"Лучший", конечно. У американцев почему-то нет резервирования, а у нас всего по два: два реактора, две линии вала, две турбины, два турбогенератора, и пошло-поехало, не говоря уже о тоннах лишнего зипа. Это ли надежность? Это ли автоматика? А там, где ненадежность и неавтоматика, там стоит матрос, офицер, мичман — там стоит человек по 24 часа в сутки (иногда на двухсменке по 12 часов) и следит за этой "надежной" автоматикой.
И потом этот, пусть даже неработающий, металлический жир все равно снижает уровень безаварийности: ведь даже неработающего надо обслуживать, а это человеческие силы.
В стрессовой ситуации они очень быстро заканчиваются, и человек вместо фреона при пожаре подает в отсек ВВД. Клапаны не похожи, но он все равно подаст ВВД.
Доведенный тренировками до автоматизма во время аварии забудет про весь свой автоматизм. Ему говоришь: "Где клапан фреона?" — он говорит: "Вот!" — и тычет всякий раз не туда.
Конечно, на земле можно разглагольствовать о том, что они "не знали", "не открыли", "погубили", но как только конструктор попадает туда, он начинает понимать, что создал что-то не для людей.
А может и не начинает понимать, но тогда это уже другие проблемы.
И у них другое название — они этические.
Вчера по "Радио России" как ни старался я говорить о людях, все равно говорили о железе и о том, "кто виноват" и "как это произошло". Поговорили даже о техногенных катастрофах. Спрашивали меня. Смех, конечно, но ради смеха я сказал: "Давайте, я нарисую вам техногенную картину мира. Представьте: мир развивается. У него есть к этому склонность, но скорость поступления технических новинок в мир не всегда совпадает с его способностью их переварить, и тогда мир начинает сопротивляться. Он напоминает объевшегося человека. Его тошнит, и многое летит в тартарары. Условно говоря, наступает такой момент, когда лишний включенный телевизор убивает летящий самолет. Чем дальше, тем этих самолетов будет больше. Предположим, что уже существовали могущественные цивилизации, до которых это дошло гораздо раньше, чем до нас. Они ушли от техники. Стали развивать силы души. Но эти силы, направленные не на добро, оказались еще более разрушительными. Для Земли это обновление. Для цивилизаций — смерть".
Вот до какой фантастики я договорился.
Но все это шутка.
Там со мной был еще один подводник. Я считал, что я не всегда сдержан и эмоции берут надо мной вверх. Этот меня перещеголял и крыл почем зря и Куроедова, и Попова. Я только головой мотал и все пытался вставить что-либо безобидное.
Но парень неплохой.
Или я изначально всех людей воспринимаю как неплохих?
И Дыгало за его звание "капитана 1 ранга" от него досталось.
Там было интересное замечание по телефону о торпеде "Шквал". Звонил человек, участвующий в ее испытаниях. Он говорил о том, что двигатель ее может заработать когда угодно и где угодно (хоть в отсеке), и тогда он разнесет все. Он говорил, что в ходе учений испытывали эту торпеду. Версия не новая, но то, что у нас сначала сделают приспособление для фейерверка, а потом уже соображают, как же с ним совладать, это точно.
Я расскажу о Франции.
Жила-была такая странная страна — Франция, и были времена мушкетеров "Двадцать лет спустя", и был в те времена министр финансов Фуко, который воровал из казны вместе с королевой-мамой алмазных подвесок. Только воровал он 20 процентов, а королева — 80. В те времена воровали все. Даже король воровал, но называлось это: "на балы". Остальные воровали свои 2-3 процента от каждого договора на поставку, скажем, сена армии. И был Кольбер, потомственный лавочник, знающий арифметику. У него был дядя. Он и пристроил подрастающего Кольбера фуражиром в армию, после чего дядя имел свои 2 процента. Не помню как его звали, потому что и в те времена существовали прозвища, например "Мишель — два процента".
И вот как-то дядя "Мишель" проворовался так, что его заметил сам Мазарини. "Чего это ты, Мишель!" — сказал Мазарини, и дяде пришлось подарить ему Кольбера, знающего таблицу деления на "9". И Кольбер показал Мазарини на цифрах, сколько ворует Фуко. Дело дошло до короля, и разжиревшего Фуко скушали, а Кольбер получил "карт-бланш" в финансовых делах такой страны, как Франция. И он тут же придумал, как ей помочь, а все потому, что знал не только такие арифметические действия, как деление и вычитание, но и сложение и умножение. Он разорил всех финансистов страны — в те времена они тоже существовали и занимались спекуляцией — торговали дублонами, потому что дублон хорошо менялся на франк, и если реальный курс дублона к франку был, к примеру, 15, они его держали в районе 45.
Кольбер послал им всем уведомление в воровстве, показал на цифрах, сколько и кто украл, и наложил на них штраф, который на 80 процентов уменьшал нажитое непосильным трудом. Все согласились, потому что это лучше, чем койка в Бастилии и топор палача. И в казне Франции вдруг разом оказалось полтора годового бюджета. Потом Кольбер взялся за льготников. Дело в том, что дворяне не платили налоги. Были, конечно, среди дворян и уважаемые фамилии, но были и те, кто за взятки приобретал высокое звание "участника последней битвы". Кольбер определил их число — 40%. И все они, помня о том, что стряслось с финансистами, добровольно согласились сложить с себя дворянство, заплатив неустойку. Это принесло еще кучу денег. Потом Кольбер убедил короля, что если не думать о мелком производителе, то эти деньги быстро истают. Производителя освободили от налогов. Потом Кольбер повернул финансовые потоки в сферу производства. Он сделал так, что если банк не вкладывался в реальную сферу, он сразу же разорялся. Банковский кредит можно было взять на большой срок под мизерный процент. И все. Такая страна как Франция есть до сих пор.
Все это взято из учебника средней школы.
А там еще про Голландию написано и про Китай.
"Курск" пришёл с автономки и ушёл на учение. Не думаю, что промежуток между автономкой и этим выходом составил более 5 суток, хотя можно проверить.
