Сзади раздался низкий вой: сверля туман прожектором, приближалась электричка.
Теперь Коля уже не шел - бежал, скользя на мокрых шпалах, то и дело спотыкаясь, а впереди скользил по рельсу Человек. Как будто задумавшись о чем-то важном, он не замечал опасности.
"Ужжж-а-а-а!" - рявкнула совсем близко сирена. Коля едва успел отпрянуть в сторону. Он закричал от ужаса, от сознания своей вины перед этим непонятным человеком.
Удар, ослепительная вспышка света - и поезд остановился.
Коля бросился вперед, споткнулся о шпалу и упал. Из первого вагона выскочили люди, бережно подняли Человека в вагон.
- По вагонам! - донеслось спереди.
Поезд медленно стал набирать скорость. Коля едва успел схватиться за поручни последнего вагона. Дверь оказалась запертой. На платформе следующей станции Коля спрыгнул на ходу и, обгоняя еще движущийся поезд, перебежал в тамбур следующего вагона. С трудом проталкиваясь в тесно набитом людьми вагоне, он пробирался вперед. Однако переход между вагонами был занят каким-то шкафчиком, владелец которого держал ручку двери и что-то быстро и резко говорил всем, кто пытался ее открыть. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы пробраться вперед, и, когда поезд застучал на стыках, подъезжая к городу, Коля огорченно махнул рукой и прижался; к холодному углу тамбура. Все говорили об аварии, о том, что кто-то попал под поезд. Одни говорили, что пострадавшим был мужчина, другие - женщина, мать троих детей...
Вокзал... Коля рванулся вперед, но сразу же попал в поток спешивших на работу людей. Многие шли группами. Впереди мелькнули носилки, и тесное кольцо любопытных преградило путь. Коля сошел на асфальт вокзала и успел только увидеть светлую машину с красным крестом на ветровом стекле, которая медленно выезжала через широко открытые ворота, увозя его незнакомца.
- Вот хорошо, что теперь машина дежурит, - сказал кто-то сзади. - А то был такой случай... Да не стой, паренек, на дороге!..
В БОЛЬНИЦЕ
В палате было трое больных. У стены, повернувшись к ней лицом, лежал привезенный из тайги охотник. На средней койке, головой к большому окну, беспокойно ворочался старик с резкими складками-морщинами возле носа и маленькими светлыми глазами. Третьим был Человек, так неожиданно потерянный Колей.
И старик и охотник лежали здесь уже не один день и вели нескончаемые беседы. Правда, говорил только старик. Лежащий у стены охотник с забинтованной головой совсем не мог говорить: он только изредка шевелил левой рукой. Правая его рука была короче левой почти на кисть.
- Отходился ты, отходился, - вздохнул старик. - Теперь тебе только в городе жить. Можно сказать, сама судьба предупредила. Оторвала тебе руку и сказала:
"Больше не суйся!"
В коридоре раздался шум, и в сопровождении сестры в палату вошел врач. Поздоровавшись со стариком, он подошел к охотнику, темными от йода пальцами тронул его за плечо.
- На меня не обижайся, - сказал он охотнику. - Что делать?.. Не смог сохранить руку, никак не смог. Да и никто не сохранил бы... А сейчас мы повернемся, повернемся... - Он осторожно, но, видимо, сильно обхватил больного и повернул его к себе. - Не унывай, брат! У нас же с тобой не все дела сделаны, и какие дела!..
- А я ему что говорю? - вмешался старик. - То же самое! Только зря вы на него время тратите. Лежит себе, и пускай лежит! Обидно даже за вас! Тяжелый он человек. Излагаю ему что к чему, а он пальцы в кулак сожмет, аж посинеет кулак-то. Разве от него дождешься благодарности?
- Ничего, Серафим Яковлевич, скоро мы ему повязочку снимем, он вам все объяснит, всю свою благодарность... Ну, а ваши как дела? На поправку дело идет? Хороши, а?
- Какое хороши, болит... болит, и все! Сестра сняла повязку. Борис Федорович наклонился над Серафимом Яковлевичем, внимательно осмотрел .швы.
- Как он лежит, сестра? - спросил он.
- Крутится, - вздохнула сестра, избегая взгляда Серафима Яковлевича.
- Книжку ему надо дать, сестрица.
- А хоть бы и книжку! Перемолвиться словом не с кем. Слева немой, справа и того хуже.
- Именно хуже, - сказал Борис Федорович и подошел к третьей кровати.
- Вот, вот, - продолжал Серафим Яковлевич, - мало того, что носом свистит, так еще по ночам светится. Подумать только! Будто у него в брюхе электросваркой кто занимается. Чудеса! Какой уж тут покой! Опять-таки медицина...
- Все медициной недовольны... А ведь ваше счастье, что пенициллин открыли...
- Это вы оставьте - насчет пенициллина. Все говорят: у вас рука искуснейшая, а как взглянете, так кровь затворяется.
Борис Федорович сделал такой жест, будто отогнал назойливую муху, и присел на табурет возле третьей койки.
- Как температура?
- Возьмите, Борис Федорович. - Сестра протянула температурный листок.
Борис Федорович встал:
- Пятьдесят градусов?! Непостижимо! Чем же вы мерили?
