Страница:
А потом пламя охватило машину.
Он должен был ехать дальше.
На другом конце эстакады был еще один полицейский кордон, не пропускавший машины, направлявшиеся в Лондон. Собравшиеся в кучку полицейские хохотали над новостями, в которых только что сказали, что патрульный на мотоцикле остановил на М6 украденную полицейскую машину и, к своему изумлению, увидел, что за рулем сидит крупный осьминог.
Некоторые полицейские готовы поверить чему угодно. Только не столичные. Столичная полиция – самая здравомыслящая, самая приземленная, самая цинически прагматичная часть полицейских сил Британии.
Нужно немало, чтобы лишить столичного полицейского душевного равновесия.
Нужен, например, огромный, разбитый вдребезги автомобиль, скорее – не больше, но и не меньше – огненный метеор, пылающий, скрежещущий, сыпящий каплями расплавленного металла механический апельсин Преисподней, за рулем которого в языках пламени сидит, дико ухмыляясь, безумец в темных очках, и чтобы этот автомобиль, оставляя за собой хвост жирного черного дыма, ехал сквозь хлещущий дождь и ветер прямо на них на скорости сто тридцать километров в час.
Тогда конечно.
Гром не просто гремел над головой, он рвал воздух в клочья.
– Сюда едут мои новые друзья, – повторил Адам. – Они скоро будут здесь, и тогда мы сможем начать.
Бобик завыл. Это был не сиреноподобный вой одиного волка, но жуткие рыдания маленькой собачки, попавшей в большую беду.
Язва сидела, не поднимая глаз.
Казалось, она о чем-то напряженно думает.
Наконец, она подняла голову и взглянула прямо в пустые серые глаза Адама.
– А что возьмешь себе ты, Адам? – спросила она.
Вместо бури над миром внезапно нависла звенящая тишина.
– Что? – повернулся к ней Адам.
– Ну, ты же разделил мир, правда ведь, и каждый из нас получит свою часть – так какая часть будет твоя?
Тишина пела, словно струна – резко и звонко.
– Точно, – подтвердил Брайан. – Ты нам так и не сказал, что достанется тебе.
– Язва права, – сказал Уэнслидейл. – Мне сдается, не так уж много останется, если мы заберем себе все эти страны.
Адам открыл рот и снова закрыл.
– Что? – спросил он.
– Какая часть твоя, Адам? – повторила Язва.
Адам смотрел на нее. Бобик перестал выть и уставился на хозяина пристальным, полным работы мысли дворняжьим взглядом.
– Я? – переспросил он.
Тишина не умолкала и тянула единственную ноту, способную заглушить весь грохот мира.
– У меня же будет Тэдфилд, – сказал Адам.
Они смотрели на него.
– Ну… и Нижний Тэдфилд, и Нортон, и Нортонский лес…
Смотрели во все глаза.
Адам переводил взгляд с одного лица на другое.
– Это все, что мне когда-нибудь было нужно, – сказал он.
Они покачали головами.
– Я могу их взять, если хочу, – с угрюмым вызовом в голосе сказал Адам, но в этом вызове вдруг мелькнуло сомнение. – И я могу сделать их лучше. Деревья, чтобы лучше лазать, пруды, чтобы…
Его голос неуверенно стих.
– Не можешь, – решительно сказал Уэнслидейл. – Они не то что Америка и всякие эти страны. Они по-настоящему настоящие. И потом, они принадлежат всем нам. Они наши.
– И ты не сможешь сделать их лучше, – добавил Брайан.
– И даже если попробуешь, мы все узнаем, – вставила Язва.
– Ну, если вас только это заботит, не волнуйтесь, – беззаботно начал Адам, – потому что я могу сделать так, чтобы вы делали все, чего мне хочется…
Он остановился, когда его уши с ужасом услышали те слова, что произнес рот. ЭТИ попятились.
Бобик прикрыл лапами голову.
Лицо Адама выглядело как символ крушения империи.
– Нет, – хрипло сказал он. – Нет. Вернитесь! Я приказываю!
Они замерли, готовые броситься прочь.
Адам смотрел на них
– Нет, я не то хотел… – начал он. – Вы же мои друзья…
Его передернуло. Голова откинулась назад. Он поднял руки и ударил кулаками в небо.
Его лицо исказилось. Меловое дно карьера под кроссовками пошло трещинами.
Адам открыл рот и издал вопль. Такой вопль не мог родиться в простом смертном горле. Он взмыл из карьера, слился с бурей, и тучи свернулись новыми, отвратительными на вид комками.
Он длился и длился и длился.
Он эхом летел через всю вселенную, которая намного меньше, чем верят физики. Он сотрясал небесные сферы.
В нем звучала утрата, и долго не было ему конца.
Потом он кончился.
Словно что-то лопнуло.
Голова Адама опустилась. Он открыл глаза.
Что бы ни стояло в центра карьера до этого, теперь там стоял Адам Янг. Адам Янг, который стал мудрее, но тем не менее – Адам Янг. Возможно, даже более Адам Янг, чем когда бы то ни было.
Жуткая тишина в карьере сменилась привычной, уютной тишиной – всего лишь простым отсутствием звука.
Освободившись, ЭТИ прижались к меловой стене, не отрывая от Адама глаз.
– Все нормально, – тихо сказал Адам. – Язва… Уэнсли… Брайан… Идите сюда. Все нормально. Все хорошо. Теперь я все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе это случится. На самом деле случится. Случится, если мы чего-нибудь не сделаем.
Однако нужного действия он не оказал.
– Небо красное, – сказал он, вернувшись в комнату. Он ощущал себя немного маньяком. – Полчетвертого вечера. В августе. Что это значит? С точки зрения мореходных дел мастера, скажем? «Если небо красно вечером, моряку бояться нечего…» Я хочу сказать – если красное небо по вечерам вызывает восторг у моряка, то что вызывает восторг у оператора компьютерных систем на супертанкере? Или это пастухи не боятся красного неба по вечерам? Никогда не мог запомнить.
Анафема разглядывала штукатурку в его волосах. Душ не помог – он ее только размочил и она расползлась по всей голове, так что Ньют теперь был словно в белой шляпе, из которой торчали волосы.
– Здорово тебя ударило, – сказала она.
– Да нет, это я сам, когда стукнулся головой о стену. Ну, помнишь, когда ты…
– Помню. – Анафема выглянула в разбитое окно и вопросительно посмотрела на Ньюта. – Как ты считаешь, оно цвета крови? – спросила она. – Это очень важно.
