Страница:
День складывался удачно. Видимо, в красивой женщине верхом на мощном мотоцикле, к седлу которого приторочен меч, есть что-то такое, что оказывает сильное действие на определенный тип мужчин. Четыре коммивояжера пытались угнаться за ней, и обломки «форда-сьерра» украсили собой ограждение и опоры моста на протяжении шестидесяти километров вдоль автострады.
Она доехала до перекрестка и зашла в забегаловку под названием «Беспечный едок» рядом с автосервисом. Там было почти пусто. За стойкой официантка скучно вязала носок, а кучка байкеров в черной коже, огромных, волосатых, вонючих и крутых, столпилась в углу вокруг еще одного черно-кожаного собрата, который был еще выше их ростом. Он полностью погрузился в игру, стоя перед устройством, которое в дни иные показывало бы комбинации плодов и ягодок, но теперь было оснащено монитором и названием «Викторина “Эрудит”».
Из угла доносились реплики примерно следующего содержания:
– Это D! Жми D – у «Крестного отца» точнобольше Оскаров, чем у «Унесенных ветром»!
– «Марионетка»! Сенди Шоу! Это ее песня, чесслово, чтоб мне сдохнуть!
– 1666!
– Да иди ты, недоумок! Это Большой пожар! А чума была в 1665!
– Жми B: Великая Китайская стена – не одно из семи чудес света!
Тем было четыре: «Поп-музыка», «Спорт», «События в мире», и «Разное». Высокий байкер, не снявший шлема, жал на кнопки, не обращая ни малейшего внимания на советчиков. Во всяком случае, он неуклонно выигрывал.
Красная наездница подошла к стойке.
– Чашку чая, пожалуйста. И сэндвич с сыром, – сказала она.
– Одна едете, дорогуша? – спросила официантка, выставив на стойку чашку с чаем и тарелку с кусочком чего-то белого, сухого и твердого.
– Жду друзей.
– А-а, – приглушенно отозвалась официантка, откусывая шерстяную нитку. – Ну так лучше ждите здесь. На улице – просто ад.
– Нет, – ответила она. – Еще нет.
Она выбрала столик у окна, откуда хорошо было видно стоянку, и стала ждать.
До нее доносились голоса викторин-эрудитов.
– А вот, новый пошел: «Сколько раз Англия официально была в состоянии войны с Францией с 1066 года?»!
– Двадцать? Ну щас! Двадцать тебе… Ух ты. Ну, никогда бы…
– Война Америки с Мексикой? Знал ведь. Июнь 1845 года. D! Видишь – говорил я тебе!
Самый высокий, если не считать играющего, байкер по прозвищу Боров (192 см), шепнул самому низкорослому из них, Жирняку (188 см):
– А куда делся «Спорт»? – На костяшках пальцев у него была татуировка: на одной руке LOVE (любовь), на другой – HATE (ненависть).
– Да это случайный, чтоб его, выбор, так, что ли? Это у них все на микрочипах. У них там, может, мильон разных тем, в памяти. – У этого на костяшках было написано FISH (рыба) на одной руке, и CHIP (чипсы) – на другой.
– «Поп-музыка», «События в мире», «Разное», и «Война». Просто я «Война» раньше не видал. Потому и говорю, – Боров громко хрустнул пальцами, потянул за колечко на банке с пивом, опрокинул полбанки в глотку, рыгнул без задней мысли и вздохнул. – Жаль, что у них мало вопросов из этой гребаной Библии.
– Чего? – Жирняк никогда не подозревал в Борове эрудированности по части библейских вопросов.
– Да это… помнишь заварушку в Брайтоне?
– А то! Тебя еще по Би-Би-Си показывали, в «Криминальной хронике», – ответил Жирняк, и в голосе его звучала зависть.
– Ну и пришлось мне ошиваться в отеле, где мамаша работала, помнишь, нет? Ты-РИ месяца! А читать-то нечего, только какой-то шибздик по имени Гидеон забыл в номере Библию. Ну, так вот прямо в уме и оседает.
На стоянку въехал еще один мотоцикл, сияющий черной, как смоль, краской.
Дверь открылась, и сквозь комнату пронесся порыв холодного ветра. Вошел мужчина с черной бородкой, с ног до головы одетый в черную кожу, подошел к столику, за которым сидела женщина в красном, и сел рядом с ней, и байкеры рядом с эрудит-машиной вдруг заметили, как им захотелось есть, и отрядили Скунса в поход за едой для всех, кроме того, что играл, потому что он ничего не сказал, только продолжал нажимать кнопки, безошибочно находя правильные ответы, и выигрыш его копился в поддоне на дне автомата.
– Последний раз мы виделись в Мейфкинге, в Трансваале, – сказала Красная. – Как дела?
– Много работы, – ответил Черный. – В основном в Америке. Краткие турне по всему миру. Убиваю время, в общем.
(– Это что такое значит, что у вас нет пирогов с мясом и почками? – спрашивал у стойки потерпевший афронт Скунс.
– Мне казалось, что у нас они есть, но, видимо, кончились, – ответила официантка.)
– Забавно, что мы наконец собрались все вместе, – сказала Красная.
– Забавно?
– Ну, сам знаешь. Когда тысячи лет год за годом ждешь одного главного дня, и он наконец наступает. Это как ждать Рождества. Или дня рождения.
– У нас нет дня рождения.
– Я же не говорила, что есть. Я сказала, на что это похоже.
(– Если честно, – призналась официантка, – у нас, похоже, вообще все закончилось. Есть только вот этот кусок пиццы.
– С анчоусами? – мрачно спросил Скунс. Никто из их компании терпеть не мог анчоусы. Или оливки.
– Да, дорогуша. С анчоусами и оливками. Возьмете?
Скунс печально покачал головой. Когда он вернулся в игру, в желудке у него урчало. Большой Тед легко выходил из себя, когда хотел есть, а когда Большой Тед выходил из себя, доставалось всем.)
На мониторе появилась новая тема. Теперь вопросы делились на такие категории: «Поп-музыка», «События в мире», «Голод», и «Война». Байкеры, по всей видимости, имели существенно меньшее представление о голоде, который вызвал недород картофеля в Ирландии в 1846 году, недород всего в Англии в 1315 году, и недород травки в Сан-Франциско в 1969 году, чем о Войне, но игрок неизменно зарабатывал высшие очки под аккомпанемент жужжания, бряцания и звона, с которым машина время от времени срыгивала фунтовые монеты в поддон.
– Переменчивая здесь, на юге, погода, – сказала Красная.