- Брала у биохимиков в лаборатории. На триста градусов термометр. Уж как они допытывались, зачем нам, в хирургическом, такой термометр понадобился! улыбнулась сестра.
Борис Федорович ощупал тело больного, отдернул пальцы.
- Тяжелый шок, до сих пор не пришел в себя. Да у него, я вижу, и анатомические расхождения. Вот эта мышца... бицепс... А вот эту, на груди, вы знаете, сестра? И я не знаю! Три года работал ассистентом на кафедре анатомии - и не знаю!
- Отклонение от нормы? - робко спросила сестра.
- Какие там отклонения! Новые, совершенно новые мышцы! Следовательно, и кость должна быть другой! А почему, сестра, не раздели его, почему не сняли этот шутовской балахон?
- Снимали, разрезали, а он сразу восстановился. Мы еще раз разрезали, а он опять...
- А почему я ничего не знаю об этом?
- Вы, Борис Федорович, не поверили бы, накричали...
Борис Федорович смутился.
- Вот что, попросите сюда рентгенолога. Пусть поднимется... - Борис Федорович глубоко задумался.
- Григорий Матвеевич пришел, - сказала минут через пять сестра. Она тяжело дышала: рентгеновский кабинет помещался этажом ниже.
- Григорий Матвеевич, - обратился Борис Федорович к рентгенологу, посмотрите-ка. Обратите внимание на общую "архитектуру" организма... И откуда он - неизвестно... Пришел ли со дна моря, сошел ли с каких-нибудь неизведанных ледников, но ясно одно: эволюция пошла в этом случае по совсем другому пути, это совсем другое решение...
Борис Федорович взял руку незнакомца, с минуту подержал ее, осторожно опустил.
- Это не пульс, - сказал он, - какая-то вибрация. ударов нет... Но он жив, он борется. Как ему сейчас нужен покой, полный покой! А у нас как раз в части здания ремонт, и, кажется, надолго... И потом, Григорий Матвеевич, вот возьмите температурный листок... Что скажете? Невиданный случай нарушения интерорецепторной регуляции организма, невиданный...
- Как, как? - переспросил Серафим Яковлевич. Он давно уже прислушивался к разговору.
- Нарушение интерорецепторной терморегуляции организма, - рассеянно сказал Борис Федорович, - интерорецепторной...
- Сплошное "р-р-ры" какое-то, - прошептал Серафим Яковлевич. - Должно быть... собачья болезнь?
- Гораздо проще... У нормальных людей температура всех частей тела примерно одинакова. А здесь она и разная и, в среднем, очень высока... Ничего он не говорил, больной-то, а, сестра?
- Нет, нет, Борис Федорович.
Они помолчали.
- Возьмем его вниз, - предложил Григорий Матвеевич. - Что вас будет интересовать в первую очередь?
- Череп, в первую очередь - череп, потом попробуйте снять таз... Сестра, вызовите санитаров. Больного - в рентгеновский кабинет... Да, Григорий Матвеевич, перед нами другое решение... И, боюсь настаивать, не лучше ли...
- А решил-то кто? Чье решение? - опять вмешался напряженно прислушивающийся Серафим Яковлевич. (Борис Федорович не ответил.) - Человека нужно от смерти спасать, - въедливо продолжал Серафим Яковлевич, - а не обсуждать божественные решения...
- Так то человека, - откликнулся Борис Федорович, и в палате стало тихо-тихо.
Замолк Серафим Яковлевич, замер у стены охотник.
- Как?! Так что же вы его здесь держите? Как это можно человеков с нечеловеком в одной палате держать!..
* * *
В рентгеновском кабинете был сумрак. Санитары уложили Человека на твердый, покрытый линолеумом стол.
- Легкий какой! - удивился один из них. - Прямо весу в нем нет!
- Начнем, - сказал Григорий Матвеевич и щелкнул выключателем на пульте рентгеновского аппарата.
Светящаяся в темноте стрелка поползла вверх, и сразу же вокруг одного из концов горизонтально расположенной рентгеновской трубки появился свет. Григорий Матвеевич увеличил напряжение, и по пластмассовому цилиндру трубки с треском поползли синие искры. Григорий Матвеевич выключил установку и включил свет.
- Что-нибудь не в порядке? - спросил Борис Федорович.
- Нет, нет, дело не в аппарате, - ответил Григорий Матвеевич. - Миша, протрите, пожалуйста, трубку спиртом. Не жалейте, не жалейте: Борис Федорович нам еще выпишет! - сказал он лаборанту.
Трубка сохла минут пятнадцать. Борис Федорович подсел к столу и стал рассматривать рентгенограммы, накладывая их на ярко освещенное матовое стекло.
Вот он, охотник, - сказал Борис Федорович, рассматривая одну из рентгенограмм. - Вы как раз ушли в отпуск, когда к нам его на самолете доставили.
- Медведь, говорят? - спросил Григорий Матвеевич. - Да... Ружье осечку дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку правую стал жевать. Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу вверх. Убить убил, а вылезть из-под него не смог: сил не хватило... Двое суток пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.
- Рука как?
- Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот рентгенограмма, видите?
- Отохотился... Ну, Борис Федорович, можно приступать.
Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.