– Я бы не сказал, – отозвался Ньют, выхваченный из потока собственных мыслей. – Не то, чтобы крови. Оно скорее розоватое. Наверно, буря подняла много пыли в воздух.
Анафема рылась в карточках с прекрасными и точными пророчествами.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Пытаюсь найти перекрестные ссылки. И до меня никак не…
– Можешь не беспокоиться, – сказал Ньют. – Я знаю, что означает последняя строка из стиха 3477. Сообразил, когда…
– Что ты хочешь сказать этим «я знаю, что означает…»?
– Я видел ее, когда ехал сюда. И не надо на меня кричать. У меня голова болит. Я хочу сказать, я ее видел. На вывеске на воротах вашей авиабазы. Только она совсем не про миг. Там написано: «МИР – НАША РАБОТА». Такое обычно пишут на вывесках рядом с авиабазами. Типа «Стратегическое авиационное командование, 8657745-я эскадрилья “Орущие Синие Дьяволы”, МИР – НАША РАБОТА», или что-нибудь такое. – Ньют схватился за голову. Состояние эйфории бесповоротно проходило. – Если Агнесса права, в этот момент какой-нибудь маньяк, наверно, расчехляет ракеты и вскрывает стартовые шахты. Или что там у них?
– Ничего подобного, – твердо сказала Анафема.
– Да точно! Что я, кино не смотрю? Назови хотя бы одну причину, по которой ты настолько в этом уверена!
– Там нет никаких бомб. Ракет тоже. Всем в округе это известно.
– Но это же воздушная база! Там есть посадочные полосы!
– Только для транспортных самолетов и так далее. У них там оборудование для связи, и все. Радио и прочее. И ничего, что может взорваться.
Ньют уставился на нее.
Кроули начал путь в своем «бентли» и, черт побери, собирался завершить его в том же «бентли». При этом даже такой любитель автомобилей, у которого в личной коллекции есть пара мотоциклетных очков времен королевы Виктории, не смог бы опознать в его машине антикварный «бентли». Уже не смог бы. Он вообще не узнал бы в нем «бентли» – ни одну из моделей. Он смог бы только предположить – пятьдесят на пятьдесят – что это когда-то было автомобилем.
Для начала, на нем не осталось ни следа краски. Когда-то, вероятно, он был черным, и оставался черным в тех местах, где не был покрыт ржавыми разводами, но это был матовый, обугленный черный цвет. Он летел, окруженный облаком огня, словно космический корабль, выполняющий особенно сложное приземление.
На стальных ободьях колес осталась лишь тонкая запекшаяся корка горелой резины, однако, поскольку ободья каким-то образом двигались, на дюйм не доставая до земли, особого влияния на подвеску это не оказывало.
Он должен был развалиться много километров тому назад.
Именно усилия, которые Кроули тратил на то, чтобы мысленно скреплять части «бентли», были причиной его оскала, а красное свечение в глазах обуславливалось биопространственной обратной связью. А еще необходимостью постоянно напоминать себе, что дышать нельзя.
С четырнадцатого века ему еще ни разу не было так тяжело.
– Вы должны помочь мне все исправить, – сказал Адам. – Люди пытались разобраться с этим тысячи лет, но теперь разбираться придется нам.
Они с готовностью кивнули.
– Понимаете, дело вот в чем, – продолжал Адам, – это как… ну, Жирнягу Джонсона знаете?
ЭТИ кивнули. Все, конечно, знали Жирнягу Джонсона и членов его банды – другойбанды Нижнего Тэдфилда. Они были постарше и довольно противные. Стычки между двумя тэдфилдскими бандами происходили почти каждую неделю.
– Так вот, – сказал Адам. – Мы всегда побеждаем, так ведь?
– Почти всегда, – заметил Уэнслидейл.
– Почти всегда, – согласился Адам. – И…
– Чаще, чем каждый второй раз, во всяком случае, – сказала Язва. – Потому что, помните, когда был шум насчет вечеринки у стариков в школьном зале, когда мы…
– Это не считается, – заявил Адам. – Их ругали точно так же, как и нас. И вообще: старикам вроде как должно нравиться, когда они слышат, как дети играют, я читал где-то, и с чего это нас надо ругать, если у нас старики неправильные… – Он остановился. – И вообще… мы их лучше.
– Мы их точнолучше, – подтвердила Язва. – Тут ты прав. Мы их стопроцентно лучше. Просто не всегда побеждаем.
– А теперь представьте, – медленно продолжил Адам, – что мы можем побить их так, как надо. Услать их куда-нибудь или еще что. Просто сделать так, чтоб в Нижнем Тэдфилде банд, кроме нашей, не было. Как вам такое?
– То есть… ты хочешь сказать… он умрет? – спросил Брайан.
– Нет. Просто… ну, просто его не будет.
ЭТИ подумали. Жирняга Джонсон был правдой жизни с того самого момента, когда они выросли настолько, что смогли начать драться игрушечными паровозиками. Они попытались представить себе картину мира, в центре которой зияла дыра, имеющая форму Джонсона.
Брайан почесал нос.
– Лично мне кажется, без Жирняги Джонсона было бы здорово, – сказал он. – Помните, что он натворил у меня на дне рождения? А досталось мне.
– Ну, не знаю, – заметила Язва. – Я хочу сказать, без этого Жирняги Джонсона и его банды не так интересно. Если подумать. Мы очень неплохо развлеклись с этим Жирнягой Джонсоном и Джонсонитами. А так придется искать другую банду или еще чего.
– А мнекажется, – сказал Уэнслидейл, – что если спросить в Нижнем Тэдфилде, так вам скажут, что им лучше и без Джонсонитов, и без ЭТИХ.
Даже Адам был потрясен этими словами. Однако Уэнслидейл стоически продолжал:
– Во всяком случае, клуб пенсионеров точно скажет. И Пикки. И…
– Но мы-то ведь хорошие, – начал Брайан, и осекся. – Ну, ладно, – сказал он. – Но точно подумают, что будет ни фига не так интересно, если ни нас, ни их не будет.
– Нет, – сказал Уэнслидейл. – Я про другое.
– Людям здесь не нужны ни мы, ни Джонсониты, – угрюмо продолжал он, – раз они все время ворчат, что мы катаемся на великах или там досках у них на тротуарах, и что от нас столько шуму, и все такое. Это как тот тип сказал, в учебнике истории: «Чума нам оба ваших дома».
Эта фраза была встречена молчанием.
– Какие дома? – наконец спросил Брайан. – У Джонсонитов что, есть собственный дом?
