— Я думаю, да.
— Славно. А ведаешь, как быть слабой? Можешь гнуться под ветром, клониться под бурей? — Келда улыбнулась опять. — Нэй, тебе нет нужды отвечать на это. Мальца птахи прыгают из гнезда, чтобы узнать: могут ли летать. Как бы то ни было, я чую в тебе то, что в Саре Болит. А не было в мире слова, дажеть моего, в силах отговорить ее, коль она себе что решила. Ты не взрослая покуда, и это неплохо. Там, куда пойдешь ты, детям легче, взрослым тяжче.
— В мире Королевы? — спросила Тиффани, стараясь уследить за ходом разговора.
— Айе. Я чую его ныне, на мире нашем лежит он, как туман, близок он, как другая сторона зеркала. Я слабею, Тиффан. Защитить сей край не могу. И вот предлагаю договор тебе, детка. Я направлю тебя туда, где Кралева. Взамен, ты примешь власть келды.
Не меньше, чем Тиффани, эти слова поразили Фион. Она резко вскинула голову, открыла рот, но келда подняла морщинистую руку.
— Когда ты станешь где-нибудь келдой, девочка, ты будешь послушания ждать, и чтобы исполняли слово твое. Потому не спорь со мной. Вот мое предложение, Тиффан. Лучшего ты не найдешь.
— Но неможно ей… — начала Фион.
— Неможно ли?
— Она не пиктси, Мама!
— Она крупновата собою, айе. Не серчай, Тиффан. То ненадолго будет. Мне лишь надобно, чтоб ты присмотрела за делами мальца времечко. Приглядела за краем сим, как делала бабка твоя, и за ребятами моими. Когда вернется домой твой мальца паренек, то полетит Хэмиш в горы, да будет всем ведомо, что в клане Мелового Холма надобна келда. Здесь хорошее место у нас, девушки стаей прибудут. Что скажешь ты?
— Она не ведает наших обычаев! — воскликнула Фион. — Мама, вы утомлены слишком!
— Айе, — сказала келда. — Но дочке неможно править кланом своей матери, тебе ведомо это. Ты примерная девочка, Фион, да пришло время твое выбрать охранников себе и в путь пуститься, искать клан для себя. Оставаться здесь тебе неможно. Примешь ли договор, Тиффан? — келда подняла большой палец величиной со спичечную головку, и ждала ответа.
— Что я должна буду делать?
— Думать, — сказала келда, держа палец поднятым. — Мои парни ребята славные, храбрее не сыскать. Но по ихнему разумению, глава им дана врага бодать. Парни, что возьмешь. Мы, пиктси, иные чем великучий народ, понимаешь. У тебя сестриц много? А вот Фион одна у меня. Келде судьба дарит одну-единую дочку за всю жизнь, а сынов сотни да сотни.
— Они тут все ваши? — ахнула Тиффани.
— О, айе, — ответила келда, улыбаясь. — Опричь нескольких, что братья мои, кои проделали вместе со мною путь сюда. О, не дивуйся так шибко. Детишки наши мальца-малята совсем, когда родятся, ровно горошины в стручке. И растут не по дням, а по часам. — Она вздохнула. — Но как пораскину иной раз умом, так и подумаю, что весь он дочкам нашим на долю выпадает. Мальчики у меня храбрецы, да размышлять не молодцы. Тебе придется им помочь помочь тебе.
— Мама, она не может обязанности келды исполнять! — протестующе воскликнула Фион.
— Не понимаю, почему бы нет, если мне их объяснят, — сказала Тиффани.
— О, не понимаешь? — проговорила Фион жестко. — Тогда это будет интересно вельми.
— Припоминаю я речи Сары Болит о тебе, — сказала келда. — Она рекла, что странная ты мальца, все приглядываешься, прислушиваешься. Что глава твоя полна слов, коих ты никогда вслух не изрекаешь. Что любопытно ей было, чего выйдет из тебя. Пришло тебе время узнать это, айе?
Чувствуя на себе яростный взгляд Фион — а может и как раз потому, что чувствовала его — Тиффани лизнула свой большой палец и бережно прикоснулась им к пальчику келды.
— Стало быть, решено, — проговорила келда. Разом откинулась назад, на подушки, и так же разом вся словно чуть опала, уменьшилась. На ее лице теперь стало больше морщинок. — Да не будет сказано никогда, что покинула я своих сынов, не оставивши келды, приглядеть за ними, — пробормотала она. — Теперь можно мне воротиться в Последний Мир. Тиффан есть келда ныне, Фион. В ее дому ты делать будешь то, что скажет она.
Фион смотрела себе под ноги. Она была в гневе, Тиффани видела это.
Келда обмякла. Поманила Тиффани ближе и ослабевшим голосом сказала:
— Ну вот. Сделано. А теперь моя доля договора. Слушай. Найди… место, где время не сходится. Это вход. Блеснет он тебе. Вороти братца, чтобы не болело сердце твоей матушки, да, может статься, и твоя собственная голова…
Ее голос оборвался, и Фион стремительно наклонилась к постели.
Келда потянула носом воздух.
Открыла один глаз.
— Пока что нет, — пробормотала она, обращаясь к Фион. — Не чую ли я где-то у тебя мальца капельку Особого овечьего Наружного, Келда?
На миг Тиффани растерялась, а потом сказала:
— О, я. О. Да. Эмм… Вот, здесь…
Келда снова стала приподниматься и села на постели, как прежде.
— Лучшая штука, что люди вовеки делали, — сказала она. — Я бы хотела большую мальца капельку, Фион.
— От него растут волосы на груди, — предупредила Тиффани.
— Эччч, ради капельки Сариного Особого овечьего Наружного я рискну на завиток-другой, — сказала старая келда. Взяла из рук Фион кожаный стаканчик с наперсток величиной, и приглашающе подняла его.
— Не думаю, что вам оно пойдет на пользу, Мама, — сказала Фион.
— Я уж об этом сама рассужу на сей раз, — ответила та. — Капельку мне на посошок, Келда Тиффан.
Тиффани чуть наклонила бутылку. Маленькая старушка сердито встряхнула стаканом.
— Капельку я разумела побольше, — сказала она. — Щедрое сердце красит келду.
И выпила: не то чтобы хватила залпом, но и не сказать, что лишь пригубила.
— Айе, немало утекло с тех пор, как мне доводилось отведать зелье сие, — сказала она. — Мы с твоей бабушкой пивали глоточек-другой у огня холодной ночью…
Тиффани увидела как наяву: Бабушка болит и эта толстая крошечная женщина, они сидят перед очагом в хижине на колесах, а овцы под звездами грызут траву…
— Айе, ты верно видишь, — сказала келда. — Я чую твой взор на себе. Это Первое Зрение твое работает… — Она опустила стакан. — Фион, ступай и скажи, пускай придут Роб Всякограб и Вильям гоннагл.
