Новичок тем временем продолжает:
— Я, как откинулся, в дружину вступил, чтобы от копов отмазаться. Мы в нашем квартале с мужиками собрались, по ночам дежурили. Двое копов рядом жили, патруль нам в помощь подбрасывали. Ни одну сволочь к себе не пускали. Пустишь его, вроде почту разнести, глядь — уже мину пристроит в подъезд, сука. Чуть что не так — мы сразу прикладом по репе. Я прямо из окна наблюдать пристроился, у меня улица как на ладони. Один раз, только отчистили стену, гляжу, шкет ихний снова свою дрянь напротив лепит. Ну, я картечью сверху как дал — сшиб гаденыша. Ну и давай он верещать, и тут их много набежало, у них манера такая — сунут кого вперед, ему по соплям, тут и демонстрация, лезут из всех щелей, и орут и плакаты тащат, а под шумок в магазинах шурудят, машины угоняют и в домах тянут, что где плохо лежит. Да копы их газом закидали сразу и мы дробью добавили. Чего жаль, винтовочки там не было. А уж если пулемет — мы враз порядок бы навели. Такие дела…
— Черт, куда Генрих смотрит, — в запале говорит кто-то и сразу пропадает настроение трепаться и разговор как-то резко сворачивается. Сидим, глядя в землю, словно виноваты в чем. Боимся глаза друг на друга поднять.
— Взвод, строиться! — слышится бас взводного сержанта.
Мы все с облегчением вскакиваем и мчимся на занятия.
— Трюдо, — говорит мне взводный.
— Сэр! — отвечаю я.
Что я могу поделать. Ну не любит наш лейтенант французов. То, что я никакой не француз, роли не играет. Ни намека на звание. Трюдо, и точка.
— Трюдо, в восемь ноль-ноль выдвигаешься на патрулирование.
— Есть, сэр.
— Идешь вдоль просеки до высоты два-восемь. Вот она, — он тычет острием карандаша в бумагу с блестящим покрытием. Голова лося на его плече шевелит губастой мордой вместе с движением руки. Как и все молодые и перспективные, взводный сдвинут на красивых традициях. Вперемежку со страстью к изучению земной фауны, его сдвиг дает причудливый эффект — наше подразделение теперь носит имя “Лоси”. Такие здоровые рогатые создания родом из земных лесов. По нынешним временам — твари более диковинные, чем мифические кентавры, что преспокойно пасутся в прериях недавно колонизированного Нового Конго. Хотя, на фоне всяких гепардов, леопардов, змей, ястребов и прочей хищной братии, мы хотя бы оригинальны. И ничего тут не поделать. В морской пехоте мотивация к службе достигается всеми доступными способами. Материальными поощрениями. Перспективой карьерного роста. Изощренными наказаниями. Созданием репутации, наконец. Репутации солдата. Взвода. Роты. Батальона. Крутая резьба по службе — обычное дело. Режутся все — рядовые, сержанты, офицеры. Соревнование на тему кто круче, идет постоянно на всех уровнях — от отделения и выше. Служить в именитых взводах или ротах — престижно. Уйти из известного подразделения добровольно — немыслимое дело. Разве что с диким повышением либо по прямому приказу. Духом кастовости мы начинаем пропитываться еще в чистилище. Этот дух, своеобразный гонор, привычка доказывать крутизну окружающим — именно он делает морпехов теми, кто они есть. Драки в увольнениях с “низшими” родами войск, презрительное отношение ко всему, что не в синей броне — обычное дело. К этому привыкаешь. Но лось… лось все еще режет мне слух. Чертов пижон мог назвать нас хоть “синими аллигаторами” или еще как-нибудь, типа “ядовитый зуб” или “стервятники”. Чтобы наши “лоси” перестали вызывать усмешки, нам надо, как минимум, залить своей кровью половину Шеридана.
— Идешь по отметкам семь, девять и шестнадцать, — продолжает лейтенант, — С высоты докладываешь. К двадцати ноль-ноль возвращаешься обратно по отметкам одиннадцать, восемь, пять. Поддержка ротного уровня на канале шестнадцать. Время реагирования на запрос — от минуты.
Он протягивает мне чип с заданием.
— Свободен, Трюдо.
Спешу обрадовать отделение. Особых эмоций нет. В последний месяц мы почти не ходим на занятия, мы теперь все больше тащим службу, вроде этой — то патруль, то лес прочешем, то караул на периметре, то оцепление в космопорте. Иногда дальние патрули на броне. Только и успеваем, что по-быстрому пострелять раз в пару дней, да к психам заскочить, когда не на службе. Ритм ежедневной размеренной жизни порушен ко всем чертям, нас могут сорвать по тревоге посреди обеда и ускоренным маршем кинуть в район порта — к прибытию внеочередного армейского борта, или прямо с полигона загнать в дальний патруль, или на целые сутки сунуть в ППН — посты передового наблюдения на лесных высотках в окрестностях базы.