Обычно такое замечание служило началом бурного обсуждения минут на пять, когда у ЭТИХ было соответствующее настроение, но Адам чувствовал, что сейчас не самое подходящее время.
– Короче, вы все считаете, – подытожил он, самым председательским голосом, – что нет никакого смысла, если Жирные Джонсониты побьют ЭТИХ или наоборот?
– Правильно, – ответила Язва. – Потому что, – добавила она, – если мы их побьем, нам придется стать самим себе смертельными врагами. И тогда будет: я и Адам против Брайана и Уэнсли. – Она выпрямилась. – Всем нужен свой Жирняга Джонсон.
– Угу, – сказал Адам. – Я так и думал. Нет смысла, чтобы кто-нибудь побеждал. Я так и думал.
Он уставился на Бобика, или, возможно, сквозь Бобика.
– Вроде бы так просто, – сказал Уэнслидейл и тоже выпрямился. – И на что здесь могли уйти тысячи лет?
– Это потому что те, кто пытался разобраться, были мужчины, – многозначительно заметила Язва.
– С чего это вдруг тебе понадобилось вставать на чью-то сторону? – прищурился Уэнслидейл.
– Понадобилось, – отрезала Язва. – Каждый должен в чем-нибудьвстать на чью-нибудь сторону.
Адам, по всей видимости, определился с решением.
– Да. Только мне кажется, можно еще придумать свою собственную. Идите за великами, – спокойно продолжил он. – Думаю, нам лучше поговорить кое с кем.
– Ни разу не видела такой пробки, – заметила мадам Трейси. – Наверно, где-то авария.
– Очень может быть,– отозвался Азирафель. – Мистер Шедуэлл, если вы не обнимете меня двумя руками, вы упадете. Мой мотороллер не рассчитан на двоих, понимаете?
– На троих, – пробормотал Шедуэлл, одной рукой мертвой хваткой ухватившийся за седло, а в другой сжимавший Громовик.
– Мистер Шедуэлл, я повторять не буду.
– Тогда вам придется остановиться, чтобы я мог поправить свое орудие, – вздохнул Шедуэлл.
Мадам Трейси смущенно хихикнула, но все же свернула к обочине и остановила мотороллер.
Шедуэлл уселся поудобнее, пристроил мушкет, и, глухо ворча, обнял мадам Трейси обеими руками. Громовик оказался между ними, словно дуэнья на свидании.
Они молча ехали под дождем еще десять минут – чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух– и мадам Трейси очень аккуратно протискивалась между машинами и автобусами.
Потом она почувствовала, что ее глаза косятся на спидометр. Это довольно глупо, подумала она, потому что он не работает с семьдесят четвертого года, да и до того работал не слишком правильно.
– Дорогая моя, как бы вы оценили нашу скорость?– спросил Азирафель.
– А что?
– Просто мне кажется, что мы добрались бы чуть быстрее, если бы шли пешком.
– Ну, если бы я ехала одна, то полная скорость была бы приблизительно двадцать пять километров в час, но сейчас здесь еще мистер Шедуэлл, так что видимо, примерно…
– Шесть-семь километров в час,– прервала она себя.
– Наверно, так, – согласилась она.
За ее спиной послышалось покашливание, а потом мертвенно-бледный голос спросил:
– Ты не можешь ехать на этой адовой машине помедленнее, женщина?
В дьявольском пантеоне, который, само собой разумеется, Шедуэлл ненавидел всем скопом и со всей силой праведности, особого отвращения удостаивались демоны скорости.
– И в этом случае,– продолжал Азирафель, – мы доберемся до Тэдфилда менее чем за десять часов.
Мадам Трейси ответила не сразу.
– А как далеко этот Тэдфилд, кстати?
– Километров шестьдесят.
– Хмм, – заметила мадам Трейси, которая единственный раз ездила к племяннице в Финчли, километрах в пяти от дома, но с тех пор пользовалась исключительно автобусом, потому что мотороллер стал как-то смешно чихать на обратном пути.
– Так что нам нужна скорость примерно в сто пятнадцать километров, если мы хотим прибыть вовремя,– сказал Азирафель. – Мда. Сержант Шедуэлл! Держитесь как можно крепче.
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух,и контуры мотороллера и седоков на нем вдруг окутались мягким голубым светом, словно нимбом.
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух,и мотороллер неловко, чуть дергаясь, оторвался от земли и повис в воздухе на высоте полутора метров без всякой видимой опоры.
– Не смотрите вниз, сержант Шедуэлл,– посоветовал Азирафель.
– …, – отозвался Шедуэлл. Глаза его были плотно закрыты. На лбу неестественно серого цвета проступили капли пота. Он не смотрел вниз. Он вообще никуда не смотрел.
– Итак… ПОЕХАЛИ!
В любом крупнобюджетном фантастическом фильме есть кадры, в которых космический корабль размером с Нью-Йорк вдруг разгоняется до скорости света. Гнусавый звук, словно дребезжит деревянная линейка, прижатая к краю стола, потрясающая игра света, и в один момент все звезды превращаются в тонкие прямые линии и исчезают вовсе. Здесь было точно так же, только вместо сверкающего корабля длиной в двадцать километров был не совсем белый мотороллер двадцати лет от роду. И не было радужных спецэффектов. И скорость у него была, пожалуй, лишь чуть больше трехсот километров в час. И вместо завывания, скачущего вверх по октавам, он издавал простое чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух…
ВЖЖЖУУУУУХХХХ.
И все равно это было точно так же.
Кроме полицейских, здесь стояло еще примерно две сотни человек, разглядывая М25 в бинокли. Среди них были представители армии Ее Величества, спецотряда по обезвреживанию бомб, служб военной разведки MИ5 и MИ6, Особого отдела и ЦРУ. А еще продавец горячих сосисок.
Всем было холодно, мокро, жутко и нечего сказать, за исключением одного офицера полиции, которому было холодно, мокро, и жутко, но зато было что сказать.
– Слушайте, меня не волнует, верите вы мне или нет, – раздраженно заявил он, – но я вам говорю то, что сам видел. Старая машина, «роллс-ройс» или «бентли», из этих антикварных моделей. Ей удалось переехать через мост.
Его прервал старший сержант технических войск.
– Она не могла этого сделать. Наши приборы показывают, что температура над М25 больше семисот градусов по Цельсию.
– Или минус сто сорок, – вставил его помощник.
