Поляков Юрий Михайлович. Плотские повести

   Зрители, надо сказать, уже возмущенно роптали. Да и сам Калязин на минуту представил себе, что вместо Ирины в кресле сидит Татьяна, - и ему стало горько.
   - Печальный случай, - покачал головой ведущий. - Но подозреваю, тут дело сложнее. Наверное, вы в какой-то момент перестали соответствовать его жизненным стандартам. Ведь так?
   - Я села на диету… - вымолвила женщина.
   - Наверное, этого оказалось недостаточно?
   - Наверное…
   - И с тех пор вы с мужем не виделись?
   - Нет, он собрал вещи. Оставил мне квартиру. Даже из новой мебели ничего не взял, кроме своего письменного стола… Деньги он мне присылает по почте…
   - А вы бы хотели его увидеть?
   - Хотела бы, - прошептала она безнадежно. - Но он больше не придет…
   - Не придет? - победно возвысил голос Сугробов. - То, что невозможно в жизни, возможно на телевидении! Встречаем: Анатолий, муж, бросивший Ирину!
   И зал снова зааплодировал, вызвав у Калязина приступ тошноты. Из буквы «А» решительно вышагнул и ловко сбежал по лестнице невысокий подтянутый Анатолий, одетый в характерный для банковских служащих дорогой костюм с изящным - не в пример ведущему - галстуком. У Анатолия было узкое лицо, крупный нос и близко поставленные глаза, смотревшие настороженно. Увидев его, Ирина страшно побледнела, губы ее задрожали, она судорожно вцепилась в брошь на груди и отвернулась, чтобы не смотреть на блудного мужа. Он сел рядом с бывшей женой и машинально отодвинулся вместе с креслом.
   - Не двигайте стул! - раздался суровый окрик сверху. - Свет собьете!
   Блудный муж неохотно вернул кресло на прежнее место. Сугробов подошел к нему и некоторое время молча смотрел с осуждающим любопытством.
   - Здравствуйте, Анатолий, - наконец заговорил Сугробов. - Спасибо, что согласились принять участие в нашей передаче!
   - Пожалуйста, - ответил тот, бросив короткий взгляд на Ирину.
   - Скажите, Анатолий, неужели вам не жаль разрушенной семьи?
   - Жаль.
   - Так, может быть, вы совершили ошибку и вот сейчас, на глазах у многомиллионных телезрителей исправитесь? Ирина, вы бы простили Анатолия?
   - Простила бы… - еле слышно отозвалась она, мертво глядя в угол студии. - Ради детей…
   - Громче! - потребовал голос сверху.
   - Не могу я громче, не могу! - закричала она и забилась в истерике.
   Зал нехорошо зашумел. Пока помреж бегал за водой, а сексопатолог, борясь с одышкой, лазил на подиум и щупал пульс у рыдающей Ирины, Сугробов стоял возле розового куста, меланхолически поглаживая бутоны. А Калязин в смятении вспоминал свой последний разговор с Татьяной и особенно то, как она впивалась в него ледяными пальцами, вглядывалась в его глаза и шептала, плача: «Са-аша, какой ты жесто-окий!»
   Наконец все угомонились.
   - Скажите, Анатолий, - строго спросил ведущий, оставляя в покое розы, - вы готовы вернуться к Ирине?
   - Нет!
   Зал ахнул.
   - Почему же?
   - Это невозможно. Я не хочу возвращаться в прошлую жизнь. Я встретил другую женщину… Алену. Мне с ней хорошо.
   - А с Ириной вам было плохо?
   - Не плохо… Не знаю даже как сказать. Мне с ней было никак.
   - Всегда?
   - Теперь я понял, что - всегда.
   Данилиана слева коротко хохотнула.
   - Диапазон приемлемости, - шепнул справа Либидовский.
   - А с Аленой вам хорошо?
   - Да.
   - Что же это за Алена такая волшебная? Чем же она так хороша?
   - Тем, что я ее люблю.
   - А Ирину не любите?
