Пол Фредерик. За синим горизонтом событий

   Но Джанин уже легла на кушетку и попросила:
   – Закрой верх.
   – О-о-о, – пожимая плечами, протянул он. – Если уж ты решила, что ж... Вот здесь защелкивается, где твоя рука. Когда захочешь выйти, просто нажмешь.
   Она потянула на себя сетку, глядя на недовольное сосредоточенное лицо Вэна.
   – Это... больно? – спросила Джанин.
   – Больно? Нет!
   – Ну а как тут себя чувствуешь?
   – Джанин, – строго сказал он, – ты как ребенок. Зачем спрашивать, если ты сама сейчас все почувствуешь и увидишь? – Вэн натянул над ней мерцающее сетчатое покрытие, и замок сбоку захлопнулся. – Лучше себя чувствуешь, когда спишь, – пояснил Вэн сквозь проволоку.
   – Я не хочу спать, – возразила она. – И почему-то не вижу и не ощущаю ничего особенного...
   И тут Джанин почувствовала. И совсем не то, что ожидала по своему опыту лихорадки. Не было никаких навязчивых изменений личности, никаких определенных чувств. Она видела только теплое насыщенное свечение. Джанин была окружена им со всех сторон, она купалась в нем и являлась всего лишь атомом в океане умиротворения и безмятежности. У других подобных атомов не было ни формы, ни индивидуальности. Они были неосязаемы, не имели ни громоздких форм, ни острых углов.
   Открывая глаза, Джанин по-прежнему видела сквозь сетку лицо Вэна – он с беспокойством смотрел на нее. «А другие души? – с сожалением подумала Джанин. – Они совсем бестелесны и даже нереальны». И все же она чувствовала их, как никогда раньше не ощущала ничье присутствие. Вокруг себя. Совсем рядом. И даже у себя внутри. Они источали тепло и доброжелательность. Успокаивали.
   Когда Вэн наконец откинул сетчатый полог и потянул Джанин за руку, она лежала, глядя на него отсутствующим, бессмысленным взглядом. У нее не было ни силы, ни желания встать, и Вэну пришлось помочь ей. Поднявшись, она склонилась ему на плечо, и они двинулись назад.
   Молодые люди были на полпути к кораблю, когда впереди показались остальные члены семьи. Они были в ярости.
   – Глупое отродье! – заревел Пол. – Если ты еще раз так сделаешь, я тебя изобью!
   – Она больше не будет, – угрюмо ответил за Джанин отец. – Я об этом сейчас позабочусь. А что касается тебя, маленькая мисс, мы поговорим позже.
   Все непрерывно ссорились. Никто не побил Джанин за то, что она воспользовалась кушеткой. Никто не наказал ее. Они все наказывали друг друга и делали это непрерывно. Мир, который продержался три с половиной года, который они сами себе навязали – альтернативой было только убийство, – закончился. Пол и Пейтер не разговаривали два дня, потому что старик, ни с кем не посоветовавшись, разобрал кушетку. Ларви и отец орали друг на друга, потому что она запрограммировала обед с большим количеством соли, а этого продукта на корабле было слишком мало. Пол и Ларви больше не спали вместе, они почти не разговаривали, и вряд ли этот семейный союз сохранился бы, если бы в пределах пяти тысяч астрономических единиц оказался бы суд.
   Если бы в пределах пяти тысяч астрономических единиц существовал какой-нибудь орган власти, способный разобраться во всех проблемах экспедиции, споры были бы разрешены. Кто-то должен был взять на себя ответственность за принятие решений. Возвращаться им или по-прежнему пытаться преодолеть упрямство Пищевой фабрики? Отправиться с Вэном исследовать его «небеса»? А если отправиться, то кто должен остаться на корабле? Ни одного сколь-нибудь ясного плана они не могли принять. И даже вопросы, которые давно были обсуждены, вызывали бесконечные яростные споры: разобрать машину и попытаться восстановить ее или отказаться от надежды на великие открытия? Они не могли договориться, кто будет общаться с Мертвецами по радио и о чем их спрашивать.
   Вэн охотно показал им, как устанавливается связь с Мертвецами, и они соединили звуковую систему Веры с этим «радио». Но толку от этого было мало: когда Мертвецы не понимали вопросов бестолкового компьютера, когда они отказывались отвечать или несли какую-то чушь, Вера была бессильна.