Черный, прищурясь, поглядел на сгущающиеся тучи.
– А мне нравится. Вот-вот будет буря.
Красная посмотрела на ногти.
– Это хорошо. Без хорошей бури совсем не то. Не знаешь, далеко нам ехать?
Черный пожал плечами.
– Пару сотен миль.
– Я почему-то думала, дальше. Столько ждать, а ехать всего пару сотен миль.
– Не важно, сколько ехать, – сказал Черный. – Важно прибыть на место.
Снаружи послышался рев. Такой рев издает мотоцикл, когда у него не работает выхлоп, не отрегулирован мотор и течет карбюратор. Даже не нужно было видеть этот мотоцикл, чтобы представить себе клубы черного дыма, которыми он окутывался на ходу, пятна масла, расплывающиеся на асфальте, и хвост из болтов, винтиков и прочих мелких деталей, усеивавших дорогу позади.
Черный подошел к стойке.
– Четыре чая, пожалуйста, – сказал он. – Три с молоком, один без.
Дверь открылась. Вошел молодой человек, затянутый в пыльно-белую кожу, и в порыве ветра следом за ним полетели пустые пакетики из-под чипсов, рваные газеты и обертки со следами мороженого. Они радостно и беззаботно, словно дети, пустились в пляс у его ног, а потом упали в изнеможении.
– Так вас четверо, дорогуша? – спросила женщина за стойкой. Она пыталась найти чистые чашки и ложки: вся посуда вдруг словно покрылась тонкой пленкой машинного масла и засохшего желтка.
– Будет четверо, – сказал человек в черном, взял чай и вернулся к столику, где его ждали два остальные двое.
– Он не появлялся? – спросил юноша в белом.
Они покачали головой.
У монитора разгорелся спор (в данный момент на экране было: «Война», «Голод», «Загрязнение», и «Поп-музыка 1962–1979»).
– Элвис Пресли? Да это С! Он же в семьдесят седьмом окочурился, разве нет?
– Пошел ты! Это D. Семьдесят шестой. Однозначно.
– Ну да – в том же году, когда и Бинг Кросби.
– И Марк Болан. Чтоб мне сдохнуть, так он мне нравился. Нажимай D, короче. Ну давай.
Высокий стоял, не двигаясь, и не нажимал ни на одну из кнопок.
– Чего такое? – раздраженно вопросил Большой Тед. – Давай, что ли, жми D. Элвис Пресли умер в семьдесят шестом.
МЕНЯ НЕ ВОЛНУЕТ, ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО,ответил высокий байкер в шлеме. Я ЕГО И ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУЛ.
Трое за столиком повернулись, как один. Красная заговорила первой.
– Когда ты прибыл? – спросила она.
Высокий подошел к столику, не обращая внимания на пораженных байкеров в углу и на забытый выигрыш.
Я ВСЕГДА БЫЛ ЗДЕСЬ,сказал он, и голос его звучал, как мрачное эхо в ночи, как цельный монолит звука, серый и безжизненный. Если бы этот голос был камнем, на нем с древних времен была бы вырезана очень короткая надпись: имя и две даты.
– Твой чай остывает, повелитель, – сказал Голод.
– Давно не виделись, – сказала Война.
Блеснула молния, и почти сразу гулко прогремел гром.
– Погода в самый раз, – прошуршал голос Загрязнения.
ДА.
Этот разговор вызывал у байкеров у автомата все возрастающее недоумение. С Большим Тедом во главе они двинулись к столику и уставились на четверых незнакомцев.
От их внимания не ускользнуло то, что на куртках всех четверых было написано «Ангелы Ада». А выглядели эти дохляки очень подозрительно, если уж речь зашла об «Ангелах»: во-первых, слишком чисто, а во-вторых, судя по их виду, ни одному из них ни разу не довелось сломать кому-нибудь руку только потому, что вечером в воскресенье нечего смотреть по ящику. А еще с ними была баба, только она, в натуре, ехала сама, а не на заднем сиденье с кем-нибудь, и вообще у нее был свой байк, типа у нее есть на это право.
– Так вы, значит, Ангелы Ада? – саркастически спросил Большой Тед.
Если и есть что-то, чего терпеть не могут настоящие Ангелы Ада, так это уродов, которые становятся байкерами только на выходные [40].
Четверо незнакомцев кивнули.
– Ну и из какой книжки сбежали?
Высокий Незнакомец взглянул на Большого Теда. Потом он поднялся. Это был очень сложный процесс. Если бы на пляжах у океана тьмы выдавали бы шезлонги, они раскладывались бы примерно так же.
Казалось, Высокий разворачивался в полный рост целую вечность.
На нем был темный шлем, полностью скрывающий черты лица. И Большой Тед увидел, что сделан он был из такого жуткого пластика, в который, типа, смотришь, и все, что видишь – собственную рожу.
ОТКРОВЕНИЕ,сказал Высокий. ГЛАВА ШЕСТАЯ.
– Стихи со второго по восьмой, – вежливо подсказал юнец в белом.
Большой Тед уставился на всех четверых. Его нижняя челюсть пошла вперед, а на виске заплясала тонкая синяя жилка.
– Че? – зарычал он. – Это че значит?
Кто-то потянул его за рукав. Это был Боров. Лицо его под слоем грязи стало необычно серым.
– Это значит, мы вляпались, – сказал Боров.
А потом Высокий медленно поднял руку в байкерской перчатке из бледной кожи и открыл забрало шлема, и Большой Тед в первый раз за все время, проведенное им в этом мире, пожалел, что не вел себя праведнее.
– Иисусе! – простонал он.
– Он, наверно, тоже вот-вот появится, – зачастил Боров. – Может, он просто ищет, где поставить байк. Пошли, вступим в молодежный клуб, или еще…
Однако непобедимое невежество Большого Теда защищало его, словно доспехи. Он не тронулся с места.
– Ну, ясно, – сказал он. – Ангелы Ада.
Война лениво откозыряла ему.
– Вот они мы, Большой Тед, – сказала она. – Без обмана.
Голод кивнул.
– Старая компания, – сказал он.
Длинные белые волосы рассыпались по плечам Загрязнения, когда он снял свой шлем. Он заступил на место после того, как Мор, бормоча что-то про пенициллин, в 1936 году ушел на пенсию. Если бы только Мор знал, какие возможности открываются в будущем…
– Прочие обещают, – сказал он. – Мы выполняем.
Большой Тед посмотрел на четвертого Всадника.
– Слушай, я тебя уже видел, – сказал он. – Ты был на обложке альбома «Блю Ойстер Калт». И у меня еще есть кольцо с твоим… твоей… твоей головой.
