Страница:
Пересекли Верхнетокмак и вскоре подъехали к Черниговке. Отсюда увидели, что в лесопосадках наши пушки ведут огонь в западном направлении. Сразу же направились туда. Я представился старшему по званию артиллеристу и попросил дать нам возможность пойти на прорыв из окружения.
— Обратись лучше в штаб армии. Там планируют прорыв. Наша задача пока — прикрывать огнем отход частей.
В штабе армии спешно грузили на машины железные ящики и сейфы. Пылал костер, сжигали бумаги. Один из офицеров, остановившись на секунду, бросил несколько слов: «Сбор всех на северной окраине села». Вскоре сосредоточение было закончено и сигнальная ракета дала команду к выходу.
Машины штаба в движении выстраивались в длинную колонну. За ними пристроились и мы. Позади нас — самоходные орудия. Параллельно строилась колонна из повозок. Двинулись на восток, к лесным посадкам. Вдруг впереди путь преградили взрывы мин, трассы пулеметного огня. Развернули колонну правее. Но и оттуда, из посадок, нас встретил интенсивный обстрел из минометов и пулеметов.
Вернулись в северную часть Черниговки. Часть машин спустились в лог, что был рядом с селом. Плохо подготовленный прорыв не состоялся. И обстановка неясная. А противник продолжал периодически обстреливать из минометов скопление частей. Для подавления минометных батарей врага у нашей артиллерии не было снарядов. Стоим, ожидая новых распоряжений. Моя команда укрылась от осколков мин за стеной хаты, расположенной рядом. Шофер предложил и мне из кабины автомашины уйти за стену. Но я остался на месте. Хоть и не фаталист, но что судьбой предопределено, то и случится.
Через несколько минут увидел впереди легковые машины штаба. Решил узнать обстановку. А обстрел усилился. Минометы непрерывно бьют по селу. Идти опасно, но мной овладело какое-то безразличие к этой обстановке. Неожиданно прямо-таки натыкаюсь на генерал-лейтенанта. Высокий, статный, он возбужденно прохаживается один вдоль посадки. Догадываюсь, что это командующий 18-й армией. Приветствую его. Генерал вопросительно смотрит на меня красными, воспаленными от пыли и недосыпания глазами.
— Летчик? Как сюда попал?
— Вел разведку под Ореховом. Был сбит. Как мне поступить с самолетом?
— По ту сторону посадки начальник воздуха, генерал Горюнов. Спроси у него, — сказал командующий.
Направился туда. Увидел среди разбросанных ящиков группу военных с авиационными петлицами на гимнастерках. Они жгли на костре штабные документы.
Обрадовался этой встрече с авиаторами. Надеялся получить здесь разумный совет старших авиационных начальников о дальнейшей судьбе, о самолете. Сегодня, участвуя в попытках прорыва, я и сам понял, что «миг» надо уничтожить. С ним едва ли сумею прорваться через вражеский заслон. Он сковывает движение, мешает окружающему нас транспорту. Однако для уверенности хотелось услышать совет опытных людей.
Увидев полного, небольшого роста генерал-майора, я представился и обратился к нему:
— Товарищ генерал, меня к вам направил командующий армией.
— Докладывай! Что тебя беспокоит? — спросил он, глядя на меня усталыми глазами.
Я рассказал ему о разведке, о моих мытарствах с подбитым самолетом и спросил его совета о дальнейшей судьбе «мига».
— Знаешь, что я посоветую тебе, старший лейтенант, сожги самолет. И если удастся отсюда выбраться, то благодари судьбу.
— Понятно! Только жалко самолет. Его можно отремонтировать и снова воевать.
— Отбрось асе колебания. Прорываться будем ночью и он будет мешать движению. Отобьешься от колонны и из окружения не выйдешь.
Что делать? Подогнал к скирде соломы своего израненного «мига». Запалил. Грустно и больно было смотреть на горящий самолет. На нем воевал три месяца. Он не раз выручал меня в районе Могилев-Подольска и здесь, в Орехове.
Сразу же решил проехать со своей командой на южную окраину Черниговки. Здесь не было наших подразделений. Надо было раздобыть что-нибудь поесть и запастись питанием на дорогу. Сижу за рулем полуторки, в кузове солдаты. Едем вдоль окраины села. Вдруг из-за крайнего дома раздалась длинная очередь. Трассы пуль прошли рядом с кабиной. Спасла стремительная реакция. Резко рванул машину во двор дома. А из двери, навстречу нам, женщина. Как запричитает:
— Зачем вы сюда заехали?! Уезжайте скорее! За хатой немцы! Уезжайте, а то они спалят и нашу хату!
Делаю крутой разворот, и под автоматные очереди мчимся на северную окраину села. Лишь там перевели дыхание. Решили голодать, но больше не рисковать.
Под вечер в село въехало с десяток санитарных автомашин. Все мы невольно обратили внимание на них. Резко выделялись красные кресты на бортах. Вышли врачи и медицинские сестры. Среди них я узнал доктора и сестер, которые перевязывали меня в передовом эвакогоспитале в Пологах. Подошел, поздоровался.
— Не успели выехать раньше? А как раненые?
— Еле уехали. Спаслась только часть медицинского персонала и раненых, — не поднимая глаз, сообщил мне врач. И, как бы оправдываясь, закончил: — А что мы могли сделать? Ранее ушедшие машины не возвратились.
— Если можно, сделайте перевязку. Ноет бровь, — попросил я.
Сестры достали из сумок пакеты, спирт, отодрали присохший бинт. Врач осмотрел рану.
— Все в порядке. Глаз цел, а рана заживает. Слова «машины не возвратились» взволновали меня. Сумел ли Комлев с группой раненых проскочить в тыл? А если напоролись на немецких танкистов? Не дай бог оказаться там. Иду к своей группе. В кузовах набилось полно солдат. Они боятся оставить машины перед прорывом, ждут ночи. Я думаю о том, что в моем состоянии вести полуторку ночью, без дорог, будет трудно.
— Кто-нибудь из вас умеет водить машину? — обращаюсь к солдатам.
— Я шофер второго класса, — говорит один из них.
— Хорошо. Осмотри автомобиль, подготовь его к тяжелой дороге.
Стемнело. На поле, восточнее села, стали сосредоточиваться подразделения, машины и артиллерия. Я решил выдвинуться вперед, к рубежу прорыва. Выезжаем к передовым цепям. Они готовы к наступлению. За нами пристроилась колонна медиков, десятки других машин.
