– Все будет отлично, черт возьми! – бодрился Ники. – Вот увидишь! Им нужны все, Дом, и рано или поздно им потребуется правительство! Когда приедет Грета… – он зажал рукой неземную идиотскую улыбку. – Дом! Жена! Семья! Пол-акра земли, огороженной высоким забором, где мы будем ходить нагишом, когда захотим…
– Извини, Ники! У меня деловая встреча! – сказал я и ушел, оставив его наедине с грезами.
Я не солгал – разговор с женщиной из «Билтмора» можно назвать и «деловой встречей». Она сразу признала меня:
– Доминик Де Сота? Я не ошиблась? Подождите секунду! – она пригнулась к комсету, изучая содержимое экрана. Затем ее выражение потемнело.
Прежде чем она смогла подыскать слова, я понял, что произошло.
– Я в самом деле, очень сожалею… – начала она и не закончила.
У меня всегда наготове улыбка, я приклеил ее, и это сработало.
– Кончим играть. Хорошо, милашка? – сказал я, улыбаясь. – Что вы делаете сегодня вечером?
Улыбка могла одурачить ее, но я видел, что женщина молчала – была слишком доброй. Возможно, она уже говорила сотням ППЛ, что их возлюбленные и близкие не видели возможности начать новую жизнь в новом мире.
– Многие и в самом деле боятся путешествий в паравремя! – сказала она.
Улыбка жгла, но я удержал ее и попытался продолжить беседу.
– Что тут поделаешь? – сказал я и ухитрился пожать плечами. – Найла храбра, как никто другой! Но я не виню ее, на ее месте я бы, возможно, сказал: «Ну уж нет, спасибо, это уже слишком». Во всяком случае, подумал… – И замолк, потому что женщина выглядела озабоченной.
– Простите, как вы ее назвали?
– Найла! Найла Боуквист. Что-нибудь не так?
– О, дьявол! – она снова занялась клавиатурой. – Я просто перепутала: тот же номер комнаты и тоже Доминик Де Сота… Женщина по имени Грета сказала: «Нет»! Ваша… – она нахмурилась и сделала повторный контроль. Затем подняла глаза и улыбнулась небесно-лучезарной улыбкой. – Ваша заявка на Найлу Христоф Боуквист удовлетворена. Ваша подруга уже во Флойд Беннет на предварительной дезинфекции и завтра утром будет в отеле.
Штабной сержант Найла Самбок уже не была сержантом, так как им не был никто. Советы распустили американскую армию с помощью сил Лиги Наций. Тем не менее, Самбок по-прежнему носила униформу, грязную и измятую. Ничего другого у нее не было. Когда она ждала на станции Индианаполис поезд домой, сидевший рядом экс-капитан слушал радио. Там повторялось одно и то же сообщение, пояснявшее события:
«Мы устранили всех лиц, перемещенных во времени и ваших исследователей в области паравремен.
Мы индуцируем радиацию, сделавшую ваши исследовательские центры непригодными.
Мы строго запрещаем вам дальнейшие исследования в этой области!»
Начла не хотела слушать – это снова. Если бы она знала раньше! Подводные лодки Советов запустили ракеты и были предельно эффективны. Они стирали с лица земли Майами и Вашингтон, Бостон и Сан-Франциско, Сиэтл. Бомбардировщики американцев начали бомбить русских и делали то же самое с Ленинградом и Киевом, Тифлисом и Одессой, Бухарестом. Все думали, что худшее уже свершилось, поскольку число ядерных ударов ограничено, но наступила ядерная зима. – Это продлится месяцы, хотя об этом еще не знал никто.
– Извини, Ники! У меня деловая встреча! – сказал я и ушел, оставив его наедине с грезами.
Я не солгал – разговор с женщиной из «Билтмора» можно назвать и «деловой встречей». Она сразу признала меня:
– Доминик Де Сота? Я не ошиблась? Подождите секунду! – она пригнулась к комсету, изучая содержимое экрана. Затем ее выражение потемнело.
Прежде чем она смогла подыскать слова, я понял, что произошло.
– Я в самом деле, очень сожалею… – начала она и не закончила.
У меня всегда наготове улыбка, я приклеил ее, и это сработало.
– Кончим играть. Хорошо, милашка? – сказал я, улыбаясь. – Что вы делаете сегодня вечером?
Улыбка могла одурачить ее, но я видел, что женщина молчала – была слишком доброй. Возможно, она уже говорила сотням ППЛ, что их возлюбленные и близкие не видели возможности начать новую жизнь в новом мире.
– Многие и в самом деле боятся путешествий в паравремя! – сказала она.
Улыбка жгла, но я удержал ее и попытался продолжить беседу.
– Что тут поделаешь? – сказал я и ухитрился пожать плечами. – Найла храбра, как никто другой! Но я не виню ее, на ее месте я бы, возможно, сказал: «Ну уж нет, спасибо, это уже слишком». Во всяком случае, подумал… – И замолк, потому что женщина выглядела озабоченной.
– Простите, как вы ее назвали?
– Найла! Найла Боуквист. Что-нибудь не так?
– О, дьявол! – она снова занялась клавиатурой. – Я просто перепутала: тот же номер комнаты и тоже Доминик Де Сота… Женщина по имени Грета сказала: «Нет»! Ваша… – она нахмурилась и сделала повторный контроль. Затем подняла глаза и улыбнулась небесно-лучезарной улыбкой. – Ваша заявка на Найлу Христоф Боуквист удовлетворена. Ваша подруга уже во Флойд Беннет на предварительной дезинфекции и завтра утром будет в отеле.
Штабной сержант Найла Самбок уже не была сержантом, так как им не был никто. Советы распустили американскую армию с помощью сил Лиги Наций. Тем не менее, Самбок по-прежнему носила униформу, грязную и измятую. Ничего другого у нее не было. Когда она ждала на станции Индианаполис поезд домой, сидевший рядом экс-капитан слушал радио. Там повторялось одно и то же сообщение, пояснявшее события:
«Мы устранили всех лиц, перемещенных во времени и ваших исследователей в области паравремен.
Мы индуцируем радиацию, сделавшую ваши исследовательские центры непригодными.
Мы строго запрещаем вам дальнейшие исследования в этой области!»
Начла не хотела слушать – это снова. Если бы она знала раньше! Подводные лодки Советов запустили ракеты и были предельно эффективны. Они стирали с лица земли Майами и Вашингтон, Бостон и Сан-Франциско, Сиэтл. Бомбардировщики американцев начали бомбить русских и делали то же самое с Ленинградом и Киевом, Тифлисом и Одессой, Бухарестом. Все думали, что худшее уже свершилось, поскольку число ядерных ударов ограничено, но наступила ядерная зима. – Это продлится месяцы, хотя об этом еще не знал никто.
ГОД 11-110 111-111; МЕСЯЦ 1-010; ДЕНЬ 1-100; ЧАС 1-00; МИН. 1-110.
НИКИ ДЕ СОТА
Мэри Водчек, пилот блимпа, вернулась в каюту, чтобы разбудить меня: мы были уже где-то возле Скрантона.
– Вставать пора! – позвала она через дверь. – Нью-Йорк через час!
Я поблагодарил ее и слез с койки, дрожа от холода. Сносная для остальных температура воздуха на дирижабле мало напоминала Пальм-Спрингс. Пока я набирался храбрости для принятия душа, Мэри позвала меня опять, чтобы убедиться, что я проснулся.
– Знаете, мы полетим раньше, чем сядет солнце. Вы не полетите с нами?
