***
Крошево льда у борта. В Мурманске залив не замерзает зимой. Так что вода минус два градуса, и вокруг лодки ледяное сало.
Потом-то мы уйдем в тропики, и за бортом, на глубине ста метров, будет двадцать градусов, а в отсеках – жарко, двадцать пять, не меньше.
Мы уходили в автономку и зимой и летом. Два раза в году. По девяносто суток – это будет сто восемьдесят, плюс два контрольных выхода по десять – уже двести, да и так по мелочи набегало суток двадцать-тридцать. Так что двести тридцать – уж будьте любезны, отдайтесь Отечеству.
Новый год – почти всегда в море. Все готовятся заранее. Я тащу на борт банку меда и варенье – нахлебников набежит видимо-невидимо, кто-то прячет шампанское – под водой пить совсем нельзя, и если поймают за руку, кое-что оборвут.
Зам готовится, записывает голоса.
Замы, на манер птицеловов, любят записывать голоса.
Птиц, прежде всего – они нам комфорт создают.
А еще голоса близких, для чего к близким заранее приезжает зам домой, записывает их на своем допотопном магнитофоне, а потом – тебе на пост: «А у нас тут вам поздравления! От близких!» – в этот момент всегда находится несколько слов на букву «блин». Я, во всяком случае, не стесняюсь.
– Александр Николаевич! – говорю я. – Блин!..
Хотя, конечно, приятно, но я не люблю, когда горло перехватывает.
Перед самым Новым назначается массовик-затейник (у нас говорят «с вот таким затейником», но это, скорее, по привычке: нет такого дела, чтоб у нас его не обсмеяли).
Этот несчастный должен организовать «праздник Нептуна». Распределяются роли – Нептун, чаще всего толстый боцман, и свита – черти, русалки и прочие. Костюмы шьют заранее, потом корона, блестки, звезды. Зам все это дело контролирует. Он обожает контролировать, организовывать и руководить, собирать на спевки.
Народ в работу включается неохотно, а потом – праздник же – в какой-то момент все воодушевляются в который раз, и давай примерять на себя костюм русалки.
В русалок переодевают морячков повертлявей, а они преображаются, начинают ломаться, говорить по-женски, красить губы – в это время все можно, все смеются, становится весело.
На репетициях черти стараются тебя чем-то вымазать, а русалки – присесть на колени, прижаться – жеманятся, дальше некуда.
Наконец, он – день. Сегодня Новый год – у всех настроение.
В центральном посту торжественный зам приветствует Нептуна со свитой, обратившегося с речью:
– Ну-ка, что тут у нас? Моряки? Вы откуда в моих владениях?
– Владыка морей! – это зам, конечно. – Мы выполняем задачи. Заступили на боевую вахту по охране священных рубежей нашей родины…
Пафос, конечно, из зама прёт, но чёрт с ним, прощается.
Потом по отсекам понесутся черти – всех мазать, и русалки – всех целовать и обнимать, и Нептун пойдет из отсека в отсек, с носа в корму, обойдет всех, а рядом зам вертится, все гостю объясняет – кто тут у нас и что.
В отсеках долго не стихает смех, потом концерт – его отголоски слышны по корабельной трансляции – ее периодически включают, а ты сидишь на вахте, я в это время всегда сидел на вахте, но настроение все равно хорошее, ты улыбаешься.
Потом праздничный ужин – отбивная и торт.
Потом праздничный чай – ещё что-нибудь – и всё.
Празднику конец. Ещё один год разменяли.
У меня их таких десять…
***
Смешную книжку недавно прочитал: В. Бонч-Бруевич «Наш Ильич». «Не успеешь оглянуться, как он уже бежит по отлогому дну озера, потом нырнет – и пропал… И нет, и нет его… Какие только мысли в эти тягостные минуты не приходят в голову!»
Мысли о мировой революции.
Что ни фраза, то цитата.