Подобные выходы очень тяжелы для людей. И морально и физически. Под водой организм привыкает к определенному режиму, ритму жизни, там другой, искусственный воздух. Попадание в более быстрые ритмы переживаний (скорость движений увеличивается втрое) и на свежий воздух приводят к тому, что человек мгновенно теряет кучу здоровья (за неделю можно похудеть на 7 кг). В результате — на выходе все спят: спят на вахте, в центральном, в корме — только сели — голова отвалилась. Сон нападает внезапно, стоит только расслабиться. А расслабиться так хочется. Учения — это постоянные тревоги, это всплытие — погружение, это вверх — вниз. Жутко изматывает. Кроме того, за сутки до выхода экипаж сел на борт и пошла вахта. Это значит что в ночь перед выходом спали не более 4 часов. В море, при рваных режимах, удается поспать тоже не больше 4 часов в сутки. В ночь трагедии, если на сеанс связи встали в 6 часов, первая смена (в основном офицеры) спала не более часа. Допускаю, что между 6 и 10 часами им удалось поспать еще часа полтора. Торпедисты и центральный не спали вовсе.
Однажды на учениях я, например, за 10 дней спал всего 10 часов. Потом спишь стоя. Просыпаешься, когда падаешь на приборы.
У "винтиков" такая судьба. Не зря позывные "Курска" были: "Винтик". Потеряли "винтик". С винтиками такое случается.
Мне нравится история. Не любая, конечно, а история какого-нибудь близлежащего государства.
В свое время было такое государство — Курляндия, где хозяйничало другое государство — Российское царство. И в Курляндию запросто можно было приехать и соблазнить принцессу.
Ее и соблазнили. Была такая принцесса — Анна — ее и соблазнять нечего было, до того она к соблазнам была сподвижна.
А тут собрались уважаемые люди, государственные мужи, на скорую руку образовали подобие партии, долго к ней присматривались, выяснили, что она, на их просвещенный взгляд, полная дура, и, посадив ее на трон, они будут управлять страной — Россией.
Приехали они к ней с посольством — мол, так и так, царя у нас не стало, а ты вроде Иоанновна, мы тебя на трон-то посадим, но ты и бровью шевелить не должна без нашего на то повеленья, потому как мы хотим не самодержавие тухлое образовать, а просвещенное корпоративное управление и подобие конституции, чтоб тут долго не объяснять.
А принцесса Анна испугалась, спряталась под кровать, ей бы хлеба вдоволь нажраться, а тут такое творится.
Извлекли ее, успокоили, а она и говорит: вы мне, дяденьки, хлеба вдоволь дадите ли, и в нужде вдруг какой не оставите ли?
Посмеялись послы над глупой бабенкой, так она своим истинным простодушием всем понравилась.
– Дадим, — говорят, — хлеба и сала дадим.
Справка: арабское слово "саала" в те времена, потеряв одну букву, перекочевало в русский язык и стало обозначать слово "ветчина".
Очень принцесса Анна ветчину уважала.
И повезли ее на русский престол, а по дороге она трескала ту ветчину с хлебом и ни о чем таком не пеклася, потому как дяденьки помогать обещали.
И только они ее привезли, и только она вокруг осмотрелась, и перестала шарахаться каждого шороха, как немедленно и поняла своим недалеким умишком, какая страна ей в руки идет.
В сей секунд она тут же и порешила на плахе всех тех добрых дяденек, которые к ней приехали на трон звать и от которых она поначалу под кровать схоронилась.
Стала она называться Анной Иоанновной, а для страны — России — на многие десятилетия вместо просвещения установилась бироновщина, тайная канцелярия и ледяные дома.
Русская армия непобедима! А почему? Потому что никого не жаль. Давно это повелось. Может с Чингисхана, может еще раньше. Все дело в лозунгах. Например: "За святую Русь!". Вот ведь как хорошо. Что ты в сравнении со "Святой Русью"? Почти что ничто. А как тебе слова из песни: "Забота у нас такая, забота наша простая: жила бы страна родная, и нету других забот"? Что ты по сравнению со "страной родной"? Или: "А нам на всех нужна одна победа. Одна на всех — мы за ценой не постоим!" Потому и непобедимы. "Бабы еще нарожают" — где-то я это уже слышал. До Великой Отечественной и Великой Финской. Потому я лозунгов и боюсь. Возьми любой — и получишь кровопролитие.
Например, любимый нынче всеми душегубец Петр Первый очень любил Свое Отечество, и под эту любовь погибла половина населения тогдашней Руси. А сейчас только объявят "диктатуру закона", как полстраны "родной" сажается под замок. "Война с терроризмом" — пожалуйте на кровопускание.
"Россия — великая держава" — лодки тонут.
К чему я это все. Сейчас объявили новый лозунг: "Создание положительного имиджа".
Лесин сказал: "Денег не пожалеем", — а я подумал: "А крови?"
"Списать мертвого легче, чем получить живого", — впервые я услышал эту фразу на флоте. С тех пор любое проявление высоты человеческого духа, как, впрочем, и человеческой низости меня перестало удивлять.
У слова "предан" есть два значения: предан любимому делу или предан другим человеком. В сущности, это две стороны одного и того же понятия: предан — значит "передан" кому-либо или чему-либо в пользование.
Не правда ли, в этимологии некоторых слов неприятно разбираться?
Неприятно разбираться не только в этом, но и в том, как и почему, отчего, каким образом, зачем все это, ради или во имя чего.
Но люди так устроены: если их поражают масштабы содеянного, они вновь и вновь будут бередить свою память.
Они будут искать ответы. Они будут искать виновных, хотя, может быть, их стоило бы оставить на корм мукам их собственной совести.
Если таковая имеется.
Так устроена жизнь: мерзость уживается с величием.
От нее хочется отделиться, а она лезет на глаза.
И щиплет, душит, колет, болит, теснит грудь.
Неужели не у всех болит?
Как хочется верить, что у всех, но в памяти своей я все время натыкаюсь на фразы, подобные той, что прозвучала в самом начале, и понимаю: у некоторых болит совсем не то место.
А то, что должно болеть, у них отсутствует. Не развилось. Не выросло.
И вместо него выросло другое место.
До невероятных размеров.
С ним-то мы сегодня и боремся.
Всеми силами нашей души.
И памяти.
Мы хотим, чтоб у всех болело там, где и задумано.
Чтоб оно было — чему болеть.
Ведь напоминали же они в детстве детей. Что же изменилось? Когда тебе стало ясно, что из ребенка выросла вот такая вот нелюдь?
И потом она, эта нелюдь, вдруг получила все права пользования. Она установила законы и правила, по которым людей можно считать и не людьми вовсе, для собственного удобства, а придатками механизма. Можно считать чем-то менее ценным, чем очень сложная железяка.
Наверное, для разрушения этого мы сегодня вновь и вновь тревожим свою собственную душу.
