Страница:
— Что с Карповичем?
— Ничего страшного. Мотор сильно барахлил. Он сел вынужденно. Сам невредим, самолет цел.
— Это хорошо! Я волновался за него. Командир полка внимательно выслушал мой доклад о результатах вылета. Потом спросил:
— Как у тебя работал мотор в полете?
— На маршруте изредка давал перебои. Всю дорогу дрожал, но все-таки работал.
— Почему же не вернулся?
— Товарищ командир! Не хотелось подвести под неприятность полк. Был бы срыв задания.
— Ух! Твердолобый сибиряк. Сломаешь когда-нибудь шею из-за своего характера.
— Лучше уж разбиться, чем терпеть позор,
— Ладно, иди! Сегодня отдыхай, — отпустил меня Иванов. По его настроению я понял: хотя он и пожурил, но был доволен, что боевое задание выполнено.
Однажды повседневная боевая работа прервалась: полку передавали самолеты Як-1 из соседней части. Мы получили десяток «яков», а бывшие их хозяева убыли на авиазавод за новыми.
Боевая матчасть, а у нас не хватало самолетов, вызвала радость у летчиков. Но одновременно и небольшое огорчение: получили-то мы уже потрепанные в боевых действиях «яки». Нам, конечно, тоже хотелось летать на новых самолетах. Но делать нечего: какие ни есть — а боевые машины.
Вторая эскадрилья срочно приступила к переучиванию летного состава. Надо отметить, пилоты быстро освоили Як-1. Самолет, по сравнению с «мигом», был прост в управлении во всех видах полета, легок в пилотировании и имел на вооружении пушку и два «шкаса». Вооружение было не очень мощное, но все-таки сильнее, чем на «миге».
Через несколько дней на наш аэродром пришла из глубокого тыла группа летчиков на новых Як-1. Возвращаясь на фронт, они сели для заправки горючим. А прежде чем сесть, решили удивить нас: стали выполнять на «яке» пилотажные фигуры. Их можно было понять, летчики радовались новым самолетам. Все в полку, задрав головы, смотрели на представление. В один из моментов над нами пронеслась пара «яков» и перешла в крутую «горку». Ведущий пары на «горке» пытался сделать восходящую «бочку». Но выполнил эту фигуру неумело. Вместо «бочки» у него получилась «кадушка». Так опытные пилотажники называют неумелое выполнение этой фигуры, когда переданы элероны, опускается нос самолета и теряется высота. В данном случае ведущий из-за «кадушки» ушел под своего ведомого, оказался сзади него.
Я видел это, подумал: «А ведь так можно уходить из-под огня противника, когда он у тебя в хвосте». Мы с лейтенантом Искриным продумали и проиграли на моделях этот маневр. А чуть позже, с разрешения комэска над аэродромом стали его отрабатывать. Искрин заходил в хвост моего самолета и брал в прицел. На дистанции возможного открытия огня я полностью давал на вращение самолета элероны, делал «бочку» со снижением и уходил вниз. За счет прибранного газа мотора оказывался ниже Искрина метров на пятьдесят — сто и в хвосте его самолета. Даю газ, делаю «горку» и ловлю напарника в прицел.
Этот маневр мы с Николаем Искриным тренировали после каждого боевого вылета. Отработали до автоматизма и были готовы уверенно его применять в настоящем бою с «мессершмиттами». Отрепетировав на прямой, стали применять его на виражах. В последующие годы войны этот прием три раза спас меня от вражеских истребителей.
В морозные дни января в полк прибыло пополнение — группа молодых летчиков в звании младших лейтенантов. Наконец-то был отменен предвоенный приказ о присвоении летчикам после окончания авиашколы звания сержанта. Однако молодые пилоты освоили в школе лишь полеты на И-16. Боевое применение не отрабатывали. Было ясно, что с такой подготовкой выпускать на боевые задания неразумно. Требовались тренировочные полеты в боевых порядках групп. Надо было научить их штурмовым действиям, ведению воздушного боя. Это хорошо понимало командование полка. Решено было создать специальную эскадрилью из молодых летчиков. Кому-то надо было помочь в их боевом становлении.
В один из дней Иванов вызвал на КП Павла Павловича Крюкова и меня. Он поздравил нас с присвоением звания капитанов, а потом завел разговор о методике подготовки молодежи. Командир решил с нами посоветоваться. Это сразу же насторожило. Такой подход грозил тем, что можно оказаться во главе эскадрильи молодых летчиков. Закончив обсуждение подготовленной штабом программы ввода молодежи в строй, командир полка сказал:
— Ну что же. Вы мне очень помогли вашими советами. Вот и займитесь обучением молодежи. Командиром тренировочной эскадрильи я думаю назначить вас, товарищ Крюков, а заместителем у вас будет Покрышкин.
— Товарищ командир! Вы скоро из меня, летчика-истребителя, сделаете постоянного инструктора! — взмолился я.
— Александр Иванович! Ты уже имеешь опыт подготовки молодых летчиков. Надо и этих ребят научить воевать.
Я испытывал большое уважение к Виктору Петровичу и не хотел его огорчать. Не стал больше упрашивать и дал согласие. Прельщало и то, что командиром специальной эскадрильи назначили Крюкова. Все летчики полка уважали его за спокойный характер, рассудительность. Пал Палыч смело воевал на Халхин-Голе. За проявленное мужество в боях с японцами был награжден орденом Красного Знамени. Он служил примером и в боях с гитлеровцами.
Закончив формирование, наша эскадрилья на десяти И-16 перелетела на аэродром, ближе к линии фронта. Не теряя попусту времени, начали усиленно заниматься изучением тактики действий при штурмовке наземных целей и ведении боя с самолетами противника. Закончив практическую отработку техники пилотирования и стрельб по наземным целям полетов в боевом порядке группы, приступили к боевым вылетам.
Среди молодежи мне очень понравились своей хваткой Степан Вербицкий, Николай Науменко, Владимир Бережной и Саша Мочалов. По всему чувствовалось — будут настоящие истребители. Определили их ведущими пар. К сожалению, в первое время морозная и снежная погода мешала выполнению нашего плана. Пускать в боевой полет неопытных молодых летчиков при низкой облачности и плохой видимости было опасно. В такую погоду мы летали с Искриным парой или одиночно на «свободную охоту». Уничтожали паровозы на перегонах, автомашины на дорогах.