– Пусть ваша бочка улетает на… – крикнул я и услышал ее смех.
Затем Мэри ушла, а я, пока не ослабли нервы, поспешил в душ. Вода показалась не такой холодной, как я боялся, – немного теплее воздуха. Во всяком случае, я с радостью выскочил из душа и быстро натянул на себя одежду. Так начался этот день.
Для нашей компании это был просто праздник, ведь я мог выиграть время, и мы работали за двоих, включая и уик-энды, делая запасы. Мы могли лететь тодди-от, ути-под, но 12 октября был праздник Дня Колумба, его праздновали многие из нас. Вам в диковинку арабские и африканские финиковые пальмы в наших широтах, поспевающие ко дню открытия Америки. День Колумба – это очень американская причуда: эфиопы, давшие нам деревья, спрашивали, куда это мы так торопимся, украшая кроликов?
Многие из нас родились в Соединенных Штатах, хотя почти все были Котами. Я имею в виду подневольных. Наша фермерская община основана настоящими колонистами из двадцати паравремен, но им не понравилось обрабатывать землю. Когда пришли мы, пити-дипис (ППС), то они решили, что в этом мире есть более интересные вещи.
Для меня это – как нельзя лучше. Все мы были равны. Это не значит, что хотя бы один из них что-нибудь знал о Тау-Америке – моей Америке. Я не встретил ни одного человека, который знал о Моральном Благоприличии Движений. У них не было богатых арабов, скупивших все вокруг с потрохами. Арабы были частью коллектива – такие же, как я. Здесь не было законов, не разрешающим пить спиртные напитки лицам моложе тридцати пяти лет, законов, запрещающих аборты и контрацептивы. Более того, не было ни одного правила о том, насколько должна быть открыта кожа (естественно, исключая законы природы, нормальные люди остерегаются подставлять кожу под жаркое калифорнийское солнце).
В первое время я дал этому новому миру название Эдем. Оно пришлось ему в самый раз! Хотя я и не предполагал, что мне понравится земледелие, я бросил подсчет закладных цен в Чикаго ко всем чертям.
Но это умение пришлось как нельзя кстати, ведь именно оно удерживало меня от грязной работы (за исключением уборки, когда не хватало рабочих рук). Я освоил двоичную арифметику, и случилось так, что я взял на свои плечи все финансовые дела нашей компании. Это было солидным преимуществом, и они не хотели, чтобы я уезжал в Нью-Йорк.
Раньше такого не случалось.
Прекрасно, продолжим. Блимп мягко качнулся над болотами старого Нью-Джерси, и я сделал вид, что пересчитываю ящики с авокадо и салатом-латуком, а на самом деле смотрел вперед на дом… мой настоящий, около Пальм-Спрингс.
Он был так близко, что я замечтался. В молодости я был очень религиозным… ведь у меня не было выбора. Моральное Благоприличие Движений всегда было со мной, особенно в пригородах Чикаго. Я хотел быть добрым и избежать извивающейся вечности в жгучем пламени ада (в этом уверял меня каждое воскресенье преподобный Мэникот), а туда я непременно попаду, если выпью, пропущу воскресную школу и пойду купаться в одних только плавках. Правда, иногда он упоминал и Небеса. В моем представлении, это было нечто вроде Таити. Я знал, где это находится, но не видел шансов попасть в рай… по крайней мере, без хороших адвокатов, могущих прогрызть лазейку в законах. Я имею в виду, смог бы Господь простить мне тяжелое шестилетнее бремя грехов? Я лгал. Я крал никелевые монетки из маминого кошелька. И непочтительно относился к старшим. Я был плохим, верно! Но иногда я грезил, на что же похожи Небеса? И это похоже на «Гармонию пустыни». Даже тот факт, что преподобный Мэникот говорил, что на Небесах нельзя жениться. В Калифорнии это было действительно так. Женщин здесь было около половины населения, но все они, как правило, присоединились к своим мужьям или любовникам. Резервов для покинутых мужчин не существовало.
И от поездки в Нью-Йорк я ждал решения этой проблемы.
Мы причалили к Грет-Медоу, где винтчмены подцепили наши канаты, и я посмотрел в окно. Нью-Йорк-Сити почти не изменился. Ведь прошло только шесть недель с тех пор, как я отправился на заработки в Калифорнию… но, мой Благодетель, это казалось таким огромным сроком!
Как только мы закрепились, я вышел в дождливый октябрьский день Нью-Йорка, и с первого же шага мои тенниски покрылись грязью. Герби Мадиган ждал меня, сидя на плетеной корзине и сгорая от нетерпения. Даже раньше чем приветствия он вытянул из моих рук накладную, и глаза его моментально побежали по списку.
– Помидоры? – возмущенно спросил Герби. – Зачем вы их привезли? У нас их навалом с Джерси и Айленда.
– Через пару недель они кончатся, и вы приступите к нашим. Во всяком случае, есть еще финики и авокадо!
Его глазки загорелись.
– И еще для пробы я положил апельсины…
– Апельсины? – он удивился.
– Боюсь, мы не можем доставить их очень много, – сказал я, – придется подождать, когда деревья будут более плодоносными. Может быть, нам стоит выйти из дождя?
Нам не удалось это сделать сразу же, так как меня остановил человек из воздушных служб и спросил, не видел ли я по пути из Калифорнии хоть один признак баллистического отскока? Инспектор выглядел слишком удовлетворенным, когда я сказал, что не видел, и менее, когда я объяснил ему, что половину времени спал, а остальное занимался бумажной работой. Он сказал что больше никто не испытывает порталы, вероятно, резонанс потух.
Потом мы зашли в офис Герби, ярко освещенный грязный участок в одном из сооружений-пузырей в парке. Полчаса поторговались. Я даже стянул свои промокшие тапки и сушил носки. У Мадигана нашлось немного кофе, и он угостил меня чашечкой (удивлюсь, если мы сможем его вырастить!). Люди из «Гармонии» уже отправились исследовать Байю и другие части Мексики. Когда-нибудь у нас будут плантации кофе, может быть, даже папайи и бананов, но до этого очень далеко. Во всяком случае, планов на будущий год у меня хватало.
– Через месяц у нас будет свежий шпинат и виноград, – сказал я Герби.
– К Рождеству появятся дыни, хотя мы работаем недолго. Вы не знаете, никто из настоящих фермеров не появился?
– Больше не появится никто! – рассеянно произнес он, думая о рождественских дынях. – Они захлопнули все порталы, за исключением нескольких станций слежения. В любом случае вы можете набрать рабочих: в отелях сидят еще несколько сотен солдат и физиков.
Я тяжело вздохнул. Переподготовка физиков и военных отняла у меня достаточно времени.
– Если сможете, дайте дюжину добровольцев, – сказал я. – Мы улетаем сегодня ночью. Самое лучшее – семейных. Или одиноких женщин.
Он, как я и предполагал, рассмеялся. Когда мы сторговались и составили контракты на будущее. Герби добавил кофе и, откинувшись в кресле, пристально взглянул на меня.
– Доминик! – сказал он. – А как вам понравится работа на меня?
– Нет, благодарю!
Он упорствовал:
– Вы будете иметь прекрасную работу! Я подберу приличную плату, и вы будете жить в городе, обеспечивать водой и едой половину Вест-Сайда! Все будет изумительно!
– Вы сорвете на этом куш! – я улыбнулся.
– Верно, лет через пять…
– Через пять лет, – сказал я, – мы приберем к рукам Сан-Диего! Там хватит места. Не говоря уж о теплом климате.
