Дру все еще стояла возле меня - не так близко, как раньше, но достаточно близко, чтобы я мог ощущать исходящий от нее инь, или как там называется штука, о которой говорил док.
- Папа всегда заводится из-за этого, Шелл.
- Начинаю замечать.
- Не обращайте на него внимания.
- А как вы с ним управляетесь? Дру улыбнулась:
- Прежде всего, нужно заставить его заткнуться. - Она посмотрела на Бруно:
- Заткнись, папа.
Поток слов остановился. Бруно обернулся к дочери:
- Но, дорогая, я только начал...
- Знаю. Может, я приготовлю что-нибудь выпить? А ты расскажешь мне, что с тобой произошло.
- Отлично, - одобрил Бруно. - Я бы не возражал против большой порции бренди. А вы, Шелдон?
У Дру был маленький бар с коньяком, скотчем, бурбоном, льдом - почти всем, что только можно пожелать. Она приготовила бренди для себя и Бруно и бурбон с водой для меня, покуда доктор в сжатой и деловитой манере, которую он превосходно использовал, когда хотел, рассказывал о своих приключениях.
К тому времени, когда напитки были готовы, повествование подошло к концу включая мои дополнительные комментарии, в том числе насчет объявления Лемминга, что Эммануэль Бруно является не кем иным, как Антихристом.
Несколько секунд Дру молчала. Потом она осведомилась:
- В таком случае кто такая я?
- Прекрасный остров в океане безумия, моя дорогая, - ответил Бруно. - Вся наша планета обезумела много столетий назад. И только потому, что я пытаюсь влить в этот океан каплю разума, меня объявили архидьяволом. Полагаю, тебя это делает архидьяволицей. Ох уж этот Лемминг и его стадо святош! Должно быть, это самая чудовищная масса кретинов, с тех пор как первая слабоумная амеба дала жизнь себе подобным...
В правой руке Бруно держал бокал с бренди, а левой привычными машинальными движениями хлопал себя по бедру:
- Хм-м... Вероятно, они прямые потомки этой амебы. Я видел их в церкви Второго пришествия, и они напоминали маленьких амебообразных существ, происшедших от одного слабоумного папаши, сбившихся в кучу в поисках тепла, но так его и не обнаруживших. Когда я из любопытства впервые посетил службу и посмотрел на них, сидящих неподвижно, ряд за рядом, они показались мне мертвецами. Но, к сожалению, они живы и накачаны Леммингом его философией спасения мира от греха, которая стала для них миссией, предписанной Богом. У них пепельные губы и потухшие глаза. Они грешат против своего же Бога, вставая по утрам наполненными до краев ненавистью к тем, кого именуют грешниками. "Лемминги" призывают к духовной жизни, но их тела больны. Они отрицают жизнь и удивляются, что умирают! - Голос Бруно повысился почти крика. Помолчав, он заговорил более спокойно:
- Да, они отрицают жизнь, плоть, чувственные радости, меняют небесные удовольствия на адские муки и требуют, чтобы другие разделили из безумие, дабы оказаться "спасенными". Знаете, Шелдон, - Бруно глотнул бренди и посмотрел на меня, - эти "Божьи лемминги" с радостью бы уничтожили порнографию, добрачный секс, послебрачный секс, брачный секс, смех, десертные блюда, сладости, запретили бы даже ходить в туалет по воскресеньям... Дру взяла меня за руку:
- Пошли отсюда, Шелл. Думаю, Антихрист засел у папы в голове.
- Может, он не привык к выпивке?
Она потянула меня к дивану в другом конце комнаты, опустилась на него и скрестила длинные стройные ноги.
Я сел рядом и уставился на ее ноги. Они отвлекали меня, хотя Бруно продолжал пророчествовать. Не делая паузы, он последовал за нами и теперь ходил взад-вперед по ковру, размахивая руками и время от времени устремляя на нас пронизывающий взгляд.
- В основном, это вопрос определения, - ораторствовал он. - Правда, за которую сожгли Джордано Бруно, была произвольно определена как преступление, вследствие которого его превратили в живую вязанку хвороста. Церковь сожгла его, чтобы состряпать еще несколько догм...
- Это становится интересным, - заметил я, с трудом оторвав взгляд от ног Дру.
- У папы иногда возникают интересные идеи, - улыбнулась она.
Бруно продолжал нестись галопом:
- Снова все дело в определении. Подумайте сами: не было бы никакой суеты из-за "порнографии", если бы половой акт сам по себе не считался порнографией - грязной и непристойной. Ибо "порнографическое" - всего лишь определение, и, следовательно, является таковым только для тех, кто определяет подобным образом какое-либо явление.
- Думаю, он прав на девяносто процентов, - сказала Дру.
- По меньшей мере, - согласился я.
- Но вы не слышали еще и половины.
- Готов держать пари, что не слышал.
- Вы не слушаете меня! - сердито произнес Бруно и продолжал на одном дыхании:
- Если бы, как в свое время на Таити, грязным и постыдным считался не половой акт, а акт приема пищи, то изображения людей, обедающих у себя дома, были бы порнографическими. Наши священники и "лемминги", ничего не смысля в кулинарии, учили бы нас, что, когда и где нужно есть; вегетарианцы, возможно, разрешили бы нам есть бифштекс по праздникам, но только прожаренным до черноты, без соли и перца.
- Вашему папе следовало бы организовать свою Церковь, - сказал я Дру. Возможно, даже я стал бы в нее ходить. Бьюсь об заклад, что пели бы там получше.
- Но эти маньяки обрушиваются на секс и плоть, - гремел Бруно. - Наши религиозные менторы, которые, разумеется, умнее всех, в которых сосредоточена вся мудрость вселенной, произвольно решили, что секс, половое влечение, похоть, мастурбация - все, связанное с плотскими радостями и гениталиями, грязно, греховно и недостойно!
- Ну, я никогда не...
- Столетиями Церковь и ее "лемминги" изо всех сил старались сделать секс безрадостным, если не невозможным, и патологически изображали девственность и безбрачие добродетелями, а не чудовищными грехами против источника жизни. Мать Иисуса была провозглашена девой, и даже ее родители превратились в девственников - кстати, доктрина непорочного зачатия не была официальной догмой даже в католической церкви, покуда Папа Пий IX не получил в 1854 году телеграмму от Господа Бога. До второго столетия от Рождества Христова об этом и не помышляли - думаю, именно с тех пор Мария начала превращаться в вечную деву.
- Я этого не знал.
- Ну, так теперь знаете. Короче говоря, естественный акт всеми способами превращали в противоестественный и грязный. Если Матерь Божья - вечная дева, не следует ли всем прочим матерям вечно краснеть от стыда? И всем прочим отцам тоже? Задавать этот вопрос, значит, отвечать на него. Выходит, наследники иудео-христианских сексуальных психозов почти никогда не могут позволить себе полной свободы и радости в акте, которому мы все обязаны своим появлением на свет.
