Страница:
Я вывернул с Сансет на Огден Драйв, припарковал свой "кадиллак" и вернулся пешком на бульвар. Справа, через Огден, находился не слишком новый кирпичный дом Себастьяна. Он там начинал, тогда этот дом называли "белым зданием", теперь же он владел им и все еще находился в нем, хотя к этому времени, возможно, приобрел здоровенный ломоть бульвара Сансет.
До недавнего времени здесь же стояло старое десятиэтажное здание Государственного банка, но сейчас его сносили вместе со всем кварталом старых построек. Возле него орудовал подвижной кран. С конца стальной стрелы на толстенном канате свисала огромная чугунная груша, которую в народе называют "болиголовом" или же "череподробилкой". Оператор на кране нажал на какие-то рычаги, груша качнулась назад, затем вперед – и обрушилась на остатки кирпичной стены, после чего их стало заметно меньше. Парень в кабине работал лихо, и, хотя было плохо видно, мне показалось, что я его знаю. Если это действительно Джек Джексон, то сейчас он мой добрый приятель. Правда, так было не всегда. Но часы показывали 13.26, а эти секретари, как правило, такие же холодные, как морозильная камера в мясном магазине. Поэтому я прибавил шагу и прошел по Сансет к зданию Себастьяна. Большая часть первого этажа была занята местным штабом "Хэмбл на пост президента". Я обогнул его, вошел в центральный вход и поднялся на пятый этаж. Выйдя из лифта, я посмотрел вдоль длинного коридора, устланного ковром, окаймленного рядами одинаковых дверей с матовыми стеклами. Двери поминутно открывались и закрывались. Где-то вдали звонили телефоны. Я подавил в себе изумление и шагнул к ближайшей двери с надписью "Агентство Себастьяна", под которой имелась вторая – "Офис Президента". Я даже не стал стучать, легонько подергал ручку и вошел. Это был маленький кабинетик, в котором единолично властвовала потрясающая брюнетка за письменным столом розового дерева. Стол был достаточно низким, чтобы продемонстрировать в полном объеме ее узкую талию, умопомрачительный бюст, красивое высокомерное лицо. Если мужчина вынужден был ждать приема, он не стал бы возражать посидеть в этой маленькой приемной. Но брюнетка сразу же проводила меня в настоящую приемную. Там было двое секретарей и девушка у коммутатора. У одной из секретарш был весьма квалифицированный вид, вторая же была смазливой куколкой. Я шагнул к куколке, первая тут же спросила:
– Мистер Скотт?
– Да.
– Мистер Себастьян вас ожидает.
Она взглянула на свои часы и удовлетворенно кивнула головой:
– Вы можете войти.
Было ровно час тридцать. Я прошел к двери, на которую она указала холодным взглядом, отворил ее и оказался в присутствии великого человека. Комната была просторная. Ковер и стена были красного цвета новеньких денег, потолок более светлой пастельной зелени. На левой стене выделялись яркие цветные пятна – картины и эскизы клиентов Себастьяна плюс огромное количество фотографий клиентов. На правой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир. Его четырнадцать золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести-семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит.
Вдоль стены под портретом протянулся огромный черный кожаный диван, два таких же стула находились у противоположной стены, а третий был придвинут к колоссальному черному письменному столу, за которым восседал Юлисс Себастьян. Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но встретились мы только впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могла запечатлеть ни фотопленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся и вышел навстречу мне из-за стола, говоря с обаятельной улыбкой:
– Мистер Скотт? Я бы вас все равно узнал.
Как это вам нравится? И это говорил человек, челюсть которого была известна повсюду от Аляски до Мексики!
– Хэлло, мистер Себастьян. С вашей стороны было очень любезно согласиться меня принять.
Мы обменялись рукопожатием. Себастьяну было лет пятьдесят, он был приблизительно моего роста, но очень худощавый, на нем был надет великолепно сшитый темно-серый пиджак с искоркой и более светлые брюки, голубая рубашка с аккуратно завязанным галстуком. У него были длинные волосы с проседью на висках, которые он закладывал за уши. Глаза у него были черные, как грех, и он был дьявольски красив. Пожалуй, его портило слегка сардоническое выражение, как будто он смотрел на весь окружающий мир и на меня в том числе пренебрежительно. Однако в его голосе и манерах это не ощущалось.
– Проходите и садитесь, мистер Скотт, – сказал он.
Я заметил, что он слегка шепелявит, с каким-то присвистом произносит звук "с", и получается это у него даже приятно.
Он возвратился на свое место за столом, а я устремился к черному креслу.
– Мой секретарь предупредил, что вы хотите видеть меня по поводу Чарли, – продолжал он. – Вы представляете его наследников?
– Наследников?
Об этом я даже не подумал.
– Он был... он оставил значительное состояние?
– Миллион или два, как мне кажется.
Мне понравилось, как это было сказано. Человек с размахом. "Миллион или два". Господи, разница между двумя миллионами и одним равняется целому миллиону!
Вслух я произнес:
– Вообще-то я не занимаюсь его состоянием, во всяком случае, пока. Меня интересует лишь факт смерти мистера Вайта. Естественно, вы знали его хорошо, и если имелись основания предположить, что он погиб не в результате несчастного случая...
– Не... несчастного случая? Что же это еще могло быть?
Он грациозно махнул узкой рукой с длинными пальцами, как будто отбрасывал прочь такой вопрос.
Я обратил внимание на то, что кожа у него на лице и руках была удивительно гладкой и чистой, ухоженной, без всяких морщин, как будто ее сшил для него какой-то дорогой портной.
– Любая смерть бывает вызвана одной из четырех причин, – ответил я, – естественные причины, несчастный случай, самоубийство и убийство. Я должен рассмотреть три последних возможности.
– Понятно. Полагаю, вы представляете родственников?
Мне становилось ясно, что я не слишком-то бойко добираюсь до сути этого дела. У Себастьяна явная тенденция говорить много, ничего не сказав. Во всяком случае, так было пока.
– Я представляю клиента, – ответил я, – по имени...
На этом я закончил. Не знаю уж почему, но я неожиданно решил не называть этого имени. Усмехнувшись, я добавил:
– Клиент.
