Страница:
Да. Психологическим центробежным насосом, конечно. А тем временем лента будет бежать и бежать.
— Хватит вам вытирать лицо! Лучше выключите увлажнение воздуха, — сказал я. — А то у вас опять запотели очки.
Медленно, держась преувеличенно прямо, как морской конек, он прошел по кабине и остановился перед иллюминатором. Я сомневался, удастся ли ему увидеть в стекле свое отражение, но, может быть, он понастоящему и не хотел его видеть.
— Они и вправду запотели, спасибо.
И он снял "очки" и опять старательно протер воздух.
Но уж если Гаскойн полагал, что он носит очки, то что же он увидит без них? Я скользнул к программатору и отключил движение ленты. Теперь я был между катушками и Гаскойном, — но не мог же я удерживать эту позицию вечно.
— Поговорим минутку, полковник — сказал я. — Право, в этом не будет ничего худого.
Гаскойн улыбнулся, лицо его светилось детской хитростью.
— Поговорим только тогда, когда вы снова пустите ленту, — отозвался он. — Прежде чем снять очки, я наблюдал за вами в зеркало.
Вранье! Пока он смотрел в иллюминатор, я не шелохнулся. Когда же он "протирал очки", его "бедные, слабые слезящиеся глаза" видели каждое мое движение. Я пожал плечами и отошел от программатора.
— Пустите ленту сами. Мне неохота брать на себя ответственность, — сказал я.
— Приказ есть приказ, — деревянным голосом произнес Гаскойн. Он снова пустил ленту. — Ответственность несут они. О чем же вы хотели поговорить со мной?
— Полковник Гаскойн, случалось ли вам кого-нибудь убить?
Он, видимо, был удивлен.
— Да, однажды было дело, — охотно ответил он. — Я врезался самолетом в дом. Убил всю семью. А сам остался невредим, отделался ожогом ноги. Через несколько недель она зажила. Но пришлось перейти из летчиков в бомбометатели. Для работы пилота нога все-таки не вполне годилась.
— Печально!
Он захихикал — внезапно, судорожно.
— А теперь посмотрите на меня, — сказал он. — Я скоро перебью всю свою семью. А также миллионы других людей. Может быть, всех на свете.
Как нужно было понимать это "скоро"?
— Что вы имеете против всех этих людей?
— Против кого? Против людей? Ничего. Прямотаки ни черта. Посмотрите на меня: я здесь король на горе. Мне не на что жаловаться. — Он умолк и облизал губы. — В мои детские годы все было по-другому. Тогда так не скучали. В те годы вы могли взять настоящую газету, развернуть ее и выбрать, что вам хочется прочесть. Иное дело теперь, когда новости приходят к вам разжеванные, на куске бумаги или по радио. Вот в чем беда, если хотите знать!
— Какая беда? С чем беда?
— С новостями. Вот почему теперь они всегда плохие. Тут много причин: молоко подают пастеризованным, хлеб — нарезанным на ломтики, автомобили сами собой управляют, радиолы издают такие звуки, каких не может издавать ни один музыкальный инструмент. Слишком много лишней возни. Слишком много людей суют нос куда не следует. Вам когда-нибудь случалось топить печь для обжига?
— Мне? — с недоумением спросил я.
— Нет? Так я и думал. В наши дни никто не производит гончарных изделий. По крайней мере вручную. А если б стали производить, кто бы их покупал? Люди давно отвыкли от подобных вещей.
Лента продолжала двигаться. Откуда-то снизу послышалось тяжелое громыхание — то ли что-то тяжелое перекатилось по рельсам, то ли открылся грузовой люк.
— Так вы теперь собираетесь сделать что-то с земным шаром? — медленно произнес я.
— Я ни при чем. Таков приказ.
— Это ваши собственные измышления, полковник Гаскойн. На катушках ничего нет.
Что я мог еще сделать? У меня не было времени, чтобы протащить его по всем фазам психоанализа и подвести к пониманию самого себя. Кроме того, у меня нет диплома для медицинской практики даже на Земле.
— Я не хотел вам это говорить, но приходится.
— Что говорить? — подозрительно спросил Гаскойн. — Что я сошел с ума? Так, что ли?
— Нет. Я этого не говорил. Это сказали вы, — подчеркнул я. — Но я скажу вам, что ваши рассуждения о недостатках современного мира — сплошная галиматья. Или философствование, если вам нужно менее неприятное слово. На вас лежит бремя чудовищной вины, полковник, сознаете вы это или нет?
— Я не знаю, о чем вы болтаете. Почему вы еще не убрались прочь?
— Я не уйду, и вы это хорошо знаете. Вы рассказали мне, как при аварии вашего самолета вы убили целую семью. — Выдержав паузу в десять секунд, я как мог суровее спросил его: — Как их звали?
— Откуда мне знать? Что-то вроде Суини. А может, иначе. Не помню.
— Не можете не помнить! И неужели вы думаете, что, убив свою семью, вы этим вернете к жизни убитых вами Суини? — У Гаскойна дергались губы, но он, повидимому, этого не замечал.
— Чепуха! — сказал он. — Я не признаю подобных психологических фокусов. Это вы несете вздор, а не я.
— Почему же вы так ругаетесь? "Галиматья", "чепуха", "вздор"… Для человека, который ни во что не верит, вы удивительно яростны в своем отрицании.
— Убирайтесь! — загремел он. — У меня — приказ. Я его выполню.
Тупик. Ни туда, ни сюда. Но здесь не могло быть тупика. Мне грозило поражение.
Лента бежала. Я не знал, что делать.
Когда ГГИ в последний раз занималась вопросом о бомбах, задачу поставили мы сами. Над нью-йоркской гаванью по нашему распоряжению была сброшена холостая бомба, чтобы проверить, насколько быстро мы можем распознать характер упавшего снаряда. Положение на борту КК-1 было совершенно иное.
Стоп! А иное ли? Может быть, я что-то нащупал.
— Полковник Гаскойн, — медленно начал я, — не скрою, что у вас ничего не выйдет. Даже если вы и сбросите бомбу.
— Как так? Что мне помешает?
Он сунул один палец за ремень пояса, так что остальные легли на рукоятку пистолета.
— Ваши бомбы мертвые.
Гаскойн хрипло рассмеялся и махнул рукой в сторону рычагов управления,
— Скажите это счетчику Гейгера в бомбовом отсеке! Ступайте. Там прибор, вы можете прочесть его показания — на самом бомбардировочном пульте.
— Совершенно верно, — сказал я. — Бомбы радиоактивны. Это так. А вы хоть раз проверили период полураспада?
Тонко рассчитанный ход! Гаскойн был специалистом по оружию. Если только можно было провести такую проверку на борту КК-1, он, наверно, ее сделал. Но я не считал, что это возможно.
