Страница:
Когда я оказался на ногах, когда вся комната и все, что в ней было, начали кружиться и волнами вздыматься вокруг меня, Чимаррон все еще оставался на четвереньках. Он только повернул массивную голову, приподнял шею и посмотрел вверх; его лицо по-прежнему выражало ярость, ненависть, жажду убийства и множество других не менее пакостных чувств и еще раз показалось мне идеальной мишенью.
Я исполнил это совсем неплохо для человека, который близок к обмороку. Я сумел не опрокинуться навзничь, твердо поставил на пол левую ногу, взмахнул правой, и носок моего тяжелого башмака из кордовской кожи угодил ему прямо в одну сторону мясистого носа.
Думаю, это не столько оглушило его, сколько вывело из равновесия, но в результате он все равно распластался на полу. Распластался, но еще шевелился: скреб ногтями пол, поджимал под себя руки, пытаясь приподнять свою тушу. Второй раз я ударил его в висок. В некотором смысле это была более удобная мишень, так как занимала больше места в пространстве. И я хорошо примочил его на этот раз. За вторым ударом последовал третий и, может быть, четвертый. Я не помню, сколько их было. Знаю только одно: я отделал его здорово, как следует, так, что этот подонок вообще перестал шевелиться.
Потом я стоял над ним, непроизвольно подрагивая всеми мышцами, и чувствовал себя так, будто весил полтонны. Мне хотелось лечь, забыться, уснуть. Все, что угодно, только не двигаться. Но у меня было еще одно дело. Я еще не все закончил. Еще не все. Не совсем.
И я пошел, спотыкаясь и пошатываясь, пошел вдоль стены в другой конец комнаты. Я знал: то, что мне нужно, находится там. Хотя я все еще не мог вспомнить, что это было. Но это находилось там. И я двигался к нему. Я должен был дойти до него во что бы то ни стало и не упасть раньше.
Приблизившись к столу, я увидел вокруг себя людей. Услышал голоса. Кто-то обращался ко мне. "Шелл!" – это сказала женщина. Я ее не видел, но знал, что это... "Щелк!"... Я знал, что это та самая женщина, чей голос я уже слышал. Я узнал ее по интонации.
Но что-то меня беспокоило. Ясно было одно: я должен узнать, кто она, узнать ее имя. Я, конечно, знал его. Знал, когда вошел сюда. Просто теперь никак не мог вытащить его из своей памяти. У меня было ощущение, что я хорошо ее знаю и что я сделал что-то ужасное и постыдное, что имеет к ней отношение. Все имело к ней отношение. И я перестал об этом думать, не захотел об этом думать.
Потом послышался мужской голос: "Я все еще никак не могу поверить в это". Это был Романель. Добрый старина Клод. Затем на какое-то время в поле моего зрения показался Уортингтон X. Бент... нет, Бентли, Бентли X. Уортингтон смотрел на мое, очевидно, изуродованное лицо, качал головой и говорил: "Потрясающе! Я ни разу в жизни не видел ничего подобного... Это какой-то кошмар. Это просто невероятно!"
– Спасибо, Бент, – сказал я.
Потом женщина подошла ближе, совсем близко, я уловил ее нежный запах, ее пальцы коснулись моего лица. Она сказала: "О, Шелл, ты ранен. Ты весь в крови".
– Да ну, – махнул я рукой. – Это только так кажется. – Я стал поворачивать голову, пытаясь увидеть ее. – Подождите минутку, я сейчас вас найду.
– Шелл, милый, тебе надо к врачу. Тебе надо к врачу немедленно!
Теперь это сработало. Я вдруг вспомнил, что мне надо делать. Последнее, что надо сделать, может быть, самое важное и нужное.
– Спасибо, мэм, – сказал я, улыбаясь, и это была одна из самых мрачных улыбок. – Вот это как раз мне и нужно. Теперь я знаю, кто мне нужен. Теперь я научился произносить его имя.
И я пошел искать его. Долго идти не пришлось: он был там же, за стулом, куда, пригнувшись, нырнул, увидев меня. Он лежал на ковре позади большого кресла, обитого золотистой блестящей тканью, прикрывая голову руками.
– Эй, доктор Блисс, привет, – мягко произнес я. Потом ударил его ногой. Не так сильно, как бил Чимаррона. Это был просто пинок, хотя не такой безобидный, чтобы его можно было проигнорировать. Он посмотрел на меня снизу вверх широко раскрытыми испуганными глазами.
– Вставай, дерьмо вонючее, – негромко прибавил я. – Вставай сейчас же, или я вытащу из тебя все потроха.
Он поднялся. Не спеша, но тем не менее он уже стоял и смотрел на меня так, будто перед ним сумасшедший, который собирается сожрать его живьем. Тихий доктор, любивший заниматься с электричеством, отступал от меня все дальше и дальше, пока не уперся спиной в стену и не раскинул руки в стороны.
– Блисс, – сказал я, шагнув к нему. – Сейчас я буду тебя бить и бить долго и больно. Поэтому не стой как истукан. Заедь мне "крюком" что ли, сделай хоть что-нибудь толковое.
Он молчал. Его колени очень заметно тряслись. А я не испытывал к нему ровным счетом ничего, похожего на сочувствие. Потому что в моих глазах стояли его пальцы, которые поворачивали маленький черный циферблат и подносили к моей голове уродливые пластины.
– Последний шанс, док, – продолжал я. – Теперь ты видишь, что я не стою на ногах. Я дважды умер и дважды воскрес за последние полчаса. Кто знает, может, я вырублюсь, как только ты врежешь мне как следует. Вдруг тебе повезет. Ну как?
Он по-прежнему молчал. Просто стоял и дрожал всеми членами.
И я его ударил.
Не знаю, каким образом, превозмогая все боли, стоны, скрипы и растяжения в своих трех тысячах девяноста шести мышцах, я сумел так свободно размахнуться и нанести такой мощный удар. Но я это сделал. И угодил прямо в рот, который недавно произносил "приступаем, ребята", когда его мягкие успокаивающие пальцы врача крутили маленький циферблат; я получил неслыханное удовольствие даже от вспышки невыносимой боли, которая метнулась от моего кулака по всей руке к вероятно вывихнутому плечу, потому что уши мои наслаждались характерным смачным звуком попавшего в цель удара, потому что костяшки моих сжатых пальцев почувствовали, как разорвались и превратились в месиво губы доктора Блисса, а зубы разлетелись вдребезги.
Он отлетел к стене, его голова шлепнулась о деревянную панель и снова отскочила мне навстречу в самый нужный момент, и это было прекрасно, потому что, хотя он опускался на пол, а опускался он медленно, съезжая, соскальзывая по стене, отделанной темным деревом, его голова качнулась вперед вместе с его лицом, на котором красовалось разорванное, окровавленное, просто дымившееся от крови розовое отверстие, то самое, что он с такой непринужденностью использовал для своих шуточек типа "мы с ним покончили, не так ли?". Так вот, когда это непонятное месиво, бывшее только секунду назад человеческим ртом, оказалось чуть ниже уровня моего плеча, продолжая приближаться ко мне и в то же время опускаться, я ударил его еще раз. И снова в то же место.
Дальнейшее произошло мгновенно, и внезапно я оказался без ясной цели, без мишени перед собой. Больше мне нечего было делать. Когда я, кривляясь от боли, повернулся и сделал шаг влево, на мое плечо осторожно опустилась чья-то рука. Это был Романель. Клод. Тот единственный человек, который прошел через то, что испытал я.
