Мотоцикл вильнул, чуть не врезался в пень от такого опрометчивого движения.
   "А на коне сидя и волосы себе можно рвать", - отметил про себя Гришка.
   Коровы бегали по кругу гораздо резвее. Бока их вздымались и опадали. Козел Розенкранц иногда выскакивал вперед, резко осаживал стадо для энергичной встряски и поворачивал его в обратную сторону, чтобы коровы не закружились.
   - Давай! - закричал зоотехник. - Молодцы! Гоняй их, блудливых!
   Зоотехник помчался на мотоцикле поворачивать корову, которая отбилась от круга и залезла в кусты. Корова вильнула вбок, зоотехник за ней. Влетел со своим мотоциклом в канаву и замер. Гришка пошел его вынимать.
   Зоотехник лежал в тине и бормотал с ужасом:
   - Что будет? Что будет?
   Подошел конь Трактор.
   - Уже ничего не будет. Опасность уже миновала. Еще побегают и спокойно.
   - Я знаю, - всхлипнул в канаве зоотехник. - Тебе, Трактор, мой мотоцикл не нравится. Ненавидишь ты мой мотоцикл...
   - Нет, почему же, - ответил конь. - Машина хорошая, с девушками кататься...
   Вечером возле правления колхоза председатель Подковырин Николай Евдокимович повесил на доску приказов:
   "ВЫГОВОР: зоотехнику товарищу Мельникову и подпаску товарищу Розенкранцу.
   БЛАГОДАРНОСТЬ: коню товарищу Трактору и дошкольнику товарищу Гришке".
   И странно, козел Розенкранц ходил у доски с гордым видом и со всеми здоровался.
   - Ты что нос задрал? - спросил у него Пестряков Валерий, вернувшийся из лесного похода.
   - Приятно, - ответил ему козел Розенкранц. - Даже в выговоре меня теперь не козлом называют, а товарищем... Вот как.
   ЗНАЧИТ, ПРИЕХАЛИ
   - Хочу, чтобы вы прокатились в седле, - сказал конь Трактор. - Теперь я буду работать с самим товарищем Подковыриным.
   Гришка залез в седло, ноги его до стремян не доставали, но сознание, что он в седле, делало Гришку как будто выше.
   Конь бежал ровно, стараясь, чтобы Гришка не шибко набил себе место, на котором сидит. Седло - вещь удобная, но взрослая, юлить на нем не нужно.
   Они по дороге проскочили, лугом прошли и по краю болота. Два бугорка одолели, лесом проехались.
   Конь Трактор стал на лужайке или на широкой цветочной дороге, которая уходила вдаль и вдали терялась в тенях и бликах.
   - Рекомендую посмотреть вокруг себя внимательно, - сказал конь Трактор.
   А Гришка уже смотрел. Почувствовал он какой-то непонятный укол в сердце. Такой укол бывает, когда в чужом заграничном городе, устав от одиночества, нежданно услышишь родную речь.
   Гришка подумал вслух:
   - Почему так? В этом месте я ничего необычного не вижу, а почему-то тревожно мне... Неужели ромашки?
   - По-моему, незабудки, - возразил конь.
   - Нет, ромашки. Смотрите, чем дальше по этой просеке или дороге, тем они все выше, все больше становятся. А там, вдали, - смотрите, смотрите! ромашки как георгины.
   - Может быть, - кивнул конь. - По-моему, незабудки, но каждый видит свое... Мои незабудки влево ведут, а ваши ромашки?
   - Прямо! - крикнул Гришка.
   - Значит, приехали. - Конь Трактор голову поднял, чтобы, вцепившись в его гриву, Гришке было легче слезать. - Не беспокойтесь, обратно дорога простая. - На прощание конь Трактор крикнул таким криком, словно табун лошадей, и пошел рысью.
   - И не страшно вам? - спросил Аполлон Мухолов пролетом.
   - Нет, - сказал Гришка.
   Аполлон Мухолов сел на ветку и все подпрыгивал, словно ветка была горячая.
   - Ну, ну... Я до сих мест долетаю, а дальше боюсь... Сейчас я влюблен окончательно и не могу рисковать своим счастьем, пускаясь вдаль.
   - Вы говорили, что счастье в полете.
   - Я и сейчас говорю... - Аполлон Мухолов поклевал возле пальцев, посуетился на ветке, взъерошив перья, поднял на Гришку глаза. - Григорий, я выяснил окончательно, мой полет - вокруг моего гнезда... Вдаль я уже один раз летал. - Воробей Аполлон Мухолов чирикнул, как всхлипнул, снялся с ветки и полетел к деревне. И все быстрее, быстрее...
