Лиза и Гришка разговаривать с ним не стали.
   Вдруг послышался шум. На берегу появились дачники в шортах. Каждый нес грабли. Впереди - дядя Федя без граблей. Ему, как бригадиру, некогда сено сгребать: все свое время он решил распределить на показ приемов труда и словесное обучение.
   - Перед работой, - говорил дядя Федя, - хорошо перейти речку вброд. Холодная вода придает бодрость и ударное настроение. А это что?! - вдруг воскликнул дядя Федя таким голосом, словно споткнулся о небольшую Пизанскую башню. - Удивительно! Откуда у нас такое чудо?
   Дачники с граблями стали смотреть по сторонам. Но дядя Федя привлек их внимание туда, куда надо, присев перед Шариком на корточки.
   - Сюда смотрите! Это же африканская вангва! Шарсимба! Охотник на львов. Перед вами, товарищи, прекрасный экземпляр щенка этой редкой, отважной собаки.
   Один из дачников возразил.
   - А вы, - сказал, - не заблуждаетесь? По-моему, это дворняжка.
   - А кто, по-вашему, был моряком дальнего плавания, я или еще кто-нибудь? - спросил дядя Федя.
   - Я, во всяком случае, не был, - сконфузившись, признался дачник.
   - Вот именно. - Дядя Федя поднял Шарика на руки, поглядел его зубы, когти, нашел какие-то обязательные для африканской вангвы бородавки и пятно на хвосте. - Ошибки быть не может, - сказал он. - Вангва! Шарсимба! Чудо!.. Я, когда с завода ушел - мы на заводе с Пашкой работали, он академик нынче, - куда я наладился? В торговый флот. Не могу на одном месте долго сидеть - характер движения просит... Вы знаете, какой раньше у нас был флот? Очень небольшой. Месяц в океане идешь, два - своего флага не встретишь. Все английские, голландские и прочий капитализм. А сейчас? Мне мои друзья-моряки рассказывают: приветственные гудки по всем широтам. Из-за мыса вырулишь - навстречу корабль с красным флагом. "Привет, братишки, куда путь держите?" Вот сейчас как! - Дядя Федя поцеловал Шарика, для чего стал на четвереньки. - Чучулуп мау лефу назия пык! приказал он.
   Шарик принялся прыгать и рычать. В одну сторону рыкнет, в другую... Перевернется и снова рыкнет.
   - Африканская вангва, - повторил дядя Федя чуть ли не со слезами. Она таким образом львов ищет. По специальной команде. Это у них в крови. А уж как найдет - не удержишь. Пойдемте, товарищи, перейдем речку вброд. Дядя Федя предположил вслух, что, вероятнее всего, какой-нибудь неразумный моряк привез вангву своим неразумным родственникам. - А где у нас львы? спросил он, вступая в воду реки.
   Дачники с граблями пустились переходить речку. Они обсуждали событие с привлечением фактов из книги охотника Даррелла и других иностранных авторов. Тем временем на берегу собралось много юных владельцев собак, которые все слышали и видели и теперь стояли понурясь. Окончательное уныние напало на них, когда на берегу появились парень Егор и девушка Таня. Они отстали от основной массы помогающих колхозу дачников, потому что парень развивал перед девушкой по пути различные интересные темы, сворачивал не в ту сторону и останавливался. Подойдя к берегу, парень Егор оглядел ребят и собак заинтересованными глазами.
   - Странно. Африканская вангва. Шарсимба. Охотник на львов. - Лицо парня покрылось румянцем, глаза засверкали огнем интересных тем. - Кстати о львах и ошейниках древнеафриканской ручной работы! - воскликнул он и предложил Тане перейти речку вброд.
   МОЖЕТ БЫТЬ, ОН НЕ ХОЧЕТ
   Мальчишка Костя Гостев пнул ногой своего эрделя.
   - Лизка, давай меняться. Я тебе Юшку отдам. Он цыпу умеет делать.
   Костин эрдель Юшка сел на задние лапы, передние он держал на весу согнутыми, словно на каждой лапе висело по ридикюлю.
   - Губную гармошку в придачу отдам и водяной пистолет, - продолжал Костя.
   - А я тебе что?