Он спросил меня:
– Вы знаете, как Чимаррон нашел Спри?
– Угу, знаю. Вернее, не помню, но могу догадываться...
– Мистер Скотт... Шелл, послушайте меня. Альда расхвастался и рассказал обо всем. Я уже знал, что он прослушивает телефон Токера. Разговоры передавались на аппарат, срабатывающий от человеческого голоса, спрятанный в пустом доме в трехстах метрах от дома Токера. Один раз в день Энди Фостер, до того как смотаться, забирал кассету и приносил ее Альде. А сегодня Энди отсутствовал, поэтому произошла большая задержка. Когда Альда наконец получил кассету, он отдельно записал ваше признание. Ну то, что вы говорили по телефону Стиву Уистлеру. Помните?
– Да, но... Теперь я начинаю...
– Он передал эту кассету своему приятелю – полицейскому. А потом, по прошествии времени, прослушав ее внимательно, он услышал ваш телефонный разговор из дома Токера, когда вы звонили Спри в Реджистри.
– Боже мой, – сказал я.
– Потом они вычислили номер телефона, по которому вы звонили и, естественно, адрес...
– Господи, – прервал я его и не услышал, что он говорил еще: голова у меня стала кружиться еще сильнее. – Значит, я не сказал им. Я ничего, ничего им не сказал.
И вдруг я почувствовал себя легким, как воздух. В моих жилах забурлил гелий. Наверное, я мог бы взлететь и поплыть, если бы напрягся и набрал в легкие побольше воздуха. Я начал искать ее, зная, что она где-то здесь, в моей голове заскрипели шестеренки... и моим глазам предстало зрелище, прекраснее которого я не видел ни в одной из вселенных, где недавно побывал.
Несколько мгновений я был не совсем в этом уверен, затем...
– Спри? – позвал я. – Спри, любовь моя. Я думал... – Что-то щелкнуло у меня в голове. – ...что я потерял тебя где-то далеко-далеко, в потемках.
Она улыбнулась. В улыбке раздвинулись ее полные губы, мягкие и сладкие, как песня в бархатной ночи, теплые, как желание, обольстительные, как грех. Я улыбнулся в ответ, глядя на ее губы, на ее белые зубы – среди которых узнал тот, что был короче других, – в ее большие зеленые глаза, наполненные лунным сиянием и нежные, как таинственный шепот, на ее волосы, отливающие золотисто-медовым блеском, и я точно вспомнил, где видел раньше это лицо.
Это было там, в далеком-далеком пространстве, где я путешествовал, в той беспредельности, наполненной поющими звездами и сияющими солнцами, радостями и удовольствиями нашими и Господа Бога.
Я протянул руки, коснулся ее, прижал к себе и крепко обнял мою Спри.
– Привет, – прошептал я ей в самое ухо, – я тебя помню. Правда, я тебя помню. – И она сказала:
– Я тоже. – Потом совсем тихо: – Я тоже.
Но потом она начала расти, вытягиваться вверх. Я потряс головой, снова послышалось "Крррк", и я испугался, что это очередное короткое замыкание, сбой или пробой. Нет, только не сейчас. Она и вправду была где-то наверху, и рост ее был, наверное, метра три. Я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. Она смотрела на меня сверху вниз. Тогда я опустил глаза и посмотрел на себя – в самом деле, почему я не мог посмотреть на себя? По крайней мере я увидел, что ног у меня нет.
Это уже была несусветная чушь. Как же я сюда пришел и учинил весь этот погром, если у меня не было ног? Правда, я имел пару маленьких, коротеньких обрубков, но ног не было.
– Как же так? – спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно. – Эти вонючие ублюдки...
Я вспомнил всех этих докторов и их подручных, которые испытывали свою дьявольскую технику на моей голове. Это они сделали такую гадость. Я видел некоторые из их фокусов, но не заметил, чтобы они вытворяли что-нибудь с моими ногами.
– О Господи... Шелл, Шелл!
Это была Спри, где-то высоко-высоко надо мной.
– Эти вонючие ублюдки, – повторил я. – Знаешь, что они сделали? Они меня укоротили.
– О, Шелл... пожалуйста, Шелл...
Она наклонилась ко мне и стала дергать меня за рукава и плечи.
– Поднимайся с колен, – говорила она странным, измученным голосом. – Прошу тебя, прошу...
– О чем? Какие колени? – не понимал я. – Не говори глуп... Ладно, детка. Ты хочешь увидеть освобожденного калеку, Спри? Хочешь посмотреть на парня, у которого никогда больше не будет ног?.. Никогда и ни за что. А за что? Навсегда? – Я бормотал и заговаривался, а она продолжала тянуть за руку того парня с лицом, как у чертенка-переростка или обращенного дьявола – как их там называют... Романов, Рубадуб или еще как, – который тянулся к ней и медленно поднимался.
– Эй, спасибо. – Это сказал я.
Сказал, когда встал на свои ноги и почувствовал, что стою твердо.
– Пора идти! – снова сказал я.
Прямо передо мной опять стояла Спри. Теперь надо хорошенько заучить ее имя: С-П-Р-И. Ее прекрасное лицо было каким-то перекошенным. Искаженным. И мокрым. Почему мокрым?
– Эй, о чем ты плачешь? – спросил я ее. – Плакать не о чем. Если хочешь знать правду, которую я понял в своих далеких путешествиях, в жизни нет ничего такого, из-за чего стоит плакать. Это уж точно. Вместо этого лучше смеяться. Договорились? Договорились, С-п-р-и? Спри?
– О, Шелл, черт бы тебя побрал, Шелл. С тобой все в порядке? Ты будешь... жить?
– Что за глупый вопрос? Ты мне не объяснишь? Конечно, я...
– Но я же видела, как в тебя попала пуля. Как только ты сюда вошел. Тебя развернуло, ты почти упал...
– Да нет. Наверное, это было в каком-то фильме. Я не помню...
– ...потом взмахнул рукой, и грохнул выстрел, и...
– У меня в руке был пистолет? Или выстрел грохнул просто так?
– Да, у тебя был пистолет. И поэтому...
– Я как раз собирался тебе сказать, если только не сказал, что это была очень удачная шутка, или оч-чень глупая...
– Ты весь в крови.
– Нет. Почему ты говоришь такие вещи?
– Потому что так оно и есть. Посмотри, посмотри на себя, черт бы тебя побрал...
– Только не вздумай втюриться в меня, детка. Ну ладно, я посмотрю, но только чтобы удовлетворить твое глупое... У-у-у-о-о-о...
Немного погодя я произнес слабым голосом:
– Это точно не моя. Так много у меня никогда не было. Сколько людей здесь убито?
Но времени для ответа у нее не было.
Появилась целая свора полицейских. В униформе, в штатском, здоровенные и маленькие, симпатичные и некрасивые, но в основном какие-то невзрачные – их было больше, чем можно было пожелать, разве что среди них были и ребята из прокуратуры.
Скоро один из них уже был рядом со мной, тянул меня за локоть и говорил мне с чопорной британской интонацией:
– Только без глупостей, старина.