— Зачем бы я стал это делать?
— Как дисциплинированный военный человек, вы могли этого и не делать. Вы полностью доверяете начальству. А я, полковник, человек штатский. В ваших бомбах нет элемента, который мог бы распасться или расщепиться. У трития и лития-шесть период полураспада слишком велик, а у урана-двести тридцать пять и изотопа тория он слишком мал. У вас, вероятно, стронций-девяносто, короче говоря, ваши бомбы — блеф.
— Бомбу надо сбросить раньше, чем я мог бы кончить проверку. А вы ее тоже не проверяли. Придумайте что-нибудь другое!
— Мне это ни к чему. И вам вовсе не нужно мне верить. Мы будем просто сидеть и ждать падения бомбы, а тогда все станет ясно. Потом, конечно, вас предадут военному суду за сбрасывание холостой бомбы без приказа. Но если вы готовы стереть с лица земли вашу семью, вас не смутит такой пустяк, как отсидеть двадцать лет за решеткой.
Гаскойн равнодушно посмотрел на бегущую ленту.
— Это верно, — сказал он. — Но я получил приказ. Если я ослушаюсь, меня ждет то же самое. Если никто не пострадает — тем лучше.
Внезапный прилив чувства — я принял его за горе, но, может быть, ошибся, — на миг потряс его тело.
— Правильно. Не пострадает ваша семья. Весь мир узнает, что ваш полет — блеф. Но если таков приказ…
— Я не знаю, — резко произнес Гаскойн. — Я даже не знаю, получил ли я приказ. — Не помню, куда я его положил. Может быть, он и не существует.
Он растерянно посмотрел на меня с видом мальчугана, признавшегося в какой-то шалости.
— А вы знаете? — вдруг сказал он. — Я больше не понимаю, что существует, а что — нет. Со вчерашнего дня я потерял способность разбираться. Я даже не знаю, существуете ли вы и ваша личная карточка. Что вы об этом думаете?
— Ничего, — сказал я.
— Ничего! Ничего! В этом-то моя беда. Ничего! Я не могу распознать, где ничего, а где что-нибудь. Вы говорите, что мои бомбы — блеф. Отлично! А что, если блеф вы сами, а бомбы в порядке? Отвечайте-ка!
Его лицо сияло торжеством.
— Бомбы холостые, — сказал я. — А вот очки у вас опять запотели. Почему вы не хотите выключить увлажнение, чтобы хоть три минуты видеть ясно?
Гаскойн подался вперед — так резко, что едва не потерял равновесие, — и уставился мне в лицо.
— Не угощайте меня этим, — хрипло произнес он. — Не… угощайте… меня… этими бреднями…
Я застыл на месте. Гаскойн некоторое время смотрел мне в глаза. Он медленно поднес руку ко лбу и начал тереть его, водя рукой вверх и вниз, пока не размазал пот по всему лицу до самого подбородка.
Отведя руку, Гаскойн стал разглядывать ее, словно она только что душила его и он не понимал зачем.
— Это неверно, — уныло заметил он. — Я не ношу очков. Я перестал их носить с десяти лет. Последнюю пару я сломал, играя в короля на горе.
Он сел перед бомбардировочным пультом и опустил голову на руки.
— Ваша взяла, — сокрушенно проговорил он. — Похоже, что я совсем рехнулся. Я не понимаю, что вижу, а чего не вижу. Отберите-ка у меня пистолет. Если я выстрелю, могу что-нибудь повредить.
— Вы правы, — сказал я, нисколько не лицемеря, и, не теряя времени, убрал сначала пистолет, а затем ленту.
— Он поправится, — сказал я Жоане, когда увиделся с ней. — И, надо признать, он держался молодцом. С другим я не посмел бы так себя вести. Крепкий человек!
— Все равно, — ответила Жоана. — Им следует чаще сменять командиров космических станций. Следующий может оказаться не таким крепким. А что, если это будет шизофреник?
Я промолчал. Мне и без того хватало забот.
— Ты сделал большое дело, Питер, — проговорила Жоана. — Хорошо бы записать его в памяти машины. Когда-нибудь эти данные могут пригодиться.
— А разве нельзя?
— Объединенные начальники штабов не разрешают. И не говорят почему. Они не желают, чтобы такие случаи записывались хотя бы частично "Ультимаком" или как угодно иначе.
Я уставился на нее. Вначале ее слова показались мне лишенными смысла. Потом я постиг их значение, и это было еще хуже.
— Подождите минутку, Жоана, — сказал я. — Правильно ли я понял? "Космическое превосходство" обанкротилось, так же как и "массированное возмездие"? Возможно ли, что спутник… и бомбы… Неужели я сказал Гаскойну правду и бомбы были холостые?
Жоана пожала плечами.
— Кто, не имея мудрости, затемняет истину, тот не оправдывает своего жалованья, — промолвила она.
АРТУР ПОРДЖЕС
[13]. САЙМОН ФЛЭГГ И ДЬЯВОЛ
— Хватит вам вытирать лицо! Лучше выключите увлажнение воздуха, — сказал я. — А то у вас опять запотели очки.
Медленно, держась преувеличенно прямо, как морской конек, он прошел по кабине и остановился перед иллюминатором. Я сомневался, удастся ли ему увидеть в стекле свое отражение, но, может быть, он понастоящему и не хотел его видеть.
— Они и вправду запотели, спасибо.
И он снял "очки" и опять старательно протер воздух.
Но уж если Гаскойн полагал, что он носит очки, то что же он увидит без них? Я скользнул к программатору и отключил движение ленты. Теперь я был между катушками и Гаскойном, — но не мог же я удерживать эту позицию вечно.
— Поговорим минутку, полковник — сказал я. — Право, в этом не будет ничего худого.
Гаскойн улыбнулся, лицо его светилось детской хитростью.
— Поговорим только тогда, когда вы снова пустите ленту, — отозвался он. — Прежде чем снять очки, я наблюдал за вами в зеркало.
Вранье! Пока он смотрел в иллюминатор, я не шелохнулся. Когда же он "протирал очки", его "бедные, слабые слезящиеся глаза" видели каждое мое движение. Я пожал плечами и отошел от программатора.
— Пустите ленту сами. Мне неохота брать на себя ответственность, — сказал я.
— Приказ есть приказ, — деревянным голосом произнес Гаскойн. Он снова пустил ленту. — Ответственность несут они. О чем же вы хотели поговорить со мной?
— Полковник Гаскойн, случалось ли вам кого-нибудь убить?
Он, видимо, был удивлен.
— Да, однажды было дело, — охотно ответил он. — Я врезался самолетом в дом. Убил всю семью. А сам остался невредим, отделался ожогом ноги. Через несколько недель она зажила. Но пришлось перейти из летчиков в бомбометатели. Для работы пилота нога все-таки не вполне годилась.