Обнаруживаю, что нет трехтонки с сержантом. Оглядываю колонну — не видно. Отстал или же решил своим ходом выходить из окружения? У нас с ним, еще до выхода к месту прорыва, состоялся резкий разговор. Когда среди солдат прошел слух, что положение почти безвыходное и надеяться не на что, сержант сказал мне:
— Плохо наше дело. Надо выходить по-своему.
— Как это «по-своему»? — не понял я.
— Переоденемся в гражданский костюм. Я уже выходил под Киевом.
— Ты что говоришь? — возмутился я. — За такие разговоры!..
Сейчас ни его, ни машины рядом не было. Неужели струсил и скрылся?
А офицеры уже строили колонну, готовили стрелковые подразделения к атаке лесополосы, где затаились заслоны врага. Полковник, руководящий прорывом, дал команду к атаке, и передние ряды солдат молча побежали вперед. Тут повисли в воздухе осветительные ракеты противника и из лесополосы потянулись к бегущим солдатам трассы светящихся пуль. Цепи залегли. Наша колонна остановилась.
Несколько офицеров прямо в цепи поднимали солдат. Слышу возгласы: «Почему залегли? Так всех перебьют! Вперед в атаку!» Сперва отдельные группы, а потом и все подразделения поднялись и ринулись на врага. Ослепляющий свет ракет, трассы пуль и разрывы мин снова прижали воинов к земле. Лишь некоторые солдаты продолжали по-пластунски двигаться к посадке. Движение застопорилось. Да это и понятно. Основная масса солдат в цепи — из тыловых частей. Они в настоящих переделках не были, не обстреляны. Ложатся под трассами пуль. Так нам не прорваться.
Спрыгнул с подножки, вышел вперед и ждал, когда поднимется цепь в атаку, чтобы идти в ее рядах. Меня, освещенного ракетами, увидел полковник, крикнул:
— Летчик? Давай вперед! За бронемашиной! Я дал рукой команду шоферу нашей полуторки и группе солдат.
— Вперед! За мной!
Прижимаясь к бронемашине, ринулись на лесополосу, навстречу светящимся трассам пулеметов. Чувство боязни вражеского огня исчезло, всех охватило стремление добежать до врага в лесополосе и уничтожить его! Только бы добежать!
Наверное, так и бывает во время штыковой атаки. Надо бежать вперед, только вперед, не обращая внимания на свист пуль, на падающих рядом товарищей. Побеждают те, кто не дрогнул, не повернул обратно. Такое чувство охватило и меня и всю группу, всю цепь.
Немецкий заслон в лесополосе был уничтожен, дорога свободна. Наша небольшая колонна машин с бегущими рядом бойцами устремилась дальше. Бронемашина, стреляя, пошла вдоль посадки, подавляя пулеметы на фланге. Я вернулся к машине, огляделся.
Впереди нас, немного правее, в слабом свете полумесяца вырисовывалась, возвышенность. Ее пересекала лесная полоса, а сверху была видна тригонометрическая вышка. Не доезжая высоты, решаю сделать остановку и подождать основную колонну. Едва слышу скрежет гусениц самоходных орудий. По-видимому, отстали от нас более чем на километр. Мне не хотелось отрываться от колонны небольшой группой. Это опасно.
Понимаю, что сейчас надо самому проявлять инициативу и принимать решение. Полковника, руководившего прорывом, рядом нет. Решаю, что будем двигаться через высоту. Возможно, там пролегают полевые дороги. Однако на возвышенностях выгодно располагать огневые точки. Противник может воспользоваться высотой. Посылаю на разведку четырех солдат с автоматами.
А главная колонна все ближе. Слышна работа моторов в нескольких сотнях метров. Наконец появляется и четверка солдат. Докладывают, что на высоте противника нет. — Поехали! — даю команду шоферу. — Держи направление на вышку!
Машина чуть стронулась с места, как мотор зачихал и заглох. Идущая за мной группа, обходя нас, двинулась вперед. Всех попутчиков с нашей полуторки как ветром сдуло. Они догоняли уходящие от нас машины и забирались в них, уже полностью забитые солдатами.
Мы остались вдвоем в темноте, среди поля.
— Давай насос и открывай капот! — крикнул я шоферу. — Нельзя медлить.
Минуты потребовались, чтобы продуть бензотрубку, карбюратор и запустить мотор. Только тронулись, как из посадки на высоте внезапно по колонне ударили пулеметные очереди. Сразу же вспыхнули передние машины. Стало светло как днем.
Стоп! — приказал шоферу, а сам думаю, что делать.
Смотрю на горящие машины у тригонометрической вышки. Вижу, часть группы возвращается назад. Неужели солдаты, посланные на высоту, не осмотрели ее? В сознании не укладывалось преступное отношение к отданному распоряжению, возмущал их ложный доклад о том, что «немцев там нет». А может быть, небольшая группа противника только что заняла позицию? Я сам добросовестно и честно выполнял долг, верил, что и другие относятся к делу так же.
Подошедшие автомашины сбились около нашей полуторки. Противник перенес огонь по скоплению техники. Надо что-то предпринимать, иначе сожгут машины и перебьют людей…
Еще раз осмотрел местность. Вижу левее на поле темный провал. Ясно, туда не доходит отсвет от горящих машин. Догадываюсь, что это лощина и нам следует по ней двигаться дальше.
— Давай влево! В низину! — даю команду шоферу.
Съезжаем в темноту. За нами идет вся группа. Пулеметные трассы теперь проходят выше. Они не страшны.
Решаю, что надо подождать основную колонну и указать ей, как обойти засаду. Вышел чуть назад, прислушался. Машины еще далеко. Невольно подумал о превратностях судьбы. Я проникся уважением к нашей полуторке, подобранной нами на дороге у Верхнетокмака. Она уже не раз спасала от гибели. Да, на высоту пошли машины эвакогоспиталя. Это по ним ударили первые очереди, они теперь горят на возвышенности. Наверное, сестры и врачи погибли…
В голове подошедшей колонны увидел знакомого мне полковника. Он стоит на подножке, всматривается в дорогу.
— Вправо на высоте засада. Колонну лучше направить по логу, в обход, — кричу ему.
— Хорошо! Давай вперед! — дает он команду водителю.
Опытному офицеру, видимо, и без моих советов было ясно, что через возвышенность двигаться нельзя — там горели машины. По низине без потерь прошли все части. Без остановок мы двигались на восток, обходя населенные пункты, занятые врагом.
Вскоре подошли к Берде. В полной темноте переправились вброд через реку. Лишь одно орудие, попав колесом в яму, свалилось на бок. Двигались весь день, почти без остановок.