Меня очень редко – всего раза три, наверное, – называли "старина". Разве мне больше не тридцать лет? Хотя кто его знает. И я попытался сообразить, зачем и откуда появились здесь эти полицейские. Один из них – самый неприятный на вид, – который надел на меня наручники и перечислил скороговоркой целую кучу моих прав, сказал, что вот-вот приедут эскулапы из скорой помощи и приведут меня в божеский вид, но потом снова начал бубнить насчет того, что я убил человека по имени Фред Китс, еще убил такого-то и такого-то и изувечил еще нескольких несчастных клюшками для гольфа, револьвером или водопроводной трубой – я уж и не помню сейчас, – кроме того украл кучу автомобилей, оружие и людей, работал без лицензии, а тут еще новое преступление и опять две-три жертвы; кстати, один из них, говнобой, был мертв, другие стали всего лишь инвалидами: валялись без сознания и были очевидно искалечены, включая Альду Чимаррона, президента компании "Голден Финикс Майнз" и прочих финансовых и благотворительных учреждений, которого я жестоко избил, потоптал, испинал впридачу, превратил, судя по всему, в безжизненного калеку, и...
– Никаких проблем, – прервал я его.
– Чего? Никаких чего?
– Проблем, – повторил я. – Кусок навоза.
– Кусок чего? Что вы сказали?
– Я не совсем понимаю вас, офицер, – заявил я, – когда вы так тарахтите. Я хочу объяснить, что... В общем, я сумею объяснить все это.
– Что "все это"?
– Не стоит, сэр. Я хочу сказать вам, что могу объяснить... все.
Он, улыбаясь, стоял передо мной. Улыбка у него была какая-то странная. Очень похожая на комическую маску с тридцатью шестью зияющими, ничем не заполненными пустотами. Бугры мышц вздымались, опадали и подрагивали на его челюстях, щеках и даже вокруг его глаз.
Он стоял и беспрерывно улыбался. Наконец произнес:
– Это будет очень забавно.
Глава 22
Я исполнил это совсем неплохо для человека, который близок к обмороку. Я сумел не опрокинуться навзничь, твердо поставил на пол левую ногу, взмахнул правой, и носок моего тяжелого башмака из кордовской кожи угодил ему прямо в одну сторону мясистого носа.
Думаю, это не столько оглушило его, сколько вывело из равновесия, но в результате он все равно распластался на полу. Распластался, но еще шевелился: скреб ногтями пол, поджимал под себя руки, пытаясь приподнять свою тушу. Второй раз я ударил его в висок. В некотором смысле это была более удобная мишень, так как занимала больше места в пространстве. И я хорошо примочил его на этот раз. За вторым ударом последовал третий и, может быть, четвертый. Я не помню, сколько их было. Знаю только одно: я отделал его здорово, как следует, так, что этот подонок вообще перестал шевелиться.
Потом я стоял над ним, непроизвольно подрагивая всеми мышцами, и чувствовал себя так, будто весил полтонны. Мне хотелось лечь, забыться, уснуть. Все, что угодно, только не двигаться. Но у меня было еще одно дело. Я еще не все закончил. Еще не все. Не совсем.
И я пошел, спотыкаясь и пошатываясь, пошел вдоль стены в другой конец комнаты. Я знал: то, что мне нужно, находится там. Хотя я все еще не мог вспомнить, что это было. Но это находилось там. И я двигался к нему. Я должен был дойти до него во что бы то ни стало и не упасть раньше.
Приблизившись к столу, я увидел вокруг себя людей. Услышал голоса. Кто-то обращался ко мне. "Шелл!" – это сказала женщина. Я ее не видел, но знал, что это... "Щелк!"... Я знал, что это та самая женщина, чей голос я уже слышал. Я узнал ее по интонации.
Но что-то меня беспокоило. Ясно было одно: я должен узнать, кто она, узнать ее имя. Я, конечно, знал его. Знал, когда вошел сюда. Просто теперь никак не мог вытащить его из своей памяти. У меня было ощущение, что я хорошо ее знаю и что я сделал что-то ужасное и постыдное, что имеет к ней отношение. Все имело к ней отношение. И я перестал об этом думать, не захотел об этом думать.
Потом послышался мужской голос: "Я все еще никак не могу поверить в это". Это был Романель. Добрый старина Клод. Затем на какое-то время в поле моего зрения показался Уортингтон X. Бент... нет, Бентли, Бентли X. Уортингтон смотрел на мое, очевидно, изуродованное лицо, качал головой и говорил: "Потрясающе! Я ни разу в жизни не видел ничего подобного... Это какой-то кошмар. Это просто невероятно!"
– Спасибо, Бент, – сказал я.
Потом женщина подошла ближе, совсем близко, я уловил ее нежный запах, ее пальцы коснулись моего лица. Она сказала: "О, Шелл, ты ранен. Ты весь в крови".
– Да ну, – махнул я рукой. – Это только так кажется. – Я стал поворачивать голову, пытаясь увидеть ее. – Подождите минутку, я сейчас вас найду.
– Шелл, милый, тебе надо к врачу. Тебе надо к врачу немедленно!
Теперь это сработало. Я вдруг вспомнил, что мне надо делать. Последнее, что надо сделать, может быть, самое важное и нужное.
– Спасибо, мэм, – сказал я, улыбаясь, и это была одна из самых мрачных улыбок. – Вот это как раз мне и нужно. Теперь я знаю, кто мне нужен. Теперь я научился произносить его имя.
И я пошел искать его. Долго идти не пришлось: он был там же, за стулом, куда, пригнувшись, нырнул, увидев меня. Он лежал на ковре позади большого кресла, обитого золотистой блестящей тканью, прикрывая голову руками.
– Эй, доктор Блисс, привет, – мягко произнес я. Потом ударил его ногой. Не так сильно, как бил Чимаррона. Это был просто пинок, хотя не такой безобидный, чтобы его можно было проигнорировать. Он посмотрел на меня снизу вверх широко раскрытыми испуганными глазами.
– Вставай, дерьмо вонючее, – негромко прибавил я. – Вставай сейчас же, или я вытащу из тебя все потроха.
Он поднялся. Не спеша, но тем не менее он уже стоял и смотрел на меня так, будто перед ним сумасшедший, который собирается сожрать его живьем. Тихий доктор, любивший заниматься с электричеством, отступал от меня все дальше и дальше, пока не уперся спиной в стену и не раскинул руки в стороны.
– Блисс, – сказал я, шагнув к нему. – Сейчас я буду тебя бить и бить долго и больно. Поэтому не стой как истукан. Заедь мне "крюком" что ли, сделай хоть что-нибудь толковое.
Он молчал. Его колени очень заметно тряслись. А я не испытывал к нему ровным счетом ничего, похожего на сочувствие. Потому что в моих глазах стояли его пальцы, которые поворачивали маленький черный циферблат и подносили к моей голове уродливые пластины.
– Последний шанс, док, – продолжал я. – Теперь ты видишь, что я не стою на ногах. Я дважды умер и дважды воскрес за последние полчаса. Кто знает, может, я вырублюсь, как только ты врежешь мне как следует. Вдруг тебе повезет. Ну как?
Он по-прежнему молчал. Просто стоял и дрожал всеми членами.
И я его ударил.
Не знаю, каким образом, превозмогая все боли, стоны, скрипы и растяжения в своих трех тысячах девяноста шести мышцах, я сумел так свободно размахнуться и нанести такой мощный удар. Но я это сделал. И угодил прямо в рот, который недавно произносил "приступаем, ребята", когда его мягкие успокаивающие пальцы врача крутили маленький циферблат; я получил неслыханное удовольствие даже от вспышки невыносимой боли, которая метнулась от моего кулака по всей руке к вероятно вывихнутому плечу, потому что уши мои наслаждались характерным смачным звуком попавшего в цель удара, потому что костяшки моих сжатых пальцев почувствовали, как разорвались и превратились в месиво губы доктора Блисса, а зубы разлетелись вдребезги.