- Ну, это лучше, чем ничего...
- Мы углубляемся в темные лабиринты, - прогудел Бруно, - рассуждая о глупостях и грехах наших мудрых и безгрешных духовных лидеров. Логика приводит нас к вопросу: если бы Мария была не девой, а хромой, стали бы священники ломать себе ноги и опираться на костыли, восхваляя святую Хромую Марию? Логичный ответ: эти церковные акробаты произносили бы свои пророчества, стоя на голове, но тогда бы их рясы опустились, и мы узнали бы правду, а правда сделала бы нас свободными!
- Он в самом деле завелся, - сказал я.
Дру кивнула.
- Может, нам забрать у него выпивку? Кстати, бурбон весьма недурен.
Должно быть, Бруно слышал меня. Он залпом допил остатки бренди, подошел к бару, наполнил свой бокал и вернулся с бутылкой бурбона.
- Думаю, он слышал, что я сказал, - заметил я. - У вашего отца необычайно острый слух.
- Он вообще удивительный человек.
- Надеюсь, вас это не смущает? Я имею в виду разговоры о сексе и тому подобное...
- А вас секс смущает, Шелл?
- Конечно нет!
- Меня тоже.
- Выходит, секс не смущает нас обоих! Разве это не чудесное совпадение?
Дру одарила меня улыбкой Моны Лизы, но ничего не сказала.
- Вы не слышали меня? - спросил я. - Я сказал: разве это не чудесное...
- А наш Фестус Лемминг - всего лишь кончик застывшего айсберга; он стал сегодняшним символом того, что Церковь проповедовала веками. Когда возникает здоровая реакция против сексуальных заскоков Церкви, Лемминг восстает против этой реакции. Он ведет нас назад, к святому Павлу и его изречениям, что "мужчине лучше не касаться женщины".
- Святой так говорил? - быстро осведомился я, пока док переводил дыхание.
- А кто же еще? - Бруно наклонился, чтобы налить бурбон в мой стакан. Более того, Павел вроде осуществлял на практике то, что проповедовал. Вероятно, он не мог иначе, так как "немощь плоти" не вполне ясно характеризует...
- Как мужчина он не производит на меня особого впечатления, - признал я.
- По-моему, в этом отношении он еще хуже, чем наш современный образец духовного здоровья - Фестус Лемминг. По крайней мере, Фестус публично не заявлял, подобно Павлу и его последователям, что мы все рождены оскверненными и безнадежно пораженными грехом, и не спрашивал: "Как может быть чистым тот, кто рожден женщиной?" Павел был бесполезен для женского пола - как, впрочем, и для мужского. Этот человек предлагал всем другим мужчинам фальшивый билет на небеса, требуя взамен отказа от их мужской природы. Это было настолько блестяще проделано, что его слова стали Священным Писанием, и в результате все добрые христиане почти две тысячи лет грабят Петра, чтобы уплатить Павлу <Английское выражение "to rob Peterto pay Paul" ("ограбить Петра, чтобы уплатить Павлу") означает "облагодетельствовать одного за счет другого".>.
- И Павел был святым? - задумчиво осведомился я.
- Был и есть. Кто был святым, остается им навсегда.
- Кто же сделал его святым?
- Бог.
- Откуда вы знаете?
- Пожалуйста, не задавайте глупых вопросов. Кроме того, вы постоянно меня прерываете...
- Заткнись, папа!
В наступившем молчании я четко расслышал два слова.
Они прозвучали по телевизору. Звук был очень тихим, но я на свой слух тоже не жаловался. Самое важное, что эти слова были мне хорошо знакомы. Одно было "Шелл", а другое - "Скотт".
Увидев на экране диктора ночных новостей, я одним прыжком очутился возле телевизора и успел повернуть регулятор громкости, чтобы в комнате отчетливо прозвучало: "Дальнейшие подробности покушения на Фестуса Лемминга, самого святого пастора церкви Второго пришествия, после рекламной паузы".
Я, шатаясь, вернулся к дивану и тяжело опустился на него. Бруно и Дру, не двигаясь, смотрели на экран.
Я тоже смотрел, как пара влажных красных губ появилась на тюбике, и сексуальный голос их обладательницы (или чей-то еще) произнес: "Мммм! Это великолепно!.."
Глава 11
- Покушение? - сказала Дру.
- На Фестуса? - сказал Бруно.
- Лемминга? - сказал я.
Рекламный ролик кончился, и диктор вновь устремил дружелюбный взгляд на миллионы невидимых зрителей.
- И вновь о попытке убийства пастора Фестуса Лемминга. Только что мы получили сообщение от нашего корреспондента Джонни Кайла, находящегося сейчас в Уайлтоне, штат Калифорния, возле церкви Второго пришествия.
На экране появился Кайл с микрофоном в правой руке. Он стоял на ступеньках, по которым я недавно поднимался, за ним виднелись открытые двери церкви. Кайл заговорил хорошо знакомым тягучим голосом:
- Сейчас в Уайлтоне одиннадцать тридцать одна вечера. Ровно пятнадцать минут назад в пастора Фестуса Лемминга были произведены два выстрела, когда он стоял наверху этой лестницы, у широко открытых церковных дверей, разговаривая с членами своей паствы. Другие прихожане шли на стоянку или уже ехали домой в своих автомобилях. Большинство присутствовавших утверждает, что выстрелы были сделаны из одной из машин на стоянке, которая тут же уехала на большой скорости. Одни говорят, что это был темный четырехдверный седан, другие - что двухдверный, третьи - что это была голубая "пантера" или "чита", четвертые что это был зеленый "стилето" или серый "кракатоа", а один свидетель заявил, что стрелял мальчик на красном мотороллере. В данный момент полиция расспрашивает свидетелей и сортирует противоречивые показания.
На экране появился общий план церкви, потом его сменила автостоянка, на которой все еще было несколько машин и где слонялись сорок - пятьдесят человек. У входа находился полицейский автомобиль с открытыми дверцами и мерцающей красной лампой на крыше.
- Большинство свидетелей, - продолжал Кайл, - заявляют, что в машине сидели двое, некоторые - что только один, а некоторые - что четверо или пятеро. Один свидетель утверждает, что в машине вообще никого не было, но это тот старый джентльмен, который видел красный мотороллер, и полиция не принимает в расчет его показания.