– Я не намерен что-либо выяснять, мистер Скотт. Личность вашего клиента, естественно, не представляет для меня интереса.
Это было сказано вежливо, с белозубой улыбкой, но в его глазах я заметил какой-то недобрый блеск, после этого он заговорил еще более спокойно, чем до того.
– Я переговорил с полицией, – сказал я. – Они считают, что смерть мистера Вайта была несчастным случаем, поскольку нет доказательств противного. Однако мне известно, что он был на обследовании у доктора Витерса.
– Что? Вы...
Он остановился. В конце-то концов его невозмутимость не была такой непробиваемой. Мои слова его подстегнули, он даже не сумел справиться с удивлением.
– Каким образом вы это узнали?
– Узнал, как видите...
– Вы уверены? Обследование? Фантастика! С чего бы ему обследоваться?
– Можете меня не спрашивать. Я надеялся, что вы сумеете мне объяснить.
Он покачал головой.
– Только не я. Я не имею понятия... – Он замолчал, медленно пригладил седеющие волосы красивой рукой.
– Ага. Вы допускаете, что, возможно, он покончил с собой? Я прав?
– Пока я ничего не допускаю, мистер Себастьян. Вы часто с ним виделись, так ведь?
– Почти каждый день. Думаю, я угадываю ваш следующий вопрос, мистер Скотт. Нет, он не производил впечатления ни слишком нервничающего, ни безумного, ни психически неуравновешенного человека. Я уверен, что его смерть произошла в результате несчастного случая.
– Что вы скажете про убийство?
– Убий...
Он заморгал, закрыл глаза и открыл их. Люди частенько реагируют таким образом, а то еще драматичнее: вздымают кверху руки и кричат: "Убийство? Убийство! Ох-ах!" – как будто никогда не слышали, что людей убивают. Полагаю, что я больше привык к этому слову и к этому печальному факту, чем большинство людей.
Наконец Себастьян сказал:
– Но это же фантастично. Кто бы...
Телефон на его столе зазвонил. Он сказал: "Извините!" – взял трубку и заговорил. Впрочем, он больше слушал. В то время, как он договаривался о какой-то миллионной сделке или о чем-то еще, я стал внимательно осматривать его офис. За спиной Себастьяна находилась пара высоких окон от пола до потолка, разделенных двухметровым проемом стены. Во всяком случае, это была когда-то стена. Теперь же это место занимал знаменитый брус "Жизнь и Смерть" – творение Роберта Делтона. Это был продолговатый деревянный кусок размером в два квадратных фута шириной и восемнадцать футов высотой, на левой стороне которого Делтон изобразил "гениальное творение", за которое Юлисс Себастьян уплатил пятьдесят две тысячи долларов незадолго до того, как Делтон стал его клиентом. Рисунок или что-то подобное ему, был вмонтирован в стену, так что дерево было вровень с нею. Теперь никто бы не смог сказать, что когда-то это был здоровенный, самостоятельный брус, ведь в остальном это был самый обычный скверный рисунок в современном духе. Именно брус-то и был его отличительной особенностью. Какого черта было замуровывать его в стену? Не спрашивайте меня. Люди, связанные с Себастьяном, видимо, занимались подобными вещами. А ведь для этого пришлось ослабить всю проклятущую стену, чтобы затолкать в нее это продолговатое чудовище. Но после проделанной операции "Жизнь и Смерть" больше не выглядела на пятьдесят две тысячи долларов.
Если хотите знать правду, я никогда и не считал эту деревяшку произведением искусства. Я полагаю, что нет ничего плохого в том, чтобы называть подобные штуковины шедеврами или творениями гения, если не считать того, что подобное восхваление уродливых скульптур, непонятной мазни и прочих изобретений ловких "художников" умаляет достоинство подлинных произведений искусства, естественной красоты. Себастьян продолжал говорить по телефону, поэтому я поднялся и стал рассматривать фотографии на стене. Их было около двух десятков, большинство этих физиономий хорошо известны широкой публике. Все это были "знаменитости", лауреаты премий, имена которых ежедневно мелькали на страницах газет й журналов, в области театра, кино, телевидения, литературы и искусства. Среди них был портрет Роберта Делтона, парня, сотворившего "Жизнь и Смерть". У него была глуповатая физиономия с толстыми щеками и маленькие черные усики. На фотографии он был в белой рубашке, раскрытой у ворота для того, чтобы не закрывать волосатую грудь, могу поспорить! Был тут и Гарри Бэрон, энергичный малый с бросающейся в глаза белой прядкой в черной шевелюре, диктор и комментатор "Последних новостей" на местном телевидении. Он стал клиентом Себастьяна до опубликования своего бестселлера "Миф о советской непримиримости, который был высоко оценен в прессе. Я читал его и убедился, что это произведение ничего не добавило к нашим знаниям о Советском Союзе. Фактически, оно лишь все запутало.
Третьим с краю висел портрет пучеглазого профессора Картрайта с тремя волосиками на лысом черепе, который читал лекции по новой экономике в Калифорнийском университете. Он написал несколько книг, одна из которых возглавила список бестселлеров. В ней он развивал свою теорию о том, что для достижения процветания необходимо сжечь все деньги. До сих пор никто этого не сделал, насколько мне известно.
Себастьян положил на место трубку, а я возвратился на свое место. Опускаясь в кресло, я мог видеть из окна развалины на противоположной стороне улицы. Вот поднимается тяжеленная груша, с размаха ударяет в стену – и вниз обрушивается кусок бывшего банка. Отсюда это выглядело забавно и внушительно. Разрушать здания, сжигать деньги... Очевидно, атмосфера этого агентства начала действовать на меня.
– Очень сожалею, что так долго заставил вас ждать, мистер Скотт. Я не мог отложить решение данного вопроса.
– Все в порядке... Вообще-то мне безразлично, какова официальная версия гибели мистера Вайта, потому что я должен изучить все варианты. Это моя работа.
– Конечно.
Он энергично закивал:
– Мне это понятно. Однако возможность того, что его убили, мне представляется фантастичной. У Чарли не было настоящих врагов, во всяком случае, я таковых не знаю. Он был исключительно милым и приятным человеком.