Он отлетел к стене, его голова шлепнулась о деревянную панель и снова отскочила мне навстречу в самый нужный момент, и это было прекрасно, потому что, хотя он опускался на пол, а опускался он медленно, съезжая, соскальзывая по стене, отделанной темным деревом, его голова качнулась вперед вместе с его лицом, на котором красовалось разорванное, окровавленное, просто дымившееся от крови розовое отверстие, то самое, что он с такой непринужденностью использовал для своих шуточек типа "мы с ним покончили, не так ли?". Так вот, когда это непонятное месиво, бывшее только секунду назад человеческим ртом, оказалось чуть ниже уровня моего плеча, продолжая приближаться ко мне и в то же время опускаться, я ударил его еще раз. И снова в то же место.
Дальнейшее произошло мгновенно, и внезапно я оказался без ясной цели, без мишени перед собой. Больше мне нечего было делать. Когда я, кривляясь от боли, повернулся и сделал шаг влево, на мое плечо осторожно опустилась чья-то рука. Это был Романель. Клод. Тот единственный человек, который прошел через то, что испытал я.
Он спросил меня:
– Вы знаете, как Чимаррон нашел Спри?
– Угу, знаю. Вернее, не помню, но могу догадываться...
– Мистер Скотт... Шелл, послушайте меня. Альда расхвастался и рассказал обо всем. Я уже знал, что он прослушивает телефон Токера. Разговоры передавались на аппарат, срабатывающий от человеческого голоса, спрятанный в пустом доме в трехстах метрах от дома Токера. Один раз в день Энди Фостер, до того как смотаться, забирал кассету и приносил ее Альде. А сегодня Энди отсутствовал, поэтому произошла большая задержка. Когда Альда наконец получил кассету, он отдельно записал ваше признание. Ну то, что вы говорили по телефону Стиву Уистлеру. Помните?
– Да, но... Теперь я начинаю...
– Он передал эту кассету своему приятелю – полицейскому. А потом, по прошествии времени, прослушав ее внимательно, он услышал ваш телефонный разговор из дома Токера, когда вы звонили Спри в Реджистри.
– Боже мой, – сказал я.
– Потом они вычислили номер телефона, по которому вы звонили и, естественно, адрес...
– Господи, – прервал я его и не услышал, что он говорил еще: голова у меня стала кружиться еще сильнее. – Значит, я не сказал им. Я ничего, ничего им не сказал.
И вдруг я почувствовал себя легким, как воздух. В моих жилах забурлил гелий. Наверное, я мог бы взлететь и поплыть, если бы напрягся и набрал в легкие побольше воздуха. Я начал искать ее, зная, что она где-то здесь, в моей голове заскрипели шестеренки... и моим глазам предстало зрелище, прекраснее которого я не видел ни в одной из вселенных, где недавно побывал.
Несколько мгновений я был не совсем в этом уверен, затем...
– Спри? – позвал я. – Спри, любовь моя. Я думал... – Что-то щелкнуло у меня в голове. – ...что я потерял тебя где-то далеко-далеко, в потемках.
Она улыбнулась. В улыбке раздвинулись ее полные губы, мягкие и сладкие, как песня в бархатной ночи, теплые, как желание, обольстительные, как грех. Я улыбнулся в ответ, глядя на ее губы, на ее белые зубы – среди которых узнал тот, что был короче других, – в ее большие зеленые глаза, наполненные лунным сиянием и нежные, как таинственный шепот, на ее волосы, отливающие золотисто-медовым блеском, и я точно вспомнил, где видел раньше это лицо.
Это было там, в далеком-далеком пространстве, где я путешествовал, в той беспредельности, наполненной поющими звездами и сияющими солнцами, радостями и удовольствиями нашими и Господа Бога.
Я протянул руки, коснулся ее, прижал к себе и крепко обнял мою Спри.
– Привет, – прошептал я ей в самое ухо, – я тебя помню. Правда, я тебя помню. – И она сказала:
– Я тоже. – Потом совсем тихо: – Я тоже.
Но потом она начала расти, вытягиваться вверх. Я потряс головой, снова послышалось "Крррк", и я испугался, что это очередное короткое замыкание, сбой или пробой. Нет, только не сейчас. Она и вправду была где-то наверху, и рост ее был, наверное, метра три. Я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. Она смотрела на меня сверху вниз. Тогда я опустил глаза и посмотрел на себя – в самом деле, почему я не мог посмотреть на себя? По крайней мере я увидел, что ног у меня нет.
Это уже была несусветная чушь. Как же я сюда пришел и учинил весь этот погром, если у меня не было ног? Правда, я имел пару маленьких, коротеньких обрубков, но ног не было.
– Как же так? – спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно. – Эти вонючие ублюдки...
Я вспомнил всех этих докторов и их подручных, которые испытывали свою дьявольскую технику на моей голове. Это они сделали такую гадость. Я видел некоторые из их фокусов, но не заметил, чтобы они вытворяли что-нибудь с моими ногами.
– О Господи... Шелл, Шелл!
Это была Спри, где-то высоко-высоко надо мной.
– Эти вонючие ублюдки, – повторил я. – Знаешь, что они сделали? Они меня укоротили.
– О, Шелл... пожалуйста, Шелл...
Она наклонилась ко мне и стала дергать меня за рукава и плечи.
– Поднимайся с колен, – говорила она странным, измученным голосом. – Прошу тебя, прошу...
– О чем? Какие колени? – не понимал я. – Не говори глуп... Ладно, детка. Ты хочешь увидеть освобожденного калеку, Спри? Хочешь посмотреть на парня, у которого никогда больше не будет ног?.. Никогда и ни за что. А за что? Навсегда? – Я бормотал и заговаривался, а она продолжала тянуть за руку того парня с лицом, как у чертенка-переростка или обращенного дьявола – как их там называют... Романов, Рубадуб или еще как, – который тянулся к ней и медленно поднимался.
– Эй, спасибо. – Это сказал я.
Сказал, когда встал на свои ноги и почувствовал, что стою твердо.
– Пора идти! – снова сказал я.
Прямо передо мной опять стояла Спри. Теперь надо хорошенько заучить ее имя: С-П-Р-И. Ее прекрасное лицо было каким-то перекошенным. Искаженным. И мокрым. Почему мокрым?
– Эй, о чем ты плачешь? – спросил я ее. – Плакать не о чем. Если хочешь знать правду, которую я понял в своих далеких путешествиях, в жизни нет ничего такого, из-за чего стоит плакать. Это уж точно. Вместо этого лучше смеяться. Договорились? Договорились, С-п-р-и? Спри?
– О, Шелл, черт бы тебя побрал, Шелл. С тобой все в порядке? Ты будешь... жить?
– Что за глупый вопрос? Ты мне не объяснишь? Конечно, я...
– Но я же видела, как в тебя попала пуля. Как только ты сюда вошел. Тебя развернуло, ты почти упал...
– Да нет. Наверное, это было в каком-то фильме. Я не помню...
– ...потом взмахнул рукой, и грохнул выстрел, и...
– У меня в руке был пистолет? Или выстрел грохнул просто так?
– Да, у тебя был пистолет. И поэтому...
– Я как раз собирался тебе сказать, если только не сказал, что это была очень удачная шутка, или оч-чень глупая...
– Ты весь в крови.
– Нет. Почему ты говоришь такие вещи?
– Потому что так оно и есть. Посмотри, посмотри на себя, черт бы тебя побрал...