- Миша, - сказал после некоторого раздумья Григорий Матвеевич, отнесем-ка больного в сторону. Аппарат сразу стал работать нормально. - Есть, - сказал Григорий Матвеевич. - Работает... Теперь больного на место.
Миша и Борис Федорович поставили столик с Человеком на прежнее место. Григорий Матвеевич включил аппарат, и сразу же раздались частые хлопки разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.
- Рентгенограмму этого больного получить нельзя! - уверенно сказал Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с пленкой. Может быть, дело в его странной одежде, а может быть... - Он не договорил. (Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете они светились двумя яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) - Э, нет, это в нем самом дело!
- Но что же происходит с установкой? - спросил Борис Федорович.
- Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, - в раздумье проговорил Григорий Матвеевич. - Боюсь, что ему не врач нужен, а хороший слесарь...
Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.
- А как же спирт? - спросил Григорий Матвеевич. Борис Федорович не ответил.
"ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!"
Наконец наступил долгожданный день - день последнего экзамена. С утра настроение Коли было омрачено.
- Тетя Фиса, - спросил он, проснувшись, - а где все-таки мой камень, что под кроватью лежал?
- Какой? - ответила, гремя умывальником, Анфиса Тимофеевна. - Тот, красный?
- Ну да, красный.
- Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все я да я.
- Вы его взяли, да?
- Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой найду.
- Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!
- Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила...
- Бочку?
- Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в воду. Потом, когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня и след простыл. Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.
- Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!
- А сейчас что я могу сделать?.. Я не думала...
Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить при самых невероятных обстоятельствах.
Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов дня. Экзамен был по химии - предмету, который в классе любили и знали. Все тревоги и опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей химии из другого класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена они звучали, как выстрелы в пустой комнате.
Вторая подгруппа, которой стало известно, что "молодая химичка режет", долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.
- Ну, кто первый? - спросила "страшная" ассистентка. - Кто самый смелый?
- Можно мне? - тихо спросил Коля. Он подошел к столу, на котором были разложены маленькие квадратики - билеты последнего экзамена.
- Пустых билетов нет, - сказал второй ассистент, преподаватель физики, повторяя древнюю, как мир, остроту.
Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с круглой школьной печатью, радостно сказал:
- Двадцать второй!
Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к доске и стал рисовать точки - ядра с бегущими вокруг них такими же точками электронами. Бойко ответил и на все другие вопросы, краем уха услышал: "Можно поставить "четыре", и вышел. Это сказала его учительница по химии, у которой Коля был "четверочником", правда твердым, но "четверочником".
"Ну, "четыре" так "четыре", - подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков - комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
- Ты куда пойдешь? - спросил Виталий Рыбакова.
- Хочу в мореходное училище.
- В Одессу?
Рыбаков кивнул.
- У него фамилия морская - Рыбаков, - лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.
- Туда, наверно, конкурс будет огромный, - вздохнул Рыбаков.
- А если не пройдешь?
- Не пройду - все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
- В институт попробую. Мне вот жалко как-то... Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся...
- Подумаешь, - сказал Виталий, - сегодня - со мной, завтра - с кем-нибудь другим... Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?
Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал. . И тогда Коля сказал:
- Виталий, дело есть... Идем ко мне.
Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
- Ну, Коля, - спросила Анфиса Тимофеевна, - как твои дела?
- Наверно, "четыре", - ответил Коля.
- Почему же "четыре"?
- А я у нее никогда "пятерок" не получал. Как будто все ответил...
- Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
- Нет, не получу, да мне она и не нужна, - ответил Виталий. - Я все равно в любой институт сдам.
- Сдаст, - подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. Виталий сдаст, - продолжал Коля, - он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый... Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.
Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: "А кто ты ему?.. Мать!" - уверенно ответила она сама себе.
С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только "может быть"... И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.
- Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.
- Работает, - сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.
Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.
- Ну, я пойду, - сказал Виталий. - Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.
- - Ты пойми, Виталька, тут такое дело... В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира...
- Может быть, - сказал Виталий, и Коля, огорченно махнув рукой, побрел домой.
- Тетя Фиса, - сказал он, - Человек-то наш говорил! Я его записал!
- Да ведь ничего слышно не было!
- А вот послушайте. - Коля включил магнитофон и прогнал пленку справа налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:,
- Он... Такому так и говорить!
ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: "Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!" Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
- К людям идешь, - сказала она.
Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
- Да-а?..
- Это Ростиков с вами говорит, - крикнул Коля в трубку. - Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
- Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе... А вам он очень нужен?
- Он дал мне этот номер и сказал...
- Михантьев дает этот номер всем. Всем!
- Но как же тогда?..
- Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.
С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.
Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых -со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.
- Я бы хотел видеть Михантьева, - робко сказал Коля, - Дмитрия Дмитриевича. Он мне велел позвонить... Вот... - Он достал из нагрудного кармана листок, который дал ему Михантьев.
Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.
- Одну минутку...
Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.
- Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его вызывали... Нет, нет, я с ним не беседовала. Семен Яковлевич? Семен Яковлевич болен... Да, симпатичный... Нет, не влюбилась, он еще маленький...
- Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, - сказала Наталья Степановна, вешая трубку, - посидите немного. - Она выдвинула ящик стола и погрузилась в чтение какой-то книги.
Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий Дмитриевич. Тогда, в лесу, Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.