Он долго обсасывал тему того, что не может вообразить человека, имевшего мотив убить Чарли. Когда мне это надоело, я спросил, не участвовал ли мистер Вайт во многих корпорациях с Джонни Троем.
– Он и Джонни имели большую часть акций троянских предприятий, которые, в основном, входят в корпорацию. Мое агентство владеет остальными акциями. Он вкладывал также деньги в недвижимую собственность, жилые дома, но я не про все знаю.
– Понятно. Еще один момент. Мне хотелось бы повидаться с мистером Троем, но у меня пока не получается. Может быть, вы сумеете мне подсказать, как с ним связаться?
– Боюсь, что это невозможно, мистер Скотт. Вы должны знать, что мистер Трой, ах, страшно чувствительный человек. А смерть Чарли явилась для него ужасным ударом.
Этому я мог поверить. Описывая Троя "ах, страшно чувствительным", Себастьян выразился весьма деликатно. Всей стране было известно, что Джонни Трой был настоящим неврастеником. Как у большинства клиентов Себастьяна, у него были странности. С виду он был здоровяком, но отличался болезненной застенчивостью и робостью, так что без Чарли Вайта буквально не мог и шагу ступить. Он даже не пел без Чарли. Он никогда не ходил в студию звукозаписи без него. Возможно, и в туалет он не решался ходить один. Они жили в соседних апартаментах в "Ройалкресте". Вместе купались и обменивались носками. Джонни Трой был самым крупным и самым лучшим певцом из всей лавины исполнителей. Нужно учитывать, что в это время пели все, у кого был голос и у кого его вообще не было. В десяти случаях из десяти вновь "испеченный" певец с помощью всяких ухищрений, вроде современных микрофонов, эхокамер, электронных усилителей и регуляторов частоты, которые "обрабатывали" звуки на ходу, напевал одну мелодию десять-двадцать раз, затем выбирали наиболее удачные куски ленты и сооружали комбинированный первый оригинал звукозаписи, с которого прессовали пластинки. Разумеется, никто из этих "синтетических" певцов не мог бы выступить непосредственно в телевизионном шоу. Техника была отработана давно: за сценой играли его пластинку, а "певец" лишь шевелил губами, беззвучно "синхронизируя" собственное пение. Зачастую получаются накладки, когда синхронизатор то ли запаздывает, то ли опережает запись. Мы все это наблюдали неоднократно. Так вот, никакая техника и никакие ухищрения не могли превратить ни одного из этих "кумиров одного дня" в Джонни Троя. Голос у него был не только красивый, теплый, но самое главное – он был натуральный. И люди это сразу же понимали. Конечно, Джонни тоже пользовался микрофоном, но для него это была всего лишь золотая рамка, обрамляющая картину. Его искусство от этого не умалялось. Ведь если высокий мужчина одевает ковбойские сапоги, все понимают, что он не коротышка, нуждающийся в каблуках! Но даже у Ахиллеса имелась его пята. И даже великий Джонни Трой, когда он выступал перед публикой или непосредственно по телевидению, синхронизировал свои песни. Не то, чтобы его мог подвести голос, наоборот, сам Джонни мог себя подвести, и публика еще больше ценила его за это.
Несколько лет назад, гласит история, еще до того, как Себастьян вывел его на широкую арену, Трой начал петь перед большим скоплением народа в ночном клубе и в полном смысле провалился. Он открыл рот, чтобы запеть, но у него получился какой-то хрип. Врачи называют это "истерическим напряжением", спазмом мускулов. Прошел целый месяц, прежде чем он смог снова петь. Так почему же так случилось? В тот вечер Чарли не сидел перед ним, как всегда. Это был самый первый раз, когда Джонни решился выступить в отсутствие друга, который своей мимикой, жестами, негромкими восклицаниями подбадривал его, внушал ему уверенность в себе. Не подумайте, что кто-то из них отличался гомосексуальными наклонностями. Джонни Трой оставлял за собой широкую полосу в женском населении Голливуда, да и Чарли Вайт не отставал от него. И это были не пустые слухи. Я разговаривал с несколькими из "погубленных" ими дамочек, которые буквально не могли дождаться, когда их снова "погубят". Нет, связь между Джонни и Чарли была уникальной, хотя, возможно, и несколько болезненной. Факт невроза или психоза Троя был широко известен. Наоборот, о нем намеренно много говорилось, то ли из честности, то ли из весьма прозорливого понимания характера современных американцев. Каковы бы они ни были, но такая бьющая в глаза откровенность себя окупила.
Болезненная робость Джонни сделала его еще дороже его почитателям, ибо они в известном смысле чувствовали свое превосходство, а, как известно, гораздо легче преклоняться перед кумиром, у которого хотя бы одна нога глиняная. Так или иначе, Трой просто не мог петь, если поблизости не было его друга... Немного позднее мне пришла в голову мысль, с небольшим опозданием, правда: "Сможет ли петь Джонни Трой теперь, когда Чарли Вайт умер?.. Что, если у него пропал голос окончательно? Что, если на этот раз он уже больше не оправится от потрясения?" Такое предположение не могло быть по вкусу Себастьяну. Золотой голос Троя означал золотые альбомы с пластинками, прибыли для самого Джонни, для агентства, для троянских предприятий. Миллионы долларов пропадали в замкнутом горле Джонни. Судя по выражению лица Себастьяна, он думал о том же самом. Он только что заявил, что смерть Чарли явилась "страшным ударом" для Джонни. Теперь, глубоко вздохнув, он продолжал:
– Последние два дня Джонни замкнулся, ушел в себя. С тех пор, как это случилось. Не знаю, вполне ли вы понимаете...
– Думаю, что да. Я слышал, что он, как бы сказать... Чувствует себя не в своей тарелке, если рядом нет Вайта.
– Да...
Себастьян снова пригладил волосы.