– Только не вздумай втюриться в меня, детка. Ну ладно, я посмотрю, но только чтобы удовлетворить твое глупое... У-у-у-о-о-о...
Немного погодя я произнес слабым голосом:
– Это точно не моя. Так много у меня никогда не было. Сколько людей здесь убито?
Но времени для ответа у нее не было.
Появилась целая свора полицейских. В униформе, в штатском, здоровенные и маленькие, симпатичные и некрасивые, но в основном какие-то невзрачные – их было больше, чем можно было пожелать, разве что среди них были и ребята из прокуратуры.
Скоро один из них уже был рядом со мной, тянул меня за локоть и говорил мне с чопорной британской интонацией:
– Только без глупостей, старина.
Меня очень редко – всего раза три, наверное, – называли "старина". Разве мне больше не тридцать лет? Хотя кто его знает. И я попытался сообразить, зачем и откуда появились здесь эти полицейские. Один из них – самый неприятный на вид, – который надел на меня наручники и перечислил скороговоркой целую кучу моих прав, сказал, что вот-вот приедут эскулапы из скорой помощи и приведут меня в божеский вид, но потом снова начал бубнить насчет того, что я убил человека по имени Фред Китс, еще убил такого-то и такого-то и изувечил еще нескольких несчастных клюшками для гольфа, револьвером или водопроводной трубой – я уж и не помню сейчас, – кроме того украл кучу автомобилей, оружие и людей, работал без лицензии, а тут еще новое преступление и опять две-три жертвы; кстати, один из них, говнобой, был мертв, другие стали всего лишь инвалидами: валялись без сознания и были очевидно искалечены, включая Альду Чимаррона, президента компании "Голден Финикс Майнз" и прочих финансовых и благотворительных учреждений, которого я жестоко избил, потоптал, испинал впридачу, превратил, судя по всему, в безжизненного калеку, и...
– Никаких проблем, – прервал я его.
– Чего? Никаких чего?
– Проблем, – повторил я. – Кусок навоза.
– Кусок чего? Что вы сказали?
– Я не совсем понимаю вас, офицер, – заявил я, – когда вы так тарахтите. Я хочу объяснить, что... В общем, я сумею объяснить все это.
– Что "все это"?
– Не стоит, сэр. Я хочу сказать вам, что могу объяснить... все.
Он, улыбаясь, стоял передо мной. Улыбка у него была какая-то странная. Очень похожая на комическую маску с тридцатью шестью зияющими, ничем не заполненными пустотами. Бугры мышц вздымались, опадали и подрагивали на его челюстях, щеках и даже вокруг его глаз.
Он стоял и беспрерывно улыбался. Наконец произнес:
– Это будет очень забавно.
Глава 22
– А что потом? – спросила Спри.
Мы были уже не в Аризоне. Мы оба сидели в моем номере. В отеле "Спартанец" в Голливуде, что в Калифорнии. В том самом месте, которое я называю домом: тропические рыбки, за которыми ухаживал в мое отсутствие Джимми, ночной дежурный; моя нахально-соблазнительная Амелия; диван темно-шоколадного цвета с подушечками для сидения и другие привычные вещи. Мой дом. Мои корни. Место на земле, где бросают якорь после долгих странствий.
Итак, Аризона осталась в прошлом, но с нами были воспоминания о днях и ночах, – хорошие и не очень, – проведенных в пустыне, и мы часами говорили о них.
– А потом я нанял частного детектива в Финиксе, чтобы он разыскал всех людей, у которых я... позаимствовал машины, включая Энди Фостера, и позаботился о том, чтобы они получили компенсацию, материальную и моральную, – во всяком случае никто из них не остался в обиде. Кроме того, он нашел того типа, который продал мне кепочку и клюшку для гольфа, и передал ему триста долларов. К сожалению, для этого ему пришлось ехать в Мичиган. А когда он возвращал хозяину здоровенную дубину с железным наконечником, тот сказал: "Спасибо, но я бросил гольф."
– О, милый. Неужели из-за тебя?
– Ну... я не думаю. С игроками в гольф это случается часто.
В то утро я увидел Спри в первый раз после ее последнего посещения больницы в Финиксе, почти три недели назад; а теперь уже вечерело, и сумерки мягко обволакивали город за окном. С тех пор прошло три недели, но в то утро, когда я открыл дверь и увидел ее, увидел ее очаровательное лицо, в нашей встрече было то же самое волшебное ощущение, которое я испытал впервые более месяца тому назад.
Большую часть этого месяца я усиленно лечился, восстанавливая былую силу и жизненную энергию, привыкая к впечатлениям типа "Блеск!" и отвыкая от "А, черт!" Я поглотил кучу мощных витаминов С, крохотных пилюль, капель и магических, содержащих железо и прочие питательные вещества сладостей в коробках с непонятными надписями из Западной Германии, Швейцарии, Тихуаны, – сладостей, настолько эффективных и полезных и для оболочки, и для внутренностей человека, что они не разрешены к продаже в Соединенных Штатах Америки. В результате я почувствовал себя так, как никогда еще не чувствовал в своей жизни.
Но главным виновником моего нынешнего цветущего вида и бродивших во мне соков был все-таки доктор Барри Мидленд, специалист по неортодоксальному лечению. Я две недели провалялся под его наблюдением в частной клинике – не в "Медигеник Госпитал" – и не позволял никому, кроме него, даже измерять себе температуру или назначать аспирин. Нет нужды говорить, что это вызвало большое смятение, много "ахов" и "охов" – буквально разожгло битву не на жизнь, а на смерть в святая святых больничного болота и сделалась причиной многочисленных нареканий, жалоб и даже сомнений в моем здравом уме со стороны врачей, медсестер, служащих, практикантов и даже парня, который убирался в туалетах, причем все они настаивали, что именно им, а не мне самому, надлежит заботиться о моей жизни. Во всяком случае такие разговоры были. После всего дерьма, из которого я совсем недавно выбрался полуживым, мне почти не составило труда убедить их в том, что все они представляют собой кучу этого самого вещества, и я выиграл схватку.
Мое эгоистическое упрямство и нежелание принимать "общепринятое" лечение вкупе с моим естественным, как говорится, врожденным отвратительным характером и самому доктору Мидленду доставило немало неприятностей и хлопот. Но он уверил меня в том, что ничего не имеет против, так как давно привык к этому. Кроме того, он подумывал о создании своей клиники в Тихуане, где бы мог спокойно лечить страждущих, не подвергаясь риску сесть за это в тюрьму.
Ах да, кстати, насчет тюрьмы. Я и там провел какое-то время. В сущности только одни сутки. Краткость моего заточения главным образом объяснялась тем, что Бентли X. Уортингтон забросал полицейские органы бумагами юридического характера, пригрозил многочисленным частным и официальным лицам суровыми карами, исключая, разве что, свержение с трона, и поразил всех, без исключения, своей логикой и справедливостью. Поэтому, нет сомнения в том, что всем нам всегда нужны друзья, заботливые и достаточно могущественные. Разумеется те люди, которых я подстрелил или изувечил тем или иным образом, практически были отъявленными негодяями, один из них когда-то был практикующим врачом, а теперь никто из них больше нигде не практиковал. И все они ничуть не осложнили задачу Уортингтона. Интересно отметить, что мое "признание", которое я надиктовал на магнитофон Стива Уистлера, оказалось одним из самых эффективных средств, использованных Уортингтоном для того, чтобы вытащить меня из этой передряги.