— Великуча заткнула вход, — ответила Фион мрачно.
— Думается, тебе хватит места пролезти бочком, — сказала келда таким спокойным голосом, который предупреждает, что грозовой голос раздастся, если не станешь делать как велено.
Бросив испепеляющий взгляд на Тиффани, Фион протиснулась мимо нее.
— Ты знакома с кем-нибудь, кто пчел держит? — спросила келда и продолжала, когда Тиффани кивнула: — Тогда ты разумеешь, почему много дочек не бывает у нас. Не можно быть в улье двум королевам, да чтобы драка не началась. Фион должна выбрать себе тех, кто с нею отправится, и — в дорогу, искать клан, где надобна келда. Так мы поступаем. Она думает, что можно иначе — водится за девушками это порой. Будь осторожна с нею.
Тиффани почувствовала, как мимо нее снова кто-то пробирается, и в комнатке появились Роб Всякограб с бардом. Из большой комнаты были слышны перешептывания и возня: там собирались не получившие официального приглашения слушатели.
Когда все немного успокоилось и затихло, старая келда проговорила:
— Негоже клану оставаться без келды своей, без пригляда ее, хотя бы на час. Посему Тиффан будет вам келдой, покуда новая не явится.
Бормотание началось и рядом с Тиффани, и позади нее. Старая келда посмотрела на гоннагла Вильяма.
— Верно ли я говорю, что так делалося прежде?
— Айе. В песнях поется, что дважды. — И он прибавил, нахмурившись: — Или, можно сказать, что трижды. Если считать времена, когда Кралева…
Его дальнейшие слова потонули в крике, который поднялся позади Тиффани:
— Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!
Старая келда приподняла руку.
— Тиффан — племенная Бабушки Болит. Все вы знаете ея.
— Айе, и видали, как мальца карга зрела безглавцу в очи, коих нету, — сказал Роб Всякограб. — Немного найдется таких, кто энто смогёт!
— И я келдой вашей была семьдесят лет, и моему слову не можно быть на ветер пущену, — сказала старая келда. — Итак, выбор свершен. И говорю я вам также, что пособите вы ей выкрасть братца ее у Кралевы. То участь ваша, которую на вас я возлагаю в память мою и Сары Болит.
Она прилегла на подушки, проговорила тише:
— А теперь гоннагл сыграет мне «Цветики славные», и надеюсь я всех вас повидать снова в Мире Последнем. А Тиффан я говорю: будь настороже. — Келда сделала долгий вдох. — Есть место, где все истории — правда, и все песни — правда…
Старая келда погрузилась в молчание. Гоннагл Вильям наполнил воздухом свою мышиную волынку и дунул в трубочку. Тиффани почувствовала, как в ушах у нее булькает от музыки, слишком высокой для слуха.
Через несколько секунд Фион склонилась над постелью, взглянула на свою мать и заплакала.
Роб Всякограб повернулся и посмотрел вверх на Тиффани мокрыми от слез глазами.
— Можно мне попросить, чтоб ты в большую палату прошла, Келда? — Негромко сказал он. — Тута нам надо сделать все дела, ты ведаешь…
Тиффани кивнула и очень осторожно, чувствуя вокруг и позади себя сторонящихся с ее пути пиктси, попятилась из комнатки. В большом помещении она выбрала угол, где вроде бы никому не загораживала дорогу, и села, прислонившись к стене спиной.
Она думала, что будет много «вэйли-вэйли-вэйли», но для этого смерть келды была слишком серьезным событием. Некоторые Фигглы плакали, другие отрешенно смотрели перед собой, и по всему загроможденному галерейками пространству одновременно с вестью распространялось горестное, всхлипывающее молчание.
… холмы были молчаливы в тот день, когда умерла Бабушка Болит.
Кто-нибудь из домашних каждый день к ней заглядывал, приносил свежий хлеб и молоко, и кухонные остатки на корм собакам. Особой нужды не было делать это столь часто, но Тиффани слышала разговор своих родителей и слова отца: «За Мамой теперь глаз надобен».
Сегодня эта работа досталась Тиффани, хотя ей никогда не приходило в голову считать посещение хижины работой. Ей нравилось туда ходить, и дорога была приятной.
Но молчание она заметила сразу же. Это было не молчание, сплетенное из множества легких звуков, а купол тишины над хижиной и вокруг нее.
И Тиффани поняла, еще до того, как вошла в открытую дверь и увидела Бабушку, лежащую на узкой кровати.
Она почувствовала внутри себя растекающийся холод. У него даже был звук — словно тонкая, острая музыкальная нота. И голос у него тоже был: собственный голос Тиффани. Он говорил: «Поздно, слезы не помогут, и для слов поздно, дела надо сделать…»
И… тогда она дала еду собакам, которые терпеливо ждали завтрака. Ей было бы легче, если бы они вели себя как-нибудь жалостно: скулили, старались лизнуть Бабушкино лицо, но ничего такого собаки не делали. А Тиффани продолжала слышать голос в своем сознании: никаких слез, не плачь. Не плачь по Бабушке Болит.
Теперь она следила мысленным взором за Тиффни-помладше, которая двигалась по хижине, словно маленькая марионетка…
Она прибрала в комнате. Мало что там было, кроме очага и кровати. Мешок с одеждой, большой бочонок для воды да ящик для провизии — вот и все. О, вещи-то по всяким овечьим делам тут были кругом: горшки, бутыли, мешочки, ножи, ножницы. Но вы не догадались бы, что это настоящее жилье — если бы не сосчитали сотни желто-голубых оберток «Бравого Морехода», пришпиленных к стенке.
Тиффани взяла одну обертку — там, дома, она до сих пор хранится у нее под матрасом — и вспомнила Историю.
Говорить больше одной фразы — это за Бабушкой Болит очень редко водилось. Она тратила слова так, будто каждое стоило денег. Но как-то раз, когда Тиффани принесла в хижину обед, Бабушка рассказала ей историю. Что-то вроде истории. Бабушка развернула пачку табака, посмотрела на обертку, а потом — на Тиффани, таким своим особым, чуток озадаченным взглядом. И сказала:
— Я, должно, глядела на тысячи этих штук, и никогда не видела его лот-ку. — Так она произносила «лодку».
Конечно, Тиффани тут же кинулась посмотреть на обертку, но никакой лодки увидеть не смогла, так же как никогда не могла там разглядеть голую леди.
— Потому что лот-ка там, где как раз ее не видать, — сказала Бабушка. — Лот-ка у него, чтобы гоняться за великой белой рыбой-кит по соленому морю. Он все время гонится за ней вокруг света. Рыба-кит зовется Мойпи. Она как большая скала меловая, слыхала я, что в книге говорится так.