– …или минус сто сорок, – согласился старший сержант. – Действительно, есть какое-то расхождение в показаниях – я думаю, его можно без всякого риска отнести на счет какой-то инструментальной ошибки [50], но факт остается фактом: если мы даже запустим вертолет над М25, мы рискуем получить вертолет-фри. Так как же тогда вы можете утверждать, что антикварный автомобиль проехал здесь и остался цел?
– Я не говорил, что он остался цел, – поправил его полицейский. Он уже подумывал о том, чтобы уволиться из рядов столичной полиции и начать собственный бизнесом на паях с братом, который как раз уходил с должности пресс-секретаря Электроэнергетического совета и собирался заняться разведением кур. – Он загорелся. Но не остановился.
– И вы серьезно считаете, что кто-то из нас поверит… – начал кто-то.
Раздался резкий рыдающий звук, призрачный и странный: словно тысяча стеклянных гармоник взяли один, чуть-чуть фальшивый аккорд; словно сами молекулы воздуха завопили от боли.
И Вжжжууууухххх.
И над их головами, примерно на высоте четвертого этажа, охваченный темно-синим, бледнеющим в красное по краям нимбом, проплыл маленький белый мотороллер, а на нем – женщина средних лет в розовом шлеме и плотно прижавшийся к ней коротышка в плаще, тоже в шлеме, только химически зеленого цвета (мотороллер летел слишком высоко, чтобы с земли можно было разглядеть, что глаза у него судорожно закрыты, однако так оно и было). Женщина кричала. Кричала она вот что:
– Джерооооооооо-нимо!
– Я из-за тебя все карточки рассыпала!
Машина вернулась на дорогу; откуда-то из-под «бардачка» послышался тонкий голосок:
– Проверьте даврение масра.
– Я их никогда не смогу теперь разложить правильно, – простонала Анафема.
– И не надо, – с уверенностью безумца заявил Ньют. – Возьми любую. Первую попавшуюся. Без разницы.
– В каком смысле?
– Если Агнесса права и мы сейчас здесь потому, что она это предсказала, значит, любая карточка, которую ты возьмешь прямо сейчас,и будет нужной. Просто логика.
– Просто ерунда.
– Да? Ты ведь здесь только потому, что она это предсказала. А ты подумала, что мы скажем полковнику? Если, конечно, нас к нему пустят, что вряд ли.
– Если мы объясним разумно…
– Слушай, я знаю, что это за место. У них огромные шлагбаумы из цельного тиса перед воротами, Анафема, и белые шлемы, и настоящие автоматы – понимаешь? – с настоящими пулями из настоящего свинца, которые могут в тебя залететь, поплясать внутри и вылететь в ту же дырку раньше, чем ты успеешь сказать даже «Извините, у нас есть основания считать, что здесь будет начало Третьей Мировой войны, и торжественная церемония вот-вот начнется», и еще там есть такие серьезные ребята в штатских пиджаках, топырящихся под мышкой, которые отведут тебя в комнатку без окон и будут спрашивать: являетесь ли вы, или являлись ли раньше членом какой-нибудь радикальной подрывной организации, к примеру, одной из политических партий Великобритании. И…
– Мы почти приехали.
– Ну вот, видишь – и ворота, и колючая проволока, и все остальное! Может, даже собаки-людоеды!
– Мне кажется, ты чересчур возбудился, – спокойно заметила Анафема, подбирая последние карточки из-под сидений.
– Возбудился? Ну нет! Я просто очень хладнокровно беспокоюсь, что меня кто-нибудь пристрелит!
– Я уверена, что Агнесса предсказала бы, что нас пристрелят. Такое у нее получалось лучше всего.
Она принялась рассеянно тасовать колоду карточек.
– Знаешь, – сказала она, тщательно подсняв колоду и снова перемешивая карточки, – я где-то читала, что есть секта, члены которой верят, что компьютеры – орудие Дьявола. Они говорят, что Армагеддон наступит, потому что Антихрист отлично управляется с компьютерами. И что в Откровении об этом говорится. Кажется, в какой-то газете не столь давно…
– «Дейли Мейл». “Письмо из Америки”. Э-э… номер за третье августа, – сказал Ньют. – Сразу после сообщения о том, что в городе Черви, штат Небраска, живет женщина, которая научила утку играть на аккордеоне.
– Угум. – Анафема раскладывала карточки на коленях рубашкой кверху.
Так значит, компьютеры – орудие Дьявола? – подумал Ньют. Легко поверить. Компьютеры должны быть чьим-тоорудием, и он точно знал, что этот кто-то – не он.
«Васаби», дернувшись, остановился.
Авиабаза выглядела так, словно подверглась налету. Возле ворот упало несколько больших деревьев и несколько человек вместе с экскаватором пытались сдвинуть их с места. Часовой у ворот без особого интереса наблюдал за ними, но взглянул и на машину – искоса и неприветливо.
– Ладно, – сказал Ньют. – Выбирай карту.
– Да. Мы всегда думали, что это как-то связано с революцией в России. Поезжай дальше по дороге и сверни налево.
За поворотом вдоль забора базы шла узкая дорога.
– Здесь остановись. Тут часто бывают машины, никто не обратит внимания, – сказала Анафема.
– А что здесь за место?
– Местная Аллея Любви.
– Поэтому она вымощена резиной?
Они отошли по дороге в тени забора метров на сто, и наткнулись на ясень. Агнесса была права. Он был велик.И пал прямо поперек изгороди.
На нем сидел часовой и курил. Он был негром. В присутствии черных американцев у Ньюта всегда появлялось чувство вины – на тот случай, если они будут попрекать его двумястами годами работорговли.
Негр вскочил на ноги, когда они подошли, но почти сразу из его позы пропала настороженность.
– А, привет, Анафема, – сказал он.
Он должен был ехать дальше.
На другом конце эстакады был еще один полицейский кордон, не пропускавший машины, направлявшиеся в Лондон. Собравшиеся в кучку полицейские хохотали над новостями, в которых только что сказали, что патрульный на мотоцикле остановил на М6 украденную полицейскую машину и, к своему изумлению, увидел, что за рулем сидит крупный осьминог.
Некоторые полицейские готовы поверить чему угодно. Только не столичные. Столичная полиция – самая здравомыслящая, самая приземленная, самая цинически прагматичная часть полицейских сил Британии.
Нужно немало, чтобы лишить столичного полицейского душевного равновесия.
