— Давно пора, однако — задумчиво замечаю я. Гус только молча кивает.
   За разговором мы незаметно опорожняем несколько кружек. Приятное легкое опьянение охватывает меня. Я всегда был слабоват на спиртное. Бар постепенно наполняется народом. Голоса, смех, звон посуды и музыка начинают сливаться в неповторимый звуковой фон, присущий небольшим забегаловкам. За этим фоном я не сразу слышу трель коммуникатора. Ника. Я совсем забыл про нее.
   — Ты где, чудовище? — спрашивает она.
   Гус с любопытством косится на ее лицо.
   — Я в “Треске”, кошка, — говорю я с улыбкой, — Встретил старого друга.
   — Алкоголик, — шутливо выдает Ника, — Познакомил бы нас, что ли?
   — Конечно, милая. Дорогая, это мой друг Эрнесто Фар. Уорент-офицер морской пехоты. Эрнесто, это Ника Шкловски… мой близкий друг.
   — Рад знакомству, мисс, — склоняет коротко стриженную голову Гус.
   — И я рада, Эрнесто. Вы посетите нас сегодня?
   Все— таки Ника бесподобна. Откуда эта интонация у дочери мелкого имперского служащего? А эта улыбка?
   — Увы, мисс, не сегодня. Через час я должен уехать. Мне очень жаль, — чопорно говорит Гус.
   — И мне жаль, Эрнесто, — цветет улыбкой Ника. Поворачивается ко мне, — Ты заедешь за мной, чудовище?
   — Да, через часок, дорогая.
   — Я уж подумала, ты меня бросил, — хихикает Ника. Улыбается Гусу и обрывает связь.
   — Не дождешься, — говорю я, пряча коммуникатор в карман.
   — Ну, все-таки жизнь твоя не так пуста, — подкалывает меня Эрнесто.
   — А то!
   Оставляю Гусу свой номер. Беру с него обещание позвонить сразу, как только будет в Зеркальном.
   — Слово! — божится Гус.
   Я смотрю в его лицо. Продубленное солнцем, битое морским ветром и песком. На мощные желваки. На морщины вокруг глаз. На седые виски. Гус не то, чтобы сильно сдал, но стал как мореное дерево, что ли. В нем трудно узнать того, прежнего, молодого и бесшабашного Гусеницу. Трудно, но можно.
   — Береги себя, унтер. Не подставляйся, — прошу я его.
   Он смеется в ответ. Глаза его серьезны.
   — Да брось, Француз. За меня теперь в говно лезут тридцать лбов, типа тебя, только умнее. А я иду тихонько сзади, и даю им подсказки, как не испачкаться. Все будет нормально.
   Мы крепко жмем друг другу руки. Я расплачиваюсь за выпивку. Автопилот выводит машину в расступившийся уличный поток. Мне хорошо и грустно. Гус, старая ты сволочь… Как, однако, тесен мир…
5
   — Мне понравился твой друг, — сообщает Ника, прижавшись щекой к моему плечу, — Он чем-то похож на тебя.
   — Такой же старый? — уточняю я.
   — Ты не старый. Ты зрелый, — возражает она, — Сколько можно повторять?
   Я легонько прикасаюсь губами к ее лбу. Обвиваю рукой плечи. Ника закрывает глаза и тихонько улыбается.
   — Маленькая лгунья.
   “Форд” уверенно петляет по городским развязкам, приближая нас к дому. Многоцветные зеркальные башни возносятся над нами к самым облакам. Отражаясь от полированных граней, вечернее светило яркими брызгами разлетается по соседним башням, снова многократно дробится и каскадами света сваливается на нас. Сколько живу в Зеркальном, все не могу привыкнуть к этой красоте. Свет слепит глаза и не дает увидеть ничего, кроме ярких разноцветных лучей, скрывающих грязные подножия великанов и многочисленные полицейские патрули вокруг. Огромные рекламные сполохи возникают в воздухе, манят, чего-то обещают, пронзают звучными аккордами, цветут улыбками и довольными лицами. Мы проносимся прямо сквозь них. Некоторые из них еще и пахнут. Духами, пряностями, свежим морским ветром. Иногда банальным пивом или жареным мясом. Каскад запахов обволакивает нас, мы несемся сквозь соблазнительные ароматы и запах волос Ники смешивается с ними.