Как-то выдался очень морозный день. Взлетать надо было срочно — требовалось произвести разведку на дороге. Я не успел надеть лицевую маску. И за это здорово поплатился. Техник в спешке не смог хорошо очистить от снега часть фюзеляжа. В полете хлопья кружились по кабине, снег прилипал к лицу, таял. А мне было не до этого; следил за местностью, искал цели. Да и за воздухом нужно было зорко наблюдать. После посадки техник самолета, глянув на меня, тревожно произнес:
— Товарищ капитан! Вы же все лицо обморозили! Надо быстро что-то делать!
Он было схватил варежкой снег… Но обморожение было таким сильным, что «российский метод» не помог. К вечеру лицо и шея страшно распухли. Смазал их по совету врача жиром, но это не дало вначале положительных результатов. Несколько дней пришлось скучать в казарме и лечиться. Кабина на И-16 не имела колпака, обогрева и поэтому часто даже опытные летчики обмораживали себе лицо в морозные дни, летая без лицевой маски. А надевать ее не хотелось, она мешала летчику в воздушном бою, уменьшала обзор.
Отрыв нашей молодежной эскадрильи от полка, частая непогода сказывались отрицательно. Настроение у летного и технического состава было паршивое. Поэтому даже случайные посадки летчиков к нам при возвращении с боевого задания вносили заметное оживление.
Как-то прилетел на наш аэродром Вадим Фадеев. Мы как раз выходили из командного пункта, направляясь в столовую. Видим, с ходу садится И-16. Подрулил к нашей группе. Мы все смотрели как завороженные: вылезает из кабины двухметровый великан в меховом комбинезоне. Молодые летчики от удивления даже рты раскрыли. Не верилось, что такой огромный человечище поместился в небольшой кабине. Лицо летчика было все в струпьях от многократного обморожения, и только по бороде я узнал Вадима. Бросился к нему.
— Вот так встреча! Как тебя занесло к нам?
— Ходил на разведку, горючее кончилось. Вот и решил сесть к вам, дозаправиться. Где у вас телефон? Надо срочно передать данные в дивизию.
Я проводил его на КП. Он передал сведения в штаб. Я пригласил Вадима в столовую пообедать, а сам на несколько минут отлучился, чтобы дать указания инженеру по подготовке самолета Фадеева к вылету. Вхожу в столовую и вижу: Вадим трясет за плечи командира нашего батальона аэродромного обслуживания. Пришлось вмешаться:
— Вадим! Что случилось? Прекрати, душу вытрясешь из человека.
— Ты знаешь, Саша, не хочет давать мне сразу два обеда. Сам командующий армией написал в этом документе — давать мне двойную порцию, — шумел Вадим, тряся перед лицом комбата замусоленной бумагой.
— Успокойся, Вадим! Все будет нормально. Накормим от души.
— Да я не из-за этого. Еды хватает. Все, кто на меня глянет, тащат две порции. Ведь и так ясно — без бумаги!
Мы засмеялись. А Фадеев сбросил верхнюю часть комбинезона. На его широкой груди засверкал орден Красного Знамени, а на петлицах я увидел два кубика.
— Дорогой Вадим! Поздравляю тебя с присвоением звания лейтенанта. Наконец-то стали уважать боевых летчиков. А то такого прекрасного воздушного бойца и держали в сержантах! — сказал я, качая головой.
После сытного обеда Вадим тепло распрощался с нами, вырулил и с шиком взлетел. Я не удержался от похвалы, потом подробно рассказал молодым летчикам о героических делах этого незаурядного воздушного бойца. Он вызвал явную симпатию у нашей молодежи, стремление подражать ему.
Особую радость приносило нам посещение комиссара полка. В те дни снабжали нас газетами нерегулярно и комиссар не забывал навещать эскадрилью. Интересовался боевой работой и жизнью, проводил беседы о положении на фронтах и в стране, информировал о событиях в полку, помогал нам решать текущие вопросы. Его посещения как бы сближали нас с полком. Правда, комиссар был строг. Бывали и неприятные минуты. Однажды даже получили разнос за беспорядки на нашем аэродроме. Но всегда он говорил по делу.
В один из буранных дней на наши занятия неожиданно нагрянул комдив. Его сопровождал инспектор Сорокин. Мы как раз отрабатывали по схемам и на моделях самолетов построение боевых порядков пары и четверки истребителей. Командир дивизии придирчиво осмотрел схемы, послушал объяснения летчиков. Многое ему не понравилось.
— Разве так об этом указано в наставлениях и инструкциях? Сорокин! Возьмите альбом. Объясните, как надо воевать!
Летчик-инспектор открыл свой альбом, составленный еще в предвоенные годы. Методические рекомендации устарели и не отвечали современной тактике. Но всем пришлось выслушать инспектора, сделать записи. В заключение комдив приказал учить летчиков строго по наставлениям. Улетел к себе в штаб он явно рассерженный. Павел Павлович Крюков, проводив взглядом самолеты, вернулся в класс. Я зашел к нему, опустился на стул.
— Давай подумаем, что надо делать, — устало сказал комэск.
Ответ у меня уже был готов давно: учить летчиков тому, что нужно в бою: воевать не числом, а умением. Суворовское правило. Оно не стареет.
Я понимал сейчас Крюкова. Он в ответе за подразделение. Но я знал его характер: если уверен в деле, будет настаивать на своем.
— Доведем нашу программу до конца. Мы выработали ее на первом опыте войны. Может быть, что и не так, но лучшего пока нет, — твердо сказал он.
Настоящий командир, фронтовик, умеющий сделать правильные выводы. Позже я не раз думал об этих днях. Трудный был период. Бой требовал новых приемов, новой методики. А ее нет, официально действуют еще прежние положения, старые инструкции. Требовалась не только гибкость, но и большая смелость учить по-новому. Надо быть очень уверенным в правоте своих выводов, не соглашаться, отстаивать и утверждать свои мысли. И тот, кто познал в бою правоту новых приемов, кто уверен в себе, был способен это сделать. Именно в эти дни у меня уже выкристаллизовались мысли о необходимости смело брать на вооружение новые приемы, отбрасывать прочь старое!
Итак, мы продолжали учить молодежь тому, что показал опыт боевых действий. Он выработан летчиками в боях, а не в «конторе», людьми, которые смотрели противнику в глаза, а не теми, кто «видел бой издалека».