— А почему он за ней гонится? — спросила Тиффани.
— Чтобы поймать. Но никогда не поймает, — сказала Бабушка, — потому как свет круглый, как большая тарелка, и море словно кайма по кругу. Мореход и рыба-кит гонятся друг за другом, и это ровно как за самим собою гнаться. Лучше никогда не отправляйся к морю, джиггит. Самое худое случается там. Так все говорят. Будь здесь, где эти холмы в кости у тебя.
Вот и все. Один из тех очень редких случаев, когда Бабушка вела с Тиффани разговор, вроде бы никаким боком не касавшийся овец. Единственный раз, когда она дала понять, что вообще знает о существовании мира за пределами Мела. Тиффани видела сны о том, как Бравый Мореход гонится за рыбой-кит на своей лодке. А иногда рыба-кит начинала гнаться за самой Тиффани, но тут как раз вовремя появлялся Бравый Мореход на своем могучем корабле, и тогда он и рыба-кит возобновляли свою погоню друг за другом.
Иногда она бежала к маяку и просыпалась в ту секунду, как распахнется его дверь. Тиффани не видела моря ни разу в жизни, но у одного соседа висела на стене старая картина. Там была изображена куча людей, они цеплялись за плот, а плот как будто в громадном озере, и всюду волны. Никакого маяка Тиффани вовсе не смогла там разглядеть.
И вот она сидела возле узкой кровати, думала о Бабушке Болит, и о маленькой девочке по имени Сара Нытик, что так аккуратно раскрашивала цветы в книге, и о мире, который потерял свой центр.
Она чувствовала, как ей не хватает молчания. То, что было теперь — это не такое молчание, как прежде. Бабушкино молчание было теплым и принимало тебя внутрь. У Бабушки Болит иногда бывала проблема с тем, чтобы вспомнить разницу между ребенком и ягненком, но в ее молчании ты был как желанный гость и притом как дома. А все, что тебе надо было принести с собой — это свою собственную тишину.
Тиффани хотела, чтобы у нее была возможность извиниться за пастушку.
После она пошла домой и сказала всем, что Бабушка умерла. Тиффани было семь лет, и всему миру пришел конец.
Кто-то вежливо постукивал по ее ботинку. Она открыла глаза и увидела жабу. Во рту он держал небольшой камень. Жаба выплюнул его и сказал:
— Виноват. Я мог бы воспользоваться конечностями, но у нас они жидковаты.
— Что мне теперь нужно делать?
— Ну, если повредишь себе голову вследствие удара о низкий потолок, тебе нужно будет подать иск о возмещении ущерба, — ответил жаба. — Э-э… я сейчас действительно это сказал?
— Да, и я надеюсь, ты хотел бы взять свои слова назад. С какой стати ты сказал это?
— Не знаю, не знаю, — простонал жаба. — Прошу прощения, напомни, о чем у нас шел разговор?
— Я имела в виду, чего пиктси от меня сейчас хотят? Что мне надо делать?
— О, я думаю, все обстоит несколько иначе, — сказал жаба. — Ты келда. Ты говоришь им, что надо делать.
— Почему нельзя Фион быть келдой? Она же пиктси!
— В этом вопросе ничем помочь не могу, — сказал жаба.
— Тррребуются ли мои услуги? — проговорил кто-то возле уха Тиффани.
Она повернула голову. На одной из галереек, что тянулись вдоль стен пещеры, стоял гоннагл Вильям.
Вблизи было заметно, что Вильям отличается от остальных Фигглов. Его волосы выглядели опрятнее и были стянуты в пучок на затылке. Татуировок намного меньше. Речь тоже иная — четче и неторопливее, а «р» звучало раскатисто, как барабанная дробь.
— Э-э, да, — ответила ему Тиффани. — Почему нельзя Фион быть келдой здесь?
Вильям кивнул и проговорил вежливо:
— Разумный вопрос. Ведаешь ли, келде неможно выходить за собственного брррата. Ей следует отбыть в дрррругой клан и выйти за воина там.
— А почему воин из другого клана не может сам прийти сюда?
— Потому, что здешние Фигглы не знают его. Не получит он здесь прррризнания. — Это слово у Вильяма раскатилось, будто горная лавина.
— О. А насчет… Королевы? Тебя перебили, когда ты хотел о ней что-то сказать.
Вильям посмотрел на Тиффани в замешательстве.
— Не думаю, что поведать могу …
— Я сейчас келда, — проговорила она сухо.
— Айе. Что ж… Была пора, когда мы жили в мире Королевы и служили ей, пока не стала она столь холодна. Но нас она обманула, и мы стали прррротив. То было темное время. Она не жалует нас. Это все, что я скажу, — закончил Вильям.
Тиффани смотрела на Фигглов, которые то скрывались в комнате келды, то появлялись оттуда. Что-то там происходило.
— Ее похоронят в ином конце кургана, — сказал Вильям, не дожидаясь вопроса. — Рядом с другими келдами клана сего.
— Я не думала, что все будут держаться так… тихо, — проговорила Тиффани.
— Она им была матерррью, — ответил Вильям. — Сейчас им не до шума. Слишком полны их серрррдца. В должное время, чтобы помочь ей воротиться в край живых, мы тризну станем справлять. И не тихо то будет, верь моему слову. Спляшем Пять-Сотен-да-Дюжинную Пляску под песнь «Меж Адвокатов Дьявол», и станем пить и пировать, и скажу тебе — у моих племянников гудёж в голове будет величиной с барана. — По лицу старого Фиггла промелькнула короткая улыбка. — Но сейчас каждый поминает ее молчаливо. Мы горюем не по-вашенски, ты ведаешь. Горюем не об ушедших, а об оставшихся.
— А тебе она тоже была мать? — спросила Тиффани негромко.
— Нэй. Сестра. Она не рекла тебе — уходя в новый клан, берет келда нескольких братьев с собою? Быть одной средь незнакомцев — слишком тяжко сердцу. — Гоннагл вздохнул. — После супружества, конечно, клан полнится ее сынами. Тогда не так уж одиноко сердцу келды.
— Но твоему, должно быть, одиноко, — сказала Тиффани.
— Ты быстра на догадку, — проговорил Вильям. — Я последний из тех, кто пришел с ней. Как останется позади дело нынешнее, стану просить будущую келду, чтоб не поминала лихом — вернусь я в горы. Здесь край хорош и плодороден, и славен клан племянников моих. Но умереть я хочу среди вереска, где рррродился. Минуту, Келда… — Он отошел и затерялся среди теней кургана.
Тиффани вдруг захотелось домой. Может, ей просто передалась грусть Вильяма, но теперь Тиффани чувствовала себя словно запертой в кургане.
