Вечер и вправду был замечательный. Перчинка думал о том, что против немцев, наверное, скоро начнется самая настоящая война. Вот тогда-то он покажет Марио и его друзьям, на что способен он, Перчинка!
На улице не было ни души. Время от времени издали доносились звуки перестрелки. Да, немцы уже не чувствуют себя хозяевами города. Им повсюду мерещится ! незримый грозный призрак - гнев народа, и, проходя по улицам, они тревожно озираются по сторонам, как бы следя за каждым движением невидимого врага, и нервно нащупывают спусковой крючок автомата.
На мосту Делла Санита мальчик остановился. Прямо на земле, рядом с корзиной спелой хурмы, отливавшей золотом в последних лучах солнца, сидел дон Микеле. Мальчуган подошел поближе и почтительно поздоровался с бывшим ополченцем ПВО.
- Что поделываешь в наших краях, сынок? - сонным голосом пробормотал дон Микеле.
Старику хотелось спать. Покупая эту хурму, он рассчитывал хоть немного нажиться, но теперь было ясно, что затея оказалась неудачной. Покупатели не появлялись.
- С самого утра ни одной живой души!.. - пожаловался он Перчинке.
Мальчуган сочувственно кивнул.
- Можно, я возьму одну штуку? - попросил он.
Дон Микеле с минуту поколебался, но, вспомнив о табаке, которым так часто и щедро снабжал его Перчинка, покорно сказал:
- Бери.
Выхватив из корзины самый большой и сочный плод,
Перчинка с жадностью вонзил в него зубы, За всеми этими делами он совсем забыл о еде. Не переставая жевать, он взобрался на высокий каменный парапет в том месте, где ограда оказалась сломанной, и, свесившись с моста, посмотрел вниз. Под мостом проходила улица, которую он привык видеть заполненной пестрой, нарядной толпой. Сейчас она была пустынна. Только в одном месте, почти под ним, толпилось несколько немцев, плотным кольцом окруживших какого-то итальянца. Мальчик вгляделся хорошенько и вдруг чуть не вскрикнул. Черт возьми! Да ведь этот итальянец - не кто иной, как старый полицейский комиссар из Звездных переулков, тот самый, который однажды отправил его в приют и к которому он испытывал такую неприязнь. Чтобы лучше видеть, Перчинка почти свесился с моста, не обращая внимания на увещевания дона Микеле, опасавшегося, как бы он не свалился в воду.
Комиссар стоял между двумя солдатами и, отвечая допрашивавшему его унтер-офицеру, отрицательно качал головой. Потом он достал портмоне, вынул какой-то документ и показал его немцу. Но тот со смехом выбил бумажник из рук комиссара. Многочисленные бумаги, бывшие в портмоне, упали на землю и, подхваченные ветром, разлетелись по всей улице. Солдаты грубо схватили старика за руки и потащили за собой. Перед глазами Перчинки сразу же возникла страшная картина, свидетелем которой он был утром - моряк Томазо на коленях перед толпой на Биржевой площади и дула немецких автоматов, смотрящие ему прямо в лицо. Даже не думая о том, что он делает, мальчуган спрыгнул с парапета, выхватил из-под носа растерявшегося дона Микеле корзину с фруктами и снова бросился к перилам. В ту же минуту один из немцев, державший комиссара, с громким воплем схватился за лицо, сплошь залепленное теплой и липкой мякотью спелого плода. Со вторым солдатом случилось то же самое. Роскошные южные фрукты дождем посыпались на немецкий патруль. Они сыпались на головы немцев, не разбирая, где солдат, а где офицер.
- Стой! Сейчас же прекрати! Что ты делаешь? - кричал дон Микеле, вцепившись в Перчинку.
- Я объявил немцам войну, - сквозь зубы ответил Перчинка и, старательно прицеливаясь, продолжал ожесточенно швырять фрукты до тех пор, пока корзина не опустела.
Вся эта баталия длилась каких-нибудь несколько секунд. Но когда фруктовый град иссяк, а разъяренные немцы увидели, наконец, торчавшую на высоте двадцати метров над ними голову Перчинки, комиссар уже исчез.
Невзирая на свой огромный живот, он проворно юркнул в первый попавшийся переулок, воспользовавшись тем, что его конвой защищался в это время от нападения Перчинки.
- Да здравствует дон Микеле! - воскликнул Перчинка, спрыгивая с парапета и пускаясь бежать в сторону площади Данте.
- За корзину не волнуйтесь, за нее заплатит комиссар из Звездных переулков! Вот увидите! - донесся издали его озорной голос.
Но дону Микеле было не до него. Он во всю прыть пустился наутек, спеша очутиться подальше от этого места, чтобы не влипнуть в какую-нибудь скверную историю. Когда запыхавшиеся немцы, которым пришлось бегом подняться по длиннющей лестнице, ведущей на мост, очутились наконец на том самом месте, откуда их обстреливали хурмой, то нашли там лишь пустую корзину, прислоненную к парапету. Так что им ничего не оставалось, кроме как вернуться в свою казарму, умыться и почистить мундиры.