В условиях благоприятной погоды отрабатывали тактику поражения наземных целей практически, под вражеским огнем. Штурмовали железнодорожные станции и скопления войск и техники противника на дорогах. Летчики уверенно вели огонь по наземным целям. Но в первых полетах при встрече с «мессершмиттами» нервничали, жались к нам с Крюковым. В таких вылетах я боялся, что подопечные могут столкнуться в воздухе. Порой так близко подходили к самолету, что приходилось принимать меры. Но с каждым вылетом у молодежи росли уверенность и смелость. При появлении «мессеров» они стали активнее использовать «эрэсы». В таких случаях вражеские истребители теряли охоту приближаться и оставляли нас в покое. За все боевые вылеты в период переучивания эскадрилья не потеряла ни одного летчика и самолета.
Через пару месяцев, закончив программу, подразделение вернулось на аэродром близ шахты Свердловской, где базировался полк. Пока мы занимались подготовкой молодого пополнения, на нашем фронте произошли некоторые изменения. Была проведена зимняя наступательная операция, освобожден населенный пункт Барвенково-Лозовая. Изменилось и главное направление действий нашего полка с Таганрогского на Донбасс. Этот район с плотно расположенными городами был очень сильно насыщен зенитными средствами противника. С улучшением погоды противодействие вражеской авиации, в том числе и истребителей союзников Германии, становилось более активным. Чувствовалось, что противник сосредоточивает свои силы в Донбассе. Наше командование требовало усиления разведки этого района.
В полку я опять пересел с И-16 на свой МИГ-3. Меня вернули к основной боевой работе — ведению разведки наземного противника. Не скрою, это решение командования расстроило. Я стремился к полетам на прикрытие войск, хотел ходить на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. Мне казалось, что в воздушных боях я смог бы проявить себя как летчик-истребитель более полно. Увы, пока об этом мог только мечтать. Теперь я нештатный воздушный разведчик, предназначенный вести визуальное наблюдение за расположением и передвижением войск противника. С поиском же воздушного противника, с ведением боя, к чему стремится каждый истребитель, приходится пока распрощаться. Командование заинтересовано в точных разведывательных данных. Поэтому от меня категорически требовали избегать воздушных схваток, внимательно наблюдать за движением колонн противника, за сосредоточением его сил. Срыв задания, даже в случае вынужденной схватки с истребителями врага, резко порицался, считался невыполнением боевой задачи по вине разведчика.
В условиях ясной погоды прошедшего лета, когда полк не испытывал недостатка в самолетах, вылеты на разведку производили в основном парой или звеном. Разведка велась силовая. Мы преднамеренно или вынужденно ввязывались в бой с «мессершмиттами». Теперь же, в зимних условиях, полностью перешли на одиночные полеты разведчиков. Плохая погода стала нашим союзником. Она позволяла скрытно и внезапно выходить на цели, а при опасности уходить в облака от вражеских истребителей или огня зениток. Но такие полеты требовали высокой подготовленности, умения летать в сложных метеоусловиях и точно ориентироваться на местности, вести самолет по приборам.
В то же время недооценка особенностей полетов в сложных погодных условиях порой приводила к тяжелым последствиям. В начале осени не вернулись с задания комиссар эскадрильи Федор Захаров, сержанты Леонид Сташевский и Иван Войтенко. Эти летчики не имели опыта полетов в сложных метеоусловиях. Неизвестно, как и где они погибли. То ли были сбиты противником, то ли не справились с пилотированием в облаках. При одиночном полете рядом с разведчиком не бывает свидетелей. Родные же получали сообщения о том, что их сын пропал без вести.
Но лучшие летчики части свою задачу выполняли успешно. Регулярно летал на разведку и я. Освоил этот вид боевых действий. В таких полетах и прошла зима.
Март принес с собой яркое солнце, ясное небо. Полеты одиночных разведчиков в подобной воздушной обстановке изжили себя. Однако руководство дивизии не учло это. Нас продолжали по инерции посылать одиночными экипажами. Между тем в Донбассе, где противник ускоренно сосредоточивал войска, появились сильные патрули истребителей, нарастала мощность зенитного огня.
В подобной воздушной обстановке одиночный разведчик чувствовал порой себя просто обреченным. Если быть объективным, то следует, к сожалению, признать: противник в воздухе имел явное количественное и тактическое преимущество.
Когда ты один в небе и за тобой охотится враг, психологическое состояние летчика крайне напряженное. Небо кажется чужим, враждебным. Рядом с тобой нет даже напарника, присутствие которого развеяло бы чувство одиночества, повысило уверенность в успехе боевого вылета.
Визуальная разведка замаскированных объектов противника велась на малой высоте. Летчик обязан избегать воздушного боя, уметь уйти от вражеских истребителей, прикрывающих объект с неба, и зенитных средств. Его задача фактически «выкрасть» данные, правдиво, четко и полно доложить о результатах полета. Все это требует высокой самодисциплины, исключительного самообладания и тактического мастерства. Нужно глубоко знать противника, его силы и средства, приемы борьбы. Можно перечислить еще немало качеств, без которых разведчику не добиться успеха. Нужна и храбрость: умение пройти сквозь огонь зенитных пушек и пулеметов, не допустив при этом тактических ошибок.
Одиночный разведчик, как и минер, ошибается только раз.
Подчиненная мне эскадрилья, предназначенная в основном для ведения разведки, была укомплектована опытными летчиками. В ее составе были Иван Лукашевич и Владимир Карпович, а также способная молодежь, прибывшая в полк год назад. В подготовке летчиков большое внимание уделялось тактике построения разведывательного полета. В основу ее мы положили выход к цели на большой скорости со стороны солнца, скоростное снижение за счет предварительно набранной высоты, распознавание целей, уход от зенитного огня на бреющем полете.
Боевую работу эскадрильи затрудняла нехватка самолетов МИГ-3. Эта машина наиболее полно отвечала требованиям скоростного метода выхода к объекту разведки. Но новых «мигов» к нам в часть не поступало. Выпуск их промышленностью к этому времени был полностью прекращен, так как моторы конструктора А. А. Микулина ставились на штурмовики Ил-2. Из-за нехватки техники на каждом самолете закреплялось два летчика. Моим напарником был Даниил Никитин. Летали на задания поочередно.