Мадиган задумался и сказал:
– А вы знаете, я никогда не хотел жить в Калифорнии. – Мне необходим Лос-Анджелес…
– Лос-Анджелес? Кто его восстановит? – Я взглянул на часы. – Герби, у вас хорошо подвешен язык, но полет не ждет, а у меня еще несколько дел! Можно одолжить пару сухих башмаков и, если не жалко, плащ?
Вестибюль отеля был чист и пустынен. Через центры перемещения Нью-Йорка прошло около двадцати двух тысяч пити-дипис – и двести из них остановились в «Плазе». Некоторые отели уже были законсервированы до лучших времен: когда они потребуются для людей, прибывших не через порталы, а на самолетах и автомобилях.
Я не медлил. Вначале воспользовался общим терминалом, ввел нужные данные и получил адрес. Выяснив у соседа, как попасть в Ривер-Сайд, я понял, что могу поймать такси. Только тут я подумал, что мне нечем расплатиться за проезд. Или за что-нибудь еще.
– Я могу расплатиться калифорнийской кредитной карточкой? – спросил я, а он попытался не рассмеяться. – Если вы нуждаетесь в наличных, в вестибюле денежный автомат. Стоит вам только сунуть карточку, он, вероятно, позаботится о вас.
Так я и сделал. С помощью двух наблюдателей, конечно. Автомат выплюнул две дюжины шестнадцатидолларовых банкнот. Я схватил их и убежал прочь. Провинциал в большом городе! Некоторые вещи не меняются.
В такси я получше рассмотрел необычные деньги. Действительно, неудобно использовать карточки для мелких вещей, или даже таких крупных, как торговля с независимыми общинами Лола Алто и Санта-Барбара, или субботней игры в покер. Банкноты имели интересную окраску: зеленовато-золотые и черные с одной стороны, золотые и алые – с другой. Числа, разумеется, в двоичной системе. Деньги были сделаны не на банкнотной бумаге, которую я видел в своей предыдущей жизни, а на чем-то вроде шелка (я потрогал уголок – определенно, их трудней оторвать). Но все это очень похоже на деньги. С одной стороны портрет Эндрю Джексона, а с другой – Белый Дом (это была не гравюра на стали, а голограмма). Покрутив банкноты в руках, я заметил, как перспектива слегка изменилась, вокруг изображений засияли иные цвета: красный, белый и голубой за Джексоном и разноцветная радуга над Белым Домом. На банкнотах напечатано название типографии: предприятие в Филадельфии. В первое время я даже не знал, что там было. И сделал для себя пометку – на следующей встрече совета я внесу предложение, чтобы и мы напечатали для себя такие же. Такси тем временем тряслось по рытвинам и треснувшему цементу Бродвея.
Затем мы очутились на Ривер-Сайд, я расплатился с водителем и огляделся по сторонам. Текла чистая и приятная река. Это Гудзон. В стороне Джерси на скалах выросли большие деревья, но я не видел моста Джорджа Вашингтона (и предположил, что он не был построен). Но жилой дом, к которому я подошел, был в отличном состоянии: пол из чистого кафеля и стекла в окнах. Поднимаясь на шестой этаж, я услышал шум мотора и понял, что лифт работает. Когда я добрался до квартиры 6-Си и постучал в дверь, она тут же открылась. Вот только человек, открывший дверь, был не тем, кого я рассчитывал увидеть. Это был сенатор.
– Ники! – воскликнул он. – Эй, Найла! Это Ники Де Сота! Приди сюда и поздоровайся!
Затем явилась она – милая и счастливая, очень похожая на ту, которую я искал (ведь я тоже был похож на сенатора), почти похожая, это легко заметить во время рукопожатия. Я зашел к ним, и мы пили более чем настоящий кофе, болтали о том, чем занимаюсь я, чем они, как прекрасно в этом новом мире и каким ужасным был старый.
Очень печально, что это была не та Найла.
Но они подсказали, где настоящая. И спустя двадцать минут я уже торопился туда. В столичный музей искусства. Не более чем в двух минутах ходьбы от того места, где приземлился мой блимп.
Сенатор и его Найла были удивлены, увидев меня. Найла-Без-Пальцев удивилась еще больше. Она была поражена и держалась настороженно.
– Все, что было дома, кончено! – сразу же предупредила Христоф. – Если вы сердитесь на меня, я вас не осуждаю, но и не извиняюсь!
– Я вовсе не сержусь на вас! – сказал я. – А просто хотел пригласить на ужин… может быть, в тот ресторан в парке, среди деревьев?
– Ну что вы, я не могу себе этого позволить!
– Зато я могу! Прогуляемся? Я хочу заодно взглянуть, загружают ли мой блимп.
И мы пошли. Я показал Найле, как грузят по частям тракторы коробка за коробкой, базу данных для наших машин (все это в обмен на продукты). А она рассказывала мне о работе в музее. Это не работа по искусству, сразу же предупредила Найла, но это хорошая работа. К счастью, говорила она, перед войной построили новое хранилище. Поэтому многие из уникальных экспонатов прекрасно сохранились и находятся в хорошем состоянии. Но вот выставленные вещи, особенно картины, никто не умеет реставрировать. Но экспонаты опрыскали, уничтожив плесень, высушили и собрали все чешуйки краски, упавшие на пол. В один прекрасный день кто-нибудь положит их на место.
– Я и не подозревал, что вы так интересуетесь искусством! – Я зашел с Найлой в ресторан. Аромат был просто изумительный, ресторан находился рядом с рынком и получал оттуда самые свежие продукты.
– Полагаю, – заметила она, – вы знаете про меня совсем немного, разве не так? Вполне вероятно, я этого и добиваюсь! Вы будете бояться меня еще больше!
Я пропустил ее вперед. Мы сели за столик, у нас приняли тут же заказ. Начали с авокадо, набитых мясом крабов (крабы поставлялись прямо из Гудзона, а авокадо были моими, абсолютно свежими и безупречными).
– Работа, конечно, хорошая! – сказал я. – Но, полагаю, в этом пока не очень-то и нуждаются, верно? Я имею в виду картины. Но другие вещи… когда мы проходили, я видел обелиск Клеопатры. С ним ничего не случится, раз он так сохранился.
Обелиск лежал на земле и в нескольких местах был разрушен от падения. Тысячелетиями он хранился в Египте, но несколько десятилетий в Нью-Йорк-Сити сделали свое дело.
Найла выскребла остатки мяса из авокадо и взглянула на меня:
– Ну и…
– Да так, мне просто интересно, может быть, вас интересует другая работа? Не по специальности, конечно… здесь не очень-то по линии тайной полиции. Как вам понравится дирижировать оркестром?
Найла отложила вилку:
– Дириж… оркес?.. Вот дерьмо! Ники, какого черта вы говорите об этом?
– Зовите меня Домиником, хорошо? – Я забыл, что она сквернословила. Возможно, Найла просто привыкла к этому, многие только прикидываются такими.
– Ну… тогда, Доминик. Что вы задумали? Я никогда не дирижировала оркестром!
– И не хотели играть на скрипке?
– Я играла! – инстинктивно она спрятала ругана коленях.
– Теперь это невозможно, верно? – Я кивнул. – Понимаю! Но ведь это не помеха, чтобы управлять другими музыкантами?
– Какими другими?
Я улыбнулся:
– Они называют себя филармонией Пальм-Спрингс. Собственно, они любители… хотя и неплохие. Для них это только хобби. Все они работают в компании.
– Какой компании?
– Я главный управляющий по финансам в «Гармонии пустыни»… На сегодня мы имеем хороший оркестр. Решайтесь сразу, сейчас… Хорошо, у нас есть еще пара вакансий.