Под вечер столкнулись с колонной вражеских мотоциклистов. В разгар схватки к ним на помощь подошло несколько танков. Но наши дрались мужественно и отразили нападение. Вскоре мы выдвинулись к лесу, где был наш аэродром. Отсюда я вылетал в последний раз на разведку в Орехов. Решил заехать туда, вдруг встречу кого-нибудь из своих. Мы выехали на летное поле. Там было пусто. Полк и БАО убыли отсюда. Куда? Где их искать?
Может быть, об этом знают жители ближайшего поселка, где ночевали летчики? Но вначале следовало запастись горючим. Мы уже днем ехали на последних литрах, На бензоскладе среди леса валялись пустые бочки. Но к нашей радости, одна большая цистерна, закопанная в землю, была с авиационным бензином. Нашли на складе альвеер, залили бак автомашины и прихватили две бочки в запас.
Подъехали к машинам штаба. Нашел старшего, доложил о цистерне с горючим.
— Очень кстати. Поезжай вперед и показывай дорогу, — сказал он и дал команду шоферам двигаться за мной. Через три часа цистерна была пустой.
В лесу мы были не одни. Здесь сосредоточилось несколько отступающих полков. В Мариуполе уже хозяйничали гитлеровцы, и командиры частей решили прорываться ночью на северо-восток, обходя город. С наступлением темноты части начали вытягиваться из леса и брать направление на город Сталине.
Ночной прорыв, движение по проселочным дорогам, в обход населенных пунктов, занятых немцами, соблюдение строгой светомаскировки — все это был очень тяжелый труд. Ехать пришлось с выключенными фарами, ориентируясь по белому листу бумаги, наклеенному на задний борт кузова впереди идущей машины.
В первой половине дня колонны вышли к Старо-Бещеву. Здесь прочно оборонялись наши войска. Сдав своих попутчиков по машине в распоряжение воинской части и немного отдохнув, к вечеру нашел штаб нашей армии. Командующий дал мне указание утром следующего дня выехать в Таганрог, где базируется наш полк, а также отбуксировать туда на прицепе и его поврежденную автомашину.
Рано утром тронулись в путь. Я ехал на своей полуторке, полностью загруженной деревянными кольями от палаток и с прицепленной на тросе легковой автомашиной. Меня удивил этот груз. Теряем города и села, заводы и колхозы, а спасаем никому не нужные колья, годные лишь на дрова. Сетуя, я и не предполагал, что перегрузка видавшей виды полуторки обернется для меня спасением.
Хотя и двигались мы без остановок, но явно не успевали в светлое время попасть в Таганрог. Груженая машина едва ползла. А с наступлением темноты решили встать: над дорогой начали действовать ночные бомбардировщики противника. Они сбрасывали бомбы на машины, едущие с включенными фарами. Подъехали к селу Покровское. Расположились на его окраине, в доме железнодорожника. Только заснули, как громкий стук в дверь поднял всех. Схватили оружие, открыли дверь. Вошли офицеры в форме НКВД.
— Чьи машины у дома? — глядят на нас строго.
— Мои! Едем в Таганрог. Здесь заночевали. В темноте не решились ехать,
— ответил я.
— В Таганрог? Там немцы! Вам повезло, что не поехали дальше. Южная половина села уже захвачена противником.
Надо срочно уезжать. Соображаю, куда взять направление.
— А на Ростов дорога не перехвачена?
— Нет! Уезжайте отсюда немедленно. Мы взрываем элеватор и тоже уходим.
Добрались в Ростов без особых происшествий. Вскоре я нашел свой полк в Батайске. Предстал перед командиром полка.
— С возвращением! Не совсем тебя прибили немцы? — улыбаясь, спросил майор Иванов. Было видно, что он рад моему возвращению.
— Пытались, но не вышло.
— А глаз как, цел?
— Разбита бровь, а глаз не поврежден.
— Хорошо! Значит, летать и воевать будешь. Мы знали, что ты вернешься. Ждали. Отдохни здесь, в Батайске. После такой «одиссеи» надо подлечиться. А потом приезжай к нам, в Султан-Салы. Туда перебазируется полк.
Много тяжелого пережил всего за одну неделю, но встреча с летчиками и техниками полка развеяла мрачные мысли. На стоянке самолетов встретил Андрей Труд. Улыбаясь, поприветствовал:
— Товарищ старший лейтенант, где это вы «махнули» «мига» на эту потрепанную полуторку?
Гляжу в его улыбчивое лицо, на душе еще больше потеплело. Все такой же. Шутка и добрая «подначка» — в первую очередь.
— Эх, дружище Андрей, эта полуторка раза три меня спасала. За мной ее сам командующий закрепил. Можно сказать, персональная машина.
Летчики и техники тут же окружили нас, попросили рассказать о мытарствах. Пришлось снова мысленно пройти дни и ночи этой тяжелой недели, рассказать о пережитом. Вспоминаю, а сам думаю о ведомом. Знают о нем что-либо? Не выдержал, спросил. Но в полку ничего не было известно о Степане Комлеве.
В санчасти мной занялись всерьез. Очистили рану, удалили кусочки стекла. Но настроение было скверное. Я плохо чувствовал себя в отрыве от боевой работы, от друзей. Тянуло к ним. Видел, как стойко, честно и смело выполняют свой долг однополчане в сложной боевой обстановке. Прямо физически чувствовал потребность быстрее включиться в боевую работу. На третий день не выдержал. На своей «персональной» полуторке выехал в Султан-Салы. Настроение у летчиков было невеселое. Не вернулись с боевого задания командир эскадрильи Константин Ивачев и его ведомый сержант Иван Деньгуб. А на другой день погиб Кузьма Селиверстов, который вылетел на И-16 на поиск этой пары.
Лишь много позже мы узнали, что Селиверстов один вел бой с четверкой Ме-109. В этом неравном бою на устаревшем самолете Кузьма был сбит. Его похоронили рядом с аэродромом, с которого он вылетел в свой последний боевой полет… Пройдут дни, и я приеду к его могиле. Буду стоять и думать об этом патриоте нашей Отчизны и о многих других летчиках, погибших в боях с врагом. Сколько могил имеют скромные обелиски, а сколько еще безызвестных героев…
В тот день, пережив скорбные минуты, я пришел на КП. Попросил, чтобы включили в боевую работу. Виктор Петрович посмотрел на меня и твердо сказал:
— Нет, Покрышкин. Тебе будет другое задание: переучивать молодых летчиков с И-16 на «миги». Надо готовить их воевать на новой технике.