— Надо выбираться отсюда, — пробормотала она.
— Правильное решение, — сказал жаба. — Тем более что тебе нужно искать место, где время не сходится.
— Да как же я буду его искать? — проскулила Тиффни. — Время нельзя увидеть!
Она высунула руки наружу через нору-вход, подтянулась и вылезла на свежий воздух…
Дома на ферме были большие старинные часы, время на них подводили раз в неделю. То есть, когда отец ездил на рынок в Мережкины Ручьи, он смотрел на стрелки тамошних больших часов. А вернувшись домой, ставил стрелки на своих часах в то же положение. В общем, это все равно было просто для красоты. Все определяли время по солнцу, а солнце не спешит и не отстает.
Сейчас Тиффани лежала среди старых терновых кустов, их листья неумолчно шуршали под ветром. Курган был как островок среди бесконечной травяной глади, поздние примулы и даже пара-другая потрепанных цветов наперстянки росли в укрытии под корнями терновника. Передник Тиффани валялся на земле неподалеку, где она оставила его прежде.
— Она же могла просто сказать мне, где искать, — проговорила Тиффани.
— Но ей самой неизвестно было, где может оказаться это место, — сказал жаба. — Она знала только признаки, на которые следует ориентироваться.
Тиффани осторожно перекатилась на спину и стала смотреть в небо меж низких веток терновника. «Блеснет он тебе», говорила келда…
— Думаю, мне надо поговорить с Хэмишем, — сказала Тиффани.
— Правда твоя, мистрис, — раздался голос у нее над ухом.
Тиффани повернула голову.
— Ты давно тут стоишь? — спросила она.
— Все времечко, мистрис, — ответил пиктси. Другие высунули головы из-под листьев, из-за веток. Оказалось, что на поверхности кургана не меньше двадцати Фигглов.
— И вы все времечко наблюдаете за мной?
— Айе, мистрис. Такая нам доверена работа: блюсти келду нашу. А я и так наверху обыкновенно, ибо гоннаглом быть учуся. — Молодой пиктси взмахнул мышиной волынкой. — А внизу мне играть не дозволяют, ибо говорят, что музыка моя — как будто паучок тщится пукнуть через уши свои.
— А что вы будете делать, если мне надо… Когда я хочу сходить… Если я скажу, что мне сейчас не нужны охранники?
— Если ты про мальца зов природы ведешь речи, мистрис, то кладжа у нас вон там, в меловой яме. Ты только песенку запой, как изволишь пойти туда: мы будем ведать, и подсматривать не станем, в том тебе наше слово, — сказал представитель ее свиты.
Он стоял среди примул, сияя энтузиазмом и гордостью за возложенный на него долг, под возмущенным взором Тиффани. Этот пиктси выглядел заметно моложе прочих, у него было меньше шрамов и шишек. Даже нос не сломан.
— Как тебя зовут, пиктси? — спросила она.
— Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис. На свете не шибко много Фигглских имен, ведаешь ли, посему мы делимся меж собою.
— Вот что, Не-столь-большой-как-Маленький… — начала Тиффани.
— Не-столь-большой-как-Средний, мистрис, — уточнил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок.
— Так вот, Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джок, я должна…
— Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис, — уточнил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. — Ты одного «Джока» пропустила, — прибавил он, горя готовностью помочь.
— А тебе не было бы удобнее зваться, скажем, Генри? — спросила Тиффани беспомощно.
— Эччч, нэй, мистрис, — Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок скривился. — Нету истории никакой за именем Генри, ведаешь ли. А зато много было бравых воинов, что звались Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. Оно почти столь же славное, как самого Мальца Джока имя! И, ясное дело, буде придет пора самому Мальца Джоку вернуться в Последний Мир, я имя его приму. Но энто не значит, что нынешнее мое не по нутру мне, ведаешь ли. Много ходит сказаний про знатные дела Не-столь-большого-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джока.
Он говорил столь искренне и серьезно, что у Тиффани не хватило духу ответить: «Сказания о нем наверняка получаются длинные», и она сказала:
— В общем, э-э, пожалуйста, мне надо поговорить с Хэмишем-авиатором.
— Нае проблем, — ответил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, — он как раз над нами сейчас.
И пропал из виду. Через миг Тиффани услыхала — точнее, почувствовала в ушах — высокий булькающий звук.
Она вытащила из кармана передника потрепанные «Болезни овец». В конце книги был чистый лист. Тиффани вырвала его, чувствуя себя от этого, как преступница, и взяла карандаш.
Дорогие мама и папа, Как ваши дела, у меня все нормально. С Вентвортом тоже все хорошо, но мне надо сходить забрать его у К (зачеркнуто) оттуда, где он теперь. Надеюсь обернуться скоро. Тиффани. PS. Надеюсь, что сыры в порядке.
Она еще обдумывала написанное, когда услыхала свист крыльев. Потом был стрекочущий звук вроде «тр-р-р-р», пара мгновений тишины, и усталый невнятный голос, который проговорил:
— Эччч, кривенс.
Тиффани высунулась из-под кустов и окинула взглядом травяную гладь. Перевернутая вверх ногами фигура Хэмиша находилась в нескольких футах, его руки с привязанными к ним дощечками торчали в разные стороны. [4]
Потребовалось некоторое время на извлечение Хэмиша из земли. Если он приземлялся, вращаясь вниз головой — как объяснили Тиффани — то его потом надо вывинчивать в противоположную сторону, чтобы не отпали уши.
Когда он установился головой вверх, слегка покачиваясь, Тиффани спросила:
— Ты не мог бы завернуть в это письмо камень и бросить возле моего дома, чтобы оно легко попалось на глаза кому-нибудь?
— Айе, мистрис.
— И еще… Э-э… Так падать вниз головой, ты не ушибаешься?
— Нэй, мистрис. Но стесняюся шибко.
— Тогда тебе может помочь одна штука, вроде игрушки, что мы иногда делали, — сказала Тиффани. — Нужен, как бы сказать, воздушный мешок. И камень…
— Воз, душный мешок и камень? — переспросил Хэмиш озадаченно.
— Ты видел, как рубашки надуваются от ветра, когда сушатся на веревке? Вот. Берешь тряпичный мешочек, снизу привязываешь к нему шнурки, а к шнуркам — камешек. И если подбросить все это вверх, то мешочек наполняется воздухом, и вместе с камнем плавно так опускается вниз.
Хэмиш молча взирал на нее.
— Ты меня понимаешь? — спросила Тиффани.
— О, айе. Я ожидаю, не изволишь ли ты мне сказать еще чегось, — ответил Хэмиш вежливо.
— Ты знаешь, где одолжить подходящий кусок материи?
— Нэй, мистрис, но ведаю, где украсть его, — сказал Хэмиш.