– Каких?
– Первая – это обучать детей музыке… и взрослых, по желанию. У нас нет учителя музыки.
Найла поджала губы. Принесли тушеного кролика. Она одобрительно понюхала и попробовала блюдо.
– И… Ну хорошо… собственно говоря, это совсем не работа. Я имею в виду… выходите за меня замуж!
Не думаю, чтобы я когда-нибудь поражал ее. Я вообще не уверен, что удивлял кого-нибудь, какие удивлялся и сам. Найла пристально смотрела на меня, забыв про тушеного кролика. Мой кролик стремительно погружался внутрь моего желудка, я умирал с голоду, кроме того, это было изумительно вкусно.
– А как же Грета? Как там ее? Стюардесса?.
Я пожал плечами.
– Знаете, я просил ее приехать сюда, послал одноминутную коммерческую, но Грета отказалась! – И улыбнулся (когда я думал об – этом ретроспективно, это казалось очень смешным). – Я получил голокарточку с ее отказом…
Я как бы вернулся назад в свою комнату, когда сенатор вышел и я проиграл ее ответ. Грета была хорошенькая, как всегда. Тогда я совсем не плакал, но был близок к этому… Она сказала: «Ты очень милый человек, Ники, но от тебя одни только неприятности! Мне это не нужно, и оставь меня в покое!»
Найла засмеялась по той же самой причине.
– Ладно, ты милый человек, Ники! – призналась она.
– Доминик!
– Да, Доминик!
– Это о Грете! А как там Мо?
Она посмотрела на меня испуганно и почти возмущенно:
– Эта обезьяна? Ты считаешь, что я с ним трахалась, Ни… Доминик? – Найла попробовала кролика и подобрела. – В конце концов, он конченый педик! – пояснила она. – Он и те двое! Все трое встретились, полагаю, прежде они не были голубыми… но сейчас не прочь иметь в качестве любовников тех, кто знает о них все. Думаю, каждый человек хочет такого же… – она заколебалась и посмотрела на меня. – Ты понимаешь, о чем я сказала? Я подразумеваю, точно знать, что делать. Ладно, хватит об этом!..
– Я понял, что вы имеете в виду, – решительно заявил я. – Так как насчет этого?
– Насчет замужества? – Найла задумалась (но не о тушенке, которая была совершенна, а о самой мысли).
Я подумал, что надо бы достать рецепт для наших поваров. Найла расправилась с кроликом и огляделась в поисках кофе. Я подозвал официанта и заказал кофе.
– Хорошо! – она рассмеялась. – Это всегда легко решить!
– Ответ мне нужен немедленно!
– Я знаю, Дом! – сказала Найла. – Я попытаюсь, только не уверена в… Я ведь не то, что можно назвать невинной невестой… ты ведь понимаешь… и я далеко не безобидна. Но, Доминик, ты всегда производил на меня впечатление тупого осла в подобных вопросах.
Я возразил:
– Найла, наше прошлое не делает нам чести. Не обижайся, но ты была порядочной змеей, а я – тряпкой! Это прошло, Найла. Теперь мы другие… подожди! – Официант принес кофе и счет. – Как бы это выразиться? В некотором роде мы были такими из-за того мира. Наверное, очень жестокого. Мы ошиблись и пошли не той дорогой. Могло бы быть лучше даже в наше время. Но не все мы совершали ошибки. Взгляни на наших двойников! Сенатор и ученый, Найла Боуквист… Мы могли бы стать такими же. И еще не поздно, милая!
Я не собирался использовать это слово, но оно выскользнуло непроизвольно. И Найла услышала его. Я видел, как она воспринимает новинку… кажется, слово «милая» не вызвало у нее отвращения. Я заспешил:
– Сенатор сейчас вращается в кругах администрации западной части города. Найла ждет ребенка. Они изменили свои жизни, и мы можем перевернуть наши.
Христоф отхлебнула кофе, посматривая на меня.
– О чем ты говоришь, Дом? Не только замужество, но еще и дети? Маленький домик в деревне с верандой, увитой розами и горячий кофе по утрам?
Я улыбнулся:
– Кофе пока не обещаю, компания еще не настолько богата, но остальное… да! Даже розы, если они тебе нравятся…
Она поддалась.
– Дерьмо! – воскликнула она. – Я просто обожаю розы!
– «Да» или «нет»? – нажал я.
– Ну ладно, в конце концов, законом это не запрещено! – Найла поставила чашку на столик. – Да! Ты хочешь поцеловать свою невесту?
– Ну еще бы! – я улыбнулся и прикоснулся к ней губами. Экс-агент Найла Христоф пахла кофе и тушеным кроликом и еще самой собой. Это был сногсшибательный аромат! – Поэтому, – продолжал я, – пойдем дальше! Сейчас ты возьмешь свои вещи и скажешь, что увольняешься. Скажем, на это у тебя два часа… Один-два останется на магазины, чтобы купить все необходимое, что может понадобиться в Калифорнии, а затем блимп улетает. В пути нас обвенчает капитан.
Найла наливала себе кофе и немного пролила.
– О Боже, Дом! – она выглядела так, словно в первый раз увидела себя.
– Разве так можно?
– Милая! – заметил я. – Может, ты забыла, где мы находимся? Это новая жизнь! Не стоит беспокоиться о законности, мы прибыли сюда из различных миров, где много всяких правил… и все получится само собой! Все будет замечательно!
Спустя несколько часов мы обвенчались и попробовали друг друга на маленькой койке блимпа где-то над Нью-Джерси. И над Пенсильванией… думаю, над Огайо (мы не сверялись с географией). И занимались бы этим где-нибудь над Индианой, если бы не Мэри Водчек, которая принесла нам кофе и тосты с апельсиновым соком.
– Думаю, вам следует подкрепиться! – она улыбнулась молодым доброжелательно и сразу же любезно исчезла.
Потом мы сидели на койке, поддерживая руками друг друга и чувствовали себя превосходно в мягком качании блимпа… Найла сказала:
– Доминик? Ты знаешь, я уверена, что, если кто-нибудь предложит мне уйти отсюда, я откажусь!
– Я тоже! – прижался к ее щеке.
Найла рассеянно пододвинулась ко мне.
– Это смешно! Когда я работала в музее, я мечтала о чуде… Как было бы прекрасно, если бы я вернулась героиней… Но это та же земля, и такая чужая, я никак не могла к этому привыкнуть!
– Это хорошо! – я поцеловал ее теплую подмышку. – Я не гарантирую, что так будет всегда. Я имею в виду то, что мы останемся в этом мире!
Она выпрямилась и посмотрела на меня с неопределенной улыбкой, словно ожидая, что все это шутка, но еще не поняла, в чем именно.
– Что ты хотел этим сказать? Порталы блокированы!
– Это так, милая! – признался я. – Но это не имеет значения! Слушай, душ здесь маленький, но держу пари, мы в нем поместимся…
– Постой, мальчик! Сначала объясни, что ты хотел сказать!
Я склонился над Найлой и отхлебнул холодного кофе.
– Я хотел сказать, что люди Большого Времени всего лишь люди! Они не боги! Не сомневаюсь, что они закрыли все порталы, за исключением электронных соглядатаев. Они не могут допустить, чтобы баллистический отскок выскользнул из рук.
– Ну и что?
– Это не укладывается в рамки! Разве они одни использовали портал? Здесь только тридцать или сорок времен, которые владели порталом или приближались к его построению. Но этого мало! Сколько будет тридцать по отношению к бесконечности?