Нужен, например, огромный, разбитый вдребезги автомобиль, скорее – не больше, но и не меньше – огненный метеор, пылающий, скрежещущий, сыпящий каплями расплавленного металла механический апельсин Преисподней, за рулем которого в языках пламени сидит, дико ухмыляясь, безумец в темных очках, и чтобы этот автомобиль, оставляя за собой хвост жирного черного дыма, ехал сквозь хлещущий дождь и ветер прямо на них на скорости сто тридцать километров в час.
Тогда конечно.
* * *
Карьер был центром спокойствия в бущующем мире.Гром не просто гремел над головой, он рвал воздух в клочья.
– Сюда едут мои новые друзья, – повторил Адам. – Они скоро будут здесь, и тогда мы сможем начать.
Бобик завыл. Это был не сиреноподобный вой одиного волка, но жуткие рыдания маленькой собачки, попавшей в большую беду.
Язва сидела, не поднимая глаз.
Казалось, она о чем-то напряженно думает.
Наконец, она подняла голову и взглянула прямо в пустые серые глаза Адама.
– А что возьмешь себе ты, Адам? – спросила она.
Вместо бури над миром внезапно нависла звенящая тишина.
– Что? – повернулся к ней Адам.
– Ну, ты же разделил мир, правда ведь, и каждый из нас получит свою часть – так какая часть будет твоя?
Тишина пела, словно струна – резко и звонко.
– Точно, – подтвердил Брайан. – Ты нам так и не сказал, что достанется тебе.
– Язва права, – сказал Уэнслидейл. – Мне сдается, не так уж много останется, если мы заберем себе все эти страны.
Адам открыл рот и снова закрыл.
– Что? – спросил он.
– Какая часть твоя, Адам? – повторила Язва.
Адам смотрел на нее. Бобик перестал выть и уставился на хозяина пристальным, полным работы мысли дворняжьим взглядом.
– Я? – переспросил он.
Тишина не умолкала и тянула единственную ноту, способную заглушить весь грохот мира.
– У меня же будет Тэдфилд, – сказал Адам.
Они смотрели на него.
– Ну… и Нижний Тэдфилд, и Нортон, и Нортонский лес…
Смотрели во все глаза.
Адам переводил взгляд с одного лица на другое.
– Это все, что мне когда-нибудь было нужно, – сказал он.
Они покачали головами.
– Я могу их взять, если хочу, – с угрюмым вызовом в голосе сказал Адам, но в этом вызове вдруг мелькнуло сомнение. – И я могу сделать их лучше. Деревья, чтобы лучше лазать, пруды, чтобы…
Его голос неуверенно стих.
– Не можешь, – решительно сказал Уэнслидейл. – Они не то что Америка и всякие эти страны. Они по-настоящему настоящие. И потом, они принадлежат всем нам. Они наши.
– И ты не сможешь сделать их лучше, – добавил Брайан.
– И даже если попробуешь, мы все узнаем, – вставила Язва.
– Ну, если вас только это заботит, не волнуйтесь, – беззаботно начал Адам, – потому что я могу сделать так, чтобы вы делали все, чего мне хочется…
Он остановился, когда его уши с ужасом услышали те слова, что произнес рот. ЭТИ попятились.
Бобик прикрыл лапами голову.
Лицо Адама выглядело как символ крушения империи.
– Нет, – хрипло сказал он. – Нет. Вернитесь! Я приказываю!
Они замерли, готовые броситься прочь.
Адам смотрел на них
– Нет, я не то хотел… – начал он. – Вы же мои друзья…
Его передернуло. Голова откинулась назад. Он поднял руки и ударил кулаками в небо.
Его лицо исказилось. Меловое дно карьера под кроссовками пошло трещинами.
Адам открыл рот и издал вопль. Такой вопль не мог родиться в простом смертном горле. Он взмыл из карьера, слился с бурей, и тучи свернулись новыми, отвратительными на вид комками.
Он длился и длился и длился.
Он эхом летел через всю вселенную, которая намного меньше, чем верят физики. Он сотрясал небесные сферы.
В нем звучала утрата, и долго не было ему конца.
Потом он кончился.
Словно что-то лопнуло.
Голова Адама опустилась. Он открыл глаза.
Что бы ни стояло в центра карьера до этого, теперь там стоял Адам Янг. Адам Янг, который стал мудрее, но тем не менее – Адам Янг. Возможно, даже более Адам Янг, чем когда бы то ни было.
Жуткая тишина в карьере сменилась привычной, уютной тишиной – всего лишь простым отсутствием звука.
Освободившись, ЭТИ прижались к меловой стене, не отрывая от Адама глаз.
– Все нормально, – тихо сказал Адам. – Язва… Уэнсли… Брайан… Идите сюда. Все нормально. Все хорошо. Теперь я все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе это случится. На самом деле случится. Случится, если мы чего-нибудь не сделаем.
* * *
Водопровод Жасминового Домика рычал и плевался и обдавал Ньюта водой цвета светлого хаки. Холодной водой. Вероятно, это был самый холодный из всех холодных душей, которые когда-либо приходилось принимать Ньюту.Однако нужного действия он не оказал.
– Небо красное, – сказал он, вернувшись в комнату. Он ощущал себя немного маньяком. – Полчетвертого вечера. В августе. Что это значит? С точки зрения мореходных дел мастера, скажем? «Если небо красно вечером, моряку бояться нечего…» Я хочу сказать – если красное небо по вечерам вызывает восторг у моряка, то что вызывает восторг у оператора компьютерных систем на супертанкере? Или это пастухи не боятся красного неба по вечерам? Никогда не мог запомнить.
Анафема разглядывала штукатурку в его волосах. Душ не помог – он ее только размочил и она расползлась по всей голове, так что Ньют теперь был словно в белой шляпе, из которой торчали волосы.
– Здорово тебя ударило, – сказала она.
– Да нет, это я сам, когда стукнулся головой о стену. Ну, помнишь, когда ты…
– Помню. – Анафема выглянула в разбитое окно и вопросительно посмотрела на Ньюта. – Как ты считаешь, оно цвета крови? – спросила она. – Это очень важно.
– Я бы не сказал, – отозвался Ньют, выхваченный из потока собственных мыслей. – Не то, чтобы крови. Оно скорее розоватое. Наверно, буря подняла много пыли в воздух.
Анафема рылась в карточках с прекрасными и точными пророчествами.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Пытаюсь найти перекрестные ссылки. И до меня никак не…
– Можешь не беспокоиться, – сказал Ньют. – Я знаю, что означает последняя строка из стиха 3477. Сообразил, когда…
– Что ты хочешь сказать этим «я знаю, что означает…»?