На экране возник общий план церковной лестницы, в середине которой виднелись двое мужчин: один с микрофоном - несомненно Кайл, а другой тореадор в сверкающем золотом костюме, иначе говоря, Фестус Лемминг. Камера медленно приблизилась, фигуры увеличились в размере, после чего голос Кайла торжественно возвестил:
- Пастор Лемминг отказывается - повторяю, полностью отказывается - от своего первоначального заявления, что у него есть причины полагать, будто на него покушался Шелдон Скотт, который действовал как агент Эммануэля Бруно, хорошо известного создателя весьма противоречивого снадобья, именуемого эровитом.
- Снадобья! - с возмущением повторил доктор Бруно. Какая разница, подумал я, как словоохотливый корреспондент называет эровит? Куда важнее, что он упомянул меня и Бруно. Правда, Лемминг отказался от своего заявления...
Больше док ничего не сказал. Он склонился вперед и уставился на экран, опустив локоть на колено и подпирая рукой подбородок.
- Мистер Скотт, - продолжал корреспондент, - не новичок в насилии - он местный частный детектив, чьи подвиги не раз привлекали всеобщее внимание. Не только полиция, но и многие граждане выразили полную уверенность в честности и надежности мистера Скотта. Обвинение пастора Лемминга было сделано сразу же после попытки убийства, когда он был потрясен и расстроен. Сейчас к вам обратится непосредственно из Уайлтона, штат Калифорния, Фестус Лемминг, самый святой пастор церкви Второго пришествия.
На экране появились тощая физиономия, узкие плечи и верхняя часть золоченой груди Лемминга с пуговицей в виде рубинового креста на воротнике его кольчуги.
- Дети мои, - со вздохом заговорил он. - Дети Господа Всемогущего. Я глубоко признателен за предоставленную мне благословенной телекомпанией Эй-би-си возможность отказаться от своих слов, произнесенных в тот момент, когда я еще не оправился от едва не ставшей роковой встречи со смертью, здесь, у гостеприимно распахнутых дверей моей церкви Второго Пришествия, в Уайлтоне, штат Калифорния.
Лемминг выпрямился во все свои пять футов с тремя-четырьмя дюймами и слегка вскинул голову.
- Я глубоко сожалею о своем неразумном предположении, будто меня пытался убить Шелдон Скотт, действуя как агент Эммануэля Бруно. Да, я сожалею! Я не знаю человека или людей, участвовавших в покушении. Повторяю: я их не знаю. В качестве частичного оправдания моего греховного недомыслия могу только сообщить, что менее чем за час до попытки убийства мистер Шелдон Скотт удалился из этого Дома Божьего... - он описал рукой дугу, словно включая в это понятие не только церковь, но и всю Южную Калифорнию, землю и небо, - после того как прервал службу, шокировав и расстроив паству, состоящую из пяти тысяч... "Прибавил добрую тысячу", - подумал я.
- ..или шести тысяч душ, и пригрозив мне, да, пригрозив мне.., телесным повреждением. Я вспомнил об этом, кода смертоносные пули просвистели мимо моей головы. Это была ошибка, о которой я сожалею, но человеку - повторяю, человеку - свойственно ошибаться. У меня нет никаких доказательств этого утверждения, и потому я публично от него отказываюсь! Повторяю: я сделал это неразумное и предосудительное заявление и совершил свойственную человеку ошибку только из-за недавнего разговора с мистером Шелдоном Скоттом и его угроз, а также из-за...
А также из-за чего?
Фестус оставил этот факт болтаться в воздухе.
Мне это показалось ловким ходом, хотя и не пробудило симпатии к Леммингу. Что еще, кроме моего опасного присутствия и моих угроз, побудило его выдвинуть преждевременное обвинение? Несомненно, что-то серьезное, хотя он об этом и не упомянул. Учитывая настойчивые повторения того, что человеку свойственно ошибаться, и старательное подчеркивание слова "человек", можно предположить, что имелось в виду нечто, человеку не свойственное, а может, вообще не имеющее к нему отношения. Маленькая птичка? Большая птица? Или нечто еще большее?
Фестус не стал ничего объяснять - он предоставил догадываться об этом слушателям.
- Ну, он изжарил мою птицу, - произнес я вслух. - Точнее, моего гуся.
Бруно и Дру промолчали.
После многозначительной паузы Фестус заговорил вновь:
- Повторяю: я глубоко сожалею о своем опрометчивом заявлении.
Еще не окончив фразы, он обернулся влево, где стоял Джонни Кайл, на языке у которого явно вертелся вопрос.
Когда камера немного отступила, обеспечив обоим место на экране, Кайл осведомился:
- Вы утверждаете, пастор Лемминг, что мистер Шелдон Скотт угрожал вам телесным повреждением? Это серьезное обвинение.
- Да! И от этого обвинения, сэр, я не откажусь - не откажусь ни за что! Голос Фестуса вновь стал громовым, когда он повернулся и устремил в камеру взгляд сверкающих глаз. - Шелдон Скотт явился в церковь во время моей проповеди, накинулся на меня во время хорала, отвлек от моей паствы и заявил, что действует в качестве агента Эммануэля Бруно - этого воплощения зла! Он сказал, что если я не прекращу свою деятельность против Эммануэля Бруно и его нечестивого эровита, то...
- Да, пастор?
- Я колеблюсь - он не говорил, что убьет меня. Да, не говорил. - Тонкие губы скривились в улыбке, такой же теплой, как последний уголек от вчерашнего огня в камине. - Тем, кто знает мистера Шелдона Скотта, незачем объяснять, что он изъясняется весьма причудливо... Если повторить его слова точно, то он сказал, что сломает мне руки, ноги и шею - да, и шею! - каждую по крайней мере в одном месте, если не в нескольких.
Джонни Кайл не мог произнести ни слова. Ну, может, и мог, но не произнес.
- Я был близок к тому, чтобы почувствовать страх, - признался Фестус. Мистер Шелдон Скотт - крупный и сильный мужчина.., широкоплечий и мускулистый до неприличия.
Камера еще немного отодвинулась назад и, будучи не в состоянии лгать, продемонстрировала, каким маленьким и хрупким выглядит Фестус Лемминг рядом с Джонни Кайлом, чей рост составлял примерно пять футов одиннадцать дюймов, а вес - сто семьдесят фунтов. Можно было легко вообразить, как бы он выглядел рядом с таким "широкоплечим до неприличия" монстром, как я.
- Да! Я бы почувствовал страх в присутствии этого человека, живущего насилием, если бы не знал, что меня защитят семь тысяч членов моей паствы, а также...
- Он снова это проделал, - заметил я.
- Насколько я понимаю, пастор Лемминг, одна из пуль, предназначавшихся вам, ранила вашу прихожанку?
- Да. К счастью, рана легкая - очень легкая. Шок подействовал на нее сильнее раны. Крови почти не было...
- Вы должны отдать должное этому парню, - промолвил я. - Еще бы - вам не удастся спасти три миллиона душ всего за семь лет, если вы не знаете свое дело. Думаю, я недооценил...