– Не забивай меня математикой, Дом!
– Это не математика! Сейчас октябрь 1983, верно? И не только здесь, а везде! Они не обогнали нас во времени! Им просто повезло… пятьдесят или сто лет назад. Но ведь это октябрь 1983-го и для бесконечного количества параллельных времен – не только их и нас… всех Времен! И везде время летит вперед! Может быть, в эту самую секунду, в каком-то паравремени, куда никто не заглядывал, ты и я прорываем оболочку времен! И может быть, найдутся четыре-пять, кто еще не сделал этого, но пойдет следом. К Рождеству возникнет дюжина паравремен, вмещающих в себе другие миры, к январю – на двадцать пять – тридцать больше… и в феврале… и на следующий год… и потом!
– О Господи! – прошептала Найла.
– И однажды, – закончил я, – их станет так много… их будут тысячи и миллионы… они прорвутся все разом! Ты думаешь, кто-нибудь сможет остановить их?
– Милый святой крошка Иисус! – сказала Найла.
– Вот именно!
– Но ведь это же баллистический отскок!
Я кивнул, подтверждая правильность догадки. Найла то ли с ужасом, то ли с уважением (для того, чтобы это понять, я ее знаю недостаточно) взглянула на меня.
– И ты единственный, кто знает об этом?
– Конечно же, нет! Об этом знают, например, те люди, которые нас схватили. И, уверен, есть другие! Все это можно увеличить в несколько раз. Многие народы… как у сенатора, еще не дошли до этой стадии. Многие… хорошо, они просто не говорят об этом – боятся, я полагаю.
Она воскликнула:
– Чертовски точно, они боятся! Лично я – просто в панике!
– Ну ладно, все это очень плохо. Если вы не боитесь, значит, у вас не все дома. Но посмотрим и с хорошей стороны. С нами, несомненно, все будет о'кей! Мы уйдем в пустыню. Это будет эксцентрично, но не так опасно, как в городе… где, я не знаю, что может случиться… например, в вашу спальню влетит цеппелин или еще куда-нибудь.
Найла посмотрела на меня как-то странно: немного с неприязнью.
– Ты сказал, – ехидно заметила она, – что мы выживем и потесним остатки человеческой расы? Верно? – она перешла на крик. – И ты еще посмел сказать, что я была грубой и эгоистичной, жестокой…
– Но-но! – я нежно прикоснулся ладонью к ее губам. – Я не говорил ничего подобного! Точно, и мне не безразлична судьба людей, я о них забочусь!
– Но… но зачем тогда мы заговорили об этом, Дом?
Я сказал:
– Просто так, любовь моя! С этим мы ничего не можем поделать, но это непременно случится… Правда, есть один хороший момент.
Я подождал, когда Найла заинтересуется. Как только она начала сердиться, и нахмурила брови, приоткрыла ротик, я подумал, что, если она спросит первой, мне это не понравится… и поспешил:
– Это начнется с малого! Я уверен, прежде чем станет в самом деле плохо, мы сможем эвакуировать города или что-нибудь предпринять. Это неотвратимо… ты меня понимаешь? Мы сделаем самое лучшее, что только можно!
Она соскочила с постели и посмотрела вниз, на пустынные равнины. Я дал ей время на размышление.
– Дом, – спросила она, – а ты уверен, что мы поступаем верно? Я говорю о ребенке… Иногда мне кажется, что это понравилось бы и мне самой… Но примет ли этот страшный мир наших детей?
Я поднялся и подошел к Найле, обнял за плечи.
– А ты считаешь, что это знает кто-нибудь?
– Вставать пора! – позвала она через дверь. – Нью-Йорк через час!
Я поблагодарил ее и слез с койки, дрожа от холода. Сносная для остальных температура воздуха на дирижабле мало напоминала Пальм-Спрингс. Пока я набирался храбрости для принятия душа, Мэри позвала меня опять, чтобы убедиться, что я проснулся.
– Знаете, мы полетим раньше, чем сядет солнце. Вы не полетите с нами?
– Пусть ваша бочка улетает на… – крикнул я и услышал ее смех.
Затем Мэри ушла, а я, пока не ослабли нервы, поспешил в душ. Вода показалась не такой холодной, как я боялся, – немного теплее воздуха. Во всяком случае, я с радостью выскочил из душа и быстро натянул на себя одежду. Так начался этот день.
Для нашей компании это был просто праздник, ведь я мог выиграть время, и мы работали за двоих, включая и уик-энды, делая запасы. Мы могли лететь тодди-от, ути-под, но 12 октября был праздник Дня Колумба, его праздновали многие из нас. Вам в диковинку арабские и африканские финиковые пальмы в наших широтах, поспевающие ко дню открытия Америки. День Колумба – это очень американская причуда: эфиопы, давшие нам деревья, спрашивали, куда это мы так торопимся, украшая кроликов?
Многие из нас родились в Соединенных Штатах, хотя почти все были Котами. Я имею в виду подневольных. Наша фермерская община основана настоящими колонистами из двадцати паравремен, но им не понравилось обрабатывать землю. Когда пришли мы, пити-дипис (ППС), то они решили, что в этом мире есть более интересные вещи.
Для меня это – как нельзя лучше. Все мы были равны. Это не значит, что хотя бы один из них что-нибудь знал о Тау-Америке – моей Америке. Я не встретил ни одного человека, который знал о Моральном Благоприличии Движений. У них не было богатых арабов, скупивших все вокруг с потрохами. Арабы были частью коллектива – такие же, как я. Здесь не было законов, не разрешающим пить спиртные напитки лицам моложе тридцати пяти лет, законов, запрещающих аборты и контрацептивы. Более того, не было ни одного правила о том, насколько должна быть открыта кожа (естественно, исключая законы природы, нормальные люди остерегаются подставлять кожу под жаркое калифорнийское солнце).
В первое время я дал этому новому миру название Эдем. Оно пришлось ему в самый раз! Хотя я и не предполагал, что мне понравится земледелие, я бросил подсчет закладных цен в Чикаго ко всем чертям.
Но это умение пришлось как нельзя кстати, ведь именно оно удерживало меня от грязной работы (за исключением уборки, когда не хватало рабочих рук). Я освоил двоичную арифметику, и случилось так, что я взял на свои плечи все финансовые дела нашей компании. Это было солидным преимуществом, и они не хотели, чтобы я уезжал в Нью-Йорк.
Раньше такого не случалось.
Прекрасно, продолжим. Блимп мягко качнулся над болотами старого Нью-Джерси, и я сделал вид, что пересчитываю ящики с авокадо и салатом-латуком, а на самом деле смотрел вперед на дом… мой настоящий, около Пальм-Спрингс.
Он был так близко, что я замечтался. В молодости я был очень религиозным… ведь у меня не было выбора. Моральное Благоприличие Движений всегда было со мной, особенно в пригородах Чикаго. Я хотел быть добрым и избежать извивающейся вечности в жгучем пламени ада (в этом уверял меня каждое воскресенье преподобный Мэникот), а туда я непременно попаду, если выпью, пропущу воскресную школу и пойду купаться в одних только плавках. Правда, иногда он упоминал и Небеса. В моем представлении, это было нечто вроде Таити. Я знал, где это находится, но не видел шансов попасть в рай… по крайней мере, без хороших адвокатов, могущих прогрызть лазейку в законах. Я имею в виду, смог бы Господь простить мне тяжелое шестилетнее бремя грехов? Я лгал. Я крал никелевые монетки из маминого кошелька. И непочтительно относился к старшим. Я был плохим, верно! Но иногда я грезил, на что же похожи Небеса? И это похоже на «Гармонию пустыни». Даже тот факт, что преподобный Мэникот говорил, что на Небесах нельзя жениться. В Калифорнии это было действительно так. Женщин здесь было около половины населения, но все они, как правило, присоединились к своим мужьям или любовникам. Резервов для покинутых мужчин не существовало.