Слава богу, в ближнем патруле не надо тащить с собой обычную гору барахла, так что идти легко. На три километра вокруг ограждения — зона свободного огня. Управляемые минные поля, мины на земле, на пнях, на стволах, датчики слежения — каких только нет! Электронных “мошек” едва ли не больше обычных насекомых. Лес на полкилометра вокруг периметра вырублен под корень. Под взглядами зрачков автоматических турелей из дотов быстро пересекаем открытое пространство и углубляемся в заросли. Спине неуютно. Не доверяю я всей этой умной машинерии. Топаем в колонну по одному среди густых кустов, молясь, чтобы автоматика не подвела и очередная порция мин деактивировалась при нашем приближении. Иначе никакая броня не спасет.
Лес вокруг базы — жиденькие субтропические джунгли. Почти без хлюпающей воды под подошвами. Редкие лианы свешиваются между стволами, оставляя проходы у земли свободными. Солнечные лучики, перемигиваясь, прорастают вниз сквозь густые кроны. Много кустов, но непроходимых мест почти нет. Если бы не жесткая синеватая трава по пояс, да не скрытые под ней кротовые норы — сущая прогулка, а не патруль. Трава, которую мы зовем путанкой, стальной проволокой обвивает лодыжки и норовит резко дернуть ногу на себя. Идти по ней, не вырывая со всей дури мускульных усилителей целые пласты дерна — умение, приходящее с опытом. Проходим участки, выжженные нашей артиллерией. Обгорелые спички стволов среди черной растрескавшейся поверхности. Пепел давно сдуло ветром и сбило дождем. Ботинки глухо стучат по пятнам мутного стекла — следам плазменных взрывов. Вездесущая путанка уже пробивается синей щетиной через трещины. Лес постепенно берет свое.
Через час “мошки” показывают на границе запретной зоны троих нарушителей. Бедные придурки, они все не оставляют попыток уколоть нас булавкой. Наверное, думают, что вот им-то точно повезет. Идут осторожно, след в след. Одеты легко. Брони нет. “Мошки” сигнализируют о наличии оружия. Снайперы, наверное. А может, просто разведка, наблюдатели. Или корректировщики. Еще остается слабая вероятность того, что это охотники. Мне плевать. Некогда мне их сортировать. Трехкилометровая зона свободного огня называется так именно потому, что по каждому, не имеющему опознавательного чипа с актуальным идентификатором, огонь открывается без предупреждения. Что мы и делаем. Пока отделение рассредоточивается по укрытиям и занимает оборону, вызываю поддержку. Я настолько не спешу, что даже успеваю подцепить к каналу целеуказания несколько “мошек”, так что наведение осуществляю с хирургической точностью. Пушкари расстарались. Залп стомиллиметровых автоматических минометов раздается через сорок секунд после запроса. Слышим далекое уханье выстрелов. Листва и кусты глушат многоголосый вибрирующий свист. Мысленно вижу, как куски железа над нами распускают стабилизаторы и шевелят маневровыми плоскостями, корректируя траекторию по сигналу целеуказания. А затем мины с системой наведения влетают в просвет между кронами и рвутся над головами гостей тысячами поражающих стрелок, превращая тела внизу в кучи мокрых изорванных тряпок. Мы лежим и пережидаем, пока удары впереди перестанут сотрясать лес.
— Хорошо, но мало, — комментирует Паркер.
— Эх, надо было на выстрел подпустить, — отзывается Чавес.
— Красота! Даже лес не попортили, — это уже Калина.
— Трое на счет! — Крамер, как всегда, прагматичен.
— Тишина в эфире! — обрываю я начало возбужденного трепа.
Редкой цепью движемся вперед. До прибытия группы усиления оцепляем район. Пока лежим по кустам, приняв цвет прелых листьев, высоко над головой вертится робот-беспилотник, среагировавший на столкновение. Наконец, взвод из дежурной роты сменяет нас. Батальонная разведка колдует над трупами, проводя идентификацию. С ними особист, с фирменным нейтральным выражением на физиономии. Иногда мне кажется, что особисты боятся, что их заподозрят в том, что они в чем-то похожи на обычных людей. И потому старательно изображают из себя невозмутимых истуканов.
Выдвигаемся дальше. На переправе через топкий ручеек оживает наушник.