   - Нет, не люблю… Я благодарен ей за все хорошее, что у нас было. За детей… Но жить с женщиной, которую не любишь, по-моему, безнравственно…
   - А жену с детьми бросать нравственно?! Гаденыш! - злобно крикнула из зала какая-то вполне приличная женщина.
   Трусковецкая оглянулась и поискала глазами нарушительницу телевизионной дисциплины.
   - Во-первых, давайте без взаимных оскорблений! - призвал Сугробов. - На нас смотрят миллионы. А во-вторых, мы дадим слово и вам, уважаемая. Но позже… Потерпите! Что вы на это скажете, Анатолий?
   - Скажу: если бы вы хоть раз увидели Алену, то не называли бы меня «гаденышем»…
   - Ах, так?! Будь по-вашему!! - радостно завопил шоумен. - Встречаем: разлучница Алена!
   Зал взвыл от такой наглости и бешено зааплодировал. По ступенькам уже спускалась молодая длинноногая особа в черных брючках. У нее были короткие рыжие волосы, и эта мальчишеская стрижка вкупе с узкими подвижными бедрами пикантно противоречила ее большой груди, волновавшейся под полупрозрачной кофточкой без всяких утеснений.
   - Предклимактерическая девиация с фрагментарной гомосексуальностью… - вздохнул справа Либидовский.
   Данилиана слева презрительно фыркнула, а Калязин с облегчением отметил, что эта хищная разлучница совершенно не похожа на Инну, разве что четкой, поставленной секретарской походкой.
   Алена решительно подошла к креслу, села рядом с Анатолием и успокаивающе погладила его напряженную руку. Пальцы у нее были длинные, с ярко-красными острыми ноготками. Угрюмое, почти злое лицо неверного мужа потеплело. А потрясенная Ирина смотрела на соперницу в каком-то жалком оцепенении, точно только сейчас, наконец, поняла всю бессмысленность надежд на возвращение мужа…
   - Хороша-а стерва! - шепнула, обернувшись, Трусковецкая.
   - Хороша! - кивнул сексопатолог.
   - Не в моем вкусе, - отозвался Саша.
   Данилиана только пожала эполетами.
   Сугробов несколько раз обошел вокруг Алены, облизнулся и спросил:
   - Алена, вам не стыдно?
   - А почему мне должно быть стыдно? - Она нахмурила тонко выщипанные брови.
   - Вы разрушили семью!
   - Нельзя разрушить то, что уже разрушено!
   - Ну и бесстыжая! - взвизгнула в зале все та же вполне приличная женщина.
   - Выведу! - сурово пообещал Сугробов, найдя взглядом оскорбительницу, и снова обернулся к Алене: - Поясните, что вы имели в виду?
   - Семья должна помогать мужчине состояться в жизни, а не наоборот…
   - Что значит - наоборот?
   - А то! Анатолий - человек выдающихся способностей. В банке его считают одним из лучших, и я уверена - он сделает блестящую карьеру. Это для него главное! А знаете, чем его заставляли заниматься в прежней семье?
   - Вы нас пугаете… Чем же?
   - Обои клеить! - с гадливостью сообщила она.
   - Что же в этом плохого? - картинно изумился Сугробов.
   - А что плохого в том, если компьютером гвозди забивать! - тонко улыбнулась Алена.
   - Я думала… ему нравится… по дому… - пробормотала Ирина, совершенно раздавленная происходящим.
   - А как вы познакомились? - полюбопытствовал шоумен.
   - Мы вместе работаем. Толя мне сразу понравился… Я восхищалась его талантом и работоспособностью. Я ему старалась во всем помогать. Мы сблизились. Сначала просто как коллеги… Потом поехали вместе в командировку. И так получилось…
   - Что получилось?
   - Мы стали близкими… людьми…
   - Кто сделал первый шаг?
   - Не помню. Мы оба этого хотели… Когда все случилось, я поняла еще одну вещь: он был несчастен как мужчина…
   - То есть, вы хотите сказать, в прежней семье Анатолий был неудовлетворен сексуально?