И от поездки в Нью-Йорк я ждал решения этой проблемы.
Мы причалили к Грет-Медоу, где винтчмены подцепили наши канаты, и я посмотрел в окно. Нью-Йорк-Сити почти не изменился. Ведь прошло только шесть недель с тех пор, как я отправился на заработки в Калифорнию… но, мой Благодетель, это казалось таким огромным сроком!
Как только мы закрепились, я вышел в дождливый октябрьский день Нью-Йорка, и с первого же шага мои тенниски покрылись грязью. Герби Мадиган ждал меня, сидя на плетеной корзине и сгорая от нетерпения. Даже раньше чем приветствия он вытянул из моих рук накладную, и глаза его моментально побежали по списку.
– Помидоры? – возмущенно спросил Герби. – Зачем вы их привезли? У нас их навалом с Джерси и Айленда.
– Через пару недель они кончатся, и вы приступите к нашим. Во всяком случае, есть еще финики и авокадо!
Его глазки загорелись.
– И еще для пробы я положил апельсины…
– Апельсины? – он удивился.
– Боюсь, мы не можем доставить их очень много, – сказал я, – придется подождать, когда деревья будут более плодоносными. Может быть, нам стоит выйти из дождя?
Нам не удалось это сделать сразу же, так как меня остановил человек из воздушных служб и спросил, не видел ли я по пути из Калифорнии хоть один признак баллистического отскока? Инспектор выглядел слишком удовлетворенным, когда я сказал, что не видел, и менее, когда я объяснил ему, что половину времени спал, а остальное занимался бумажной работой. Он сказал что больше никто не испытывает порталы, вероятно, резонанс потух.
Потом мы зашли в офис Герби, ярко освещенный грязный участок в одном из сооружений-пузырей в парке. Полчаса поторговались. Я даже стянул свои промокшие тапки и сушил носки. У Мадигана нашлось немного кофе, и он угостил меня чашечкой (удивлюсь, если мы сможем его вырастить!). Люди из «Гармонии» уже отправились исследовать Байю и другие части Мексики. Когда-нибудь у нас будут плантации кофе, может быть, даже папайи и бананов, но до этого очень далеко. Во всяком случае, планов на будущий год у меня хватало.
– Через месяц у нас будет свежий шпинат и виноград, – сказал я Герби.
– К Рождеству появятся дыни, хотя мы работаем недолго. Вы не знаете, никто из настоящих фермеров не появился?
– Больше не появится никто! – рассеянно произнес он, думая о рождественских дынях. – Они захлопнули все порталы, за исключением нескольких станций слежения. В любом случае вы можете набрать рабочих: в отелях сидят еще несколько сотен солдат и физиков.
Я тяжело вздохнул. Переподготовка физиков и военных отняла у меня достаточно времени.
– Если сможете, дайте дюжину добровольцев, – сказал я. – Мы улетаем сегодня ночью. Самое лучшее – семейных. Или одиноких женщин.
Он, как я и предполагал, рассмеялся. Когда мы сторговались и составили контракты на будущее. Герби добавил кофе и, откинувшись в кресле, пристально взглянул на меня.
– Доминик! – сказал он. – А как вам понравится работа на меня?
– Нет, благодарю!
Он упорствовал:
– Вы будете иметь прекрасную работу! Я подберу приличную плату, и вы будете жить в городе, обеспечивать водой и едой половину Вест-Сайда! Все будет изумительно!
– Вы сорвете на этом куш! – я улыбнулся.
– Верно, лет через пять…
– Через пять лет, – сказал я, – мы приберем к рукам Сан-Диего! Там хватит места. Не говоря уж о теплом климате.
Мадиган задумался и сказал:
– А вы знаете, я никогда не хотел жить в Калифорнии. – Мне необходим Лос-Анджелес…
– Лос-Анджелес? Кто его восстановит? – Я взглянул на часы. – Герби, у вас хорошо подвешен язык, но полет не ждет, а у меня еще несколько дел! Можно одолжить пару сухих башмаков и, если не жалко, плащ?
Вестибюль отеля был чист и пустынен. Через центры перемещения Нью-Йорка прошло около двадцати двух тысяч пити-дипис – и двести из них остановились в «Плазе». Некоторые отели уже были законсервированы до лучших времен: когда они потребуются для людей, прибывших не через порталы, а на самолетах и автомобилях.
Я не медлил. Вначале воспользовался общим терминалом, ввел нужные данные и получил адрес. Выяснив у соседа, как попасть в Ривер-Сайд, я понял, что могу поймать такси. Только тут я подумал, что мне нечем расплатиться за проезд. Или за что-нибудь еще.
– Я могу расплатиться калифорнийской кредитной карточкой? – спросил я, а он попытался не рассмеяться. – Если вы нуждаетесь в наличных, в вестибюле денежный автомат. Стоит вам только сунуть карточку, он, вероятно, позаботится о вас.
Так я и сделал. С помощью двух наблюдателей, конечно. Автомат выплюнул две дюжины шестнадцатидолларовых банкнот. Я схватил их и убежал прочь. Провинциал в большом городе! Некоторые вещи не меняются.
В такси я получше рассмотрел необычные деньги. Действительно, неудобно использовать карточки для мелких вещей, или даже таких крупных, как торговля с независимыми общинами Лола Алто и Санта-Барбара, или субботней игры в покер. Банкноты имели интересную окраску: зеленовато-золотые и черные с одной стороны, золотые и алые – с другой. Числа, разумеется, в двоичной системе. Деньги были сделаны не на банкнотной бумаге, которую я видел в своей предыдущей жизни, а на чем-то вроде шелка (я потрогал уголок – определенно, их трудней оторвать). Но все это очень похоже на деньги. С одной стороны портрет Эндрю Джексона, а с другой – Белый Дом (это была не гравюра на стали, а голограмма). Покрутив банкноты в руках, я заметил, как перспектива слегка изменилась, вокруг изображений засияли иные цвета: красный, белый и голубой за Джексоном и разноцветная радуга над Белым Домом. На банкнотах напечатано название типографии: предприятие в Филадельфии. В первое время я даже не знал, что там было. И сделал для себя пометку – на следующей встрече совета я внесу предложение, чтобы и мы напечатали для себя такие же. Такси тем временем тряслось по рытвинам и треснувшему цементу Бродвея.
Затем мы очутились на Ривер-Сайд, я расплатился с водителем и огляделся по сторонам. Текла чистая и приятная река. Это Гудзон. В стороне Джерси на скалах выросли большие деревья, но я не видел моста Джорджа Вашингтона (и предположил, что он не был построен). Но жилой дом, к которому я подошел, был в отличном состоянии: пол из чистого кафеля и стекла в окнах. Поднимаясь на шестой этаж, я услышал шум мотора и понял, что лифт работает. Когда я добрался до квартиры 6-Си и постучал в дверь, она тут же открылась. Вот только человек, открывший дверь, был не тем, кого я рассчитывал увидеть. Это был сенатор.
– Ники! – воскликнул он. – Эй, Найла! Это Ники Де Сота! Приди сюда и поздоровайся!