- А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.
Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была дверь в лабораторию. Через узенькую щель Коля успел заметить какой-то причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в серо-голубую краску. Слышалось какое-то журчание, запах горящего металла.
- Что там? - спросил Коля.
- Там? Лаборатория... А что, интересно?
- Очень...
- Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?.. Принес? Показывай свой метеорит.
- Откуда вы знаете?.. Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что это был метеорит... Я нашел камень...
Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний, Коля рассказал все. Дмитрий Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:
- Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить...Действительно, меня тебе обманывать нечего, незачем; Ведь так? Но мне кажется, что сейчас нужно отделить твою находку там, в лесу, от появления этого твоего незнакомца. Камень, пропавший камень! Что с ним, где он? Исчез, растворился в бочке, рассыпался? Ведь его я и искал... Яму, воронку твою, придется осмотреть с величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки...
- Я виноват...
- В крайнем случае мы соберем землю перед твоим домом, там, где опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить "небесное" от "земного". Это не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и...
- А незнакомец? Разве он вас не интересует?
- С Человеком твоим сложнее... Я не биофизик и, сказать по правде, не очень... А, Коля?
- Не верите?..
- Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?
- Нет, но стоило только прикоснуться к нему...
- Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу, но найти его будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий...
- Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.
- Записал? Но ты же мне сам...
- А все-таки записал, только не пойму, как это получилось. Я записывал его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я принес ее. - Коля поставил магнитофон на стол.
- Это твой магнитофон? Сам сделал?
- Сам...
Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая речь незнакомца наполнила комнату, дверь, ведущая в лабораторию, приоткрылась и показалась чья-то поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.
- Иди сюда, Глеб, - позвал Дмитрий Дмитриевич. - Это по твоей части... Вот познакомься, Коля. Глеб также любитель звукозаписи, только с танцевально-музыкальным уклоном. - Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
Глеб прослушал запись и сказал:
- Так это же задом наперед!
- Да? Вы так думаете? Пожалуйста! - Коля поменял бобины местами и опять включил магнитофон.
- Ну-ка, дай мне, - попросил Глеб. Он отключил мотор и стал прокручивать бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.
- Чудеса! - сказал Глеб и бросился назад в лабораторию, где неожиданно замолкло жужжание какого-то прибора.
Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:
- Только в одном случае возможен этот эффект... Скажи, Коля, ты записывал при обычной скорости?
- Да, и ничего не получилось. Губами он все время двигал, все время... Потом я поставил на перемотку, а он поломал магнитофон, а когда пришел Виталий - это мой друг...
- Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?
- Два метра в секунду, но Виталий...
- Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?
- Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.
- Так... Теперь слушай внимательно. Скажи, при перемотке могла быть включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?
- У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.
- Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь все понятно! Я так, на слух, оцениваю самые низкие частоты в этих звуках, примерно, в тысячу колебаний в секунду, в тысячу герц... Не меньше. Но это при нормальной скорости воспроизведения. Следовательно, в его речи были частоты в десять раз больше. Странно, что ты его не слышал... Хотя бы свист?
Коля задумался.
- Был какой-то едва слышный писк, теперь я припоминаю... Мне только казалось, что это у меня в ушах звенит, я даже изобразить не могу, такой он был слабый и тонкий.
- Вот этот "писк" ты сейчас и слышишь. Не понимаешь? Ведь, когда тормозишь патефонную пластинку, все звуки становятся ниже.
- Да, да, я знаю! Поет певица, а если затормозить, то получится мужской голос...
Теперь Коля уже не шел - бежал, скользя на мокрых шпалах, то и дело спотыкаясь, а впереди скользил по рельсу Человек. Как будто задумавшись о чем-то важном, он не замечал опасности.
"Ужжж-а-а-а!" - рявкнула совсем близко сирена. Коля едва успел отпрянуть в сторону. Он закричал от ужаса, от сознания своей вины перед этим непонятным человеком.
Удар, ослепительная вспышка света - и поезд остановился.
Коля бросился вперед, споткнулся о шпалу и упал. Из первого вагона выскочили люди, бережно подняли Человека в вагон.
- По вагонам! - донеслось спереди.
Поезд медленно стал набирать скорость. Коля едва успел схватиться за поручни последнего вагона. Дверь оказалась запертой. На платформе следующей станции Коля спрыгнул на ходу и, обгоняя еще движущийся поезд, перебежал в тамбур следующего вагона. С трудом проталкиваясь в тесно набитом людьми вагоне, он пробирался вперед. Однако переход между вагонами был занят каким-то шкафчиком, владелец которого держал ручку двери и что-то быстро и резко говорил всем, кто пытался ее открыть. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы пробраться вперед, и, когда поезд застучал на стыках, подъезжая к городу, Коля огорченно махнул рукой и прижался; к холодному углу тамбура. Все говорили об аварии, о том, что кто-то попал под поезд. Одни говорили, что пострадавшим был мужчина, другие - женщина, мать троих детей...
Вокзал... Коля рванулся вперед, но сразу же попал в поток спешивших на работу людей. Многие шли группами. Впереди мелькнули носилки, и тесное кольцо любопытных преградило путь. Коля сошел на асфальт вокзала и успел только увидеть светлую машину с красным крестом на ветровом стекле, которая медленно выезжала через широко открытые ворота, увозя его незнакомца.