***
Однажды главный редактор «Новой газеты» Дима Муратов сказал мне, что было бы здорово издать избранное из четырех моих книг. Дима Муратов обещал мне помощь, и эта помощь пришла. Так и появилась на свет моя пятая книга – «72 метра», куда я к уже известным историям добавил несколько новых. Одна из этих историй – «72 метра», давшая название книги, повествует о том, как несколько подводников остались в живых внутри затонувшей субмарины. Она заполнена водой, но еще есть воздушные подушки, и они в полной темноте переныривают из одного отсека в другой и на ощупь ищут эти замечательные места. Им надо выйти, а для этого они будут нырять и нырять. Они доберутся до первого носового отсека. Это отсек-убежище, и из него можно выбраться на поверхность. До нее всего-то 72 метра. Вот такая история, совсем несмешная. В той же книге есть и другие рассказики, веселые, и, читая их, знаменитый во всех отношениях Александр Любимов (известный журналист и прочая, прочая, прочая) чуть ли не врезался на своем потрясающем автомобиле во что ни попадя, потому что читал эту дивную книгу на ходу водителю, а тот, хохоча во все горло, вел машину по улицам Москвы самым замысловатым образом. Но все в той ситуации, слава Богу, выжили, и потом сам Александр Любимов захотел посмотреть на самого меня – Александра Покровского. И он на меня посмотрел – меня ему показали, не без того – после чего мы с ним тут же решили снимать фильм. Сценарий написал Валера Залотуха, потому что он давно хотел это сделать. А фильм снял Владимир Хотиненко, который, как выяснилось много позже, тоже давно хотел. Целиком весь фильм я не видел до сих пор, но зато я видел куски. Что тут сказать? Тут можно сказать, что и хвост слона может многое заметить о размерах этого животного. Ровно 6 февраля сего года, в кинотеатре «Америка-Синема» в отеле «Рэдиссон-Славянская» первые зрители – маститые журналисты и не очень маститые – смогут что-нибудь добавить к этим моим размышлениям, потому что ровно в 13.00 этого дня состоится пресс-показ фильма Владимира Хотиненко «72 метра», снятого по заказу ОРТ. На широкий экран фильм выйдет 11 февраля. Как примет фильм зритель, пока не знает никто.
***
Премьера, она же чем хороша? Тем, что люди как входят, так сразу хватают бокал шампанского, чтоб его другие не умыкнули, и кусок чего-нибудь, лучше с икрой. Потом они находят кого-нибудь и роятся.
Мне на премьере хорошо – я никого не знаю и меня никто не знает, значит, можно наблюдать за теми, кого я знаю, но они на меня внимания не обращают, потому как славу свою переживают. Например, за Володей Хотиненко. Он стоял при входе, держал в руках метровый букет желтых цветов (не знаю каких) и кого-то ждал.
Я подумал, что Марриконе, кого же еще. Не принес же он этот букет для самого себя.
Володя в последнее время то и дело появляется на экране, где рассказывает о детстве. О том, как он с детства о моряках хотел кино снять. Я слышал эту историю раз пять, но все равно смотрю на него с улыбкой – ну, снял человек кино, праздник, теперь он натянул на себя все одеяла, какие только были, и с ними ходит, ну что тут поделаешь, ну нравится ему. Он даже в титрах, там, где написано «сценарий Валерия Залотухи». приписал – «при участии Хотиненко». Валера называет его «Хотей» и очень за это обижается, а я Валере сказал, что это же здорово, теперь все ляпы можно на это «участие» списывать, мол, это не я, это лошадь, это у режиссера был сложный период возрастной перестройки, и романтические бредни – рыбки-птички-Грин – это оттуда.
Перед началом нас вывели на сцену, и Володя всем поднес микрофон, чтоб мы туда свое имя сказали. Все сказали, я тоже. Потом он обратился в зал со словами: «Мой сын тоже снимал… Он здесь присутствует! Ильюшенька, встань!» – Ильюшенька встал.