Я не соглашался, возражал. Хотелось сражаться с врагом. Но Виктор Петрович стоял на своем:
— Не упрямься! Ты же знаешь, что обучать должен опытный летчик. Пока глаз не заживет, я не разрешу тебе летать на боевые задания.
Командир, как всегда, был прав. Включаться в боевую работу мне было еще рановато. Простился с друзьями, забрал молодых летчиков и поехал к месту сбора — в Зерноград. Второй раз за войну мне поручают подготовку молодежи.
Ехал, а думы одолевали. Понимал, что взял на себя непростое дело. Времени отводится немного, а задача сложная. Зрела главная мысль: передать молодежи все, чему научила война, уделить основное внимание формированию тех морально-политических и боевых качеств, которые делают пилота бойцом. Мы, конечно, освоим технику, научим летчиков пилотировать «миг». Надо еще помочь им приобрести уверенность в себе, научить критически анализировать результаты, воспитать постоянное стремление к совершенствованию, постоянное неудовлетворение тем, что уже сделано. Да и может ли нас сейчас удовлетворить даже крупная победа в воздухе. Враг еще топчет нашу землю. И пока он держит в руках оружие, его надо истреблять…
— Обратись лучше в штаб армии. Там планируют прорыв. Наша задача пока — прикрывать огнем отход частей.
В штабе армии спешно грузили на машины железные ящики и сейфы. Пылал костер, сжигали бумаги. Один из офицеров, остановившись на секунду, бросил несколько слов: «Сбор всех на северной окраине села». Вскоре сосредоточение было закончено и сигнальная ракета дала команду к выходу.
Машины штаба в движении выстраивались в длинную колонну. За ними пристроились и мы. Позади нас — самоходные орудия. Параллельно строилась колонна из повозок. Двинулись на восток, к лесным посадкам. Вдруг впереди путь преградили взрывы мин, трассы пулеметного огня. Развернули колонну правее. Но и оттуда, из посадок, нас встретил интенсивный обстрел из минометов и пулеметов.
Вернулись в северную часть Черниговки. Часть машин спустились в лог, что был рядом с селом. Плохо подготовленный прорыв не состоялся. И обстановка неясная. А противник продолжал периодически обстреливать из минометов скопление частей. Для подавления минометных батарей врага у нашей артиллерии не было снарядов. Стоим, ожидая новых распоряжений. Моя команда укрылась от осколков мин за стеной хаты, расположенной рядом. Шофер предложил и мне из кабины автомашины уйти за стену. Но я остался на месте. Хоть и не фаталист, но что судьбой предопределено, то и случится.
Через несколько минут увидел впереди легковые машины штаба. Решил узнать обстановку. А обстрел усилился. Минометы непрерывно бьют по селу. Идти опасно, но мной овладело какое-то безразличие к этой обстановке. Неожиданно прямо-таки натыкаюсь на генерал-лейтенанта. Высокий, статный, он возбужденно прохаживается один вдоль посадки. Догадываюсь, что это командующий 18-й армией. Приветствую его. Генерал вопросительно смотрит на меня красными, воспаленными от пыли и недосыпания глазами.
— Летчик? Как сюда попал?
— Вел разведку под Ореховом. Был сбит. Как мне поступить с самолетом?
— По ту сторону посадки начальник воздуха, генерал Горюнов. Спроси у него, — сказал командующий.
Направился туда. Увидел среди разбросанных ящиков группу военных с авиационными петлицами на гимнастерках. Они жгли на костре штабные документы.
Обрадовался этой встрече с авиаторами. Надеялся получить здесь разумный совет старших авиационных начальников о дальнейшей судьбе, о самолете. Сегодня, участвуя в попытках прорыва, я и сам понял, что «миг» надо уничтожить. С ним едва ли сумею прорваться через вражеский заслон. Он сковывает движение, мешает окружающему нас транспорту. Однако для уверенности хотелось услышать совет опытных людей.
Увидев полного, небольшого роста генерал-майора, я представился и обратился к нему:
— Товарищ генерал, меня к вам направил командующий армией.
— Докладывай! Что тебя беспокоит? — спросил он, глядя на меня усталыми глазами.
Я рассказал ему о разведке, о моих мытарствах с подбитым самолетом и спросил его совета о дальнейшей судьбе «мига».
— Знаешь, что я посоветую тебе, старший лейтенант, сожги самолет. И если удастся отсюда выбраться, то благодари судьбу.
— Понятно! Только жалко самолет. Его можно отремонтировать и снова воевать.
— Отбрось асе колебания. Прорываться будем ночью и он будет мешать движению. Отобьешься от колонны и из окружения не выйдешь.
Что делать? Подогнал к скирде соломы своего израненного «мига». Запалил. Грустно и больно было смотреть на горящий самолет. На нем воевал три месяца. Он не раз выручал меня в районе Могилев-Подольска и здесь, в Орехове.
Сразу же решил проехать со своей командой на южную окраину Черниговки. Здесь не было наших подразделений. Надо было раздобыть что-нибудь поесть и запастись питанием на дорогу. Сижу за рулем полуторки, в кузове солдаты. Едем вдоль окраины села. Вдруг из-за крайнего дома раздалась длинная очередь. Трассы пуль прошли рядом с кабиной. Спасла стремительная реакция. Резко рванул машину во двор дома. А из двери, навстречу нам, женщина. Как запричитает:
— Зачем вы сюда заехали?! Уезжайте скорее! За хатой немцы! Уезжайте, а то они спалят и нашу хату!
Делаю крутой разворот, и под автоматные очереди мчимся на северную окраину села. Лишь там перевели дыхание. Решили голодать, но больше не рисковать.
Под вечер в село въехало с десяток санитарных автомашин. Все мы невольно обратили внимание на них. Резко выделялись красные кресты на бортах. Вышли врачи и медицинские сестры. Среди них я узнал доктора и сестер, которые перевязывали меня в передовом эвакогоспитале в Пологах. Подошел, поздоровался.
— Не успели выехать раньше? А как раненые?
— Еле уехали. Спаслась только часть медицинского персонала и раненых, — не поднимая глаз, сообщил мне врач. И, как бы оправдываясь, закончил: — А что мы могли сделать? Ранее ушедшие машины не возвратились.
— Если можно, сделайте перевязку. Ноет бровь, — попросил я.
Сестры достали из сумок пакеты, спирт, отодрали присохший бинт. Врач осмотрел рану.