- Вот хорошо, что теперь машина дежурит, - сказал кто-то сзади. - А то был такой случай... Да не стой, паренек, на дороге!..
В БОЛЬНИЦЕ
В палате было трое больных. У стены, повернувшись к ней лицом, лежал привезенный из тайги охотник. На средней койке, головой к большому окну, беспокойно ворочался старик с резкими складками-морщинами возле носа и маленькими светлыми глазами. Третьим был Человек, так неожиданно потерянный Колей.
И старик и охотник лежали здесь уже не один день и вели нескончаемые беседы. Правда, говорил только старик. Лежащий у стены охотник с забинтованной головой совсем не мог говорить: он только изредка шевелил левой рукой. Правая его рука была короче левой почти на кисть.
- Отходился ты, отходился, - вздохнул старик. - Теперь тебе только в городе жить. Можно сказать, сама судьба предупредила. Оторвала тебе руку и сказала:
"Больше не суйся!"
В коридоре раздался шум, и в сопровождении сестры в палату вошел врач. Поздоровавшись со стариком, он подошел к охотнику, темными от йода пальцами тронул его за плечо.
- На меня не обижайся, - сказал он охотнику. - Что делать?.. Не смог сохранить руку, никак не смог. Да и никто не сохранил бы... А сейчас мы повернемся, повернемся... - Он осторожно, но, видимо, сильно обхватил больного и повернул его к себе. - Не унывай, брат! У нас же с тобой не все дела сделаны, и какие дела!..
- А я ему что говорю? - вмешался старик. - То же самое! Только зря вы на него время тратите. Лежит себе, и пускай лежит! Обидно даже за вас! Тяжелый он человек. Излагаю ему что к чему, а он пальцы в кулак сожмет, аж посинеет кулак-то. Разве от него дождешься благодарности?
- Ничего, Серафим Яковлевич, скоро мы ему повязочку снимем, он вам все объяснит, всю свою благодарность... Ну, а ваши как дела? На поправку дело идет? Хороши, а?
- Какое хороши, болит... болит, и все! Сестра сняла повязку. Борис Федорович наклонился над Серафимом Яковлевичем, внимательно осмотрел .швы.
- Как он лежит, сестра? - спросил он.
- Крутится, - вздохнула сестра, избегая взгляда Серафима Яковлевича.
- Книжку ему надо дать, сестрица.
- А хоть бы и книжку! Перемолвиться словом не с кем. Слева немой, справа и того хуже.
- Именно хуже, - сказал Борис Федорович и подошел к третьей кровати.
- Вот, вот, - продолжал Серафим Яковлевич, - мало того, что носом свистит, так еще по ночам светится. Подумать только! Будто у него в брюхе электросваркой кто занимается. Чудеса! Какой уж тут покой! Опять-таки медицина...
- Все медициной недовольны... А ведь ваше счастье, что пенициллин открыли...
- Это вы оставьте - насчет пенициллина. Все говорят: у вас рука искуснейшая, а как взглянете, так кровь затворяется.
Борис Федорович сделал такой жест, будто отогнал назойливую муху, и присел на табурет возле третьей койки.
- Как температура?
- Возьмите, Борис Федорович. - Сестра протянула температурный листок.
Борис Федорович встал:
- Пятьдесят градусов?! Непостижимо! Чем же вы мерили?
- Брала у биохимиков в лаборатории. На триста градусов термометр. Уж как они допытывались, зачем нам, в хирургическом, такой термометр понадобился! улыбнулась сестра.
Борис Федорович ощупал тело больного, отдернул пальцы.
- Тяжелый шок, до сих пор не пришел в себя. Да у него, я вижу, и анатомические расхождения. Вот эта мышца... бицепс... А вот эту, на груди, вы знаете, сестра? И я не знаю! Три года работал ассистентом на кафедре анатомии - и не знаю!
- Отклонение от нормы? - робко спросила сестра.
- Какие там отклонения! Новые, совершенно новые мышцы! Следовательно, и кость должна быть другой! А почему, сестра, не раздели его, почему не сняли этот шутовской балахон?
- Снимали, разрезали, а он сразу восстановился. Мы еще раз разрезали, а он опять...
- А почему я ничего не знаю об этом?
- Вы, Борис Федорович, не поверили бы, накричали...
Борис Федорович смутился.
- Вот что, попросите сюда рентгенолога. Пусть поднимется... - Борис Федорович глубоко задумался.
- Григорий Матвеевич пришел, - сказала минут через пять сестра. Она тяжело дышала: рентгеновский кабинет помещался этажом ниже.
- Григорий Матвеевич, - обратился Борис Федорович к рентгенологу, посмотрите-ка. Обратите внимание на общую "архитектуру" организма... И откуда он - неизвестно... Пришел ли со дна моря, сошел ли с каких-нибудь неизведанных ледников, но ясно одно: эволюция пошла в этом случае по совсем другому пути, это совсем другое решение...
Борис Федорович взял руку незнакомца, с минуту подержал ее, осторожно опустил.