– А что стало с той девицей? – поинтересовалась Спри. – С той, которая "просто прелесть".
– Прелесть – это ты.
– Ах мерзавец, ты хочешь притупить мою бдительность своей лестью.
– Даже и не собираюсь...
– Расскажи мне о ней. Папа говорил, что она – не та, за кого себя выдавала, но так и не объяснил до конца.
– Ну хорошо, раз уж это часть всей истории. Когда я встретился с ней, она была Кей Денвер, затем оказалось, что ее зовут Кей Дарк и что она работает на "Экспозе". Но Денвер она была только для меня, Дарк – только для Уистлерл и "Экспозе", а в действительности она – Конни Де Фелитта, очень дорогая "кол-герл"[3] – не меньше пяти сотен за ночь – из Чикаго. Член организованной банды Дерабяна, в которую входили тамошние финансовые тузы и собрали большую часть наличных для создания компании «Голден Финикс Майнз» в расчете на резкое повышение курса акций, причем четко спланированное. Благодаря своему влиянию и деньгам они обеспечили Кей Дарк настолько надежную легенду, что даже Стив Уистлер после тщательной проверки принял ее. Наверное, и сама Кей, или Конни, приложила усилия для того, чтобы убедить его. Ведь она – очень ловкая и хитрая девка, совершенно лишенная комплексов.
– М-да, – проговорила Спри. – Значит, когда она подцепила тебя в баре "У Пита"...
– О чем ты говоришь, Спри! Подцепила меня? Она меня подцепила? Я никак от тебя не ожидал...
– Откуда тебе знать, на что я способна? – Она сузила глаза, поджала губы и напустила на себя таинственно-обольстительно-нагловатый вид. – Откель ты знаешь, паря? – спросила она с каким-то жутким акцентом и голосом, идущим будто из-под земли. – Можа я сама из таких, и звать меня Мирта?
– Мирта? О Господи, хватит, твоя взяла. Так вот, когда Кей подцепила твоего покорного слугу "У Пита", она убедила меня, что у нее проблемы и что ей нужен частный сыщик...
– И по-каковски она тебя убедила?
– Перестань ты наконец? Какая разница "по-каковски". Здесь важно только то, вернее, только то заслуживает упоминания, что когда я проследил за ней и обнаружил ее в "Экспозе", я решил, что она там работает, кстати, так думал не я один. А в действительности ее прислал сюда Дерабян, и она сообщала обо всем, что узнавала, Альде Чимаррону, а благодаря своему положению в редакции она узнавала очень даже много.
– Получается, что когда она подце... Познакомилась с тобой "У Пита", она добывала здесь, в Лос-Анджелесе, информацию для Чимаррона, а не для мистера Уистлера.
– Правильно. Наконец-то ты въехала. Видишь ли, все что было известно в "Экспозе" о "Голден Финикс", о Романеле, обо мне и тебе, например, о том объявлении, которое я дал, чтобы тебя разыскать, тут же узнавал Чимаррон. Колесики и шестеренки исправно крутились...
– Я рада, что ты дал это объявление, Шелл.
– Это один из моих самых незабываемых поступков. За это я должен поблагодарить твоего родителя. И знаешь, какое-то время я думал, что он просто... использует тебя. Но это оказалось совсем не так... Ну что же, все справедливо. Теперь ты богачка, разве не так?
– Фи! Какая-то парочка миллионов.
– Насколько я знаю, в последнее время акции "Голден Финикс" дошли до двух и восьми десятых, так что твоя половина составляет более двух миллионов. А когда придет новое правление, они поднимутся еще выше. Но в любом случае, детка, два миллиона – это тебе никакое не "фи".
– Ладно, мне гораздо важнее то, что будет с папой, Шелл. Его не посадят?
– Может быть, нет. Скорее всего нет. Хотя он, конечно, участвовал в махинации. Но он сказал мне правду: на семьдесят пять процентов его заставили. Кроме того, есть еще эта старая чикагская история – двадцатилетней давности убийство. Теперь к этому делу подключился Бентли X. Уортингтон, да еще Кеймен, Фишер, By и Хью. Сейчас с уверенностью можно сказать только то, что отец быстро поправляется.
Это действительно было так. Романель больше не переживал насчет своего "смертельного рака", который, по словам доктора Мидленда, можно почти стопроцентно вылечить за несколько месяцев. Не удивительно, что Романель положился на Мидленда, и с каждым днем становился все крепче и, возможно, привередливее.
– Да, – заметил я, – думаю, у старины Клода все будет в порядке во всех отношениях.
– Надеюсь. Он мне нравится. Действительно нравится... старый добрый отец.
Она улыбнулась. Она вообще много улыбалась, что было хорошим знаком, но все равно я был рад, что она не улыбалась все время. Это все равно, что непрекращающийся рассвет без заката: постоянно светит солнце, и никогда не бывает луны. Она была настолько красива, что иногда я смотрел на нее настолько пристально, впадая в такое забытье, глядя на нее, что забывал, где нахожусь. Ее лицо и цветущие формы заполняли все пространство, в котором она пребывала, и в такие минуты забытья в нем не оставалось места ни для чего другого. Там была только Спри.
– Ты куда-нибудь уходил, Шелл?
– Нет, – усмехнулся я. – И не собираюсь. Кстати, я думаю, мы с тобой проглотили все кусочки и ломтики нашего недавнего прошлого. Поэтому, что касается нашего настоящего...
– Да?
– Вот это я и хотел услышать. Да! Это гораздо лучше, чем нет, а? Для всех нас есть какой-то глубокий смысл в этом простом...
– Куда ты клонишь, Шелл? Неужели ты считаешь, что я не понимаю?
– Тогда все упрощается. Почему же ты?..
– Почему я что?
– ...не снимешь снова свою одежду?
– Что это с тобой, Шелл?
– Что со мной? Ты хочешь знать, что со мной? Что-то должно быть, потому что я люблю, когда ты стаскиваешь эти мерзкие тряпки с этого чудного, фантастического, сногсшибательного те...
– Ну, ты даешь... Послушай, Шелл, я же только что надела их.
– Это правда. Но ведь это было почти десять минут назад. И я... я уже скучаю по нему. Со всеми его извилинами и округлостями.
– Ты серьезно?
– Серьезно. Да, детка, я...
– Ну ладно, если ты настаиваешь.
Несколько минут спустя я сидел на полу рядом с маленькой подушечкой, а Спри выделывала кульбиты на золотисто-желтом ковре, то исчезая за моей спиной, то вновь появляясь передо мной, совсем рядом, и тем самым заставляя усиленно трудиться мою шею, которая, к счастью, к этому времени перестала скрипеть. Спри последовала моему совету, и на ней ничего не было, кроме самой Спри. И она была восхитительна.
– Я никогда к тебе не привыкну, – сказал я. – Ты просто... Ого!.. Ого-го!.. Ого-го-го!..
– Это что, новый язык, дурачок ты эдакий? Или ты представил, что находишься в джунглях?
– Нет, нет. Я даже не думал, что это будет звучать так здорово.
Она перестала двигаться, встала передо мной, может быть, в одном шаге от меня, положила ладони на свои удивительные, восхитительные супер-груди и немного сдавила и выпятила их, а может и довольно сильно, словом, вполне достаточно, чтобы у меня закружилась голова... Ну да ладно, не будем об этом.
Я зачарованно смотрел, как вздымаются и опадают в такт дыханию эти потрясающие штуки, как они подрагивают и покачиваются, и почти не слышал слов Спри: "Шелл, ты сделал для меня великое дело: ты сделал меня свободной! Я больше не стыжусь своих больших грудей".