— Печально!
Он захихикал — внезапно, судорожно.
— А теперь посмотрите на меня, — сказал он. — Я скоро перебью всю свою семью. А также миллионы других людей. Может быть, всех на свете.
Как нужно было понимать это "скоро"?
— Что вы имеете против всех этих людей?
— Против кого? Против людей? Ничего. Прямотаки ни черта. Посмотрите на меня: я здесь король на горе. Мне не на что жаловаться. — Он умолк и облизал губы. — В мои детские годы все было по-другому. Тогда так не скучали. В те годы вы могли взять настоящую газету, развернуть ее и выбрать, что вам хочется прочесть. Иное дело теперь, когда новости приходят к вам разжеванные, на куске бумаги или по радио. Вот в чем беда, если хотите знать!
— Какая беда? С чем беда?
— С новостями. Вот почему теперь они всегда плохие. Тут много причин: молоко подают пастеризованным, хлеб — нарезанным на ломтики, автомобили сами собой управляют, радиолы издают такие звуки, каких не может издавать ни один музыкальный инструмент. Слишком много лишней возни. Слишком много людей суют нос куда не следует. Вам когда-нибудь случалось топить печь для обжига?
— Мне? — с недоумением спросил я.
— Нет? Так я и думал. В наши дни никто не производит гончарных изделий. По крайней мере вручную. А если б стали производить, кто бы их покупал? Люди давно отвыкли от подобных вещей.
Лента продолжала двигаться. Откуда-то снизу послышалось тяжелое громыхание — то ли что-то тяжелое перекатилось по рельсам, то ли открылся грузовой люк.
— Так вы теперь собираетесь сделать что-то с земным шаром? — медленно произнес я.
— Я ни при чем. Таков приказ.
— Это ваши собственные измышления, полковник Гаскойн. На катушках ничего нет.
Что я мог еще сделать? У меня не было времени, чтобы протащить его по всем фазам психоанализа и подвести к пониманию самого себя. Кроме того, у меня нет диплома для медицинской практики даже на Земле.
— Я не хотел вам это говорить, но приходится.
— Что говорить? — подозрительно спросил Гаскойн. — Что я сошел с ума? Так, что ли?
— Нет. Я этого не говорил. Это сказали вы, — подчеркнул я. — Но я скажу вам, что ваши рассуждения о недостатках современного мира — сплошная галиматья. Или философствование, если вам нужно менее неприятное слово. На вас лежит бремя чудовищной вины, полковник, сознаете вы это или нет?
— Я не знаю, о чем вы болтаете. Почему вы еще не убрались прочь?
— Я не уйду, и вы это хорошо знаете. Вы рассказали мне, как при аварии вашего самолета вы убили целую семью. — Выдержав паузу в десять секунд, я как мог суровее спросил его: — Как их звали?
— Откуда мне знать? Что-то вроде Суини. А может, иначе. Не помню.
— Не можете не помнить! И неужели вы думаете, что, убив свою семью, вы этим вернете к жизни убитых вами Суини? — У Гаскойна дергались губы, но он, повидимому, этого не замечал.
— Чепуха! — сказал он. — Я не признаю подобных психологических фокусов. Это вы несете вздор, а не я.
— Почему же вы так ругаетесь? "Галиматья", "чепуха", "вздор"… Для человека, который ни во что не верит, вы удивительно яростны в своем отрицании.
— Убирайтесь! — загремел он. — У меня — приказ. Я его выполню.
Тупик. Ни туда, ни сюда. Но здесь не могло быть тупика. Мне грозило поражение.
Лента бежала. Я не знал, что делать.
Когда ГГИ в последний раз занималась вопросом о бомбах, задачу поставили мы сами. Над нью-йоркской гаванью по нашему распоряжению была сброшена холостая бомба, чтобы проверить, насколько быстро мы можем распознать характер упавшего снаряда. Положение на борту КК-1 было совершенно иное.
Стоп! А иное ли? Может быть, я что-то нащупал.
— Полковник Гаскойн, — медленно начал я, — не скрою, что у вас ничего не выйдет. Даже если вы и сбросите бомбу.
— Как так? Что мне помешает?
Он сунул один палец за ремень пояса, так что остальные легли на рукоятку пистолета.
— Ваши бомбы мертвые.
Гаскойн хрипло рассмеялся и махнул рукой в сторону рычагов управления,
— Скажите это счетчику Гейгера в бомбовом отсеке! Ступайте. Там прибор, вы можете прочесть его показания — на самом бомбардировочном пульте.
— Совершенно верно, — сказал я. — Бомбы радиоактивны. Это так. А вы хоть раз проверили период полураспада?
Тонко рассчитанный ход! Гаскойн был специалистом по оружию. Если только можно было провести такую проверку на борту КК-1, он, наверно, ее сделал. Но я не считал, что это возможно.
— Зачем бы я стал это делать?
— Как дисциплинированный военный человек, вы могли этого и не делать. Вы полностью доверяете начальству. А я, полковник, человек штатский. В ваших бомбах нет элемента, который мог бы распасться или расщепиться. У трития и лития-шесть период полураспада слишком велик, а у урана-двести тридцать пять и изотопа тория он слишком мал. У вас, вероятно, стронций-девяносто, короче говоря, ваши бомбы — блеф.
— Бомбу надо сбросить раньше, чем я мог бы кончить проверку. А вы ее тоже не проверяли. Придумайте что-нибудь другое!
— Мне это ни к чему. И вам вовсе не нужно мне верить. Мы будем просто сидеть и ждать падения бомбы, а тогда все станет ясно. Потом, конечно, вас предадут военному суду за сбрасывание холостой бомбы без приказа. Но если вы готовы стереть с лица земли вашу семью, вас не смутит такой пустяк, как отсидеть двадцать лет за решеткой.
Гаскойн равнодушно посмотрел на бегущую ленту.
— Это верно, — сказал он. — Но я получил приказ. Если я ослушаюсь, меня ждет то же самое. Если никто не пострадает — тем лучше.
Внезапный прилив чувства — я принял его за горе, но, может быть, ошибся, — на миг потряс его тело.
— Правильно. Не пострадает ваша семья. Весь мир узнает, что ваш полет — блеф. Но если таков приказ…
— Я не знаю, — резко произнес Гаскойн. — Я даже не знаю, получил ли я приказ. — Не помню, куда я его положил. Может быть, он и не существует.
Он растерянно посмотрел на меня с видом мальчугана, признавшегося в какой-то шалости.
— А вы знаете? — вдруг сказал он. — Я больше не понимаю, что существует, а что — нет. Со вчерашнего дня я потерял способность разбираться. Я даже не знаю, существуете ли вы и ваша личная карточка. Что вы об этом думаете?
