она протянула Алёне свой плейер.
   – И я… и от меня… - склонная, как и все полненькие девочки, к большей чувствительности, Тома тоже склонилась над Алёной, разревелась и обслюнявила её всю.
   – У меня… я не знаю… - всхлипывала она. - Вот, возьми - девушка положила на тумбочку коробку конфет, а потом начала срывать с себя серёжки.
   – Да вы что, девочки, - окончательно проснулась и подхватилась Алёна. - Да не возьму я ничего. Спасибо, но зачем? И нельзя. Нельзя за это. Поверьте, нельзя. Не могу - мягко отталкивала назад она подарки.
   – Но конфеты, конфеты-то хотя-бы? - настаивала Тома, всё ещё всхлипывая.
   – Ну, за это спасибо. Своих малых угощу.
   – Тогда и я. Я тоже завтра же привезу. Или передам с кем - решила Лисичка.
   – Не надо, что ты! Ну, счастливо вам!
   Затем пришла врач и осмотрела девушку.
   – Небольшой упадок сил всё ещё наблюдается. Так что надо ещё полежать. Может, прокапаем?
   – Спасибо, Раиса Васильевна, но нам лучше сейчас на солнышко. Правда, внучечка?
   – Ох, Даниловна, раскомандовалась. Смотри, нарвёшься на главврача, - улыбнулась докторша.
   – Ничего, я его от простатита… Ну, да ладно… В общем, мы пошли дышать воздухом.
   – Это тебе Карлуша передал. Чтобы силы восстановила, - протянула старуха девушке здоровенную шоколадку, когда они устроились на излюбленной скамейке.
   – Спасибо, зачем, - засмущалась девушка.
   – Ты это брось, Алёнушка. Ты уже взрослая девушка. Неужели не понимаешь, какие ты сейчас чудеса творишь?
   – Чудеса?
   – Конечно, чудеса. Их же, этих несчастных вылечить не могут. А ты, как фея из сказки. Поэтому не смущайся так вот этим проявлениям благодарности. Когда деньги начнут совать… да и там подумать надо. Задаром ничего не происходит. Вона, как тебя крючит, когда ты лечишь. Я, когда диски вставляла или там, травами, то мзду брала. Даже время затраченное, и то денег стоит. А вот дочка моя была - как ты. Бессребреница.
   – Тётя Аня, а что с ней… случилось?
   Лицо старой женщины потемнело.
   – Пожар. Лесной пожар. И ребятня в лесу. В походе были. Может, сами и подпалили, не знаю. Он тогда две деревни сожрал, так буйствовал. Мы в хате были. Услышали, выбежали к реке. Стоим, смотрим, с домом родным прощаемся. А она, дочечка моя, вдруг напряглась вся, будто что в этом гуле услышала. " Дети там!" - говорит. " Не успеют" - и к лесу. Я за неё вцепилась, не пускаю. А она вывернулась, чмокнула меня в щеку: " Простите, мама! Надо!" - и кинулась через лужок к пожару. А потом - прямо в пламя. Вот и всё, что я видела… А потом эти бойскауты рассказывали, что когда они уже отчаялись, сбились стайкой на полянке, она появилась возле них. Прямо из пламени появилась. Стала в центре и аж засветилась. И этот свет, как они говорили, туман такой светящийся, их накрыл и огонь близко не подпускал. Потом пожар ушёл дальше, и этот туман постепенно растаял. Кто посмелее был, на дочушку мою смотрел, так говорили, что она, как этот туман тоже растаяла… Та полянка так и сохранилась среди пепелища. Там ребят и нашли потом. Никто и не верил, что в таком ужасе уцелеть можно. А от доченьки ничего не нашли… Совсем… Ребята, которые спаслись, каждый год туда ходят, второй день рождения празднуют. И цветы кладут. Доченьке моей. Хотя наши пожарники объясняли всё это какими-то "микросмерчами" или "микровихрями", которые пожар вокруг полянки обвели. Но я то знаю…
   – Какая она у Вас была молодец! - вытирая слёзы, похвалила Алёна.