— Лось три, здесь лось-нулевой, прием, — бормочет взводный.
— Лось-три на связи, прием, — механически отзываюсь я, с трудом выдирая ногу из жирного ила.
— Лось-три, сообщаю, что вы отстаете от графика. Тридцать минут. Отметку “девять” вы должны были пройти полчаса назад.
Представляю, как лейтенант сейчас щурит свои красивые серые глаза, рассматривая глянец пижонской карты, расстеленной на коленях. Ох, с каким удовольствием я припечатал бы его прикладом по тупой физиономии! Мечты, мечты… Как можно более спокойно, даже с ленцой — пусть побесится, скотина, отвечаю:
— Лось-три, лосю-нулевому. Вас понял. Имели столкновение. Потерь нет.
— Лось-три, продолжать движение, — голос взводного раздражен, я своего таки добился — Придерживайтесь графика.
Что тут можно сказать? В морской пехоте не приняты оправдания.
— Шире шаг! — командую я, — Чавес — головным.
На высоту два-восемь выходим раньше срока.
Космопорт “Шеридан-один” имени принца Альберта, в просторечии просто — “Первый”, называться гражданским может с большой натяжкой. Больше половины его территории отдано под нужды военных. Стартовые столы для челноков, посадочные полосы, подземные ангары для авиации, точки противовоздушной и противокосмической обороны.
— Я, как откинулся, в дружину вступил, чтобы от копов отмазаться. Мы в нашем квартале с мужиками собрались, по ночам дежурили. Двое копов рядом жили, патруль нам в помощь подбрасывали. Ни одну сволочь к себе не пускали. Пустишь его, вроде почту разнести, глядь — уже мину пристроит в подъезд, сука. Чуть что не так — мы сразу прикладом по репе. Я прямо из окна наблюдать пристроился, у меня улица как на ладони. Один раз, только отчистили стену, гляжу, шкет ихний снова свою дрянь напротив лепит. Ну, я картечью сверху как дал — сшиб гаденыша. Ну и давай он верещать, и тут их много набежало, у них манера такая — сунут кого вперед, ему по соплям, тут и демонстрация, лезут из всех щелей, и орут и плакаты тащат, а под шумок в магазинах шурудят, машины угоняют и в домах тянут, что где плохо лежит. Да копы их газом закидали сразу и мы дробью добавили. Чего жаль, винтовочки там не было. А уж если пулемет — мы враз порядок бы навели. Такие дела…
— Черт, куда Генрих смотрит, — в запале говорит кто-то и сразу пропадает настроение трепаться и разговор как-то резко сворачивается. Сидим, глядя в землю, словно виноваты в чем. Боимся глаза друг на друга поднять.
— Взвод, строиться! — слышится бас взводного сержанта.
Мы все с облегчением вскакиваем и мчимся на занятия.
21
Взводный изучает бумажную карту, делая на ней отметки — чем бы вы думали? Карандашом. Деревянной палочкой с пишущим стержнем внутри. Ох уж мне эта офицерская кость. Чем, спрашивается, его не устраивает карта в тактическом блоке, или, на худой конец, электронный планшет? Так нет, в последний годы стало модно демонстрировать своеобразный офицерский шик. Одно из его проявлений — мода на бумажную топографию, со стрелками, синими и красными значками и рукописными пометками, которая захлестнула штабы в центральных мирах и как эпидемия, перекинулась со штабных хлюстов на строевых офицеров.— Трюдо, — говорит мне взводный.
— Сэр! — отвечаю я.
Что я могу поделать. Ну не любит наш лейтенант французов. То, что я никакой не француз, роли не играет. Ни намека на звание. Трюдо, и точка.
— Трюдо, в восемь ноль-ноль выдвигаешься на патрулирование.
— Есть, сэр.