Все мои наблюдения за детьми великих и просто за детьми необычайно укрепляют меня в той мысли, что детям не следует идти по стопам родителей. Получается что-то вроде матрешки: каждая следующая меньше предыдущей.
О фильме. Народ старался, конечно, и это видно – фильм затягивает, не отпускает до самого конца. Пожалуй, немного растянуто начало, а так – ничего, живенько.
Над своими текстами, как только они пошли, я смеялся – куда ж деться.
Военным фильм нравился – слышались аплодисменты, особенно в сцене с украинской присягой.
А еще до премьеры показали картину адмиралам и Дыгало – они тоже кивнули.
Представляю, сколько пришлось всем пережить и какие были изгибы, чтоб кивок тот заслужить.
Какие это изгибы? Заботливое начальство.
Заботливое начальство я видел в жизни только один раз – в фильме «72 метра». Брюхатую Чулпан Хаматову, не растратившую к третьему ребенку веры в режиссера, в жизни должны были встретить фразой: «Вас сюда никто не приглашал! Сюда приглашали ваших мужей, а вас сюда не звали!» – это насчет того, что она поинтересовалось, где же ее муж пропадает. Одна жена лейтенанта, в мои времена, металась целую неделю, и ее отовсюду гнали чуть ли не взашей, так и не объясняя, куда же делся ее муж, ушедший в патруль. А мужа прямо из патруля тогда забрали в автономку.
Ох, жены, жены… памятник бы им поставить, хотя бы в виде беременной Чулпан.
Офицерские жены в гарнизонах – это что-то. От непрерывных невзгод они, во внутреннем своем устройстве, более всего напоминают танк. Они сквозь стены умеют проходить и при этом совершенно автономны. Через пять лет жизни в гарнизоне с тремя детьми, практически без мужа – он все время где-то там, под водой – в житейских вопросах это автоматический снаряд, не нуждающийся в мужской подаче.
Чулпан Хаматова должна была переродится в чулпаньхаматище и, при всей своей хрупкости, внутренне напоминать Нонну Мордюкову из фильма «Они сражались с Родиной».
Рыбка-птичка-Грин – это такой прием. Прием, прием, прием – и больше ничего. Наверное, нельзя судить его слишком строго, потому как идет воздействие на сознание зрителя (здорово сказал) – у него должны возникать образы (у зрителя), и опять же китайцы.
Почему я заговорил о китайцах? Потому что китайцы и японцы любят всякие образы, нам, почти европейцам, почти непонятные.
Если судить нестрого (или вообще не судить), то на эти дела внимания можно не обращать. Я спрашивал у Валеры Залотухи, что это, а он мне отвечал: «Это Хотя!» – этим он хотел еще раз отметить, что его сценарий претерпел со временем некое «участие».
Если судить строго: рыбка пресноводная в соленой воде при восьми градусах жары плавает намного меньше человека – минуты полторы.
Птичка. «В каждой чайке – душа погибшего моряка» – это поверье. И придумано оно береговыми жителями. Моряки не любят большую морскую чайку-бургомистр по кличке «баклан».
Бакланом ее называют за фантастическую прожорливость. Она давно вытеснила с северных помоек всех ворон, а клюв, размером с хорошее долото, с одного удара убивает больную утку-гагу.
Крысу же он просто протыкает насквозь.
Помеченную птицу убивают сородичи. Она чужая, пока краска не смоется.
Сколько раз я боролся с матросами – они ловили бакланов и рисовали им на груди тельняшки – все без толку. Матросы всех морей, похоже, инстинктивно не любят трех живых существ: акулу, крысу и большую морскую чайку. Может быть, потому что все они появляются рядом с моряком тогда, когда он особенно беспомощен. Крыса приходит ночью, акула и чайка – когда моряк за бортом.
Чайка воспринимает водную гладь как большой обеденный стол. Все, что упало и плавает по поверхности, – ее. Эта тварь прекрасно чует ослабевших. Первым делом стая птиц слету пытается ослепить моряка. Десятки ударов в голову и лицо.