Я умолк, услышав, как Фестус произнес "мисс Уинсом".
- Мисс Уинсом, - сказал он, - задержалась позже других прихожан, чтобы обсудить со мной некоторые ее обязанности. Она - одна их самых усердных, достойных и преданных членов Церкви Второго пришествия. Я знаю, что не должен иметь среди прихожан любимцев, но... Мы стояли у входа в церковь, когда грянули выстрелы и пули просвистели мимо моей головы. Одна из них легко ранила ее в левый бок. Но эта пуля, нацеленная в меня, могла поразить ее юное сердце! Могла убить ее! Могла разорвать мягкую плоть, проникнуть в невинную грудь...
- Да-да, пастор. С ней все в порядке, не так ли?
Я подумал, что, по крайней мере, одна из пуль не могла просвистеть мимо головы Фестуса, если она оцарапала мисс Уинсом левый бок.
- Да, благодарение Богу, - ответил Лемминг. На этой возвышенной ноте закончилось интервью с Фестусом Леммингом.
В моем стакане оставалось примерно на полдюйма бурбона с водой. Я опустошил его и заметил:
- Да, теперь этот парень достанет меня благодаря Реджине.
Дру наконец повернулась ко мне:
- Кому?
- Реджине Уинсом - девушке, о которой только что говорил Лемминг.
- Вы ее знаете?
- Познакомился с ней этим вечером в церкви, когда угрожал Леммингу "телесным повреждением". - Я сделал паузу. - Но теперь, по крайней мере, я знаю, что этот парень ко всему прочему еще и лжец. Что, возможно, делает его еще более опасным.
Бруно выпрямился.
- Лемминг - самый опасный человек в Америке, - заявил он, очевидно не ожидая возражений.
- Во всяком случае, чемпион по жарке гусей. Моего он изжарил до углей, но вашему грозит то же самое, док.
- Он пытается добраться до меня через вас.
- Ну, мы с пастором не так уж близки... Что там такое?
На экране давали краткое интервью трое прихожан.
- Да, я видел, как он стоял там и кричал, словно что-то.., не знаю, что именно.., в него вселилось. Казалось, стены обрушатся от его воплей.
Это был мужчина. Следующий - тоже.
- Тогда я не знал, что это Шелл Скотт. Но я видел, как что-то желтое движется взад-вперед по проходу. Он был одет в желтое, представляете? Стоял там и выл, как волк. У-у-у-у!
Потом заговорила женщина. Возможно, актриса, так как я был почти уверен, что видел ее в каком-то довольно старом фильме, где она играла главную роль.
- Я и мой дорогой муж сидели близко от него. Этот Скотт - говорят, что он детектив, - ходил туда-сюда, поминал имя Божье всуе, ругался и кричал, как дикарь. Не помню, что именно он кричал, но мне это не понравилось.
С этого момента и до конца передачи не произошло ничего существенного, но мы посмотрели и прослушали сообщения о быстром росте цен на нью-йоркской фондовой бирже, кровавых беспорядках в Вассаре и землетрясении во время урагана во Флориде, после чего Дру выключила телевизор.
Бруно медленно поднялся, когда Дру вернулась к дивану и села, посмотрел на нас и начал медленно излагать свои аргументы:
- Прежде всего, Фестус Лемминг, как вы сказали, Шелдон, лжец. Но он не обманщик. Лемминг абсолютно искренен. Он верит не только в свою миссию, но и в то, что все, осуществляемое им в подготовке ко второму пришествию, оправданно, если оно способствует приближению желаемой цели. Не только оправданно, но является его священным долгом. Я знаю этого человека, наблюдал за ним и изучал его, и не сомневаюсь в его искренности. Именно поэтому - а не потому, что он обманщик и лжец, - Лемминг еще более опасен. Искренние фанатики, убежденные в своей праведности, всегда были более опасными, жестокими, кровожадными, чем сознательные лжецы. Для них ничего не является запретным, если это спасает души от ада или мир от греха. Или, наоборот, любая мерзость становится добродетелью, если осуществляется праведником во имя Бога.
- Прошу прощения за свойственную человеку ошибку.
- Да, это было ловко проделано, не так ли? Если Бог на стороне Лемминга пусть даже он проявит восхитительную сдержанность и не заявит об этом прямо, кто может быть против него? И я уверен, что он сам так считает. Вы когда-нибудь видели, Шелдон, какого-нибудь другого человека, который мог бы так же твердо верить в невероятное и заставлять других верить в это и в него самого?
Бруно начал мерить шагами комнату.
- Мы в весьма интересном положении. Подумайте сами: теперь каждому психу известно, что агент Антихриста пытался убить агента Господа, который спасся потому, что силы добра сильнее сил зла, после чего безмозглая марионетка и ее хозяин бежали на красном мотороллере - разумеется, он должен быть красным! Психов не так уж много, но мы не можем их игнорировать. Однако самая большая опасность, очевидно, исходит от миллионов других людей, которые теперь знают, что некто пытался убить Фестуса Лемминга и бежал с места преступления и что за час до того мистер Шелдон Скотт угрожал нанести пастору такие повреждения, которые могли оказаться роковыми.
- В ваших устах это звучит хуже, чем есть на самом деле.
- Это действительно куда хуже, чем вам кажется, Шелдон. Вон там... - Бруно указал в никуда, - сидит торговец рыбой, который только что прослушал ночные новости. Кем, размышляет он, может быть этот таинственный некто? Он дюжину раз слышал имя Шелдона Скотта, четыре раза имя Эммануэля Бруно и шесть-семь раз имя Господа Всемогущего. Наш разумный торговец исключает Господа. Кто остается?
- Меня не спрашивайте, - отозвался я. - Ведь я всего лишь безмозглая марионетка.
- Наш торговец разберется в этом достаточно быстро. И его пока что неопределенные подозрения усилятся, когда он узнает, что Андре Стрэнг, менее святой пастор церкви Второго пришествия, сподвижник Фестуса Лемминга, был убит, и притом странным и дьявольским способом. Да еще в тот самый вечер, когда едва не прикончили самого святого пастора. А рядом с трупом Андре Стрэнга лежал мертвый незнакомец, в чьем теле три пули, выпущенные из чьего-то оружия. Мы с вами знаем из чьего...
- Стойте. Вы правы - мне следовало об этом подумать. Вы правы - положение скверное. Единственный луч света, что эти три пули были с полыми наконечниками, которые разламываются внутри тела... Но ведь именно я сообщил о двух мертвецах капитану из отдела убийств, верно? Поэтому Сэму не требуется баллистическая экспертиза, чтобы догадаться, что я побывал на месте преступления. Пожалуй, мне лучше ему позвонить. Я воспользуюсь вашим телефоном, о'кей? - Я посмотрел на Дру, и она кивнула, указав на телефон, стоящий на столике в другом конце комнаты.