Светлое время с каждым днем увеличивалось, выходить в тыл противника приходилось часто. Особенно большая нагрузка легла на нас после тяжелого ранения Карповича, одного из лучших летчиков полка. В тот раз на разведку войск противника в Донбассе Владимир вылетел с утра, первым. Время его полета еще не закончилось, как вдруг над аэродромом появился самолет. Видно было, что пилот с большим трудом управляет истребителем. Беспокойство охватило всех нас. Посадку летчик произвел с высокого выдерживания, как говорится, плюхом. Когда самолет закончил пробег, лопасти винта уже не вращались. Все бросились к машине, застывшей на посадочной полосе. Еще издали заметили развороченный снарядами борт «мига». В кабине увидели Карповича. Он повис на привязных ремнях, опустив голову.
Рядом с самолетом остановилась санитарная машина. Врач с помощью летчиков вытащил из кабины тяжелораненого Карповича. Он был в бессознательном состоянии. Левая рука повисла, из нее сочилась кровь. «Санитарка» тут же увезла Карповича в санбат…
Все мы были поражены мужеством и самообладанием нашего товарища. Тяжело раненный, он все-таки сумел одной рукой довести самолет до аэродрома, сесть и выключить мотор. По-видимому, чувство долга, качества настоящего бойца помогли ему вести разбитый истребитель, посадить его на своем аэродроме.
Зенитная оборона в том районе, куда вылетал Карпович, была мощной, и недооценивать ее было нельзя. Я сам испытал ее силу. Выполняя полет на разведку, увидел ниже, впереди себя «хеншеля», идущего, видимо, от линии фронта на аэродром. Спикировав, зашел ему в хвост и пустил «эрэс». Но тот прошел мимо цели. Пустил второй — снова неудача. Обозленный, стреляю в упор по кабине «хеншеля». Очередь прошила самолет врага. Падая крутой спиралью, он ткнулся мотором в землю и застыл с задранным хвостом. Я решил поджечь его на земле. Снижаюсь для атаки. Но тут зенитчики открыли такой ураганный огонь, что пришлось прижать самолет к земле и уходить на повышенной скорости.
Зарулив на стоянку, еще не сняв парашюта, обратился к технику самолета:
— Чувашкин, почему «эрэсы» уходят в сторону от линии прицеливания?
— Товарищ капитан, с ними в спешке порой обращаются, как с дровами. Развозят навалом. Вот и сейчас, посмотрите: привезли из склада и побросали на землю!
Я подошел, осмотрел снаряды. Невольно сжал до боли пальцы в кулаки. На многих реактивных снарядах стабилизаторы были погнуты. Так вот почему они проходят мимо цели! Приказал Чувашкину не подвешивать ни одного «эрэса» даже с небольшой деформацией стабилизаторов, а сам отправился искать виновных. Увидел инженера полка по вооружению и командира батальона аэродромного обслуживания.
— По вине оружейников сегодня чуть не упустил «хеншеля», — говорил я резко, с обидой. — Вижу, что некоторые считают, «эрэсы» нужны, чтобы пугать противника. Разве снарядом с погнутыми стабилизаторами можно попасть в самолет?
Офицеры сразу же поняли, в чем дело.
— Не горячись, Александр, поправим. Действительно, не следили за «эрэсами», — с горечью отозвался инженер.
После этого оружейники и работники батальона аэродромного обслуживания стали серьезнее относиться к реактивным снарядам. И это сказалось, эффективность стрельбы повысилась. Мне удалось уничтожить ими несколько автомашин и подбить паровоз на перегоне.
Реактивные снаряды были очень эффективны. Помню, пошли на задание смешанной группой — шестерка И-16 соседнего полка и наша тройка «мигов». Предстояла штурмовка скопления войск противника в районе Чистякове. При подлете к цели нас пытались атаковать двенадцать итальянских истребителей «макки». Они шли сомкнутым фронтальным строем. Первыми развернулись И-16 и пустили им в лоб около десяти «эрэсов» с дистанционным взрывателем. Реактивные снаряды взорвались в строю противника. Сразу же вспыхнули несколько «макки». Как факелы они пошли к земле. Остальные итальянские истребители тут же развернулись, рванули в сторону и скрылись. После этого случая «макки» обходили стороной наши самолеты.
Весной на смену выбитым нашими истребителями «хеншелям» появились новые двухфюзеляжные разведчики и корректировщики «Фокке-Вульф-189». Солдаты метко окрестили эту машину врага «рамой». Самолет ФВ-189 был нескоростной, но очень верткий, маневренный. Сбить его было не так-то просто. Над линией фронта ФВ-189 почти всегда появлялся прикрытый парой или даже четверкой «мессершмиттов». Для его уничтожения требовались умелый маневр, сковывание вражеских истребителей прикрытия, внезапная атака. Встречи летчиков полка с ФВ-189 были в основном неожиданными. Как-то такой случай произошел и с моим напарником Даниилом Никитиным.
По установленному графику он вылетел первым на закрепленном за нами «миге». Предстояла разведка тыловых объектов. Но на аэродром он вернулся раньше положенного времени. Вылез из кабины, бросил снятый парашют и шлем на крыло самолета. Вижу, стоит, задумчиво опираясь на консоль крыла. Нервно теребит планшетку. Подошел близко, но он меня вроде и не замечает.
— Даниил! Что с тобой? Что-нибудь случилось? — спросил я у него.
— «Раму» упустил, — с отчаянием махнул он рукой. — Обидно… Была уже в прицеле и ускользнула, гадина!
— Расскажи, как это произошло?
Никитин сосредоточился и довольно подробно восстановил обстоятельства боя. Пересекая линию фронта, он увидел кружащегося над нашим передним краем обороны ФВ-189. Решил его атаковать с ходу. Внезапного удара не получилось. Корректировщик своевременно обнаружил наш истребитель и резким маневром ушел из прицела. Пулеметная очередь Никитина прошла мимо. При развороте для повторного удара Никитин был атакован парой Ме-109 и скован боем. Но «мессеры», видать, не решались действовать активно. Убедившись в безопасности своего подопечного, они вышли из боя и направились в западном направлении. Никитину из-за большой выработки горючего оставалось только идти домой.
Тут же у самолета разобрали ошибки в этом бою. Я посоветовал ему в следующий раз при встрече с корректировщиком атаку наносить внезапно, на повышенной скорости — «соколиным ударом». И при этом учитывать возможность прикрытия «рамы» истребителями и не попадаться под их удар.
На следующий день первым слетал на разведку. После меня к вылету готовился Никитин. Мне же Иванов приказал слетать на аэродром авиаремонтного завода и перегнать оттуда отремонтированный МИГ-3.
Вернувшись, я увидел место, где всегда стоял самолет, пустым. Передав пригнанный самолет, подошел к нашей стоянке.