— Ничего, — сказал я.
— Ничего! Ничего! В этом-то моя беда. Ничего! Я не могу распознать, где ничего, а где что-нибудь. Вы говорите, что мои бомбы — блеф. Отлично! А что, если блеф вы сами, а бомбы в порядке? Отвечайте-ка!
Его лицо сияло торжеством.
— Бомбы холостые, — сказал я. — А вот очки у вас опять запотели. Почему вы не хотите выключить увлажнение, чтобы хоть три минуты видеть ясно?
Гаскойн подался вперед — так резко, что едва не потерял равновесие, — и уставился мне в лицо.
— Не угощайте меня этим, — хрипло произнес он. — Не… угощайте… меня… этими бреднями…
Я застыл на месте. Гаскойн некоторое время смотрел мне в глаза. Он медленно поднес руку ко лбу и начал тереть его, водя рукой вверх и вниз, пока не размазал пот по всему лицу до самого подбородка.
Отведя руку, Гаскойн стал разглядывать ее, словно она только что душила его и он не понимал зачем.
— Это неверно, — уныло заметил он. — Я не ношу очков. Я перестал их носить с десяти лет. Последнюю пару я сломал, играя в короля на горе.
Он сел перед бомбардировочным пультом и опустил голову на руки.
— Ваша взяла, — сокрушенно проговорил он. — Похоже, что я совсем рехнулся. Я не понимаю, что вижу, а чего не вижу. Отберите-ка у меня пистолет. Если я выстрелю, могу что-нибудь повредить.
— Вы правы, — сказал я, нисколько не лицемеря, и, не теряя времени, убрал сначала пистолет, а затем ленту.
— Он поправится, — сказал я Жоане, когда увиделся с ней. — И, надо признать, он держался молодцом. С другим я не посмел бы так себя вести. Крепкий человек!
— Все равно, — ответила Жоана. — Им следует чаще сменять командиров космических станций. Следующий может оказаться не таким крепким. А что, если это будет шизофреник?
Я промолчал. Мне и без того хватало забот.
— Ты сделал большое дело, Питер, — проговорила Жоана. — Хорошо бы записать его в памяти машины. Когда-нибудь эти данные могут пригодиться.
— А разве нельзя?
— Объединенные начальники штабов не разрешают. И не говорят почему. Они не желают, чтобы такие случаи записывались хотя бы частично "Ультимаком" или как угодно иначе.
Я уставился на нее. Вначале ее слова показались мне лишенными смысла. Потом я постиг их значение, и это было еще хуже.
— Подождите минутку, Жоана, — сказал я. — Правильно ли я понял? "Космическое превосходство" обанкротилось, так же как и "массированное возмездие"? Возможно ли, что спутник… и бомбы… Неужели я сказал Гаскойну правду и бомбы были холостые?
Жоана пожала плечами.
— Кто, не имея мудрости, затемняет истину, тот не оправдывает своего жалованья, — промолвила она.
АРТУР ПОРДЖЕС
[13]. САЙМОН ФЛЭГГ И ДЬЯВОЛ
После нескольких месяцев напряженной работы по изучению бесчисленных выцветших манускриптов Саймону Флэггу удалось вызвать дьявола. Жена Саймона, знаток средневековья, оказала ему неоценимую помощь. Сам он, будучи всего лишь математиком, не мог разбирать латинские тексты, особенно осложненные редкими терминами демонологии Х века. Замечательное чутье миссис Флэгг пришлось тут как нельзя кстати.
После предварительных стычек Саймон и черт сели за стол для серьезных переговоров. Гость из ада был угрюм, так как Саймон презрительно отверг его самые заманчивые предложения, легко распознав смертельную опасность, скрытую в каждой соблазнительной приманке.
— А что, если теперь вы для разнообразия выслушаете мое предложение? — сказал наконец Саймон. — Оно, во всяком случае, без подвохов.
Дьявол раздраженно покрутил раздвоенным кончиком хвоста, будто это была обыкновенная цепочка с ключами. Очевидно, он был обижен.
— Ну, что ж, — сердито согласился он. — Вреда от этого не будет. Валяйте, мистер Саймон!
— Я задам вам только один вопрос, — начал Саймон, и дьявол повеселел. — Вы должны ответить на него в течение двадцати четырех часов. Если это вам не удастся, вы платите мне сто тысяч долларов. Это скромное требование — вы ведь привыкли к неизмеримо большим масштабам. Никаких миллиардов, никаких Елен троянских на тигровой шкуре. Конечно, если я выиграю, вы не должны мстить.
— Подумаешь! — фыркнул черт. — А какова ваша ставка?
— Если я проиграю, то на короткий срок стану вашим рабом. Но без всяких там мук, гибели души и тому подобного — это было бы многовато за такой пустяк, как сто тысяч долларов. Не желаю я вреда и моим родственникам или друзьям. Впрочем, — подумав, добавил он, — тут могут быть исключения.
Дьявол нахмурился, сердито дергая себя за кончик хвоста. Наконец он дернул так сильно, что даже скривился от боли, и решительно заявил:
— Очень жаль, но я занимаюсь только душами. Рабов у меня и так хватает. Если бы вы знали, сколько бесплатных и чистосердечных услуг оказывают мне люди, вы были бы поражены. Однако вот что я сделаю. Если в заданное время я не смогу ответить на ваш вопрос, вы получите не жалкие сто тысяч долларов, а любую — конечно, не слишком дикую — сумму. Кроме того, я предлагаю вам здоровье и счастье до конца вашей жизни. Если же я отвечу на ваш вопрос — ну, что ж, последствия вам известны. Вот все, что я могу вам предложить.
Он взял с воздуха зажженную сигару и задымил. Воцарилось настороженное молчание.
Саймон смотрел перед собой, ничего не видя. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он отлично знал, какие условия может выставить черт. Мускулы его лица напряглись… Нет, он готов прозакладывать душу, что никто — ни человек, ни зверь, ни дьявол — не ответит за сутки на его вопрос.
— Включите в пункт о здоровье и счастье мою жену — и по рукам! — сказал он. — Давайте подпишем.
Черт кивнул. Он вынул изо рта окурок, с отвращением посмотрел на него и тронул когтистым пальцем. Окурок мгновенно превратился в розовую мятную лепешку, которую черт принялся сосать громко и с явным наслаждением.
— Что касается вашего вопроса, — продолжал он, — то на него должен быть ответ, иначе наш договор недействителен. В средние века люди любили задавать загадки. Нередко ко мне приходили с парадоксами. Например: в деревне жил только один цирюльник, который брил всех, кто не брился сам. Кто брил цирюльника? — спрашивали они. Но, как отметил Рассел, словечко "всех" делает такой вопрос бессмысленным, и ответа на него нет.