- Это не пульс, - сказал он, - какая-то вибрация. ударов нет... Но он жив, он борется. Как ему сейчас нужен покой, полный покой! А у нас как раз в части здания ремонт, и, кажется, надолго... И потом, Григорий Матвеевич, вот возьмите температурный листок... Что скажете? Невиданный случай нарушения интерорецепторной регуляции организма, невиданный...
- Как, как? - переспросил Серафим Яковлевич. Он давно уже прислушивался к разговору.
- Нарушение интерорецепторной терморегуляции организма, - рассеянно сказал Борис Федорович, - интерорецепторной...
- Сплошное "р-р-ры" какое-то, - прошептал Серафим Яковлевич. - Должно быть... собачья болезнь?
- Гораздо проще... У нормальных людей температура всех частей тела примерно одинакова. А здесь она и разная и, в среднем, очень высока... Ничего он не говорил, больной-то, а, сестра?
- Нет, нет, Борис Федорович.
Они помолчали.
- Возьмем его вниз, - предложил Григорий Матвеевич. - Что вас будет интересовать в первую очередь?
- Череп, в первую очередь - череп, потом попробуйте снять таз... Сестра, вызовите санитаров. Больного - в рентгеновский кабинет... Да, Григорий Матвеевич, перед нами другое решение... И, боюсь настаивать, не лучше ли...
- А решил-то кто? Чье решение? - опять вмешался напряженно прислушивающийся Серафим Яковлевич. (Борис Федорович не ответил.) - Человека нужно от смерти спасать, - въедливо продолжал Серафим Яковлевич, - а не обсуждать божественные решения...
- Так то человека, - откликнулся Борис Федорович, и в палате стало тихо-тихо.
Замолк Серафим Яковлевич, замер у стены охотник.
- Как?! Так что же вы его здесь держите? Как это можно человеков с нечеловеком в одной палате держать!..
* * *
В рентгеновском кабинете был сумрак. Санитары уложили Человека на твердый, покрытый линолеумом стол.
- Легкий какой! - удивился один из них. - Прямо весу в нем нет!
- Начнем, - сказал Григорий Матвеевич и щелкнул выключателем на пульте рентгеновского аппарата.
Светящаяся в темноте стрелка поползла вверх, и сразу же вокруг одного из концов горизонтально расположенной рентгеновской трубки появился свет. Григорий Матвеевич увеличил напряжение, и по пластмассовому цилиндру трубки с треском поползли синие искры. Григорий Матвеевич выключил установку и включил свет.
- Что-нибудь не в порядке? - спросил Борис Федорович.
- Нет, нет, дело не в аппарате, - ответил Григорий Матвеевич. - Миша, протрите, пожалуйста, трубку спиртом. Не жалейте, не жалейте: Борис Федорович нам еще выпишет! - сказал он лаборанту.
Трубка сохла минут пятнадцать. Борис Федорович подсел к столу и стал рассматривать рентгенограммы, накладывая их на ярко освещенное матовое стекло.
Вот он, охотник, - сказал Борис Федорович, рассматривая одну из рентгенограмм. - Вы как раз ушли в отпуск, когда к нам его на самолете доставили.
- Медведь, говорят? - спросил Григорий Матвеевич. - Да... Ружье осечку дало, медведь его и подмял. Снял скальп, а потом руку правую стал жевать. Пока жевал, наш-то левой рукой нож вынул и вспорол мишке брюхо снизу вверх. Убить убил, а вылезть из-под него не смог: сил не хватило... Двое суток пролежал под ним один в тайге, пока не нашли.
- Рука как?
- Кисть отняли. И челюсть дьявол мохнатый прихватил. Вот рентгенограмма, видите?
- Отохотился... Ну, Борис Федорович, можно приступать.
Григорий Матвеевич включил аппарат, и снова корона искр окружила трубку.
- Миша, - сказал после некоторого раздумья Григорий Матвеевич, отнесем-ка больного в сторону. Аппарат сразу стал работать нормально. - Есть, - сказал Григорий Матвеевич. - Работает... Теперь больного на место.
Миша и Борис Федорович поставили столик с Человеком на прежнее место. Григорий Матвеевич включил аппарат, и сразу же раздались частые хлопки разрядов, а внутри пульта управления включился аварийный звонок.
- Рентгенограмму этого больного получить нельзя! - уверенно сказал Григорий Матвеевич, вытаскивая из-под головы Человека кассету с пленкой. Может быть, дело в его странной одежде, а может быть... - Он не договорил. (Человек медленно открыл глаза. В полутемном кабинете они светились двумя яркими зелеными огнями, далекими и загадочными.) - Э, нет, это в нем самом дело!
- Но что же происходит с установкой? - спросил Борис Федорович.
- Воздух становится электропроводящим, ионизируется, что ли, - в раздумье проговорил Григорий Матвеевич. - Боюсь, что ему не врач нужен, а хороший слесарь...
Борис Федорович резко, повернулся и пошел к двери.
- А как же спирт? - спросил Григорий Матвеевич. Борис Федорович не ответил.
"ТАКОМУ ТАК И ГОВОРИТЬ!"
Наконец наступил долгожданный день - день последнего экзамена. С утра настроение Коли было омрачено.
- Тетя Фиса, - спросил он, проснувшись, - а где все-таки мой камень, что под кроватью лежал?
- Какой? - ответила, гремя умывальником, Анфиса Тимофеевна. - Тот, красный?