   Машина крутит стремительные спирали, спускаясь по огромному серпантину сквозь мешанину транспортных уровней. Автопилот выбирает кратчайший маршрут. Я редко включаю систему безопасности, не включил и сегодня, и теперь центробежная сила валит нас на мягкие подушки, дурачась, мы барахтаемся на них, пытаясь подняться и освободиться друг от друга, но машина закладывает очередной головокружительный вираж и Ника снова, смеясь, утыкается мордочкой в мой бок. Движок набирает обороты. Над нами опускается крыша, сразу отсекая шум ветра. Место, где мы едем, не считается безопасным. Здесь могут бросить из окна в проезжающую машину бутылку или чего похуже. Просто так. Без повода. Семидесятая улица, с первого по восемнадцатый уровни, широкой дугой охватывает южную границу Латинских кварталов. Тут нет рекламных голостендов и воздух пахнет отнюдь не пряностями. Цветная ароматная жизнь остается где-то вверху, почти невидимым отсюда пятнышком света. Останавливаемся на перекрестке, пропуская тяжелый мусоровоз. Рядом с визгом тормозит здоровенный открытый джип. Четверо смуглых парней, потягивая наркопиво, белозубо скалятся в нашу сторону. Взгляды их липкие как патока, они похотливо ощупывают лежащую у меня на плече Нику.
   — Сеньор, не хотите помыть машину? — издевательски спрашивает один из них, перекрикивая звуки заунывной аритмичной музыки.
   Я молча отворачиваюсь. Игнорирую откормленного крысеныша. Под сиденьем у меня разрешенный к ношению короткий автоматический дробовик. И я неплохо умею с ним управляться. Левая рука удобно ложится на отполированную рукоять. Но разборки с местной, прикормленной бандами, полицией мне ни к чему. Чувствую, как напрягается на моем плече Ника. “Все нормально, солнышко, не волнуйся” — шепчу я ей.
   — Папаша, отпусти дочку развлечься! — вопит другая образина. Глаза его совсем свело в кучу от принятой на грудь ударной дозы, он с хрустом мнет пустую банку и швыряет ее мне под колеса. Идиотское блестящее кольцо свисает с его ноздрей.
   Отпускаю дробовик, выставляю руку в окно и показываю образине поднятый мизинец.
   — Ты на себя в зеркало давно смотрел, урод? — спрашиваю я, — Сходи в зоопарк, там у макаки как раз течка.
   Автопилот трогает вперед. Ускорение вдавливает нас в сиденья. Джип дымит лысыми покрышками, с ревом стартуя следом. Дружный мат озверевших обезьян быстро остается позади. Куда им тягаться с моим “Секундо”. Еще через десять минут мы вырываемся из мрачных глубин и летим вверх, навстречу цветному водопаду. Полицейский кордон на блок-посту тормозит нас, но усталый коп в темно-синей броне, сам явно из верхнего города, едва взглянув на нас с Никой, машет рукой — “Проезжайте, мистер”.
   Дома Ника кормит меня острым салатом из побегов бамбука и свининой в кисло-сладком соусе. Мы запиваем ужин легким вином. Я обожаю смотреть, как она ест. Маленькими кусочками, почти невесомыми. Еда словно тает у нее во рту. От вина губы Ники становятся такими сочными, что я, не в силах удержаться, склоняюсь через стол, и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, целую их.
   — Дикарь, — смеясь, она отталкивает мою голову и сует мне в рот кусочек мяса.
   — Вкусно? — спрашивает она с надеждой.
   — Обалдеть! — с готовностью подтверждаю я, и старательно жую, хотя меня с души воротит от китайской кухни. Но ради Ники я готов съесть любое национальное блюдо. На фоне того, что нас учили жрать на учениях в Корпусе — жареных на костре личинок да сырых змей, любая кулинарная прихоть моей кошки кажется детской шалостью.
   Едва прожевав, Ника кричит домашней системе:
   — Железяка, музыку!
   — Не “железяка”, а “жестянка”, — поправляю я.
   — Какая разница, она меня и так понимает, — и, подтверждая ее правоту, комнату заполняют гулкие рокочущие звуки. В этом году в моде какое-то подобие африканских ритмов. Не самый плохой вариант, надо признать. Года два назад молодежь тащилась от “природной музыки” — повизгивания и попукивания под аритмичные звуки инструмента, голос которого напоминает хрюканье лесного кабанчика.
   Поужинав, поднимаемся на верхний ярус смотреть закат. Среди искусственных пальмовых аллей на крыше нашей башни прогуливаются парочки. В зарослях шумно резвится молодняк. Мы с Никой чинно, под ручку, подходим к стеклянному ограждению. Молча стоим, обнявшись. Море красно-зелено-желтого огня цветет вокруг нас до самого горизонта. Верхние ярусы еще брызжут яркими отражениями, но снизу к ним уже подбирается чернильная тьма. Зрелище тонущего огня гипнотизирует даже меня, закоренелого циника.
6
   Ника уютно посапывает рядом, свернувшись калачиком. Водопад ее волос разметался по подушке. Слабенький свет ночника усиливает черными тенями ее рельефные выпуклости и впадинки. Моя кошка не любит спать в темноте. Я лежу рядом, голова на локте, и любуюсь ее совершенными формами. Тело еще ощущает ее горячие прикосновения. Пряный запах недавнего секса щекочет мне ноздри. Ника не любит принимать душ после этого. “Я хочу чувствовать наш с тобой запах. Он такой настоящий” — сказала она год назад, после нашей с ней первой близости. Я ласкаю взглядом ее матовую кожу, глаза спускаются вниз, на ее чудные округлые бедра, на согнутые в коленях и поджатые к животу длинные, тонкие в кости ножки. И волна желания снова бродит во мне, словно я сбросил с себя лет двадцать, и мне хочется прикоснуться губами к ее розовому соску, и почувствовать ее трепет, и ощутить во рту ее жадный язычок. Но мне так жаль ее будить, мою хрупкую фарфоровую статуэтку, мою приносящую удачу дикую кошку, и я молча любуюсь ее телом и мечтаю, как она, сладко потянувшись, поцелует меня завтра утром.
   Мне не спится. Гус не идет из памяти. Стараясь не разбудить Нику, я осторожно перекатываюсь на спину, закидываю руки за голову, и, прикрыв глаза, тихонько рассматриваю свои черно-белые картинки. Память возвращает меня в Корпус. Черт возьми, неужели это было со мной? Десять лет, от звонка до звонка. Когда-то я мечтал вырваться из однообразной военной рутины. Гус всколыхнул во мне что-то, что, как я думал, давно усохло за ненадобностью. Вспоминаю, как пытался улететь с Шеридана после увольнения. Устроившись в гостинице, три дня я не мог заказать билет — мне вежливо отвечали, что система бронирования временно недоступна. Затем, смекнув, что дело нечисто, я поехал в порт, где купил билет на грузопассажирский рейс, что отправлялся через сутки. И надо же было такому случиться, что на следующий день мое такси сломалось по дороге в порт, и диспетчер не смог найти мне свободной машины. Так что челнок взлетел без меня. И началось. В автобусах, следующих в порт, не оказывалось свободных мест. Бюро проката, все, как одно, не выдавали мне в аренду автомобиль, мотивируя это тем, что я не гражданин Шеридана. Диспетчеры такси извинялись и сообщали, что не могут выполнить мой заказ ввиду непредвиденных обстоятельств. Авиакомпании сообщали мне, что мой рейс задерживается на неопределенное время, а затем извещали о времени регистрации буквально за час до взлета челнока. Военная полиция встречала меня на границе порта и приглашала пройти с ними “для выяснения личности”. Полиция задерживала меня для проверки документов за несколько часов до отлета, часто прямо у входа в гостиницу. Мои деньги утекали, как вода, а я все болтался между гостиницей и портом, когда на попутках, когда кружным путем, а однажды даже пешком протопав десять километров от соседней деревушки. Кончилось это тем, что меня перестали пускать и в гостиницы, ссылаясь на отсутствие мест. И тогда мы заключили негласное соглашение. Я и СБ. В очередном дешевеньком номере я сообщил выключенному коммуникатору: “Ладно, засранцы, ваша взяла. Я не уеду с вашей сраной планетки. Как поняли, прием?”. Так что полиция резко оставила меня в покое и хотя бы проблема с жильем отпала. Но это было еще не все. Через три месяца после увольнения на меня накатило такое жгучее желание вернуться в свою роту, что я начал надираться по вечерам до беспамятства, лишь бы избавиться от кошмаров, которые снились мне ночами. В них я снова носил сине-зеленую броню и с наслаждением жрал синтетическое мясо из сухого пайка, запивая его горячим эрзац-кофе из саморазогревающейся одноразовой чашки. Надолго это не помогло. Однажды ночью, пьяный в дым, я очнулся у КПП базы от шума отъезжающего такси. Как я тут оказался — ума не приложу. Взбеленился я тогда не по детски. “А вот с этим — хрен вам, ублюдки!” — громко сказал я в ночную темноту, несказанно удивив часового, и пешком отправился до ближайшего городка. Теперь каждый вечер я проглатывал пригоршню транквилизаторов, отключал коммуникатор, и проваливался в сон, больше похожий на беспамятство. Иногда я просыпался на полу. Даже, однажды, у порога номера. Видимо, во сне пытался добраться до своей части. Но ударная доза химии нарушила связь между ногами и мозгом и тело смогло доползти лишь до двери. Через месяц пытки, уже слабо соображавший, кто я и что со мной, я почувствовал, как меня постепенно отпускает. Очевидно, гипновнушение, понуждающее к возвращению в часть боеспособного обученного рекрута, было рассчитано на короткий период. Вот так я и стал мелким коммерсантом на провинциальной планете с хорошим климатом.
   Ника тихонько возится во сне, устраиваясь поудобнее. Кладет мне голову на плечо, сонно чмокает меня в грудь сухими горячими губами и обнимает мой живот. Я прижимаюсь щекой к ее пушистой макушке. И, улыбаясь, тихо засыпаю.
7
   Мне снится очень хороший сон о том, как мы с отцом ремонтируем наш старый колесный джип. По меркам Торонто, довольно развитой планеты, наша машина — настоящий раритет. Дорогой и редкий. Мама приносит нам в гараж блюдо с горячими мясными пирожками и мы поедаем их, усевшись на широкие хромированные подножки, наспех вытерев замасленные руки ветошью. Отец неплохо зарабатывает, и мы можем позволить себе не только солидную современную игрушку с гравиприводом, но и это допотопное чудище на электротяге. Как говорит отец — для души. Хотя кататься на нем в городе довольно проблематично — дорожное покрытие давно не рассчитано на передвижение на колесах. У отца довольно редкая для Нового Торонто профессия — он водитель грузовых гравипоездов. Таких как он — поискать. Молодежь рвется в колледжи и университеты, мечтает стать инженерами на биохимических заводах и ходить в чистеньких сорочках, наблюдая за контрольными мониторами в кондиционированных офисах. Сутками напролет крутить баранку многотонного монстра, мотаясь между городами, охотников не найти. Поэтому и жалование у отца — побольше, чем у дипломированного инженера с солидным стажем, хотя он и иммигрант в первом поколении. Пирожки истекают паром, горячий мясной сок пачкает мне подбородок. Вкус у маминой стряпни такой, что язык можно проглотить. Отец проглатывает очередной кусок и тянется за пивом. То есть я думаю, что за пивом. Но вместо цветной запотевшей бутылки в руках у него отчего-то банка саморазогревающегося пойла из походного рациона. Я даже не удивляюсь, откуда она взялась — сон есть сон. Пересмеиваясь, мы продолжаем набивать рты грязными руками. Моя сестренка в это время забирается в кабину через распахнутую заднюю дверцу и давит обеими ручонками на кнопку сигнала. Джип протяжно пищит. Я успеваю удивиться, откуда у нашего динозавра такой тоненький голосок и открываю глаза. Пищит мой коммуникатор на прикроватном столике. Панель едва заметно помаргивает красным. Режим тревоги. Ника шевелится, тоже разбуженная комариным зудом. “Все, все, спи, моя хорошая”, — шепчу я ей, высвобождая руку и затыкая, наконец, нудный сигнал. Что там может случиться? На цыпочках выхожу из спальни и безуспешно пытаюсь связаться со своим охранником. “Абонент недоступен” — раз за разом отвечает мягкий женский голос. Что за дьявол? Холодея от неприятного предчувствия, набираю номер автозаправки по соседству. “Абонент недоступен”. Вот зараза! Ставлю коммуникатор на автоматический дозвон и начинаю быстро одеваться. Целую сонную Нику. “Милая, мне надо срочно уехать”.
   — Что-то случилось? — щурится она непроснувшимися глазами.
   — Да нет, ничего страшного. Скоро вернусь. Спи.
   Ночной город пахнет озоном и пылью. “Секундо” летит по пустым виадукам, словно белая пуля. Меня останавливает полицейский патруль. Молодой полицейский проверяет мои документы, пока его товарищ демонстративно целится в меня из дробовика, стоя за ограждением блок-поста. Свет яркого прожектора слепит мне глаза. Во избежание недоразумений держу руки ладонями на руле. Сканер в руках копа тихо пищит.
   — Проезжайте, сэр! — коп возвращает мне удостоверение, — Будьте осторожны, сегодня неспокойно.
   — Спасибо, офицер, обязательно.
   Снова пустые улицы мелькают по сторонам. Опять патруль. На этот раз передвижной. Опять проверка документов. Глухое раздражение заставляет меня нервно барабанить пальцами по панели.
   — Офицер, извините меня, я опаздываю.
   — Перекресток между Шестой и Восемнадцатой закрыт, поезжайте через Восьмую, — говорит полицейский.
   — Что случилось? — интересуюсь я.
   — Как обычно. Латиносы, — раздраженно отвечает коп. Похоже, ему сегодня задали этот вопрос уже раз пятьдесят.
   Сворачиваю налево на ближайшей развязке. Где-то впереди зеркальные башни отражают яркие всполохи огня. Становятся слышны сирены пожарных. Через минуту звуки происшествия проносятся мимо и затихают позади. Оживает коммуникатор.
   — Господин Трюдо? — интересуется мужской голос, не включая изображение.
   — Слушаю вас.
   — Управление полиции, западный округ. Сэр, это вам принадлежит склад на сороковом километре шоссе номер семь?
   — Да, мне.
   — Прошу вас срочно прибыть туда. Могу выслать за вами машину.
   — Уже, офицер. Буду на месте минут через тридцать. Может, просветите меня, что случилось?
   — Вам все объяснят на месте. Требуется ваше присутствие на месте происшествия. Всего доброго. — коммуникатор пискнул, подтверждая разъединение с абонентом.
   Происшествия? Значит, молчание склада неслучайно. Неприятный холодок в груди растет. “Господи, не дай мне облажаться. Господи, не дай мне облажаться. Господи…”.
8
   Багровое зарево в ночи вижу издалека, за несколько километров. Выжимаю из “Секундо” все, что могу. С визгом тормозов останавливаюсь у полицейского ограждения. Красные маячки на нем тревожно перемигиваются, растянувшись вокруг неровной цепочкой. Очень красиво, если смотреть со стороны и не знать, что эти маячки моргают вокруг того, что осталось от твоего бизнеса. На месте склада — полыхающее месиво, из которого нелепо торчат ребра металлических ферм в оплывающих потеках пластика. Несколько пожарных роботов, ослепительно сияя в отблесках огня, топчутся на границе пожара, заливая его потоками пены.
   — Я владелец склада, — кричу я бронированному полицейскому за ограждением, — Мне позвонили из управления.
   Коп опускает прижатый к груди дробовик, с кем-то коротко говорит по радио, разрешающе машет мне рукой. Пролезаю под ограждением. Ко мне спешит какой-то полицейский чин, тоже весь в броне. Мимо, расцвечивая деревья разноцветными вспышками маячков, с гулом проносится здоровенный пожарный автомобиль.
   — Сэр, я лейтенант Саров, управление Западного округа, — представляется полицейский, подняв лицевую пластину, — Могу я взглянуть на ваши документы?
   Я автоматически протягиваю ему пластиковый квадратик удостоверения. Терпеливо жду, пока сканер считает показания моего контрольного чипа на запястье. Все это время я, как загипнотизированный, смотрю на огонь. Роботы продолжают мельтешить вдоль его границы, словно танцуя в дымном пламени. Их стало заметно больше.
   — Сэр, пройдемте со мной, — возвращает меня к действительности голос копа.
   Мы садимся в припаркованный за деревьями полицейский джип. Через матовые тонированые стекла отсветы пламени пробиваются какими-то мутными багровыми разводами. А может, это у меня крыша едет. Лейтенант раскрывает электронный планшет. Снимает шлем. На вид он довольно молод — лет двадцать пять — двадцать шесть.
   — Скажите, когда в последний раз вы были в своем офисе? — деловито спрашивает он.
   — Вчера днем, около четырех часов.
   — Вы всегда покидаете офис в это время?
   — Когда как. Иногда позже, иногда раньше, — я отвечаю механически, не думая. Голос становится глухим, словно мне не хватает воздуха. Внезапно вспоминаю про Фреда. — Офицер, в складе был охранник. Он жив?
   — Жив, сейчас его тоже допрашивают, — равнодушно отвечает лейтенант, что-то черкая световым пером, — Продолжим, если не возражаете. Когда вы покидали офис и склад, не заметили ничего необычного? Никаких припаркованных неподалеку автомобилей, брошенных предметов, незнакомых людей?
   Я чувствую, что ему нет до меня никакого дела. Он просто выполняет необходимые формальности. Протоколы, свидетели, осмотр места происшествия… Обычная полицейская тягомотина. Мне от нее ни жарко, ни холодно.
   — Нет, все было как обычно.
   — Ваше имущество застраховано?
   — Да, от пожара, кражи и стихийного бедствия.
   — Ваши финансовые дела в порядке?
   — Офицер!! — вскидываюсь я, — Вы что, не видите, что мои финансовые дела горят ясным пламенем?!
   — Отвечайте на вопрос. Просто “да” или “нет”. Если не знаете ответа — так и говорите — “затрудняюсь ответить”. Ваши показания фиксируются, — лейтенант говорит, не меняя интонации. С оттенком легкой досады. Типа: “у меня столько работы, а тут ты еще выеживаешься”.
   — Мои финансовые дела в порядке, — сдаюсь я.
   — Ваш охранник, что дежурил сегодня, давно работает у вас?
   — Больше пяти лет.
   — Он не употреблял на службе наркотики, алкоголь, расслабляющие препараты?
   — Нет… Не знаю… Нет, скорее всего…
   — Нет, или не знаете?
   — Затрудняюсь ответить, — вспоминаю я казенную формулировку, — Я за ним такого не замечал.
   — Он получал жалование исправно?
   — Да.
   — Между вами не было неприязненных отношений?
   — Зараза! Офицер, хватит меня третировать! — взрываюсь я, — Фред не такой идиот, чтобы сжечь свое место работы, как бы он ко мне не относился!
   — “Да” или “нет”?
   — НЕТ!!!
   — Успокойтесь. Я просто выполняю свою работу. Что находилось внутри склада?
   — Запасные части к сельхозоборудованию. К сеялкам, комбайнам, дренажным роботам.