— Мой вопрос честный и не содержит парадокса, — заверил его Саймон.
— Отлично. Я на него отвечу. Что вы ухмыляетесь?
— Я… ничего, — ответил Саймон, согнав с лица усмешку.
— У вас крепкие нервы, — сказал черт мрачным, но одобрительным тоном, извлекая из воздуха пергамент. — Если бы я предстал перед вами в образе чудовища, сочетающего в себе миловидность ваших горилл с грациозностью монстра, обитающего на Венере, вы едва ли сохранили бы свой апломб, и я уверен…
— В этом нет никакой надобности, — поспешно сказал Саймон.
Он взял протянутый ему договор, убедился, что все в порядке, и открыл перочинный нож.
— Минуточку! — остановил его дьявол. — Дайте я его продезинфицирую. — Он поднес лезвие к губам, слегка подул, и сталь накалилась до вишнево-красного цвета. — Ну, вот! Теперь прикоснитесь кончиком ножа… гм… к чернилам, и это все… Прошу вас, вторая строчка снизу, последняя — моя.
Саймон помедлил, задумчиво глядя на раскаленный кончик ножа.
— Подписывайтесь, — поторопил черт, и Саймон, расправив плечи, поставил свое имя.
Поставив и свою подпись с пышным росчерком, дьявол потер руки, окинул Саймона откровенно собственническим взглядом и весело сказал:
— Ну, выкладывайте свой вопрос! Как только я на него отвечу, мы отправимся. Мне надо посетить сегодня еще одного клиента, а времени в обрез.
— Хорошо, — сказал Саймон и глубоко вздохнул. — Мой вопрос такой: верна или не верна великая теорема Ферма?
Дьявол проглотил слюну. В первый раз его самоуверенность поколебалась.
— Великая — чья? Что? — глухим голосом спросил он.
— Великая теорема Ферма. Это математическое положение, которое Ферма, французский математик семнадцатого века, якобы доказал. Однако его доказательство не было записано, и до сего дня никто не знает, верна теорема или нет. — Когда Саймон увидел физиономию черта, у него дрогнули губы. — Ну вот, ступайте и займитесь!
— Математика! — в ужасе воскликнул хвостатый. — Вы думаете, у меня было время изучать такие штуки? Я проходил тривиум и квадривиум*, но что касается алгебры… Скажите, — возмущенно добавил он, — этично ли задавать мне такой вопрос?
Лицо Саймона окаменело, но глаза сияли.
— А вы предпочли бы сбегать за сто двадцать тысяч километров и принести какой-нибудь предмет величиной с гидростанцию Боулдер Дэм,- поддразнил он черта. — Время и пространство для вас легкое дело, правда? Что ж, сожалею, но я предпочитаю свой вопрос. Он очень прост, — успокаивающе добавил Саймон. — Речь идет о положительных целых числах.
— А что такое положительное число? — взволновался черт. — И почему вы хотите, чтобы оно было целым?
— Выразимся точнее, — сказал Саймон, пропустив вопрос дьявола мимо ушей. — Теорема Ферма утверждает, что для любого положительного целого числа п больше двух уравнение Xй + Vй — ^п не имеет решения в положительных целых числах.
— А что это значит?..
— Помните, вы должны дать ответ.
— А кто будет судьей — вы? * Два цикла средневекового образования. Тривиум-грамматика, риторика, диалектика; квадривиум (повышенный курс после тривиума) — арифметика, геометрия, астрономия, теория музыки. — Прим. ред.
— Нет, — ласково ответил Саймон. — Я не считаю себя достаточно компетентным, хотя бился над этой проблемой несколько лет. Если вы явитесь с ответом, мы представим его в солидный математический журнал. Отступить вы не можете — проблема, очевидно, разрешима: теорема либо верна, либо ложна. И, пожалуйста, никаких фокусов с многозначной логикой. За двадцать четыре часа найдите ответ и докажите, что он правильный. В конце концов, человек… виноват, дух… с вашим развитием и огромным опытом может за это время немного подучить математику.
— Я вспоминаю, как туго мне приходилось с Евклидом, когда я изучал его в Кембридже, — печально заметил дьявол. — Мои доказательства никогда не были верны, а между тем истина лежала на поверхности: достаточно было взглянуть на чертеж. — Он стиснул зубы. — Но я справлюсь. Мне случалось делать и более трудные вещи, дорогой мистер Саймон. Однажды я слетал на отдаленную звезду и принес оттуда литр нейтрония ровно за шестнадцать…
— Знаю, — перебил его Саймон. — Вы мастер на подобные фокусы.
— Какие там фокусы! — сердито пробурчал дьявол. — Были гигантские технические трудности. Но не стоит ворошить прошлое. Я — в библиотеку, а завтра в это время…
— Нет, — жестко перебил его Саймон. — Мы расписались полчаса назад. Возвращайтесь точно через двадцать три с половиной часа. Не буду торопить вас, — иронически добавил он, когда дьявол с тревогой взглянул на часы. — Выпейте рюмку вина и, прежде чем уйти, познакомьтесь с моей женой.
— На работе я никогда не пью, и у меня нет времени знакомиться с вашей женой… во всяком случае теперь.
Он исчез.
В тот же миг вошла жена Саймона.
— Опять подслушивала у дверей! — мягко упрекнул ее Саймон.
— Конечно, — сдавленным голосом проговорила она. — И я хочу знать, дорогой, действительно ли труден этот вопрос. Потому что, если это не так… Саймон, я просто в ужасе!
— Будь спокойна, вопрос труден, — беспечно ответил Саймон. — Не все это сразу понимают. Видишь ли, — тоном лектора продолжал он, — всякий легко найдет два целых числа, квадраты которых в сумме тоже дают квадрат. Например, 32+42=52, то есть просто 9 + 16 — 25. Ясно?
— Угу!
Она поправила мужу галстук.
— Но никто еще не мог найти два куба, которые при сложении тоже давали бы куб, или более высокие степени, которые приводили бы к аналогичному результату, — по-видимому, их просто нет. И все же, — торжествующе закончил он, — до сих пор не доказано, что таких чисел не существует! Теперь поняла?
— Конечно. — Жена Саймона всегда понимала самые мудреные математические положения. А если попадался камень преткновения, муж терпеливо объяснял ей все по нескольку раз. Поэтому у миссис Флэгг оставалось мало времени для прочих дел.
— Сварю кофе, — сказала она и ушла.
Четыре часа спустя, когда они сидели и слушали третью симфонию Брамса, дьявол явился вновь.
— Я уже изучил основы алгебры, тригонометрии и планиметрии! — торжествующе объявил он.
— Быстро работаете! — похвалил его Саймон. — Я уверен, что сферическая, аналитическая, проективная, начертательная и неевклидовы геометрии не представят для вас затруднений.
Дьявол поморщился.