- Ну да, красный.
- Вставай скорее, поздно уж! Ишь, разоспался! По воду бы сходил, а то все я да я.
- Вы его взяли, да?
- Ну взяла, подумаешь! Будто твой камень денег стоит! Я тебе другой такой найду.
- Я из-за него, может, жизнью рисковал. Честное слово!
- Да разве я нарочно? Понимаешь, Коля, я им бочку парила...
- Бочку?
- Ну да, чтобы рыбий запах перебить. Раскалила и бросила в воду. Потом, когда ты стал его искать, посмотрела я туда-сюда, а камня и след простыл. Наверно, рассыпался или тот, зеленоглазый, забросил его куда-нибудь.
- Тетя Фиса, тетя Фиса, что вы наделали?!
- А сейчас что я могу сделать?.. Я не думала...
Так и окончился ничем этот разговор, который Коле пришлось вспомнить при самых невероятных обстоятельствах.
Коля экзаменовался во второй подгруппе, с двенадцати часов дня. Экзамен был по химии - предмету, который в классе любили и знали. Все тревоги и опасения были связаны с ассистенткой, преподавательницей химии из другого класса, молодой, энергичной и решительной. Вопросы, которые она задавала, не были сложными, но в накаленной атмосфере экзамена они звучали, как выстрелы в пустой комнате.
Вторая подгруппа, которой стало известно, что "молодая химичка режет", долго рассаживалась за сдвинутыми в угол лабораторными столами.
- Ну, кто первый? - спросила "страшная" ассистентка. - Кто самый смелый?
- Можно мне? - тихо спросил Коля. Он подошел к столу, на котором были разложены маленькие квадратики - билеты последнего экзамена.
- Пустых билетов нет, - сказал второй ассистент, преподаватель физики, повторяя древнюю, как мир, остроту.
Все заулыбались, а Коля, взглянув на билет с круглой школьной печатью, радостно сказал:
- Двадцать второй!
Этот билет Коля повторил последним и хорошо помнил его. Он вышел к доске и стал рисовать точки - ядра с бегущими вокруг них такими же точками электронами. Бойко ответил и на все другие вопросы, краем уха услышал: "Можно поставить "четыре", и вышел. Это сказала его учительница по химии, у которой Коля был "четверочником", правда твердым, но "четверочником".
"Ну, "четыре" так "четыре", - подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков - комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
- Ты куда пойдешь? - спросил Виталий Рыбакова.
- Хочу в мореходное училище.
- В Одессу?
Рыбаков кивнул.
- У него фамилия морская - Рыбаков, - лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.
- Туда, наверно, конкурс будет огромный, - вздохнул Рыбаков.
- А если не пройдешь?
- Не пройду - все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
- В институт попробую. Мне вот жалко как-то... Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся...
- Подумаешь, - сказал Виталий, - сегодня - со мной, завтра - с кем-нибудь другим... Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?
Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал. . И тогда Коля сказал:
- Виталий, дело есть... Идем ко мне.
Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
- Ну, Коля, - спросила Анфиса Тимофеевна, - как твои дела?
- Наверно, "четыре", - ответил Коля.
- Почему же "четыре"?
- А я у нее никогда "пятерок" не получал. Как будто все ответил...
- Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
- Нет, не получу, да мне она и не нужна, - ответил Виталий. - Я все равно в любой институт сдам.
- Сдаст, - подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. Виталий сдаст, - продолжал Коля, - он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый... Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.
Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: "А кто ты ему?.. Мать!" - уверенно ответила она сама себе.
С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только "может быть"... И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.
- Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.
- Работает, - сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.
Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.
- Ну, я пойду, - сказал Виталий. - Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.
- - Ты пойми, Виталька, тут такое дело... В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира...
- Может быть, - сказал Виталий, и Коля, огорченно махнув рукой, побрел домой.
- Тетя Фиса, - сказал он, - Человек-то наш говорил! Я его записал!
- Да ведь ничего слышно не было!
- А вот послушайте. - Коля включил магнитофон и прогнал пленку справа налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:,
- Он... Такому так и говорить!
ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: "Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!" Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
- К людям идешь, - сказала она.
Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
- Да-а?..
- Это Ростиков с вами говорит, - крикнул Коля в трубку. - Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
- Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе... А вам он очень нужен?
- Он дал мне этот номер и сказал...
- Михантьев дает этот номер всем. Всем!
- Но как же тогда?..
- Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.
С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.
Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых -со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.
- Я бы хотел видеть Михантьева, - робко сказал Коля, - Дмитрия Дмитриевича. Он мне велел позвонить... Вот... - Он достал из нагрудного кармана листок, который дал ему Михантьев.
Наталья Степановна, секретарь-машинистка, мельком взглянула на листок.
- Одну минутку...
Она подняла трубку внутреннего телефона и сказала номер.
- Дмитрий Дмитриевич? У меня сейчас сидит один юноша. Говорит, что вы его вызывали... Нет, нет, я с ним не беседовала. Семен Яковлевич? Семен Яковлевич болен... Да, симпатичный... Нет, не влюбилась, он еще маленький...
- Дмитрий Дмитриевич сейчас придет, - сказала Наталья Степановна, вешая трубку, - посидите немного. - Она выдвинула ящик стола и погрузилась в чтение какой-то книги.