ГДЕ МЕНЯ ТОЛЬКО НЕТ.
– А то. – Большая физиономия Большого Теда скривилась в припадке мысли.
– А байк у тебя какой марки? – спросил он.
ЭТИ сбились в кучку, глядя на Адама. Он словно бы вырос. Бобик сел на задние лапы и зарычал. Он думал о всех тех запахах, которые у него отнимут. В Аду нет запахов, если не считать запаха серы. А те, что были здесь, были… были… кстати, сучек в аду тоже нет.
Адам расхаживал взад и вперед, возбужденно размахивая руками.
– Эх и повеселимся же мы, – говорил он. – Будем ходить в походы на расследования, и все такое. Похоже, я скоро смогу сделать так, чтобы джунгли опять выросли на старом месте.
– А… а… а кто будет, ну, знаешь, готовить там, и стирать, и так далее? – дрожащим голосом спросил Брайан.
– А никто, – ответил Адам. – Потому что это будет не нужно. Будет полно еды, все, что тебе нравится: чипсы мешками, жареный лук, все, что душе угодно. И не нужно будет надевать новый костюм или идти мыться, когда не хочешь, вообще ничего. Или в школу ходить. Или вообще делать то, чего не хочешь, никогда. Шалости, говорите? Будут вам шалости!
Джонни Две-Кости сидел во впадине посреди пустыни. Это было священное место: здесь лежали два камня предков, родившиеся еще во Время Снов, лежали нетронутые с самого Начала. Срок ритуального бродяжничества для Джонни Две-Кости подходил к концу. Его щеки и грудь были покрыты пятнами красной охры, и он пел древнюю песню, своего рода стихотворную карту этих холмов, и своим копьем он рисовал узоры в пыли.
Он не ел два дня. Он не спал. Скоро он впадет в транс, и станет единым целым с Пустыней и сможет общаться со своими предками.
Уже скоро.
Уже вот-вот…
Он моргнул. И удивленно осмотрелся.
– Прошу прощения, юноша,– громко сказал он сам себе безукоризненно вежливым тоном. – Не могли бы вы подсказать, где именно я нахожусь?
– Кто это сказал? – спросил Джонни Две-Кости.
Его рот открылся.
– Я.
Джонни задумчиво почесался.
– Я так понимаю, ты из моих предков, приятель?
– О, несомненно, мальчик мой. Да-да, несомненно. Можно и так сказать. Но вернемся к исходному вопросу. Где я?
– Только если ты из моих предков, – продолжал Джонни Две-Кости, – чего это ты говоришь, как какой-нибудь пидор из Мельбурна?
– А! Австралия,– произнес рот Джонни так, словно в следующий раз, прежде чем сказать это, его следовало бы подвергнуть основательной дезинфекции. – Неужели? И тем не менее, большое спасибо.
– Эй! Ау? – сказал Джонни Две-Кости.
Он сидел на песке, и ждал, и ждал, но так и не ответил.
Азирафель уже двинулся дальше.
Он взвесил на руке нож и одним искусным движением отрезал голову черному петуху. Кровь хлынула ему на правую ладонь.
– Лоа правят мной, – нараспев начал он. – Приди ко мне, Большой-Хороший-Ангел.
– Где я?– спросил он.
– Ты мой Большой-Хороший-Ангел? – спросил он себя.
– Мне представляется, что это очень личный вопрос,– ответил он. – Если, конечно, вы в этом смысле. Но надо стараться. Стараться изо всех сил.
Ситроэн увидел, как его рука тянется к петуху.
– Вам не кажется, что не следует готовить пищу в столь антисанитарных условиях? То есть в джунглях. Или у нас пикник с барбекю? Что это за место?
– Гаити, – ответил он.
– Проклятье! Все дальше и дальше. Ладно, могло быть и хуже. Ведите себя хорошо и, извините, мне пора.
И в голове Ситроэна де Шево остался только он сам.
– Да пошли они, эти Лоа,– пробормотал он себе под нос.
Еще некоторое время он смотрел в пустоту, а потом потянулся к мешку и достал бутылку «Чивас». Есть по меньшей мере два способа превратить человека в зомби. Он собирался использовать простейший.
На пляжах бушевал прибой. Пальмы содрогались.
Надвигалась буря.
Марвин О. Продалл поправил галстук, проверил, глядя в зеркало, качество ухмылки, хлопнул по заду личного помощника (мисс Синди Келлерхальс, которой в прошлом июле исполнилось три года с того момента, когда она стала Девушкой месяца журнала «Пентхауз»; однако она бросила все это, занявшись Карьерой) и пошел на сцену.
Несмотря на то, что в стихах не было рифмы, да и, как правило, особого смысла, а также на то, что Марвин, не отличавшийся музыкальными способностями, воровал мелодии из старых песенок в стиле кантри, было распродано уже больше четырех миллионов записей «Дружище Иисуса».
Марвин начинал именно как певец в стиле кантри и исполнял старые песни Конуэя Твитти и Джонни Кэша.
Его концерты передавали в прямом эфире из тюрьмы Сен-Квентин, пока активисты-правозащитники не подвели его под статью о жестоком обращении с заключенными.
И тогда Марвин обрел веру. Не ту тихую, личную веру, которая требует совершать добрые дела и вести праведную жизнь, и даже не ту, которая требует надеть темный костюм и звонить в двери незнакомым людям, а ту, которая требует завести собственный телеканал и заставлять других людей присылать тебе деньги.
Он нашел идеальную формулу для своей передачи, которая называлась «Особое рвение Марвина Продалла» («Мы расскажем вам, как ВЕСЕЛО верить!»). Четыре песни длиной по три минуты из его альбома, двадцать минут адского огня, пять минут на излечение страждущих. (Остальные двадцать три минуты уходили на то, чтобы выклянчить, выманить, выудить, вымолить, наконец, просто выпросить деньги у зрителей.) В начале своей телекарьеры ему еще приводили больных для исцеления прямо в студию, но потом он счел это слишком сложным и теперь просто заявлял, что на него снизошли видения чудесным образом исцелившихся зрителей со всех концов Америки. Так было намного проще: не надо было нанимать актеров и к тому же способа проверить эффективность его исцелений просто не существовало [43].
Мир гораздо сложнее, чем считает большинство его обитателей. Многие не верили, к примеру, что Марвин был истинно верующим, потому что он делал на этом столько денег. Они заблуждались. Он верил всем сердцем, верил истово, и большую часть денег, сплошным потоком лившихся на его счет, тратил на то, что считал делом, угодным Богу.