– Оо-о...
– И теперь я не против того, чтобы показывать их. Серьезно. О, мне прямо сейчас хочется показывать их всем! Всем и везде! Прямо на улице!
– Только попробуй.
– Но ты же говорил...
– Не бери в голову то, что я когда-то говорил. Разве тогда я знал? А теперь они мои. Мои!
Она засмеялась. Скоро смех смолк, но она продолжала облучать меня яркой, лучезарной, чудесной улыбкой. Ну знаете, как это бывает: кометы, астероиды, и все такое прочее.
– О Шелл, я просто тебя дразнила. Ты такой смешной, когда сердишься.
– Сердишься? Я покажу тебе, что значит сердиться. Сейчас покажу... А ты действительно больше не стыдишься их?
Она села на пол, прильнув ко мне.
– С тобой нет. Нисколько. Даже сама не знаю почему. – Она продемонстрировала другой, коварный вариант своей волшебной улыбки. – Хотя, в принципе, в тебе нет ничего особенного, Шелл.
– Ну, я не знаю, – растерялся я.
Она смотрела на меня несколько удивленным взглядом, пока я не закончил свою мысль.
– Спри, милая моя, знай, что в каждом человеке, не исключая даже подонков, есть что-то особенное.
Мы были уже не в Аризоне. Мы оба сидели в моем номере. В отеле "Спартанец" в Голливуде, что в Калифорнии. В том самом месте, которое я называю домом: тропические рыбки, за которыми ухаживал в мое отсутствие Джимми, ночной дежурный; моя нахально-соблазнительная Амелия; диван темно-шоколадного цвета с подушечками для сидения и другие привычные вещи. Мой дом. Мои корни. Место на земле, где бросают якорь после долгих странствий.
Итак, Аризона осталась в прошлом, но с нами были воспоминания о днях и ночах, – хорошие и не очень, – проведенных в пустыне, и мы часами говорили о них.
– А потом я нанял частного детектива в Финиксе, чтобы он разыскал всех людей, у которых я... позаимствовал машины, включая Энди Фостера, и позаботился о том, чтобы они получили компенсацию, материальную и моральную, – во всяком случае никто из них не остался в обиде. Кроме того, он нашел того типа, который продал мне кепочку и клюшку для гольфа, и передал ему триста долларов. К сожалению, для этого ему пришлось ехать в Мичиган. А когда он возвращал хозяину здоровенную дубину с железным наконечником, тот сказал: "Спасибо, но я бросил гольф."
– О, милый. Неужели из-за тебя?
– Ну... я не думаю. С игроками в гольф это случается часто.
В то утро я увидел Спри в первый раз после ее последнего посещения больницы в Финиксе, почти три недели назад; а теперь уже вечерело, и сумерки мягко обволакивали город за окном. С тех пор прошло три недели, но в то утро, когда я открыл дверь и увидел ее, увидел ее очаровательное лицо, в нашей встрече было то же самое волшебное ощущение, которое я испытал впервые более месяца тому назад.
Большую часть этого месяца я усиленно лечился, восстанавливая былую силу и жизненную энергию, привыкая к впечатлениям типа "Блеск!" и отвыкая от "А, черт!" Я поглотил кучу мощных витаминов С, крохотных пилюль, капель и магических, содержащих железо и прочие питательные вещества сладостей в коробках с непонятными надписями из Западной Германии, Швейцарии, Тихуаны, – сладостей, настолько эффективных и полезных и для оболочки, и для внутренностей человека, что они не разрешены к продаже в Соединенных Штатах Америки. В результате я почувствовал себя так, как никогда еще не чувствовал в своей жизни.
Но главным виновником моего нынешнего цветущего вида и бродивших во мне соков был все-таки доктор Барри Мидленд, специалист по неортодоксальному лечению. Я две недели провалялся под его наблюдением в частной клинике – не в "Медигеник Госпитал" – и не позволял никому, кроме него, даже измерять себе температуру или назначать аспирин. Нет нужды говорить, что это вызвало большое смятение, много "ахов" и "охов" – буквально разожгло битву не на жизнь, а на смерть в святая святых больничного болота и сделалась причиной многочисленных нареканий, жалоб и даже сомнений в моем здравом уме со стороны врачей, медсестер, служащих, практикантов и даже парня, который убирался в туалетах, причем все они настаивали, что именно им, а не мне самому, надлежит заботиться о моей жизни. Во всяком случае такие разговоры были. После всего дерьма, из которого я совсем недавно выбрался полуживым, мне почти не составило труда убедить их в том, что все они представляют собой кучу этого самого вещества, и я выиграл схватку.
Мое эгоистическое упрямство и нежелание принимать "общепринятое" лечение вкупе с моим естественным, как говорится, врожденным отвратительным характером и самому доктору Мидленду доставило немало неприятностей и хлопот. Но он уверил меня в том, что ничего не имеет против, так как давно привык к этому. Кроме того, он подумывал о создании своей клиники в Тихуане, где бы мог спокойно лечить страждущих, не подвергаясь риску сесть за это в тюрьму.
Ах да, кстати, насчет тюрьмы. Я и там провел какое-то время. В сущности только одни сутки. Краткость моего заточения главным образом объяснялась тем, что Бентли X. Уортингтон забросал полицейские органы бумагами юридического характера, пригрозил многочисленным частным и официальным лицам суровыми карами, исключая, разве что, свержение с трона, и поразил всех, без исключения, своей логикой и справедливостью. Поэтому, нет сомнения в том, что всем нам всегда нужны друзья, заботливые и достаточно могущественные. Разумеется те люди, которых я подстрелил или изувечил тем или иным образом, практически были отъявленными негодяями, один из них когда-то был практикующим врачом, а теперь никто из них больше нигде не практиковал. И все они ничуть не осложнили задачу Уортингтона. Интересно отметить, что мое "признание", которое я надиктовал на магнитофон Стива Уистлера, оказалось одним из самых эффективных средств, использованных Уортингтоном для того, чтобы вытащить меня из этой передряги.
– А что стало с той девицей? – поинтересовалась Спри. – С той, которая "просто прелесть".
– Прелесть – это ты.
– Ах мерзавец, ты хочешь притупить мою бдительность своей лестью.
– Даже и не собираюсь...
– Расскажи мне о ней. Папа говорил, что она – не та, за кого себя выдавала, но так и не объяснил до конца.
– Ну хорошо, раз уж это часть всей истории. Когда я встретился с ней, она была Кей Денвер, затем оказалось, что ее зовут Кей Дарк и что она работает на "Экспозе". Но Денвер она была только для меня, Дарк – только для Уистлерл и "Экспозе", а в действительности она – Конни Де Фелитта, очень дорогая "кол-герл"[3] – не меньше пяти сотен за ночь – из Чикаго. Член организованной банды Дерабяна, в которую входили тамошние финансовые тузы и собрали большую часть наличных для создания компании «Голден Финикс Майнз» в расчете на резкое повышение курса акций, причем четко спланированное. Благодаря своему влиянию и деньгам они обеспечили Кей Дарк настолько надежную легенду, что даже Стив Уистлер после тщательной проверки принял ее. Наверное, и сама Кей, или Конни, приложила усилия для того, чтобы убедить его. Ведь она – очень ловкая и хитрая девка, совершенно лишенная комплексов.
– М-да, – проговорила Спри. – Значит, когда она подцепила тебя в баре "У Пита"...