Перчинке же из-за его молодечества пришлось отказаться от выполнения задания. Это расстроило его, но разве мог он поступить иначе? Пусть он не питает к комиссару ни малейшей симпатии, но разве можно было допустить, чтобы его расстреляли? Что же из того, что это полицейский комиссар? Ведь все-таки он же свой комиссар, а не немецкий! А кроме того, разве же Перчинка не объявил войну этому сброду? Все эти мысли стремительно проносились в голове мальчика, пока он что есть духу бежал к развалинам старого монастыря.
За несколько кварталов до своего убежища он остановился. Здесь нужно было соблюдать осторожность. Ведь перед входом в монастырь всегда торчат немецкие патрули. Они ни в коем случае не должны заметить, что он вошел туда. С самым беспечным видом Перчинка спокойно зашагал дальше, как вдруг у него за спиной послышались чьи-то тяжелые шаги. У мальчика ёкнуло сердце. Что, если немец? Нужно во что бы то ни стало не выдать себя. Он должен как ни в чем не бывало пройти мимо входа в подземелье и идти дальше, к окраине, может быть, даже за город. Только бы Чиро не оклик-аул его! Шаги стали быстрее. Ну конечно, кто-то его догоняет. Перчинка тоже ускорил шаг, потом, уже собираясь пуститься бегом, он быстро оглянулся и... Черт побери, да ведь это же комиссар! Обливаясь потом, весь багровый, запыхавшийся, комиссар из последних сил семенил к развалинам старого монастыря. Перчинка остановился и весело подмигнул старику.
- Так это был ты? - тихим голосом спросил комиссар, с трудом переводя дыхание.
Перчинка кивнул. У полицейского был такой растерзанный вид, будто его драли собаки. С рукава свисал огромный клок, вырванный, очевидно, в тот момент, когда комиссар освобождался из рук немцев, редкие черные волосы космами падали на лицо.
Подойдя к монастырю, они прижались к забитым воротам, так что серая громада развалин возвышалась прямо над ними.
- Почему они хотели вас схватить? - спросил мальчик.
- "Почему"? - крикнул комиссар. - Да потому что они сукины дети! - От злости он даже укусил себя за палец. - Я даже удостоверение им показал, продолжал он, - так они вышибли его из рук вместе с бумажником. Теперь у меня документов нет!
Казалось, вместе с документами и бумажником комиссар утратил всю свою представительность.
- Спасибо тебе, мальчик, - помолчав немного, растроганно проговорил комиссар. - Если бы не ты...
- Вот уж не ожидали, правда? - со смехом воскликнул Перчинка.
Комиссар тоже рассмеялся.
- Куда вы сейчас? - спросил Перчинка.
- Не знаю, - помрачнев, ответил комиссар, - домой нельзя, слишком рискованно...
- Идемте со мной, - предложил мальчик. - Но с условием, что, когда кончится война, вы забудете обо всем, что увидите.
Оглядевшись, мальчуган осторожно двинулся к монастырю. Комиссар, то и дело оглядываясь через плечо, последовал за ним. Но улица была или, по крайней мере, казалась пустынной. Быстро пройдя площадку перед входом в развалины, они проворно юркнули в пролом, заменявший дверь. Чиро, стоявший на страже у входа, тихонько свистнул, давая сигнал, что увидел своих. Но в ту же секунду свист замер у него на губах. За Перчинкой шел полицейский комиссар!
- Э!.. - только и мог выдавить мальчик, да так и застыл, разинув от изумления рот и вытаращив глаза.
Полицейский погладил его по голове и прошел вслед за Перчинкой вниз, в подземелье.
- Я не смог попасть в Кадодимонте, - выпалил Перчинка, неожиданно появляясь перед мужчинами.
Марио и Сальваторе высоко подняли свечи, чтобы рассмотреть вошедших.
- Но я привел еще одного друга, - добавил мальчик.
- Я доктор Луиджи Раметти, комиссар общественной безопасности квартала, - не без достоинства произнес вновь пришедший. - Меня ищут немцы. Этот мальчик спас меня. Мне нужно спрятаться.
- Здесь для всех места хватит, - сухо ответил Сальваторе.
Комиссар подошел ближе и пожал обоим руку.
- Вы, верно, Марио Грасси? - сказал он и, не дождавшись ответа, продолжал: - До перемирия я посылал своих подчиненных разыскивать вас.
- Я знаю, - ответил Марио.
Комиссар тяжело опустился на землю и покачал головой.
- Да, - тихо произнес он, - все меняется. И самое главное, что перемены эти наступают тогда, когда их меньше всего ожидаешь. Вот теперь я бы, пожалуй, смог лучше понять вашу точку зрения. Теперь, когда я и сам... вот так же...
Марио молча кивнул. Перчинка направился к выходу.
- Пойду в Каподимонте, - сказал он.
- Незачем, - остановил его Марио. - Да и опасно. Теперь мы знаем, что в Каподимонте стоят немецкие батареи и орудия направлены на город. Кроме того, наверное, чтобы нагнать на нас страху, туда вызвали танковое подразделение. Только что здесь был один паренек от Винченцо, он нам все подробно рассказал. Сам он живет в Порта Пиккола и говорит, что немцы, чтобы очистить этот район, выселили из домов целый квартал, ну и их, конечно. Да, с этих позиций у них весь Неаполь как на ладони!..