   Все это было ужасно для Джанин и еще ужаснее для Вэна. Ссоры его расстраивали и возмущали. Вначале он перестал всюду следовать за своей подружкой. И однажды после сна Джанин обнаружила, что он исчез.
   К счастью для Джанин, остальных членов команды тоже не было: Пол и Ларви вышли в космос, чтобы переориентировать антенны, отец спал, и у Джанин было время справиться с ревностью. Гордость ее была страшно уязвлена. «Свинья, – думала Джанин. – Глупый, он не понимает, что у меня множество друзей, а у него – только я одна. Но он скоро узнает!»
   Она торопливо писала длинные письма забытым корреспондентам, когда вернулись сестра и Пол. Джанин рассказала им, что Вэн исчез, но оказалась совсем не готова к их реакции.
   – Папа! – закричала Ларви, отбрасывая занавеску отца. – Проснись! Вэн исчез!
   Когда Пейтер, протирая глаза кулаками, вышел, Джанин спросила:
   – Что это с вами со всеми?
   – Ты не понимаешь? – холодно спросил Пол. – А если он взял свой корабль?
   Такая возможность не приходила Джанин в голову. Ее как будто ударили по лицу.
   – Он этого не сделает!
   – Неужели? – со злой усмешкой фыркнул Пейтер. – Откуда ты знаешь, девчонка? А если уже давно сделал, что тогда? – Он кончил застегивать комбинезон и стоял, сердито глядя на своих домочадцев. – Я же говорил всем, – с укором начал Пейтер, глядя на Ларви и Пола, отчего Джанин поняла, что в эти «все» не входит, – я говорил вам, что нужно принять решение. Либо мы отправляемся с Вэном на его корабле. Либо... Нельзя допустить, чтобы он сбежал без предупреждения.
   – Как же нам это сделать? – спросила Ларви. – Это абсурд, папа. Мы не можем день и ночь караулить корабль.
   – Да, а твоя сестра не может день и ночь караулить парня, – согласился Пейтер. – Поэтому есть только два пути: либо обездвижить корабль, либо мальчишку.
   После этих слов Джанин набросилась на отца:
   – Вы чудовища! – закричала она. – Вы все это планировали, пока мы с Вэном бродили по фабрике!
   – Успокойся, Джанин! – сурово приказала Ларви. – Да, мы говорили об этом. Но еще ничего не решено, и, конечно, мы никогда не причиним мальчишке вреда.
   – Тогда решайте! Я голосую за полет с Вэном.
   – Если он уже не улетел один, – заметил Пол.
   – Он не улетел! – не очень уверенно заявила Джанин, на что Ларви спокойно заметила:
   – Ты этого не можешь знать. Если Вэн покинул фабрику, нам поздно что-либо делать. Если нет, я с Джанин. Летим! Что скажешь, Пол?
   Он колебался не долго.
   – Наверно... да. Пейтер, а ты?
   – Вы все согласились, так что мой голос не имеет значения, – с достоинством ответил старик. – Остается только решить, кто полетит, а кто останется. Я предлагаю...
   Но Ларви остановила его.
   – Папа, – холодно проговорила она, – я знаю, что ты собираешься сказать, но у тебя ничего не получится. Мы согласны, что по крайней мере один человек должен остаться на Пищевой фабрике для поддержания контакта с Землей. Я пилот, а тут есть возможность узнать кое-что новое о кораблях хичи. Я не хочу лететь без Пола. Значит, остаешься ты.
   Они деталь за деталью разбирали Веру и заново собирали в разных частях Пищевой фабрики. Оперативную память, блок ввода информации и дисплеи установили в сонной комнате, долговременную память – в коридоре снаружи, передатчик остался на старом корабле. Пейтер помогал, но оставался мрачен и неразговорчив. Они хотели, чтобы можно было поддерживать связь через радио Мертвецов. Пейтер собственноручно помогал списать себя и прекрасно понимал это. Вэн сказал ему, что на его корабле достаточно много пищи, и они не будут голодать, но старик не удовлетворился автоматическим воспроизводством бог знает чего и настоял на том, чтобы отбывающие перенесли на корабль Вэна как можно больше собственных продуктов. В свою очередь, мальчик сказал, чтобы в полет взяли побольше воды, и они наполнили его пластиковые мешки.