— Ничего страшного. Мотор сильно барахлил. Он сел вынужденно. Сам невредим, самолет цел.
— Это хорошо! Я волновался за него. Командир полка внимательно выслушал мой доклад о результатах вылета. Потом спросил:
— Как у тебя работал мотор в полете?
— На маршруте изредка давал перебои. Всю дорогу дрожал, но все-таки работал.
— Почему же не вернулся?
— Товарищ командир! Не хотелось подвести под неприятность полк. Был бы срыв задания.
— Ух! Твердолобый сибиряк. Сломаешь когда-нибудь шею из-за своего характера.
— Лучше уж разбиться, чем терпеть позор,
— Ладно, иди! Сегодня отдыхай, — отпустил меня Иванов. По его настроению я понял: хотя он и пожурил, но был доволен, что боевое задание выполнено.
Однажды повседневная боевая работа прервалась: полку передавали самолеты Як-1 из соседней части. Мы получили десяток «яков», а бывшие их хозяева убыли на авиазавод за новыми.
Боевая матчасть, а у нас не хватало самолетов, вызвала радость у летчиков. Но одновременно и небольшое огорчение: получили-то мы уже потрепанные в боевых действиях «яки». Нам, конечно, тоже хотелось летать на новых самолетах. Но делать нечего: какие ни есть — а боевые машины.
Вторая эскадрилья срочно приступила к переучиванию летного состава. Надо отметить, пилоты быстро освоили Як-1. Самолет, по сравнению с «мигом», был прост в управлении во всех видах полета, легок в пилотировании и имел на вооружении пушку и два «шкаса». Вооружение было не очень мощное, но все-таки сильнее, чем на «миге».
Через несколько дней на наш аэродром пришла из глубокого тыла группа летчиков на новых Як-1. Возвращаясь на фронт, они сели для заправки горючим. А прежде чем сесть, решили удивить нас: стали выполнять на «яке» пилотажные фигуры. Их можно было понять, летчики радовались новым самолетам. Все в полку, задрав головы, смотрели на представление. В один из моментов над нами пронеслась пара «яков» и перешла в крутую «горку». Ведущий пары на «горке» пытался сделать восходящую «бочку». Но выполнил эту фигуру неумело. Вместо «бочки» у него получилась «кадушка». Так опытные пилотажники называют неумелое выполнение этой фигуры, когда переданы элероны, опускается нос самолета и теряется высота. В данном случае ведущий из-за «кадушки» ушел под своего ведомого, оказался сзади него.
Я видел это, подумал: «А ведь так можно уходить из-под огня противника, когда он у тебя в хвосте». Мы с лейтенантом Искриным продумали и проиграли на моделях этот маневр. А чуть позже, с разрешения комэска над аэродромом стали его отрабатывать. Искрин заходил в хвост моего самолета и брал в прицел. На дистанции возможного открытия огня я полностью давал на вращение самолета элероны, делал «бочку» со снижением и уходил вниз. За счет прибранного газа мотора оказывался ниже Искрина метров на пятьдесят — сто и в хвосте его самолета. Даю газ, делаю «горку» и ловлю напарника в прицел.
Этот маневр мы с Николаем Искриным тренировали после каждого боевого вылета. Отработали до автоматизма и были готовы уверенно его применять в настоящем бою с «мессершмиттами». Отрепетировав на прямой, стали применять его на виражах. В последующие годы войны этот прием три раза спас меня от вражеских истребителей.
В морозные дни января в полк прибыло пополнение — группа молодых летчиков в звании младших лейтенантов. Наконец-то был отменен предвоенный приказ о присвоении летчикам после окончания авиашколы звания сержанта. Однако молодые пилоты освоили в школе лишь полеты на И-16. Боевое применение не отрабатывали. Было ясно, что с такой подготовкой выпускать на боевые задания неразумно. Требовались тренировочные полеты в боевых порядках групп. Надо было научить их штурмовым действиям, ведению воздушного боя. Это хорошо понимало командование полка. Решено было создать специальную эскадрилью из молодых летчиков. Кому-то надо было помочь в их боевом становлении.
В один из дней Иванов вызвал на КП Павла Павловича Крюкова и меня. Он поздравил нас с присвоением звания капитанов, а потом завел разговор о методике подготовки молодежи. Командир решил с нами посоветоваться. Это сразу же насторожило. Такой подход грозил тем, что можно оказаться во главе эскадрильи молодых летчиков. Закончив обсуждение подготовленной штабом программы ввода молодежи в строй, командир полка сказал:
— Ну что же. Вы мне очень помогли вашими советами. Вот и займитесь обучением молодежи. Командиром тренировочной эскадрильи я думаю назначить вас, товарищ Крюков, а заместителем у вас будет Покрышкин.
— Товарищ командир! Вы скоро из меня, летчика-истребителя, сделаете постоянного инструктора! — взмолился я.
— Александр Иванович! Ты уже имеешь опыт подготовки молодых летчиков. Надо и этих ребят научить воевать.
Я испытывал большое уважение к Виктору Петровичу и не хотел его огорчать. Не стал больше упрашивать и дал согласие. Прельщало и то, что командиром специальной эскадрильи назначили Крюкова. Все летчики полка уважали его за спокойный характер, рассудительность. Пал Палыч смело воевал на Халхин-Голе. За проявленное мужество в боях с японцами был награжден орденом Красного Знамени. Он служил примером и в боях с гитлеровцами.
Закончив формирование, наша эскадрилья на десяти И-16 перелетела на аэродром, ближе к линии фронта. Не теряя попусту времени, начали усиленно заниматься изучением тактики действий при штурмовке наземных целей и ведении боя с самолетами противника. Закончив практическую отработку техники пилотирования и стрельб по наземным целям полетов в боевом порядке группы, приступили к боевым вылетам.
Среди молодежи мне очень понравились своей хваткой Степан Вербицкий, Николай Науменко, Владимир Бережной и Саша Мочалов. По всему чувствовалось — будут настоящие истребители. Определили их ведущими пар. К сожалению, в первое время морозная и снежная погода мешала выполнению нашего плана. Пускать в боевой полет неопытных молодых летчиков при низкой облачности и плохой видимости было опасно. В такую погоду мы летали с Искриным парой или одиночно на «свободную охоту». Уничтожали паровозы на перегонах, автомашины на дорогах.