Дверь широко распахнулась, и вошел Дмитрий Дмитриевич. Тогда, в лесу, Коля не успел рассмотреть его и, пожалуй, не узнал бы, встретившись с ним на улице. Худой, носатый, стремительный, он сразу понравился Коле.
- А, Николай Ростиков? Отмечай пропуск, и пойдем потолкуем.
Они прошли по коридору и оказались в небольшой пустой комнате. Сбоку была дверь в лабораторию. Через узенькую щель Коля успел заметить какой-то причудливо изогнутый прибор, выкрашенный в серо-голубую краску. Слышалось какое-то журчание, запах горящего металла.
- Что там? - спросил Коля.
- Там? Лаборатория... А что, интересно?
- Очень...
- Как-нибудь в другой раз покажу. Ну?.. Принес? Показывай свой метеорит.
- Откуда вы знаете?.. Я потерял его, то есть я точно не могу сказать, что это был метеорит... Я нашел камень...
Волнуясь и путаясь в ворохе воспоминаний, Коля рассказал все. Дмитрий Дмитриевич долго молчал, затем сказал негромко:
- Не верить не хочу. Мне приятно тебе верить...Действительно, меня тебе обманывать нечего, незачем; Ведь так? Но мне кажется, что сейчас нужно отделить твою находку там, в лесу, от появления этого твоего незнакомца. Камень, пропавший камень! Что с ним, где он? Исчез, растворился в бочке, рассыпался? Ведь его я и искал... Яму, воронку твою, придется осмотреть с величайшей тщательностью. Может быть, сохранились осколки...
- Я виноват...
- В крайнем случае мы соберем землю перед твоим домом, там, где опрокинулась бочка, и, я думаю, сумеем отделить "небесное" от "земного". Это не просто, но можно. Давай свой адрес, я подъеду к тебе и...
- А незнакомец? Разве он вас не интересует?
- С Человеком твоим сложнее... Я не биофизик и, сказать по правде, не очень... А, Коля?
- Не верите?..
- Ты говоришь, что он горячий? А температуру измерял?
- Нет, но стоило только прикоснуться к нему...
- Этого мало! Если ты настаиваешь, я его, конечно, поищу, но найти его будет, пожалуй, трудновато: не говорит, не слышит и вдобавок горячий...
- Он говорит! Я, кажется, записал его на пленку.
- Записал? Но ты же мне сам...
- А все-таки записал, только не пойму, как это получилось. Я записывал его, и ничего не было слышно. А вчера вот включил, и там оказалась запись, Я принес ее. - Коля поставил магнитофон на стол.
- Это твой магнитофон? Сам сделал?
- Сам...
Коля включил магнитофон, и, когда грохочущая речь незнакомца наполнила комнату, дверь, ведущая в лабораторию, приоткрылась и показалась чья-то поцарапанная, с припухшими глазами физиономия.
- Иди сюда, Глеб, - позвал Дмитрий Дмитриевич. - Это по твоей части... Вот познакомься, Коля. Глеб также любитель звукозаписи, только с танцевально-музыкальным уклоном. - Дмитрий Дмитриевич усмехнулся.
Глеб прослушал запись и сказал:
- Так это же задом наперед!
- Да? Вы так думаете? Пожалуйста! - Коля поменял бобины местами и опять включил магнитофон.
- Ну-ка, дай мне, - попросил Глеб. Он отключил мотор и стал прокручивать бобину рукой, но звуки были по-прежнему неразборчивы.
- Чудеса! - сказал Глеб и бросился назад в лабораторию, где неожиданно замолкло жужжание какого-то прибора.
Михантьев посмотрел ему вслед и проговорил:
- Только в одном случае возможен этот эффект... Скажи, Коля, ты записывал при обычной скорости?
- Да, и ничего не получилось. Губами он все время двигал, все время... Потом я поставил на перемотку, а он поломал магнитофон, а когда пришел Виталий - это мой друг...
- Постой, постой, а какая у тебя в магнитофоне скорость перемотки?
- Два метра в секунду, но Виталий...
- Не перебивай! А воспроизводишь при какой скорости?
- Двадцать сантиметров в секунду, приблизительно.
- Так... Теперь слушай внимательно. Скажи, при перемотке могла быть включена кнопка записи? Твоя конструкция это допускает?
- У меня она все время включена. Я ведь перед записью все равно стираю.
- Знаешь, что ты записал? Ты записал ультразвук! Теперь все понятно! Я так, на слух, оцениваю самые низкие частоты в этих звуках, примерно, в тысячу колебаний в секунду, в тысячу герц... Не меньше. Но это при нормальной скорости воспроизведения. Следовательно, в его речи были частоты в десять раз больше. Странно, что ты его не слышал... Хотя бы свист?
Коля задумался.
- Был какой-то едва слышный писк, теперь я припоминаю... Мне только казалось, что это у меня в ушах звенит, я даже изобразить не могу, такой он был слабый и тонкий.
- Вот этот "писк" ты сейчас и слышишь. Не понимаешь? Ведь, когда тормозишь патефонную пластинку, все звуки становятся ниже.
- Да, да, я знаю! Поет певица, а если затормозить, то получится мужской голос...