   На корабле Вэна не было кроватей, но он успокоил всех, сказал, что они и не нужны, потому что антиускорительные коконы во время маневров отлично предохраняют от перегрузок, а во время свободного полета можно спать, плавая в воздухе. Но это предложение отвергли и Ларви, и Пол. Они перенесли со своего корабля постели, а заодно и личные вещи: Джанин прихватила запас парфюмерии и книги, у Ларви была закрытая сумка, у Пола – карты для игры в солитер. Работа оказалась долгой и трудной, хотя они обнаружили, что можно ее облегчить, если просто толкать пластиковые мешки и другой груз по коридорам.
   Наконец все было готово к полету. Пейтер с мрачной физиономией сидел у стены в коридоре, смотрел на то, как они суетятся, и пытался сообразить, что же они забыли. В какой-то момент Джанин показалось, что они уже обращаются с ним, как с отсутствующим, если не мертвым. Испытывая жалость к отцу и чувство стыда, она подошла к нему и тихо сказала:
   – Папа. Не расстраивайся. Мы вернемся, как только сможем.
   Пейтер понимающе кивнул.
   – Сорок девять дней пути в один конец плюс время, которое вы захотите провести там. – Он оттолкнулся от стены, позволил Ларви и Джанин поцеловать себя, а затем с наигранной веселостью проговорил: – Счастливого пути. Вы уверены, что ничего не забыли?
   Ларви задумчиво осмотрелась.
   – Думаю, нет. Может, стоит сказать твоим друзьям, что мы летим, Вэн?
   – Мертвецам? – Он улыбнулся. – Зачем? Они ведь не живые. У них нет чувства времени.
   – Почему же ты тогда так их любишь? – спросила Джанин.
   Вэн уловил в ее вопросе нотку ревности и нахмурился.
   – Они мои друзья, – с некоторым укором, печально ответил он. – Их не всегда можно воспринимать серьезно, и они часто обманывают. Но я никогда их не боялся.
   От смущения и чувства вины перед мальчиком у Ларви перехватило дыхание.
   – О Вэн, – сказала она, притрагиваясь к нему. – Я знаю, мы не всегда были добры к тебе. Но ты должен понять, мы прилетели очень издалека и испытываем большое напряжение. На самом деле мы не такие плохие, какими тебе показались.
   После это сентиментальной сцены старый Пейтер решил, что с него хватит.
   – Отправляйтесь же наконец! – громко рявкнул он. – Лучше докажите это ему, а не разговаривайте без конца. А потом вернитесь и докажите то же самое мне!

6. После лихорадки

   Меньше двух часов – приступ никогда не был таким коротким. И таким интенсивным. Один процент населения, наиболее восприимчивый к лихорадке, просто отключился на четыре часа, но и все остальные были сильно поражены.
   Я оказался одним из счастливчиков. Во время приступа отделался всего лишь шишкой на голове от падения и был заблокирован в своей комнате. Я не покалечился в разбившемся автобусе, не погиб в потерпевшем крушение самолете, не попал под поезд и не истек кровью на операционном столе, пока хирурги и сестры беспомощно дергались на полу. Все, что я испытал, это один час пятьдесят одна минута и сорок четыре секунды безумных видений, да еще ослабленных сознанием того, что эти мучения со мной разделяют одиннадцать миллиардов человек.
   Конечно, все эти одиннадцать миллиардов сразу попытались с кем-нибудь связаться, и все линии связи оказались надолго забиты. В это же время в своем голографическом пространстве нарисовалась Харриет и сообщила, что меня ждет по крайней мере двадцать четыре вызова: моя научная программа, программа-юрист, несколько бухгалтерских программ различных моих же предприятий, а также вполне реальные, живые люди. Но среди них, извиняющимся тоном сообщила Харриет, Эсси не было, все линии связи с Таксоном заняты, и я со своей стороны связаться тоже не мог.
   Ни одну из машин безумие не задело. Как всегда. С машинами случались разные неприятности, когда к ним подсоединялись живые люди для обслуживания или перенастройки. Но поскольку, по статистике, это происходило не менее миллиона раз каждую минуту, где-то в мире та или другая машина все равно отказывала, поэтому неудивительно, что требовалось время для наведения порядка.
   Прежде всего дела – следовало подсчитать убытки. Я дал Харриет перечень приоритетных вопросов, и она стала выдавать отчеты. Короткое сообщение с пищевых шахт: значительного ущерба нет. Недвижимость: несколько пожаров и наводнений —ничего особенного. Кто-то на рыбной ферме оставил открытой загородку, и шестьсот миллионов мальков уплыли и растворились в открытом море. Но мне там принадлежит немного акций. «В целом, – подумал я, – лихорадка кончилась для меня запахом роз. Во всяком случае, я отделался гораздо легче большинства».