— Их так много? — упавшим голосом спросил он.
— О, это далеко не все. — У Саймона был такой вид, словно он сообщил радостную весть. — Неевклидовы вам понравятся, — усмехнулся он. — Для этого вам не надо будет разбираться в чертежах. Чертежи ничего не скажут. И раз вы не в ладах с Евклидом…
Дьявол застонал, поблек, как старая кинопленка, и исчез. Жена Саймона хихикнула.
— Мой дорогой, — пропела она, — я начинаю думать, что ты возьмешь верх!
— Тсс! Последняя часть! Великолепно!
Еще через шесть часов что-то вспыхнуло, комнату заволокло дымом, и дьявол опять оказался тут как тут. У него появились мешки под глазами. Саймон Флэгг согнал с лица усмешку.
— Я прошел все эти геометрии, — с мрачным удовлетворением произнес черт. — Теперь будет легче. Я, пожалуй, готов заняться вашей маленькой головоломкой.
Саймон покачал головой.
— Вы слишком спешите. По-видимому, вы не заметили таких фундаментальных методов, как анализ бесконечно малых, дифференциальные уравнения и исчисление конечных разностей. Затем есть еще…
— Неужели все это нужно? — вздохнул дьявол.
Он сел и начал тереть кулаками опухшие веки. Бедняга не мог удержать зевоту.
— Не могу сказать наверное, — безразличным голосом ответил Саймон. — Но люди, трудясь над этой "маленькой головоломкой", испробовали все разделы математики, а задача еще не решена. Я предложил бы…
Но черт не был расположен выслушивать советы Саймона. На этот раз он исчез, даже не встав со стула. И сделал это довольно неуклюже.
— Мне кажется, он устал, — заметила миссис Флэгг. — Бедный чертяка!
Впрочем, в ее тоне трудно было уловить сочувствие.
— Я тоже устал, — отозвался Саймон. — Пойдем спать. Я думаю, до завтра он не появится.
— Возможно, — согласилась жена. — Но на всякий случай я надену сорочку с черными кружевами.
Наступило утро следующего дня. Теперь супругам показалась более подходящей музыка Баха. Поэтому они поставили пластинку с Ландовской*.
— Еще десять минут, и, если он не вернется с решением, мы выиграли, — сказал Саймон. — Я отдаю ему должное. Он мог бы окончить курс за один день, притом с отличием, и получить диплом доктора философии**. Однако…
"1 Ландовская, Ванда (1879-1959) — замечательная пианистка, пользовавшаяся широкой известностью как исполнительница старинной музыки на фортепьяно и клавесине. — Прим. ред. ** В средневековых университетах математика входила в раздел философских наук. — Прим. ред.
Раздалось шипение. Поднялось алое грибообразное облачко, распространяя запах серы. Перед супругами на коврике стоял дьявол и шумно дышал, выбрасывая клубы пара. Плечи его опустились. Глаза были налиты кровью. Когтистая лапа, все еще сжимавшая пачку исписанных листов, заметно дрожала. Вероятно, у него шалили нервы.
Молча он швырнул кипу бумаг на пол и принялся яростно топтать их раздвоенными копытами. Наконец, истощив весь заряд энергии, черт успокоился, и горькая усмешка скривила ему рот.
— Вы выиграли, Саймон, — прошептал черт, глядя на математика с беззлобным уважением, — Даже я не мог за это короткое время изучить математику настолько, чтобы одолеть такую трудную задачу. Чем больше я в нее углублялся, тем хуже шло дело. Неединственное разложение на множители, идеальные числа — о Ваал!.. Вы знаете, — доверительно сообщил он, — даже лучшие математики других планет, — а они ушли далеко от вас — не добились решения. Эх, один молодчик на Сатурне — он немного напоминает гриб на ходулях — в уме решает дифференциальные уравнения в частных производных. Но и он спасовал. — Дьявол вздохнул. — Будьте здоровы!
Черт исчезал очень медленно. Видно, он-таки изрядно устал.
Саймон крепко поцеловал жену. Но она, с недовольной гримаской всматриваясь в лицо мужа, витавшего где-то в облаках, спросила;
— Дорогой, что еще неладно?
— Нет, ничего… Но, понимаешь, я хотел бы ознакомиться с его работой, узнать, насколько близко он подошел к решению. Я бился над этой проблемой не менее…
Он не договорил и изумленно вытаращил глаза: дьявол вновь очутился в комнате. У него был очень смущенный вид.
— Я здесь забыл…- пробормотал он. — Мне нужно… ах!
Он нагнулся над разбросанными бумагами и начал их бережно собирать и разглаживать. — Эта штука захватывает, — сказал он, избегая взгляда Саймона. — Прямо не оторваться! Если бы только мне удалось доказать одну простенькую лемму! — Увидев, что на лице Саймона вспыхнул жгучий интерес, он потупил взор, как бы прося извинения. — Послушайте, профессор,- проворчал дьявол, — я не сомневаюсь, что и вы потрудились над этим. Пробовали ли вы непрерывные дроби? Ферма, несомненно, пользовался ими, и… Будьте добры, оставьте нас вдвоем.
После предварительных стычек Саймон и черт сели за стол для серьезных переговоров. Гость из ада был угрюм, так как Саймон презрительно отверг его самые заманчивые предложения, легко распознав смертельную опасность, скрытую в каждой соблазнительной приманке.
— А что, если теперь вы для разнообразия выслушаете мое предложение? — сказал наконец Саймон. — Оно, во всяком случае, без подвохов.
Дьявол раздраженно покрутил раздвоенным кончиком хвоста, будто это была обыкновенная цепочка с ключами. Очевидно, он был обижен.
— Ну, что ж, — сердито согласился он. — Вреда от этого не будет. Валяйте, мистер Саймон!
— Я задам вам только один вопрос, — начал Саймон, и дьявол повеселел. — Вы должны ответить на него в течение двадцати четырех часов. Если это вам не удастся, вы платите мне сто тысяч долларов. Это скромное требование — вы ведь привыкли к неизмеримо большим масштабам. Никаких миллиардов, никаких Елен троянских на тигровой шкуре. Конечно, если я выиграю, вы не должны мстить.
— Подумаешь! — фыркнул черт. — А какова ваша ставка?
— Если я проиграю, то на короткий срок стану вашим рабом. Но без всяких там мук, гибели души и тому подобного — это было бы многовато за такой пустяк, как сто тысяч долларов. Не желаю я вреда и моим родственникам или друзьям. Впрочем, — подумав, добавил он, — тут могут быть исключения.