   – Да…, была. Но ты опять плачешь! Да что же это такое?
   – Просто… жалко.
   – Вот это ты брось. Я смотрю, у тебя глаза вообще на мокром месте? Не пойдёт. Если можешь помочь чьему-то горю - помогай, а не реви. Если не можешь, то плачь, не плачь, всё едино.
   – Но если жалко?
   – Ах, внучечка, внучечка, добрая ты душа. Жалей. Но не рюмзай. Сейчас время злое, люди злые, слёзы для них - признак слабости. А над слабыми в лучшем случае посмеются. Поэтому давай потихоньку от плача отвыкать.
   – Хорошо, давайте.
   Ещё Алёна позвонила домой, сказала, что выздоравливает и что скоро приедет. Мать отвечала односложно, и у девушки испортилось настроение. Отец "загусарил", - поняла она. Это была незаживающая, постоянно кровоточащая рана их семьи. Отец. Тракторист, бригадир, главный инженер, бригадир, тракторист. Водка загубила и эту некогда светлую голову. Или не водка? Или было что-то иное, из-за чего началось пьянство? Девушка тяжело вздохнула. Вспомнила, как прятались они с мамой от разбушевавшегося "родителя". Как тихонько плакала мать и прощала, прощала, прощала. Потом, с появлением братиков, отец поутих, не буянил, но напивался регулярно и крепко. Вот, видимо, и сейчас. Думать об этом не хотелось. Но пришлось.
   На следующий день когда юная целительница блаженно отсыпалась после хорошо сделанной работы, вернувшей здоровье жертве катастрофы, к ней приехали. Изменившийся в лице Карлуша растормошил девушку.
   – Там к тебе… из милиции. Не знаю зачем. Но если об этих ночах пронюхали… Ты молчи. А то за такое нарушение режима…
   – Хорошо, я не буду говорить. А если спросят?
   – Скажи, что не помнишь, где была. Что гуляла. Что лунатичка. такое бывает…
   В освобождённой ординаторской сидел какой-то серый потрёпанный милиционер с погонами капитана.
   – Вот, Алёна… поручили мне тебя допросить, - начал он, доставая какие-то бумаги.
   – Да, пожалуйста, а о чём? - насторожилась девушка.
   – Ну, вообще, как поживаешь. Как здоровье, кстати?
   – Нормально, спасибо. Думаю, что скоро выпишут. Домой надо.
   – Да, домой надо… Это ты права. Не буду… Неприятности у тебя дома.
   – Что? С братиками что? - подхватилась девушка. - С мамой?
   – С отцом.
   Девушка опять села. Перевела дух.
   – А что с ним? - спросила она через некоторое время.
   – А ты ведь за него не так переживаешь, а? - наклонился через стол капитан.
   – Но что с ним? - повторила девушка, отмалчиваясь на проницательный вопрос.
   – В большие неприятности влез. Понимаешь, в очень большие. Пока не могу сказать конкретнее. Давай всё-таки побеседуем. Ну, поручено мне это.
   Уже с более спокойным настроением девушка однозначно отвечала на стандартные вопросы о школе, о семье, об отце.
   – Но имейте в виду, если он во что… встрял, то без меня. Я всё время была здесь, уже с улыбкой добавила девушка.
   – Ой ли? - многозначительно спросил капитан.
   – Да… Во всяком случае, у меня на любое время есть это… алиби!
   – Тебя, насколько я знаю, ни в чём не подозревают. Но если вдруг… Ты такими словами не бросайся. Очень часто все эти "алиби" просто разваливаются.
   – Но я…
   – Это так к слову. Теперь распишись. Молодец, девочка. Это между нами. Ни единого плохого слова об отце!
   – Но так и должно быть!