– Это не секрет. Мы это обнаружили, когда Джонни первый раз должен был выступать с сольным концертом перед зрителями за несколько месяцев до выхода его первого альбома с пластинками. Зная его застенчивую натуру, мы попробовали начать с небольшого городка, постепенно увеличивая число присутствующих. Он всегда смертельно боялся сцены, но как-то справлялся со своими страхами и доводил выступление до конца. Так было до того злополучного вечера, когда Чарли не было в зале...
Снова раздался телефонный звонок.
Он нахмурился, пожал плечами и схватил трубку. Это заставило меня почувствовать себя виноватым. Возможно, его время было на вес золота, скажем, одна-две тысячи в час. Но к тому времени, как я закурил и сделал пару затяжек, Себастьян закончил и снова положил на место трубку.
Я заговорил:
– Ну что ж, если вы мне не можете помочь связаться с мистером Троем, я думаю, это все. И без того я отнял у вас достаточно времени.
Он переплел длинные тонкие пальцы.
– В конце концов, мистер Скотт, это решать самому Джонни, не мне. Пожалуй, я смог бы устроить вашу встречу. Уверен, мне он не сможет отказать. Он снова помолчал.
– Возможно, ему полезно немного поговорить об этом. Нужно же ему смириться со случившимся... Кто знает, мистер Скотт, не облегчит ли ваш визит мою задачу. То есть, если вы попытаетесь заставить его... нет, не заставить, а как-то встряхнуть его, извлечь из раковины, в которую он ушел, так сказать.
– Я не силен в искусстве уговоров.
– Будет достаточно, если вы сможете настоять на том, чтобы он ответил на ваши вопросы. Заставьте его задуматься о возможности самоубийства, даже убийства, хотя, как мне кажется, последнее вам не поможет. Я-то не сомневаюсь, что смерть Чарли была случайной, так что ваши вопросы лишь подтвердят данный факт. Но для Джонни это будет полезно. И, конечно, для меня. Вы меня понимаете?
– Полагаю...
Раздался зуммер из маленького ящичка на столе Себастьяна, на его физиономии появилось раздраженное выражение. Он надавил на клавишу, женский голос произнес:
– Мистер Себастьян...
– Тельма, – рявкнул он, – я...
Отпустив клавишу, он поднялся и молча прошел к двери. Когда он открыл ее, мне было слышно, как он говорит:
– Я же предупреждал тебя не беспокоить меня, пока...
Дверь закрылась.
Очевидно, однако, Тельма сообщила ему что-то важное, потому что он не сразу вернулся. Я поднялся, вновь посмотрел на фотографии, затем остановился перед назойливо бросавшимся мне в глаза – как его назвать? – "шедевром". Он поразил мое воображение. Действительно, всего лишь черная линия и красная клякса на здоровенном куске дерева. Художнику потребовалось максимум три минуты, чтобы все это нарисовать. Но, конечно, возможно, он месяцами думал, как их расположить... Повернувшись, я заметил под крышкой стола Себастьяна приблизительно на высоте колена маленькую белую кнопочку. Один мой знакомый с помощью такой кнопки вызывал вооруженную охрану, когда это требовалось. У второго парня такая кнопка открывала его стальную дверь. Оба эти типа были аферистами.
Мне стало интересно, для чего понадобилась белая кнопочка такому респектабельному джентльмену, как Себастьян. Поэтому я подошел и легонько нажал на нее. Я надеялся, что от этого его письменный стол не взорвется и все три образцово-показательные секретарши не влетят в кабинет. Знаете, что случилось? Стоило мне до нее дотронуться, как на столе Себастьяна раздался телефонный звонок, а я чуть не выскочил из окна от неожиданности. Конечно, я моментально вернулся на свое место и принял самую непринужденную позу, когда он торопливо вошел в кабинет. Он поспешно сел за стол, потянулся к телефону, вид у него при этом был озадаченный. Телефон больше не звонил.
Он снял трубку, послушал, нахмурился, потом взглянул на меня.
– Ох-ох, – подумал я, – видимо Себастьяну зачастую приходится "принимать важные решения" прямо на ходу, когда кто-то сидит против него в ожидании. Какой умный способ отделаться от назойливого посетителя. Очень ловко!
– Как странно, – сказал он, – на линии никого нет.
– Да? Возможно, это был тот же человек, который звонил вам в прошлый раз?
Мне, конечно, не следовало нажимать на эту проклятую кнопку. В черных глазах Себастьяна снова появился мимолетный огонек.
– Возможно, – сказал он. – Ну что ж, мистер Скотт, хотите ли вы, чтобы я договорился о встрече Троя с вами?
– Да, я был бы вам весьма признателен.
– Олл-райт. Поезжайте сразу же туда и позвоните из вестибюля, прежде чем подняться наверх. Вы ведь знаете, куда ехать?
Я кивнул.
– Приблизительно через час.
На 15.00 у меня была назначена встреча с доктором Витерсом. На разговор уйдет, как минимум, полчаса. Потом надо возвращаться в город.
Я сказал:
– Сейчас у меня есть еще кое-какие дела. В 16 часов будет о'кей?
– Вполне, мистер Скотт.
После этого он просто сел на свое место и посмотрел на меня. Мне ничего не оставалось, как подняться, поблагодарить его и откланяться.
Выходя из здания, я начал раздумывать кое о чем. Если Себастьяну было так важно, чтобы его не беспокоили, что он даже набросился на Тельму за то, что были звонки, почему он не попросил переключить его телефон на коммутатор? Не означает ли это, что те два важных телефонных разговора, которые он вел в моем присутствии, были в ответ на нажим коленом беленькой кнопочки? А коли так, какое важное решение он принял в отношении меня?