   Лихорадка обрушилась на Индийский субконтинент ночью, а накануне днем на него же налетел самый сильный и разрушительный за последние пятьдесят лет ураган с Бенгальского залива. Погибло и пропало без вести огромное количество людей. Спасательные работы на два часа остановились. Десятки, может быть, сотни миллионов людей просто не могли выбраться из воды, и весь южный Бангладеш превратился в полное трупов болото. Прибавьте к этому взрыв нефтеочистительного завода в Калифорнии, крушение поезда в Уэльсе, несколько незарегистрированных катастроф – компьютеры еще не подвели окончательного итога, но каждую минуту приходили все новые ужасные сообщения.
   К тому времени, как я разделался с самыми срочными вызовами, пошли лифты. Я перестал быть пленником в собственном кабинете. Глядя в окно, я видел улицы Вашингтона – вид вполне нормальный. Но мой полет в Таксон откладывался. Большая часть реактивных самолетов два часа находилась в воздухе на автопилоте. Они истратили все горючее, и теперь им приходилось садиться в любом подходящем месте/Все расписания оказались сорванными. Харриет старалась изо всех сил, но смогла получить билет только на середину следующего дня. Я даже не мог дозвониться до Эсси, потому что линии по-прежнему были забиты. Но это лишь неприятность, а не проблема. Если бы я действительно захотел улететь, можно было бы это организовать – у богатых граждан есть свои привилегии. Но и свои удовольствия тоже, и я все же решил, что приятно будет удивить Эсси, неожиданно появившись у нее.
   А пока у меня есть несколько часов.
   И все время ко мне прорывается научная программа. Ну, это на десерт после шпината и печени. Я все откладывал Эйнштейна, пока не нашлось времени для основательного разговора. И вот это время настало.
   – Харриет, давайте его, – сказал я, и на экране тут же появился Альберт Эйнштейн. Вид у него был непривычно напряженный и несколько смущенный. – Что случилось, Альберт? – поинтересовался я. – Надеюсь, что-нибудь хорошее?
   – Конечно, Робин. Мы установили источник лихорадки. Это Пищевая фабрика!
   Это была моя вина. Если бы я сразу выслушал Альберта, то не был бы, вероятно, последним человеком на Земле, Узнавшим, что вся беда исходит от принадлежащей мне собственности. Это первое, что пришло мне в голову, и пока Альберт просвещал меня, я думал о возможной ответственности и преимуществах, которые давало мне новое положение. Первое и самое главное – источник на фабрике.
   – Если бы я только вовремя сопоставил данные, – винил себя Альберт, – мы бы установили источник годы назад. Было же и множество других намеков, согласующихся с их фотонной природой.
   – С какой природой?
   – Это электромагнитные колебания, Робин, – объяснил он. Альберт набил табак в трубку и потянулся за спичками. – Понимаете, дело во времени передачи. Приступ начался в тот момент, когда мы получили с фабрики сообщение о происшедшем.
   – Минутку. Ведь у хичи есть радио-быстрее-света. Почему же они его не использовали?
   – Ах, Робин! Если бы мы только знали это! – Он прикурил трубку. – Я могу лишь предположить, – пуф, пуф, пуф, – что этот особый эффект не совместим с их обычными способами передачи сообщений, но о причинах я не могу даже гадать. И, конечно, – продолжал он, – сразу возникает множество вопросов, на которые у нас пока нет ответов.
   – Да, – согласился я, но не стал расспрашивать о них. Меня интересовало кое-что другое. – Альберт! Покажи корабли и станции, с которых ты получаешь информацию из космоса.
   – Конечно, Робин. – Всклокоченные волосы и морщинистое приветливое лицо растаяли, и экран заполнился объемным изображением околосолнечного пространства. Девять планет. Полоска пыли – это пояс астероидов. И далеко за всем этим порошковая оболочка – облако Оорта. И примерно сорок светящихся точек. Изображение было дано в логарифмической шкале, иначе оно бы не вместилось, поскольку размеры планет и искусственных сооружений были значительно увеличены. Голос.
   – Четыре зеленых корабля наши, Робин, – пояснил голос Альберта. – Одиннадцать синих объектов – установки хичи: круглые только недавно обнаружены, зеленые огоньки в форме звезд – объекты, на которых побывали люди, на большинстве из них есть экипажи. Остальные корабли принадлежат другим коммерческим организациям или правительствам.