– Братья и сестры, спасибо, спасибо, не прекрасно ли это? Запомните, эту песню и другие, столь же поучительные, вы можете услышать на диске «Дружище Иисус», просто наберите 1-800-CASH и внесите свой вклад.
Он сменил тон, и заговорил более серьезно.
– Братья и сестры! Я должен передать вам послание, важное послание Господа нашего всем нам, мужчинам, женщинам и малолетним детям. Я расскажу вам об Апокалипсисе, вот так вот. Все это есть у вас в библиях, в Откровении, данном Господом нашим святому Иоанну на Патмосе, и еще в книге пророка Даниила. Господь всегда прямо говорит об этом, друзья мои – о том, что с нами случится, ага. И что же ждет нас в будущем?
Война. Мор. Голод. Смерть. Реки крови. Страшные землетрясения. Ядерные ракеты. Грядут страшные времена, братья и сестры. И есть только один способ избежать этого, вот.
Прежде, чем начнется Уничтожение – прежде, чем поскачут четыре всадника Апокалипсиса – прежде, чем ядерные ракеты дождем обрушатся на неверящих, ага – наступит Просветление.
Я слышу, как вы кричите мне – что за Просветление такое?
Когда наступит Просветление, братья и сестры, всех истинно верующих поднимет на воздух – чтоб вы ни делали, лежите вы в ванне, или вы на работе, или вы в своей машине, или просто сидите дома и читаете Библию, вот. И вы вдруг подниметесь в воздух, в идеальных телах, не подверженных разложению. И вот вы висите в воздухе, ага, и смотрите сверху на весь этот мир, и видите наступление сроков Уничтожения. И только истинно верующие спасутся, вот, только те из вас, кто будет рожден заново, избегнут боли и смерти и ужаса и огня этих лет, ага. И грядет великая война между Небом и Адом, и Небо разобьет силы Ада, и Господь утрет слезы страдальцев, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни плача, ни боли, ага, и только свет славы Господней во веки ве…
Внезапно он замолчал.
– Неплохо изложено,– сказал он, абсолютно непохожим голосом. – Только все это будет не так. Совсем не так.
Что касается огня, войны и всего прочего, здесь вы правы. Но вот этот момент с Просветлением – если бы вы могли действительно увидеть в Небесах сомкнутый строй нашего воинства, и как он тянется, насколько можно себе это представить и намного дальше, легион за легионом, и у всех у нас огненные мечи и прочее… я просто хочу сказать, что вряд ли у кого-нибудь найдется время на то, чтобы ходить, выбирать нужных людей и подбрасывать их в воздух, чтобы они оттуда могли спокойно глумиться над теми, кто остался умирать от лучевой болезни на выжженной, запекшейся земле. Если уж, помимо всего прочего, вы считаете подобное поведение морально приемлемым.
А насчет неизбежной победы Неба… Давайте честно, если бы все было настолько банально, никакой Небесной Войны вообще не было бы, так ведь? Это пропаганда. Чистая и неприкрытая. Шансов одержать верх у нас не более пятидесяти процентов. Так что для страховки можете с тем же успехом послать деньги по номеру сатанистов, хотя, откровенно говоря, когда с небес падет огонь и воды морские обратятся в кровь, вы в любом случае будете считаться потерями среди мирного населения. Наша война, ваша война – убьют всех, и пусть Господь разбирается, правда?
Впрочем, простите, заболтался. Я, собственно, собирался спросить только: где я?
Марвин О. Продалл медленно багровел.
– Это дьявол! Господи, защити меня! Это дьявол говорит через меня! – взорвался он, и тут же прервал себя: – Нет-нет, совсем наоборот. Я ангел. Ах, так это Америка, верно? Извините, мне нужно бежать…
Наступила тишина. Марвин пытался открыть рот, но ничего не происходило. Тот, кто сидел у него в голове, кто бы он ни был, огляделся по сторонам. Он посмотрел на съемочную группу – тех, кто не был занят тем, что звонил в полицию или тихо рыдал в углу. Он посмотрел на мертвенно бледного оператора.
– Вот так штука,– сказал он. – Меня снимают?
Он полез в бардачок за запасными темными очками, но там были только кассеты. Он раздраженно схватил первую попавшуюся и сунул ее в магнитолу.
Ему хотелось услышать Баха, но сгодились бы и сладкозвучные «Тревелинг Уилберриз».
«Все, что нам нужно – Радио Га-га»,– запел Фредди Меркьюри.
Все, что мне нужно – убраться отсюда, подумал Кроули.
Он обогнул Мраморную арку против движения, снизив скорость до ста пятидесяти. Вспышки молний превращали небо над Лондоном в вышедшую из строя лампу дневного света.
Багрово небо Лондона,подумал Кроули, конец уж недалек.Кто это написал. Честертон, верно? Единственный поэт двадцатого века, хоть немного приблизившийся к Истине.
«Бентли» летел прочь из Лондона, а Кроули откинулся на сиденье водителя и листал опаленные «Прекрасные и точные пророчества» Агнессы Псих.
Ближе к концу книги ему попался сложенный листок, покрытый заметками, которые, судя по мелкому каллиграфическому почерку, делал Азирафель. Он развернул его (в этот момент ручка переключения скоростей дернулась сама собой, включилась третья скорость, и «бентли» ловко обогнул фургон зеленщика, неожиданно показавшийся из переулка) и прочитал.
И еще раз – и сердце у него замерло, дернулось и начало неспешно погружаться в желудок.
Автомобиль внезапно свернул и направился в сторону деревни Тэдфилд в Оксфордшире. Он будет там примерно через час, если поторопится.
Она доехала до перекрестка и зашла в забегаловку под названием «Беспечный едок» рядом с автосервисом. Там было почти пусто. За стойкой официантка скучно вязала носок, а кучка байкеров в черной коже, огромных, волосатых, вонючих и крутых, столпилась в углу вокруг еще одного черно-кожаного собрата, который был еще выше их ростом. Он полностью погрузился в игру, стоя перед устройством, которое в дни иные показывало бы комбинации плодов и ягодок, но теперь было оснащено монитором и названием «Викторина “Эрудит”».
Из угла доносились реплики примерно следующего содержания:
– Это D! Жми D – у «Крестного отца» точнобольше Оскаров, чем у «Унесенных ветром»!
– «Марионетка»! Сенди Шоу! Это ее песня, чесслово, чтоб мне сдохнуть!
– 1666!
– Да иди ты, недоумок! Это Большой пожар! А чума была в 1665!