   - Да, именно это я и хочу сказать.
   Лицо Ирины исказилось беспомощной гримасой и слезы заструились по щекам. Она закрыла лицо руками. Зал зароптал. И тут раздался по-базарному истошный вопль:
   - Тварь ты гулящая, а не помощница! - Это вопила, вскочив со своего места, все та же приличная дама.
   - Я полагаю, нам лучше уйти! - сказала Алена, густо покраснев, и резко встала. - Толя, мы немедленно уходим!
   - Нам гарантировали, что все будет в рамках приличий! - добавил, поднимаясь из кресла, Анатолий.
   - Прошу… Умоляю вас остаться! - заегозил Сугробов. - А вас, гражданочка, я, кажется, предупреждал…
   Он махнул рукой. Откуда-то возникли три дюжих охранника в черном. Под руководством сорвавшейся с места Трусковецкой они стащили бузотерку с кресла и повлекли к выходу. Почти уже утащенная за выгородку, ругательница вдруг на мгновенье извернулась и перед тем, как исчезнуть навсегда, плюнула в сторону разлучницы Алены:
   - Будь ты проклята, лярвь паскудная! Из-за такой же суки я одна троих детей подымала!…
   Зал возмущенно шумел, выражая солидарность с выведенной.
   - Сублимативная аффектация по истероидному типу, - доверительно пояснил Либидовский, наклонившись к Саше.
   Трусковецкая тем временем решительно схватила микрофон и строго предупредила:
   - Если сейчас же не успокоитесь, остановлю съемку!
   Но зал ревел.
   К счастью, голос сверху объявил, что нужно поменять кассеты и поэтому объявляется перерыв - пять минут. Это было очень кстати. Трусковецкая метнулась в ряды, стыдя и отчитывая наиболее горлопанистых зрителей. Сугробов грудью заступил дорогу Анатолию и Алене, которые, взявшись за руки, направились к выходу. Он их жарко убеждал, а гримерша тем временем обмахивала кисточкой его вспотевшую от переживаний лысину. Данилиана четким военным шагом поднялась на подиум, подошла к рыдающей Ирине и стала делать успокаивающие пассы над ее головой, время от времени стряхивая со своих пальцев что-то очень нехорошее.
   Калязин смотрел на все происходящее с тошнотворным ужасом. Ему померещилось, что в кресле плачет никакая не Ирина, а неутешная истерзанная Татьяна, что это его, Сашу, а не замороченного банкира, пытается увести с подиума неумолимо-хваткая Алена. Ему даже показалось, что вот сейчас она возьмет и скажет Инниным голосом: «Анатолий, не разочаровывайте меня!» Он вдруг словно прозрел - и внезапно увидел жуткую, неприличную, непоправимую изнанку своего нового счастья… Конечно, он знал об этой страшной изнанке, не мог не знать, но теперь увидел - и содрогнулся…
   Наконец все потихоньку успокоились и воротились на свои места. Голос сверху сообщил, что кассеты заменены и можно продолжать съемку. Сугробов веселой трусцой сбежал с подиума и направился к зрителям. Его густо напудренный голый череп напоминал уже не чугунное, а каменное ядро.
   - Ну а теперь давайте послушаем зал! И прежде всего я хотел бы услышать мнение известного специалиста в области семьи и секса профессора Либидовского!
   Профессор взял микрофон, старательно определил его не далеко и не близко ото рта - именно так, как положено, и долго, с лекционной монотонностью говорил про то, что половой деморфизм, в принципе осложняющий взаимоотношения мужчины и женщины, особенно обостряется после многих лет супружества и зачастую ведет к стойкому несовпадению диапазонов сексуальной приемлемости, а это в конечном счете чревато стертым воллюстом у мужчин и аноргазмией у женщин. И хотя отношения между супругами регулируются прежде всего психоэмоциональными и иными внегенетальными, в том числе - социальными факторами, тем не менее нарушение гармонии коитуса может привести не только к распаду нуклеарной семьи, но и к опасным половым девиациям и тяжелым психическим расстройствам. Однако всего этого можно счастливо избежать, если своевременно обратиться за консультацией в возглавляемый им, Либидовским, Центр брачно-сексуального здоровья «Агапэ». А словом «Агапэ» древние греки называли…
   - Константин Сергеевич, - с мягким раздражением перебил Сугробов. - Надеюсь, вы еще не раз придете к нам в гости и мы обязательно спросим у вас и про агапэ, и про коитус, и про катарсис… А сейчас, дорогие телезрители, давайте выслушаем мнение Высшего магистра великой белой магии, несравненной Данилианы!
   Либидовский нехотя передал микрофон, увенчанный большим поролоновым шаром, посуровевшей магессе. У нее оказался низкий, почти мужской голос и сильный кавказский акцент. С усмешкой глянув на профессора, она заявила, что там, где бессильна наука, на помощь людям приходит безгрешное колдовство, освященное - в ее конкретном случае - благословением митрополита Кимрского и Талдомского Евлогия.
   Далее Данилиана гарантировала всем обратившимся к ней полный отворот от разлучника или разлучницы, пожизненный приворот к законной семье, снятие порчи, сглаза, а также родового проклятья с попутной корректировкой кармы и, наконец, установку стопроцентного кода на удачу в деньгах и личной жизни…
   - Значит, вы можете вернуть Анатолия к Ирине?! - воскликнул Сугробов.
   - Пусть зайдет! - кивнула Данилиана и странно усмехнулась, обнаружив полный рот золотых зубов.
   Сугробов осторожно, словно боясь сглаза или порчи, забрал у нее микрофон и заметался по амфитеатру, выясняя мнение зрителей. А мнения разделились. Большинство шумно кляло похотливого Анатолия и жестокую Алену. Некоторые осуждали Ирину, проморгавшую мужа, а теперь вот пришедшую на телевидение - жаловаться. Третьи философски рассуждали о любви как о разновидности урагана, сметающего и правого, и виноватого…
   Калязин даже немного подуспокоился, выяснив, что есть, оказывается, люди, способные понять Сашино безвинное непротивление обрушившейся на него любви. Но это был уже не тот покой, не та уверенность в своей сердечной и плотской правоте, с которыми он час назад приехал в Останкино.
   Сугробов порхал между рядами, поднося микрофон то одному, то другому желающему. Наконец он остановился возле юноши, сидевшего, низко опустив голову.
   - Ну а вы, молодой человек, ничего не хотите сказать?
   - Хочу! - дерзко выкрикнул парень, вскочил и вырвал микрофон у опешившего ведущего. - Отец, ты нас предал!
   Зал застонал и заухал, заметив, насколько юноша похож на Анатолия: то же узкое лицо с крупным носом, те же близко поставленные глаза, те же волосы… Банкир дернулся, точно ему дали пощечину. Алена выпрямилась и гневно потемнела лицом. А Ирина смотрела на сына с мольбой, будто хотела спросить: «Зачем ты здесь? Зачем?»
   - Да, дорогие телезрители! - скороговоркой спортивного комментатора разъяснил обстановку Сугробов. - Сын Ирины и Анатолия - Коля тоже решил прийти на нашу передачу… И мы не посмели ему отказать! Простите, Коля, что перебил вас! Так что вы хотели сказать отцу?
   - Я… я… - покраснел сбитый с толку юноша, но справился с собой и крикнул, срывая свой неокрепший басок: - Ты предал нас! Я никогда не прощу тебе того, что ты сделал с мамой! У тебя больше нет сына!!
   С этими словами, плача и расталкивая потрясенных зрителей, Коля бросился вон.
   - Снято! - весело крикнули сверху. - Давай финал. Потом - перебивки.
   Зал оцепенел. Трое несчастных недвижно сидели в креслах. А Саша совершенно некстати вспомнил одну давнюю и очень обидную Татьянину шутку. Она была уже на шестом месяце, а молодой, горячий Калязин все никак не мог утихомириться, клятвенно обещая быть ювелирно осторожным.
   - Ладно, - вздохнув, согласилась жена. - Надеюсь, после рождения ребенок будет видеть тебя так же часто…
   - Что-о?! - одновременно обалдев и охладев, вскричал он.
   - Извини, я неудачно пошутила…
   - Ты… Ты думаешь, что я?… Я способен…
   - Я ничего не думаю. Я тебе верю…
   …Тем временем Сугробов медленно вернулся на подиум, несколько раз в раздумье обошел розовый куст и наконец, с усилием, словно одолевая горловой спазм, проговорил:
   - Да, я понимаю… Это жестоко… Это горько… Но, может быть, катастрофа, разрушившая эту семью, научит нас с вами хоть чему-нибудь… Спасибо, что были с нами! До новых встреч… Ирина, Анатолий, Алена, простите меня!…
   Он наклонился и, положив к их ногам микрофон, словно странный черный цветок к подножью скорбного памятника, тихо удалился.
   Измученный Калязин невольно подумал о том, что в этом дурацком Сугробове все-таки что-то есть, какой-то особенный - паскудный и печальный талант.
   Юпитеры погасли. Народ потянулся из студии к выходу, обсуждая увиденное. Несколько женщин окружили Данилиану, выспрашивая адрес ее колдовского офиса. Людиновец с пухлой папкой под мышкой увязался за сексопатологом. Алена, крепко схватив под локоть, увела с подиума Анатолия, ставшего сразу каким-то жалким и неуклюжим. И только Ирина все так же сидела, уронив руки на колени, и неподвижно смотрела в пустеющий зал. Подойти к ней никто не решался.
   - А вы чего ж не выступили, Александр Михайлович? - участливо спросила Трусковецкая.
   - Я… Зачем? - вяло отозвался Саша, вспомнив, что так и не выполнил гляделкинское задание.
   - У вас неприятности? - посочувствовала редакторша и вдруг заметила, как кто-то из зрителей пытается на память отщипнуть бутон от розового куста.
   - Да как вам сказать…
   - Не трогайте икебану! - взвизгнула она. - Извините, Александр Михайлович! - и умчалась наводить порядок.
   Калязин побрел к выходу. Проходя мимо все еще сидевшей в кресле Ирины, Саша остановился и тихо сказал:
   - Не расстраивайтесь! Он одумается и обязательно вернется. Я знаю…
 

4.

   Прямо из Останкина Калязин поехал домой, но не в Измайлово - к Инне, а на Тишинку - к Татьяне.
   Он тихо открыл дверь своим ключом и тут же почувствовал запах родного жилища. Нет, не жилища - жизни. Неизъяснимый словами воздух квартиры словно вобрал и растворил в себе всю Сашину жизнь до самой последней, никчемной мелочи. Ему даже почудилось, будто он ощущает вольерный дух кролика по имени Шапкин, купленного когда-то, лет пятнадцать назад, к дню рождения Димки. Шапкин давным-давно издох от переедания, но в веяньях квартирных сквозняков осталось что-то и от этого смешного длинноухого зверька.
   Жена была на кухне - стряпала. На сковородке шипели, поджариваясь, как грешные мужья в аду, котлетки. Увидев Калязина, она сначала растерялась, стала поправлять передничек, подаренный мужем к Восьмому марта, но быстро взяла себя в руки. От той, прежней Татьяны, униженно соглашавшейся на все, даже разрешавшей ему иметь любовницу, ничего не осталось. В лице появилась какая-то сосредоточенная суровость.
   - Здравствуй! - тихо сказал он.
   - Здравствуй!
   - Как дела?
   - Нормально…
   - Закончила со Степаном Андреевичем?
   - Нет, не закончила. - Татьяна удивленно посмотрела на мужа. - Он умер. Снял паркет и от расстройства умер…
   - Жаль…
   - Очень жаль! Хороший был дядька. Фронтовик. Ты за вещами?
   - Нет…
   - Если пригнал машину, то напрасно. Мы с Димой посоветовались - нам от тебя ничего не надо. Проживем…
   - Нет… Я вернулся…
   - Что значит - вернулся?
   - Насовсем…
   - Сначала ушел насовсем. Теперь вернулся насовсем. Так не бывает!
   - Бывает. Я хочу вернуться, - поправился Калязин, - если простишь…
   - А любовь? Неужели кончилась?! Так быстро?
   - Не было никакой любви. Я же тебе объяснял: я просто хотел пожить один…
   - Ну и как - пожил?
   - Пожил.
   - Не ври! Гляделкин мне все рассказал. У вас прямо с ним какая-то эстафета получилась!
   - Не надо так, Таня!
   - А как надо?
   - Не так…
   - Только так и надо. Наблудился?
   - Мне уйти?
   - Как хочешь… Но лучше уйди!
   - Почему?
   - А ты не понимаешь? От тебя за версту этой твоей Инной… или как ее там… разит. Проветрись, Саша!…
   Но по тому, как она это сказала, Калязин понял, что жена его простит, не сразу, конечно, не сейчас, но простит обязательно.
   - Я пошел? - спросил он, жадно глядя на шипящую сковородку.
   - Иди. Котлеток дать с собой?
   - Не надо.
   - Значит, кормленый? - усмехнулась жена.
   - Можно я завтра после работы приду?
   - Можно.
   Он направился к двери.
   - Подожди! - Татьяна подошла к нему, брезгливо глянула на несвежий воротничок сорочки и ушла в спальню.
   Вернулась она оттуда с двумя аккуратно сложенными рубашками. Отдала их мужу.
   - Спасибо…
   - Какой же ты, Коляскин, дуролом! - сказала грустно жена и легонько щелкнула его по носу.
   Ему показалось, что вот сейчас она бросится ему на шею и никуда не отпустит, но Татьяна подтолкнула его к двери:
   - Иди! Я тебе позвоню в Измайлово. И если… Учти, я по твоему голосу сразу пойму!…
   - Зачем ты меня обижаешь?
   - Иди, обидчивый, проветрись! И Димке позвони. Стыдно перед мальчиком…
   Калязин вышел из подъезда, постоял немного в скверике возле грузинского памятника. Ехать в Измайлово за вещами он не мог. Надо было, конечно, хотя бы позвонить Инне, предупредить, чтобы не ждала. Но в ушах, набухая, шумело ее беззвучное «Я тебя люблю!». Наверное, подскочило давление. Он побрел по Васильевской к Тверской, соображая, у кого бы из друзей переночевать.
   Проходя мимо Дома кино, Саша вспомнил про котлеты, снова почувствовал голод и решил поужинать. В киношный ресторан он иногда захаживал по-соседски, если появлялись лишние деньги. Когда-то сюда было невозможно попасть - пускали только своих, и Саше приходилось предъявлять издательское удостоверение, ссылаясь на служебную необходимость. Но теперь настали другие времена - и каждому, желающему потратиться, радовались, как родному.
   Здесь они с женой отмечали двадцатилетие совместной жизни. В День строителя, разумеется. За соседним столиком гуляли настоящие строители, шумно пили за какой-то таинственный «Объект». Один из них, сильно захмелев, стал заглядываться на Татьяну, а когда заметил, что Калязину это не нравится, встал, пошатываясь, подошел и с преувеличенной пьяной вежливостью обратился к Саше:
   - Я извиняюсь… Я всего лишь навсего имею честь заявить, что у вас оч-чаровательная жена! Хочу, чтоб вы знали!
   - Спасибо, я знаю, - сдержанно отозвался счастливый обладатель.
   - А что, если не секрет, отмечаете?
   - День строителя! - кокетливо улыбнулась явно польщенная Татьяна и под столом ущипнула мужа.
   - Да вы что!? - озарился незнакомец. - Да вы же наши люди! За «Объект» - до дна!
   На следующее утро Саша очнулся в том потустороннем состоянии, когда мир приходится познавать заново, соображая, к примеру, как надеваются брюки.
   Калязин заглянул в кошелек и установил, что на выпивку с закуской хватит. Он поднялся на четвертый этаж, сел за свободный столик в уголке, заказал графинчик водки, соленья, «киевскую» котлету и в ожидании стал листать записную книжку, прикидывая, к кому бы ловчее напроситься на ночлег. При этом у него в голове уже начали выстраиваться обрывки будущего разговора с Инной. Он отмахивался от этих обрывков, убирал куда-то вглубь, но они снова вылезали наружу, как иголки из мозгов Страшилы - так, вроде, звали соломенного человечка в «Волшебнике Изумрудного города».
   «Инна, ты должна меня понять… Жизнь человека состоит… И прожитые годы… Нет, не так! Инна, давай рассуждать здраво: мне сорок пять, тебе двадцать пять… Я тебя тоже люблю, но пойми… И потом, ты прости, но Он всегда будет… между нами… Нет, как раз вот этого нельзя говорить ни в коем случае!… И вообще ничего говорить не надо! Она сама все поймет, презрительно засмеется и скажет: „На этом, полагаю, наш с вами служебный роман можно закончить…“ А если не скажет?… Господи, у всех нормальных людей сердце как сердце: „Да-да… Нет-нет…“ А у тебя, слизняка: „Если-если-если…“
   Тем временем в ресторанную залу ввалилась шумная компания, судя по возгласам, собиравшаяся что-то немедленно отметить. Калязин поднял глаза и обмер: это были Ирина, Анатолий, Алена и Коля из сегодняшнего телешоу. Да, именно они, два часа назад чуть не разорвавшие Саше душу своими муками. Но только сейчас все они были веселы, шумливы, радостно кивали сидящей за столиками знакомой киношной публике, даже кое с кем, как это водится у творческих работников, обменивались мимолетными поцелуями. Ирина, переодевшаяся в короткое малиновое платье с глубоким вырезом и совершенно не похожая теперь на безутешную брошенку, пронзительно визжа, повисла на шее у какого-то смутно узнаваемого актера. Алена собственнически держала Колю под руку, а возбужденный Анатолий поощрительно трепал его по волосам, громко хваля за органику и одновременно советуя в следующий раз не переигрывать…
   Сомнений не оставалось: они были актерами, и актерами, конечно, хорошими, если до сих пор от их подлой игры там, в Останкине, - у Саши болело сердце!
   Наконец принесли водку. Калязин выпил две рюмки подряд и понял, что сегодня лучше всего ему переночевать на вокзале…
    Август-сентябрь 2001, Переделкино
 

НЕБО ПАДШИХ

   Должен предупредить, что я записал его историю почти тотчас по прослушании ее, и, следовательно, не должно быть места сомнениям в точности и верности моего рассказа. Заявляю, что верность простирается вплоть до передачи размышлений и чувств, которые юный авантюрист выражал с самым отменным изяществом…

Аббат Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско»

 

1. МОСКОВСКИЙ ВОКЗАЛ

   Боязнь опоздать на поезд - верный признак того, что молодость позади. Было время - и я, вскинув на плечо здоровенный чемодан, в спринтерском рывке мчался, догоняя габаритные огни последнего вагона. А ведь догонял! Догонял буквально за миг до того, как обрывалась платформа и лоснящиеся стальные рельсы, точно змеи, расползались в разные стороны. Я всегда опаздывал и ни разу не опоздал по-настоящему. Мне даже нравилось, пришпоривая беспечальную застойную жизнь, создавать себе трудности и успешно их преодолевать. Молодость столько сил тратит на придуманные трудности, что у зрелости почти не остается сил на борьбу с трудностями настоящими. Возможно, именно в этом главная драма человеческой жизни…
   И вдруг однажды мне разонравилось опаздывать, опостылело с замиранием сердца следить за дробным бегом секундной стрелки и скрежетать зубами, когда флегматичный таксист законопослушно тормозит на красный свет. Я стал приезжать на вокзал заранее и к моменту отправления уже сидел в теплых тапочках на своем месте, терпеливо дожидаясь скрежещущего первотолчка, с которого начинается путь к цели.