Мгновенно, возникая ниоткуда. У этой птички потрясающее зрение.
Так что какая там романтика.
Это если судить о птичке строго.
А вообще-то, сев на палубу, чайка тут же гадит. Так что адмирал не может ей в окошко подмигнуть. (Если только он не чокнутый.) Он должен неприлично заорать, чтоб эту дрянь отогнали. Но, кажется, она там приварена навсегда. Даже пуск ракет ее не пугает. (Ой, блин!..)
Если кому-то покажется, что пассаж о птичке слишком затянулся, то его можно вообще не читать.
А так все хорошо. Про корову хорошо, и про русский язык. Народ смеется и переживает. А то, что они в отсеке смерти ждут и байки травят, так это правда. На «К-8» после пожара сидели в отсеке и от угарного газа тихо дохли. И анекдоты при этом травили. А что делать? Человек не рассчитан на такое напряжение, ему смех нужен. Ему в этот момент палец покажи – будет хохотать до упаду. Потом умрет. Но это потом.
Очень понравился Гена Янычар. И вообще, все артисты нравятся.
Что б еще такое про фильм сказать?
Его смотрят дети. Дети смеются и переживают. Равнодушных нет. Значит, молодцы. Значит, хороший фильм.
Я и Валере Залотухе сказал: «Валера, выдохни, фильм хороший!» – «Фу, Саня, – сказал он на это, – я больше всего боялся, что тебе не понравится».
***
В Самаре проходил фестиваль «Кино – детям». С 16-го по 20 марта. Показывали там и фильм «72 метра» в рамках программы «Во славу России». В Самаре он по прокату обогнал «Властелин колец». На фестиваль приехали Борис Хмельницкий, он же «Стрелы Робин Гуда», Ирина Скобцева, она же интеллигентность, композитор Крылатов («Прекрасное Далеко»), Елена Цыплакова (бой-баба), Людмила Зайцева (тоже бой) и другие. Жили в гостинице «Ренессанс» (жутко дорогой) и ездили по кинотеатрам.
А ещё была пресс-конференция, где все, кроме меня, говорили о том, что государство к детям должно повернуться лицом. Я бы тоже об этом говорил, но только я не уверен, что у государства есть лицо. Потом были банкеты, где все умеренно пили за то же.
Я подарил Зайцевой и Скобцевой по книге «72 метра» после того, как установил методом опроса, что они их непременно прочитают.
Мне показалось, что из всего разнообразия актеров на фестивале эти дамы уж точно умеют читать.
Потом меня снимали на местное ТВ, и еще детская киностудия «Товарищ» задавала мне вопросы. Приехали они вдесятером (девочки и мальчики) и спрашивали: какой мой главный литературный герой и какие книжки я в детстве читал. Я старался отвечать так, что получалось, что главный герой – это я, а книжек я не читал вовсе.
Потом меня местное отделение ТВ СТС возило к танкерам (единственные на округу корабли), где я бродил по берегу и изображал романтизм. Потом я уговаривал девушку Дашку, берущую у меня интервью, выйти замуж за оператора Яна, который к ней неровно дышал до такой степени, что назвал Дашкой новорожденную телку своей любимой коровы.
А Дашка мне говорила: «Ну, что ж я сразу должна соглашаться, мне же не один он замуж предлагает», – а я говорил: «Ой, Дашка, довыбираешься». Так мы интервью и давали.
А на открытии фестиваля все праздновали юбилей непьющего уже теперь Крылатова, и было замечательное представление: дети пели, плясали, разыгрывали сценки.
Потом все мы вышли на сцену, и нас представили.