– Жми B: Великая Китайская стена – не одно из семи чудес света!
Тем было четыре: «Поп-музыка», «Спорт», «События в мире», и «Разное». Высокий байкер, не снявший шлема, жал на кнопки, не обращая ни малейшего внимания на советчиков. Во всяком случае, он неуклонно выигрывал.
Красная наездница подошла к стойке.
– Чашку чая, пожалуйста. И сэндвич с сыром, – сказала она.
– Одна едете, дорогуша? – спросила официантка, выставив на стойку чашку с чаем и тарелку с кусочком чего-то белого, сухого и твердого.
– Жду друзей.
– А-а, – приглушенно отозвалась официантка, откусывая шерстяную нитку. – Ну так лучше ждите здесь. На улице – просто ад.
– Нет, – ответила она. – Еще нет.
Она выбрала столик у окна, откуда хорошо было видно стоянку, и стала ждать.
До нее доносились голоса викторин-эрудитов.
– А вот, новый пошел: «Сколько раз Англия официально была в состоянии войны с Францией с 1066 года?»!
– Двадцать? Ну щас! Двадцать тебе… Ух ты. Ну, никогда бы…
– Война Америки с Мексикой? Знал ведь. Июнь 1845 года. D! Видишь – говорил я тебе!
Самый высокий, если не считать играющего, байкер по прозвищу Боров (192 см), шепнул самому низкорослому из них, Жирняку (188 см):
– А куда делся «Спорт»? – На костяшках пальцев у него была татуировка: на одной руке LOVE (любовь), на другой – HATE (ненависть).
– Да это случайный, чтоб его, выбор, так, что ли? Это у них все на микрочипах. У них там, может, мильон разных тем, в памяти. – У этого на костяшках было написано FISH (рыба) на одной руке, и CHIP (чипсы) – на другой.
– «Поп-музыка», «События в мире», «Разное», и «Война». Просто я «Война» раньше не видал. Потому и говорю, – Боров громко хрустнул пальцами, потянул за колечко на банке с пивом, опрокинул полбанки в глотку, рыгнул без задней мысли и вздохнул. – Жаль, что у них мало вопросов из этой гребаной Библии.
– Чего? – Жирняк никогда не подозревал в Борове эрудированности по части библейских вопросов.
– Да это… помнишь заварушку в Брайтоне?
– А то! Тебя еще по Би-Би-Си показывали, в «Криминальной хронике», – ответил Жирняк, и в голосе его звучала зависть.
– Ну и пришлось мне ошиваться в отеле, где мамаша работала, помнишь, нет? Ты-РИ месяца! А читать-то нечего, только какой-то шибздик по имени Гидеон забыл в номере Библию. Ну, так вот прямо в уме и оседает.
На стоянку въехал еще один мотоцикл, сияющий черной, как смоль, краской.
Дверь открылась, и сквозь комнату пронесся порыв холодного ветра. Вошел мужчина с черной бородкой, с ног до головы одетый в черную кожу, подошел к столику, за которым сидела женщина в красном, и сел рядом с ней, и байкеры рядом с эрудит-машиной вдруг заметили, как им захотелось есть, и отрядили Скунса в поход за едой для всех, кроме того, что играл, потому что он ничего не сказал, только продолжал нажимать кнопки, безошибочно находя правильные ответы, и выигрыш его копился в поддоне на дне автомата.
– Последний раз мы виделись в Мейфкинге, в Трансваале, – сказала Красная. – Как дела?
– Много работы, – ответил Черный. – В основном в Америке. Краткие турне по всему миру. Убиваю время, в общем.
(– Это что такое значит, что у вас нет пирогов с мясом и почками? – спрашивал у стойки потерпевший афронт Скунс.
– Мне казалось, что у нас они есть, но, видимо, кончились, – ответила официантка.)
– Забавно, что мы наконец собрались все вместе, – сказала Красная.
– Забавно?
– Ну, сам знаешь. Когда тысячи лет год за годом ждешь одного главного дня, и он наконец наступает. Это как ждать Рождества. Или дня рождения.
– У нас нет дня рождения.
– Я же не говорила, что есть. Я сказала, на что это похоже.
(– Если честно, – призналась официантка, – у нас, похоже, вообще все закончилось. Есть только вот этот кусок пиццы.
– С анчоусами? – мрачно спросил Скунс. Никто из их компании терпеть не мог анчоусы. Или оливки.
– Да, дорогуша. С анчоусами и оливками. Возьмете?
Скунс печально покачал головой. Когда он вернулся в игру, в желудке у него урчало. Большой Тед легко выходил из себя, когда хотел есть, а когда Большой Тед выходил из себя, доставалось всем.)
На мониторе появилась новая тема. Теперь вопросы делились на такие категории: «Поп-музыка», «События в мире», «Голод», и «Война». Байкеры, по всей видимости, имели существенно меньшее представление о голоде, который вызвал недород картофеля в Ирландии в 1846 году, недород всего в Англии в 1315 году, и недород травки в Сан-Франциско в 1969 году, чем о Войне, но игрок неизменно зарабатывал высшие очки под аккомпанемент жужжания, бряцания и звона, с которым машина время от времени срыгивала фунтовые монеты в поддон.
– Переменчивая здесь, на юге, погода, – сказала Красная.
Черный, прищурясь, поглядел на сгущающиеся тучи.
– А мне нравится. Вот-вот будет буря.
Красная посмотрела на ногти.
– Это хорошо. Без хорошей бури совсем не то. Не знаешь, далеко нам ехать?
Черный пожал плечами.
– Пару сотен миль.
– Я почему-то думала, дальше. Столько ждать, а ехать всего пару сотен миль.
– Не важно, сколько ехать, – сказал Черный. – Важно прибыть на место.
Снаружи послышался рев. Такой рев издает мотоцикл, когда у него не работает выхлоп, не отрегулирован мотор и течет карбюратор. Даже не нужно было видеть этот мотоцикл, чтобы представить себе клубы черного дыма, которыми он окутывался на ходу, пятна масла, расплывающиеся на асфальте, и хвост из болтов, винтиков и прочих мелких деталей, усеивавших дорогу позади.
Черный подошел к стойке.
– Четыре чая, пожалуйста, – сказал он. – Три с молоком, один без.
Дверь открылась. Вошел молодой человек, затянутый в пыльно-белую кожу, и в порыве ветра следом за ним полетели пустые пакетики из-под чипсов, рваные газеты и обертки со следами мороженого. Они радостно и беззаботно, словно дети, пустились в пляс у его ног, а потом упали в изнеможении.