— Славно. А ведаешь, как быть слабой? Можешь гнуться под ветром, клониться под бурей? — Келда улыбнулась опять. — Нэй, тебе нет нужды отвечать на это. Мальца птахи прыгают из гнезда, чтобы узнать: могут ли летать. Как бы то ни было, я чую в тебе то, что в Саре Болит. А не было в мире слова, дажеть моего, в силах отговорить ее, коль она себе что решила. Ты не взрослая покуда, и это неплохо. Там, куда пойдешь ты, детям легче, взрослым тяжче.
— В мире Королевы? — спросила Тиффани, стараясь уследить за ходом разговора.
— Айе. Я чую его ныне, на мире нашем лежит он, как туман, близок он, как другая сторона зеркала. Я слабею, Тиффан. Защитить сей край не могу. И вот предлагаю договор тебе, детка. Я направлю тебя туда, где Кралева. Взамен, ты примешь власть келды.
Не меньше, чем Тиффани, эти слова поразили Фион. Она резко вскинула голову, открыла рот, но келда подняла морщинистую руку.
— Когда ты станешь где-нибудь келдой, девочка, ты будешь послушания ждать, и чтобы исполняли слово твое. Потому не спорь со мной. Вот мое предложение, Тиффан. Лучшего ты не найдешь.
— Но неможно ей… — начала Фион.
— Неможно ли?
— Она не пиктси, Мама!
— Она крупновата собою, айе. Не серчай, Тиффан. То ненадолго будет. Мне лишь надобно, чтоб ты присмотрела за делами мальца времечко. Приглядела за краем сим, как делала бабка твоя, и за ребятами моими. Когда вернется домой твой мальца паренек, то полетит Хэмиш в горы, да будет всем ведомо, что в клане Мелового Холма надобна келда. Здесь хорошее место у нас, девушки стаей прибудут. Что скажешь ты?
— Она не ведает наших обычаев! — воскликнула Фион. — Мама, вы утомлены слишком!
— Айе, — сказала келда. — Но дочке неможно править кланом своей матери, тебе ведомо это. Ты примерная девочка, Фион, да пришло время твое выбрать охранников себе и в путь пуститься, искать клан для себя. Оставаться здесь тебе неможно. Примешь ли договор, Тиффан? — келда подняла большой палец величиной со спичечную головку, и ждала ответа.
— Что я должна буду делать?
— Думать, — сказала келда, держа палец поднятым. — Мои парни ребята славные, храбрее не сыскать. Но по ихнему разумению, глава им дана врага бодать. Парни, что возьмешь. Мы, пиктси, иные чем великучий народ, понимаешь. У тебя сестриц много? А вот Фион одна у меня. Келде судьба дарит одну-единую дочку за всю жизнь, а сынов сотни да сотни.
— Они тут все ваши? — ахнула Тиффани.
— О, айе, — ответила келда, улыбаясь. — Опричь нескольких, что братья мои, кои проделали вместе со мною путь сюда. О, не дивуйся так шибко. Детишки наши мальца-малята совсем, когда родятся, ровно горошины в стручке. И растут не по дням, а по часам. — Она вздохнула. — Но как пораскину иной раз умом, так и подумаю, что весь он дочкам нашим на долю выпадает. Мальчики у меня храбрецы, да размышлять не молодцы. Тебе придется им помочь помочь тебе.
— Мама, она не может обязанности келды исполнять! — протестующе воскликнула Фион.
— Не понимаю, почему бы нет, если мне их объяснят, — сказала Тиффани.
— О, не понимаешь? — проговорила Фион жестко. — Тогда это будет интересно вельми.
— Припоминаю я речи Сары Болит о тебе, — сказала келда. — Она рекла, что странная ты мальца, все приглядываешься, прислушиваешься. Что глава твоя полна слов, коих ты никогда вслух не изрекаешь. Что любопытно ей было, чего выйдет из тебя. Пришло тебе время узнать это, айе?
Чувствуя на себе яростный взгляд Фион — а может и как раз потому, что чувствовала его — Тиффани лизнула свой большой палец и бережно прикоснулась им к пальчику келды.
— Стало быть, решено, — проговорила келда. Разом откинулась назад, на подушки, и так же разом вся словно чуть опала, уменьшилась. На ее лице теперь стало больше морщинок. — Да не будет сказано никогда, что покинула я своих сынов, не оставивши келды, приглядеть за ними, — пробормотала она. — Теперь можно мне воротиться в Последний Мир. Тиффан есть келда ныне, Фион. В ее дому ты делать будешь то, что скажет она.
Фион смотрела себе под ноги. Она была в гневе, Тиффани видела это.
Келда обмякла. Поманила Тиффани ближе и ослабевшим голосом сказала:
— Ну вот. Сделано. А теперь моя доля договора. Слушай. Найди… место, где время не сходится. Это вход. Блеснет он тебе. Вороти братца, чтобы не болело сердце твоей матушки, да, может статься, и твоя собственная голова…
Ее голос оборвался, и Фион стремительно наклонилась к постели.
Келда потянула носом воздух.
Открыла один глаз.
— Пока что нет, — пробормотала она, обращаясь к Фион. — Не чую ли я где-то у тебя мальца капельку Особого овечьего Наружного, Келда?
На миг Тиффани растерялась, а потом сказала:
— О, я. О. Да. Эмм… Вот, здесь…
Келда снова стала приподниматься и села на постели, как прежде.
— Лучшая штука, что люди вовеки делали, — сказала она. — Я бы хотела большую мальца капельку, Фион.
— От него растут волосы на груди, — предупредила Тиффани.
— Эччч, ради капельки Сариного Особого овечьего Наружного я рискну на завиток-другой, — сказала старая келда. Взяла из рук Фион кожаный стаканчик с наперсток величиной, и приглашающе подняла его.
— Не думаю, что вам оно пойдет на пользу, Мама, — сказала Фион.
— Я уж об этом сама рассужу на сей раз, — ответила та. — Капельку мне на посошок, Келда Тиффан.
Тиффани чуть наклонила бутылку. Маленькая старушка сердито встряхнула стаканом.
— Капельку я разумела побольше, — сказала она. — Щедрое сердце красит келду.
И выпила: не то чтобы хватила залпом, но и не сказать, что лишь пригубила.
— Айе, немало утекло с тех пор, как мне доводилось отведать зелье сие, — сказала она. — Мы с твоей бабушкой пивали глоточек-другой у огня холодной ночью…
Тиффани увидела как наяву: Бабушка болит и эта толстая крошечная женщина, они сидят перед очагом в хижине на колесах, а овцы под звездами грызут траву…
— Айе, ты верно видишь, — сказала келда. — Я чую твой взор на себе. Это Первое Зрение твое работает… — Она опустила стакан. — Фион, ступай и скажи, пускай придут Роб Всякограб и Вильям гоннагл.