Глава 4
До недавнего времени здесь же стояло старое десятиэтажное здание Государственного банка, но сейчас его сносили вместе со всем кварталом старых построек. Возле него орудовал подвижной кран. С конца стальной стрелы на толстенном канате свисала огромная чугунная груша, которую в народе называют "болиголовом" или же "череподробилкой". Оператор на кране нажал на какие-то рычаги, груша качнулась назад, затем вперед – и обрушилась на остатки кирпичной стены, после чего их стало заметно меньше. Парень в кабине работал лихо, и, хотя было плохо видно, мне показалось, что я его знаю. Если это действительно Джек Джексон, то сейчас он мой добрый приятель. Правда, так было не всегда. Но часы показывали 13.26, а эти секретари, как правило, такие же холодные, как морозильная камера в мясном магазине. Поэтому я прибавил шагу и прошел по Сансет к зданию Себастьяна. Большая часть первого этажа была занята местным штабом "Хэмбл на пост президента". Я обогнул его, вошел в центральный вход и поднялся на пятый этаж. Выйдя из лифта, я посмотрел вдоль длинного коридора, устланного ковром, окаймленного рядами одинаковых дверей с матовыми стеклами. Двери поминутно открывались и закрывались. Где-то вдали звонили телефоны. Я подавил в себе изумление и шагнул к ближайшей двери с надписью "Агентство Себастьяна", под которой имелась вторая – "Офис Президента". Я даже не стал стучать, легонько подергал ручку и вошел. Это был маленький кабинетик, в котором единолично властвовала потрясающая брюнетка за письменным столом розового дерева. Стол был достаточно низким, чтобы продемонстрировать в полном объеме ее узкую талию, умопомрачительный бюст, красивое высокомерное лицо. Если мужчина вынужден был ждать приема, он не стал бы возражать посидеть в этой маленькой приемной. Но брюнетка сразу же проводила меня в настоящую приемную. Там было двое секретарей и девушка у коммутатора. У одной из секретарш был весьма квалифицированный вид, вторая же была смазливой куколкой. Я шагнул к куколке, первая тут же спросила:
– Мистер Скотт?
– Да.
– Мистер Себастьян вас ожидает.
Она взглянула на свои часы и удовлетворенно кивнула головой:
– Вы можете войти.
Было ровно час тридцать. Я прошел к двери, на которую она указала холодным взглядом, отворил ее и оказался в присутствии великого человека. Комната была просторная. Ковер и стена были красного цвета новеньких денег, потолок более светлой пастельной зелени. На левой стене выделялись яркие цветные пятна – картины и эскизы клиентов Себастьяна плюс огромное количество фотографий клиентов. На правой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир. Его четырнадцать золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести-семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит.
Вдоль стены под портретом протянулся огромный черный кожаный диван, два таких же стула находились у противоположной стены, а третий был придвинут к колоссальному черному письменному столу, за которым восседал Юлисс Себастьян. Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но встретились мы только впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могла запечатлеть ни фотопленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся и вышел навстречу мне из-за стола, говоря с обаятельной улыбкой:
– Мистер Скотт? Я бы вас все равно узнал.
Как это вам нравится? И это говорил человек, челюсть которого была известна повсюду от Аляски до Мексики!
– Хэлло, мистер Себастьян. С вашей стороны было очень любезно согласиться меня принять.
Мы обменялись рукопожатием. Себастьяну было лет пятьдесят, он был приблизительно моего роста, но очень худощавый, на нем был надет великолепно сшитый темно-серый пиджак с искоркой и более светлые брюки, голубая рубашка с аккуратно завязанным галстуком. У него были длинные волосы с проседью на висках, которые он закладывал за уши. Глаза у него были черные, как грех, и он был дьявольски красив. Пожалуй, его портило слегка сардоническое выражение, как будто он смотрел на весь окружающий мир и на меня в том числе пренебрежительно. Однако в его голосе и манерах это не ощущалось.
– Проходите и садитесь, мистер Скотт, – сказал он.
Я заметил, что он слегка шепелявит, с каким-то присвистом произносит звук "с", и получается это у него даже приятно.
Он возвратился на свое место за столом, а я устремился к черному креслу.
– Мой секретарь предупредил, что вы хотите видеть меня по поводу Чарли, – продолжал он. – Вы представляете его наследников?
– Наследников?
Об этом я даже не подумал.
– Он был... он оставил значительное состояние?
– Миллион или два, как мне кажется.
Мне понравилось, как это было сказано. Человек с размахом. "Миллион или два". Господи, разница между двумя миллионами и одним равняется целому миллиону!
Вслух я произнес:
– Вообще-то я не занимаюсь его состоянием, во всяком случае, пока. Меня интересует лишь факт смерти мистера Вайта. Естественно, вы знали его хорошо, и если имелись основания предположить, что он погиб не в результате несчастного случая...
– Не... несчастного случая? Что же это еще могло быть?
Он грациозно махнул узкой рукой с длинными пальцами, как будто отбрасывал прочь такой вопрос.
Я обратил внимание на то, что кожа у него на лице и руках была удивительно гладкой и чистой, ухоженной, без всяких морщин, как будто ее сшил для него какой-то дорогой портной.
– Любая смерть бывает вызвана одной из четырех причин, – ответил я, – естественные причины, несчастный случай, самоубийство и убийство. Я должен рассмотреть три последних возможности.
– Понятно. Полагаю, вы представляете родственников?
Мне становилось ясно, что я не слишком-то бойко добираюсь до сути этого дела. У Себастьяна явная тенденция говорить много, ничего не сказав. Во всяком случае, так было пока.
– Я представляю клиента, – ответил я, – по имени...
На этом я закончил. Не знаю уж почему, но я неожиданно решил не называть этого имени. Усмехнувшись, я добавил:
– Клиент.
– Я не намерен что-либо выяснять, мистер Скотт. Личность вашего клиента, естественно, не представляет для меня интереса.
Это было сказано вежливо, с белозубой улыбкой, но в его глазах я заметил какой-то недобрый блеск, после этого он заговорил еще более спокойно, чем до того.
– Я переговорил с полицией, – сказал я. – Они считают, что смерть мистера Вайта была несчастным случаем, поскольку нет доказательств противного. Однако мне известно, что он был на обследовании у доктора Витерса.
– Что? Вы...
Он остановился. В конце-то концов его невозмутимость не была такой непробиваемой. Мои слова его подстегнули, он даже не сумел справиться с удивлением.
– Каким образом вы это узнали?
– Узнал, как видите...
– Вы уверены? Обследование? Фантастика! С чего бы ему обследоваться?
– Можете меня не спрашивать. Я надеялся, что вы сумеете мне объяснить.
Он покачал головой.