– Я видел ее, когда ехал сюда. И не надо на меня кричать. У меня голова болит. Я хочу сказать, я ее видел. На вывеске на воротах вашей авиабазы. Только она совсем не про миг. Там написано: «МИР – НАША РАБОТА». Такое обычно пишут на вывесках рядом с авиабазами. Типа «Стратегическое авиационное командование, 8657745-я эскадрилья “Орущие Синие Дьяволы”, МИР – НАША РАБОТА», или что-нибудь такое. – Ньют схватился за голову. Состояние эйфории бесповоротно проходило. – Если Агнесса права, в этот момент какой-нибудь маньяк, наверно, расчехляет ракеты и вскрывает стартовые шахты. Или что там у них?
– Ничего подобного, – твердо сказала Анафема.
– Да точно! Что я, кино не смотрю? Назови хотя бы одну причину, по которой ты настолько в этом уверена!
– Там нет никаких бомб. Ракет тоже. Всем в округе это известно.
– Но это же воздушная база! Там есть посадочные полосы!
– Только для транспортных самолетов и так далее. У них там оборудование для связи, и все. Радио и прочее. И ничего, что может взорваться.
Ньют уставился на нее.
* * *
Перед нами Кроули. Он едет по шоссе М40 в сторону Оксфордшира на скорости 180 км/ч. Даже самый намеренно невнимательный наблюдатель отметит ряд странностей в его внешности. Например, плотно сжатые оскаленные зубы или тусклое красное сияние из-под стекол темных очков. И машину. Его машина была самым недвусмысленным намеком.Кроули начал путь в своем «бентли» и, черт побери, собирался завершить его в том же «бентли». При этом даже такой любитель автомобилей, у которого в личной коллекции есть пара мотоциклетных очков времен королевы Виктории, не смог бы опознать в его машине антикварный «бентли». Уже не смог бы. Он вообще не узнал бы в нем «бентли» – ни одну из моделей. Он смог бы только предположить – пятьдесят на пятьдесят – что это когда-то было автомобилем.
Для начала, на нем не осталось ни следа краски. Когда-то, вероятно, он был черным, и оставался черным в тех местах, где не был покрыт ржавыми разводами, но это был матовый, обугленный черный цвет. Он летел, окруженный облаком огня, словно космический корабль, выполняющий особенно сложное приземление.
На стальных ободьях колес осталась лишь тонкая запекшаяся корка горелой резины, однако, поскольку ободья каким-то образом двигались, на дюйм не доставая до земли, особого влияния на подвеску это не оказывало.
Он должен был развалиться много километров тому назад.
Именно усилия, которые Кроули тратил на то, чтобы мысленно скреплять части «бентли», были причиной его оскала, а красное свечение в глазах обуславливалось биопространственной обратной связью. А еще необходимостью постоянно напоминать себе, что дышать нельзя.
С четырнадцатого века ему еще ни разу не было так тяжело.
* * *
Общее настроение в меловом карьере стало более дружелюбным, но все еще оставалось напряженным.– Вы должны помочь мне все исправить, – сказал Адам. – Люди пытались разобраться с этим тысячи лет, но теперь разбираться придется нам.
Они с готовностью кивнули.
– Понимаете, дело вот в чем, – продолжал Адам, – это как… ну, Жирнягу Джонсона знаете?
ЭТИ кивнули. Все, конечно, знали Жирнягу Джонсона и членов его банды – другойбанды Нижнего Тэдфилда. Они были постарше и довольно противные. Стычки между двумя тэдфилдскими бандами происходили почти каждую неделю.
– Так вот, – сказал Адам. – Мы всегда побеждаем, так ведь?
– Почти всегда, – заметил Уэнслидейл.
– Почти всегда, – согласился Адам. – И…
– Чаще, чем каждый второй раз, во всяком случае, – сказала Язва. – Потому что, помните, когда был шум насчет вечеринки у стариков в школьном зале, когда мы…
– Это не считается, – заявил Адам. – Их ругали точно так же, как и нас. И вообще: старикам вроде как должно нравиться, когда они слышат, как дети играют, я читал где-то, и с чего это нас надо ругать, если у нас старики неправильные… – Он остановился. – И вообще… мы их лучше.
– Мы их точнолучше, – подтвердила Язва. – Тут ты прав. Мы их стопроцентно лучше. Просто не всегда побеждаем.
– А теперь представьте, – медленно продолжил Адам, – что мы можем побить их так, как надо. Услать их куда-нибудь или еще что. Просто сделать так, чтоб в Нижнем Тэдфилде банд, кроме нашей, не было. Как вам такое?
– То есть… ты хочешь сказать… он умрет? – спросил Брайан.
– Нет. Просто… ну, просто его не будет.
ЭТИ подумали. Жирняга Джонсон был правдой жизни с того самого момента, когда они выросли настолько, что смогли начать драться игрушечными паровозиками. Они попытались представить себе картину мира, в центре которой зияла дыра, имеющая форму Джонсона.
Брайан почесал нос.
– Лично мне кажется, без Жирняги Джонсона было бы здорово, – сказал он. – Помните, что он натворил у меня на дне рождения? А досталось мне.
– Ну, не знаю, – заметила Язва. – Я хочу сказать, без этого Жирняги Джонсона и его банды не так интересно. Если подумать. Мы очень неплохо развлеклись с этим Жирнягой Джонсоном и Джонсонитами. А так придется искать другую банду или еще чего.
– А мнекажется, – сказал Уэнслидейл, – что если спросить в Нижнем Тэдфилде, так вам скажут, что им лучше и без Джонсонитов, и без ЭТИХ.
Даже Адам был потрясен этими словами. Однако Уэнслидейл стоически продолжал:
– Во всяком случае, клуб пенсионеров точно скажет. И Пикки. И…
– Но мы-то ведь хорошие, – начал Брайан, и осекся. – Ну, ладно, – сказал он. – Но точно подумают, что будет ни фига не так интересно, если ни нас, ни их не будет.
– Нет, – сказал Уэнслидейл. – Я про другое.
– Людям здесь не нужны ни мы, ни Джонсониты, – угрюмо продолжал он, – раз они все время ворчат, что мы катаемся на великах или там досках у них на тротуарах, и что от нас столько шуму, и все такое. Это как тот тип сказал, в учебнике истории: «Чума нам оба ваших дома».
Эта фраза была встречена молчанием.
– Какие дома? – наконец спросил Брайан. – У Джонсонитов что, есть собственный дом?
Обычно такое замечание служило началом бурного обсуждения минут на пять, когда у ЭТИХ было соответствующее настроение, но Адам чувствовал, что сейчас не самое подходящее время.