Затем явилась она – милая и счастливая, очень похожая на ту, которую я искал (ведь я тоже был похож на сенатора), почти похожая, это легко заметить во время рукопожатия. Я зашел к ним, и мы пили более чем настоящий кофе, болтали о том, чем занимаюсь я, чем они, как прекрасно в этом новом мире и каким ужасным был старый.
Очень печально, что это была не та Найла.
Но они подсказали, где настоящая. И спустя двадцать минут я уже торопился туда. В столичный музей искусства. Не более чем в двух минутах ходьбы от того места, где приземлился мой блимп.
Сенатор и его Найла были удивлены, увидев меня. Найла-Без-Пальцев удивилась еще больше. Она была поражена и держалась настороженно.
– Все, что было дома, кончено! – сразу же предупредила Христоф. – Если вы сердитесь на меня, я вас не осуждаю, но и не извиняюсь!
– Я вовсе не сержусь на вас! – сказал я. – А просто хотел пригласить на ужин… может быть, в тот ресторан в парке, среди деревьев?
– Ну что вы, я не могу себе этого позволить!
– Зато я могу! Прогуляемся? Я хочу заодно взглянуть, загружают ли мой блимп.
И мы пошли. Я показал Найле, как грузят по частям тракторы коробка за коробкой, базу данных для наших машин (все это в обмен на продукты). А она рассказывала мне о работе в музее. Это не работа по искусству, сразу же предупредила Найла, но это хорошая работа. К счастью, говорила она, перед войной построили новое хранилище. Поэтому многие из уникальных экспонатов прекрасно сохранились и находятся в хорошем состоянии. Но вот выставленные вещи, особенно картины, никто не умеет реставрировать. Но экспонаты опрыскали, уничтожив плесень, высушили и собрали все чешуйки краски, упавшие на пол. В один прекрасный день кто-нибудь положит их на место.
– Я и не подозревал, что вы так интересуетесь искусством! – Я зашел с Найлой в ресторан. Аромат был просто изумительный, ресторан находился рядом с рынком и получал оттуда самые свежие продукты.
– Полагаю, – заметила она, – вы знаете про меня совсем немного, разве не так? Вполне вероятно, я этого и добиваюсь! Вы будете бояться меня еще больше!
Я пропустил ее вперед. Мы сели за столик, у нас приняли тут же заказ. Начали с авокадо, набитых мясом крабов (крабы поставлялись прямо из Гудзона, а авокадо были моими, абсолютно свежими и безупречными).
– Работа, конечно, хорошая! – сказал я. – Но, полагаю, в этом пока не очень-то и нуждаются, верно? Я имею в виду картины. Но другие вещи… когда мы проходили, я видел обелиск Клеопатры. С ним ничего не случится, раз он так сохранился.
Обелиск лежал на земле и в нескольких местах был разрушен от падения. Тысячелетиями он хранился в Египте, но несколько десятилетий в Нью-Йорк-Сити сделали свое дело.
Найла выскребла остатки мяса из авокадо и взглянула на меня:
– Ну и…
– Да так, мне просто интересно, может быть, вас интересует другая работа? Не по специальности, конечно… здесь не очень-то по линии тайной полиции. Как вам понравится дирижировать оркестром?
Найла отложила вилку:
– Дириж… оркес?.. Вот дерьмо! Ники, какого черта вы говорите об этом?
– Зовите меня Домиником, хорошо? – Я забыл, что она сквернословила. Возможно, Найла просто привыкла к этому, многие только прикидываются такими.
– Ну… тогда, Доминик. Что вы задумали? Я никогда не дирижировала оркестром!
– И не хотели играть на скрипке?
– Я играла! – инстинктивно она спрятала ругана коленях.
– Теперь это невозможно, верно? – Я кивнул. – Понимаю! Но ведь это не помеха, чтобы управлять другими музыкантами?
– Какими другими?
Я улыбнулся:
– Они называют себя филармонией Пальм-Спрингс. Собственно, они любители… хотя и неплохие. Для них это только хобби. Все они работают в компании.
– Какой компании?
– Я главный управляющий по финансам в «Гармонии пустыни»… На сегодня мы имеем хороший оркестр. Решайтесь сразу, сейчас… Хорошо, у нас есть еще пара вакансий.
– Каких?
– Первая – это обучать детей музыке… и взрослых, по желанию. У нас нет учителя музыки.
Найла поджала губы. Принесли тушеного кролика. Она одобрительно понюхала и попробовала блюдо.
– И… Ну хорошо… собственно говоря, это совсем не работа. Я имею в виду… выходите за меня замуж!
Не думаю, чтобы я когда-нибудь поражал ее. Я вообще не уверен, что удивлял кого-нибудь, какие удивлялся и сам. Найла пристально смотрела на меня, забыв про тушеного кролика. Мой кролик стремительно погружался внутрь моего желудка, я умирал с голоду, кроме того, это было изумительно вкусно.
– А как же Грета? Как там ее? Стюардесса?.
Я пожал плечами.
– Знаете, я просил ее приехать сюда, послал одноминутную коммерческую, но Грета отказалась! – И улыбнулся (когда я думал об – этом ретроспективно, это казалось очень смешным). – Я получил голокарточку с ее отказом…
Я как бы вернулся назад в свою комнату, когда сенатор вышел и я проиграл ее ответ. Грета была хорошенькая, как всегда. Тогда я совсем не плакал, но был близок к этому… Она сказала: «Ты очень милый человек, Ники, но от тебя одни только неприятности! Мне это не нужно, и оставь меня в покое!»
Найла засмеялась по той же самой причине.
– Ладно, ты милый человек, Ники! – призналась она.
– Доминик!
– Да, Доминик!
– Это о Грете! А как там Мо?
Она посмотрела на меня испуганно и почти возмущенно:
– Эта обезьяна? Ты считаешь, что я с ним трахалась, Ни… Доминик? – Найла попробовала кролика и подобрела. – В конце концов, он конченый педик! – пояснила она. – Он и те двое! Все трое встретились, полагаю, прежде они не были голубыми… но сейчас не прочь иметь в качестве любовников тех, кто знает о них все. Думаю, каждый человек хочет такого же… – она заколебалась и посмотрела на меня. – Ты понимаешь, о чем я сказала? Я подразумеваю, точно знать, что делать. Ладно, хватит об этом!..
– Я понял, что вы имеете в виду, – решительно заявил я. – Так как насчет этого?
– Насчет замужества? – Найла задумалась (но не о тушенке, которая была совершенна, а о самой мысли).
Я подумал, что надо бы достать рецепт для наших поваров. Найла расправилась с кроликом и огляделась в поисках кофе. Я подозвал официанта и заказал кофе.
– Хорошо! – она рассмеялась. – Это всегда легко решить!
– Ответ мне нужен немедленно!
– Я знаю, Дом! – сказала Найла. – Я попытаюсь, только не уверена в… Я ведь не то, что можно назвать невинной невестой… ты ведь понимаешь… и я далеко не безобидна. Но, Доминик, ты всегда производил на меня впечатление тупого осла в подобных вопросах.
Я возразил:
– Найла, наше прошлое не делает нам чести. Не обижайся, но ты была порядочной змеей, а я – тряпкой! Это прошло, Найла. Теперь мы другие… подожди! – Официант принес кофе и счет. – Как бы это выразиться? В некотором роде мы были такими из-за того мира. Наверное, очень жестокого. Мы ошиблись и пошли не той дорогой. Могло бы быть лучше даже в наше время. Но не все мы совершали ошибки. Взгляни на наших двойников! Сенатор и ученый, Найла Боуквист… Мы могли бы стать такими же. И еще не поздно, милая!