– Только не я. Я не имею понятия... – Он замолчал, медленно пригладил седеющие волосы красивой рукой.
– Ага. Вы допускаете, что, возможно, он покончил с собой? Я прав?
– Пока я ничего не допускаю, мистер Себастьян. Вы часто с ним виделись, так ведь?
– Почти каждый день. Думаю, я угадываю ваш следующий вопрос, мистер Скотт. Нет, он не производил впечатления ни слишком нервничающего, ни безумного, ни психически неуравновешенного человека. Я уверен, что его смерть произошла в результате несчастного случая.
– Что вы скажете про убийство?
– Убий...
Он заморгал, закрыл глаза и открыл их. Люди частенько реагируют таким образом, а то еще драматичнее: вздымают кверху руки и кричат: "Убийство? Убийство! Ох-ах!" – как будто никогда не слышали, что людей убивают. Полагаю, что я больше привык к этому слову и к этому печальному факту, чем большинство людей.
Наконец Себастьян сказал:
– Но это же фантастично. Кто бы...
Телефон на его столе зазвонил. Он сказал: "Извините!" – взял трубку и заговорил. Впрочем, он больше слушал. В то время, как он договаривался о какой-то миллионной сделке или о чем-то еще, я стал внимательно осматривать его офис. За спиной Себастьяна находилась пара высоких окон от пола до потолка, разделенных двухметровым проемом стены. Во всяком случае, это была когда-то стена. Теперь же это место занимал знаменитый брус "Жизнь и Смерть" – творение Роберта Делтона. Это был продолговатый деревянный кусок размером в два квадратных фута шириной и восемнадцать футов высотой, на левой стороне которого Делтон изобразил "гениальное творение", за которое Юлисс Себастьян уплатил пятьдесят две тысячи долларов незадолго до того, как Делтон стал его клиентом. Рисунок или что-то подобное ему, был вмонтирован в стену, так что дерево было вровень с нею. Теперь никто бы не смог сказать, что когда-то это был здоровенный, самостоятельный брус, ведь в остальном это был самый обычный скверный рисунок в современном духе. Именно брус-то и был его отличительной особенностью. Какого черта было замуровывать его в стену? Не спрашивайте меня. Люди, связанные с Себастьяном, видимо, занимались подобными вещами. А ведь для этого пришлось ослабить всю проклятущую стену, чтобы затолкать в нее это продолговатое чудовище. Но после проделанной операции "Жизнь и Смерть" больше не выглядела на пятьдесят две тысячи долларов.
Если хотите знать правду, я никогда и не считал эту деревяшку произведением искусства. Я полагаю, что нет ничего плохого в том, чтобы называть подобные штуковины шедеврами или творениями гения, если не считать того, что подобное восхваление уродливых скульптур, непонятной мазни и прочих изобретений ловких "художников" умаляет достоинство подлинных произведений искусства, естественной красоты. Себастьян продолжал говорить по телефону, поэтому я поднялся и стал рассматривать фотографии на стене. Их было около двух десятков, большинство этих физиономий хорошо известны широкой публике. Все это были "знаменитости", лауреаты премий, имена которых ежедневно мелькали на страницах газет й журналов, в области театра, кино, телевидения, литературы и искусства. Среди них был портрет Роберта Делтона, парня, сотворившего "Жизнь и Смерть". У него была глуповатая физиономия с толстыми щеками и маленькие черные усики. На фотографии он был в белой рубашке, раскрытой у ворота для того, чтобы не закрывать волосатую грудь, могу поспорить! Был тут и Гарри Бэрон, энергичный малый с бросающейся в глаза белой прядкой в черной шевелюре, диктор и комментатор "Последних новостей" на местном телевидении. Он стал клиентом Себастьяна до опубликования своего бестселлера "Миф о советской непримиримости, который был высоко оценен в прессе. Я читал его и убедился, что это произведение ничего не добавило к нашим знаниям о Советском Союзе. Фактически, оно лишь все запутало.
Третьим с краю висел портрет пучеглазого профессора Картрайта с тремя волосиками на лысом черепе, который читал лекции по новой экономике в Калифорнийском университете. Он написал несколько книг, одна из которых возглавила список бестселлеров. В ней он развивал свою теорию о том, что для достижения процветания необходимо сжечь все деньги. До сих пор никто этого не сделал, насколько мне известно.
Себастьян положил на место трубку, а я возвратился на свое место. Опускаясь в кресло, я мог видеть из окна развалины на противоположной стороне улицы. Вот поднимается тяжеленная груша, с размаха ударяет в стену – и вниз обрушивается кусок бывшего банка. Отсюда это выглядело забавно и внушительно. Разрушать здания, сжигать деньги... Очевидно, атмосфера этого агентства начала действовать на меня.
– Очень сожалею, что так долго заставил вас ждать, мистер Скотт. Я не мог отложить решение данного вопроса.
– Все в порядке... Вообще-то мне безразлично, какова официальная версия гибели мистера Вайта, потому что я должен изучить все варианты. Это моя работа.
– Конечно.
Он энергично закивал:
– Мне это понятно. Однако возможность того, что его убили, мне представляется фантастичной. У Чарли не было настоящих врагов, во всяком случае, я таковых не знаю. Он был исключительно милым и приятным человеком.
Он долго обсасывал тему того, что не может вообразить человека, имевшего мотив убить Чарли. Когда мне это надоело, я спросил, не участвовал ли мистер Вайт во многих корпорациях с Джонни Троем.
– Он и Джонни имели большую часть акций троянских предприятий, которые, в основном, входят в корпорацию. Мое агентство владеет остальными акциями. Он вкладывал также деньги в недвижимую собственность, жилые дома, но я не про все знаю.
– Понятно. Еще один момент. Мне хотелось бы повидаться с мистером Троем, но у меня пока не получается. Может быть, вы сумеете мне подсказать, как с ним связаться?
– Боюсь, что это невозможно, мистер Скотт. Вы должны знать, что мистер Трой, ах, страшно чувствительный человек. А смерть Чарли явилась для него ужасным ударом.