– О чем ты говоришь, Спри! Подцепила меня? Она меня подцепила? Я никак от тебя не ожидал...
– Откуда тебе знать, на что я способна? – Она сузила глаза, поджала губы и напустила на себя таинственно-обольстительно-нагловатый вид. – Откель ты знаешь, паря? – спросила она с каким-то жутким акцентом и голосом, идущим будто из-под земли. – Можа я сама из таких, и звать меня Мирта?
– Мирта? О Господи, хватит, твоя взяла. Так вот, когда Кей подцепила твоего покорного слугу "У Пита", она убедила меня, что у нее проблемы и что ей нужен частный сыщик...
– И по-каковски она тебя убедила?
– Перестань ты наконец? Какая разница "по-каковски". Здесь важно только то, вернее, только то заслуживает упоминания, что когда я проследил за ней и обнаружил ее в "Экспозе", я решил, что она там работает, кстати, так думал не я один. А в действительности ее прислал сюда Дерабян, и она сообщала обо всем, что узнавала, Альде Чимаррону, а благодаря своему положению в редакции она узнавала очень даже много.
– Получается, что когда она подце... Познакомилась с тобой "У Пита", она добывала здесь, в Лос-Анджелесе, информацию для Чимаррона, а не для мистера Уистлера.
– Правильно. Наконец-то ты въехала. Видишь ли, все что было известно в "Экспозе" о "Голден Финикс", о Романеле, обо мне и тебе, например, о том объявлении, которое я дал, чтобы тебя разыскать, тут же узнавал Чимаррон. Колесики и шестеренки исправно крутились...
– Я рада, что ты дал это объявление, Шелл.
– Это один из моих самых незабываемых поступков. За это я должен поблагодарить твоего родителя. И знаешь, какое-то время я думал, что он просто... использует тебя. Но это оказалось совсем не так... Ну что же, все справедливо. Теперь ты богачка, разве не так?
– Фи! Какая-то парочка миллионов.
– Насколько я знаю, в последнее время акции "Голден Финикс" дошли до двух и восьми десятых, так что твоя половина составляет более двух миллионов. А когда придет новое правление, они поднимутся еще выше. Но в любом случае, детка, два миллиона – это тебе никакое не "фи".
– Ладно, мне гораздо важнее то, что будет с папой, Шелл. Его не посадят?
– Может быть, нет. Скорее всего нет. Хотя он, конечно, участвовал в махинации. Но он сказал мне правду: на семьдесят пять процентов его заставили. Кроме того, есть еще эта старая чикагская история – двадцатилетней давности убийство. Теперь к этому делу подключился Бентли X. Уортингтон, да еще Кеймен, Фишер, By и Хью. Сейчас с уверенностью можно сказать только то, что отец быстро поправляется.
Это действительно было так. Романель больше не переживал насчет своего "смертельного рака", который, по словам доктора Мидленда, можно почти стопроцентно вылечить за несколько месяцев. Не удивительно, что Романель положился на Мидленда, и с каждым днем становился все крепче и, возможно, привередливее.
– Да, – заметил я, – думаю, у старины Клода все будет в порядке во всех отношениях.
– Надеюсь. Он мне нравится. Действительно нравится... старый добрый отец.
Она улыбнулась. Она вообще много улыбалась, что было хорошим знаком, но все равно я был рад, что она не улыбалась все время. Это все равно, что непрекращающийся рассвет без заката: постоянно светит солнце, и никогда не бывает луны. Она была настолько красива, что иногда я смотрел на нее настолько пристально, впадая в такое забытье, глядя на нее, что забывал, где нахожусь. Ее лицо и цветущие формы заполняли все пространство, в котором она пребывала, и в такие минуты забытья в нем не оставалось места ни для чего другого. Там была только Спри.
– Ты куда-нибудь уходил, Шелл?
– Нет, – усмехнулся я. – И не собираюсь. Кстати, я думаю, мы с тобой проглотили все кусочки и ломтики нашего недавнего прошлого. Поэтому, что касается нашего настоящего...
– Да?
– Вот это я и хотел услышать. Да! Это гораздо лучше, чем нет, а? Для всех нас есть какой-то глубокий смысл в этом простом...
– Куда ты клонишь, Шелл? Неужели ты считаешь, что я не понимаю?
– Тогда все упрощается. Почему же ты?..
– Почему я что?
– ...не снимешь снова свою одежду?
– Что это с тобой, Шелл?
– Что со мной? Ты хочешь знать, что со мной? Что-то должно быть, потому что я люблю, когда ты стаскиваешь эти мерзкие тряпки с этого чудного, фантастического, сногсшибательного те...
– Ну, ты даешь... Послушай, Шелл, я же только что надела их.
– Это правда. Но ведь это было почти десять минут назад. И я... я уже скучаю по нему. Со всеми его извилинами и округлостями.
– Ты серьезно?
– Серьезно. Да, детка, я...
– Ну ладно, если ты настаиваешь.
Несколько минут спустя я сидел на полу рядом с маленькой подушечкой, а Спри выделывала кульбиты на золотисто-желтом ковре, то исчезая за моей спиной, то вновь появляясь передо мной, совсем рядом, и тем самым заставляя усиленно трудиться мою шею, которая, к счастью, к этому времени перестала скрипеть. Спри последовала моему совету, и на ней ничего не было, кроме самой Спри. И она была восхитительна.
– Я никогда к тебе не привыкну, – сказал я. – Ты просто... Ого!.. Ого-го!.. Ого-го-го!..
– Это что, новый язык, дурачок ты эдакий? Или ты представил, что находишься в джунглях?
– Нет, нет. Я даже не думал, что это будет звучать так здорово.
Она перестала двигаться, встала передо мной, может быть, в одном шаге от меня, положила ладони на свои удивительные, восхитительные супер-груди и немного сдавила и выпятила их, а может и довольно сильно, словом, вполне достаточно, чтобы у меня закружилась голова... Ну да ладно, не будем об этом.
Я зачарованно смотрел, как вздымаются и опадают в такт дыханию эти потрясающие штуки, как они подрагивают и покачиваются, и почти не слышал слов Спри: "Шелл, ты сделал для меня великое дело: ты сделал меня свободной! Я больше не стыжусь своих больших грудей".
– Оо-о...
– И теперь я не против того, чтобы показывать их. Серьезно. О, мне прямо сейчас хочется показывать их всем! Всем и везде! Прямо на улице!
– Только попробуй.
– Но ты же говорил...
– Не бери в голову то, что я когда-то говорил. Разве тогда я знал? А теперь они мои. Мои!
Она засмеялась. Скоро смех смолк, но она продолжала облучать меня яркой, лучезарной, чудесной улыбкой. Ну знаете, как это бывает: кометы, астероиды, и все такое прочее.
– О Шелл, я просто тебя дразнила. Ты такой смешной, когда сердишься.
– Сердишься? Я покажу тебе, что значит сердиться. Сейчас покажу... А ты действительно больше не стыдишься их?
Она села на пол, прильнув ко мне.
– С тобой нет. Нисколько. Даже сама не знаю почему. – Она продемонстрировала другой, коварный вариант своей волшебной улыбки. – Хотя, в принципе, в тебе нет ничего особенного, Шелл.
– Ну, я не знаю, – растерялся я.
Она смотрела на меня несколько удивленным взглядом, пока я не закончил свою мысль.
– Спри, милая моя, знай, что в каждом человеке, не исключая даже подонков, есть что-то особенное.