   - Вангву. Шарсимбу.
   - Что ты, - прошептала Лиза. - Разве можно такое говорить? - Она погладила Костиного эрделя рукой изгибисто и не прикасаясь. - Пойдемте, Григорий, обратно.
   "Что-то вежливость на нее напала", - подумал Гришка с опаской.
   Шарик бежал за ними, рычал и тявкал.
   Гришка отметил: шла Лиза не так, как прежде, не просто, но как бы с умыслом, с какой-то настораживающей заботой, а когда пришла и села на бревна возле нового дома, платье оправила, подбородок подняла величаво и опустила ресницы со вздохом.
   - Григорий, - сказала она. - Вы знаете, о чем я мечтаю? Нет, вы, Григорий, не знаете. - И слова у нее были мертвыми, словно хорошо высушенное и отлакированное дерево, сохраненное для потомства. - В детстве я мечтала о говорящей кукле. Сейчас я мечтаю о говорящей собаке. А когда вырасту, буду мечтать о говорящей лошади.
   - Да? - сказал Гришка. - Может быть, Шарик еще научится?
   Лиза возразила с уверенностью:
   - Не спорьте, Григорий. Шарсимба очень отважный пес, но разве он сможет заговорить?
   - А может быть, он не хочет, - сказал Гришка. - Ведь всегда есть опасность наговорить глупостей.
   - Мне его жалко, - вздохнула Лиза.
   Шарик, который до этого разговора рычал и крутился волчком, вдруг сник. Уши опустил. Хвост поджал. Теперь это был не охотник на львов, а маленький и беззащитный одинокий щенок.
   - Интересно, - прошептал он. - Может быть, вы объясните все же...
   - А ты помолчи! - прикрикнула на него девочка Лиза. - Тебя покамест не спрашивают. Не терплю, когда младшие в разговор вмешиваются.
   Шарик поднялся и, поджав хвост, побежал мелкими шагами в край деревни.
   Лиза крикнула:
   - Шарик, ко мне!
   Но Шарик не обернулся.
   - Ко мне! Тебе говорят!
   Но Шарик только надбавил шагу.
   Девочка Лиза принялась возмущенно высказываться на тему, как она Шарика спасла, как давала ему конфеты и каким, сам видишь, он оказался неблагодарным.
   Отметил Гришка - изменилось что-то в природе, словно приблизилась гроза с гремучими молниями, пока еще невидимая, но уже ощутимая. Понял, что жизнь его теперь усложнилась - только глаз, да ушей, да еще доброты для понимания ее будет мало.
   КОГДА-ТО ДАВНО
   Еще издали поманил Гришку теплый хлебный запах. Гришка на запах пошел. Он думал: что же случилось, почему так грустно ему? Думал и хлебный запах вдыхал.
   Мама всегда говорила:
   - Относись к хлебу почтительно, как к отцу. Ешь его аккуратно.
   Дядя Федя, наверное, относился к хлебу, как к другу, он его похлопывал, и приговаривал, и подмигивал, будто давно с ним не виделся. А когда нарезал для еды, прижимал каравай к животу. Ломти отваливал толстые, одним круговым движением, присыпал крупной солью и дышал с удовольствием, словно выходил из продымленного помещения на улицу.
   - Подыши, - говорил он. - Дух какой. Всякий раз поражаюсь. И что в нем? Не пряник - хлеб простой, а как пахнет.
   Запах хлеба по мере Гришкиного продвижения становился все крепче. Заметил Гришка, что собаки и курицы вдруг повернули носы в одну сторону. А запах хлеба стлался над землей величественно, как басовый звон.
   - В пекарне, наверное, хлеб поспел.
   Пекарня посреди деревни была в бывшей старинной церкви. Церковь ту старинную купец Зюкин построил, очень хитрый купец и очень все к себе загребущий. Была церковь толстостенная, грузная, как сундук, даже самые древние бабки-старухи на нее не крестились - такая некрасивая, к земле прижатая.
   И вот запах хлеба ее как бы поднял, стены раздвинул, как бы раскалил изнутри.
   Шел Гришка к пекарне медленным шагом, задавал себе вопрос: "Почему мне так грустно?" И размышлял о хлебе - он недавно вкус хлеба понял. Рядом и позади Гришки собаки шли, курицы, лошади, кошки, сороки, муравьи...