Как-то выдался очень морозный день. Взлетать надо было срочно — требовалось произвести разведку на дороге. Я не успел надеть лицевую маску. И за это здорово поплатился. Техник в спешке не смог хорошо очистить от снега часть фюзеляжа. В полете хлопья кружились по кабине, снег прилипал к лицу, таял. А мне было не до этого; следил за местностью, искал цели. Да и за воздухом нужно было зорко наблюдать. После посадки техник самолета, глянув на меня, тревожно произнес:
— Товарищ капитан! Вы же все лицо обморозили! Надо быстро что-то делать!
Он было схватил варежкой снег… Но обморожение было таким сильным, что «российский метод» не помог. К вечеру лицо и шея страшно распухли. Смазал их по совету врача жиром, но это не дало вначале положительных результатов. Несколько дней пришлось скучать в казарме и лечиться. Кабина на И-16 не имела колпака, обогрева и поэтому часто даже опытные летчики обмораживали себе лицо в морозные дни, летая без лицевой маски. А надевать ее не хотелось, она мешала летчику в воздушном бою, уменьшала обзор.
Отрыв нашей молодежной эскадрильи от полка, частая непогода сказывались отрицательно. Настроение у летного и технического состава было паршивое. Поэтому даже случайные посадки летчиков к нам при возвращении с боевого задания вносили заметное оживление.
Как-то прилетел на наш аэродром Вадим Фадеев. Мы как раз выходили из командного пункта, направляясь в столовую. Видим, с ходу садится И-16. Подрулил к нашей группе. Мы все смотрели как завороженные: вылезает из кабины двухметровый великан в меховом комбинезоне. Молодые летчики от удивления даже рты раскрыли. Не верилось, что такой огромный человечище поместился в небольшой кабине. Лицо летчика было все в струпьях от многократного обморожения, и только по бороде я узнал Вадима. Бросился к нему.
— Вот так встреча! Как тебя занесло к нам?
— Ходил на разведку, горючее кончилось. Вот и решил сесть к вам, дозаправиться. Где у вас телефон? Надо срочно передать данные в дивизию.
Я проводил его на КП. Он передал сведения в штаб. Я пригласил Вадима в столовую пообедать, а сам на несколько минут отлучился, чтобы дать указания инженеру по подготовке самолета Фадеева к вылету. Вхожу в столовую и вижу: Вадим трясет за плечи командира нашего батальона аэродромного обслуживания. Пришлось вмешаться:
— Вадим! Что случилось? Прекрати, душу вытрясешь из человека.
— Ты знаешь, Саша, не хочет давать мне сразу два обеда. Сам командующий армией написал в этом документе — давать мне двойную порцию, — шумел Вадим, тряся перед лицом комбата замусоленной бумагой.
— Успокойся, Вадим! Все будет нормально. Накормим от души.
— Да я не из-за этого. Еды хватает. Все, кто на меня глянет, тащат две порции. Ведь и так ясно — без бумаги!
Мы засмеялись. А Фадеев сбросил верхнюю часть комбинезона. На его широкой груди засверкал орден Красного Знамени, а на петлицах я увидел два кубика.
— Дорогой Вадим! Поздравляю тебя с присвоением звания лейтенанта. Наконец-то стали уважать боевых летчиков. А то такого прекрасного воздушного бойца и держали в сержантах! — сказал я, качая головой.
После сытного обеда Вадим тепло распрощался с нами, вырулил и с шиком взлетел. Я не удержался от похвалы, потом подробно рассказал молодым летчикам о героических делах этого незаурядного воздушного бойца. Он вызвал явную симпатию у нашей молодежи, стремление подражать ему.
Особую радость приносило нам посещение комиссара полка. В те дни снабжали нас газетами нерегулярно и комиссар не забывал навещать эскадрилью. Интересовался боевой работой и жизнью, проводил беседы о положении на фронтах и в стране, информировал о событиях в полку, помогал нам решать текущие вопросы. Его посещения как бы сближали нас с полком. Правда, комиссар был строг. Бывали и неприятные минуты. Однажды даже получили разнос за беспорядки на нашем аэродроме. Но всегда он говорил по делу.
В один из буранных дней на наши занятия неожиданно нагрянул комдив. Его сопровождал инспектор Сорокин. Мы как раз отрабатывали по схемам и на моделях самолетов построение боевых порядков пары и четверки истребителей. Командир дивизии придирчиво осмотрел схемы, послушал объяснения летчиков. Многое ему не понравилось.
— Разве так об этом указано в наставлениях и инструкциях? Сорокин! Возьмите альбом. Объясните, как надо воевать!
Летчик-инспектор открыл свой альбом, составленный еще в предвоенные годы. Методические рекомендации устарели и не отвечали современной тактике. Но всем пришлось выслушать инспектора, сделать записи. В заключение комдив приказал учить летчиков строго по наставлениям. Улетел к себе в штаб он явно рассерженный. Павел Павлович Крюков, проводив взглядом самолеты, вернулся в класс. Я зашел к нему, опустился на стул.
— Давай подумаем, что надо делать, — устало сказал комэск.
Ответ у меня уже был готов давно: учить летчиков тому, что нужно в бою: воевать не числом, а умением. Суворовское правило. Оно не стареет.
Я понимал сейчас Крюкова. Он в ответе за подразделение. Но я знал его характер: если уверен в деле, будет настаивать на своем.
— Доведем нашу программу до конца. Мы выработали ее на первом опыте войны. Может быть, что и не так, но лучшего пока нет, — твердо сказал он.
Настоящий командир, фронтовик, умеющий сделать правильные выводы. Позже я не раз думал об этих днях. Трудный был период. Бой требовал новых приемов, новой методики. А ее нет, официально действуют еще прежние положения, старые инструкции. Требовалась не только гибкость, но и большая смелость учить по-новому. Надо быть очень уверенным в правоте своих выводов, не соглашаться, отстаивать и утверждать свои мысли. И тот, кто познал в бою правоту новых приемов, кто уверен в себе, был способен это сделать. Именно в эти дни у меня уже выкристаллизовались мысли о необходимости смело брать на вооружение новые приемы, отбрасывать прочь старое!
Итак, мы продолжали учить молодежь тому, что показал опыт боевых действий. Он выработан летчиками в боях, а не в «конторе», людьми, которые смотрели противнику в глаза, а не теми, кто «видел бой издалека».