Пока я шел в гардероб, ко мне бросилась стайка девочек лет десяти. Они прыгали от нетерпения на месте и просили автограф. Получив его на чем попало, они дружно кричали. Идущий за мной Борис Хмельницкий, он же «Стрелы», менялся в лице. Я его раздражал. И потом, я не пил водку, чем тоже раздражал. А вина я выпил очень мало, что само по себе не могло быть не омерзительно. И еще со мной почему-то хотели фотографироваться вполне половозрелые девушки, занимающиеся в Самаре культурой, что тоже не способствовало нашему с ним сближению.
Скобцева прочитала несколько моих рассказиков из подаренной книжки. Я поинтересовался: ну и как? Она сказала: «Ужас!»
Самарское отделение «Новой газеты» воровало меня у устроителей фестиваля, дам Ольги и Нины Алексеевны, прямо из-под носа. Обнаружив пропажу, дамы говорили ворюгам: «Чтоб утром был цел», – и ворюги им обещали.
Фестиваль закончился. Должен сказать, что у самарских детей ясные, чистые глаза.
Надо заметить, что и у устроителей фестиваля они такие же.
***
Когда Валера Залотуха приступил к сценарию, он мне сказал:
– Ну, все, Саня! В принципе, ты мне больше не нужен. Я напишу все сам. Ты свое дело сделал. Отдыхай!
Я его тогда спросил о консультанте.
– А зачем мне консультант? Я твои рассказы наизусть знаю. А чуть чего – у соседа пойду спрошу. У меня сосед подводник.
Через несколько дней он позвонил.
– Слушай, Саня, мне нужно, чтоб ты расписал выход подводной лодки в море, в смысле, какие там команды, ракетную стрельбу, ну, и торпедную тоже.
– Слушай, Валера, – сказал я ему, – немедленно идешь к соседу, и он тебе все расписывает.
– Ну ладно, Саня, ну чего ты.
И я смилостивился. Расписал ему выход, стрельбы, потом ему нужен был идиот на лодке, чтоб ему все объяснять, а заодно и зрителям – так появился Черненко. Я сказал, что с нами ходил один парень, звали его Вадик, был он из института и испытывал «возбуждающие таблетки», а заодно он выполнял программу исследований (как потом оказалось, очень важных), но беднягу так гоняли по лодке, и делали это все, в том числе и я. Его подкалывали, разыгрывали – места живого не оставляли.
А парень был добрый, хороший, но слабый немножко душой. А подводники это как звери чувствуют. Набрасываются на слабых со всех сторон и смотрят: выживет или нет?
Так наш Вадик превратился в Черненко. Потом жена Вадика – жутко энергичная женщина, пихавшая его всюду, – которая с ним к этому времени уже разошлась, отправилась смотреть фильм «72 метра» с дочкой. Смотрели они, смотрели, и тут дочка говорит:
– А где тут наш папа?
– Да вот же! – со злостью восклицает жена и тычет в Черненко на экране. – Идиот!
Так что себя узнают.
Но я хочу рассказать, как я себя узнал после четвертого раза.
Меня раздражало имя Нелли. И жена моя говорит: «Что за Нелли? Другого имени не нашлось, что ли?»
И вот я, в который раз, вижу балкон, увитый виноградом, южный город, девушку Нелли с книжкой, и к ней по перилам лезет Башаров. Блин! Я же Валере рассказывал этот случай. Я в девятом классе вместе со своим другом лазал вот так через балкон на втором этаже. Вот откуда виноград! Вот откуда имя Нелли. Мою жену зовут Нателла. Убираешь несколько букв, и получается Нелли. Это она с подругой сидела и читала, а мы вползли в комнату по-пластунски и испугали их криком «УФ!»
А потом эта отвратительная фраза: «Баб же много!» – это я спорил с Валерой Залотухой, когда он вводил в действие конфликт между друзьями, и говорил ему в запале:
– Баб же много! Пойми, друг один! Не дерутся у нас из-за баб! Ну! Был у нас штурман, и увел он жену у штурманёнка! Никто ему морду не бил. С ним просто весь офицерский состав перестал разговаривать. На год. Через год он от нас ушел. Понимаешь, друг – это все. Это ближе, чем брат или родственник. Он же за переборкой. Он там горит или тонет. Он там орет, а ты его слышишь и от его крика седеешь. Как тут не пустить? Но пускать нельзя. У нас люди от этого с ума сходили! А ты говоришь «баба»!