— Все в порядке. Глаз цел, а рана заживает. Слова «машины не возвратились» взволновали меня. Сумел ли Комлев с группой раненых проскочить в тыл? А если напоролись на немецких танкистов? Не дай бог оказаться там. Иду к своей группе. В кузовах набилось полно солдат. Они боятся оставить машины перед прорывом, ждут ночи. Я думаю о том, что в моем состоянии вести полуторку ночью, без дорог, будет трудно.
— Кто-нибудь из вас умеет водить машину? — обращаюсь к солдатам.
— Я шофер второго класса, — говорит один из них.
— Хорошо. Осмотри автомобиль, подготовь его к тяжелой дороге.
Стемнело. На поле, восточнее села, стали сосредоточиваться подразделения, машины и артиллерия. Я решил выдвинуться вперед, к рубежу прорыва. Выезжаем к передовым цепям. Они готовы к наступлению. За нами пристроилась колонна медиков, десятки других машин.
Обнаруживаю, что нет трехтонки с сержантом. Оглядываю колонну — не видно. Отстал или же решил своим ходом выходить из окружения? У нас с ним, еще до выхода к месту прорыва, состоялся резкий разговор. Когда среди солдат прошел слух, что положение почти безвыходное и надеяться не на что, сержант сказал мне:
— Плохо наше дело. Надо выходить по-своему.
— Как это «по-своему»? — не понял я.
— Переоденемся в гражданский костюм. Я уже выходил под Киевом.
— Ты что говоришь? — возмутился я. — За такие разговоры!..
Сейчас ни его, ни машины рядом не было. Неужели струсил и скрылся?
А офицеры уже строили колонну, готовили стрелковые подразделения к атаке лесополосы, где затаились заслоны врага. Полковник, руководящий прорывом, дал команду к атаке, и передние ряды солдат молча побежали вперед. Тут повисли в воздухе осветительные ракеты противника и из лесополосы потянулись к бегущим солдатам трассы светящихся пуль. Цепи залегли. Наша колонна остановилась.
Несколько офицеров прямо в цепи поднимали солдат. Слышу возгласы: «Почему залегли? Так всех перебьют! Вперед в атаку!» Сперва отдельные группы, а потом и все подразделения поднялись и ринулись на врага. Ослепляющий свет ракет, трассы пуль и разрывы мин снова прижали воинов к земле. Лишь некоторые солдаты продолжали по-пластунски двигаться к посадке. Движение застопорилось. Да это и понятно. Основная масса солдат в цепи — из тыловых частей. Они в настоящих переделках не были, не обстреляны. Ложатся под трассами пуль. Так нам не прорваться.
Спрыгнул с подножки, вышел вперед и ждал, когда поднимется цепь в атаку, чтобы идти в ее рядах. Меня, освещенного ракетами, увидел полковник, крикнул:
— Летчик? Давай вперед! За бронемашиной! Я дал рукой команду шоферу нашей полуторки и группе солдат.
— Вперед! За мной!
Прижимаясь к бронемашине, ринулись на лесополосу, навстречу светящимся трассам пулеметов. Чувство боязни вражеского огня исчезло, всех охватило стремление добежать до врага в лесополосе и уничтожить его! Только бы добежать!
Наверное, так и бывает во время штыковой атаки. Надо бежать вперед, только вперед, не обращая внимания на свист пуль, на падающих рядом товарищей. Побеждают те, кто не дрогнул, не повернул обратно. Такое чувство охватило и меня и всю группу, всю цепь.
Немецкий заслон в лесополосе был уничтожен, дорога свободна. Наша небольшая колонна машин с бегущими рядом бойцами устремилась дальше. Бронемашина, стреляя, пошла вдоль посадки, подавляя пулеметы на фланге. Я вернулся к машине, огляделся.
Впереди нас, немного правее, в слабом свете полумесяца вырисовывалась, возвышенность. Ее пересекала лесная полоса, а сверху была видна тригонометрическая вышка. Не доезжая высоты, решаю сделать остановку и подождать основную колонну. Едва слышу скрежет гусениц самоходных орудий. По-видимому, отстали от нас более чем на километр. Мне не хотелось отрываться от колонны небольшой группой. Это опасно.
Понимаю, что сейчас надо самому проявлять инициативу и принимать решение. Полковника, руководившего прорывом, рядом нет. Решаю, что будем двигаться через высоту. Возможно, там пролегают полевые дороги. Однако на возвышенностях выгодно располагать огневые точки. Противник может воспользоваться высотой. Посылаю на разведку четырех солдат с автоматами.
А главная колонна все ближе. Слышна работа моторов в нескольких сотнях метров. Наконец появляется и четверка солдат. Докладывают, что на высоте противника нет. — Поехали! — даю команду шоферу. — Держи направление на вышку!
Машина чуть стронулась с места, как мотор зачихал и заглох. Идущая за мной группа, обходя нас, двинулась вперед. Всех попутчиков с нашей полуторки как ветром сдуло. Они догоняли уходящие от нас машины и забирались в них, уже полностью забитые солдатами.
Мы остались вдвоем в темноте, среди поля.
— Давай насос и открывай капот! — крикнул я шоферу. — Нельзя медлить.
Минуты потребовались, чтобы продуть бензотрубку, карбюратор и запустить мотор. Только тронулись, как из посадки на высоте внезапно по колонне ударили пулеметные очереди. Сразу же вспыхнули передние машины. Стало светло как днем.
Стоп! — приказал шоферу, а сам думаю, что делать.
Смотрю на горящие машины у тригонометрической вышки. Вижу, часть группы возвращается назад. Неужели солдаты, посланные на высоту, не осмотрели ее? В сознании не укладывалось преступное отношение к отданному распоряжению, возмущал их ложный доклад о том, что «немцев там нет». А может быть, небольшая группа противника только что заняла позицию? Я сам добросовестно и честно выполнял долг, верил, что и другие относятся к делу так же.
Подошедшие автомашины сбились около нашей полуторки. Противник перенес огонь по скоплению техники. Надо что-то предпринимать, иначе сожгут машины и перебьют людей…
Еще раз осмотрел местность. Вижу левее на поле темный провал. Ясно, туда не доходит отсвет от горящих машин. Догадываюсь, что это лощина и нам следует по ней двигаться дальше.
— Давай влево! В низину! — даю команду шоферу.
Съезжаем в темноту. За нами идет вся группа. Пулеметные трассы теперь проходят выше. Они не страшны.