Интервью с Черновым интересное. Два взрыва, две пробоины.
Если взрывы внутренние, как утверждает "Рубин", то при чем здесь пробоины?
Сами взрывы — еще те вопросы ставят: почему два? Если сдетонировало, то не может быть так: детонируем только вчетвером, а остальные не детонируем. И детонация не может быть такая: сначала взрыв — а через две минуты — сдетонируем. И при ударе о дно детонация под вопросом. Если после удара о дно люди живые остались, то не такой он был величины, чтоб сдетонировало.
Еще раз: я говорил со специалистами по детонации. Она возможна при подрыве рядом боеприпаса и при пожаре. Вроде и то и другое под большим сомнением.
Если подрыв торпеды, то не два взрыва, а один, если пожар, то там несколько систем пожаротушения, в том числе орошение торпедного боезапаса (автоматическая).
С животными я умею договариваться. Главное, глядеть животному не совсем в глаза и проникновенным тоном и очень медленно ему все объяснять — быстрая речь раздражает. Собаки меня всегда понимают.
Тут есть один очень злобный пес на этаже. Он на всех бросается, потому что все ходят мимо и ступают на ту территорию, на которой он лежит и которую давно считает своей частной собственность. С точки зрения этого пса, все люди полные невежды и бескультурное быдло, которое даже собственные границы не может пометить — о чём с ними говорить. Тут иду я: он уставился мне в глаза и начал наливаться рычанием. Я остановился и вежливо к нему обратился: "Многоуважаемый сэр! Мне необходимо ступить на вашу территорию, поскольку путь мой необходимо продолжить. Нельзя ли мне по этому незначительному поводу вас немного побеспокоить?" — рычание прекратилось, и я спокойно (тут главное — спокойно, и еще: интонация должна быть абсолютно серьезной, никакого ерничанья или издевки с отмашкой рук) прошел.
В типографии "Наука" на цепи у входа сидит Найда. Она меня прекрасно знает, но Найда на службе, и с 8 и до обеда (до 12-ти) она на всех бросается и облаивает всякого.
Попробуй пройти в 11.59 — подвергнешься нападению, но в 12.00 — собаку как подменили: лай обрывается, сама она улыбается во всю пасть, виляет хвостом, мол, надеюсь не в обиде, потягивается и идет к себе в конуру. Ровно в 13.00 — лай возобновляется, и так до 17-ти, краткий перерыв — и снова на вахту до 8 утра.
Вот с Найдой не договориться. Для нее служба — святое. Но если ты принесешь косточку, то тебя лично облаивать больше не будут, а если и лают в твоем присутствии, то всем своим видом покажут, что не на тебя. Косточку надо приносить периодически. Найда сама определяет этот период. Не отсюда ли людская традиция ходить в гости с подарком?
А еще я общаюсь с котом. У мамы есть кот, который терпеть не может, когда его гладят, и потому кусается. Я ему полчаса объяснял, что это невежливо, так как при встрече люди подают друг другу руки, а поскольку он живет с людьми, то на легкое поглаживание на входе в помещение придется согласиться, чтоб тебя не считали законченным идиотом. Теперь мне он разрешает один раз себя погладить, но только при входе.
С попугаями проще. Некоторые из них кусаются, потому что попугаи — птицы, обожающие церемонии, а если ты суешь ему палец сквозь прутья клетки, то это не церемония, а черти что. И он тебе об этом обязательно скажет на родном диалекте, потому что считает, что его ругательства ты должен знать, знает же он твои.
Если очень хочется его потрогать, суешь палец, смотришь в глаза и говоришь: "Можно потрогать?"
"Пшёл вон!" — поймёшь по интонации.
Сегодня у нас годовщина.
Год назад все прилипли к экранам телевизоров.
На дне лежал "Курск" — люди сострадали.
Это все, что они могли сделать: они сострадали людям.
Миллионы — горстке.
Непривычно. Привычно равнодушие.
Может, мы выздоравливаем?
"Вам за это деньги платят!" — в мои времена была такая штабная формула. Если офицер начинал бухтеть, ему такое говорили.
С тех пор не люблю штаб. Туда частенько попадала с корабля всякая накипь.
Нет! Не так. Чтоб избавиться, таких частенько отправляли куда-нибудь на учебу. В академию, например.
А потом они возвращались в штаб.
И руководили.
Мне всегда хотелось узнать: почему она — эта недородь — лезет руководить, и почему наверху так мало нормальных?
Вечно с изъяном: глуп, туп, вор.
Что не так?
Может, пока лезешь, обрываешь себе всякие тонкие веточки души, и на самую верхушку выползает уже только ствол голый?
Может, и так.
Ну, да, ты же должен относиться к людям, как к шарикоподшипникам: сломался — заменили — выкинули.
Это сложно. В себе надо что-то ломать. Если, конечно, есть что.
Тут, видимо, нечего. Ведь он взорвался у них на глазах.
А они ушли. Удрали. Бросили.
В голове не укладывается.
Командиры кораблей, конечно, не при чем. Там был тот, кто должен решение принять.
А он не мог. Его с детства били так, чтоб он никогда сам решения не принимал. Он должен был посовещаться.
И потом он был уверен, что погибли все и сразу. Еще бы! Так трахнуло — гриб до небес.
Кто же мог предположить, что там есть живые?
Они стучали — а он не верил.
Понимаю.
Между прочим, самое время погоны положить. Сейчас еще не поздно. Ведь ты кладешь не для кого-то, для себя.
Окружающим-то все равно, но самому-то как с этим жить?
Надо же каждый день оправдываться перед собой и говорить, что ты не свинья.
Хотя чего там оправдываться — свинья и есть. Тут уж никуда не деться.
Но так хоть что-то. Может, полегчает.
Конечно, потом можно покрасить дома в поселке и на двери денег найти.
Можно лодку поднять.
Чего б ее, действительно, не поднять, глубина-то смешная. Так что можно потренироваться.
Попилить.
Все-таки, какая-то работа.
Время только не обмануть. Можно его оттянуть, но обмануть еще никому не удавалось. Оно всех расставит по своим местам: героев к героям, остальных — к убийцам. Оно безжалостно. Его нельзя уговорить. Уломать. Купить. Перехитрить — оно умнее, потому что живет гораздо дольше. "Вам за это деньги платят!"
Есть еще одна штабная формула: "Вы знали, на что шли!"