Этому я мог поверить. Описывая Троя "ах, страшно чувствительным", Себастьян выразился весьма деликатно. Всей стране было известно, что Джонни Трой был настоящим неврастеником. Как у большинства клиентов Себастьяна, у него были странности. С виду он был здоровяком, но отличался болезненной застенчивостью и робостью, так что без Чарли Вайта буквально не мог и шагу ступить. Он даже не пел без Чарли. Он никогда не ходил в студию звукозаписи без него. Возможно, и в туалет он не решался ходить один. Они жили в соседних апартаментах в "Ройалкресте". Вместе купались и обменивались носками. Джонни Трой был самым крупным и самым лучшим певцом из всей лавины исполнителей. Нужно учитывать, что в это время пели все, у кого был голос и у кого его вообще не было. В десяти случаях из десяти вновь "испеченный" певец с помощью всяких ухищрений, вроде современных микрофонов, эхокамер, электронных усилителей и регуляторов частоты, которые "обрабатывали" звуки на ходу, напевал одну мелодию десять-двадцать раз, затем выбирали наиболее удачные куски ленты и сооружали комбинированный первый оригинал звукозаписи, с которого прессовали пластинки. Разумеется, никто из этих "синтетических" певцов не мог бы выступить непосредственно в телевизионном шоу. Техника была отработана давно: за сценой играли его пластинку, а "певец" лишь шевелил губами, беззвучно "синхронизируя" собственное пение. Зачастую получаются накладки, когда синхронизатор то ли запаздывает, то ли опережает запись. Мы все это наблюдали неоднократно. Так вот, никакая техника и никакие ухищрения не могли превратить ни одного из этих "кумиров одного дня" в Джонни Троя. Голос у него был не только красивый, теплый, но самое главное – он был натуральный. И люди это сразу же понимали. Конечно, Джонни тоже пользовался микрофоном, но для него это была всего лишь золотая рамка, обрамляющая картину. Его искусство от этого не умалялось. Ведь если высокий мужчина одевает ковбойские сапоги, все понимают, что он не коротышка, нуждающийся в каблуках! Но даже у Ахиллеса имелась его пята. И даже великий Джонни Трой, когда он выступал перед публикой или непосредственно по телевидению, синхронизировал свои песни. Не то, чтобы его мог подвести голос, наоборот, сам Джонни мог себя подвести, и публика еще больше ценила его за это.
Несколько лет назад, гласит история, еще до того, как Себастьян вывел его на широкую арену, Трой начал петь перед большим скоплением народа в ночном клубе и в полном смысле провалился. Он открыл рот, чтобы запеть, но у него получился какой-то хрип. Врачи называют это "истерическим напряжением", спазмом мускулов. Прошел целый месяц, прежде чем он смог снова петь. Так почему же так случилось? В тот вечер Чарли не сидел перед ним, как всегда. Это был самый первый раз, когда Джонни решился выступить в отсутствие друга, который своей мимикой, жестами, негромкими восклицаниями подбадривал его, внушал ему уверенность в себе. Не подумайте, что кто-то из них отличался гомосексуальными наклонностями. Джонни Трой оставлял за собой широкую полосу в женском населении Голливуда, да и Чарли Вайт не отставал от него. И это были не пустые слухи. Я разговаривал с несколькими из "погубленных" ими дамочек, которые буквально не могли дождаться, когда их снова "погубят". Нет, связь между Джонни и Чарли была уникальной, хотя, возможно, и несколько болезненной. Факт невроза или психоза Троя был широко известен. Наоборот, о нем намеренно много говорилось, то ли из честности, то ли из весьма прозорливого понимания характера современных американцев. Каковы бы они ни были, но такая бьющая в глаза откровенность себя окупила.
Болезненная робость Джонни сделала его еще дороже его почитателям, ибо они в известном смысле чувствовали свое превосходство, а, как известно, гораздо легче преклоняться перед кумиром, у которого хотя бы одна нога глиняная. Так или иначе, Трой просто не мог петь, если поблизости не было его друга... Немного позднее мне пришла в голову мысль, с небольшим опозданием, правда: "Сможет ли петь Джонни Трой теперь, когда Чарли Вайт умер?.. Что, если у него пропал голос окончательно? Что, если на этот раз он уже больше не оправится от потрясения?" Такое предположение не могло быть по вкусу Себастьяну. Золотой голос Троя означал золотые альбомы с пластинками, прибыли для самого Джонни, для агентства, для троянских предприятий. Миллионы долларов пропадали в замкнутом горле Джонни. Судя по выражению лица Себастьяна, он думал о том же самом. Он только что заявил, что смерть Чарли явилась "страшным ударом" для Джонни. Теперь, глубоко вздохнув, он продолжал:
– Последние два дня Джонни замкнулся, ушел в себя. С тех пор, как это случилось. Не знаю, вполне ли вы понимаете...
– Думаю, что да. Я слышал, что он, как бы сказать... Чувствует себя не в своей тарелке, если рядом нет Вайта.
– Да...
Себастьян снова пригладил волосы.
– Это не секрет. Мы это обнаружили, когда Джонни первый раз должен был выступать с сольным концертом перед зрителями за несколько месяцев до выхода его первого альбома с пластинками. Зная его застенчивую натуру, мы попробовали начать с небольшого городка, постепенно увеличивая число присутствующих. Он всегда смертельно боялся сцены, но как-то справлялся со своими страхами и доводил выступление до конца. Так было до того злополучного вечера, когда Чарли не было в зале...
Снова раздался телефонный звонок.
Он нахмурился, пожал плечами и схватил трубку. Это заставило меня почувствовать себя виноватым. Возможно, его время было на вес золота, скажем, одна-две тысячи в час. Но к тому времени, как я закурил и сделал пару затяжек, Себастьян закончил и снова положил на место трубку.
Я заговорил:
– Ну что ж, если вы мне не можете помочь связаться с мистером Троем, я думаю, это все. И без того я отнял у вас достаточно времени.
Он переплел длинные тонкие пальцы.
– В конце концов, мистер Скотт, это решать самому Джонни, не мне. Пожалуй, я смог бы устроить вашу встречу. Уверен, мне он не сможет отказать. Он снова помолчал.