   Я рассматривал голографическое изображение части нашей Галактики. Рядом с голубой звездой, обозначающей Пищевую фабрику, было не очень много зеленых огоньков.
   – Альберт? Если бы мы направили другой корабль к фабрике, какой из них долетел бы туда быстрее?
   Эйнштейн снова появился, но на этот раз в нижнем углу экрана. Он хмурился и покусывал мундштук трубки. Над его головой, возле Сатурна начал мигать золотой огонек.
   – Это бразильский крейсер. Он только что покинул базу на Тритоне. Мог бы долететь за восемнадцать месяцев, – сказал Альберт. – Я показал только те корабли, которые входят в мою радиолокацию. Есть еще несколько, – по всему экрану возникли новые огоньки, – они могли бы долететь быстрее, если у них достаточно горючего и припасов. Но ни один не доберется быстрее, чем за год.
   Я вздохнул.
   – Убери это, Альберт. Мы столкнулись с чем-то неожиданным.
   – С чем именно, Робин? – участливо спросил он. Эйнштейн снова заполнил собой экран и удобно сложил руки на животе.
   – Этот кокон, кушетка с сетчатым пологом. Не знаю, как все это себе объяснить. Я не понимаю, как он функционирует. Для чего он служит, Альберт? Ты можешь высказать предположения?
   – Конечно, Робин, – ответил он, оживленно кивая. – Мои лучшие версии имеют очень низкую вероятность, но это потому, что в уравнении слишком много неизвестных. Скажем так: допустим, вы – хичи, что-нибудь вроде антрополога, и вам надо последить за развитием цивилизации. Эволюция длится слишком долго, и вам недосуг все это время сидеть здесь. Вам хочется делать выборочные просмотры, скажем, через каждые несколько тысяч лет, что-то вроде контрольных срезов. Если у вас имеется такой кокон, вы можете посылать кого-нибудь на Пищевую фабрику один раз в несколько тысяч лет. Улегшись в кокон, исследователь мгновенно узнает, что происходит с подопытной цивилизацией. Это заняло бы какие-то минуты. – Раздумывая, Альберт немного помолчал и потом продолжил: – Далее я выскажу предположение, которое основывается на другом предположении. Я даже не стал бы вычислять его, вероятность слишком мала. Потом вы находите что-то интересное и тогда решаете заняться более глубоким исследованием. Вы можете даже пойти дальше и начать вмешиваться в развитие цивилизации, так сказать, вносить собственные коррективы. Внушать решения проблем, посредством того же внушения заставлять решать новые – нужные вам задачи. И так далее, и тому подобное. Кокон не только воспринимает, но и передает информацию, отсюда и приступы лихорадки. Предположим, он может передавать концепции. Мы знаем, что в истории человечества многие великие изобретения появлялись одновременно в нескольких странах и, по-видимому, независимо друг от друга. Не исключено, что это хичи внушили землянам с помощью кушетки.
   Он сидел, попыхивал трубкой и улыбался мне, а я в это время думал о его словах.
   Но сколько я ни думал, яснее не становилось. Страшнее – может быть. Но успокоиться мне было не на чем. Мир фундаментально изменился с тех пор, как первые астронавты открыли на Венере туннели хичи, и чем дальше продолжаются исследования, тем больше мир преображается. Заброшенный ребенок, играя чем-то таким, чего сам не понимал, на целых десять лет вверг человечество в приступы безумия. Если мы будем и дальше продолжать играть тем, чего не понимаем, что еще покажут нам хичи? Не говоря уже о тошнотворном предположении Альберта, что эти богоподобные существа шпионят за нами сотни тысяч лет и, может, время от времени бросают нам крошки со своего барского стола, чтобы посмотреть, как мы распорядимся тем или иным изобретением.
   Я велел Альберту изложить мне все новости о том, что происходит на Пищевой фабрике, и пока он сообщал факты, вызвал Харриет. Она появилась в углу экрана, вопросительно взглянула на меня и получила заказ на обед. Альберт же продолжал говорить и демонстрировать кадры. Он получает сообщения круглосуточно и сейчас показывал мне отдельные сцены: юного космического робинзона Вэна, группу Хертеров-Холлов, закоулки фабрики. Проклятая махина продолжала упрямо двигаться по своему курсу. Оценки свидетельствовали, что она направляется к новому скоплению комет, в нескольких миллионах миль, и при нынешней скорости доберется туда через несколько месяцев.
   – И что тогда? – спросил я. Альберт виновато пожал плечами.