В самом начале перестройки происходило награждение госпремиями филологов. Пригласили и академика Лихачева. Под руки привели и усадили. И вдруг появляется в период обеда Сергей Михалков, который ни при одном режиме не сидел, и Лихачев, сидевший при всех режимах, глядя на него, заметил: "Без этого ни один праздник не обходится".
Эмма Герштейн позвонила мне и сказала: "Саша! Я очень слаба", — на что я ей заметил: "Эмма Григорьевна! К девяносто восьми годам я тоже наверняка ослабну!"
У нее выходит книга в нашем издательстве: собрание литературоведческих статей. Труд всей жизни. Титанический. Название: "Память писателя". Это название придумала она. Книга в типографии, и вот она звонит узнать, как дела. "Какая "Память писателя"? — вдруг восклицает она. — Там же должно быть название "Заметы сердца"!
Вот такая у настоящего писателя память.
Когда я сказал о том К., он просто заныл: "А-а-а… и сердца горестных замет. Она с ума сошла. Это же Пушкин!"
Я ей так и сказал: "Это же Пушкин! Эмма Григорьевна, вы ведь "лермонтоведка", а не "пушкинистка" и не "маяковскофилка" — надо себя блюсти". — Она смеется.
3 сентября, не дожив до своего 48-летия, от отека легких скончался С. До этого он шесть лет болел. Сначала инсульт, потом инфаркт, и вот через столько лет мучений — смерть в постели, жена ушла год назад. Валера — моя юность. Однокашник. Он был самый младший в нашем классе, но большой, и его все время пытались заломать, возились. Потом вместе поехали на Север за назначением, жили в Мурманске у его сестры. Я встречал его несколько раз — он то в Гаджиево, то в Оленьей. Потом уволился, попал в Питер.
Портрет героя России адмирала М. Под Мурманском есть 41-й химический склад, битком набитый оборудованием. Командует там начхим СФ. До недавнего времени это был Коля Видасов — честный парень из села, который очень хотел получить адмирала, благо что должность — начхим СФ — адмиральская.
Не дали Коле адмирала. Когда к нему при своем вступлении в должность приехал знакомиться герой России адмирал М., то первое, что он сказал Коле: "Тут можно что-нибудь продать?" — "Продать — это без меня товарищ адмирал", — сказал ему Коля. Так что адмирал ему с тех пор не светил, а потом и вовсе уволили в запас, потому что адмирал М. недавно Колю оскорбил, и тот сразу рапорт об увольнении подал.
"Саня, — говорил мне вчера честнейший Видасов, — что-то происходит с Россией и с ее героями. Чтоб адмирала сейчас получить, надо быть подлее подлого".
Это тот М., что говорил корреспондентам: "Честь имею".
Мда, даже не знаю что сказать…
Об интервью.
Не люблю скучных. Только сядут — начинается: расскажите о своем рождении. Тогда я говорю, что вообще не рождался. "Как?!". А так: все же видимость только одна и никто не доказал еще, что то, что мы видим происходит в действительности, а не является ловкой кажимостью с воспроизведением вкуса, запаха, звука и теплоты, упругости при соприкосновении, приличествующих моменту.
Или говорю: помню само рождение. Темный тоннель — и я двигаюсь по нему к свету и голосам, остальное — я придумал.
С американцами — ужас.
Где было их ЦРУ — аллах ведает. Всем послал соболезнования. После бомбежек Сербии я как-то в сердцах сказал: "Америка получит такое, что на своей шкуре почувствует, что такое бомбежка". Не думал что сбудется. Теперь обронил: "Арабскому миру — конец". Неужели тоже не зря сболтнул?
Самое страшное для меня — когда человека унижают. Очень хочу дожить до того момента, когда в России начнут ценить человеческое достоинство и ум.
Про то, что я честь чью-то позорю, так это ж у нас разные чести. Некоторые любят повторять где попало: "Честь имею". Вот, например, адмирал М. — чуть его где застанут корреспонденты, он им: "Честь имею!" — сам слышал. А мои друзья даже обсуждали этот вопрос: всех интересовало, чью он честь имеет. Решили, что тех, кто ему ее отдает: они отдают, а он ее имеет.
Маленькие характеристики представителей генералитета.
Первый представитель:
Воевал в первую чеченскую войну. Не жалеет людей: ни своих, ни чужих. Легко пошлет солдат на смерть, если это поможет карьере. Был замечен в мародерстве. Уточним: кроме ковров, каждый зажиточный чеченец любил в прихожей, где все обувь снимают, иметь всякую аппаратуру — факсы, ксероксы, телевизоры, телефоны, холодильники. Просто детская страсть к собирательству, поскольку подключить все это хозяйство из-за отсутствия электричества не представляется возможным. И вот идет грузовик, битком набитый такими трофеями. Так вот, этот орел, одетый в длинное до пят кожаное пальто с чужого плеча, останавливает этот грузовик и губной помадой (тут где-то сейчас же подобрал) помечает для себя телевизор и холодильник.
Второй представитель:
В первую чеченскую за деньги предоставлял коридоры для выхода басаевских бандитов. За деньги не разрушал дома в деревнях. Ради карьеры не жалел солдат. Когда поступал в Академию, приказал взять высоту, не считаясь с потерями. Командиры говорили: "Не понимаем, зачем мы ее берем. Людей теряем. Окружить, и через сутки они сами слезут".
Теперь о Трошеве. Несмотря на то, что он написал книгу "Моя война", все сходятся на том, что он хороший мужик и никогда не допускал бессмысленных потерь среди солдат и населения.
В субботу показывали то, что осталось от "Курска". Комментировал генеральный прокурор, с трудом одетый в новенькую подводницкую канадку. Значит, прокуроры у нас теперь журналистами работают для пущей убедительности. Может, скоро в стране и не останется настоящих журналистов, а будут одни прокуроры?
Зачем же он, все-таки, перед камерой вылез? Вслушиваюсь в косноязычную речь и жду. Должен сказать. А-а-а… вот: "ужасная сила… эта сила… смяла… за девять часов вода наполнила всю лодку… спасти людей однозначно нельзя было…"
Вот из-за чего все эти переодевания на фоне танка. Вот из-за чего "Курск" поднимали. Его поднимали из-за этих слов. Значит, не стучали те двадцать три человека в течение нескольких суток. Это всем померещилось. И те, кто должен был спасать, не сбегали с места трагедии. Они сберегали. Они сберегали силы для настоящего спасательного броска. В течение недели. И государство не виновато во лжи, бездушии, бесчувственности, душевной черствости. Государство, которое чуть ли не из-под палки те же журналисты заставили сделать приличную мину при плохой игре, ни в чем не виновато.