   – Должно, - тяжело вздохнул милиционер, уже подписывая протокол. Вон мои оболдуевы…, - он опять тяжело вздохнул, затем позвал настороженно подобранную старшую медсестру.
   – Вы так и не сказали…
   – Да. Крепись, девочка. Это серьёзно. В общем… Он подозревается… В общем, вчера на тракторе… Пьяный… Въехал в ваших девчат и студентов.
   – И… - побледнела Алёна.
   – Трое сразу. Ваших. И один студент. Он девушку успел отбросить. И двое ещё потом. В больнице… - ну вот, я же знал, - услышала ещё Алёна, погружаясь во тьму.

Глава 6

   Областной суд размещался в солидном, но неприятном здании, ранее занимаемым обкомом. В коридорах почти буквально ощущалась враждебность всего окружающего к людям. Начиная с мрачного милиционера, проверяющего документы и заканчивая неудобными скамейками для ожидающих. Найдя номер зала, Алёна с матерью прошмыгнули через дверь и забились в самый дальний уголок, на самую дальнюю скамейку. Девушка посмотрела на высокие, похожие на троны кресла судей, затем на огромную мрачную клетку со скамьёй подсудимых (здесь особенно гадать не приходилось, да и не из джунглей каких они приехала), на маленькие столики справа и слева от судебного помоста и поёжилась. Чем-то жутким, неумолимо жестоким веяло в этом зале. Как… как на эшафоте. Всё уже давно решено, а сейчас здесь - публичная казнь. Для всех этих кровожадных потерпевших. Алёна тяжело вздохнула. Конечно, им больно. Но разве человеческая кровь - лучшее лекарство?
   – Твоих бы так! - кинула ей мать одноклассницы.
   Другие люди стали приходить гораздо позже - приехали на более позднем автобусе. Так и думала несчастная жена подсудимого, намеренно пытаясь разминуться со ставшими беспощадными врагами односельчанами. Враждебно поглядывая на "родственничков убийцы", потерпевшие и их группа поддержки начали рассаживаться ближе к месту действа, поэтому Алёна смогла укрыться от посторонних глаз за чьей- то спиной. Затем ввели отца. Туда, в клетку. Сняли наручники. Он сел, обвёл каким-то мёртвым взглядом зал, опустил глаза. Алёна его почти не узнала, скорее - почувствовала. И ранее склонный к седине, он теперь стал совсем белым. Щёки настолько впали, что, казалось, вот-вот порвутся. Огромные круги под глазами. Сейчас, когда он опустил голову и потупил взгляд, его бледное лицо казалось черепом. И сидел он тихо, не шевелясь, как какая-то кукла.
   Судьи не очень впечатлили Алену. Видела по телевизору. Не понравился седой с мятым лицом защитник. Не понравилась и прокурорша - большая женщина с большими звёздами на погонах и с очень мрачным взглядом. Но больше всего не понравилась судья. Мантия не могла скрыть её грузности. Свисали щёки и второй подбородок. Видимо, она только что поднималась по лестнице, поэтому тяжело дышала. Алёна с удивлением рассматривала этого вершителя людских судеб. Потом началась процедура представлений, разъяснений, проверки свидетелей, во время которой матери предложили выйти из зала.
   – Но это мой муж! - возмутилась Алёнина мать.
   – Мария Ивановна, Вы вызывались в качестве свидетеля, поэтому должны пока выйти, - терпеливо разъясняла судья. - Допросим, будете присутствовать.
   – Никуда не пойду! Я должна знать! - повысила голос свидетельница.
   – Защитник, это Ваш свидетель. Объясните Вы, или суд найдёт управу.
   Мятый адвокат сорвался со своего места - столика возле клетки и кинулся в проход. Но у матери и так прошёл пыл.
   – Сиди, доча. Потом расскажешь, - шепнула она и пошла к выходу. Остановившись напротив судьи, извинилась: "Муж ведь", затем вышла. Процесс продолжался. Прочитала обвинение прокурорша. Алёна узнала - то, что случилось с отцом, называется: "Убийство двух и более лиц из хулиганских побуждений". Обвинительница рассказала, кто что видел и что показал на следствии, что у подсудимого была тяжелейшая степень опьянения, что он после всего уехал "скрылся с места происшествия" и нашли по следам, в стогу сена возле злополучного трактора. Что отец Алёны виновным себя признал и показал, что " по пьянке хотел попугать ребят".
   – Подсудимый, встаньте. Вы признаёте себя виновным? - равнодушно спросила судья.
   – Нет, не признаю.
   Председательствующая восприняла это, как пощёчину. Мелко затряслись жирные щёки. Поднимаясь из-под мантии, начала расползаться по шее и лицу краска.
   – Но Вы… э… Геннадий Сергеевич, признавали себя виновным?
   – Да. Сейчас не признаю.
   – Садитесь. Мнение обвинения о порядке исследования доказательств? Тишина в зале! - это уже в ответ на ропот потерпевших.
   Первым допросили отца. Тот, явно волнуясь, повернулся к потерпевшим.
   – Я отвечу. Я всё равно отвечу. Перед законом. Но перед Богом и вами я не виноват! Не я был за рулём. Не я!
   – Подсудимый, давайте показания суду, - прервала судья.
   – Извините. В тот день я действительно выпил. Даже, точнее, напился. Бывает. Вот и решил отоспаться. Вечер уже. Думаю, завалюсь спать, а утром прямо отсюда - и вперёд. Я и раньше так делал… Лёг, уснул. А потом меня выволокли, избили, в милицию. А что я понимал тогда?
   – Задавайте вопросы, прокурор, - подсказала судья.
   – Сейчас, высокий суд! - собиралась с мыслями и переворачивала страницы в своей папке женщина в погонах. Затем, начала "потрошение".
   – Вы признавали свою вину на всём протяжении следствия. Допускаю, что первые допросы проводились с Вами… не совсем вовремя. Но потом?
   – Когда я отказался, а это было 23 августа, меня неделю не допрашивали. Пока я вновь не стал говорить, как прежде. Но оперативники каждый день ко мне ходили. Зачем, если протоколов нет?
   – Вы мне вопросы не задавайте, а отвечайте на мой.
   – То, что со мной делали, называется пыткой.
   – Подсудимый, мы это проверим, и если не подтвердится…
   – Вы, госпожа прокурор, мне не угрожайте. О том, что мне уже сейчас светит, мне разъяснили. Ещё больше не напугаете.
   – Высокий суд! - окрысилась сторона обвинения - Прошу оградить меня от таких инсинуаций. Все видели, что я не запугивала подсудимого, а разъясняла возможные последствия заведомо ложного доноса.
   – Замечание принимается. Подсудимый, только по существу и без пространных комментариев. Допрашивайте дальше, прокурор.
   – По какому поводу вы напились?
   – Ну… уборочная.
   – Праздник труда и урожая?
   – Отказываюсь отвечать.
   – Хорошо, зададим вопрос по - другому. За какие деньги вы так набрались?
   – Чтобы набраться, больших денег не надо. Не коньяк, поди, пьём.
   Насмешливый тон вопросов, какая-то постоянная издевательская ирония типа "плети-плети, уж мы-то знаем, не впервой" начинали злить отца.
   – По заключению экспертизы, вы так набрались, что на ногах не могли стоять. Где вы купили спиртное и сколько?
   – Не помню. Но если я не мог стоять на ногах, то как я ехал?
   – Таких мастеров - хоть пруд пруди… Но он опять задаёт мне вопросы! - спохватилась прокурорша.
   – Второе предупреждение, подсудимый. Ещё одно - и удалю из зала.
   – Наглец! А вы ещё цацкаетесь с ним - подала голос мать одного из погибших. - На коленях пощады молить надо! А ты! Эх! Животное! - она села и разрыдалась.