— Идешь вдоль просеки до высоты два-восемь. Вот она, — он тычет острием карандаша в бумагу с блестящим покрытием. Голова лося на его плече шевелит губастой мордой вместе с движением руки. Как и все молодые и перспективные, взводный сдвинут на красивых традициях. Вперемежку со страстью к изучению земной фауны, его сдвиг дает причудливый эффект — наше подразделение теперь носит имя “Лоси”. Такие здоровые рогатые создания родом из земных лесов. По нынешним временам — твари более диковинные, чем мифические кентавры, что преспокойно пасутся в прериях недавно колонизированного Нового Конго. Хотя, на фоне всяких гепардов, леопардов, змей, ястребов и прочей хищной братии, мы хотя бы оригинальны. И ничего тут не поделать. В морской пехоте мотивация к службе достигается всеми доступными способами. Материальными поощрениями. Перспективой карьерного роста. Изощренными наказаниями. Созданием репутации, наконец. Репутации солдата. Взвода. Роты. Батальона. Крутая резьба по службе — обычное дело. Режутся все — рядовые, сержанты, офицеры. Соревнование на тему кто круче, идет постоянно на всех уровнях — от отделения и выше. Служить в именитых взводах или ротах — престижно. Уйти из известного подразделения добровольно — немыслимое дело. Разве что с диким повышением либо по прямому приказу. Духом кастовости мы начинаем пропитываться еще в чистилище. Этот дух, своеобразный гонор, привычка доказывать крутизну окружающим — именно он делает морпехов теми, кто они есть. Драки в увольнениях с “низшими” родами войск, презрительное отношение ко всему, что не в синей броне — обычное дело. К этому привыкаешь. Но лось… лось все еще режет мне слух. Чертов пижон мог назвать нас хоть “синими аллигаторами” или еще как-нибудь, типа “ядовитый зуб” или “стервятники”. Чтобы наши “лоси” перестали вызывать усмешки, нам надо, как минимум, залить своей кровью половину Шеридана.
— Идешь по отметкам семь, девять и шестнадцать, — продолжает лейтенант, — С высоты докладываешь. К двадцати ноль-ноль возвращаешься обратно по отметкам одиннадцать, восемь, пять. Поддержка ротного уровня на канале шестнадцать. Время реагирования на запрос — от минуты.
Он протягивает мне чип с заданием.
— Свободен, Трюдо.
Спешу обрадовать отделение. Особых эмоций нет. В последний месяц мы почти не ходим на занятия, мы теперь все больше тащим службу, вроде этой — то патруль, то лес прочешем, то караул на периметре, то оцепление в космопорте. Иногда дальние патрули на броне. Только и успеваем, что по-быстрому пострелять раз в пару дней, да к психам заскочить, когда не на службе. Ритм ежедневной размеренной жизни порушен ко всем чертям, нас могут сорвать по тревоге посреди обеда и ускоренным маршем кинуть в район порта — к прибытию внеочередного армейского борта, или прямо с полигона загнать в дальний патруль, или на целые сутки сунуть в ППН — посты передового наблюдения на лесных высотках в окрестностях базы.
Слава богу, в ближнем патруле не надо тащить с собой обычную гору барахла, так что идти легко. На три километра вокруг ограждения — зона свободного огня. Управляемые минные поля, мины на земле, на пнях, на стволах, датчики слежения — каких только нет! Электронных “мошек” едва ли не больше обычных насекомых. Лес на полкилометра вокруг периметра вырублен под корень. Под взглядами зрачков автоматических турелей из дотов быстро пересекаем открытое пространство и углубляемся в заросли. Спине неуютно. Не доверяю я всей этой умной машинерии. Топаем в колонну по одному среди густых кустов, молясь, чтобы автоматика не подвела и очередная порция мин деактивировалась при нашем приближении. Иначе никакая броня не спасет.
Лес вокруг базы — жиденькие субтропические джунгли. Почти без хлюпающей воды под подошвами. Редкие лианы свешиваются между стволами, оставляя проходы у земли свободными. Солнечные лучики, перемигиваясь, прорастают вниз сквозь густые кроны. Много кустов, но непроходимых мест почти нет. Если бы не жесткая синеватая трава по пояс, да не скрытые под ней кротовые норы — сущая прогулка, а не патруль. Трава, которую мы зовем путанкой, стальной проволокой обвивает лодыжки и норовит резко дернуть ногу на себя. Идти по ней, не вырывая со всей дури мускульных усилителей целые пласты дерна — умение, приходящее с опытом. Проходим участки, выжженные нашей артиллерией. Обгорелые спички стволов среди черной растрескавшейся поверхности. Пепел давно сдуло ветром и сбило дождем. Ботинки глухо стучат по пятнам мутного стекла — следам плазменных взрывов. Вездесущая путанка уже пробивается синей щетиной через трещины. Лес постепенно берет свое.