И потом этот, пусть даже неработающий, металлический жир все равно снижает уровень безаварийности: ведь даже неработающего надо обслуживать, а это человеческие силы.
В стрессовой ситуации они очень быстро заканчиваются, и человек вместо фреона при пожаре подает в отсек ВВД. Клапаны не похожи, но он все равно подаст ВВД.
Доведенный тренировками до автоматизма во время аварии забудет про весь свой автоматизм. Ему говоришь: "Где клапан фреона?" — он говорит: "Вот!" — и тычет всякий раз не туда.
Конечно, на земле можно разглагольствовать о том, что они "не знали", "не открыли", "погубили", но как только конструктор попадает туда, он начинает понимать, что создал что-то не для людей.
А может и не начинает понимать, но тогда это уже другие проблемы.
И у них другое название — они этические.
***
Вчера по "Радио России" как ни старался я говорить о людях, все равно говорили о железе и о том, "кто виноват" и "как это произошло". Поговорили даже о техногенных катастрофах. Спрашивали меня. Смех, конечно, но ради смеха я сказал: "Давайте, я нарисую вам техногенную картину мира. Представьте: мир развивается. У него есть к этому склонность, но скорость поступления технических новинок в мир не всегда совпадает с его способностью их переварить, и тогда мир начинает сопротивляться. Он напоминает объевшегося человека. Его тошнит, и многое летит в тартарары. Условно говоря, наступает такой момент, когда лишний включенный телевизор убивает летящий самолет. Чем дальше, тем этих самолетов будет больше. Предположим, что уже существовали могущественные цивилизации, до которых это дошло гораздо раньше, чем до нас. Они ушли от техники. Стали развивать силы души. Но эти силы, направленные не на добро, оказались еще более разрушительными. Для Земли это обновление. Для цивилизаций — смерть".
Вот до какой фантастики я договорился.
Но все это шутка.
Там со мной был еще один подводник. Я считал, что я не всегда сдержан и эмоции берут надо мной вверх. Этот меня перещеголял и крыл почем зря и Куроедова, и Попова. Я только головой мотал и все пытался вставить что-либо безобидное.
Но парень неплохой.
Или я изначально всех людей воспринимаю как неплохих?
И Дыгало за его звание "капитана 1 ранга" от него досталось.
Там было интересное замечание по телефону о торпеде "Шквал". Звонил человек, участвующий в ее испытаниях. Он говорил о том, что двигатель ее может заработать когда угодно и где угодно (хоть в отсеке), и тогда он разнесет все. Он говорил, что в ходе учений испытывали эту торпеду. Версия не новая, но то, что у нас сначала сделают приспособление для фейерверка, а потом уже соображают, как же с ним совладать, это точно.
***
Я расскажу о Франции.
Жила-была такая странная страна — Франция, и были времена мушкетеров "Двадцать лет спустя", и был в те времена министр финансов Фуко, который воровал из казны вместе с королевой-мамой алмазных подвесок. Только воровал он 20 процентов, а королева — 80. В те времена воровали все. Даже король воровал, но называлось это: "на балы". Остальные воровали свои 2-3 процента от каждого договора на поставку, скажем, сена армии. И был Кольбер, потомственный лавочник, знающий арифметику. У него был дядя. Он и пристроил подрастающего Кольбера фуражиром в армию, после чего дядя имел свои 2 процента. Не помню как его звали, потому что и в те времена существовали прозвища, например "Мишель — два процента".
И вот как-то дядя "Мишель" проворовался так, что его заметил сам Мазарини. "Чего это ты, Мишель!" — сказал Мазарини, и дяде пришлось подарить ему Кольбера, знающего таблицу деления на "9". И Кольбер показал Мазарини на цифрах, сколько ворует Фуко. Дело дошло до короля, и разжиревшего Фуко скушали, а Кольбер получил "карт-бланш" в финансовых делах такой страны, как Франция. И он тут же придумал, как ей помочь, а все потому, что знал не только такие арифметические действия, как деление и вычитание, но и сложение и умножение. Он разорил всех финансистов страны — в те времена они тоже существовали и занимались спекуляцией — торговали дублонами, потому что дублон хорошо менялся на франк, и если реальный курс дублона к франку был, к примеру, 15, они его держали в районе 45.
Кольбер послал им всем уведомление в воровстве, показал на цифрах, сколько и кто украл, и наложил на них штраф, который на 80 процентов уменьшал нажитое непосильным трудом. Все согласились, потому что это лучше, чем койка в Бастилии и топор палача. И в казне Франции вдруг разом оказалось полтора годового бюджета. Потом Кольбер взялся за льготников. Дело в том, что дворяне не платили налоги. Были, конечно, среди дворян и уважаемые фамилии, но были и те, кто за взятки приобретал высокое звание "участника последней битвы". Кольбер определил их число — 40%. И все они, помня о том, что стряслось с финансистами, добровольно согласились сложить с себя дворянство, заплатив неустойку. Это принесло еще кучу денег. Потом Кольбер убедил короля, что если не думать о мелком производителе, то эти деньги быстро истают. Производителя освободили от налогов. Потом Кольбер повернул финансовые потоки в сферу производства. Он сделал так, что если банк не вкладывался в реальную сферу, он сразу же разорялся. Банковский кредит можно было взять на большой срок под мизерный процент. И все. Такая страна как Франция есть до сих пор.
Все это взято из учебника средней школы.
А там еще про Голландию написано и про Китай.
***
"Курск" пришёл с автономки и ушёл на учение. Не думаю, что промежуток между автономкой и этим выходом составил более 5 суток, хотя можно проверить.
Подобные выходы очень тяжелы для людей. И морально и физически. Под водой организм привыкает к определенному режиму, ритму жизни, там другой, искусственный воздух. Попадание в более быстрые ритмы переживаний (скорость движений увеличивается втрое) и на свежий воздух приводят к тому, что человек мгновенно теряет кучу здоровья (за неделю можно похудеть на 7 кг). В результате — на выходе все спят: спят на вахте, в центральном, в корме — только сели — голова отвалилась. Сон нападает внезапно, стоит только расслабиться. А расслабиться так хочется. Учения — это постоянные тревоги, это всплытие — погружение, это вверх — вниз. Жутко изматывает. Кроме того, за сутки до выхода экипаж сел на борт и пошла вахта. Это значит что в ночь перед выходом спали не более 4 часов. В море, при рваных режимах, удается поспать тоже не больше 4 часов в сутки. В ночь трагедии, если на сеанс связи встали в 6 часов, первая смена (в основном офицеры) спала не более часа. Допускаю, что между 6 и 10 часами им удалось поспать еще часа полтора. Торпедисты и центральный не спали вовсе.