— Великуча заткнула вход, — ответила Фион мрачно.
— Думается, тебе хватит места пролезти бочком, — сказала келда таким спокойным голосом, который предупреждает, что грозовой голос раздастся, если не станешь делать как велено.
Бросив испепеляющий взгляд на Тиффани, Фион протиснулась мимо нее.
— Ты знакома с кем-нибудь, кто пчел держит? — спросила келда и продолжала, когда Тиффани кивнула: — Тогда ты разумеешь, почему много дочек не бывает у нас. Не можно быть в улье двум королевам, да чтобы драка не началась. Фион должна выбрать себе тех, кто с нею отправится, и — в дорогу, искать клан, где надобна келда. Так мы поступаем. Она думает, что можно иначе — водится за девушками это порой. Будь осторожна с нею.
Тиффани почувствовала, как мимо нее снова кто-то пробирается, и в комнатке появились Роб Всякограб с бардом. Из большой комнаты были слышны перешептывания и возня: там собирались не получившие официального приглашения слушатели.
Когда все немного успокоилось и затихло, старая келда проговорила:
— Негоже клану оставаться без келды своей, без пригляда ее, хотя бы на час. Посему Тиффан будет вам келдой, покуда новая не явится.
Бормотание началось и рядом с Тиффани, и позади нее. Старая келда посмотрела на гоннагла Вильяма.
— Верно ли я говорю, что так делалося прежде?
— Айе. В песнях поется, что дважды. — И он прибавил, нахмурившись: — Или, можно сказать, что трижды. Если считать времена, когда Кралева…
Его дальнейшие слова потонули в крике, который поднялся позади Тиффани:
— Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!
Старая келда приподняла руку.
— Тиффан — племенная Бабушки Болит. Все вы знаете ея.
— Айе, и видали, как мальца карга зрела безглавцу в очи, коих нету, — сказал Роб Всякограб. — Немного найдется таких, кто энто смогёт!
— И я келдой вашей была семьдесят лет, и моему слову не можно быть на ветер пущену, — сказала старая келда. — Итак, выбор свершен. И говорю я вам также, что пособите вы ей выкрасть братца ее у Кралевы. То участь ваша, которую на вас я возлагаю в память мою и Сары Болит.
Она прилегла на подушки, проговорила тише:
— А теперь гоннагл сыграет мне «Цветики славные», и надеюсь я всех вас повидать снова в Мире Последнем. А Тиффан я говорю: будь настороже. — Келда сделала долгий вдох. — Есть место, где все истории — правда, и все песни — правда…
Старая келда погрузилась в молчание. Гоннагл Вильям наполнил воздухом свою мышиную волынку и дунул в трубочку. Тиффани почувствовала, как в ушах у нее булькает от музыки, слишком высокой для слуха.
Через несколько секунд Фион склонилась над постелью, взглянула на свою мать и заплакала.
Роб Всякограб повернулся и посмотрел вверх на Тиффани мокрыми от слез глазами.
— Можно мне попросить, чтоб ты в большую палату прошла, Келда? — Негромко сказал он. — Тута нам надо сделать все дела, ты ведаешь…
Тиффани кивнула и очень осторожно, чувствуя вокруг и позади себя сторонящихся с ее пути пиктси, попятилась из комнатки. В большом помещении она выбрала угол, где вроде бы никому не загораживала дорогу, и села, прислонившись к стене спиной.
Она думала, что будет много «вэйли-вэйли-вэйли», но для этого смерть келды была слишком серьезным событием. Некоторые Фигглы плакали, другие отрешенно смотрели перед собой, и по всему загроможденному галерейками пространству одновременно с вестью распространялось горестное, всхлипывающее молчание.
… холмы были молчаливы в тот день, когда умерла Бабушка Болит.
Кто-нибудь из домашних каждый день к ней заглядывал, приносил свежий хлеб и молоко, и кухонные остатки на корм собакам. Особой нужды не было делать это столь часто, но Тиффани слышала разговор своих родителей и слова отца: «За Мамой теперь глаз надобен».
Сегодня эта работа досталась Тиффани, хотя ей никогда не приходило в голову считать посещение хижины работой. Ей нравилось туда ходить, и дорога была приятной.
Но молчание она заметила сразу же. Это было не молчание, сплетенное из множества легких звуков, а купол тишины над хижиной и вокруг нее.
И Тиффани поняла, еще до того, как вошла в открытую дверь и увидела Бабушку, лежащую на узкой кровати.
Она почувствовала внутри себя растекающийся холод. У него даже был звук — словно тонкая, острая музыкальная нота. И голос у него тоже был: собственный голос Тиффани. Он говорил: «Поздно, слезы не помогут, и для слов поздно, дела надо сделать…»
И… тогда она дала еду собакам, которые терпеливо ждали завтрака. Ей было бы легче, если бы они вели себя как-нибудь жалостно: скулили, старались лизнуть Бабушкино лицо, но ничего такого собаки не делали. А Тиффани продолжала слышать голос в своем сознании: никаких слез, не плачь. Не плачь по Бабушке Болит.
Теперь она следила мысленным взором за Тиффни-помладше, которая двигалась по хижине, словно маленькая марионетка…
Она прибрала в комнате. Мало что там было, кроме очага и кровати. Мешок с одеждой, большой бочонок для воды да ящик для провизии — вот и все. О, вещи-то по всяким овечьим делам тут были кругом: горшки, бутыли, мешочки, ножи, ножницы. Но вы не догадались бы, что это настоящее жилье — если бы не сосчитали сотни желто-голубых оберток «Бравого Морехода», пришпиленных к стенке.
Тиффани взяла одну обертку — там, дома, она до сих пор хранится у нее под матрасом — и вспомнила Историю.
Говорить больше одной фразы — это за Бабушкой Болит очень редко водилось. Она тратила слова так, будто каждое стоило денег. Но как-то раз, когда Тиффани принесла в хижину обед, Бабушка рассказала ей историю. Что-то вроде истории. Бабушка развернула пачку табака, посмотрела на обертку, а потом — на Тиффани, таким своим особым, чуток озадаченным взглядом. И сказала:
— Я, должно, глядела на тысячи этих штук, и никогда не видела его лот-ку. — Так она произносила «лодку».
Конечно, Тиффани тут же кинулась посмотреть на обертку, но никакой лодки увидеть не смогла, так же как никогда не могла там разглядеть голую леди.
— Потому что лот-ка там, где как раз ее не видать, — сказала Бабушка. — Лот-ка у него, чтобы гоняться за великой белой рыбой-кит по соленому морю. Он все время гонится за ней вокруг света. Рыба-кит зовется Мойпи. Она как большая скала меловая, слыхала я, что в книге говорится так.