Через час “мошки” показывают на границе запретной зоны троих нарушителей. Бедные придурки, они все не оставляют попыток уколоть нас булавкой. Наверное, думают, что вот им-то точно повезет. Идут осторожно, след в след. Одеты легко. Брони нет. “Мошки” сигнализируют о наличии оружия. Снайперы, наверное. А может, просто разведка, наблюдатели. Или корректировщики. Еще остается слабая вероятность того, что это охотники. Мне плевать. Некогда мне их сортировать. Трехкилометровая зона свободного огня называется так именно потому, что по каждому, не имеющему опознавательного чипа с актуальным идентификатором, огонь открывается без предупреждения. Что мы и делаем. Пока отделение рассредоточивается по укрытиям и занимает оборону, вызываю поддержку. Я настолько не спешу, что даже успеваю подцепить к каналу целеуказания несколько “мошек”, так что наведение осуществляю с хирургической точностью. Пушкари расстарались. Залп стомиллиметровых автоматических минометов раздается через сорок секунд после запроса. Слышим далекое уханье выстрелов. Листва и кусты глушат многоголосый вибрирующий свист. Мысленно вижу, как куски железа над нами распускают стабилизаторы и шевелят маневровыми плоскостями, корректируя траекторию по сигналу целеуказания. А затем мины с системой наведения влетают в просвет между кронами и рвутся над головами гостей тысячами поражающих стрелок, превращая тела внизу в кучи мокрых изорванных тряпок. Мы лежим и пережидаем, пока удары впереди перестанут сотрясать лес.
— Хорошо, но мало, — комментирует Паркер.
— Эх, надо было на выстрел подпустить, — отзывается Чавес.
— Красота! Даже лес не попортили, — это уже Калина.
— Трое на счет! — Крамер, как всегда, прагматичен.
— Тишина в эфире! — обрываю я начало возбужденного трепа.
Редкой цепью движемся вперед. До прибытия группы усиления оцепляем район. Пока лежим по кустам, приняв цвет прелых листьев, высоко над головой вертится робот-беспилотник, среагировавший на столкновение. Наконец, взвод из дежурной роты сменяет нас. Батальонная разведка колдует над трупами, проводя идентификацию. С ними особист, с фирменным нейтральным выражением на физиономии. Иногда мне кажется, что особисты боятся, что их заподозрят в том, что они в чем-то похожи на обычных людей. И потому старательно изображают из себя невозмутимых истуканов.
Выдвигаемся дальше. На переправе через топкий ручеек оживает наушник.
— Лось три, здесь лось-нулевой, прием, — бормочет взводный.
— Лось-три на связи, прием, — механически отзываюсь я, с трудом выдирая ногу из жирного ила.
— Лось-три, сообщаю, что вы отстаете от графика. Тридцать минут. Отметку “девять” вы должны были пройти полчаса назад.
Представляю, как лейтенант сейчас щурит свои красивые серые глаза, рассматривая глянец пижонской карты, расстеленной на коленях. Ох, с каким удовольствием я припечатал бы его прикладом по тупой физиономии! Мечты, мечты… Как можно более спокойно, даже с ленцой — пусть побесится, скотина, отвечаю:
— Лось-три, лосю-нулевому. Вас понял. Имели столкновение. Потерь нет.
— Лось-три, продолжать движение, — голос взводного раздражен, я своего таки добился — Придерживайтесь графика.
Что тут можно сказать? В морской пехоте не приняты оправдания.
— Шире шаг! — командую я, — Чавес — головным.
На высоту два-восемь выходим раньше срока.
22
Космопорт — территория под прямым правлением Императора, он для планеты этакий кран с кислородом. Все в порядке — и поток грузов и пассажиров через несколько таких кранов вовсю струится в обе стороны. Малейшая политическая заминка — и краны отчего-то снижают свою пропускную способность, что немедленно вызывает к жизни корпоративные процессы урегулирования. Корпоративные — потому, что вся политика на Шеридане делается руками колониального бизнеса. Советы директоров и топ-менеджеры по-быстрому корректируют генеральный курс и формируют новые установки правительству. Пусть через постановления парламента, что создает видимость вертикали власти, но сути это не меняет — депутаты осознают, кто их выбрал и кто оплачивает их расходы. Деньги, точнее — очень большие деньги, решают все, и император знает, как найти оптимальный путь к разрешению любого кризиса. Политическое противостояние всегда проще перевести в плоскость экономического дефолта. Мы гордимся своим Императором, своим стариком Генрихом, живи он вечно, что железной рукой крутит себе туда-сюда сотни таких кранов по всей обитаемой Вселенной. И знаем, что когда воздействия крана недостаточно, он запросто крутит шеи. Нашими руками. А что, мы — всегда пожалуйста и с великим удовольствием… Господи, какая дрянь лезет в башку на службе, когда днями напролет торчишь в оцеплении под припекающим солнышком.Космопорт “Шеридан-один” имени принца Альберта, в просторечии просто — “Первый”, называться гражданским может с большой натяжкой. Больше половины его территории отдано под нужды военных. Стартовые столы для челноков, посадочные полосы, подземные ангары для авиации, точки противовоздушной и противокосмической обороны.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента