Страница:
Эндрю печально улыбнулся:
— Иногда забота о самосохранении меняет солдата. Только на это я и надеюсь. Джефри еще не мужчина. Он ребенок-переросток, и я включил его в отряд лишь потому, что эта кампания поможет ему оценить свои силы. Однако должен сказать откровенно, мастерство стрелка сделает его ценным членом отряда. Конечно, риск есть, но я охотно иду на него. Теперь я прошу и тебя согласиться рискнуть, хотя знаю, что это очень трудно. В конце концов, это ты произвела Джефри на свет и ты воспитывала его все эти годы, несмотря ни на что.
— Что это за риск?
— Если мы потерпим поражение, а это вполне вероятно, твоя первая реакция будет легко предсказуема. Только сильный человек способен выжить в таком опасном походе, который нам предстоит. Может быть, ты окажешься не в состоянии простить себя — или меня, — если с Джефри что-нибудь случится. Может, тебе даже покажется, что это мы послали его на верную смерть.
Милдред смотрела в огонь, непроизвольно теребя крошечный носовой платочек.
— Если ты слишком боишься, дорогая, если сама эта идея пугает тебя, я вычеркну имя Джефри из списка. Я оставлю его в отряде, только если мы с тобой придем к согласию.
Милдред с едва заметной улыбкой посмотрела на мужа:
— Тебе не приходило в голову, что прежде всего я буду тревожиться о тебе, Эндрю? Ты рискуешь собственным здоровьем и жизнью, но воспринимаешь это спокойно, потому что должен идти. Вот почему я не стану возражать.
— Правда?
Милдред прикусила нижнюю губу и покачала головой:
— За двадцать лет замужества я ни разу не становилась между тобой и службой и не намерена делать этого сейчас. Мы отказались от бессмысленного прозябания в Англии, чтобы помочь создать здесь новую цивилизацию. Мы потратили слишком много сил и слишком многим пожертвовали. А теперь, когда все, чего мы добились, оказалось под угрозой, я не думаю, что у тебя есть выбор. Ты нужен в отряде, как и Билл Пепперелл. Никто не сможет заменить ни его, ни тебя. Так что ты отправишься, несмотря на все мои страхи, с моим благословением и любовью.
Муж подошел к ней, наклонился и поцеловал.
Милдред подняла руку и кончиками пальцев коснулась его щеки. Глаза ее светились, и Эндрю понял, как возросла за прошедшие годы их любовь. Боясь оказаться слишком сентиментальным, он сделал шаг назад и отвел руки за спину.
— Да или нет? Я беру Джефри в Квебек?
Милдред задумалась.
— Я хотела рассказать тебе кое-что. Я много думала об этом белом индейце. Если Ида Элвин права, он сын тех людей, которые погибли здесь, в форте Спрингфилд, во время страшной резни. Насколько отличается его теперешняя жизнь от той, какую он прожил бы, если бы остался в Массачусетсе.
Эндрю не видел связи, но терпеливо ждал:
— Я тоже об этом задумывался.
— Он вырос среди дикарей, но какой он честный и благородный. Ренно обладает всеми теми качествами, которые мы хотели бы видеть в Джефри. Как я была бы горда и счастлива, будь у меня такой сын.
Полковник кивнул.
— Не знаю, может, Джефри уже поздно меняться. Я даже не знаю, способен ли он оценить свои поступки, Эндрю. Но — если дикая природа сделает из него мужчину, если опасности и ужасы похода послужат к его благу — возьми его с собой. Если Джефри умрет, это будет невосполнимая утрата для нас, но, может быть, он останется жив. Так что стоит рискнуть. Да, я вручаю его тебе, и пусть он станет таким сыном, о котором я всегда мечтала.
Прибыв в форт, добровольцы прежде всего являлись с докладом к лейтенанту Дональду Доремусу. Потом сержант Эйб Томас проверял их обмундирование. Кое-кто ворчал, потому что каждому приходилось нести груз в семьдесят пять фунтов, куда входили одеяло, смена обуви и белья, порох, пули и походный рацион, состоящий из вяленой говядины, муки и бекона.
По приказу генерала Пепперелла и полковника Уилсона пришлось отправляться в путь без вьючных лошадей. Скорость являлась решающим фактором, милиция не должна была отставать от своих индейских союзников.
— Мы не солдаты, а животные, — жаловался Джефри Уилсон.
Никто из его товарищей не осмеливался открыто соглашаться с ним, но все понимали, что поход будет нелегким.
После смотра члены отряда отправились в общий зал выпить чашку чая и попрощаться со своими семьями и друзьями, которые пришли проводить их. В камине пылал огонь, и, несмотря на ранний час, в форте собралось двести пятьдесят человек со всей округи. Родители, братья и сестры, жены и дети разбились на маленькие группки, окружив своих любимых. Говорили тихо, учитывая торжественность и напряженность ситуации.
Кое-кто удивился, увидев здесь Нетти, рыжую шлюху. Она пришла попрощаться с теми добровольцами, у которых не нашлось родственников. Несмотря на то, что они не были знакомы, девушка заговорила с молчаливым Томом Хиббардом и тепло приветствовала еще троих, хотя всего один из них когда-то был ее клиентом.
Авдий Дженкинс, одетый не в форму, а в кожаный костюм, со шпагой и пистолетом за поясом, переходил от группы к группе, предлагая утешение тем, кто находился на грани срыва. Потом он заметил девушку с блестящими светлыми волосами, вошедшую в зал, и поспешил к ней.
— О! — проговорил священник, чувствуя, что подходящие слова не приходят на ум, — как неожиданно…
Дебора Элвин тоже ощущала неловкость:
— Я не могла не проводить вас, хотя до сих пор не понимаю, почему человек, занимающий такое положение, должен идти на войну.
— Я иду потому, что принципы, которыми я дорожу, для меня важнее, чем комфорт и безопасность.
— Вы уже говорили мне это в тот вечер, — притворно вздохнула Дебора, но в глазах сверкнуло выдавшее ее восхищение. — Вы уже дважды побывали в земле сенеков, так что имеете некоторое представление о том, что ждет вас впереди. Но я не завидую вам.
— Честно говоря, я и сам себе не завидую, просто делаю то, что должен. Так что я чист перед собой.
Дебора помолчала.
— Не будет ли излишним просить божьего человека беречь себя?
— Божий человек такой же, как и все остальные. Он рад и растроган, когда кто-то — кто дорог ему — заботится о нем.
Светлые глаза Деборы расширились.
Внезапно Авдий Дженкинс взял ее за руку и отвел в небольшую комнату, которую полковник использовал как столовую, если приезжал кто-то из высокопоставленных офицеров.
— Я хотел поговорить с вами после возвращения из Квебека, но потом подумал, что лучше обсудить это прямо сейчас. — Авдий чувствовал, что начинает нервничать, и старался говорить как можно спокойнее: — Я беден, Дебора, и никогда не стану богачом. Пройдут годы, прежде чем прихожане будут платить мне столько, что я смогу отказаться от работы на ферме. И все же я прошу вас разделить со мной мою судьбу. Согласитесь ли вы стать моей женой, когда я вернусь?
Девушка была потрясена.
— Благодарю вас, Авдий, — прошептала она. — Вы даже не представляете, что для меня означает ваше предложение. Но… я не могу его принять.
Священник замер.
— Это вовсе не из-за вас, — торопливо добавила Дебора, — а из-за моей собственной слабости. Мое прошлое не позволяет мне стать женой священника.
Авдий улыбнулся, потом выражение его лица опять стало серьезным:
— До меня доходили сплетни о вашей жизни в селении сенеков. Меня не волнуют эти слухи независимо от того, правдивы они или нет. Я не знаю и не хочу знать, что там произошло. Вы сделали то, что вынуждены были сделать ради спасения своей жизни, и я с гордостью предлагаю вам свое имя.
На глазах Деборы появились слезы.
— Я и сам не святой, — продолжал Дженкинс. — Когда-нибудь я расскажу вам о том, о чем никто не знает и даже не подозревает здесь, в Новом Свете. Я оказался в Массачусетсе после того, как в Англии хладнокровно убил человека.
Дебора с удивлением ощутила, как чувство преданности переполняет ее:
— Я уверена, что у вас были на то причины. И это не изменит моего мнения о вас. Я уважаю и почитаю вас более, нежели всех остальных.
Глаза Авдия сияли:
— Почет и уважение — прекрасные чувства. То же самое испытывает ваша тетушка или, скажем, миссис Уилсон. Но я по отношению к вам чувствую еще и нечто другое. В те долгие месяцы, которые вы провели в земле сенеков, когда никто не знал, живы вы или нет, я понял, что люблю вас.
Дебора покраснела:
— Я не могу утверждать, что думала о вас больше, чем всегда, пока находилась среди индейцев, и так было до тех пор, пока я не вернулась домой и, начав смотреть на вещи иначе, поняла, насколько вы превосходите других мужчин.
Авдий взял ее за руку:
— Вы говорите, что полюбили меня?
Дебора кивнула.
— Я сейчас же объявлю о нашей помолвке!
Авдий поцеловал ее.
И когда их губы соприкоснулись, Дебора поняла, что это ее мужчина, тот, кто был создан для нее, и с кем она хотела бы провести остаток своих дней. Обстоятельства и чувство благодарности заставили ее стать женщиной Ренно, и хотя она признавала, что желала его так же, как и он ее, физическая близость была единственным, что их связывало.
Дебора и Авдий радостно улыбались друг другу. Священник снял с мизинца левой руки золотое кольцо и надел девушке на палец.
— Это наследство моей матери, — пояснил он. — Я прошу тебя носить его до тех пор, пока не куплю более подходящее в Бостоне. Боюсь только, пройдут годы, прежде чем я смогу позволить себе эту роскошь. Так что, скорее всего, тебе придется носить его всю оставшуюся жизнь.
— Это единственное кольцо, о котором я мечтала, — ответила Дебора, снова оказываясь в его объятиях.
Молодые люди вернулись в общий зал. Тетушка Ида сразу поняла, что они уже обо всем договорились. Радостная и оживленная, она подошла к племяннице. Авдий и Дебора поцеловали ее, и впервые в жизни миссис Элвин не нашлась, что сказать.
Приехали Эндрю и Милдред Уилсоны. Лейтенант Доремус построил отряд.
Добровольцы образовали двойной ряд, лейтенант и сержант встали замыкающими.
Полковник Уилсон занял место во главе шеренги, Том Хиббард встал рядом с ним. Несмотря на повышение, совпавшее с годовщиной службы в милиции и, что еще важнее, с окончанием контракта, Том выглядел таким же мрачным и одиноким, как всегда.
Нетти жалела его и одарила самой ласковой улыбкой. Она знала, что он все еще скорбит по жене.
Рассеянно возвращая улыбку проститутке, Том возносил безмолвную молитву: «Агнесс, любовь моя, гуроны дорого заплатят за твою смерть, — обещал он. — Господь да смилуется над ними, потому что я не буду знать жалости!»
Полковник вытащил шпагу и приказал отправляться.
Авдий Дженкинс выделялся из всего строя гражданским костюмом и походкой, но для Деборы Элвин не было мужчины привлекательнее него. Милдред Уилсон молилась, чтобы муж вернулся к ней невредимым, и только когда Эндрю покинул общий зал, женщина обратила внимание на сына. Джефри шел с обычной важностью и вызовом на лице, всем своим видом выражая презрение к обычным мужчинам и женщинам, которые осваивали девственные леса Массачусетса. В последнюю минуту он поднял руку, прощаясь с матерью.
«Все так и должно быть», — подумала Милдред Уилсон.
Лейтенант Доремус вытащил шпагу и, перед тем как уйти, взмахнул ею, прощаясь с поселенцами, чье будущее зависело от успеха их похода. Мальчишки кричали, желая уходящим вернуться с победой, и этот крик заглушал рыдания женщин.
Холодное утро было таким же, как обычно. Великий сахем и его семья завтракали у очага. Ина встала раньше всех, чтобы приготовить традиционную похлебку, и сейчас, хотя кусок не лез в горло, притворялась, будто ничего не происходит.
Гонка казался спокойным и безмятежным. Только те, кто хорошо знал великого сахема, видели произошедшую в нем перемену. Накануне вечером Гонка выбрил голову. Вместо обычного головного убора в волосах красовалось единственное белое орлиное перо — знак положения Гонки в племени. Лицо и туловище были покрыты свежей боевой краской, металлический нож наточен, а к поясу подвешен пистолет. За спиной великого сахема висел лук со стрелами.
Ренно, тоже готовый к походу, ел с аппетитом и втайне обрадовался, когда Са-ни-ва подала пирожки из маисовой муки в кленовом сиропе, одно из любимых лакомств молодого воина. Благодарить тетю было неудобно, но Ренно вежливо трижды протягивал миску за новой порцией.
Этот поход, думал Ренно, составит смысл всей его жизни. Он истинный сенека, и нет ему равных. Отец доверил ему особое задание, с которым не смог бы справиться ни один другой воин, и Ренно принял такую ответственность. Родители будут гордиться им. Если ястреб, который всегда помогал ему, и теперь придет на помощь, Ренно доведется совершить подвиги, которые принесут ему славу. Может быть, о нем тоже сложат песни, как уже сложили о его отце.
Перед завтраком Ренно тщательно проверил свое оружие. Накануне он как следует наточил металлический нож. Томагавк был отлично сбалансирован. На поясе воина висел запас металлических стрел, пороха для мушкета, который Ренно старательно вычистил прошлой ночью, и колчан, полный стрел. Все было готово. Эта мысль еще больше подстегнула аппетит, и Ренно снова протянул Са-ни-ве миску. Старуха, никогда не признававшая никаких законов, кроме своих собственных, открыто улыбнулась племяннику.
Эл-и-чи ел медленно, все еще расстроенный, что не идет на тропу войны, но юноша не обижался. Это было бы неуважением к отцу и брату, которыми он восхищался. Эл-и-чи будет охотиться, и ему придется защищать сенеков, особенно если эри посмеют напасть на поселение, когда почти все старшие воины отсутствуют. Однажды наступит и его черед. И тогда он тоже завоюет славу.
Только Ба-лин-та болтала без умолку, останавливаясь, лишь для того, чтобы отправить в рот ложку похлебки и проглатывая ее значительно быстрее, чем обычно. Девочка знала, что пирожки предназначаются отцу и Ренно, но была уверена, что если доест похлебку вовремя, они поделятся с ней. Ба-лин-та, однако, помнила, что Ина не позволит ей съесть ни одного пирожка, если в миске останется хоть капля похлебки. Что ж, увлекательный рассказ о ссоре в длинном доме для девушек подождет, пока Ба-лин-та не получит солидную порцию пирожков. Отец и Ренно, конечно, расстроятся, что так и не услышали ее рассказ, но она постарается ничего не забыть и повторит историю, когда они вернутся с войны. Ба-лин-та вычистила миску и искоса взглянула на мать. Ина кивнула, пряча улыбку.
Наконец трапеза подошла к концу. Ина встала, вручила мужу и сыну мешки, наполненные сушеной олениной и маисом. Эта пища предназначалась для крайнего случая, во время похода мужчины должны будут охотиться и ловить рыбу. Ни один сенека не останется голодным в лесу, независимо от времени года.
Гонка и Ренно встали.
Са-ни-ва тоже поднялась на ноги, на мгновение остановилась перед братом, потом повернулась к племяннику. Губы ее беззвучно шевелились, она просила отца-солнце и мать-землю защитить воинов.
Ина размазала пепел по ладоням мужа и сына, но не сказала ни слова. Это могло бы показаться признаком слабости. Потом Ина вместе с Са-ни-вой вышли из дома.
Гонка повернулся к Уолтеру Элвину, на протяжении всего завтрака скромно сидевшему в стороне, и невольно обратился к нему как к мужчине.
Мальчик стоял прямо, его глаза светились от удовольствия.
— Уол-тер, — сказала Ба-лин-та, — говорит, что ты вернешься домой со множеством скальпов.
Выражение отцовского лица не изменилось, но в глазах зажегся огонек решимости.
— Мы принесем много скальпов, и он увидит их.
Ба-лин-та передала слова Гонки, и глаза мальчика расширились.
На прощание девочка вопреки обычаю повисла на шее отца, и великий сахем обнял ее в ответ, чего никогда бы не сделал, будь она его сыном.
Потом малышка бросилась к Ренно.
— Ты принесешь мне…
— Знаю, — перебил он, — французскую куклу. Куклу гуронов. Куклу оттава. Ничего не обещаю, но сделаю, что смогу.
Ба-лин-та выскочила на улицу, и они с Уолтером рука об руку направились в поле.
Теперь к отцу и брату подошел проститься Эл-и-чи. Он был полон достоинства, как и подобало воину, но в глазах юноши затаилась боль. Он спокойно попрощался с великим сахемом, помня, что терпение — не меньшая добродетель, нежели храбрость, и хотел доказать, что будет достоин награды, когда придет его час.
Ренно трудно было прощаться с братом. Он мог представить, что сейчас чувствует Эл-и-чи, и знал, что печаль одиночества переполняет юношу.
— Пока меня не будет, почаще навещай Я-го-на, — сказал Ренно. — Он поднимет твой дух.
Эл-и-чи понял замысел брата. Ренно хотел напомнить, что воин, остающийся дома, несет обязанности перед своей семьей и всем народом. Тому, кто остается, не стоит стыдиться. На его плечи ложится бремя ответственности, и ему не в чем упрекнуть себя.
Ренно уже понял, что переход от юности к мужеству для младшего брата окажется трудным и болезненным. Ренно видел, как меняется Эл-и-чи. Тот стал выше ростом и раздался в плечах. Эл-и-чи кивнул и, не оглядываясь, вышел из родительского дома. Ему предстояло присоединиться к товарищам. Вместе они будут охотиться, ловить рыбу, выполнять повседневные обязанности и обеспечивать безопасность поселения и его обитателей, пока не вернутся старшие воины.
Оставшись наедине, Гонка и Ренно намазали жиром руки и ноги — единственные части тела, где не было краски, — чтобы защититься от мороза. Собрав оружие и надев снегоступы, они быстро двинулись через поселение в поле, где собирался отряд. Казалось, вся деревня вышла проводить воинов, но никто не разговаривал. Женщины и старики знали, что немногие из этих воинов вернутся назад, но не позволяли никому видеть их печаль. Мужчины, которым суждено погибнуть, завоюют славу на все времена, и их души присоединятся к бесчисленным сенекам, прославившимся в прошлом.
Некоторые дети, особенно девочки, не в силах были справиться с возбуждением. Ба-лин-та улыбнулась Ренно, когда тот проходил мимо. Он шел так близко, что мог коснуться ее рукой. Ренно решил, что никто не смотрит на них, и отважился улыбнуться в ответ. Девочка громко засмеялась, но Уолтер, стоявший у нее за спиной, оставался невозмутимым, не забывая, что он мужчина.
Три человека, которым предстояло идти впереди и разведывать дорогу, по сигналу великого сахема отделились от отряда и рысцой направились в лес.
Гонка занял место во главе колонны, Сун-ай-йи встал за ним, и они двинулись по следу разведчиков, словно не замечая толпы провожающих.
Наконец пришла очередь Ренно, который замыкал строй. Слишком дисциплинированный, чтобы оглянуться, он последовал за предыдущим воином, сохраняя расстояние в шесть футов. Сенеки редко меняли темп, и расстояние всегда оставалось неизменным.
Ренно трепетал всем телом. Сколько он себя помнил, самым заветным его желанием было отправиться на тропу войны вместе с отцом. Наконец мечта сбылась. Ренно, сын Гонки, получил возможность проявить свое мастерство рядом с великим сахемом ирокезов.
Много препятствий ожидало отряд на пути к победе, многие тяготы предстояло вынести. Жизнь прекрасна, но смерть, когда приходит ее час, неизбежна.
Глава тринадцатая
— Иногда забота о самосохранении меняет солдата. Только на это я и надеюсь. Джефри еще не мужчина. Он ребенок-переросток, и я включил его в отряд лишь потому, что эта кампания поможет ему оценить свои силы. Однако должен сказать откровенно, мастерство стрелка сделает его ценным членом отряда. Конечно, риск есть, но я охотно иду на него. Теперь я прошу и тебя согласиться рискнуть, хотя знаю, что это очень трудно. В конце концов, это ты произвела Джефри на свет и ты воспитывала его все эти годы, несмотря ни на что.
— Что это за риск?
— Если мы потерпим поражение, а это вполне вероятно, твоя первая реакция будет легко предсказуема. Только сильный человек способен выжить в таком опасном походе, который нам предстоит. Может быть, ты окажешься не в состоянии простить себя — или меня, — если с Джефри что-нибудь случится. Может, тебе даже покажется, что это мы послали его на верную смерть.
Милдред смотрела в огонь, непроизвольно теребя крошечный носовой платочек.
— Если ты слишком боишься, дорогая, если сама эта идея пугает тебя, я вычеркну имя Джефри из списка. Я оставлю его в отряде, только если мы с тобой придем к согласию.
Милдред с едва заметной улыбкой посмотрела на мужа:
— Тебе не приходило в голову, что прежде всего я буду тревожиться о тебе, Эндрю? Ты рискуешь собственным здоровьем и жизнью, но воспринимаешь это спокойно, потому что должен идти. Вот почему я не стану возражать.
— Правда?
Милдред прикусила нижнюю губу и покачала головой:
— За двадцать лет замужества я ни разу не становилась между тобой и службой и не намерена делать этого сейчас. Мы отказались от бессмысленного прозябания в Англии, чтобы помочь создать здесь новую цивилизацию. Мы потратили слишком много сил и слишком многим пожертвовали. А теперь, когда все, чего мы добились, оказалось под угрозой, я не думаю, что у тебя есть выбор. Ты нужен в отряде, как и Билл Пепперелл. Никто не сможет заменить ни его, ни тебя. Так что ты отправишься, несмотря на все мои страхи, с моим благословением и любовью.
Муж подошел к ней, наклонился и поцеловал.
Милдред подняла руку и кончиками пальцев коснулась его щеки. Глаза ее светились, и Эндрю понял, как возросла за прошедшие годы их любовь. Боясь оказаться слишком сентиментальным, он сделал шаг назад и отвел руки за спину.
— Да или нет? Я беру Джефри в Квебек?
Милдред задумалась.
— Я хотела рассказать тебе кое-что. Я много думала об этом белом индейце. Если Ида Элвин права, он сын тех людей, которые погибли здесь, в форте Спрингфилд, во время страшной резни. Насколько отличается его теперешняя жизнь от той, какую он прожил бы, если бы остался в Массачусетсе.
Эндрю не видел связи, но терпеливо ждал:
— Я тоже об этом задумывался.
— Он вырос среди дикарей, но какой он честный и благородный. Ренно обладает всеми теми качествами, которые мы хотели бы видеть в Джефри. Как я была бы горда и счастлива, будь у меня такой сын.
Полковник кивнул.
— Не знаю, может, Джефри уже поздно меняться. Я даже не знаю, способен ли он оценить свои поступки, Эндрю. Но — если дикая природа сделает из него мужчину, если опасности и ужасы похода послужат к его благу — возьми его с собой. Если Джефри умрет, это будет невосполнимая утрата для нас, но, может быть, он останется жив. Так что стоит рискнуть. Да, я вручаю его тебе, и пусть он станет таким сыном, о котором я всегда мечтала.
Прибыв в форт, добровольцы прежде всего являлись с докладом к лейтенанту Дональду Доремусу. Потом сержант Эйб Томас проверял их обмундирование. Кое-кто ворчал, потому что каждому приходилось нести груз в семьдесят пять фунтов, куда входили одеяло, смена обуви и белья, порох, пули и походный рацион, состоящий из вяленой говядины, муки и бекона.
По приказу генерала Пепперелла и полковника Уилсона пришлось отправляться в путь без вьючных лошадей. Скорость являлась решающим фактором, милиция не должна была отставать от своих индейских союзников.
— Мы не солдаты, а животные, — жаловался Джефри Уилсон.
Никто из его товарищей не осмеливался открыто соглашаться с ним, но все понимали, что поход будет нелегким.
После смотра члены отряда отправились в общий зал выпить чашку чая и попрощаться со своими семьями и друзьями, которые пришли проводить их. В камине пылал огонь, и, несмотря на ранний час, в форте собралось двести пятьдесят человек со всей округи. Родители, братья и сестры, жены и дети разбились на маленькие группки, окружив своих любимых. Говорили тихо, учитывая торжественность и напряженность ситуации.
Кое-кто удивился, увидев здесь Нетти, рыжую шлюху. Она пришла попрощаться с теми добровольцами, у которых не нашлось родственников. Несмотря на то, что они не были знакомы, девушка заговорила с молчаливым Томом Хиббардом и тепло приветствовала еще троих, хотя всего один из них когда-то был ее клиентом.
Авдий Дженкинс, одетый не в форму, а в кожаный костюм, со шпагой и пистолетом за поясом, переходил от группы к группе, предлагая утешение тем, кто находился на грани срыва. Потом он заметил девушку с блестящими светлыми волосами, вошедшую в зал, и поспешил к ней.
— О! — проговорил священник, чувствуя, что подходящие слова не приходят на ум, — как неожиданно…
Дебора Элвин тоже ощущала неловкость:
— Я не могла не проводить вас, хотя до сих пор не понимаю, почему человек, занимающий такое положение, должен идти на войну.
— Я иду потому, что принципы, которыми я дорожу, для меня важнее, чем комфорт и безопасность.
— Вы уже говорили мне это в тот вечер, — притворно вздохнула Дебора, но в глазах сверкнуло выдавшее ее восхищение. — Вы уже дважды побывали в земле сенеков, так что имеете некоторое представление о том, что ждет вас впереди. Но я не завидую вам.
— Честно говоря, я и сам себе не завидую, просто делаю то, что должен. Так что я чист перед собой.
Дебора помолчала.
— Не будет ли излишним просить божьего человека беречь себя?
— Божий человек такой же, как и все остальные. Он рад и растроган, когда кто-то — кто дорог ему — заботится о нем.
Светлые глаза Деборы расширились.
Внезапно Авдий Дженкинс взял ее за руку и отвел в небольшую комнату, которую полковник использовал как столовую, если приезжал кто-то из высокопоставленных офицеров.
— Я хотел поговорить с вами после возвращения из Квебека, но потом подумал, что лучше обсудить это прямо сейчас. — Авдий чувствовал, что начинает нервничать, и старался говорить как можно спокойнее: — Я беден, Дебора, и никогда не стану богачом. Пройдут годы, прежде чем прихожане будут платить мне столько, что я смогу отказаться от работы на ферме. И все же я прошу вас разделить со мной мою судьбу. Согласитесь ли вы стать моей женой, когда я вернусь?
Девушка была потрясена.
— Благодарю вас, Авдий, — прошептала она. — Вы даже не представляете, что для меня означает ваше предложение. Но… я не могу его принять.
Священник замер.
— Это вовсе не из-за вас, — торопливо добавила Дебора, — а из-за моей собственной слабости. Мое прошлое не позволяет мне стать женой священника.
Авдий улыбнулся, потом выражение его лица опять стало серьезным:
— До меня доходили сплетни о вашей жизни в селении сенеков. Меня не волнуют эти слухи независимо от того, правдивы они или нет. Я не знаю и не хочу знать, что там произошло. Вы сделали то, что вынуждены были сделать ради спасения своей жизни, и я с гордостью предлагаю вам свое имя.
На глазах Деборы появились слезы.
— Я и сам не святой, — продолжал Дженкинс. — Когда-нибудь я расскажу вам о том, о чем никто не знает и даже не подозревает здесь, в Новом Свете. Я оказался в Массачусетсе после того, как в Англии хладнокровно убил человека.
Дебора с удивлением ощутила, как чувство преданности переполняет ее:
— Я уверена, что у вас были на то причины. И это не изменит моего мнения о вас. Я уважаю и почитаю вас более, нежели всех остальных.
Глаза Авдия сияли:
— Почет и уважение — прекрасные чувства. То же самое испытывает ваша тетушка или, скажем, миссис Уилсон. Но я по отношению к вам чувствую еще и нечто другое. В те долгие месяцы, которые вы провели в земле сенеков, когда никто не знал, живы вы или нет, я понял, что люблю вас.
Дебора покраснела:
— Я не могу утверждать, что думала о вас больше, чем всегда, пока находилась среди индейцев, и так было до тех пор, пока я не вернулась домой и, начав смотреть на вещи иначе, поняла, насколько вы превосходите других мужчин.
Авдий взял ее за руку:
— Вы говорите, что полюбили меня?
Дебора кивнула.
— Я сейчас же объявлю о нашей помолвке!
Авдий поцеловал ее.
И когда их губы соприкоснулись, Дебора поняла, что это ее мужчина, тот, кто был создан для нее, и с кем она хотела бы провести остаток своих дней. Обстоятельства и чувство благодарности заставили ее стать женщиной Ренно, и хотя она признавала, что желала его так же, как и он ее, физическая близость была единственным, что их связывало.
Дебора и Авдий радостно улыбались друг другу. Священник снял с мизинца левой руки золотое кольцо и надел девушке на палец.
— Это наследство моей матери, — пояснил он. — Я прошу тебя носить его до тех пор, пока не куплю более подходящее в Бостоне. Боюсь только, пройдут годы, прежде чем я смогу позволить себе эту роскошь. Так что, скорее всего, тебе придется носить его всю оставшуюся жизнь.
— Это единственное кольцо, о котором я мечтала, — ответила Дебора, снова оказываясь в его объятиях.
Молодые люди вернулись в общий зал. Тетушка Ида сразу поняла, что они уже обо всем договорились. Радостная и оживленная, она подошла к племяннице. Авдий и Дебора поцеловали ее, и впервые в жизни миссис Элвин не нашлась, что сказать.
Приехали Эндрю и Милдред Уилсоны. Лейтенант Доремус построил отряд.
Добровольцы образовали двойной ряд, лейтенант и сержант встали замыкающими.
Полковник Уилсон занял место во главе шеренги, Том Хиббард встал рядом с ним. Несмотря на повышение, совпавшее с годовщиной службы в милиции и, что еще важнее, с окончанием контракта, Том выглядел таким же мрачным и одиноким, как всегда.
Нетти жалела его и одарила самой ласковой улыбкой. Она знала, что он все еще скорбит по жене.
Рассеянно возвращая улыбку проститутке, Том возносил безмолвную молитву: «Агнесс, любовь моя, гуроны дорого заплатят за твою смерть, — обещал он. — Господь да смилуется над ними, потому что я не буду знать жалости!»
Полковник вытащил шпагу и приказал отправляться.
Авдий Дженкинс выделялся из всего строя гражданским костюмом и походкой, но для Деборы Элвин не было мужчины привлекательнее него. Милдред Уилсон молилась, чтобы муж вернулся к ней невредимым, и только когда Эндрю покинул общий зал, женщина обратила внимание на сына. Джефри шел с обычной важностью и вызовом на лице, всем своим видом выражая презрение к обычным мужчинам и женщинам, которые осваивали девственные леса Массачусетса. В последнюю минуту он поднял руку, прощаясь с матерью.
«Все так и должно быть», — подумала Милдред Уилсон.
Лейтенант Доремус вытащил шпагу и, перед тем как уйти, взмахнул ею, прощаясь с поселенцами, чье будущее зависело от успеха их похода. Мальчишки кричали, желая уходящим вернуться с победой, и этот крик заглушал рыдания женщин.
Холодное утро было таким же, как обычно. Великий сахем и его семья завтракали у очага. Ина встала раньше всех, чтобы приготовить традиционную похлебку, и сейчас, хотя кусок не лез в горло, притворялась, будто ничего не происходит.
Гонка казался спокойным и безмятежным. Только те, кто хорошо знал великого сахема, видели произошедшую в нем перемену. Накануне вечером Гонка выбрил голову. Вместо обычного головного убора в волосах красовалось единственное белое орлиное перо — знак положения Гонки в племени. Лицо и туловище были покрыты свежей боевой краской, металлический нож наточен, а к поясу подвешен пистолет. За спиной великого сахема висел лук со стрелами.
Ренно, тоже готовый к походу, ел с аппетитом и втайне обрадовался, когда Са-ни-ва подала пирожки из маисовой муки в кленовом сиропе, одно из любимых лакомств молодого воина. Благодарить тетю было неудобно, но Ренно вежливо трижды протягивал миску за новой порцией.
Этот поход, думал Ренно, составит смысл всей его жизни. Он истинный сенека, и нет ему равных. Отец доверил ему особое задание, с которым не смог бы справиться ни один другой воин, и Ренно принял такую ответственность. Родители будут гордиться им. Если ястреб, который всегда помогал ему, и теперь придет на помощь, Ренно доведется совершить подвиги, которые принесут ему славу. Может быть, о нем тоже сложат песни, как уже сложили о его отце.
Перед завтраком Ренно тщательно проверил свое оружие. Накануне он как следует наточил металлический нож. Томагавк был отлично сбалансирован. На поясе воина висел запас металлических стрел, пороха для мушкета, который Ренно старательно вычистил прошлой ночью, и колчан, полный стрел. Все было готово. Эта мысль еще больше подстегнула аппетит, и Ренно снова протянул Са-ни-ве миску. Старуха, никогда не признававшая никаких законов, кроме своих собственных, открыто улыбнулась племяннику.
Эл-и-чи ел медленно, все еще расстроенный, что не идет на тропу войны, но юноша не обижался. Это было бы неуважением к отцу и брату, которыми он восхищался. Эл-и-чи будет охотиться, и ему придется защищать сенеков, особенно если эри посмеют напасть на поселение, когда почти все старшие воины отсутствуют. Однажды наступит и его черед. И тогда он тоже завоюет славу.
Только Ба-лин-та болтала без умолку, останавливаясь, лишь для того, чтобы отправить в рот ложку похлебки и проглатывая ее значительно быстрее, чем обычно. Девочка знала, что пирожки предназначаются отцу и Ренно, но была уверена, что если доест похлебку вовремя, они поделятся с ней. Ба-лин-та, однако, помнила, что Ина не позволит ей съесть ни одного пирожка, если в миске останется хоть капля похлебки. Что ж, увлекательный рассказ о ссоре в длинном доме для девушек подождет, пока Ба-лин-та не получит солидную порцию пирожков. Отец и Ренно, конечно, расстроятся, что так и не услышали ее рассказ, но она постарается ничего не забыть и повторит историю, когда они вернутся с войны. Ба-лин-та вычистила миску и искоса взглянула на мать. Ина кивнула, пряча улыбку.
Наконец трапеза подошла к концу. Ина встала, вручила мужу и сыну мешки, наполненные сушеной олениной и маисом. Эта пища предназначалась для крайнего случая, во время похода мужчины должны будут охотиться и ловить рыбу. Ни один сенека не останется голодным в лесу, независимо от времени года.
Гонка и Ренно встали.
Са-ни-ва тоже поднялась на ноги, на мгновение остановилась перед братом, потом повернулась к племяннику. Губы ее беззвучно шевелились, она просила отца-солнце и мать-землю защитить воинов.
Ина размазала пепел по ладоням мужа и сына, но не сказала ни слова. Это могло бы показаться признаком слабости. Потом Ина вместе с Са-ни-вой вышли из дома.
Гонка повернулся к Уолтеру Элвину, на протяжении всего завтрака скромно сидевшему в стороне, и невольно обратился к нему как к мужчине.
Мальчик стоял прямо, его глаза светились от удовольствия.
— Уол-тер, — сказала Ба-лин-та, — говорит, что ты вернешься домой со множеством скальпов.
Выражение отцовского лица не изменилось, но в глазах зажегся огонек решимости.
— Мы принесем много скальпов, и он увидит их.
Ба-лин-та передала слова Гонки, и глаза мальчика расширились.
На прощание девочка вопреки обычаю повисла на шее отца, и великий сахем обнял ее в ответ, чего никогда бы не сделал, будь она его сыном.
Потом малышка бросилась к Ренно.
— Ты принесешь мне…
— Знаю, — перебил он, — французскую куклу. Куклу гуронов. Куклу оттава. Ничего не обещаю, но сделаю, что смогу.
Ба-лин-та выскочила на улицу, и они с Уолтером рука об руку направились в поле.
Теперь к отцу и брату подошел проститься Эл-и-чи. Он был полон достоинства, как и подобало воину, но в глазах юноши затаилась боль. Он спокойно попрощался с великим сахемом, помня, что терпение — не меньшая добродетель, нежели храбрость, и хотел доказать, что будет достоин награды, когда придет его час.
Ренно трудно было прощаться с братом. Он мог представить, что сейчас чувствует Эл-и-чи, и знал, что печаль одиночества переполняет юношу.
— Пока меня не будет, почаще навещай Я-го-на, — сказал Ренно. — Он поднимет твой дух.
Эл-и-чи понял замысел брата. Ренно хотел напомнить, что воин, остающийся дома, несет обязанности перед своей семьей и всем народом. Тому, кто остается, не стоит стыдиться. На его плечи ложится бремя ответственности, и ему не в чем упрекнуть себя.
Ренно уже понял, что переход от юности к мужеству для младшего брата окажется трудным и болезненным. Ренно видел, как меняется Эл-и-чи. Тот стал выше ростом и раздался в плечах. Эл-и-чи кивнул и, не оглядываясь, вышел из родительского дома. Ему предстояло присоединиться к товарищам. Вместе они будут охотиться, ловить рыбу, выполнять повседневные обязанности и обеспечивать безопасность поселения и его обитателей, пока не вернутся старшие воины.
Оставшись наедине, Гонка и Ренно намазали жиром руки и ноги — единственные части тела, где не было краски, — чтобы защититься от мороза. Собрав оружие и надев снегоступы, они быстро двинулись через поселение в поле, где собирался отряд. Казалось, вся деревня вышла проводить воинов, но никто не разговаривал. Женщины и старики знали, что немногие из этих воинов вернутся назад, но не позволяли никому видеть их печаль. Мужчины, которым суждено погибнуть, завоюют славу на все времена, и их души присоединятся к бесчисленным сенекам, прославившимся в прошлом.
Некоторые дети, особенно девочки, не в силах были справиться с возбуждением. Ба-лин-та улыбнулась Ренно, когда тот проходил мимо. Он шел так близко, что мог коснуться ее рукой. Ренно решил, что никто не смотрит на них, и отважился улыбнуться в ответ. Девочка громко засмеялась, но Уолтер, стоявший у нее за спиной, оставался невозмутимым, не забывая, что он мужчина.
Три человека, которым предстояло идти впереди и разведывать дорогу, по сигналу великого сахема отделились от отряда и рысцой направились в лес.
Гонка занял место во главе колонны, Сун-ай-йи встал за ним, и они двинулись по следу разведчиков, словно не замечая толпы провожающих.
Наконец пришла очередь Ренно, который замыкал строй. Слишком дисциплинированный, чтобы оглянуться, он последовал за предыдущим воином, сохраняя расстояние в шесть футов. Сенеки редко меняли темп, и расстояние всегда оставалось неизменным.
Ренно трепетал всем телом. Сколько он себя помнил, самым заветным его желанием было отправиться на тропу войны вместе с отцом. Наконец мечта сбылась. Ренно, сын Гонки, получил возможность проявить свое мастерство рядом с великим сахемом ирокезов.
Много препятствий ожидало отряд на пути к победе, многие тяготы предстояло вынести. Жизнь прекрасна, но смерть, когда приходит ее час, неизбежна.
Глава тринадцатая
Разведчики онейда появились неожиданно, вынырнув из бескрайнего океана девственного леса. Их отряд присоединился к сенекам. Все вместе они отправились в главное поселение могауков, где отряд пополнился еще семьюдесятью пятью воинами.
Задержавшись всего на одну ночь, Гонка двинулся на север вдоль берегов озера, которое французы называли Шамплейн, а индейцы Долгим, или Тонким. Добравшись до северного края озера, отряд повернул на восток.
Охотники и рыболовы были настолько опытны, что воины питались только свежим мясом, оставляя свои запасы неприкосновенными.
В это время Эндрю Уилсон со своим отрядом, также используя индейские снегоступы, прошел через Нью-Гэмпшир, чтобы встретиться с генералом Пеппереллом и его отрядом закаленных в боях ополченцев. Как и индейцы, солдаты не испытывали затруднений с продовольствием.
Однажды вечером, когда командиры собрались у костра, Пепперелл заговорил о том, что беспокоило его больше всего.
— Очень жаль, что мы не договорились встретиться с индейцами в каком-то конкретном месте, Эндрю. Этот лес тянется бесконечно. Мы даже не можем определить, где находимся — в Массачусетсе или в Канаде. Будь я проклят, если представляю, как мы отыщем своих союзников.
— Я верю Гонке, — улыбнулся Уилсон. — Я объяснил ему, в каком направлении мы будем двигаться, и он просил нас остановиться и разбить лагерь на шестой день пути. Великий сахем сказал, что найдет нас, и не сомневаюсь, что так оно и будет.
Вечером шестого дня колонисты остановились лагерем на берегу небольшого озера. Несколько человек, сделав во льду проруби, принялись ловить рыбу, а на следующее утро добровольцы отправились на охоту и вернулись к полудню с богатой добычей. Теперь отряду хватит продовольствия на несколько дней.
Во второй половине дня сомнения Пепперелла рассеялись с появлением разведчиков онейда, а часом позже на место прибыл весь отряд ирокезов. Казалось, индейцы легко перенесли тяжелый поход. Они разложили костры в нескольких сотнях футов от колонистов и не выказывали никакого предубеждения, хотя обе группы не смешивались между собой.
В тот же вечер Гонка, Сун-ай-йи и Ренно ели жареную оленину и вареные коренья у костра Пепперелла и Уилсона. Вожди обсуждали общие планы.
— Мне кажется, — сказал Пепперелл, — что нам стоит остановиться к востоку от поселения, которое французы называют Монреаль. Проще было бы спуститься по реке Святого Лаврентия, но тогда нас могут заметить враги. Река для них — главный путь сообщения, и на ней всегда оживленное движение, независимо от времени года.
Гонка кивнул:
— Деревья, которые зимой остаются зелеными, укроют нас. Не стоит выходить из леса, пока мы не подойдем к поселению французов.
— Есть еще одна проблема, — вмешался Эндрю Уилсон. — Квебек находится на противоположном берегу, а река в том месте очень широка, и на ней много плавучих льдин. Как мы сможем перебраться через нее?
Гонка и Сун-ай-йи посовещались вполголоса между собой, а потом попытались объяснить свое предложение. Колонисты не понимали индейских слов, и Ренно взялся переводить.
— В другое время года, — сказал Ренно, — мы бы сделали индейские лодки — каноэ. Но лед на реке очень опасен. Так что мы свяжем бревна в плоты и пересечем реку на них. Но еще придется сделать весла, чтобы плоты шли туда, куда нужно.
Пепперелл все еще сомневался:
— Не представляю, как мы сможем перебраться через реку Святого Лаврентия под самым носом французского гарнизона, особенно если воспользуемся плотами. Они встретят нас на месте высадки!
Гонка даже не стал ничего объяснять.
— Враги, — спокойно сказал он, — не увидят ирокезов или англичан.
Пепперелл недоверчиво взглянул на него:
— Я не могу посылать на гибель сотню наших лучших людей. Я останусь при своем мнении до тех пор, пока своими глазами не увижу ваше чудо.
На следующее утро отец приказал Ренно остаться с полковником Уилсоном. Колонисты были более опытными стрелками по сравнению с индейцами, но очень немногие из ополченцев умели передвигаться по лесу.
Скорость отряда резко снизилась, потому что колонисты не могли идти в том же темпе, что ирокезы. Ренно морщился, когда тяжелые сапоги ополченцев громыхали по обледеневшей земле. «Они топочут, словно стадо испуганных бизонов», — подумал он и к концу первого дня совместного похода подошел к отцу.
— Англичане не умеют ходить тихо. Гуроны и оттава непременно услышат нас, когда мы подойдем ближе к поселению французов.
— Значит, мы пойдем медленнее, — ответил Гонка. — И скажи Уилсону, что его воины должны ступать тише.
Ренно передал послание, и ополченцы старались идти как можно тише. За исключением нескольких охотников, английским колонистам недоставало многолетних тренировок, позволявших ирокезам скользить по лесу, словно привидения.
Чтобы избежать лишних сложностей, Гонка изменил первоначальный план. Двадцать пять разведчиков онейда широким кольцом окружили колонну, и если бы они обнаружили хотя бы небольшой отряд гуронов или оттава, то подали бы знак криком совы. Как только раздастся сигнал тревоги, весь отряд должен остановиться и сохранять абсолютную тишину.
По просьбе Гонки Пепперелл приказал ополченцам ни при каких обстоятельствах не применять огнестрельное оружие. Ирокезам пришлось взять обязанности охотников на себя.
Ренно все больше проникался симпатией к колонистам. Несмотря на все недостатки, они были мужественными людьми. Ополченцы не жаловались на тяготы долгого пешего перехода и холод. Они привыкли к другой пище, но спокойно ели жареную дичь и вареные коренья и даже к концу дня не сбивались с шага.
Постепенно Ренно сблизился с Томом Хиббардом. Недавний слуга, намного превосходивший по возрасту большинство ополченцев, обладал неистощимой энергией. Ренно знал, что он будет надежным товарищем в бою.
Еще Ренно очень нравился лейтенант Дональд Доремус. Он непрестанно продвигался вдоль строя, подбадривая людей и одергивая тех, кто забывался и начинал говорить слишком громко. Дональд Доремус тоже, казалось, не знал усталости, он первым вставал каждое утро, первым принимался раскладывать костры.
Некоторые ополченцы держались с белым индейцем замкнуто, но Джефри Уилсон оставался единственным, кто выказывал свою вражду открыто. Ренно не хотел затевать ссору и старался обходить его стороной.
Задержавшись всего на одну ночь, Гонка двинулся на север вдоль берегов озера, которое французы называли Шамплейн, а индейцы Долгим, или Тонким. Добравшись до северного края озера, отряд повернул на восток.
Охотники и рыболовы были настолько опытны, что воины питались только свежим мясом, оставляя свои запасы неприкосновенными.
В это время Эндрю Уилсон со своим отрядом, также используя индейские снегоступы, прошел через Нью-Гэмпшир, чтобы встретиться с генералом Пеппереллом и его отрядом закаленных в боях ополченцев. Как и индейцы, солдаты не испытывали затруднений с продовольствием.
Однажды вечером, когда командиры собрались у костра, Пепперелл заговорил о том, что беспокоило его больше всего.
— Очень жаль, что мы не договорились встретиться с индейцами в каком-то конкретном месте, Эндрю. Этот лес тянется бесконечно. Мы даже не можем определить, где находимся — в Массачусетсе или в Канаде. Будь я проклят, если представляю, как мы отыщем своих союзников.
— Я верю Гонке, — улыбнулся Уилсон. — Я объяснил ему, в каком направлении мы будем двигаться, и он просил нас остановиться и разбить лагерь на шестой день пути. Великий сахем сказал, что найдет нас, и не сомневаюсь, что так оно и будет.
Вечером шестого дня колонисты остановились лагерем на берегу небольшого озера. Несколько человек, сделав во льду проруби, принялись ловить рыбу, а на следующее утро добровольцы отправились на охоту и вернулись к полудню с богатой добычей. Теперь отряду хватит продовольствия на несколько дней.
Во второй половине дня сомнения Пепперелла рассеялись с появлением разведчиков онейда, а часом позже на место прибыл весь отряд ирокезов. Казалось, индейцы легко перенесли тяжелый поход. Они разложили костры в нескольких сотнях футов от колонистов и не выказывали никакого предубеждения, хотя обе группы не смешивались между собой.
В тот же вечер Гонка, Сун-ай-йи и Ренно ели жареную оленину и вареные коренья у костра Пепперелла и Уилсона. Вожди обсуждали общие планы.
— Мне кажется, — сказал Пепперелл, — что нам стоит остановиться к востоку от поселения, которое французы называют Монреаль. Проще было бы спуститься по реке Святого Лаврентия, но тогда нас могут заметить враги. Река для них — главный путь сообщения, и на ней всегда оживленное движение, независимо от времени года.
Гонка кивнул:
— Деревья, которые зимой остаются зелеными, укроют нас. Не стоит выходить из леса, пока мы не подойдем к поселению французов.
— Есть еще одна проблема, — вмешался Эндрю Уилсон. — Квебек находится на противоположном берегу, а река в том месте очень широка, и на ней много плавучих льдин. Как мы сможем перебраться через нее?
Гонка и Сун-ай-йи посовещались вполголоса между собой, а потом попытались объяснить свое предложение. Колонисты не понимали индейских слов, и Ренно взялся переводить.
— В другое время года, — сказал Ренно, — мы бы сделали индейские лодки — каноэ. Но лед на реке очень опасен. Так что мы свяжем бревна в плоты и пересечем реку на них. Но еще придется сделать весла, чтобы плоты шли туда, куда нужно.
Пепперелл все еще сомневался:
— Не представляю, как мы сможем перебраться через реку Святого Лаврентия под самым носом французского гарнизона, особенно если воспользуемся плотами. Они встретят нас на месте высадки!
Гонка даже не стал ничего объяснять.
— Враги, — спокойно сказал он, — не увидят ирокезов или англичан.
Пепперелл недоверчиво взглянул на него:
— Я не могу посылать на гибель сотню наших лучших людей. Я останусь при своем мнении до тех пор, пока своими глазами не увижу ваше чудо.
На следующее утро отец приказал Ренно остаться с полковником Уилсоном. Колонисты были более опытными стрелками по сравнению с индейцами, но очень немногие из ополченцев умели передвигаться по лесу.
Скорость отряда резко снизилась, потому что колонисты не могли идти в том же темпе, что ирокезы. Ренно морщился, когда тяжелые сапоги ополченцев громыхали по обледеневшей земле. «Они топочут, словно стадо испуганных бизонов», — подумал он и к концу первого дня совместного похода подошел к отцу.
— Англичане не умеют ходить тихо. Гуроны и оттава непременно услышат нас, когда мы подойдем ближе к поселению французов.
— Значит, мы пойдем медленнее, — ответил Гонка. — И скажи Уилсону, что его воины должны ступать тише.
Ренно передал послание, и ополченцы старались идти как можно тише. За исключением нескольких охотников, английским колонистам недоставало многолетних тренировок, позволявших ирокезам скользить по лесу, словно привидения.
Чтобы избежать лишних сложностей, Гонка изменил первоначальный план. Двадцать пять разведчиков онейда широким кольцом окружили колонну, и если бы они обнаружили хотя бы небольшой отряд гуронов или оттава, то подали бы знак криком совы. Как только раздастся сигнал тревоги, весь отряд должен остановиться и сохранять абсолютную тишину.
По просьбе Гонки Пепперелл приказал ополченцам ни при каких обстоятельствах не применять огнестрельное оружие. Ирокезам пришлось взять обязанности охотников на себя.
Ренно все больше проникался симпатией к колонистам. Несмотря на все недостатки, они были мужественными людьми. Ополченцы не жаловались на тяготы долгого пешего перехода и холод. Они привыкли к другой пище, но спокойно ели жареную дичь и вареные коренья и даже к концу дня не сбивались с шага.
Постепенно Ренно сблизился с Томом Хиббардом. Недавний слуга, намного превосходивший по возрасту большинство ополченцев, обладал неистощимой энергией. Ренно знал, что он будет надежным товарищем в бою.
Еще Ренно очень нравился лейтенант Дональд Доремус. Он непрестанно продвигался вдоль строя, подбадривая людей и одергивая тех, кто забывался и начинал говорить слишком громко. Дональд Доремус тоже, казалось, не знал усталости, он первым вставал каждое утро, первым принимался раскладывать костры.
Некоторые ополченцы держались с белым индейцем замкнуто, но Джефри Уилсон оставался единственным, кто выказывал свою вражду открыто. Ренно не хотел затевать ссору и старался обходить его стороной.