— А почему он за ней гонится? — спросила Тиффани.
— Чтобы поймать. Но никогда не поймает, — сказала Бабушка, — потому как свет круглый, как большая тарелка, и море словно кайма по кругу. Мореход и рыба-кит гонятся друг за другом, и это ровно как за самим собою гнаться. Лучше никогда не отправляйся к морю, джиггит. Самое худое случается там. Так все говорят. Будь здесь, где эти холмы в кости у тебя.
Вот и все. Один из тех очень редких случаев, когда Бабушка вела с Тиффани разговор, вроде бы никаким боком не касавшийся овец. Единственный раз, когда она дала понять, что вообще знает о существовании мира за пределами Мела. Тиффани видела сны о том, как Бравый Мореход гонится за рыбой-кит на своей лодке. А иногда рыба-кит начинала гнаться за самой Тиффани, но тут как раз вовремя появлялся Бравый Мореход на своем могучем корабле, и тогда он и рыба-кит возобновляли свою погоню друг за другом.
Иногда она бежала к маяку и просыпалась в ту секунду, как распахнется его дверь. Тиффани не видела моря ни разу в жизни, но у одного соседа висела на стене старая картина. Там была изображена куча людей, они цеплялись за плот, а плот как будто в громадном озере, и всюду волны. Никакого маяка Тиффани вовсе не смогла там разглядеть.
И вот она сидела возле узкой кровати, думала о Бабушке Болит, и о маленькой девочке по имени Сара Нытик, что так аккуратно раскрашивала цветы в книге, и о мире, который потерял свой центр.
Она чувствовала, как ей не хватает молчания. То, что было теперь — это не такое молчание, как прежде. Бабушкино молчание было теплым и принимало тебя внутрь. У Бабушки Болит иногда бывала проблема с тем, чтобы вспомнить разницу между ребенком и ягненком, но в ее молчании ты был как желанный гость и притом как дома. А все, что тебе надо было принести с собой — это свою собственную тишину.
Тиффани хотела, чтобы у нее была возможность извиниться за пастушку.
После она пошла домой и сказала всем, что Бабушка умерла. Тиффани было семь лет, и всему миру пришел конец.
Кто-то вежливо постукивал по ее ботинку. Она открыла глаза и увидела жабу. Во рту он держал небольшой камень. Жаба выплюнул его и сказал:
— Виноват. Я мог бы воспользоваться конечностями, но у нас они жидковаты.
— Что мне теперь нужно делать?
— Ну, если повредишь себе голову вследствие удара о низкий потолок, тебе нужно будет подать иск о возмещении ущерба, — ответил жаба. — Э-э… я сейчас действительно это сказал?
— Да, и я надеюсь, ты хотел бы взять свои слова назад. С какой стати ты сказал это?
— Не знаю, не знаю, — простонал жаба. — Прошу прощения, напомни, о чем у нас шел разговор?
— Я имела в виду, чего пиктси от меня сейчас хотят? Что мне надо делать?
— О, я думаю, все обстоит несколько иначе, — сказал жаба. — Ты келда. Ты говоришь им, что надо делать.
— Почему нельзя Фион быть келдой? Она же пиктси!
— В этом вопросе ничем помочь не могу, — сказал жаба.
— Тррребуются ли мои услуги? — проговорил кто-то возле уха Тиффани.
Она повернула голову. На одной из галереек, что тянулись вдоль стен пещеры, стоял гоннагл Вильям.
Вблизи было заметно, что Вильям отличается от остальных Фигглов. Его волосы выглядели опрятнее и были стянуты в пучок на затылке. Татуировок намного меньше. Речь тоже иная — четче и неторопливее, а «р» звучало раскатисто, как барабанная дробь.
— Э-э, да, — ответила ему Тиффани. — Почему нельзя Фион быть келдой здесь?
Вильям кивнул и проговорил вежливо:
— Разумный вопрос. Ведаешь ли, келде неможно выходить за собственного брррата. Ей следует отбыть в дрррругой клан и выйти за воина там.
— А почему воин из другого клана не может сам прийти сюда?
— Потому, что здешние Фигглы не знают его. Не получит он здесь прррризнания. — Это слово у Вильяма раскатилось, будто горная лавина.
— О. А насчет… Королевы? Тебя перебили, когда ты хотел о ней что-то сказать.
Вильям посмотрел на Тиффани в замешательстве.
— Не думаю, что поведать могу …
— Я сейчас келда, — проговорила она сухо.
— Айе. Что ж… Была пора, когда мы жили в мире Королевы и служили ей, пока не стала она столь холодна. Но нас она обманула, и мы стали прррротив. То было темное время. Она не жалует нас. Это все, что я скажу, — закончил Вильям.
Тиффани смотрела на Фигглов, которые то скрывались в комнате келды, то появлялись оттуда. Что-то там происходило.
— Ее похоронят в ином конце кургана, — сказал Вильям, не дожидаясь вопроса. — Рядом с другими келдами клана сего.
— Я не думала, что все будут держаться так… тихо, — проговорила Тиффани.
— Она им была матерррью, — ответил Вильям. — Сейчас им не до шума. Слишком полны их серрррдца. В должное время, чтобы помочь ей воротиться в край живых, мы тризну станем справлять. И не тихо то будет, верь моему слову. Спляшем Пять-Сотен-да-Дюжинную Пляску под песнь «Меж Адвокатов Дьявол», и станем пить и пировать, и скажу тебе — у моих племянников гудёж в голове будет величиной с барана. — По лицу старого Фиггла промелькнула короткая улыбка. — Но сейчас каждый поминает ее молчаливо. Мы горюем не по-вашенски, ты ведаешь. Горюем не об ушедших, а об оставшихся.
— А тебе она тоже была мать? — спросила Тиффани негромко.
— Нэй. Сестра. Она не рекла тебе — уходя в новый клан, берет келда нескольких братьев с собою? Быть одной средь незнакомцев — слишком тяжко сердцу. — Гоннагл вздохнул. — После супружества, конечно, клан полнится ее сынами. Тогда не так уж одиноко сердцу келды.
— Но твоему, должно быть, одиноко, — сказала Тиффани.
— Ты быстра на догадку, — проговорил Вильям. — Я последний из тех, кто пришел с ней. Как останется позади дело нынешнее, стану просить будущую келду, чтоб не поминала лихом — вернусь я в горы. Здесь край хорош и плодороден, и славен клан племянников моих. Но умереть я хочу среди вереска, где рррродился. Минуту, Келда… — Он отошел и затерялся среди теней кургана.
Тиффани вдруг захотелось домой. Может, ей просто передалась грусть Вильяма, но теперь Тиффани чувствовала себя словно запертой в кургане.