Решаю, что надо подождать основную колонну и указать ей, как обойти засаду. Вышел чуть назад, прислушался. Машины еще далеко. Невольно подумал о превратностях судьбы. Я проникся уважением к нашей полуторке, подобранной нами на дороге у Верхнетокмака. Она уже не раз спасала от гибели. Да, на высоту пошли машины эвакогоспиталя. Это по ним ударили первые очереди, они теперь горят на возвышенности. Наверное, сестры и врачи погибли…
В голове подошедшей колонны увидел знакомого мне полковника. Он стоит на подножке, всматривается в дорогу.
— Вправо на высоте засада. Колонну лучше направить по логу, в обход, — кричу ему.
— Хорошо! Давай вперед! — дает он команду водителю.
Опытному офицеру, видимо, и без моих советов было ясно, что через возвышенность двигаться нельзя — там горели машины. По низине без потерь прошли все части. Без остановок мы двигались на восток, обходя населенные пункты, занятые врагом.
Вскоре подошли к Берде. В полной темноте переправились вброд через реку. Лишь одно орудие, попав колесом в яму, свалилось на бок. Двигались весь день, почти без остановок.
Под вечер столкнулись с колонной вражеских мотоциклистов. В разгар схватки к ним на помощь подошло несколько танков. Но наши дрались мужественно и отразили нападение. Вскоре мы выдвинулись к лесу, где был наш аэродром. Отсюда я вылетал в последний раз на разведку в Орехов. Решил заехать туда, вдруг встречу кого-нибудь из своих. Мы выехали на летное поле. Там было пусто. Полк и БАО убыли отсюда. Куда? Где их искать?
Может быть, об этом знают жители ближайшего поселка, где ночевали летчики? Но вначале следовало запастись горючим. Мы уже днем ехали на последних литрах, На бензоскладе среди леса валялись пустые бочки. Но к нашей радости, одна большая цистерна, закопанная в землю, была с авиационным бензином. Нашли на складе альвеер, залили бак автомашины и прихватили две бочки в запас.
Подъехали к машинам штаба. Нашел старшего, доложил о цистерне с горючим.
— Очень кстати. Поезжай вперед и показывай дорогу, — сказал он и дал команду шоферам двигаться за мной. Через три часа цистерна была пустой.
В лесу мы были не одни. Здесь сосредоточилось несколько отступающих полков. В Мариуполе уже хозяйничали гитлеровцы, и командиры частей решили прорываться ночью на северо-восток, обходя город. С наступлением темноты части начали вытягиваться из леса и брать направление на город Сталине.
Ночной прорыв, движение по проселочным дорогам, в обход населенных пунктов, занятых немцами, соблюдение строгой светомаскировки — все это был очень тяжелый труд. Ехать пришлось с выключенными фарами, ориентируясь по белому листу бумаги, наклеенному на задний борт кузова впереди идущей машины.
В первой половине дня колонны вышли к Старо-Бещеву. Здесь прочно оборонялись наши войска. Сдав своих попутчиков по машине в распоряжение воинской части и немного отдохнув, к вечеру нашел штаб нашей армии. Командующий дал мне указание утром следующего дня выехать в Таганрог, где базируется наш полк, а также отбуксировать туда на прицепе и его поврежденную автомашину.
Рано утром тронулись в путь. Я ехал на своей полуторке, полностью загруженной деревянными кольями от палаток и с прицепленной на тросе легковой автомашиной. Меня удивил этот груз. Теряем города и села, заводы и колхозы, а спасаем никому не нужные колья, годные лишь на дрова. Сетуя, я и не предполагал, что перегрузка видавшей виды полуторки обернется для меня спасением.
Хотя и двигались мы без остановок, но явно не успевали в светлое время попасть в Таганрог. Груженая машина едва ползла. А с наступлением темноты решили встать: над дорогой начали действовать ночные бомбардировщики противника. Они сбрасывали бомбы на машины, едущие с включенными фарами. Подъехали к селу Покровское. Расположились на его окраине, в доме железнодорожника. Только заснули, как громкий стук в дверь поднял всех. Схватили оружие, открыли дверь. Вошли офицеры в форме НКВД.
— Чьи машины у дома? — глядят на нас строго.
— Мои! Едем в Таганрог. Здесь заночевали. В темноте не решились ехать,
— ответил я.
— В Таганрог? Там немцы! Вам повезло, что не поехали дальше. Южная половина села уже захвачена противником.
Надо срочно уезжать. Соображаю, куда взять направление.
— А на Ростов дорога не перехвачена?
— Нет! Уезжайте отсюда немедленно. Мы взрываем элеватор и тоже уходим.
Добрались в Ростов без особых происшествий. Вскоре я нашел свой полк в Батайске. Предстал перед командиром полка.
— С возвращением! Не совсем тебя прибили немцы? — улыбаясь, спросил майор Иванов. Было видно, что он рад моему возвращению.
— Пытались, но не вышло.
— А глаз как, цел?
— Разбита бровь, а глаз не поврежден.
— Хорошо! Значит, летать и воевать будешь. Мы знали, что ты вернешься. Ждали. Отдохни здесь, в Батайске. После такой «одиссеи» надо подлечиться. А потом приезжай к нам, в Султан-Салы. Туда перебазируется полк.
Много тяжелого пережил всего за одну неделю, но встреча с летчиками и техниками полка развеяла мрачные мысли. На стоянке самолетов встретил Андрей Труд. Улыбаясь, поприветствовал:
— Товарищ старший лейтенант, где это вы «махнули» «мига» на эту потрепанную полуторку?
Гляжу в его улыбчивое лицо, на душе еще больше потеплело. Все такой же. Шутка и добрая «подначка» — в первую очередь.
— Эх, дружище Андрей, эта полуторка раза три меня спасала. За мной ее сам командующий закрепил. Можно сказать, персональная машина.
Летчики и техники тут же окружили нас, попросили рассказать о мытарствах. Пришлось снова мысленно пройти дни и ночи этой тяжелой недели, рассказать о пережитом. Вспоминаю, а сам думаю о ведомом. Знают о нем что-либо? Не выдержал, спросил. Но в полку ничего не было известно о Степане Комлеве.
В санчасти мной занялись всерьез. Очистили рану, удалили кусочки стекла. Но настроение было скверное. Я плохо чувствовал себя в отрыве от боевой работы, от друзей. Тянуло к ним. Видел, как стойко, честно и смело выполняют свой долг однополчане в сложной боевой обстановке. Прямо физически чувствовал потребность быстрее включиться в боевую работу. На третий день не выдержал. На своей «персональной» полуторке выехал в Султан-Салы. Настроение у летчиков было невеселое. Не вернулись с боевого задания командир эскадрильи Константин Ивачев и его ведомый сержант Иван Деньгуб. А на другой день погиб Кузьма Селиверстов, который вылетел на И-16 на поиск этой пары.