   – Предположительно, останется там, пока не переработает все содержащие CHON ингредиенты.
   – Мы можем передвинуть ее?
   – Неизвестно, Робин. Может быть. Кстати, у меня есть собственная теория об управлении нашими кораблями, которое практикуют хичи. Когда корабль достигает действующего артефакта – Пищевой фабрики, Врат или еще чего-нибудь, – открывается доступ к контролю, и корабль можно перепрограммировать на новый курс. Я считаю, что именно это произошло с миссис Патрицией Боувер. И тут, кстати, есть очевидные выводы.
   Не люблю, когда компьютерная программа считает себя Умнее меня.
   – Ты хочешь сказать, что по всей Галактике разбросаны застрявшие старатели с Врат, доступ к приборам у них открыт, но они просто не знают, как их настроить?
   – Конечно, Робин, – одобрительно ответил он. – Может, с этим и связано загадочное явление – то, что Вэн Называет Мертвецами. Мы, кстати, получили некоторые их разговоры. Иногда ответы иррациональны, и, конечно, нам мешает то, что мы не можем участвовать в разговоре. Но похоже, что они являются... когда-то были обычными людьми.
   – Ты хочешь сказать, что это не программы, а живые люди?
   – Конечно, Робин. Хотя бы в том смысле, в каком запись голоса Энрико Карузо представляет некогда жившего неаполитанского тенора. Живы ли они сейчас, это вопрос определения, что такое жизнь. То же самое можно сказать... – пуф, пуф, пуф... – и обо мне.
   – Гм. – Я подумал с минуту и затем спросил: – Почему же у них бывают такие нелепые ответы?
   – Я бы сказал, несовершенство записи. Но не это главное. – Я терпеливо дожидался, пока он выколотит трубку и сообщит мне, что же там все-таки главное. – Кажется несомненным, что осуществлялась эта запись на химическом уровне, с мозгов живых старателей.
   – Хичи убили их и поместили мозги в стеклянные сосуды?
   – Конечно, нет, Робин. Прежде всего я сказал бы, что старатели умерли естественной смертью, а не были убиты. Это изменило химический состав мозга и способствовало искажению информации. И конечно же, их несчастные мозги поместили не в стеклянные сосуды. Возможно, в какой-то химически аналогичный материал. Но самое главное, как это могло происходить.
   Я застонал.
   – Ты хочешь, чтобы я стер твою программу, Альберт? Все это я мог бы получить гораздо быстрее при помощи прямого изображения.
   – Конечно, можете, Робин, – экран замерцал, – но это будет не так интересно. Вопрос вот в чем, Робин: откуда у хичи оборудование для чтения человеческого мозга? Подумайте об этом, Робин. Кажется очень маловероятным, чтобы у хичи были те же химический состав и структура мозга, что и у человека. Близко – да. Мы знаем примерно, что они ели, чем дышали. Фундаментально их химизм похож на наш. Но пептиды – очень сложные молекулы. Крайне маловероятно, что химические составляющие мозга, соответствующие, скажем, умению исполнять Сибелиуса или пользоваться туалетом, были у них такие же, как у нас. – Альберт стал снова набивать трубку, поймал мой недовольный ожидающий взгляд и торопливо закончил свою мысль: – Следовательно, Робин, я заключаю, что эти машины были созданы не для мозга хичи. Он меня удивил.
   – Значит, специально для людей? Но зачем? Каким образом? Откуда они знали? Когда...
   – Пожалуйста, Робин. Следуя вашей же инструкции, ваша супруга запрограммировала меня на создание гипотез из незначительных фактов. Я не могу защитить то, что говорю. Но, – кивая добавил он, – у меня есть свое мнение, да.
   – Боже! – Он, казалось, ничего не хотел добавить к своей теории, и я перешел к другой проблеме. – А что такое Древние? Они люди?
   Альберт выбил пепел из трубки и лениво потянулся за кисетом.
   – Я думаю, нет, – сказал он наконец.
   Я не стал спрашивать, какова альтернатива его заявлению. Не хотел слышать.
   Когда Альберт на время иссяк, я попросил Харриет включить программу-юриста. Но сразу поговорить мне не удалось, потому что принесли обед, а официантом оказался человек. Он стал спрашивать, как я перенес лихорадку, потом рассказывал, как тяжко пришлось ему, и это заняло Немало времени. Наконец я остался перед голограммой, Разрезал своего цыпленка и проговорил:
   – Давай, Мортон. Что за дурные новости?