– Короче, вы все считаете, – подытожил он, самым председательским голосом, – что нет никакого смысла, если Жирные Джонсониты побьют ЭТИХ или наоборот?
– Правильно, – ответила Язва. – Потому что, – добавила она, – если мы их побьем, нам придется стать самим себе смертельными врагами. И тогда будет: я и Адам против Брайана и Уэнсли. – Она выпрямилась. – Всем нужен свой Жирняга Джонсон.
– Угу, – сказал Адам. – Я так и думал. Нет смысла, чтобы кто-нибудь побеждал. Я так и думал.
Он уставился на Бобика, или, возможно, сквозь Бобика.
– Вроде бы так просто, – сказал Уэнслидейл и тоже выпрямился. – И на что здесь могли уйти тысячи лет?
– Это потому что те, кто пытался разобраться, были мужчины, – многозначительно заметила Язва.
– С чего это вдруг тебе понадобилось вставать на чью-то сторону? – прищурился Уэнслидейл.
– Понадобилось, – отрезала Язва. – Каждый должен в чем-нибудьвстать на чью-нибудь сторону.
Адам, по всей видимости, определился с решением.
– Да. Только мне кажется, можно еще придумать свою собственную. Идите за великами, – спокойно продолжил он. – Думаю, нам лучше поговорить кое с кем.
* * *
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух.Мотороллер мадам Трейси пыхтел, пробираясь по Крауч-Энд-Хай-стрит. Это было единственное транспортное средство, движущееся по пригородной лондонской улице, забитой неподвижными машинами, такси и красными двухэтажными автобусами.– Ни разу не видела такой пробки, – заметила мадам Трейси. – Наверно, где-то авария.
– Очень может быть,– отозвался Азирафель. – Мистер Шедуэлл, если вы не обнимете меня двумя руками, вы упадете. Мой мотороллер не рассчитан на двоих, понимаете?
– На троих, – пробормотал Шедуэлл, одной рукой мертвой хваткой ухватившийся за седло, а в другой сжимавший Громовик.
– Мистер Шедуэлл, я повторять не буду.
– Тогда вам придется остановиться, чтобы я мог поправить свое орудие, – вздохнул Шедуэлл.
Мадам Трейси смущенно хихикнула, но все же свернула к обочине и остановила мотороллер.
Шедуэлл уселся поудобнее, пристроил мушкет, и, глухо ворча, обнял мадам Трейси обеими руками. Громовик оказался между ними, словно дуэнья на свидании.
Они молча ехали под дождем еще десять минут – чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух– и мадам Трейси очень аккуратно протискивалась между машинами и автобусами.
Потом она почувствовала, что ее глаза косятся на спидометр. Это довольно глупо, подумала она, потому что он не работает с семьдесят четвертого года, да и до того работал не слишком правильно.
– Дорогая моя, как бы вы оценили нашу скорость?– спросил Азирафель.
– А что?
– Просто мне кажется, что мы добрались бы чуть быстрее, если бы шли пешком.
– Ну, если бы я ехала одна, то полная скорость была бы приблизительно двадцать пять километров в час, но сейчас здесь еще мистер Шедуэлл, так что видимо, примерно…
– Шесть-семь километров в час,– прервала она себя.
– Наверно, так, – согласилась она.
За ее спиной послышалось покашливание, а потом мертвенно-бледный голос спросил:
– Ты не можешь ехать на этой адовой машине помедленнее, женщина?
В дьявольском пантеоне, который, само собой разумеется, Шедуэлл ненавидел всем скопом и со всей силой праведности, особого отвращения удостаивались демоны скорости.
– И в этом случае,– продолжал Азирафель, – мы доберемся до Тэдфилда менее чем за десять часов.
Мадам Трейси ответила не сразу.
– А как далеко этот Тэдфилд, кстати?
– Километров шестьдесят.
– Хмм, – заметила мадам Трейси, которая единственный раз ездила к племяннице в Финчли, километрах в пяти от дома, но с тех пор пользовалась исключительно автобусом, потому что мотороллер стал как-то смешно чихать на обратном пути.
– Так что нам нужна скорость примерно в сто пятнадцать километров, если мы хотим прибыть вовремя,– сказал Азирафель. – Мда. Сержант Шедуэлл! Держитесь как можно крепче.
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух,и контуры мотороллера и седоков на нем вдруг окутались мягким голубым светом, словно нимбом.
Чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух,и мотороллер неловко, чуть дергаясь, оторвался от земли и повис в воздухе на высоте полутора метров без всякой видимой опоры.
– Не смотрите вниз, сержант Шедуэлл,– посоветовал Азирафель.
– …, – отозвался Шедуэлл. Глаза его были плотно закрыты. На лбу неестественно серого цвета проступили капли пота. Он не смотрел вниз. Он вообще никуда не смотрел.
– Итак… ПОЕХАЛИ!
В любом крупнобюджетном фантастическом фильме есть кадры, в которых космический корабль размером с Нью-Йорк вдруг разгоняется до скорости света. Гнусавый звук, словно дребезжит деревянная линейка, прижатая к краю стола, потрясающая игра света, и в один момент все звезды превращаются в тонкие прямые линии и исчезают вовсе. Здесь было точно так же, только вместо сверкающего корабля длиной в двадцать километров был не совсем белый мотороллер двадцати лет от роду. И не было радужных спецэффектов. И скорость у него была, пожалуй, лишь чуть больше трехсот километров в час. И вместо завывания, скачущего вверх по октавам, он издавал простое чух-чух-чух-чух-чух-чух-чух…
ВЖЖЖУУУУУХХХХ.
И все равно это было точно так же.
* * *
К пересечению шоссе М25, превратившегося в пронзительно застывший круг, с М40, ведущим в Оксфордшир, подтягивались все новые и новые полицейские силы. За полчаса, прошедшие с того момента, когда Кроули пересек этот рубеж, их численность удвоилась. Во всяком случае, на стороне М40. Из Лондона никто не выезжал.Кроме полицейских, здесь стояло еще примерно две сотни человек, разглядывая М25 в бинокли. Среди них были представители армии Ее Величества, спецотряда по обезвреживанию бомб, служб военной разведки MИ5 и MИ6, Особого отдела и ЦРУ. А еще продавец горячих сосисок.
Всем было холодно, мокро, жутко и нечего сказать, за исключением одного офицера полиции, которому было холодно, мокро, и жутко, но зато было что сказать.