   — Никаких горючих и легковоспламенимых материалов?
   — Нет.
   — Откуда поступило оборудование?
   — От моих постоянных поставщиков. Три оптовых компании.
   — Среди ваших поставщиков были компании, расположенные в Латинской зоне?
   — Нет. Это представители инопланетных компаний.
   — Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы испытывать к вам чувство мести?
   — Нет.
   Лейтенант терзает меня еще минут двадцать. Я отвечаю на целую кучу бессмысленных вопросов. Ставлю свою подпись на протоколе и прикладываю к сканеру запястье.
   — Лейтенант, — устало интересуюсь я, — Может, все же просветите меня — что тут произошло?
   — Взрыв на автозаправке по соседству с вашим складом. Пятый в городе за сегодня. Подозреваем диверсию, — отвечает коп, складывая планшет. Говорит куда-то в сторону, — Марк, передай пожарным, я закончил.
   — В ближайшие несколько дней настоятельно рекомендую не выключать свой коммуникатор и находиться в пределах города. Вы можете понадобиться следствию, — говорит на прощанье лейтенант.
   Равнодушно киваю. Как будто я не знаю, что выключенный коммуникатор — ненадежный способ избавиться от лишних глаз и ушей. В мое запястье имплантирован “стукач” — крохотный биоэлектронный контрольный чип, сигналы которого ежедневно регистрируют миллионы наземных датчиков и целая сеть следящих спутников. Программа распространения “стукачей” началась три года назад и ее целью была борьба с терроризмом и преступностью. Помню, сколько шума наделало тогда постановление полномочного представителя Императора на Шеридане о правомерности использования показаний регистрирующих устройств в качестве доказательства виновности. Глупо, но даже в такой момент, как сейчас, меня посещает неожиданная мысль о том, что на деньги, потраченные Имперской администрацией на организацию системы тотального контроля, можно было без лишних хлопот решить проблему радикально — просто провести войсковую операцию и перебить половину Латинской зоны к чертям собачим. Или нанести по Тринидаду удар звеном орбитальных бомберов. Или накормить всех голодающих и просто бездельников лет на десять вперед. Что кому больше нравится.
   Тем временем, ночь сюрпризов продолжается. Следующим номером программы выступает щуплый офицер-пожарник, весь покрытый хрустящей зеркальной пленкой. В своей огнеупорной робе, яркими бликами отражающей огни пожара, пожарник переливается, словно уличная реклама синтетического пива “Шпунт”.
   — Капитан-инспектор Фарид, — представляется он, — Сэр, я должен задать вам несколько вопросов.
   — Валяйте, капитан, — равнодушно отвечаю я, глазея по сторонам. Пока мы общались с полицейским, количество спецмашин вокруг увеличилось в несколько раз. И они все продолжали прибывать. Моргание разноцветных маячков давно превратило окрестности в подобие дискотеки под открытым небом. Скорая помощь, пожарные, полиция, какая-то спецтехника. Даже одна бронемашина Национальной гвардии. Сверху явственно раздавался свист турбин невидимого пока вертолета. И все это хлопало дверцами, приезжало, отъезжало, выплескивало пену, выдвигало из себя какое-то сложное оборудование, подвывало сиренами и сияло прожекторами.
   Пожарный ведет меня к передвижному штабу — красному автобусу, увешанному антеннами и прожекторами. По дороге мы пропускаем несколько медиков, которые сноровисто тащат закутанные в белое тела с торчащими из-под простыней трубками реаниматоров. Обугленные остатки того, что когда-то называлось ногами, выбиваются из-под белого и покачиваются в такт неровных шагов санитаров. Тут же, неподалеку, вдоль кипарисов со сбитыми и переломанными ветвями, я вижу длинный ряд скрюченных фигур с кое-как наброшенными поверх них пластиковыми чехлами. “Прямо как на войне”, — думаю я. Вот так же после боя нас выкладывали рядами в ожидании вертушки. Только вместо чехлов нас накрывали зелеными непромокаемыми пончо.