В условиях благоприятной погоды отрабатывали тактику поражения наземных целей практически, под вражеским огнем. Штурмовали железнодорожные станции и скопления войск и техники противника на дорогах. Летчики уверенно вели огонь по наземным целям. Но в первых полетах при встрече с «мессершмиттами» нервничали, жались к нам с Крюковым. В таких вылетах я боялся, что подопечные могут столкнуться в воздухе. Порой так близко подходили к самолету, что приходилось принимать меры. Но с каждым вылетом у молодежи росли уверенность и смелость. При появлении «мессеров» они стали активнее использовать «эрэсы». В таких случаях вражеские истребители теряли охоту приближаться и оставляли нас в покое. За все боевые вылеты в период переучивания эскадрилья не потеряла ни одного летчика и самолета.
Через пару месяцев, закончив программу, подразделение вернулось на аэродром близ шахты Свердловской, где базировался полк. Пока мы занимались подготовкой молодого пополнения, на нашем фронте произошли некоторые изменения. Была проведена зимняя наступательная операция, освобожден населенный пункт Барвенково-Лозовая. Изменилось и главное направление действий нашего полка с Таганрогского на Донбасс. Этот район с плотно расположенными городами был очень сильно насыщен зенитными средствами противника. С улучшением погоды противодействие вражеской авиации, в том числе и истребителей союзников Германии, становилось более активным. Чувствовалось, что противник сосредоточивает свои силы в Донбассе. Наше командование требовало усиления разведки этого района.
В полку я опять пересел с И-16 на свой МИГ-3. Меня вернули к основной боевой работе — ведению разведки наземного противника. Не скрою, это решение командования расстроило. Я стремился к полетам на прикрытие войск, хотел ходить на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. Мне казалось, что в воздушных боях я смог бы проявить себя как летчик-истребитель более полно. Увы, пока об этом мог только мечтать. Теперь я нештатный воздушный разведчик, предназначенный вести визуальное наблюдение за расположением и передвижением войск противника. С поиском же воздушного противника, с ведением боя, к чему стремится каждый истребитель, приходится пока распрощаться. Командование заинтересовано в точных разведывательных данных. Поэтому от меня категорически требовали избегать воздушных схваток, внимательно наблюдать за движением колонн противника, за сосредоточением его сил. Срыв задания, даже в случае вынужденной схватки с истребителями врага, резко порицался, считался невыполнением боевой задачи по вине разведчика.
В условиях ясной погоды прошедшего лета, когда полк не испытывал недостатка в самолетах, вылеты на разведку производили в основном парой или звеном. Разведка велась силовая. Мы преднамеренно или вынужденно ввязывались в бой с «мессершмиттами». Теперь же, в зимних условиях, полностью перешли на одиночные полеты разведчиков. Плохая погода стала нашим союзником. Она позволяла скрытно и внезапно выходить на цели, а при опасности уходить в облака от вражеских истребителей или огня зениток. Но такие полеты требовали высокой подготовленности, умения летать в сложных метеоусловиях и точно ориентироваться на местности, вести самолет по приборам.
В то же время недооценка особенностей полетов в сложных погодных условиях порой приводила к тяжелым последствиям. В начале осени не вернулись с задания комиссар эскадрильи Федор Захаров, сержанты Леонид Сташевский и Иван Войтенко. Эти летчики не имели опыта полетов в сложных метеоусловиях. Неизвестно, как и где они погибли. То ли были сбиты противником, то ли не справились с пилотированием в облаках. При одиночном полете рядом с разведчиком не бывает свидетелей. Родные же получали сообщения о том, что их сын пропал без вести.
Но лучшие летчики части свою задачу выполняли успешно. Регулярно летал на разведку и я. Освоил этот вид боевых действий. В таких полетах и прошла зима.
Март принес с собой яркое солнце, ясное небо. Полеты одиночных разведчиков в подобной воздушной обстановке изжили себя. Однако руководство дивизии не учло это. Нас продолжали по инерции посылать одиночными экипажами. Между тем в Донбассе, где противник ускоренно сосредоточивал войска, появились сильные патрули истребителей, нарастала мощность зенитного огня.
В подобной воздушной обстановке одиночный разведчик чувствовал порой себя просто обреченным. Если быть объективным, то следует, к сожалению, признать: противник в воздухе имел явное количественное и тактическое преимущество.
Когда ты один в небе и за тобой охотится враг, психологическое состояние летчика крайне напряженное. Небо кажется чужим, враждебным. Рядом с тобой нет даже напарника, присутствие которого развеяло бы чувство одиночества, повысило уверенность в успехе боевого вылета.
Визуальная разведка замаскированных объектов противника велась на малой высоте. Летчик обязан избегать воздушного боя, уметь уйти от вражеских истребителей, прикрывающих объект с неба, и зенитных средств. Его задача фактически «выкрасть» данные, правдиво, четко и полно доложить о результатах полета. Все это требует высокой самодисциплины, исключительного самообладания и тактического мастерства. Нужно глубоко знать противника, его силы и средства, приемы борьбы. Можно перечислить еще немало качеств, без которых разведчику не добиться успеха. Нужна и храбрость: умение пройти сквозь огонь зенитных пушек и пулеметов, не допустив при этом тактических ошибок.
Одиночный разведчик, как и минер, ошибается только раз.
Подчиненная мне эскадрилья, предназначенная в основном для ведения разведки, была укомплектована опытными летчиками. В ее составе были Иван Лукашевич и Владимир Карпович, а также способная молодежь, прибывшая в полк год назад. В подготовке летчиков большое внимание уделялось тактике построения разведывательного полета. В основу ее мы положили выход к цели на большой скорости со стороны солнца, скоростное снижение за счет предварительно набранной высоты, распознавание целей, уход от зенитного огня на бреющем полете.
Боевую работу эскадрильи затрудняла нехватка самолетов МИГ-3. Эта машина наиболее полно отвечала требованиям скоростного метода выхода к объекту разведки. Но новых «мигов» к нам в часть не поступало. Выпуск их промышленностью к этому времени был полностью прекращен, так как моторы конструктора А. А. Микулина ставились на штурмовики Ил-2. Из-за нехватки техники на каждом самолете закреплялось два летчика. Моим напарником был Даниил Никитин. Летали на задания поочередно.