- Папа всегда заводится из-за этого, Шелл.
- Начинаю замечать.
- Не обращайте на него внимания.
- А как вы с ним управляетесь? Дру улыбнулась:
- Прежде всего, нужно заставить его заткнуться. - Она посмотрела на Бруно:
- Заткнись, папа.
Поток слов остановился. Бруно обернулся к дочери:
- Но, дорогая, я только начал...
- Знаю. Может, я приготовлю что-нибудь выпить? А ты расскажешь мне, что с тобой произошло.
- Отлично, - одобрил Бруно. - Я бы не возражал против большой порции бренди. А вы, Шелдон?
У Дру был маленький бар с коньяком, скотчем, бурбоном, льдом - почти всем, что только можно пожелать. Она приготовила бренди для себя и Бруно и бурбон с водой для меня, покуда доктор в сжатой и деловитой манере, которую он превосходно использовал, когда хотел, рассказывал о своих приключениях.
К тому времени, когда напитки были готовы, повествование подошло к концу включая мои дополнительные комментарии, в том числе насчет объявления Лемминга, что Эммануэль Бруно является не кем иным, как Антихристом.
Несколько секунд Дру молчала. Потом она осведомилась:
- В таком случае кто такая я?
- Прекрасный остров в океане безумия, моя дорогая, - ответил Бруно. - Вся наша планета обезумела много столетий назад. И только потому, что я пытаюсь влить в этот океан каплю разума, меня объявили архидьяволом. Полагаю, тебя это делает архидьяволицей. Ох уж этот Лемминг и его стадо святош! Должно быть, это самая чудовищная масса кретинов, с тех пор как первая слабоумная амеба дала жизнь себе подобным...
В правой руке Бруно держал бокал с бренди, а левой привычными машинальными движениями хлопал себя по бедру:
- Хм-м... Вероятно, они прямые потомки этой амебы. Я видел их в церкви Второго пришествия, и они напоминали маленьких амебообразных существ, происшедших от одного слабоумного папаши, сбившихся в кучу в поисках тепла, но так его и не обнаруживших. Когда я из любопытства впервые посетил службу и посмотрел на них, сидящих неподвижно, ряд за рядом, они показались мне мертвецами. Но, к сожалению, они живы и накачаны Леммингом его философией спасения мира от греха, которая стала для них миссией, предписанной Богом. У них пепельные губы и потухшие глаза. Они грешат против своего же Бога, вставая по утрам наполненными до краев ненавистью к тем, кого именуют грешниками. "Лемминги" призывают к духовной жизни, но их тела больны. Они отрицают жизнь и удивляются, что умирают! - Голос Бруно повысился почти крика. Помолчав, он заговорил более спокойно:
- Да, они отрицают жизнь, плоть, чувственные радости, меняют небесные удовольствия на адские муки и требуют, чтобы другие разделили из безумие, дабы оказаться "спасенными". Знаете, Шелдон, - Бруно глотнул бренди и посмотрел на меня, - эти "Божьи лемминги" с радостью бы уничтожили порнографию, добрачный секс, послебрачный секс, брачный секс, смех, десертные блюда, сладости, запретили бы даже ходить в туалет по воскресеньям... Дру взяла меня за руку:
- Пошли отсюда, Шелл. Думаю, Антихрист засел у папы в голове.
- Может, он не привык к выпивке?
Она потянула меня к дивану в другом конце комнаты, опустилась на него и скрестила длинные стройные ноги.
Я сел рядом и уставился на ее ноги. Они отвлекали меня, хотя Бруно продолжал пророчествовать. Не делая паузы, он последовал за нами и теперь ходил взад-вперед по ковру, размахивая руками и время от времени устремляя на нас пронизывающий взгляд.
- В основном, это вопрос определения, - ораторствовал он. - Правда, за которую сожгли Джордано Бруно, была произвольно определена как преступление, вследствие которого его превратили в живую вязанку хвороста. Церковь сожгла его, чтобы состряпать еще несколько догм...
- Это становится интересным, - заметил я, с трудом оторвав взгляд от ног Дру.
- У папы иногда возникают интересные идеи, - улыбнулась она.
Бруно продолжал нестись галопом:
- Снова все дело в определении. Подумайте сами: не было бы никакой суеты из-за "порнографии", если бы половой акт сам по себе не считался порнографией - грязной и непристойной. Ибо "порнографическое" - всего лишь определение, и, следовательно, является таковым только для тех, кто определяет подобным образом какое-либо явление.
- Думаю, он прав на девяносто процентов, - сказала Дру.
- По меньшей мере, - согласился я.
- Но вы не слышали еще и половины.
- Готов держать пари, что не слышал.
- Вы не слушаете меня! - сердито произнес Бруно и продолжал на одном дыхании:
- Если бы, как в свое время на Таити, грязным и постыдным считался не половой акт, а акт приема пищи, то изображения людей, обедающих у себя дома, были бы порнографическими. Наши священники и "лемминги", ничего не смысля в кулинарии, учили бы нас, что, когда и где нужно есть; вегетарианцы, возможно, разрешили бы нам есть бифштекс по праздникам, но только прожаренным до черноты, без соли и перца.
- Вашему папе следовало бы организовать свою Церковь, - сказал я Дру. Возможно, даже я стал бы в нее ходить. Бьюсь об заклад, что пели бы там получше.
- Но эти маньяки обрушиваются на секс и плоть, - гремел Бруно. - Наши религиозные менторы, которые, разумеется, умнее всех, в которых сосредоточена вся мудрость вселенной, произвольно решили, что секс, половое влечение, похоть, мастурбация - все, связанное с плотскими радостями и гениталиями, грязно, греховно и недостойно!
- Ну, я никогда не...
- Столетиями Церковь и ее "лемминги" изо всех сил старались сделать секс безрадостным, если не невозможным, и патологически изображали девственность и безбрачие добродетелями, а не чудовищными грехами против источника жизни. Мать Иисуса была провозглашена девой, и даже ее родители превратились в девственников - кстати, доктрина непорочного зачатия не была официальной догмой даже в католической церкви, покуда Папа Пий IX не получил в 1854 году телеграмму от Господа Бога. До второго столетия от Рождества Христова об этом и не помышляли - думаю, именно с тех пор Мария начала превращаться в вечную деву.
- Я этого не знал.
- Ну, так теперь знаете. Короче говоря, естественный акт всеми способами превращали в противоестественный и грязный. Если Матерь Божья - вечная дева, не следует ли всем прочим матерям вечно краснеть от стыда? И всем прочим отцам тоже? Задавать этот вопрос, значит, отвечать на него. Выходит, наследники иудео-христианских сексуальных психозов почти никогда не могут позволить себе полной свободы и радости в акте, которому мы все обязаны своим появлением на свет.