Однажды на учениях я, например, за 10 дней спал всего 10 часов. Потом спишь стоя. Просыпаешься, когда падаешь на приборы.
У "винтиков" такая судьба. Не зря позывные "Курска" были: "Винтик". Потеряли "винтик". С винтиками такое случается.
***
Мне нравится история. Не любая, конечно, а история какого-нибудь близлежащего государства.
В свое время было такое государство — Курляндия, где хозяйничало другое государство — Российское царство. И в Курляндию запросто можно было приехать и соблазнить принцессу.
Ее и соблазнили. Была такая принцесса — Анна — ее и соблазнять нечего было, до того она к соблазнам была сподвижна.
А тут собрались уважаемые люди, государственные мужи, на скорую руку образовали подобие партии, долго к ней присматривались, выяснили, что она, на их просвещенный взгляд, полная дура, и, посадив ее на трон, они будут управлять страной — Россией.
Приехали они к ней с посольством — мол, так и так, царя у нас не стало, а ты вроде Иоанновна, мы тебя на трон-то посадим, но ты и бровью шевелить не должна без нашего на то повеленья, потому как мы хотим не самодержавие тухлое образовать, а просвещенное корпоративное управление и подобие конституции, чтоб тут долго не объяснять.
А принцесса Анна испугалась, спряталась под кровать, ей бы хлеба вдоволь нажраться, а тут такое творится.
Извлекли ее, успокоили, а она и говорит: вы мне, дяденьки, хлеба вдоволь дадите ли, и в нужде вдруг какой не оставите ли?
Посмеялись послы над глупой бабенкой, так она своим истинным простодушием всем понравилась.
– Дадим, — говорят, — хлеба и сала дадим.
Справка: арабское слово "саала" в те времена, потеряв одну букву, перекочевало в русский язык и стало обозначать слово "ветчина".
Очень принцесса Анна ветчину уважала.
И повезли ее на русский престол, а по дороге она трескала ту ветчину с хлебом и ни о чем таком не пеклася, потому как дяденьки помогать обещали.
И только они ее привезли, и только она вокруг осмотрелась, и перестала шарахаться каждого шороха, как немедленно и поняла своим недалеким умишком, какая страна ей в руки идет.
В сей секунд она тут же и порешила на плахе всех тех добрых дяденек, которые к ней приехали на трон звать и от которых она поначалу под кровать схоронилась.
Стала она называться Анной Иоанновной, а для страны — России — на многие десятилетия вместо просвещения установилась бироновщина, тайная канцелярия и ледяные дома.
***
Русская армия непобедима! А почему? Потому что никого не жаль. Давно это повелось. Может с Чингисхана, может еще раньше. Все дело в лозунгах. Например: "За святую Русь!". Вот ведь как хорошо. Что ты в сравнении со "Святой Русью"? Почти что ничто. А как тебе слова из песни: "Забота у нас такая, забота наша простая: жила бы страна родная, и нету других забот"? Что ты по сравнению со "страной родной"? Или: "А нам на всех нужна одна победа. Одна на всех — мы за ценой не постоим!" Потому и непобедимы. "Бабы еще нарожают" — где-то я это уже слышал. До Великой Отечественной и Великой Финской. Потому я лозунгов и боюсь. Возьми любой — и получишь кровопролитие.
Например, любимый нынче всеми душегубец Петр Первый очень любил Свое Отечество, и под эту любовь погибла половина населения тогдашней Руси. А сейчас только объявят "диктатуру закона", как полстраны "родной" сажается под замок. "Война с терроризмом" — пожалуйте на кровопускание.
"Россия — великая держава" — лодки тонут.
К чему я это все. Сейчас объявили новый лозунг: "Создание положительного имиджа".
Лесин сказал: "Денег не пожалеем", — а я подумал: "А крови?"
***
"Списать мертвого легче, чем получить живого", — впервые я услышал эту фразу на флоте. С тех пор любое проявление высоты человеческого духа, как, впрочем, и человеческой низости меня перестало удивлять.
У слова "предан" есть два значения: предан любимому делу или предан другим человеком. В сущности, это две стороны одного и того же понятия: предан — значит "передан" кому-либо или чему-либо в пользование.
Не правда ли, в этимологии некоторых слов неприятно разбираться?
Неприятно разбираться не только в этом, но и в том, как и почему, отчего, каким образом, зачем все это, ради или во имя чего.
Но люди так устроены: если их поражают масштабы содеянного, они вновь и вновь будут бередить свою память.
Они будут искать ответы. Они будут искать виновных, хотя, может быть, их стоило бы оставить на корм мукам их собственной совести.
Если таковая имеется.
Так устроена жизнь: мерзость уживается с величием.
От нее хочется отделиться, а она лезет на глаза.
И щиплет, душит, колет, болит, теснит грудь.
Неужели не у всех болит?
Как хочется верить, что у всех, но в памяти своей я все время натыкаюсь на фразы, подобные той, что прозвучала в самом начале, и понимаю: у некоторых болит совсем не то место.
А то, что должно болеть, у них отсутствует. Не развилось. Не выросло.
И вместо него выросло другое место.
До невероятных размеров.
С ним-то мы сегодня и боремся.
Всеми силами нашей души.
И памяти.
Мы хотим, чтоб у всех болело там, где и задумано.
Чтоб оно было — чему болеть.
Ведь напоминали же они в детстве детей. Что же изменилось? Когда тебе стало ясно, что из ребенка выросла вот такая вот нелюдь?
И потом она, эта нелюдь, вдруг получила все права пользования. Она установила законы и правила, по которым людей можно считать и не людьми вовсе, для собственного удобства, а придатками механизма. Можно считать чем-то менее ценным, чем очень сложная железяка.
Наверное, для разрушения этого мы сегодня вновь и вновь тревожим свою собственную душу.
***
Интервью с Черновым интересное. Два взрыва, две пробоины.
Если взрывы внутренние, как утверждает "Рубин", то при чем здесь пробоины?