Сам-то я к женщинам очень хорошо отношусь, но тут сорвалось.
Вывод: при сценаристах будьте сдержанней.
***
Меня после фильма «72 метра» вдруг полюбил питерский клуб подводников.
Он долго меня не любил за то, что, по его мнению, я должен был быть вместе, рядом, в едином строю. Но там же много командиров. Как с ними быть в едином строю, я не понимаю, когда они чувствуют себя все еще командирами и по любому удобному поводу надевают на себя форму с медалями, а я даже не знаю, где у меня брюки?
Китель какой-то вроде бы имеется, а вот штанов нет.
Тут как-то надо было на суд идти (я уже в издательстве работал) и произвести впечатление на судью (мне сказали, что я должен), для чего следовало облачиться кавалергардом.
«И хорошо бы орден!»
Хорошо бы, только у меня ордена нет.
И брюки я с трудом нашел. У соседа. Он сказал: «На!» – и орден я взял у него же.
Он мне тогда говорил: «Саня! Поднимемся выше этажом. К адмиралу и герою Советского Союза. Возьмем у него адмиральский китель и привинтим на него звезду!» – «Так она же не привинчивается!» – «Да какая разница!»
В общем, нашли, привинтили (к адмиралу не пошли), надели брюки – еле влезли – для чего перевязали их веревками, и еще нельзя было наклоняться, а то видно было трусы.
Не знаю, произвел ли я впечатление на судью – очень может быть. Вокруг говорили, что произвел.
К чему это я? К тому, что у нас с клубом питерских подводников были, до сего момента, разные точки зрения на то, что представляет ценность после ухода на пенсию, а что – нет.
Но фильм «72 метра» – он же общепримиряющий. Вот и примирил. Теперь они меня хотят видеть и слышать. Устроили они свою премьеру и закуску после нее. Я был, но быстренько слинял.
Теперь они хотят, чтоб я им свои рассказики прочитал.
«А пусть-ка нам Санечка рассказики свои почитает!»
Даже не знаю, что на это сказать, блин!..
Постскриптум: я прочитал все это жене, и она мне сказала: «Я знаю, что на это ответить?» – «Что?» – «Хуй!»
***
Всем хочется, чтоб они остались живы. Это сумасшествие какое-то. Выходит тетка с просмотра фильма, видит меня, подходит, и со слезами на глазах: «Они ведь останутся живы, правда?»
Ну, что тут сказать. Тут обычно я говорю: «Правда».
Говорят, пол-Иркутска два дня гадало. Город разделился. А в Самаре все решили, после долгих разговоров, что живы. Самара успокоилась. Теперь кипит Воронеж. Уже звонили. Все узнали Гаджиево, слезы на глазах.
Помню, Валера Залотуха придумал другой конец: Черненко выбирается и бежит, бежит. С сопки на сопку, а потом его снимают с вертолета, и видно, что те сопки до горизонта, и нигде города нет.
А те, в отсеке, обманывали Черненко с самого начала, когда говорили ему, что «вылезешь, а там город и женщины». Значит они заранее знали, что там ничего нет. И Маковецкий так это и играл, достаточно посмотреть на его лицо. Города нет, и он рычит, плачет, но все равно идет.
Меня спрашивали: правильно ли то, что отдали единственный аппарат гражданскому человеку? Будет ли так в жизни? Я сказал, что правильно, что отдадут. Потому что он чужой, это не его жизнь, он тут лишний, он мешает. А вдруг он перед самым концом запаникует и смутит души других? Лучше отправить его, конечно, подальше. Вот его и отправили.
Это потом появился этот свет в окошках. Его добавили, чтоб не так все было грустно.