- Ну, это лучше, чем ничего...
- Мы углубляемся в темные лабиринты, - прогудел Бруно, - рассуждая о глупостях и грехах наших мудрых и безгрешных духовных лидеров. Логика приводит нас к вопросу: если бы Мария была не девой, а хромой, стали бы священники ломать себе ноги и опираться на костыли, восхваляя святую Хромую Марию? Логичный ответ: эти церковные акробаты произносили бы свои пророчества, стоя на голове, но тогда бы их рясы опустились, и мы узнали бы правду, а правда сделала бы нас свободными!
- Он в самом деле завелся, - сказал я.
Дру кивнула.
- Может, нам забрать у него выпивку? Кстати, бурбон весьма недурен.
Должно быть, Бруно слышал меня. Он залпом допил остатки бренди, подошел к бару, наполнил свой бокал и вернулся с бутылкой бурбона.
- Думаю, он слышал, что я сказал, - заметил я. - У вашего отца необычайно острый слух.
- Он вообще удивительный человек.
- Надеюсь, вас это не смущает? Я имею в виду разговоры о сексе и тому подобное...
- А вас секс смущает, Шелл?
- Конечно нет!
- Меня тоже.
- Выходит, секс не смущает нас обоих! Разве это не чудесное совпадение?
Дру одарила меня улыбкой Моны Лизы, но ничего не сказала.
- Вы не слышали меня? - спросил я. - Я сказал: разве это не чудесное...
- А наш Фестус Лемминг - всего лишь кончик застывшего айсберга; он стал сегодняшним символом того, что Церковь проповедовала веками. Когда возникает здоровая реакция против сексуальных заскоков Церкви, Лемминг восстает против этой реакции. Он ведет нас назад, к святому Павлу и его изречениям, что "мужчине лучше не касаться женщины".
- Святой так говорил? - быстро осведомился я, пока док переводил дыхание.
- А кто же еще? - Бруно наклонился, чтобы налить бурбон в мой стакан. Более того, Павел вроде осуществлял на практике то, что проповедовал. Вероятно, он не мог иначе, так как "немощь плоти" не вполне ясно характеризует...
- Как мужчина он не производит на меня особого впечатления, - признал я.
- По-моему, в этом отношении он еще хуже, чем наш современный образец духовного здоровья - Фестус Лемминг. По крайней мере, Фестус публично не заявлял, подобно Павлу и его последователям, что мы все рождены оскверненными и безнадежно пораженными грехом, и не спрашивал: "Как может быть чистым тот, кто рожден женщиной?" Павел был бесполезен для женского пола - как, впрочем, и для мужского. Этот человек предлагал всем другим мужчинам фальшивый билет на небеса, требуя взамен отказа от их мужской природы. Это было настолько блестяще проделано, что его слова стали Священным Писанием, и в результате все добрые христиане почти две тысячи лет грабят Петра, чтобы уплатить Павлу <Английское выражение "to rob Peterto pay Paul" ("ограбить Петра, чтобы уплатить Павлу") означает "облагодетельствовать одного за счет другого".>.
- И Павел был святым? - задумчиво осведомился я.
- Был и есть. Кто был святым, остается им навсегда.
- Кто же сделал его святым?
- Бог.
- Откуда вы знаете?
- Пожалуйста, не задавайте глупых вопросов. Кроме того, вы постоянно меня прерываете...
- Заткнись, папа!
В наступившем молчании я четко расслышал два слова.
Они прозвучали по телевизору. Звук был очень тихим, но я на свой слух тоже не жаловался. Самое важное, что эти слова были мне хорошо знакомы. Одно было "Шелл", а другое - "Скотт".
Увидев на экране диктора ночных новостей, я одним прыжком очутился возле телевизора и успел повернуть регулятор громкости, чтобы в комнате отчетливо прозвучало: "Дальнейшие подробности покушения на Фестуса Лемминга, самого святого пастора церкви Второго пришествия, после рекламной паузы".
Я, шатаясь, вернулся к дивану и тяжело опустился на него. Бруно и Дру, не двигаясь, смотрели на экран.
Я тоже смотрел, как пара влажных красных губ появилась на тюбике, и сексуальный голос их обладательницы (или чей-то еще) произнес: "Мммм! Это великолепно!.."
Глава 11
- Покушение? - сказала Дру.
- На Фестуса? - сказал Бруно.
- Лемминга? - сказал я.
Рекламный ролик кончился, и диктор вновь устремил дружелюбный взгляд на миллионы невидимых зрителей.
- И вновь о попытке убийства пастора Фестуса Лемминга. Только что мы получили сообщение от нашего корреспондента Джонни Кайла, находящегося сейчас в Уайлтоне, штат Калифорния, возле церкви Второго пришествия.
На экране появился Кайл с микрофоном в правой руке. Он стоял на ступеньках, по которым я недавно поднимался, за ним виднелись открытые двери церкви. Кайл заговорил хорошо знакомым тягучим голосом:
- Сейчас в Уайлтоне одиннадцать тридцать одна вечера. Ровно пятнадцать минут назад в пастора Фестуса Лемминга были произведены два выстрела, когда он стоял наверху этой лестницы, у широко открытых церковных дверей, разговаривая с членами своей паствы. Другие прихожане шли на стоянку или уже ехали домой в своих автомобилях. Большинство присутствовавших утверждает, что выстрелы были сделаны из одной из машин на стоянке, которая тут же уехала на большой скорости. Одни говорят, что это был темный четырехдверный седан, другие - что двухдверный, третьи - что это была голубая "пантера" или "чита", четвертые что это был зеленый "стилето" или серый "кракатоа", а один свидетель заявил, что стрелял мальчик на красном мотороллере. В данный момент полиция расспрашивает свидетелей и сортирует противоречивые показания.
На экране появился общий план церкви, потом его сменила автостоянка, на которой все еще было несколько машин и где слонялись сорок - пятьдесят человек. У входа находился полицейский автомобиль с открытыми дверцами и мерцающей красной лампой на крыше.
- Большинство свидетелей, - продолжал Кайл, - заявляют, что в машине сидели двое, некоторые - что только один, а некоторые - что четверо или пятеро. Один свидетель утверждает, что в машине вообще никого не было, но это тот старый джентльмен, который видел красный мотороллер, и полиция не принимает в расчет его показания.
На экране возник общий план церковной лестницы, в середине которой виднелись двое мужчин: один с микрофоном - несомненно Кайл, а другой тореадор в сверкающем золотом костюме, иначе говоря, Фестус Лемминг. Камера медленно приблизилась, фигуры увеличились в размере, после чего голос Кайла торжественно возвестил:
- Пастор Лемминг отказывается - повторяю, полностью отказывается - от своего первоначального заявления, что у него есть причины полагать, будто на него покушался Шелдон Скотт, который действовал как агент Эммануэля Бруно, хорошо известного создателя весьма противоречивого снадобья, именуемого эровитом.
- Снадобья! - с возмущением повторил доктор Бруно. Какая разница, подумал я, как словоохотливый корреспондент называет эровит? Куда важнее, что он упомянул меня и Бруно. Правда, Лемминг отказался от своего заявления...
Больше док ничего не сказал. Он склонился вперед и уставился на экран, опустив локоть на колено и подпирая рукой подбородок.
- Мистер Скотт, - продолжал корреспондент, - не новичок в насилии - он местный частный детектив, чьи подвиги не раз привлекали всеобщее внимание. Не только полиция, но и многие граждане выразили полную уверенность в честности и надежности мистера Скотта. Обвинение пастора Лемминга было сделано сразу же после попытки убийства, когда он был потрясен и расстроен. Сейчас к вам обратится непосредственно из Уайлтона, штат Калифорния, Фестус Лемминг, самый святой пастор церкви Второго пришествия.
На экране появились тощая физиономия, узкие плечи и верхняя часть золоченой груди Лемминга с пуговицей в виде рубинового креста на воротнике его кольчуги.
- Дети мои, - со вздохом заговорил он. - Дети Господа Всемогущего. Я глубоко признателен за предоставленную мне благословенной телекомпанией Эй-би-си возможность отказаться от своих слов, произнесенных в тот момент, когда я еще не оправился от едва не ставшей роковой встречи со смертью, здесь, у гостеприимно распахнутых дверей моей церкви Второго Пришествия, в Уайлтоне, штат Калифорния.
Лемминг выпрямился во все свои пять футов с тремя-четырьмя дюймами и слегка вскинул голову.
- Я глубоко сожалею о своем неразумном предположении, будто меня пытался убить Шелдон Скотт, действуя как агент Эммануэля Бруно. Да, я сожалею! Я не знаю человека или людей, участвовавших в покушении. Повторяю: я их не знаю. В качестве частичного оправдания моего греховного недомыслия могу только сообщить, что менее чем за час до попытки убийства мистер Шелдон Скотт удалился из этого Дома Божьего... - он описал рукой дугу, словно включая в это понятие не только церковь, но и всю Южную Калифорнию, землю и небо, - после того как прервал службу, шокировав и расстроив паству, состоящую из пяти тысяч... "Прибавил добрую тысячу", - подумал я.
- ..или шести тысяч душ, и пригрозив мне, да, пригрозив мне.., телесным повреждением. Я вспомнил об этом, кода смертоносные пули просвистели мимо моей головы. Это была ошибка, о которой я сожалею, но человеку - повторяю, человеку - свойственно ошибаться. У меня нет никаких доказательств этого утверждения, и потому я публично от него отказываюсь! Повторяю: я сделал это неразумное и предосудительное заявление и совершил свойственную человеку ошибку только из-за недавнего разговора с мистером Шелдоном Скоттом и его угроз, а также из-за...
А также из-за чего?
Фестус оставил этот факт болтаться в воздухе.
Мне это показалось ловким ходом, хотя и не пробудило симпатии к Леммингу. Что еще, кроме моего опасного присутствия и моих угроз, побудило его выдвинуть преждевременное обвинение? Несомненно, что-то серьезное, хотя он об этом и не упомянул. Учитывая настойчивые повторения того, что человеку свойственно ошибаться, и старательное подчеркивание слова "человек", можно предположить, что имелось в виду нечто, человеку не свойственное, а может, вообще не имеющее к нему отношения. Маленькая птичка? Большая птица? Или нечто еще большее?
Фестус не стал ничего объяснять - он предоставил догадываться об этом слушателям.
- Ну, он изжарил мою птицу, - произнес я вслух. - Точнее, моего гуся.
Бруно и Дру промолчали.
После многозначительной паузы Фестус заговорил вновь:
- Повторяю: я глубоко сожалею о своем опрометчивом заявлении.
Еще не окончив фразы, он обернулся влево, где стоял Джонни Кайл, на языке у которого явно вертелся вопрос.
Когда камера немного отступила, обеспечив обоим место на экране, Кайл осведомился:
- Вы утверждаете, пастор Лемминг, что мистер Шелдон Скотт угрожал вам телесным повреждением? Это серьезное обвинение.
- Да! И от этого обвинения, сэр, я не откажусь - не откажусь ни за что! Голос Фестуса вновь стал громовым, когда он повернулся и устремил в камеру взгляд сверкающих глаз. - Шелдон Скотт явился в церковь во время моей проповеди, накинулся на меня во время хорала, отвлек от моей паствы и заявил, что действует в качестве агента Эммануэля Бруно - этого воплощения зла! Он сказал, что если я не прекращу свою деятельность против Эммануэля Бруно и его нечестивого эровита, то...
- Да, пастор?
- Я колеблюсь - он не говорил, что убьет меня. Да, не говорил. - Тонкие губы скривились в улыбке, такой же теплой, как последний уголек от вчерашнего огня в камине. - Тем, кто знает мистера Шелдона Скотта, незачем объяснять, что он изъясняется весьма причудливо... Если повторить его слова точно, то он сказал, что сломает мне руки, ноги и шею - да, и шею! - каждую по крайней мере в одном месте, если не в нескольких.
Джонни Кайл не мог произнести ни слова. Ну, может, и мог, но не произнес.
- Я был близок к тому, чтобы почувствовать страх, - признался Фестус. Мистер Шелдон Скотт - крупный и сильный мужчина.., широкоплечий и мускулистый до неприличия.
Камера еще немного отодвинулась назад и, будучи не в состоянии лгать, продемонстрировала, каким маленьким и хрупким выглядит Фестус Лемминг рядом с Джонни Кайлом, чей рост составлял примерно пять футов одиннадцать дюймов, а вес - сто семьдесят фунтов. Можно было легко вообразить, как бы он выглядел рядом с таким "широкоплечим до неприличия" монстром, как я.
- Да! Я бы почувствовал страх в присутствии этого человека, живущего насилием, если бы не знал, что меня защитят семь тысяч членов моей паствы, а также...
- Он снова это проделал, - заметил я.
- Насколько я понимаю, пастор Лемминг, одна из пуль, предназначавшихся вам, ранила вашу прихожанку?
- Да. К счастью, рана легкая - очень легкая. Шок подействовал на нее сильнее раны. Крови почти не было...
- Вы должны отдать должное этому парню, - промолвил я. - Еще бы - вам не удастся спасти три миллиона душ всего за семь лет, если вы не знаете свое дело. Думаю, я недооценил...
Я умолк, услышав, как Фестус произнес "мисс Уинсом".