– Так вас четверо, дорогуша? – спросила женщина за стойкой. Она пыталась найти чистые чашки и ложки: вся посуда вдруг словно покрылась тонкой пленкой машинного масла и засохшего желтка.
– Будет четверо, – сказал человек в черном, взял чай и вернулся к столику, где его ждали два остальные двое.
– Он не появлялся? – спросил юноша в белом.
Они покачали головой.
У монитора разгорелся спор (в данный момент на экране было: «Война», «Голод», «Загрязнение», и «Поп-музыка 1962–1979»).
– Элвис Пресли? Да это С! Он же в семьдесят седьмом окочурился, разве нет?
– Пошел ты! Это D. Семьдесят шестой. Однозначно.
– Ну да – в том же году, когда и Бинг Кросби.
– И Марк Болан. Чтоб мне сдохнуть, так он мне нравился. Нажимай D, короче. Ну давай.
Высокий стоял, не двигаясь, и не нажимал ни на одну из кнопок.
– Чего такое? – раздраженно вопросил Большой Тед. – Давай, что ли, жми D. Элвис Пресли умер в семьдесят шестом.
МЕНЯ НЕ ВОЛНУЕТ, ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО,ответил высокий байкер в шлеме. Я ЕГО И ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУЛ.
Трое за столиком повернулись, как один. Красная заговорила первой.
– Когда ты прибыл? – спросила она.
Высокий подошел к столику, не обращая внимания на пораженных байкеров в углу и на забытый выигрыш.
Я ВСЕГДА БЫЛ ЗДЕСЬ,сказал он, и голос его звучал, как мрачное эхо в ночи, как цельный монолит звука, серый и безжизненный. Если бы этот голос был камнем, на нем с древних времен была бы вырезана очень короткая надпись: имя и две даты.
– Твой чай остывает, повелитель, – сказал Голод.
– Давно не виделись, – сказала Война.
Блеснула молния, и почти сразу гулко прогремел гром.
– Погода в самый раз, – прошуршал голос Загрязнения.
ДА.
Этот разговор вызывал у байкеров у автомата все возрастающее недоумение. С Большим Тедом во главе они двинулись к столику и уставились на четверых незнакомцев.
От их внимания не ускользнуло то, что на куртках всех четверых было написано «Ангелы Ада». А выглядели эти дохляки очень подозрительно, если уж речь зашла об «Ангелах»: во-первых, слишком чисто, а во-вторых, судя по их виду, ни одному из них ни разу не довелось сломать кому-нибудь руку только потому, что вечером в воскресенье нечего смотреть по ящику. А еще с ними была баба, только она, в натуре, ехала сама, а не на заднем сиденье с кем-нибудь, и вообще у нее был свой байк, типа у нее есть на это право.
– Так вы, значит, Ангелы Ада? – саркастически спросил Большой Тед.
Если и есть что-то, чего терпеть не могут настоящие Ангелы Ада, так это уродов, которые становятся байкерами только на выходные [40].
Четверо незнакомцев кивнули.
– Ну и из какой книжки сбежали?
Высокий Незнакомец взглянул на Большого Теда. Потом он поднялся. Это был очень сложный процесс. Если бы на пляжах у океана тьмы выдавали бы шезлонги, они раскладывались бы примерно так же.
Казалось, Высокий разворачивался в полный рост целую вечность.
На нем был темный шлем, полностью скрывающий черты лица. И Большой Тед увидел, что сделан он был из такого жуткого пластика, в который, типа, смотришь, и все, что видишь – собственную рожу.
ОТКРОВЕНИЕ,сказал Высокий. ГЛАВА ШЕСТАЯ.
– Стихи со второго по восьмой, – вежливо подсказал юнец в белом.
Большой Тед уставился на всех четверых. Его нижняя челюсть пошла вперед, а на виске заплясала тонкая синяя жилка.
– Че? – зарычал он. – Это че значит?
Кто-то потянул его за рукав. Это был Боров. Лицо его под слоем грязи стало необычно серым.
– Это значит, мы вляпались, – сказал Боров.
А потом Высокий медленно поднял руку в байкерской перчатке из бледной кожи и открыл забрало шлема, и Большой Тед в первый раз за все время, проведенное им в этом мире, пожалел, что не вел себя праведнее.
– Иисусе! – простонал он.
– Он, наверно, тоже вот-вот появится, – зачастил Боров. – Может, он просто ищет, где поставить байк. Пошли, вступим в молодежный клуб, или еще…
Однако непобедимое невежество Большого Теда защищало его, словно доспехи. Он не тронулся с места.
– Ну, ясно, – сказал он. – Ангелы Ада.
Война лениво откозыряла ему.
– Вот они мы, Большой Тед, – сказала она. – Без обмана.
Голод кивнул.
– Старая компания, – сказал он.
Длинные белые волосы рассыпались по плечам Загрязнения, когда он снял свой шлем. Он заступил на место после того, как Мор, бормоча что-то про пенициллин, в 1936 году ушел на пенсию. Если бы только Мор знал, какие возможности открываются в будущем…
– Прочие обещают, – сказал он. – Мы выполняем.
Большой Тед посмотрел на четвертого Всадника.
– Слушай, я тебя уже видел, – сказал он. – Ты был на обложке альбома «Блю Ойстер Калт». И у меня еще есть кольцо с твоим… твоей… твоей головой.
ГДЕ МЕНЯ ТОЛЬКО НЕТ.
– А то. – Большая физиономия Большого Теда скривилась в припадке мысли.
– А байк у тебя какой марки? – спросил он.
* * *
Над карьером бушевала гроза. Веревка со старой лысой покрышкой плясала под ударами ветра. Иногда листы ржавого железа – все, что осталось от очередной попытки соорудить штаб – срывались с шаткой основы и, словно паруса, исчезали из виду.ЭТИ сбились в кучку, глядя на Адама. Он словно бы вырос. Бобик сел на задние лапы и зарычал. Он думал о всех тех запахах, которые у него отнимут. В Аду нет запахов, если не считать запаха серы. А те, что были здесь, были… были… кстати, сучек в аду тоже нет.
Адам расхаживал взад и вперед, возбужденно размахивая руками.
– Эх и повеселимся же мы, – говорил он. – Будем ходить в походы на расследования, и все такое. Похоже, я скоро смогу сделать так, чтобы джунгли опять выросли на старом месте.
– А… а… а кто будет, ну, знаешь, готовить там, и стирать, и так далее? – дрожащим голосом спросил Брайан.
– А никто, – ответил Адам. – Потому что это будет не нужно. Будет полно еды, все, что тебе нравится: чипсы мешками, жареный лук, все, что душе угодно. И не нужно будет надевать новый костюм или идти мыться, когда не хочешь, вообще ничего. Или в школу ходить. Или вообще делать то, чего не хочешь, никогда. Шалости, говорите? Будут вам шалости!
* * *
Над холмами Кукамунди поднялась луна. Этой ночью она была очень яркой.Джонни Две-Кости сидел во впадине посреди пустыни. Это было священное место: здесь лежали два камня предков, родившиеся еще во Время Снов, лежали нетронутые с самого Начала. Срок ритуального бродяжничества для Джонни Две-Кости подходил к концу. Его щеки и грудь были покрыты пятнами красной охры, и он пел древнюю песню, своего рода стихотворную карту этих холмов, и своим копьем он рисовал узоры в пыли.
Он не ел два дня. Он не спал. Скоро он впадет в транс, и станет единым целым с Пустыней и сможет общаться со своими предками.
Уже скоро.
Уже вот-вот…
Он моргнул. И удивленно осмотрелся.
– Прошу прощения, юноша,– громко сказал он сам себе безукоризненно вежливым тоном. – Не могли бы вы подсказать, где именно я нахожусь?
– Кто это сказал? – спросил Джонни Две-Кости.
Его рот открылся.
– Я.
Джонни задумчиво почесался.
– Я так понимаю, ты из моих предков, приятель?
– О, несомненно, мальчик мой. Да-да, несомненно. Можно и так сказать. Но вернемся к исходному вопросу. Где я?
– Только если ты из моих предков, – продолжал Джонни Две-Кости, – чего это ты говоришь, как какой-нибудь пидор из Мельбурна?
– А! Австралия,– произнес рот Джонни так, словно в следующий раз, прежде чем сказать это, его следовало бы подвергнуть основательной дезинфекции. – Неужели? И тем не менее, большое спасибо.
– Эй! Ау? – сказал Джонни Две-Кости.
Он сидел на песке, и ждал, и ждал, но так и не ответил.
Азирафель уже двинулся дальше.
* * *
Ситроэн де Шево был тонтон-макут, странствующий унган [41]. За плечами у него висел мешок, в котором были волшебные травы, лечебные травы, кусочки мяса дикой кошки, черные свечи, порошок, извлекаемый в основном из кожи сушеной рыбы определенной породы, мертвая сороконожка, полбутылки виски «Чивас Регал», десять сигарет «Ротманс» и почти свежий выпуск «Гаитянской афиши».Он взвесил на руке нож и одним искусным движением отрезал голову черному петуху. Кровь хлынула ему на правую ладонь.
– Лоа правят мной, – нараспев начал он. – Приди ко мне, Большой-Хороший-Ангел.
– Где я?– спросил он.
– Ты мой Большой-Хороший-Ангел? – спросил он себя.
– Мне представляется, что это очень личный вопрос,– ответил он. – Если, конечно, вы в этом смысле. Но надо стараться. Стараться изо всех сил.
Ситроэн увидел, как его рука тянется к петуху.
– Вам не кажется, что не следует готовить пищу в столь антисанитарных условиях? То есть в джунглях. Или у нас пикник с барбекю? Что это за место?
– Гаити, – ответил он.
– Проклятье! Все дальше и дальше. Ладно, могло быть и хуже. Ведите себя хорошо и, извините, мне пора.
И в голове Ситроэна де Шево остался только он сам.
– Да пошли они, эти Лоа,– пробормотал он себе под нос.
Еще некоторое время он смотрел в пустоту, а потом потянулся к мешку и достал бутылку «Чивас». Есть по меньшей мере два способа превратить человека в зомби. Он собирался использовать простейший.
На пляжах бушевал прибой. Пальмы содрогались.
Надвигалась буря.
* * *
Зажегся свет. Евангелический хор «Прямая линия» из Небраски затянул «Он аппарат исправит моей больной души» и почти заглушил завывание ветра.Марвин О. Продалл поправил галстук, проверил, глядя в зеркало, качество ухмылки, хлопнул по заду личного помощника (мисс Синди Келлерхальс, которой в прошлом июле исполнилось три года с того момента, когда она стала Девушкой месяца журнала «Пентхауз»; однако она бросила все это, занявшись Карьерой) и пошел на сцену.
– пел хор. Марвину нравилась эта песня. Он сам написал ее. Среди прочих написанных им песен были: «Счастливый мистер Иисус», «Иисус, пусти меня пожить в свой светлый дом», «Старый добрый крест», «Господь – наклейка яркая на бампер жизни всей», и «Когда наступит Просветленье, Иисус, хватай скорее руль». Все они входили в альбом «Дружище Иисус» (виниловая пластинка, компакт-диск, аудиокассета), который каждые четыре минуты предлагался в рекламе на евангелическом радиоканале Продалла [42].
Иисус не бросит трубку, пока не кончишь разговор,
И если связь плохая, звони ему скорей
Он телефонный мастер Небес и всей Земли.
Он аппарат исправит моей больной души,
Несмотря на то, что в стихах не было рифмы, да и, как правило, особого смысла, а также на то, что Марвин, не отличавшийся музыкальными способностями, воровал мелодии из старых песенок в стиле кантри, было распродано уже больше четырех миллионов записей «Дружище Иисуса».
Марвин начинал именно как певец в стиле кантри и исполнял старые песни Конуэя Твитти и Джонни Кэша.
Его концерты передавали в прямом эфире из тюрьмы Сен-Квентин, пока активисты-правозащитники не подвели его под статью о жестоком обращении с заключенными.
И тогда Марвин обрел веру. Не ту тихую, личную веру, которая требует совершать добрые дела и вести праведную жизнь, и даже не ту, которая требует надеть темный костюм и звонить в двери незнакомым людям, а ту, которая требует завести собственный телеканал и заставлять других людей присылать тебе деньги.
Он нашел идеальную формулу для своей передачи, которая называлась «Особое рвение Марвина Продалла» («Мы расскажем вам, как ВЕСЕЛО верить!»). Четыре песни длиной по три минуты из его альбома, двадцать минут адского огня, пять минут на излечение страждущих. (Остальные двадцать три минуты уходили на то, чтобы выклянчить, выманить, выудить, вымолить, наконец, просто выпросить деньги у зрителей.) В начале своей телекарьеры ему еще приводили больных для исцеления прямо в студию, но потом он счел это слишком сложным и теперь просто заявлял, что на него снизошли видения чудесным образом исцелившихся зрителей со всех концов Америки. Так было намного проще: не надо было нанимать актеров и к тому же способа проверить эффективность его исцелений просто не существовало [43].
Мир гораздо сложнее, чем считает большинство его обитателей. Многие не верили, к примеру, что Марвин был истинно верующим, потому что он делал на этом столько денег. Они заблуждались. Он верил всем сердцем, верил истово, и большую часть денег, сплошным потоком лившихся на его счет, тратил на то, что считал делом, угодным Богу.
Кончилась первая песня, и Марвин встал перед камерами и скромно поднял руки, ожидая тишины. Звукооператор в своей кабинке медленно приглушил фонограмму с аплодисментами.
Номер Иисуса не бывает занят,
Он всегда ответит, ночью или днем.
И когда звонишь Иисусу, исходящие бесплатно.
Он аппарат исправит души моей больной.
– Братья и сестры, спасибо, спасибо, не прекрасно ли это? Запомните, эту песню и другие, столь же поучительные, вы можете услышать на диске «Дружище Иисус», просто наберите 1-800-CASH и внесите свой вклад.
Он сменил тон, и заговорил более серьезно.
– Братья и сестры! Я должен передать вам послание, важное послание Господа нашего всем нам, мужчинам, женщинам и малолетним детям. Я расскажу вам об Апокалипсисе, вот так вот. Все это есть у вас в библиях, в Откровении, данном Господом нашим святому Иоанну на Патмосе, и еще в книге пророка Даниила. Господь всегда прямо говорит об этом, друзья мои – о том, что с нами случится, ага. И что же ждет нас в будущем?
Война. Мор. Голод. Смерть. Реки крови. Страшные землетрясения. Ядерные ракеты. Грядут страшные времена, братья и сестры. И есть только один способ избежать этого, вот.
Прежде, чем начнется Уничтожение – прежде, чем поскачут четыре всадника Апокалипсиса – прежде, чем ядерные ракеты дождем обрушатся на неверящих, ага – наступит Просветление.
Я слышу, как вы кричите мне – что за Просветление такое?
Когда наступит Просветление, братья и сестры, всех истинно верующих поднимет на воздух – чтоб вы ни делали, лежите вы в ванне, или вы на работе, или вы в своей машине, или просто сидите дома и читаете Библию, вот. И вы вдруг подниметесь в воздух, в идеальных телах, не подверженных разложению. И вот вы висите в воздухе, ага, и смотрите сверху на весь этот мир, и видите наступление сроков Уничтожения. И только истинно верующие спасутся, вот, только те из вас, кто будет рожден заново, избегнут боли и смерти и ужаса и огня этих лет, ага. И грядет великая война между Небом и Адом, и Небо разобьет силы Ада, и Господь утрет слезы страдальцев, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни плача, ни боли, ага, и только свет славы Господней во веки ве…
Внезапно он замолчал.
– Неплохо изложено,– сказал он, абсолютно непохожим голосом. – Только все это будет не так. Совсем не так.
Что касается огня, войны и всего прочего, здесь вы правы. Но вот этот момент с Просветлением – если бы вы могли действительно увидеть в Небесах сомкнутый строй нашего воинства, и как он тянется, насколько можно себе это представить и намного дальше, легион за легионом, и у всех у нас огненные мечи и прочее… я просто хочу сказать, что вряд ли у кого-нибудь найдется время на то, чтобы ходить, выбирать нужных людей и подбрасывать их в воздух, чтобы они оттуда могли спокойно глумиться над теми, кто остался умирать от лучевой болезни на выжженной, запекшейся земле. Если уж, помимо всего прочего, вы считаете подобное поведение морально приемлемым.
А насчет неизбежной победы Неба… Давайте честно, если бы все было настолько банально, никакой Небесной Войны вообще не было бы, так ведь? Это пропаганда. Чистая и неприкрытая. Шансов одержать верх у нас не более пятидесяти процентов. Так что для страховки можете с тем же успехом послать деньги по номеру сатанистов, хотя, откровенно говоря, когда с небес падет огонь и воды морские обратятся в кровь, вы в любом случае будете считаться потерями среди мирного населения. Наша война, ваша война – убьют всех, и пусть Господь разбирается, правда?
Впрочем, простите, заболтался. Я, собственно, собирался спросить только: где я?
Марвин О. Продалл медленно багровел.
– Это дьявол! Господи, защити меня! Это дьявол говорит через меня! – взорвался он, и тут же прервал себя: – Нет-нет, совсем наоборот. Я ангел. Ах, так это Америка, верно? Извините, мне нужно бежать…
Наступила тишина. Марвин пытался открыть рот, но ничего не происходило. Тот, кто сидел у него в голове, кто бы он ни был, огляделся по сторонам. Он посмотрел на съемочную группу – тех, кто не был занят тем, что звонил в полицию или тихо рыдал в углу. Он посмотрел на мертвенно бледного оператора.
– Вот так штука,– сказал он. – Меня снимают?
* * *
Кроули мчался по Оксфорд Стрит на скорости под двести километров.Он полез в бардачок за запасными темными очками, но там были только кассеты. Он раздраженно схватил первую попавшуюся и сунул ее в магнитолу.
Ему хотелось услышать Баха, но сгодились бы и сладкозвучные «Тревелинг Уилберриз».
«Все, что нам нужно – Радио Га-га»,– запел Фредди Меркьюри.
Все, что мне нужно – убраться отсюда, подумал Кроули.
Он обогнул Мраморную арку против движения, снизив скорость до ста пятидесяти. Вспышки молний превращали небо над Лондоном в вышедшую из строя лампу дневного света.
Багрово небо Лондона,подумал Кроули, конец уж недалек.Кто это написал. Честертон, верно? Единственный поэт двадцатого века, хоть немного приблизившийся к Истине.
«Бентли» летел прочь из Лондона, а Кроули откинулся на сиденье водителя и листал опаленные «Прекрасные и точные пророчества» Агнессы Псих.
Ближе к концу книги ему попался сложенный листок, покрытый заметками, которые, судя по мелкому каллиграфическому почерку, делал Азирафель. Он развернул его (в этот момент ручка переключения скоростей дернулась сама собой, включилась третья скорость, и «бентли» ловко обогнул фургон зеленщика, неожиданно показавшийся из переулка) и прочитал.
И еще раз – и сердце у него замерло, дернулось и начало неспешно погружаться в желудок.
Автомобиль внезапно свернул и направился в сторону деревни Тэдфилд в Оксфордшире. Он будет там примерно через час, если поторопится.