   Пекарь - раскрасневшаяся тетя Полина высыпала из окна всем гостям крошек-обломышей. Гришке дала краюху мягкую, пушистую, неровную, но от запаха как бы круглую, такую большую и всевозрастающую. Такую чудесную, что Гришка глаза зажмурил и вообразил следующее: когда-то давно, много-много лет назад, когда все люди были детьми, когда деньгами служили разноцветные стеклышки, земля была свежая и молодая, такая мягкая, такая пушистая и такая духовитая, как горячий хлеб. И вот на ее поразительный запах слетелись со всей вселенной букашки, и лошади, и слоны, и киты, и медведи, и черепахи. Тогда небось все летали. Слетелись - и теперь на земле обитают.
   Сквозь эту грезу различил Гришка щенка Шарика. Шарик лежал в отдалении, в тени лопухов, а в глазах его темных стояли слезы.
   - Худо, - сказал Гришка. - Так худо, хуже и не придумаешь.
   И вдруг Гришка ответил на свой вопрос: "Почему мне так грустно?" Потому, ответил, что осознал одну чрезвычайно простую мысль.
   При встрече он выскажет ее девочке Лизе без колебаний.
   Я НАД ТОБОЙ ХОЗЯЙКА
   Возле правления колхоза висела доска с надписью: "Приказы и объявления". И то и другое сугубо официального смысла прикалывали на доску кнопками. Вечером на этой важной доске появилось объявление частного характера, к колхозным делам никакого отношения не имеющее. Написано на нем было:
   САБАКА ИЩЕТ СЕБЕ ВЕРНАВО ДРУГА.
   А под объявлением сидел щенок Шарик, и вид у него был неважный.
   Первым объявление прочитал Гришка: он всякое письменное слово читал, развивался для будущего поступления в школу.
   - Зачем искать? Пойдешь ко мне. Не сомневайся, я очень верный.
   - А я и не сомневаюсь, - ответил Шарик и хвостом вильнул, как бы извиняясь. - Только ты меня взять не можешь, тебе у мамы спрашивать нужно.
   - Она согласится. Она как увидит тебя, так сразу полюбит. Будем вместе в городе жить, - сказал Гришка таким голосом, словно дело это решенное.
   Шарик глаза опустил, голову между лап свесил.
   - Нет, - сказал он. - Я здесь хочу жить, в этой красивой местности.
   Дачные дети подошли, прочитали объявление, стали наперебой щенку Шарику предлагать себя в верные друзья. А Костя Гостев, который своего ученого эрделя Юшку хотел променять, стоял сейчас в речке, синий от холода, и уши водой мочил - бабушка у Кости была человеком решительным и справедливым. Вдруг толпа расступилась - к доске объявлений подошли сразу двое: Пестряков Валерий и козел Розенкранц.
   - Ясное дело, я тебе верный друг, - заявил Пестряков. - Сразу в лесной поход пойдем по компасу.
   Шарик голову еще ниже свесил.
   - Извини, я к тебе не могу...
   - То есть?! - воскликнул Пестряков вопросительно.
   - У тебя удивления нет, - прошептал Шарик. - Вдруг мы в лесном походе льва встретим?
   Пестряков Валерий рот широко открыл и долго не мог закрыть.
   - Да, - сказал козел Розенкранц. - Положеньице.
   Тут толпа расступилась еще раз, как бы в кружок стала. И в этом кругу посередине оказалась девочка Лиза в совсем новом платье.
   - Это еще что? - сказала она и ногой топнула. - Ты моя собственность. Я над тобой хозяйка.
   Все молчали. И собаки, которые пришли с дачными детьми, тоже молчали, только носы отворачивали.
   - Я человек честный, - объяснила Лиза с гордостью. - Признаю: может, я его немножко обидела в словесной форме.
   - Если совсем маленько, то может быть... - попробовал заступиться за Лизу козел Розенкранц, но фыркнул вдруг и добавил: - Лизка, скажи большое спасибо, что я теперь стал культурный, даже книжку читаю о путешествиях в жаркие страны, не то я бы тебя сейчас в пыли вывалял и в крапиву затолкал.