Сами взрывы — еще те вопросы ставят: почему два? Если сдетонировало, то не может быть так: детонируем только вчетвером, а остальные не детонируем. И детонация не может быть такая: сначала взрыв — а через две минуты — сдетонируем. И при ударе о дно детонация под вопросом. Если после удара о дно люди живые остались, то не такой он был величины, чтоб сдетонировало.
Еще раз: я говорил со специалистами по детонации. Она возможна при подрыве рядом боеприпаса и при пожаре. Вроде и то и другое под большим сомнением.
Если подрыв торпеды, то не два взрыва, а один, если пожар, то там несколько систем пожаротушения, в том числе орошение торпедного боезапаса (автоматическая).
***
С животными я умею договариваться. Главное, глядеть животному не совсем в глаза и проникновенным тоном и очень медленно ему все объяснять — быстрая речь раздражает. Собаки меня всегда понимают.
Тут есть один очень злобный пес на этаже. Он на всех бросается, потому что все ходят мимо и ступают на ту территорию, на которой он лежит и которую давно считает своей частной собственность. С точки зрения этого пса, все люди полные невежды и бескультурное быдло, которое даже собственные границы не может пометить — о чём с ними говорить. Тут иду я: он уставился мне в глаза и начал наливаться рычанием. Я остановился и вежливо к нему обратился: "Многоуважаемый сэр! Мне необходимо ступить на вашу территорию, поскольку путь мой необходимо продолжить. Нельзя ли мне по этому незначительному поводу вас немного побеспокоить?" — рычание прекратилось, и я спокойно (тут главное — спокойно, и еще: интонация должна быть абсолютно серьезной, никакого ерничанья или издевки с отмашкой рук) прошел.
В типографии "Наука" на цепи у входа сидит Найда. Она меня прекрасно знает, но Найда на службе, и с 8 и до обеда (до 12-ти) она на всех бросается и облаивает всякого.
Попробуй пройти в 11.59 — подвергнешься нападению, но в 12.00 — собаку как подменили: лай обрывается, сама она улыбается во всю пасть, виляет хвостом, мол, надеюсь не в обиде, потягивается и идет к себе в конуру. Ровно в 13.00 — лай возобновляется, и так до 17-ти, краткий перерыв — и снова на вахту до 8 утра.
Вот с Найдой не договориться. Для нее служба — святое. Но если ты принесешь косточку, то тебя лично облаивать больше не будут, а если и лают в твоем присутствии, то всем своим видом покажут, что не на тебя. Косточку надо приносить периодически. Найда сама определяет этот период. Не отсюда ли людская традиция ходить в гости с подарком?
А еще я общаюсь с котом. У мамы есть кот, который терпеть не может, когда его гладят, и потому кусается. Я ему полчаса объяснял, что это невежливо, так как при встрече люди подают друг другу руки, а поскольку он живет с людьми, то на легкое поглаживание на входе в помещение придется согласиться, чтоб тебя не считали законченным идиотом. Теперь мне он разрешает один раз себя погладить, но только при входе.
С попугаями проще. Некоторые из них кусаются, потому что попугаи — птицы, обожающие церемонии, а если ты суешь ему палец сквозь прутья клетки, то это не церемония, а черти что. И он тебе об этом обязательно скажет на родном диалекте, потому что считает, что его ругательства ты должен знать, знает же он твои.
Если очень хочется его потрогать, суешь палец, смотришь в глаза и говоришь: "Можно потрогать?"
"Пшёл вон!" — поймёшь по интонации.
***
Сегодня у нас годовщина.
Год назад все прилипли к экранам телевизоров.
На дне лежал "Курск" — люди сострадали.
Это все, что они могли сделать: они сострадали людям.
Миллионы — горстке.
Непривычно. Привычно равнодушие.
Может, мы выздоравливаем?
"Вам за это деньги платят!" — в мои времена была такая штабная формула. Если офицер начинал бухтеть, ему такое говорили.
С тех пор не люблю штаб. Туда частенько попадала с корабля всякая накипь.
Нет! Не так. Чтоб избавиться, таких частенько отправляли куда-нибудь на учебу. В академию, например.
А потом они возвращались в штаб.
И руководили.
Мне всегда хотелось узнать: почему она — эта недородь — лезет руководить, и почему наверху так мало нормальных?
Вечно с изъяном: глуп, туп, вор.
Что не так?
Может, пока лезешь, обрываешь себе всякие тонкие веточки души, и на самую верхушку выползает уже только ствол голый?
Может, и так.
Ну, да, ты же должен относиться к людям, как к шарикоподшипникам: сломался — заменили — выкинули.
Это сложно. В себе надо что-то ломать. Если, конечно, есть что.
Тут, видимо, нечего. Ведь он взорвался у них на глазах.
А они ушли. Удрали. Бросили.
В голове не укладывается.
Командиры кораблей, конечно, не при чем. Там был тот, кто должен решение принять.
А он не мог. Его с детства били так, чтоб он никогда сам решения не принимал. Он должен был посовещаться.
И потом он был уверен, что погибли все и сразу. Еще бы! Так трахнуло — гриб до небес.
Кто же мог предположить, что там есть живые?
Они стучали — а он не верил.
Понимаю.
Между прочим, самое время погоны положить. Сейчас еще не поздно. Ведь ты кладешь не для кого-то, для себя.
Окружающим-то все равно, но самому-то как с этим жить?
Надо же каждый день оправдываться перед собой и говорить, что ты не свинья.
Хотя чего там оправдываться — свинья и есть. Тут уж никуда не деться.
Но так хоть что-то. Может, полегчает.
Конечно, потом можно покрасить дома в поселке и на двери денег найти.
Можно лодку поднять.
Чего б ее, действительно, не поднять, глубина-то смешная. Так что можно потренироваться.
Попилить.
Все-таки, какая-то работа.
Время только не обмануть. Можно его оттянуть, но обмануть еще никому не удавалось. Оно всех расставит по своим местам: героев к героям, остальных — к убийцам. Оно безжалостно. Его нельзя уговорить. Уломать. Купить. Перехитрить — оно умнее, потому что живет гораздо дольше. "Вам за это деньги платят!"
Есть еще одна штабная формула: "Вы знали, на что шли!"
***
В самом начале перестройки происходило награждение госпремиями филологов. Пригласили и академика Лихачева. Под руки привели и усадили. И вдруг появляется в период обеда Сергей Михалков, который ни при одном режиме не сидел, и Лихачев, сидевший при всех режимах, глядя на него, заметил: "Без этого ни один праздник не обходится".