– Слушайте, меня не волнует, верите вы мне или нет, – раздраженно заявил он, – но я вам говорю то, что сам видел. Старая машина, «роллс-ройс» или «бентли», из этих антикварных моделей. Ей удалось переехать через мост.
Его прервал старший сержант технических войск.
– Она не могла этого сделать. Наши приборы показывают, что температура над М25 больше семисот градусов по Цельсию.
– Или минус сто сорок, – вставил его помощник.
– …или минус сто сорок, – согласился старший сержант. – Действительно, есть какое-то расхождение в показаниях – я думаю, его можно без всякого риска отнести на счет какой-то инструментальной ошибки [50], но факт остается фактом: если мы даже запустим вертолет над М25, мы рискуем получить вертолет-фри. Так как же тогда вы можете утверждать, что антикварный автомобиль проехал здесь и остался цел?
– Я не говорил, что он остался цел, – поправил его полицейский. Он уже подумывал о том, чтобы уволиться из рядов столичной полиции и начать собственный бизнесом на паях с братом, который как раз уходил с должности пресс-секретаря Электроэнергетического совета и собирался заняться разведением кур. – Он загорелся. Но не остановился.
– И вы серьезно считаете, что кто-то из нас поверит… – начал кто-то.
Раздался резкий рыдающий звук, призрачный и странный: словно тысяча стеклянных гармоник взяли один, чуть-чуть фальшивый аккорд; словно сами молекулы воздуха завопили от боли.
И Вжжжууууухххх.
И над их головами, примерно на высоте четвертого этажа, охваченный темно-синим, бледнеющим в красное по краям нимбом, проплыл маленький белый мотороллер, а на нем – женщина средних лет в розовом шлеме и плотно прижавшийся к ней коротышка в плаще, тоже в шлеме, только химически зеленого цвета (мотороллер летел слишком высоко, чтобы с земли можно было разглядеть, что глаза у него судорожно закрыты, однако так оно и было). Женщина кричала. Кричала она вот что:
– Джерооооооооо-нимо!
* * *
Одним из достоинств «васаби», о котором Ньют всегда упоминал особо, была почти полная невозможность определить, насколько серьезна поломка. Он направил своего «Дика Терпина» на обочину, чтобы объехать толстую упавшую ветку.– Я из-за тебя все карточки рассыпала!
Машина вернулась на дорогу; откуда-то из-под «бардачка» послышался тонкий голосок:
– Проверьте даврение масра.
– Я их никогда не смогу теперь разложить правильно, – простонала Анафема.
– И не надо, – с уверенностью безумца заявил Ньют. – Возьми любую. Первую попавшуюся. Без разницы.
– В каком смысле?
– Если Агнесса права и мы сейчас здесь потому, что она это предсказала, значит, любая карточка, которую ты возьмешь прямо сейчас,и будет нужной. Просто логика.
– Просто ерунда.
– Да? Ты ведь здесь только потому, что она это предсказала. А ты подумала, что мы скажем полковнику? Если, конечно, нас к нему пустят, что вряд ли.
– Если мы объясним разумно…
– Слушай, я знаю, что это за место. У них огромные шлагбаумы из цельного тиса перед воротами, Анафема, и белые шлемы, и настоящие автоматы – понимаешь? – с настоящими пулями из настоящего свинца, которые могут в тебя залететь, поплясать внутри и вылететь в ту же дырку раньше, чем ты успеешь сказать даже «Извините, у нас есть основания считать, что здесь будет начало Третьей Мировой войны, и торжественная церемония вот-вот начнется», и еще там есть такие серьезные ребята в штатских пиджаках, топырящихся под мышкой, которые отведут тебя в комнатку без окон и будут спрашивать: являетесь ли вы, или являлись ли раньше членом какой-нибудь радикальной подрывной организации, к примеру, одной из политических партий Великобритании. И…
– Мы почти приехали.
– Ну вот, видишь – и ворота, и колючая проволока, и все остальное! Может, даже собаки-людоеды!
– Мне кажется, ты чересчур возбудился, – спокойно заметила Анафема, подбирая последние карточки из-под сидений.
– Возбудился? Ну нет! Я просто очень хладнокровно беспокоюсь, что меня кто-нибудь пристрелит!
– Я уверена, что Агнесса предсказала бы, что нас пристрелят. Такое у нее получалось лучше всего.
Она принялась рассеянно тасовать колоду карточек.
– Знаешь, – сказала она, тщательно подсняв колоду и снова перемешивая карточки, – я где-то читала, что есть секта, члены которой верят, что компьютеры – орудие Дьявола. Они говорят, что Армагеддон наступит, потому что Антихрист отлично управляется с компьютерами. И что в Откровении об этом говорится. Кажется, в какой-то газете не столь давно…
– «Дейли Мейл». “Письмо из Америки”. Э-э… номер за третье августа, – сказал Ньют. – Сразу после сообщения о том, что в городе Черви, штат Небраска, живет женщина, которая научила утку играть на аккордеоне.
– Угум. – Анафема раскладывала карточки на коленях рубашкой кверху.
Так значит, компьютеры – орудие Дьявола? – подумал Ньют. Легко поверить. Компьютеры должны быть чьим-тоорудием, и он точно знал, что этот кто-то – не он.
«Васаби», дернувшись, остановился.
Авиабаза выглядела так, словно подверглась налету. Возле ворот упало несколько больших деревьев и несколько человек вместе с экскаватором пытались сдвинуть их с места. Часовой у ворот без особого интереса наблюдал за ними, но взглянул и на машину – искоса и неприветливо.
– Ладно, – сказал Ньют. – Выбирай карту.
– И это все?3001
Там, за Гнездом
Орла, пал велик Ясень.
– Да. Мы всегда думали, что это как-то связано с революцией в России. Поезжай дальше по дороге и сверни налево.
За поворотом вдоль забора базы шла узкая дорога.
– Здесь остановись. Тут часто бывают машины, никто не обратит внимания, – сказала Анафема.
– А что здесь за место?
– Местная Аллея Любви.
– Поэтому она вымощена резиной?
Они отошли по дороге в тени забора метров на сто, и наткнулись на ясень. Агнесса была права. Он был велик.И пал прямо поперек изгороди.
На нем сидел часовой и курил. Он был негром. В присутствии черных американцев у Ньюта всегда появлялось чувство вины – на тот случай, если они будут попрекать его двумястами годами работорговли.
Негр вскочил на ноги, когда они подошли, но почти сразу из его позы пропала настороженность.
– А, привет, Анафема, – сказал он.