   Тут Гришка выступил вперед и без колебаний высказал Лизе простую мысль, которую понял, когда ел горячий хлеб из пекарни. Но поскольку он еще не учился в школе, то простые мысли не умел излагать просто. Вот что у него получилось:
   - Если друг, то не собственность. Если собственность, то унижение. Если унижение, то в дружбе измена. Если измена, то предательство. А предательство маленьким не бывает.
   Лиза сделалась красной, как ее красный шелковый бант.
   - Ах, так! - воскликнула она. Направилась было уходить с высокомерным презрением, но повернулась, всхлипнула и прогудела не слишком разборчиво: - А Шарик сам изменник. И пишет безграмотно, как курица лапой... И вы такие же...
   ШУТКИ ТУТ НЕУМЕСТНЫ
   Пестряков Валерий остался у доски приказов и объявлений уговаривать Шарика, а Гришка пошел по деревне. Он размышлял над той простой мыслью и почему-то девочку Лизу жалел. Представлялась ему девочка Лиза, с носом, так высоко задранным, словно она хочет проклюнуть небо. Но ведь небо иллюзия, просто-напросто оптическая синева.
   - Здравствуйте, Григорий... Я, Григорий, домой вернулся.
   От неожиданности Гришка вздрогнул, голову поднял - на ветке воробей сидит нахохлившийся, Аполлон Мухолов.
   - Здравствуйте! - закричал Гришка. - Вы в отпуск?
   - А вы, как я вижу, стали шутником, - сказал воробей Аполлон Мухолов. - И пожалуйста. И на здоровье.
   - Что случилось?
   - И не спрашивайте!
   А когда они помолчали немного, не мешая друг другу вопросами, Аполлон Мухолов сказал:
   - Разбита мечта.
   - Вы поссорились с чайкой?
   - Нет. Я улетел тихо.
   - Но, надеюсь, вас теперь можно называть моряком?
   Аполлон Мухолов кинул на Гришу несколько быстрых булавчатых взглядов.
   - Нет. Моряка из меня не вышло. Хотя, если быть справедливым, морских воробьев нет в природе. Морские птицы питаются рыбой. У меня от нее изжога и дурной запах во рту... А волны! Вы видели волны?
   - Нет еще, - честно сознался Гришка. - Крупных волн я еще не видел.
   - А ветер! Бешеный ветер, и спрятаться негде. Весьма неприятное и постыдное чувство - неуправляемость. Тебя куда-то несет, а ты не можешь противостоять и бороться... Конечно, справедливости ради, нужно отметить, что тамошние береговые воробьи приноровились. Они умеют предчувствовать ветер и научились скрываться вовремя. А в затишье, когда тепло и безопасно, они купаются в море на мелком месте. Вы бы видели, какими они тогда становятся гордыми и надменными, прямо микробакланы. Но с моей отвагой на море невозможно. Последний раз я утомился, летая, как буревестник, над морем, там, где волны, сел на плавающий предмет, и - что вы думаете? - этот предмет оказался уткой-нырком, которая сунула голову в воду и высматривала добычу. Она ее высмотрела и нырнула. Не кривя душой, я скажу - я испугался. Вы бы не испугались, оказавшись в открытом море? К тому же, как вы, наверное, догадались, я не умею плавать.
   - Вас спасли пограничники? - спросил Гришка.
   Аполлон Мухолов посмотрел на него с укоризной.
   - Шутки тут неуместны. Меня спасла моя чайка... И это ужасно. Я потерял престиж. И я решил уйти тихо. - Аполлон Мухолов нахохлился. Именно в тот трагический момент в моих суждениях появились ирония и сарказм. Надеюсь, вы это заметили?.. Любовь, Григорий, дело ответственное. Нужно быть всегда на высоте и не выглядеть мокрой курицей. Ах, какое это сложное дело - любовь!
   ЧУЖДЫЙ СТУК КОПЫТ
   Придя домой, Гришка спросил прямо:
   - Дядя Федя, любовь - сложное дело?