Я не собирался использовать это слово, но оно выскользнуло непроизвольно. И Найла услышала его. Я видел, как она воспринимает новинку… кажется, слово «милая» не вызвало у нее отвращения. Я заспешил:
– Сенатор сейчас вращается в кругах администрации западной части города. Найла ждет ребенка. Они изменили свои жизни, и мы можем перевернуть наши.
Христоф отхлебнула кофе, посматривая на меня.
– О чем ты говоришь, Дом? Не только замужество, но еще и дети? Маленький домик в деревне с верандой, увитой розами и горячий кофе по утрам?
Я улыбнулся:
– Кофе пока не обещаю, компания еще не настолько богата, но остальное… да! Даже розы, если они тебе нравятся…
Она поддалась.
– Дерьмо! – воскликнула она. – Я просто обожаю розы!
– «Да» или «нет»? – нажал я.
– Ну ладно, в конце концов, законом это не запрещено! – Найла поставила чашку на столик. – Да! Ты хочешь поцеловать свою невесту?
– Ну еще бы! – я улыбнулся и прикоснулся к ней губами. Экс-агент Найла Христоф пахла кофе и тушеным кроликом и еще самой собой. Это был сногсшибательный аромат! – Поэтому, – продолжал я, – пойдем дальше! Сейчас ты возьмешь свои вещи и скажешь, что увольняешься. Скажем, на это у тебя два часа… Один-два останется на магазины, чтобы купить все необходимое, что может понадобиться в Калифорнии, а затем блимп улетает. В пути нас обвенчает капитан.
Найла наливала себе кофе и немного пролила.
– О Боже, Дом! – она выглядела так, словно в первый раз увидела себя.
– Разве так можно?
– Милая! – заметил я. – Может, ты забыла, где мы находимся? Это новая жизнь! Не стоит беспокоиться о законности, мы прибыли сюда из различных миров, где много всяких правил… и все получится само собой! Все будет замечательно!
Спустя несколько часов мы обвенчались и попробовали друг друга на маленькой койке блимпа где-то над Нью-Джерси. И над Пенсильванией… думаю, над Огайо (мы не сверялись с географией). И занимались бы этим где-нибудь над Индианой, если бы не Мэри Водчек, которая принесла нам кофе и тосты с апельсиновым соком.
– Думаю, вам следует подкрепиться! – она улыбнулась молодым доброжелательно и сразу же любезно исчезла.
Потом мы сидели на койке, поддерживая руками друг друга и чувствовали себя превосходно в мягком качании блимпа… Найла сказала:
– Доминик? Ты знаешь, я уверена, что, если кто-нибудь предложит мне уйти отсюда, я откажусь!
– Я тоже! – прижался к ее щеке.
Найла рассеянно пододвинулась ко мне.
– Это смешно! Когда я работала в музее, я мечтала о чуде… Как было бы прекрасно, если бы я вернулась героиней… Но это та же земля, и такая чужая, я никак не могла к этому привыкнуть!
– Это хорошо! – я поцеловал ее теплую подмышку. – Я не гарантирую, что так будет всегда. Я имею в виду то, что мы останемся в этом мире!
Она выпрямилась и посмотрела на меня с неопределенной улыбкой, словно ожидая, что все это шутка, но еще не поняла, в чем именно.
– Что ты хотел этим сказать? Порталы блокированы!
– Это так, милая! – признался я. – Но это не имеет значения! Слушай, душ здесь маленький, но держу пари, мы в нем поместимся…
– Постой, мальчик! Сначала объясни, что ты хотел сказать!
Я склонился над Найлой и отхлебнул холодного кофе.
– Я хотел сказать, что люди Большого Времени всего лишь люди! Они не боги! Не сомневаюсь, что они закрыли все порталы, за исключением электронных соглядатаев. Они не могут допустить, чтобы баллистический отскок выскользнул из рук.
– Ну и что?
– Это не укладывается в рамки! Разве они одни использовали портал? Здесь только тридцать или сорок времен, которые владели порталом или приближались к его построению. Но этого мало! Сколько будет тридцать по отношению к бесконечности?
– Не забивай меня математикой, Дом!
– Это не математика! Сейчас октябрь 1983, верно? И не только здесь, а везде! Они не обогнали нас во времени! Им просто повезло… пятьдесят или сто лет назад. Но ведь это октябрь 1983-го и для бесконечного количества параллельных времен – не только их и нас… всех Времен! И везде время летит вперед! Может быть, в эту самую секунду, в каком-то паравремени, куда никто не заглядывал, ты и я прорываем оболочку времен! И может быть, найдутся четыре-пять, кто еще не сделал этого, но пойдет следом. К Рождеству возникнет дюжина паравремен, вмещающих в себе другие миры, к январю – на двадцать пять – тридцать больше… и в феврале… и на следующий год… и потом!
– О Господи! – прошептала Найла.
– И однажды, – закончил я, – их станет так много… их будут тысячи и миллионы… они прорвутся все разом! Ты думаешь, кто-нибудь сможет остановить их?
– Милый святой крошка Иисус! – сказала Найла.
– Вот именно!
– Но ведь это же баллистический отскок!
Я кивнул, подтверждая правильность догадки. Найла то ли с ужасом, то ли с уважением (для того, чтобы это понять, я ее знаю недостаточно) взглянула на меня.
– И ты единственный, кто знает об этом?
– Конечно же, нет! Об этом знают, например, те люди, которые нас схватили. И, уверен, есть другие! Все это можно увеличить в несколько раз. Многие народы… как у сенатора, еще не дошли до этой стадии. Многие… хорошо, они просто не говорят об этом – боятся, я полагаю.
Она воскликнула:
– Чертовски точно, они боятся! Лично я – просто в панике!
– Ну ладно, все это очень плохо. Если вы не боитесь, значит, у вас не все дома. Но посмотрим и с хорошей стороны. С нами, несомненно, все будет о'кей! Мы уйдем в пустыню. Это будет эксцентрично, но не так опасно, как в городе… где, я не знаю, что может случиться… например, в вашу спальню влетит цеппелин или еще куда-нибудь.
Найла посмотрела на меня как-то странно: немного с неприязнью.
– Ты сказал, – ехидно заметила она, – что мы выживем и потесним остатки человеческой расы? Верно? – она перешла на крик. – И ты еще посмел сказать, что я была грубой и эгоистичной, жестокой…
– Но-но! – я нежно прикоснулся ладонью к ее губам. – Я не говорил ничего подобного! Точно, и мне не безразлична судьба людей, я о них забочусь!
– Но… но зачем тогда мы заговорили об этом, Дом?
Я сказал:
– Просто так, любовь моя! С этим мы ничего не можем поделать, но это непременно случится… Правда, есть один хороший момент.
Я подождал, когда Найла заинтересуется. Как только она начала сердиться, и нахмурила брови, приоткрыла ротик, я подумал, что, если она спросит первой, мне это не понравится… и поспешил:
– Это начнется с малого! Я уверен, прежде чем станет в самом деле плохо, мы сможем эвакуировать города или что-нибудь предпринять. Это неотвратимо… ты меня понимаешь? Мы сделаем самое лучшее, что только можно!
Она соскочила с постели и посмотрела вниз, на пустынные равнины. Я дал ей время на размышление.
– Дом, – спросила она, – а ты уверен, что мы поступаем верно? Я говорю о ребенке… Иногда мне кажется, что это понравилось бы и мне самой… Но примет ли этот страшный мир наших детей?
Я поднялся и подошел к Найле, обнял за плечи.
– А ты считаешь, что это знает кто-нибудь?