Дьявол нахмурился, сердито дергая себя за кончик хвоста. Наконец он дернул так сильно, что даже скривился от боли, и решительно заявил:
— Очень жаль, но я занимаюсь только душами. Рабов у меня и так хватает. Если бы вы знали, сколько бесплатных и чистосердечных услуг оказывают мне люди, вы были бы поражены. Однако вот что я сделаю. Если в заданное время я не смогу ответить на ваш вопрос, вы получите не жалкие сто тысяч долларов, а любую — конечно, не слишком дикую — сумму. Кроме того, я предлагаю вам здоровье и счастье до конца вашей жизни. Если же я отвечу на ваш вопрос — ну, что ж, последствия вам известны. Вот все, что я могу вам предложить.
Он взял с воздуха зажженную сигару и задымил. Воцарилось настороженное молчание.
Саймон смотрел перед собой, ничего не видя. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он отлично знал, какие условия может выставить черт. Мускулы его лица напряглись… Нет, он готов прозакладывать душу, что никто — ни человек, ни зверь, ни дьявол — не ответит за сутки на его вопрос.
— Включите в пункт о здоровье и счастье мою жену — и по рукам! — сказал он. — Давайте подпишем.
Черт кивнул. Он вынул изо рта окурок, с отвращением посмотрел на него и тронул когтистым пальцем. Окурок мгновенно превратился в розовую мятную лепешку, которую черт принялся сосать громко и с явным наслаждением.
— Что касается вашего вопроса, — продолжал он, — то на него должен быть ответ, иначе наш договор недействителен. В средние века люди любили задавать загадки. Нередко ко мне приходили с парадоксами. Например: в деревне жил только один цирюльник, который брил всех, кто не брился сам. Кто брил цирюльника? — спрашивали они. Но, как отметил Рассел, словечко "всех" делает такой вопрос бессмысленным, и ответа на него нет.
— Мой вопрос честный и не содержит парадокса, — заверил его Саймон.
— Отлично. Я на него отвечу. Что вы ухмыляетесь?
— Я… ничего, — ответил Саймон, согнав с лица усмешку.
— У вас крепкие нервы, — сказал черт мрачным, но одобрительным тоном, извлекая из воздуха пергамент. — Если бы я предстал перед вами в образе чудовища, сочетающего в себе миловидность ваших горилл с грациозностью монстра, обитающего на Венере, вы едва ли сохранили бы свой апломб, и я уверен…
— В этом нет никакой надобности, — поспешно сказал Саймон.
Он взял протянутый ему договор, убедился, что все в порядке, и открыл перочинный нож.
— Минуточку! — остановил его дьявол. — Дайте я его продезинфицирую. — Он поднес лезвие к губам, слегка подул, и сталь накалилась до вишнево-красного цвета. — Ну, вот! Теперь прикоснитесь кончиком ножа… гм… к чернилам, и это все… Прошу вас, вторая строчка снизу, последняя — моя.
Саймон помедлил, задумчиво глядя на раскаленный кончик ножа.
— Подписывайтесь, — поторопил черт, и Саймон, расправив плечи, поставил свое имя.
Поставив и свою подпись с пышным росчерком, дьявол потер руки, окинул Саймона откровенно собственническим взглядом и весело сказал:
— Ну, выкладывайте свой вопрос! Как только я на него отвечу, мы отправимся. Мне надо посетить сегодня еще одного клиента, а времени в обрез.
— Хорошо, — сказал Саймон и глубоко вздохнул. — Мой вопрос такой: верна или не верна великая теорема Ферма?
Дьявол проглотил слюну. В первый раз его самоуверенность поколебалась.
— Великая — чья? Что? — глухим голосом спросил он.
— Великая теорема Ферма. Это математическое положение, которое Ферма, французский математик семнадцатого века, якобы доказал. Однако его доказательство не было записано, и до сего дня никто не знает, верна теорема или нет. — Когда Саймон увидел физиономию черта, у него дрогнули губы. — Ну вот, ступайте и займитесь!
— Математика! — в ужасе воскликнул хвостатый. — Вы думаете, у меня было время изучать такие штуки? Я проходил тривиум и квадривиум*, но что касается алгебры… Скажите, — возмущенно добавил он, — этично ли задавать мне такой вопрос?
Лицо Саймона окаменело, но глаза сияли.
— А вы предпочли бы сбегать за сто двадцать тысяч километров и принести какой-нибудь предмет величиной с гидростанцию Боулдер Дэм,- поддразнил он черта. — Время и пространство для вас легкое дело, правда? Что ж, сожалею, но я предпочитаю свой вопрос. Он очень прост, — успокаивающе добавил Саймон. — Речь идет о положительных целых числах.
— А что такое положительное число? — взволновался черт. — И почему вы хотите, чтобы оно было целым?
— Выразимся точнее, — сказал Саймон, пропустив вопрос дьявола мимо ушей. — Теорема Ферма утверждает, что для любого положительного целого числа п больше двух уравнение Xй + Vй — ^п не имеет решения в положительных целых числах.
— А что это значит?..
— Помните, вы должны дать ответ.
— А кто будет судьей — вы? * Два цикла средневекового образования. Тривиум-грамматика, риторика, диалектика; квадривиум (повышенный курс после тривиума) — арифметика, геометрия, астрономия, теория музыки. — Прим. ред.
— Нет, — ласково ответил Саймон. — Я не считаю себя достаточно компетентным, хотя бился над этой проблемой несколько лет. Если вы явитесь с ответом, мы представим его в солидный математический журнал. Отступить вы не можете — проблема, очевидно, разрешима: теорема либо верна, либо ложна. И, пожалуйста, никаких фокусов с многозначной логикой. За двадцать четыре часа найдите ответ и докажите, что он правильный. В конце концов, человек… виноват, дух… с вашим развитием и огромным опытом может за это время немного подучить математику.
— Я вспоминаю, как туго мне приходилось с Евклидом, когда я изучал его в Кембридже, — печально заметил дьявол. — Мои доказательства никогда не были верны, а между тем истина лежала на поверхности: достаточно было взглянуть на чертеж. — Он стиснул зубы. — Но я справлюсь. Мне случалось делать и более трудные вещи, дорогой мистер Саймон. Однажды я слетал на отдаленную звезду и принес оттуда литр нейтрония ровно за шестнадцать…
— Знаю, — перебил его Саймон. — Вы мастер на подобные фокусы.
— Какие там фокусы! — сердито пробурчал дьявол. — Были гигантские технические трудности. Но не стоит ворошить прошлое. Я — в библиотеку, а завтра в это время…
— Нет, — жестко перебил его Саймон. — Мы расписались полчаса назад. Возвращайтесь точно через двадцать три с половиной часа. Не буду торопить вас, — иронически добавил он, когда дьявол с тревогой взглянул на часы. — Выпейте рюмку вина и, прежде чем уйти, познакомьтесь с моей женой.
— На работе я никогда не пью, и у меня нет времени знакомиться с вашей женой… во всяком случае теперь.