Лишь много позже мы узнали, что Селиверстов один вел бой с четверкой Ме-109. В этом неравном бою на устаревшем самолете Кузьма был сбит. Его похоронили рядом с аэродромом, с которого он вылетел в свой последний боевой полет… Пройдут дни, и я приеду к его могиле. Буду стоять и думать об этом патриоте нашей Отчизны и о многих других летчиках, погибших в боях с врагом. Сколько могил имеют скромные обелиски, а сколько еще безызвестных героев…
В тот день, пережив скорбные минуты, я пришел на КП. Попросил, чтобы включили в боевую работу. Виктор Петрович посмотрел на меня и твердо сказал:
— Нет, Покрышкин. Тебе будет другое задание: переучивать молодых летчиков с И-16 на «миги». Надо готовить их воевать на новой технике.
Я не соглашался, возражал. Хотелось сражаться с врагом. Но Виктор Петрович стоял на своем:
— Не упрямься! Ты же знаешь, что обучать должен опытный летчик. Пока глаз не заживет, я не разрешу тебе летать на боевые задания.
Командир, как всегда, был прав. Включаться в боевую работу мне было еще рановато. Простился с друзьями, забрал молодых летчиков и поехал к месту сбора — в Зерноград. Второй раз за войну мне поручают подготовку молодежи.
Ехал, а думы одолевали. Понимал, что взял на себя непростое дело. Времени отводится немного, а задача сложная. Зрела главная мысль: передать молодежи все, чему научила война, уделить основное внимание формированию тех морально-политических и боевых качеств, которые делают пилота бойцом. Мы, конечно, освоим технику, научим летчиков пилотировать «миг». Надо еще помочь им приобрести уверенность в себе, научить критически анализировать результаты, воспитать постоянное стремление к совершенствованию, постоянное неудовлетворение тем, что уже сделано. Да и может ли нас сейчас удовлетворить даже крупная победа в воздухе. Враг еще топчет нашу землю. И пока он держит в руках оружие, его надо истреблять…
ГДЕ ЖЕ ТАНКИ КЛЕЙСТА?
Зерноград нашу группу встретил тепло и ласково. Погода стояла солнечная, светлая. Последние дни бабьего лета. Тянули в воздухе свои нити паучки. Осень разукрасила деревья и кустарники. Все это расслабляло, тянуло к отдыху. Хотелось снять физическую и психологическую нагрузку последних тяжелых месяцев. Но на любование красотами южной природы времени не было. Немедленно приступили к учебе.
Пока у меня был перевязан глаз, занимались теоретической подготовкой. Много внимания уделяли глубокому изучению МИГ-3, особенностям его пилотирования в бою с воздушным и наземным противником. По схемам и на простейшем ручном тренажере я учил летчиков определять по прицелу дистанцию до вражеских самолетов и до открытия убойного огня. Изучали самолеты противника Ме-109, Ю-88, Ю-87, их устройство, вооружение, наиболее уязвимые места, подходы для атаки.
Большинство занятий взял на себя, делился опытом полетов на МИГ-3. Особое внимание уделял тактике истребителей, выработанной в ходе четырех месяцев боевых действий на фронте. Говоря о боевых порядках, подчеркивал преимущество пары перед тройкой. На схемах и моделях самолетов доказывал летчикам, что широко разомкнутый боевой порядок группы по фронту и высоте лучше обеспечивает поиск противника, меньше отвлекает внимания на осмотрительность. Он не сковывает маневренность самолетов в группе. Конечно, пришлось объяснять, почему в своих рекомендациях я отхожу от некоторых довоенных инструкций.
Молодежь меня понимала. Летчики жадно тянулись к опыту фронтовиков, знали, что вскоре сами окунутся в боевую жизнь, и надо быть к ней готовым. Порой приходилось отходить от темы, когда выяснялась «слабинка» в каком-либо вопросе. В ходе занятия, например, чувствую, путают летчики термины «осмотрительность» и «поиск». Вижу, не случайно. Пришлось разъяснить молодым пилотам, что поиск — это наблюдение летчиков за окружающим пространством с целью обнаружения воздушного противника. А осмотрительность сводится к наблюдению за препятствиями и своими самолетами на земле и в полете для предотвращения столкновения.
Много внимания уделяли изучению летчиками принципов ведения боя на вертикальных маневрах и выполнению «соколиного удара» по целям. Уже в первые месяцы войны этот маневр в ходе атаки давал наибольший эффект, позволял малыми силами успешно действовать в бою. Сводился он к тому, что летчик, имея преимущество в высоте, атаковал цель сверху, на большой скорости. «Соколиный удар» требовал повышенного мастерства, умения точно поразить врага в короткие мгновения. Скорость спрессовывала секунды, она властно диктовала свои условия.
В беседах неизменно подчеркивал эти особенности скоростного боя, старался, чтобы молодежь была готова к ним. Решая вводные, ставя задачи перед летчиками, отводил на это столько времени, сколько отпускала реальная обстановка в воздухе. Истребитель должен приучить себя почти мгновенно вырабатывать правильное решение.
Каждый день планировалась политическая подготовка. Занятия часто приходилось проводить и мне. Общеизвестно, что командир должен обладать навыками и умением вести политическую работу. Летчики на политзанятиях, проводимых командиром, имеющим личный боевой опыт, более внимательно слушают объяснения, проникаются ненавистью к врагу, четче осознают свои задачи по защите Родины.
В политическом воспитании большую роль играли печать и радио. Летчики по вечерам читали газеты, слушали по радио сообщения из Москвы. Мы были лучше информированы о событиях на всем советско-германском фронте, чем в условиях боевой деятельности. К сожалению, сообщения с фронта не радовали. С беспокойством следили за событиями на подступах к Москве. У летного и технического состава росло стремление качественнее и быстрее закончить переучивание, включиться в боевую деятельность.
Вскоре разбитая бровь поджила и я начал вывозить летчиков на УТИ-4. Затем перешли на «миг», осваивая вначале полеты по кругу, а потом и в зону. Программу пилотирования на «мигах» завершили полетами на групповую слетанность в паре и в звене. Перешли на ведение учебных воздушных боев. Обучение шло без летных происшествий, хотя не обошлось без казусов.
Во время учебного воздушного боя Никитина с Трудом западнее Зернограда из облачности вывалился Ю-88. А молодые пилоты, гоняясь Друг за другом, не заметили рядом настоящего противника. Навести их у нас не было возможности. Как не хватало радиостанции на наших самолетах… Я вскочил в стоявший на старте «миг» и взлетел. Но с «юнкерса» увидели крутившихся недалеко «мигов». Фашистский летчик сбросил бомбы в поле и «юнкере» скрылся в облаках. Не найдя противника, я сел, разозленный на своих учеников. Вскоре Никитин и Труд приземлились и подошли ко мне.
— Товарищ командир, задание на воздушный бой выполнили!
— Чему я вас только учил? «Юнкерса» видели? — спрашиваю сурово.
— Никакого «юнкерса» не заметили. А то бы мы его свалили, —с улыбкой отвечает Андрей Труд.
— Эх вы, истребители! Поиск противника надо вести, начиная с посадки в самолет до заруливания на стоянку. В любом полете. А вы в воздухе вели себя, как ротозеи. Хорошо, что вас не сбили.
Не один день пришлось им краснеть под насмешками товарищей.
Напряженно занимаясь освоением «мигов», мы стремились закончить переучивание к дню Великой Октябрьской революции. С огромным вниманием, радостью и гордостью слушали сообщение о торжественном заседании и параде на Красной площади. Выступивший с речью Иосиф Виссарионович Сталин говорил о великой освободительной миссии Красной Армии. Он напутствовал советских воинов, партизан и партизанок словами: «На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам!»
Пока у меня был перевязан глаз, занимались теоретической подготовкой. Много внимания уделяли глубокому изучению МИГ-3, особенностям его пилотирования в бою с воздушным и наземным противником. По схемам и на простейшем ручном тренажере я учил летчиков определять по прицелу дистанцию до вражеских самолетов и до открытия убойного огня. Изучали самолеты противника Ме-109, Ю-88, Ю-87, их устройство, вооружение, наиболее уязвимые места, подходы для атаки.
Большинство занятий взял на себя, делился опытом полетов на МИГ-3. Особое внимание уделял тактике истребителей, выработанной в ходе четырех месяцев боевых действий на фронте. Говоря о боевых порядках, подчеркивал преимущество пары перед тройкой. На схемах и моделях самолетов доказывал летчикам, что широко разомкнутый боевой порядок группы по фронту и высоте лучше обеспечивает поиск противника, меньше отвлекает внимания на осмотрительность. Он не сковывает маневренность самолетов в группе. Конечно, пришлось объяснять, почему в своих рекомендациях я отхожу от некоторых довоенных инструкций.
Молодежь меня понимала. Летчики жадно тянулись к опыту фронтовиков, знали, что вскоре сами окунутся в боевую жизнь, и надо быть к ней готовым. Порой приходилось отходить от темы, когда выяснялась «слабинка» в каком-либо вопросе. В ходе занятия, например, чувствую, путают летчики термины «осмотрительность» и «поиск». Вижу, не случайно. Пришлось разъяснить молодым пилотам, что поиск — это наблюдение летчиков за окружающим пространством с целью обнаружения воздушного противника. А осмотрительность сводится к наблюдению за препятствиями и своими самолетами на земле и в полете для предотвращения столкновения.
Много внимания уделяли изучению летчиками принципов ведения боя на вертикальных маневрах и выполнению «соколиного удара» по целям. Уже в первые месяцы войны этот маневр в ходе атаки давал наибольший эффект, позволял малыми силами успешно действовать в бою. Сводился он к тому, что летчик, имея преимущество в высоте, атаковал цель сверху, на большой скорости. «Соколиный удар» требовал повышенного мастерства, умения точно поразить врага в короткие мгновения. Скорость спрессовывала секунды, она властно диктовала свои условия.
В беседах неизменно подчеркивал эти особенности скоростного боя, старался, чтобы молодежь была готова к ним. Решая вводные, ставя задачи перед летчиками, отводил на это столько времени, сколько отпускала реальная обстановка в воздухе. Истребитель должен приучить себя почти мгновенно вырабатывать правильное решение.
Каждый день планировалась политическая подготовка. Занятия часто приходилось проводить и мне. Общеизвестно, что командир должен обладать навыками и умением вести политическую работу. Летчики на политзанятиях, проводимых командиром, имеющим личный боевой опыт, более внимательно слушают объяснения, проникаются ненавистью к врагу, четче осознают свои задачи по защите Родины.
В политическом воспитании большую роль играли печать и радио. Летчики по вечерам читали газеты, слушали по радио сообщения из Москвы. Мы были лучше информированы о событиях на всем советско-германском фронте, чем в условиях боевой деятельности. К сожалению, сообщения с фронта не радовали. С беспокойством следили за событиями на подступах к Москве. У летного и технического состава росло стремление качественнее и быстрее закончить переучивание, включиться в боевую деятельность.
Вскоре разбитая бровь поджила и я начал вывозить летчиков на УТИ-4. Затем перешли на «миг», осваивая вначале полеты по кругу, а потом и в зону. Программу пилотирования на «мигах» завершили полетами на групповую слетанность в паре и в звене. Перешли на ведение учебных воздушных боев. Обучение шло без летных происшествий, хотя не обошлось без казусов.
Во время учебного воздушного боя Никитина с Трудом западнее Зернограда из облачности вывалился Ю-88. А молодые пилоты, гоняясь Друг за другом, не заметили рядом настоящего противника. Навести их у нас не было возможности. Как не хватало радиостанции на наших самолетах… Я вскочил в стоявший на старте «миг» и взлетел. Но с «юнкерса» увидели крутившихся недалеко «мигов». Фашистский летчик сбросил бомбы в поле и «юнкере» скрылся в облаках. Не найдя противника, я сел, разозленный на своих учеников. Вскоре Никитин и Труд приземлились и подошли ко мне.
— Товарищ командир, задание на воздушный бой выполнили!
— Чему я вас только учил? «Юнкерса» видели? — спрашиваю сурово.
— Никакого «юнкерса» не заметили. А то бы мы его свалили, —с улыбкой отвечает Андрей Труд.
— Эх вы, истребители! Поиск противника надо вести, начиная с посадки в самолет до заруливания на стоянку. В любом полете. А вы в воздухе вели себя, как ротозеи. Хорошо, что вас не сбили.
Не один день пришлось им краснеть под насмешками товарищей.
Напряженно занимаясь освоением «мигов», мы стремились закончить переучивание к дню Великой Октябрьской революции. С огромным вниманием, радостью и гордостью слушали сообщение о торжественном заседании и параде на Красной площади. Выступивший с речью Иосиф Виссарионович Сталин говорил о великой освободительной миссии Красной Армии. Он напутствовал советских воинов, партизан и партизанок словами: «На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам!»