Светлое время с каждым днем увеличивалось, выходить в тыл противника приходилось часто. Особенно большая нагрузка легла на нас после тяжелого ранения Карповича, одного из лучших летчиков полка. В тот раз на разведку войск противника в Донбассе Владимир вылетел с утра, первым. Время его полета еще не закончилось, как вдруг над аэродромом появился самолет. Видно было, что пилот с большим трудом управляет истребителем. Беспокойство охватило всех нас. Посадку летчик произвел с высокого выдерживания, как говорится, плюхом. Когда самолет закончил пробег, лопасти винта уже не вращались. Все бросились к машине, застывшей на посадочной полосе. Еще издали заметили развороченный снарядами борт «мига». В кабине увидели Карповича. Он повис на привязных ремнях, опустив голову.
Рядом с самолетом остановилась санитарная машина. Врач с помощью летчиков вытащил из кабины тяжелораненого Карповича. Он был в бессознательном состоянии. Левая рука повисла, из нее сочилась кровь. «Санитарка» тут же увезла Карповича в санбат…
Все мы были поражены мужеством и самообладанием нашего товарища. Тяжело раненный, он все-таки сумел одной рукой довести самолет до аэродрома, сесть и выключить мотор. По-видимому, чувство долга, качества настоящего бойца помогли ему вести разбитый истребитель, посадить его на своем аэродроме.
Зенитная оборона в том районе, куда вылетал Карпович, была мощной, и недооценивать ее было нельзя. Я сам испытал ее силу. Выполняя полет на разведку, увидел ниже, впереди себя «хеншеля», идущего, видимо, от линии фронта на аэродром. Спикировав, зашел ему в хвост и пустил «эрэс». Но тот прошел мимо цели. Пустил второй — снова неудача. Обозленный, стреляю в упор по кабине «хеншеля». Очередь прошила самолет врага. Падая крутой спиралью, он ткнулся мотором в землю и застыл с задранным хвостом. Я решил поджечь его на земле. Снижаюсь для атаки. Но тут зенитчики открыли такой ураганный огонь, что пришлось прижать самолет к земле и уходить на повышенной скорости.
Зарулив на стоянку, еще не сняв парашюта, обратился к технику самолета:
— Чувашкин, почему «эрэсы» уходят в сторону от линии прицеливания?
— Товарищ капитан, с ними в спешке порой обращаются, как с дровами. Развозят навалом. Вот и сейчас, посмотрите: привезли из склада и побросали на землю!
Я подошел, осмотрел снаряды. Невольно сжал до боли пальцы в кулаки. На многих реактивных снарядах стабилизаторы были погнуты. Так вот почему они проходят мимо цели! Приказал Чувашкину не подвешивать ни одного «эрэса» даже с небольшой деформацией стабилизаторов, а сам отправился искать виновных. Увидел инженера полка по вооружению и командира батальона аэродромного обслуживания.
— По вине оружейников сегодня чуть не упустил «хеншеля», — говорил я резко, с обидой. — Вижу, что некоторые считают, «эрэсы» нужны, чтобы пугать противника. Разве снарядом с погнутыми стабилизаторами можно попасть в самолет?
Офицеры сразу же поняли, в чем дело.
— Не горячись, Александр, поправим. Действительно, не следили за «эрэсами», — с горечью отозвался инженер.
После этого оружейники и работники батальона аэродромного обслуживания стали серьезнее относиться к реактивным снарядам. И это сказалось, эффективность стрельбы повысилась. Мне удалось уничтожить ими несколько автомашин и подбить паровоз на перегоне.
Реактивные снаряды были очень эффективны. Помню, пошли на задание смешанной группой — шестерка И-16 соседнего полка и наша тройка «мигов». Предстояла штурмовка скопления войск противника в районе Чистякове. При подлете к цели нас пытались атаковать двенадцать итальянских истребителей «макки». Они шли сомкнутым фронтальным строем. Первыми развернулись И-16 и пустили им в лоб около десяти «эрэсов» с дистанционным взрывателем. Реактивные снаряды взорвались в строю противника. Сразу же вспыхнули несколько «макки». Как факелы они пошли к земле. Остальные итальянские истребители тут же развернулись, рванули в сторону и скрылись. После этого случая «макки» обходили стороной наши самолеты.
Весной на смену выбитым нашими истребителями «хеншелям» появились новые двухфюзеляжные разведчики и корректировщики «Фокке-Вульф-189». Солдаты метко окрестили эту машину врага «рамой». Самолет ФВ-189 был нескоростной, но очень верткий, маневренный. Сбить его было не так-то просто. Над линией фронта ФВ-189 почти всегда появлялся прикрытый парой или даже четверкой «мессершмиттов». Для его уничтожения требовались умелый маневр, сковывание вражеских истребителей прикрытия, внезапная атака. Встречи летчиков полка с ФВ-189 были в основном неожиданными. Как-то такой случай произошел и с моим напарником Даниилом Никитиным.
По установленному графику он вылетел первым на закрепленном за нами «миге». Предстояла разведка тыловых объектов. Но на аэродром он вернулся раньше положенного времени. Вылез из кабины, бросил снятый парашют и шлем на крыло самолета. Вижу, стоит, задумчиво опираясь на консоль крыла. Нервно теребит планшетку. Подошел близко, но он меня вроде и не замечает.
— Даниил! Что с тобой? Что-нибудь случилось? — спросил я у него.
— «Раму» упустил, — с отчаянием махнул он рукой. — Обидно… Была уже в прицеле и ускользнула, гадина!
— Расскажи, как это произошло?
Никитин сосредоточился и довольно подробно восстановил обстоятельства боя. Пересекая линию фронта, он увидел кружащегося над нашим передним краем обороны ФВ-189. Решил его атаковать с ходу. Внезапного удара не получилось. Корректировщик своевременно обнаружил наш истребитель и резким маневром ушел из прицела. Пулеметная очередь Никитина прошла мимо. При развороте для повторного удара Никитин был атакован парой Ме-109 и скован боем. Но «мессеры», видать, не решались действовать активно. Убедившись в безопасности своего подопечного, они вышли из боя и направились в западном направлении. Никитину из-за большой выработки горючего оставалось только идти домой.
Тут же у самолета разобрали ошибки в этом бою. Я посоветовал ему в следующий раз при встрече с корректировщиком атаку наносить внезапно, на повышенной скорости — «соколиным ударом». И при этом учитывать возможность прикрытия «рамы» истребителями и не попадаться под их удар.
На следующий день первым слетал на разведку. После меня к вылету готовился Никитин. Мне же Иванов приказал слетать на аэродром авиаремонтного завода и перегнать оттуда отремонтированный МИГ-3.
Вернувшись, я увидел место, где всегда стоял самолет, пустым. Передав пригнанный самолет, подошел к нашей стоянке.