— Надо выбираться отсюда, — пробормотала она.
— Правильное решение, — сказал жаба. — Тем более что тебе нужно искать место, где время не сходится.
— Да как же я буду его искать? — проскулила Тиффни. — Время нельзя увидеть!
Она высунула руки наружу через нору-вход, подтянулась и вылезла на свежий воздух…
Дома на ферме были большие старинные часы, время на них подводили раз в неделю. То есть, когда отец ездил на рынок в Мережкины Ручьи, он смотрел на стрелки тамошних больших часов. А вернувшись домой, ставил стрелки на своих часах в то же положение. В общем, это все равно было просто для красоты. Все определяли время по солнцу, а солнце не спешит и не отстает.
Сейчас Тиффани лежала среди старых терновых кустов, их листья неумолчно шуршали под ветром. Курган был как островок среди бесконечной травяной глади, поздние примулы и даже пара-другая потрепанных цветов наперстянки росли в укрытии под корнями терновника. Передник Тиффани валялся на земле неподалеку, где она оставила его прежде.
— Она же могла просто сказать мне, где искать, — проговорила Тиффани.
— Но ей самой неизвестно было, где может оказаться это место, — сказал жаба. — Она знала только признаки, на которые следует ориентироваться.
Тиффани осторожно перекатилась на спину и стала смотреть в небо меж низких веток терновника. «Блеснет он тебе», говорила келда…
— Думаю, мне надо поговорить с Хэмишем, — сказала Тиффани.
— Правда твоя, мистрис, — раздался голос у нее над ухом.
Тиффани повернула голову.
— Ты давно тут стоишь? — спросила она.
— Все времечко, мистрис, — ответил пиктси. Другие высунули головы из-под листьев, из-за веток. Оказалось, что на поверхности кургана не меньше двадцати Фигглов.
— И вы все времечко наблюдаете за мной?
— Айе, мистрис. Такая нам доверена работа: блюсти келду нашу. А я и так наверху обыкновенно, ибо гоннаглом быть учуся. — Молодой пиктси взмахнул мышиной волынкой. — А внизу мне играть не дозволяют, ибо говорят, что музыка моя — как будто паучок тщится пукнуть через уши свои.
— А что вы будете делать, если мне надо… Когда я хочу сходить… Если я скажу, что мне сейчас не нужны охранники?
— Если ты про мальца зов природы ведешь речи, мистрис, то кладжа у нас вон там, в меловой яме. Ты только песенку запой, как изволишь пойти туда: мы будем ведать, и подсматривать не станем, в том тебе наше слово, — сказал представитель ее свиты.
Он стоял среди примул, сияя энтузиазмом и гордостью за возложенный на него долг, под возмущенным взором Тиффани. Этот пиктси выглядел заметно моложе прочих, у него было меньше шрамов и шишек. Даже нос не сломан.
— Как тебя зовут, пиктси? — спросила она.
— Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис. На свете не шибко много Фигглских имен, ведаешь ли, посему мы делимся меж собою.
— Вот что, Не-столь-большой-как-Маленький… — начала Тиффани.
— Не-столь-большой-как-Средний, мистрис, — уточнил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок.
— Так вот, Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джок, я должна…
— Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис, — уточнил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. — Ты одного «Джока» пропустила, — прибавил он, горя готовностью помочь.
— А тебе не было бы удобнее зваться, скажем, Генри? — спросила Тиффани беспомощно.
— Эччч, нэй, мистрис, — Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок скривился. — Нету истории никакой за именем Генри, ведаешь ли. А зато много было бравых воинов, что звались Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. Оно почти столь же славное, как самого Мальца Джока имя! И, ясное дело, буде придет пора самому Мальца Джоку вернуться в Последний Мир, я имя его приму. Но энто не значит, что нынешнее мое не по нутру мне, ведаешь ли. Много ходит сказаний про знатные дела Не-столь-большого-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джока.
Он говорил столь искренне и серьезно, что у Тиффани не хватило духу ответить: «Сказания о нем наверняка получаются длинные», и она сказала:
— В общем, э-э, пожалуйста, мне надо поговорить с Хэмишем-авиатором.
— Нае проблем, — ответил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, — он как раз над нами сейчас.
И пропал из виду. Через миг Тиффани услыхала — точнее, почувствовала в ушах — высокий булькающий звук.
Она вытащила из кармана передника потрепанные «Болезни овец». В конце книги был чистый лист. Тиффани вырвала его, чувствуя себя от этого, как преступница, и взяла карандаш.
Дорогие мама и папа, Как ваши дела, у меня все нормально. С Вентвортом тоже все хорошо, но мне надо сходить забрать его у К (зачеркнуто) оттуда, где он теперь. Надеюсь обернуться скоро. Тиффани. PS. Надеюсь, что сыры в порядке.
Она еще обдумывала написанное, когда услыхала свист крыльев. Потом был стрекочущий звук вроде «тр-р-р-р», пара мгновений тишины, и усталый невнятный голос, который проговорил:
— Эччч, кривенс.
Тиффани высунулась из-под кустов и окинула взглядом травяную гладь. Перевернутая вверх ногами фигура Хэмиша находилась в нескольких футах, его руки с привязанными к ним дощечками торчали в разные стороны. [4]
Потребовалось некоторое время на извлечение Хэмиша из земли. Если он приземлялся, вращаясь вниз головой — как объяснили Тиффани — то его потом надо вывинчивать в противоположную сторону, чтобы не отпали уши.
Когда он установился головой вверх, слегка покачиваясь, Тиффани спросила:
— Ты не мог бы завернуть в это письмо камень и бросить возле моего дома, чтобы оно легко попалось на глаза кому-нибудь?
— Айе, мистрис.
— И еще… Э-э… Так падать вниз головой, ты не ушибаешься?
— Нэй, мистрис. Но стесняюся шибко.
— Тогда тебе может помочь одна штука, вроде игрушки, что мы иногда делали, — сказала Тиффани. — Нужен, как бы сказать, воздушный мешок. И камень…
— Воз, душный мешок и камень? — переспросил Хэмиш озадаченно.
— Ты видел, как рубашки надуваются от ветра, когда сушатся на веревке? Вот. Берешь тряпичный мешочек, снизу привязываешь к нему шнурки, а к шнуркам — камешек. И если подбросить все это вверх, то мешочек наполняется воздухом, и вместе с камнем плавно так опускается вниз.
Хэмиш молча взирал на нее.
— Ты меня понимаешь? — спросила Тиффани.
— О, айе. Я ожидаю, не изволишь ли ты мне сказать еще чегось, — ответил Хэмиш вежливо.
— Ты знаешь, где одолжить подходящий кусок материи?
— Нэй, мистрис, но ведаю, где украсть его, — сказал Хэмиш.