Да, вот еще что, насчет того единственного аппарата, что был в рабочем состоянии. Когда Залотуха мне позвонил и сказал, что ему надо придумать так, чтоб аппарат остался один, я ему сказал, что это невозможно, уж очень много проверок, но Валера настаивал: «Саня, мне надо, чтоб один аппарат был исправен, подумай!» – и я обещал подумать.
Потом я ему позвонил и нарисовал целую схему: в спешке выходим в море, у аппаратов вышел срок, их надо вести на проверку, берется ГАЗ-66, и мичман с двумя матросами едет их сдавать, а потом он же получать, мичман отвлекается, обед получают матросы, им говорят: вот ваши аппараты, забирайте, водитель машины торопится, ему тоже на обед, и они проверяют только один аппарат – он с полными баллонами…
Довольно фантастично, но такое бывает.
Спрашивали еще про яйца в первом. Это из жизни. Грузят продукты. Спешка. Завтра в море. Старпом говорит: «Яйца в первый!» – «А торпеды?» – это мичман-торпедист из первого. – «Я сказал, яйца в первый!» – так яйца попадают в первый. Это из жизни. Там вообще много из жизни.
Валера Залотуха, когда мы собрались после фильма, поднял тост за меня. Он сказал: «Там все придумал Саня!»
Это не так. Это сценарий Валерия Залотухи по мотивам Александра Покровского. Так я ему и сказал.
***
Когда погибал «Комсомолец», я стоял на вахте. У нас организовали вахту по оказанию какой-то там помощи. За сутки до этого я отстоял обычное дежурство, и тут вдруг вызвали: «Заступаешь! «Комсомолец» тонет!» – «Какой «Комсомолец»?» – «Это так теперь «Плавник» называется».
Так единственная и неповторимая противолодочная лодка «Плавник», способная погружаться на немыслимую глубину и развивать на ней скорость в сорок пять узлов, превратилась в «Комсомолец».
И теперь он тонул – пожар, горит корма, лодка в надводном положении, идет борьба за живучесть. Они уже несколько часов горят.
«Надо покидать корабль». – «Да. Надо. Только кто ж им команду подаст?»
Это верно. Никто не подаст. Нет у нас команды «Спасайся, кто может!» – не подают ее.
Командир корабля принимает решение на прекращение борьбы за живучесть и снятие с борта экипажа. Только он потом за это несет ответственность. Его будут судить-рядить. Мертвым легче. Их не судят. А живые вечно что-то делают ни так.
Они горели шесть часов. Через шесть часов корма заполнилась водой, лодка встала на попа, и люди с нее посыпались в воду, как пустые бутылки. Пятьдесят девять человек в ледяной воде. На всех один плот. Потом в них авиация будет пулять плоты с воздуха. Она будет пулять, а плоты будут тонуть, не раскрываясь. Только уворачивайся от того, что летит.
Так легче. Спросит начальство – как там дела? – а ему доклад – бросаем плоты.
Они в воде «Варяга» пели. Вроде помогало. Плюс три градуса. Тридцать три человека погибли от переохлаждения. Тридцать – в воде, трое – уже на плавбазе.
Могли ли они спастись? Могли. Командир должен был подать команду: «Выйти наверх. Форма одежды – водолазное белье, гидрокостюм СГП». Это специальное белье из верблюжьей шерсти, а СГП – специальный костюм. В нем дашь воздух из двух небольших таких черных баллончиков, расположенных в районе колена, и на спине надувается воздушная подушка. Падай потом в воду и плавай, разбросав руки.
Подберут. Костюм оранжевый, его хорошо в волнах видно. И переохлаждение не грозит.
Выжили бы.
Просто не было команды.
***
Вот это да! В защиту Геннадия Сучкова выступили командиры кораблей. Они написали письмо Главнокомандующему. Мир переворачивается. А может, он выздоравливает, этот мир? И это происходит на моих глазах. И я этому рад.