   - Смотря как посмотреть. Если любовь, так - любовь. А если нет ее, тогда - сложное дело... - дядя Федя оживился, воскликнул вдруг: - Вот оно! - Полез на печку и, достав оттуда пишущую машинку, сказал: - Мемуары писать старикашечье дело. А я еще молодец - займусь поэтическим творчеством. Я в себе силы чувствую прилив.
   Дядя Федя принялся шагать по избе, размахивая руками, дергая головой. Потом набросился на пишущую машинку и зафиксировал:
   Она была красивая, как сон,
   Как воздух сна,
   Как сна очарование.
   В нее влюбивши был весь первый эскадрон.
   И резкий фокус расставанья.
   И чуждый стук копыт...
   - Это про что? - шепотом спросил Гришка.
   - Про любовь. Разве про что другое пишут стихами?
   - А фокус какой был?
   Дядя Федя глянул на Гришку и глаза прикрыл, словно Гришкины щеки с ярким румянцем от витаминов ослепили его.
   - Фокус в оптическом смысле. Очень резкий был фокус... Ее махновцы казнили. Они ее связанную затоптали конями...
   Когда дядя Федя руку от лица отнял, то увидел Гришка в его глазах сырой блеск.
   - Да... - сказал дядя Федя. И голова его опустилась к столу. И еще опустилась... И...
   Видать, шрамы от многочисленных ран, а также ожогов, ушибов и вывихов в некоторых случаях сдерживаться не помогают. Даже наоборот.
   ОТДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА
   Ночью Гришка спал плохо, ворочался. Все слышался ему тот чуждый стук копыт. Под утро он крепко уснул и заспался.
   Открыл глаза - у окна дядя Федя. Фуражка-капитанка на нем, китель с орденами и морские брюки, но босиком - наверно, ботинки парадные куда-то засунул и не найдет.
   - Письмо от Пашки пришло. Испытания проходят успешно, - сказал дядя Федя торжественным голосом.
   Гришка вскочил, глаза ополоснул.
   - Кто испытывал? Дядя Вася?
   - Васька сбежал после второго прогона. Заскучал. Языком чесать ему запретили, на гармонии играть нельзя. Игра на гармонии аппаратуру разлаживает. Не понимает аппаратура, где настоящие переживания, где от музыки. Устроился Васька в молодежный клуб "Романтики" гардеробщиком. Там ему болтать будет с кем... - Дядя Федя оглядел Гришку с придирчивым одобрением. - Пашка спрашивает, как твоя становая ось? Зовет в Москву на нетрясучем транспорте прокатиться.
   Гришка перебил дядю Федю повторным нетерпеливым вопросом:
   - Так кто же испытывал?
   - Пашка сам. И еще один человек... Наш командир, товарищ Гуляев.
   Гришка остановился посередине избы и отчетливо ощутил, что становая ось за эти дни у него покрепчала.
   - Ух ты... - прошептал он.
   За завтраком, попивая чай с молоком, Гришка воображал нетрясучий транспорт шарообразной формы и себя машинистом. Бурное море вообразил, в котором Аполлон Мухолов тонет, и, чтобы не засмеяться, закашлялся.
   - Знаю, - проворчал дядя Федя. - Некоторые внуки воображают, что до всех тонкостей и глубин они своим умом дошли. Возмутительное самомнение! Я спрашиваю: что они понимают в жизни? И отвечаю на этот вопрос категорически: мало чего они понимают. - Дядя Федя запил эту длинную тираду чаем и спросил как бы исподволь: - Ну и как же мы в этом наступившем дне будем жить?
   - Нормально, - ответил Гришка. - А то как же?
   - Да, - сказал дядя Федя. - У некоторых внуков развивается заносчивый стиль в разговоре.
   Правда в дяди Фединых словах была, Гришка покраснел. Но тут, не постучав, поскольку дверь была нараспашку, вошел Пестряков Валерий.
   Очень хмурый.
   Очень угрюмый.
   Весьма озабоченный.
   Вошел и сказал:
   - Федор Иванович, отдайте обратно.
   - Или вот некоторые, - проворчал дядя Федя. - Входят в дом без стука и не здороваются. Где уважение?.. Я вот, к примеру, создал передовую бригаду из дачного населения, научил ее колхозной работе на сенокосе, так научил, что они теперь без меня управляются, и не горжусь этим. Сейчас я чувствую в себе прилив сил, чтобы заняться изобразительным творчеством, и носа не задираю. Гришка, неси рубанок, я буду подрамник мастерить.
   - Федор Иванович, - снова сказал Пестряков Валерий. - Отдайте обратно, будьте добры.
   - Что отдать? Что ты ко мне пристал?
   - Удивление мое отдайте.
   - Мы с тобой поменялись? Поменялись. Ты сам настаивал? Сам. Я ему удар без промаха подарить хотел, а он настоял - поменяемся.
   - Теперь разменяемся.
   - Удивляюсь, - сказал дядя Федя. - Это нехорошо, Валерий. Через мой удар без промаха в широком смысле ты знаменитым Пестряковым стал. Своего добился, а теперь обратно? Что ты на это скажешь?
   - Гришка и без удара знаменитый, - проворчал Пестряков Валерий. Что, думаете, я слепой? И жить ему не скучно... А мне хоть плачь... У меня такое мнение, что я сам собой преданный и теперь уже я - это не я. А Гришка, он есть как есть, да еще с прибавкой.
   - Гришка... - проворчал дядя Федя. - Гришка - другое дело... Гришка, неси молоток и пилу-ножовку.
   Лоб у Пестрякова Валерия сморщился, коротко стриженные волосы засверкали, как металлические.
   - Вот я и говорю, - сказал он. - Шарик со мной без удивления не хочет в лесной поход идти.
   Дядя Федя метнулся через комнату к двери, потом к окну метнулся, потом к печке. Потом остановился посередине избы.
   - Ну, ты злодей, Пестряков! Трудно старому человеку без удивления, печально. К примеру, лечу я на самолете. Знаю законы - знаю, отчего самолет в воздухе держится. С инженерами знаком, даже академику этого дела Пашке старинный товарищ. И все равно удивляюсь. Как не падаем? Столько железа, столько народа. И хорошо мне от этого удивления. И на всех я смотрю ласково. Может, я еще об этом музыку сочиню. Или вот транзистор у девушки Тани. Что в нем? Ни шнура нет, ни лампочек, ни солидности. А звучит. Подумаю - жуть. В любом месте природы включи - а там мысль человеческая бьется. И я везде вместе со всеми. Гришка вот... - Дядя Федя глянул на Гришку, словно впервые его увидел, и поразился: - Сила в нем небольшая, становая ось пока тонкая, образование, прямо скажем, дошкольное. Что в нем? Весьма удивительно. Весьма...
   - Отдайте, - твердо сказал Пестряков Валерий.
   - Ты опять за свое? - Дядя Федя руками взмахнул. - Как я буду заниматься изобразительным творчеством без удивления?
   - Вы по памяти, - посоветовал Пестряков Валерий.
   - Если по справедливости, - произнес за окошком Аполлон Мухолов, - то вы, Федор Иванович, уже устарели для творчества. Старость не радость. А удивление, о котором вы сейчас говорили, происходит от невежества и бескультурья.
   Дядя Федя возмутился. Дядя Федя высунулся в окно.
   - Я устарел? Кто это говорит? Ты почему вернулся? Что, Аполлошка, хлебнул горя? Не выдержал трудностей морской жизни?
   - Удивление - простейшая эмоция, - пробрюзжал воробей.
   - Вот и отдай его Пестрякову. Командую. Раз на раз. Два на два. Аполлошка без удивления - ура!.. Это я устарел? Я вам еще покажу! Гришка, я помчался к художнику Мартиросяну за консультацией. - Дядя Федя выскочил на крыльцо и уже на крыльце сказал: - Глупый ты, воробей, исключительно глупый. Удивление - радость разума.
   Аполлон Мухолов повертел головой, позевывая. А Пестряков Валерий порозовел вдруг. Глаза его расширились, в них засветилось нечто такое, чем должен владеть всякий поступающий в первый класс.
   - Ну и дела! - голос Пестрякова Валерия был похож на глубокий вздох после долгого недышания.
   Гришка смотрел на Пестрякова и любовался.
   Воробей Аполлон Мухолов заметил с сарказмом:
   - Пестряков, у вас теперь глупый вид.