Он исчез.
В тот же миг вошла жена Саймона.
— Опять подслушивала у дверей! — мягко упрекнул ее Саймон.
— Конечно, — сдавленным голосом проговорила она. — И я хочу знать, дорогой, действительно ли труден этот вопрос. Потому что, если это не так… Саймон, я просто в ужасе!
— Будь спокойна, вопрос труден, — беспечно ответил Саймон. — Не все это сразу понимают. Видишь ли, — тоном лектора продолжал он, — всякий легко найдет два целых числа, квадраты которых в сумме тоже дают квадрат. Например, 32+42=52, то есть просто 9 + 16 — 25. Ясно?
— Угу!
Она поправила мужу галстук.
— Но никто еще не мог найти два куба, которые при сложении тоже давали бы куб, или более высокие степени, которые приводили бы к аналогичному результату, — по-видимому, их просто нет. И все же, — торжествующе закончил он, — до сих пор не доказано, что таких чисел не существует! Теперь поняла?
— Конечно. — Жена Саймона всегда понимала самые мудреные математические положения. А если попадался камень преткновения, муж терпеливо объяснял ей все по нескольку раз. Поэтому у миссис Флэгг оставалось мало времени для прочих дел.
— Сварю кофе, — сказала она и ушла.
Четыре часа спустя, когда они сидели и слушали третью симфонию Брамса, дьявол явился вновь.
— Я уже изучил основы алгебры, тригонометрии и планиметрии! — торжествующе объявил он.
— Быстро работаете! — похвалил его Саймон. — Я уверен, что сферическая, аналитическая, проективная, начертательная и неевклидовы геометрии не представят для вас затруднений.
Дьявол поморщился.
— Их так много? — упавшим голосом спросил он.
— О, это далеко не все. — У Саймона был такой вид, словно он сообщил радостную весть. — Неевклидовы вам понравятся, — усмехнулся он. — Для этого вам не надо будет разбираться в чертежах. Чертежи ничего не скажут. И раз вы не в ладах с Евклидом…
Дьявол застонал, поблек, как старая кинопленка, и исчез. Жена Саймона хихикнула.
— Мой дорогой, — пропела она, — я начинаю думать, что ты возьмешь верх!
— Тсс! Последняя часть! Великолепно!
Еще через шесть часов что-то вспыхнуло, комнату заволокло дымом, и дьявол опять оказался тут как тут. У него появились мешки под глазами. Саймон Флэгг согнал с лица усмешку.
— Я прошел все эти геометрии, — с мрачным удовлетворением произнес черт. — Теперь будет легче. Я, пожалуй, готов заняться вашей маленькой головоломкой.
Саймон покачал головой.
— Вы слишком спешите. По-видимому, вы не заметили таких фундаментальных методов, как анализ бесконечно малых, дифференциальные уравнения и исчисление конечных разностей. Затем есть еще…
— Неужели все это нужно? — вздохнул дьявол.
Он сел и начал тереть кулаками опухшие веки. Бедняга не мог удержать зевоту.
— Не могу сказать наверное, — безразличным голосом ответил Саймон. — Но люди, трудясь над этой "маленькой головоломкой", испробовали все разделы математики, а задача еще не решена. Я предложил бы…
Но черт не был расположен выслушивать советы Саймона. На этот раз он исчез, даже не встав со стула. И сделал это довольно неуклюже.
— Мне кажется, он устал, — заметила миссис Флэгг. — Бедный чертяка!
Впрочем, в ее тоне трудно было уловить сочувствие.
— Я тоже устал, — отозвался Саймон. — Пойдем спать. Я думаю, до завтра он не появится.
— Возможно, — согласилась жена. — Но на всякий случай я надену сорочку с черными кружевами.
Наступило утро следующего дня. Теперь супругам показалась более подходящей музыка Баха. Поэтому они поставили пластинку с Ландовской*.
— Еще десять минут, и, если он не вернется с решением, мы выиграли, — сказал Саймон. — Я отдаю ему должное. Он мог бы окончить курс за один день, притом с отличием, и получить диплом доктора философии**. Однако…
"1 Ландовская, Ванда (1879-1959) — замечательная пианистка, пользовавшаяся широкой известностью как исполнительница старинной музыки на фортепьяно и клавесине. — Прим. ред. ** В средневековых университетах математика входила в раздел философских наук. — Прим. ред.
Раздалось шипение. Поднялось алое грибообразное облачко, распространяя запах серы. Перед супругами на коврике стоял дьявол и шумно дышал, выбрасывая клубы пара. Плечи его опустились. Глаза были налиты кровью. Когтистая лапа, все еще сжимавшая пачку исписанных листов, заметно дрожала. Вероятно, у него шалили нервы.
Молча он швырнул кипу бумаг на пол и принялся яростно топтать их раздвоенными копытами. Наконец, истощив весь заряд энергии, черт успокоился, и горькая усмешка скривила ему рот.
— Вы выиграли, Саймон, — прошептал черт, глядя на математика с беззлобным уважением, — Даже я не мог за это короткое время изучить математику настолько, чтобы одолеть такую трудную задачу. Чем больше я в нее углублялся, тем хуже шло дело. Неединственное разложение на множители, идеальные числа — о Ваал!.. Вы знаете, — доверительно сообщил он, — даже лучшие математики других планет, — а они ушли далеко от вас — не добились решения. Эх, один молодчик на Сатурне — он немного напоминает гриб на ходулях — в уме решает дифференциальные уравнения в частных производных. Но и он спасовал. — Дьявол вздохнул. — Будьте здоровы!
Черт исчезал очень медленно. Видно, он-таки изрядно устал.
Саймон крепко поцеловал жену. Но она, с недовольной гримаской всматриваясь в лицо мужа, витавшего где-то в облаках, спросила;
— Дорогой, что еще неладно?
— Нет, ничего… Но, понимаешь, я хотел бы ознакомиться с его работой, узнать, насколько близко он подошел к решению. Я бился над этой проблемой не менее…
Он не договорил и изумленно вытаращил глаза: дьявол вновь очутился в комнате. У него был очень смущенный вид.
— Я здесь забыл…- пробормотал он. — Мне нужно… ах!
Он нагнулся над разбросанными бумагами и начал их бережно собирать и разглаживать. — Эта штука захватывает, — сказал он, избегая взгляда Саймона. — Прямо не оторваться! Если бы только мне удалось доказать одну простенькую лемму! — Увидев, что на лице Саймона вспыхнул жгучий интерес, он потупил взор, как бы прося извинения. — Послушайте, профессор,- проворчал дьявол, — я не сомневаюсь, что и вы потрудились над этим. Пробовали ли вы непрерывные дроби? Ферма, несомненно, пользовался ими, и… Будьте добры, оставьте нас вдвоем.