- Мисс Уинсом, - сказал он, - задержалась позже других прихожан, чтобы обсудить со мной некоторые ее обязанности. Она - одна их самых усердных, достойных и преданных членов Церкви Второго пришествия. Я знаю, что не должен иметь среди прихожан любимцев, но... Мы стояли у входа в церковь, когда грянули выстрелы и пули просвистели мимо моей головы. Одна из них легко ранила ее в левый бок. Но эта пуля, нацеленная в меня, могла поразить ее юное сердце! Могла убить ее! Могла разорвать мягкую плоть, проникнуть в невинную грудь...
- Да-да, пастор. С ней все в порядке, не так ли?
Я подумал, что, по крайней мере, одна из пуль не могла просвистеть мимо головы Фестуса, если она оцарапала мисс Уинсом левый бок.
- Да, благодарение Богу, - ответил Лемминг. На этой возвышенной ноте закончилось интервью с Фестусом Леммингом.
В моем стакане оставалось примерно на полдюйма бурбона с водой. Я опустошил его и заметил:
- Да, теперь этот парень достанет меня благодаря Реджине.
Дру наконец повернулась ко мне:
- Кому?
- Реджине Уинсом - девушке, о которой только что говорил Лемминг.
- Вы ее знаете?
- Познакомился с ней этим вечером в церкви, когда угрожал Леммингу "телесным повреждением". - Я сделал паузу. - Но теперь, по крайней мере, я знаю, что этот парень ко всему прочему еще и лжец. Что, возможно, делает его еще более опасным.
Бруно выпрямился.
- Лемминг - самый опасный человек в Америке, - заявил он, очевидно не ожидая возражений.
- Во всяком случае, чемпион по жарке гусей. Моего он изжарил до углей, но вашему грозит то же самое, док.
- Он пытается добраться до меня через вас.
- Ну, мы с пастором не так уж близки... Что там такое?
На экране давали краткое интервью трое прихожан.
- Да, я видел, как он стоял там и кричал, словно что-то.., не знаю, что именно.., в него вселилось. Казалось, стены обрушатся от его воплей.
Это был мужчина. Следующий - тоже.
- Тогда я не знал, что это Шелл Скотт. Но я видел, как что-то желтое движется взад-вперед по проходу. Он был одет в желтое, представляете? Стоял там и выл, как волк. У-у-у-у!
Потом заговорила женщина. Возможно, актриса, так как я был почти уверен, что видел ее в каком-то довольно старом фильме, где она играла главную роль.
- Я и мой дорогой муж сидели близко от него. Этот Скотт - говорят, что он детектив, - ходил туда-сюда, поминал имя Божье всуе, ругался и кричал, как дикарь. Не помню, что именно он кричал, но мне это не понравилось.
С этого момента и до конца передачи не произошло ничего существенного, но мы посмотрели и прослушали сообщения о быстром росте цен на нью-йоркской фондовой бирже, кровавых беспорядках в Вассаре и землетрясении во время урагана во Флориде, после чего Дру выключила телевизор.
Бруно медленно поднялся, когда Дру вернулась к дивану и села, посмотрел на нас и начал медленно излагать свои аргументы:
- Прежде всего, Фестус Лемминг, как вы сказали, Шелдон, лжец. Но он не обманщик. Лемминг абсолютно искренен. Он верит не только в свою миссию, но и в то, что все, осуществляемое им в подготовке ко второму пришествию, оправданно, если оно способствует приближению желаемой цели. Не только оправданно, но является его священным долгом. Я знаю этого человека, наблюдал за ним и изучал его, и не сомневаюсь в его искренности. Именно поэтому - а не потому, что он обманщик и лжец, - Лемминг еще более опасен. Искренние фанатики, убежденные в своей праведности, всегда были более опасными, жестокими, кровожадными, чем сознательные лжецы. Для них ничего не является запретным, если это спасает души от ада или мир от греха. Или, наоборот, любая мерзость становится добродетелью, если осуществляется праведником во имя Бога.
- Прошу прощения за свойственную человеку ошибку.
- Да, это было ловко проделано, не так ли? Если Бог на стороне Лемминга пусть даже он проявит восхитительную сдержанность и не заявит об этом прямо, кто может быть против него? И я уверен, что он сам так считает. Вы когда-нибудь видели, Шелдон, какого-нибудь другого человека, который мог бы так же твердо верить в невероятное и заставлять других верить в это и в него самого?
Бруно начал мерить шагами комнату.
- Мы в весьма интересном положении. Подумайте сами: теперь каждому психу известно, что агент Антихриста пытался убить агента Господа, который спасся потому, что силы добра сильнее сил зла, после чего безмозглая марионетка и ее хозяин бежали на красном мотороллере - разумеется, он должен быть красным! Психов не так уж много, но мы не можем их игнорировать. Однако самая большая опасность, очевидно, исходит от миллионов других людей, которые теперь знают, что некто пытался убить Фестуса Лемминга и бежал с места преступления и что за час до того мистер Шелдон Скотт угрожал нанести пастору такие повреждения, которые могли оказаться роковыми.
- В ваших устах это звучит хуже, чем есть на самом деле.
- Это действительно куда хуже, чем вам кажется, Шелдон. Вон там... - Бруно указал в никуда, - сидит торговец рыбой, который только что прослушал ночные новости. Кем, размышляет он, может быть этот таинственный некто? Он дюжину раз слышал имя Шелдона Скотта, четыре раза имя Эммануэля Бруно и шесть-семь раз имя Господа Всемогущего. Наш разумный торговец исключает Господа. Кто остается?
- Меня не спрашивайте, - отозвался я. - Ведь я всего лишь безмозглая марионетка.
- Наш торговец разберется в этом достаточно быстро. И его пока что неопределенные подозрения усилятся, когда он узнает, что Андре Стрэнг, менее святой пастор церкви Второго пришествия, сподвижник Фестуса Лемминга, был убит, и притом странным и дьявольским способом. Да еще в тот самый вечер, когда едва не прикончили самого святого пастора. А рядом с трупом Андре Стрэнга лежал мертвый незнакомец, в чьем теле три пули, выпущенные из чьего-то оружия. Мы с вами знаем из чьего...
- Стойте. Вы правы - мне следовало об этом подумать. Вы правы - положение скверное. Единственный луч света, что эти три пули были с полыми наконечниками, которые разламываются внутри тела... Но ведь именно я сообщил о двух мертвецах капитану из отдела убийств, верно? Поэтому Сэму не требуется баллистическая экспертиза, чтобы догадаться, что я побывал на месте преступления. Пожалуй, мне лучше ему позвонить. Я воспользуюсь вашим телефоном, о'кей? - Я посмотрел на Дру, и она кивнула, указав на телефон, стоящий на столике в другом конце комнаты.