   Остался Гришка один. Ромашки головы поворачивают - рыжие глаза в странных белых ресницах. Шепчут ромашки:
   - Спокойнее, Гришка... Мы вокруг... Мы с тобой...
   У ручья прозрачного, что выбивался из-под вывороченной бурей сосны, увидел Гришка маленького человечка с красными, как морковь, волосами. Человечек и до колена Гришке не достигал, но был уже стар. Сидел он на камне, руки его отдыхали на сухих коленях, как у всех стариков, которые много на земле наработали.
   - Здравствуйте, - сказал Гришка.
   - Здравствуй, - сказал человечек. - Извини, у меня как раз перекур кончился. - И, поклонившись Гришке, ушел в лесные тени и блики.
   Гришка помахал ему вслед. Направился дальше по просеке, удивляясь цветам ромашкам, которые с каждым шагом становились все больше и больше.
   НЕ ОПАСАЙСЯ, СТУПАЙ
   Вдруг земля расступилась, образовав котловину. Над котловиной, как ручка у лукошка, полного ягод, стояла радуга. Словно выкрошились из нее осколки и упали, покрыв котловину бисером. Это была роса. Она не иссыхала здесь в жаркий полдень, сверкала на каждом цветке, на каждой малой былинке. Гришка боялся ступить дальше, чтобы не смять, не попортить сверкание. Он стоял, распахнув глаза во всю ширь, и разноцветение, хлынувшее в них прохладным потоком, сгустило голубой цвет Гришкиных глаз в пристальный синий.
   - Слышишь, Гришка, - раздался тоненький звонкий голос. - Не опасайся, ступай.
   От этого голоса Гришке полегчало. Пружина, свившаяся у него под грудью и остановившая его дыхание, распустилась. Гришка вздохнул. Голова у него закружилась от плотного певучего аромата, который в Гришкином воображении окрасился в нежно-сиреневое.
   - Дыши легче, - сказал тоненький звонкий голос. - Меня карась Трифон послал. Сказал: "Шлепай, Проныра, Гришка в Весеннюю землю идет. Она его ослепить может, обескуражить".
   Гришка глаза опустил, разглядел у своих ног веселого лягушонка.
   - И не бойся, - сказал лягушонок. - Ступай вперед. - И, засунув два пальца в широкий рот, свистнул пронзительно.
   Гришка шел по котловине, и возникало в его душе ощущение цвета и звука, света и тени, сливаясь в простое слово - Родная Земля. И как бы заново нарождались в Гришкиной голове слова, такие, как "радость", "щедрость", "великодушие". А такие слова, как "слава", "триумф", "непреклонность", перед которыми Гришка раньше робел, как бы растушевывались, теряли четкие очертания.
   Гришке стало легко и покойно. Остановился Гришка.
   - Хватит для первого раза, - сказал ему лягушонок. - Ты уже больше часа стоишь. Застыть можешь. Зачарует тебя красота... Кстати, тебе немедленно домой торопиться нужно.
   - Сейчас... - Гришка еще раз окинул взглядом Весеннюю землю, которая как бы раздвинулась от его взгляда, и пошел.
   Хотел полететь было, но груз красоты и смятения оказался для него пока что невзлетным.
   СЕЙЧАС ЖЕ УМОЙСЯ...
   Деревня стояла недалеко. За мостом.
   В избе дядя Федя рубашку гладил. Шлепал наслюненным пальцем по утюгу, дул на ошпаренное и брюзжал:
   - Пестряков, не маши веником - подметай. Из углов захватывай.
   Девочка Лиза посуду мыла.
   Козел Розенкранц и щенок Шарик с букетами толкались на автобусной остановке.
   Гришке дядя Федя скомандовал:
   - Сейчас же умойся, причешись, чистую майку надень и все ссадины йодом смажь.
   Гришка спросил с ходу:
   - Товарищ Гуляев приезжает?
   - Мама твоя приезжает, - ответила ему девочка Лиза. - Ух, бестолковый...
   И Гришка взлетел. Свободно и просто. Легко и стремительно. Все выше и выше. И беспредельно. Уже понимал Гришка, что лишь разговоры о счастье всегда одинаковые, само же счастье бывает разным, что летать от счастья не обязательно, в некоторых случаях даже вредно, можно просто присесть в уединении и долго глядеть на свои усталые руки, можно даже заплакать.
   Чтобы не теребить это слово попусту, Гришка спрятал его в самые чистые кладовые сознания. Пусть там находится до особого случая.
   "И все-таки ссадины нужно йодом смазать, - решил он. - Умыться нужно, уши почистить, причесаться и новую майку надеть".