– Возможно, ему полезно немного поговорить об этом. Нужно же ему смириться со случившимся... Кто знает, мистер Скотт, не облегчит ли ваш визит мою задачу. То есть, если вы попытаетесь заставить его... нет, не заставить, а как-то встряхнуть его, извлечь из раковины, в которую он ушел, так сказать.
– Я не силен в искусстве уговоров.
– Будет достаточно, если вы сможете настоять на том, чтобы он ответил на ваши вопросы. Заставьте его задуматься о возможности самоубийства, даже убийства, хотя, как мне кажется, последнее вам не поможет. Я-то не сомневаюсь, что смерть Чарли была случайной, так что ваши вопросы лишь подтвердят данный факт. Но для Джонни это будет полезно. И, конечно, для меня. Вы меня понимаете?
– Полагаю...
Раздался зуммер из маленького ящичка на столе Себастьяна, на его физиономии появилось раздраженное выражение. Он надавил на клавишу, женский голос произнес:
– Мистер Себастьян...
– Тельма, – рявкнул он, – я...
Отпустив клавишу, он поднялся и молча прошел к двери. Когда он открыл ее, мне было слышно, как он говорит:
– Я же предупреждал тебя не беспокоить меня, пока...
Дверь закрылась.
Очевидно, однако, Тельма сообщила ему что-то важное, потому что он не сразу вернулся. Я поднялся, вновь посмотрел на фотографии, затем остановился перед назойливо бросавшимся мне в глаза – как его назвать? – "шедевром". Он поразил мое воображение. Действительно, всего лишь черная линия и красная клякса на здоровенном куске дерева. Художнику потребовалось максимум три минуты, чтобы все это нарисовать. Но, конечно, возможно, он месяцами думал, как их расположить... Повернувшись, я заметил под крышкой стола Себастьяна приблизительно на высоте колена маленькую белую кнопочку. Один мой знакомый с помощью такой кнопки вызывал вооруженную охрану, когда это требовалось. У второго парня такая кнопка открывала его стальную дверь. Оба эти типа были аферистами.
Мне стало интересно, для чего понадобилась белая кнопочка такому респектабельному джентльмену, как Себастьян. Поэтому я подошел и легонько нажал на нее. Я надеялся, что от этого его письменный стол не взорвется и все три образцово-показательные секретарши не влетят в кабинет. Знаете, что случилось? Стоило мне до нее дотронуться, как на столе Себастьяна раздался телефонный звонок, а я чуть не выскочил из окна от неожиданности. Конечно, я моментально вернулся на свое место и принял самую непринужденную позу, когда он торопливо вошел в кабинет. Он поспешно сел за стол, потянулся к телефону, вид у него при этом был озадаченный. Телефон больше не звонил.
Он снял трубку, послушал, нахмурился, потом взглянул на меня.
– Ох-ох, – подумал я, – видимо Себастьяну зачастую приходится "принимать важные решения" прямо на ходу, когда кто-то сидит против него в ожидании. Какой умный способ отделаться от назойливого посетителя. Очень ловко!
– Как странно, – сказал он, – на линии никого нет.
– Да? Возможно, это был тот же человек, который звонил вам в прошлый раз?
Мне, конечно, не следовало нажимать на эту проклятую кнопку. В черных глазах Себастьяна снова появился мимолетный огонек.
– Возможно, – сказал он. – Ну что ж, мистер Скотт, хотите ли вы, чтобы я договорился о встрече Троя с вами?
– Да, я был бы вам весьма признателен.
– Олл-райт. Поезжайте сразу же туда и позвоните из вестибюля, прежде чем подняться наверх. Вы ведь знаете, куда ехать?
Я кивнул.
– Приблизительно через час.
На 15.00 у меня была назначена встреча с доктором Витерсом. На разговор уйдет, как минимум, полчаса. Потом надо возвращаться в город.
Я сказал:
– Сейчас у меня есть еще кое-какие дела. В 16 часов будет о'кей?
– Вполне, мистер Скотт.
После этого он просто сел на свое место и посмотрел на меня. Мне ничего не оставалось, как подняться, поблагодарить его и откланяться.
Выходя из здания, я начал раздумывать кое о чем. Если Себастьяну было так важно, чтобы его не беспокоили, что он даже набросился на Тельму за то, что были звонки, почему он не попросил переключить его телефон на коммутатор? Не означает ли это, что те два важных телефонных разговора, которые он вел в моем присутствии, были в ответ на нажим коленом беленькой кнопочки? А коли так, какое важное решение он принял в отношении меня?
Глава 4
На другой стороне улицы против Государственного банка возвышался колоссального размера стенд, левую половину которого занимал портрет Хорейна М. Хэмбла, улыбающегося с профессиональным обаянием, правая же половина была выкрашена черной краской, на которой бросался в глаза написанный желтым призыв: "Президент Хэмбл может для вас сделать гораздо больше!"
Он еще не был президентом, но, по-видимому, эксперты посчитали, что такой призыв заставит колеблющихся доселе людей думать о Хорейне как о Президенте. Сторонников у него было много, потому что он был красив, остроумен, сексуален, очарователен и красноречив. Это не моя характеристика, я слышал ее от многих людей, которые считали, что этих качеств достаточно для избрания на высокий пост. У Хэмбла был голос, который мог заставить ангелов спуститься с неба. И в этом он напоминал мне Джонни Троя. Едва ли можно отрицать, что он для политики был тем же, чем Джонни для музыкального мира. Лично я считал их обоих самыми блестящими фигурами в шоу-бизнесе.
Он еще не был президентом, но, по-видимому, эксперты посчитали, что такой призыв заставит колеблющихся доселе людей думать о Хорейне как о Президенте. Сторонников у него было много, потому что он был красив, остроумен, сексуален, очарователен и красноречив. Это не моя характеристика, я слышал ее от многих людей, которые считали, что этих качеств достаточно для избрания на высокий пост. У Хэмбла был голос, который мог заставить ангелов спуститься с неба. И в этом он напоминал мне Джонни Троя. Едва ли можно отрицать, что он для политики был тем же, чем Джонни для музыкального мира. Лично я считал их обоих самыми блестящими фигурами в шоу-бизнесе.