***
Эмма Герштейн позвонила мне и сказала: "Саша! Я очень слаба", — на что я ей заметил: "Эмма Григорьевна! К девяносто восьми годам я тоже наверняка ослабну!"
У нее выходит книга в нашем издательстве: собрание литературоведческих статей. Труд всей жизни. Титанический. Название: "Память писателя". Это название придумала она. Книга в типографии, и вот она звонит узнать, как дела. "Какая "Память писателя"? — вдруг восклицает она. — Там же должно быть название "Заметы сердца"!
Вот такая у настоящего писателя память.
Когда я сказал о том К., он просто заныл: "А-а-а… и сердца горестных замет. Она с ума сошла. Это же Пушкин!"
Я ей так и сказал: "Это же Пушкин! Эмма Григорьевна, вы ведь "лермонтоведка", а не "пушкинистка" и не "маяковскофилка" — надо себя блюсти". — Она смеется.
***
3 сентября, не дожив до своего 48-летия, от отека легких скончался С. До этого он шесть лет болел. Сначала инсульт, потом инфаркт, и вот через столько лет мучений — смерть в постели, жена ушла год назад. Валера — моя юность. Однокашник. Он был самый младший в нашем классе, но большой, и его все время пытались заломать, возились. Потом вместе поехали на Север за назначением, жили в Мурманске у его сестры. Я встречал его несколько раз — он то в Гаджиево, то в Оленьей. Потом уволился, попал в Питер.
***
Портрет героя России адмирала М. Под Мурманском есть 41-й химический склад, битком набитый оборудованием. Командует там начхим СФ. До недавнего времени это был Коля Видасов — честный парень из села, который очень хотел получить адмирала, благо что должность — начхим СФ — адмиральская.
Не дали Коле адмирала. Когда к нему при своем вступлении в должность приехал знакомиться герой России адмирал М., то первое, что он сказал Коле: "Тут можно что-нибудь продать?" — "Продать — это без меня товарищ адмирал", — сказал ему Коля. Так что адмирал ему с тех пор не светил, а потом и вовсе уволили в запас, потому что адмирал М. недавно Колю оскорбил, и тот сразу рапорт об увольнении подал.
"Саня, — говорил мне вчера честнейший Видасов, — что-то происходит с Россией и с ее героями. Чтоб адмирала сейчас получить, надо быть подлее подлого".
Это тот М., что говорил корреспондентам: "Честь имею".
Мда, даже не знаю что сказать…
***
Об интервью.
Не люблю скучных. Только сядут — начинается: расскажите о своем рождении. Тогда я говорю, что вообще не рождался. "Как?!". А так: все же видимость только одна и никто не доказал еще, что то, что мы видим происходит в действительности, а не является ловкой кажимостью с воспроизведением вкуса, запаха, звука и теплоты, упругости при соприкосновении, приличествующих моменту.
Или говорю: помню само рождение. Темный тоннель — и я двигаюсь по нему к свету и голосам, остальное — я придумал.
***
С американцами — ужас.
Где было их ЦРУ — аллах ведает. Всем послал соболезнования. После бомбежек Сербии я как-то в сердцах сказал: "Америка получит такое, что на своей шкуре почувствует, что такое бомбежка". Не думал что сбудется. Теперь обронил: "Арабскому миру — конец". Неужели тоже не зря сболтнул?
***
Самое страшное для меня — когда человека унижают. Очень хочу дожить до того момента, когда в России начнут ценить человеческое достоинство и ум.
Про то, что я честь чью-то позорю, так это ж у нас разные чести. Некоторые любят повторять где попало: "Честь имею". Вот, например, адмирал М. — чуть его где застанут корреспонденты, он им: "Честь имею!" — сам слышал. А мои друзья даже обсуждали этот вопрос: всех интересовало, чью он честь имеет. Решили, что тех, кто ему ее отдает: они отдают, а он ее имеет.
***
Маленькие характеристики представителей генералитета.
Первый представитель:
Воевал в первую чеченскую войну. Не жалеет людей: ни своих, ни чужих. Легко пошлет солдат на смерть, если это поможет карьере. Был замечен в мародерстве. Уточним: кроме ковров, каждый зажиточный чеченец любил в прихожей, где все обувь снимают, иметь всякую аппаратуру — факсы, ксероксы, телевизоры, телефоны, холодильники. Просто детская страсть к собирательству, поскольку подключить все это хозяйство из-за отсутствия электричества не представляется возможным. И вот идет грузовик, битком набитый такими трофеями. Так вот, этот орел, одетый в длинное до пят кожаное пальто с чужого плеча, останавливает этот грузовик и губной помадой (тут где-то сейчас же подобрал) помечает для себя телевизор и холодильник.
Второй представитель:
В первую чеченскую за деньги предоставлял коридоры для выхода басаевских бандитов. За деньги не разрушал дома в деревнях. Ради карьеры не жалел солдат. Когда поступал в Академию, приказал взять высоту, не считаясь с потерями. Командиры говорили: "Не понимаем, зачем мы ее берем. Людей теряем. Окружить, и через сутки они сами слезут".
Теперь о Трошеве. Несмотря на то, что он написал книгу "Моя война", все сходятся на том, что он хороший мужик и никогда не допускал бессмысленных потерь среди солдат и населения.
***
В субботу показывали то, что осталось от "Курска". Комментировал генеральный прокурор, с трудом одетый в новенькую подводницкую канадку. Значит, прокуроры у нас теперь журналистами работают для пущей убедительности. Может, скоро в стране и не останется настоящих журналистов, а будут одни прокуроры?
Зачем же он, все-таки, перед камерой вылез? Вслушиваюсь в косноязычную речь и жду. Должен сказать. А-а-а… вот: "ужасная сила… эта сила… смяла… за девять часов вода наполнила всю лодку… спасти людей однозначно нельзя было…"
Вот из-за чего все эти переодевания на фоне танка. Вот из-за чего "Курск" поднимали. Его поднимали из-за этих слов. Значит, не стучали те двадцать три человека в течение нескольких суток. Это всем померещилось. И те, кто должен был спасать, не сбегали с места трагедии. Они сберегали. Они сберегали силы для настоящего спасательного броска. В течение недели. И государство не виновато во лжи, бездушии, бесчувственности, душевной черствости. Государство, которое чуть ли не из-под палки те же журналисты заставили сделать приличную мину при плохой игре, ни в чем не виновато.