   - Не задевай! - Это сказал щенок Шарик. Он лежал у порога и уже мечтал, как они с Пестряковым Валерием поедут в Сомали охотиться на большого льва. А может быть, отыщут его где-нибудь в здешней местности.
   "Может быть, мы не будем его кусать, - думал Шарик. - Может, мы с ним подружимся. Конечно, лев - из кошачьих зверей, но все-таки он не кошка..."
   Пестряков Валерий сел на лавку рядом с Гришкой. Ткнул его в бок локтем, плечом толкнул и воскликнул:
   - Ну, дела!.. Лизка сейчас перед корреспонденткой из Новгорода выкаблучивается. Три банта на голову нацепила и врет... Ну, дела!
   ИМЕННО ЭТИ НЕНАТУРАЛЬНЫЕ СУЩЕСТВА
   Дядя Федя сколотил подрамник, натянул холст, загрунтовал его, спросив рецепт у художника-живописца Мартиросяна, и написал картину в ярких красках. Картина называлась "День моей жизни". На ней были бурые, как пахота из-под снега, пятна с пронзительными синими прожилками, сиреневые зигзаги, красные змеи, голубые проталины и зеленые взрывы, не просто зеленые, но кислые, как уксусная кислота. По всем этим краскам, искореженно-сжатым, как сплетенные пальцы воюющих рук, в самых тугих узлах были явственно нарисованы мелкие человечки то ли с красными волосами, то ли в алых шапочках.
   - Опыта у меня мало, - сказал дядя Федя. - Не полный день на картину поместился, только раннее утро. Может, дальнейшее поверху нарисовать, пунктиром?
   Гришка спросил:
   - Что ранним утром случилось?
   Дядя Федя повернул к нему перепачканное краской лицо.
   - На рассвете мы взорвали эшелон с горючим. Цистерны в болото вползли. Болото горело, шипело и трещало, как масло на сковороде, если еще воду на сковороду брызнуть. Кочки по воздуху порскали, объятые пламенем. Нам уходить было некуда, только через болото... После этого мы отступили к Окуловке, раненых унесли.
   Гришка сказал:
   - Ясно.
   Аполлон Мухолов и тут проявил иронию:
   - Вам, Федор Иванович, лучше всего безразмерную картину создать, вроде киноленты. Но не в этом вопрос. Что это за человечки нарисованы в красных шапочках?
   - Партизаны же! - крикнул Гришка. - В дыму и в огне!
   Дядя Федя отвернулся от Гришки и от картины, в окно уставился. Загрустил, что ли?
   - Тут нарисовано все, что перед глазами. Я впереди шел. Дым, стало быть, кочки те, вода, огонь... Дышать нечем - гарь.
   - И все-таки что они значат?
   - Гномы! - догадался Гришка.
   - А где это вы видели гномов? - спросил Аполлон Мухолов. - Если мы даже перейдем на рассмотрение темы в мифологическом плане - и то.
   - Что "и то"? - грустно спросил дядя Федя.
   Аполлон Мухолов приосанился.
   - Вам, как начинающему художнику, следовало бы знать, что гномы, тролли и эльфы водятся лишь в заграничной мифологии. В русской жизни и в былинах таких существ не замечено.
   Дядя Федя посмотрел на воробья терпеливым, тоскующим взглядом.
   - А кто же, по-твоему, вокруг нас бегает в красных шапочках?
   Аполлон Мухолов от неожиданности икнул.
   - Как, - спросил он, - бегают?
   - Просто бегают, - ответил дядя Федя. - И шмыгают. А также шныряют. В красных шапочках.
   - Ну, знаете! - Аполлон Мухолов перья распушил. - С вашим воображением! Впрочем, наверное, к старости все вокруг начинает шнырять и шмыгать.
   - А я всегда заявлял, что ты, Аполлошка, начетчик и формалист, сказал дядя Федя. - Если ты в живописи не понимаешь, зови художника Мартиросяна.
   Аполлон Мухолов вздорно чивикнул и полетел в деревню.
   Гришке очень нравилась дяди Федина картина, поэтому он с тревогой ожидал прихода художника. Но Аполлон Мухолов пришел не с художником, а с милиционером товарищем Дудыкиным и его замечательной розыскной собакой по кличке Акбар.