Помолчав, он продолжал:
- А ведь может и так случиться: мы начнем восстание, а они нам по загривку. Им ничего не стоит с утра до вечера держать весь город под обстрелом.
Сальваторе не произнес ни слова, он сидел, хмуро уставясь в землю, и казалось, у него было лишь одно желание - поспать.
- А почему нельзя напасть на их батарею? - простодушно спросил Перчинка.
Но взрослые даже не взглянули на него. Тогда мальчик решил присоединиться к Чируццо, дежурившему у входа в монастырь. Спрятавшись в зарослях бурьяна, ребята принялись наблюдать за немцами, которые, тяжело топая сапогами, проходили по площади перед входом в развалины. Временами из города и с ближайших холмов доносились короткие перестрелки, которые затихали так же внезапно, как и начинались. На город медленно опускался вечер, обволакивая все вокруг мягким покровом. Огни погасли. Но выстрелы по-прежнему не утихали. Наоборот, чем больше сгущался мрак, тем оживленней становилась перестрелка.
Неожиданно чья-то крадущаяся тень скользнула по открытой площадке перед входом и решительно направилась к развалинам. Перчинка свистнул, предупреждая о тревоге, потом, прячась в траве, бесшумно отполз назад, чтобы проследить, куда направится таинственный незнакомец.
Глава XI
ПРОЩАЙ, СТАРЫЙ МОНАСТЫРЬ!
Немцы все время напевали одну и ту же песню "Mit du Lili Marlen" <"С тобой Лили Марлен" (нем.)>. Мотив этой веселой песенки Перчинка выучил наизусть. Только почему-то в темноте подземелья она звучала мрачно и сурово, как погребальный плач.
Но иногда, особенно по вечерам, под древними сводами монастыря раздавалась совсем другая песня. Правда, Перчинка не понимал в ней ни слова, но Марио объяснил ему, что это старинная песня, в которой говорится о том, что все проходит и забывается, что все на земле имеет конец, и только любовь, которую носит в своем сердце солдат, никогда не иссякнет.
Однако Перчинка подумал про себя, что если так и бывает, то далеко не всегда. Взять хотя бы тех солдат, которые поселились у них в монастыре. Разве можно поверить, что у них в душе есть хоть какие-нибудь человеческие чувства? Они даже и пели-то иначе, не как те люди, которых он знал. Немцы тянули мотив одинаковыми голосами, без чувства, совсем не так, как пели итальянские парни, собиравшиеся летними вечерами где-нибудь перед дверью остерии. Там царила атмосфера веселья и дружбы, то и дело раздавались взрывы смеха, парни дружески подталкивали друг друга. Случалось, что какой-нибудь торговец арбузами, устроившийся по соседству с веселой компанией, давал мальчику бесплатно большой ломоть, а иногда Перчинку даже подзывали к столику и угощали стаканом густого красного вина, которое трактирщик называл вином с Эпомео <Эпомео - потухший вулкан на острове Иския, расположенном в Неаполитанском заливе>.
А те, что жили наверху, - были совсем другими. Они пили пиво, которого Перчинка никогда в жизни не пробовал и представлял себе чем-то вроде горького лекарства, и хором пели, причем делали это с такой же бездушной аккуратностью, с какой ходили или стреляли. К немцам Перчинка не мог подходить с той же меркой, что и к другим, ну, скажем, к негру из концентрационного лагеря. Негр так широко, так сердечно улыбался ему тогда, что мальчик невольно почувствовал к нему расположение, словно к старшему брату, о котором знаешь, что он радуется и печалится вместе с тобой. Из немцев только белобрысый солдатик без гимнастерки, плясавший на площади Плебисцита в день объявления перемирия, казался Перчинке таким же человеком, как все. Его радовало и огорчало то же, что радовало и огорчало всех остальных людей. Но истуканы, арестовавшие его только за то, что он радовался вместе с народом... Нет, их он не мог назвать людьми! Точно так же он мог без неприязни вспомнить выражение стыда, появившееся на лице солдатика, когда его застали пляшущим в толпе неаполитанцев.
В глубине души Перчинка не мог испытывать к немцам даже ненависти; сталкиваясь с ними, он вообще ничего не чувствовал, кроме желания внутренне отгородиться от них, как от чего-то бесконечно чуждого и далекого, словно они были жителями другой планеты.
Человек, появившийся среди развалин монастыря, оказался седобородым капуцином. Он стремительно прошел по темным переходам подземелья, словно шпион оглядывая все вокруг. После тревожного свиста Перчинки Марио, Сальваторе и калабриец мгновенно скрылись в своем тайничке под монастырской кладовой, которая сейчас была превращена немцами в склад.
Дойдя до большой залы, капуцин остановился и некоторое время стоял неподвижно, оглядываясь по сторонам, очевидно пораженный темнотой и тишиной, царившими в подземелье. Перчинка неслышно подкрался к нему и остановился рядом. На темной лестнице у входа он не узнал его, но теперь благодаря призрачному свету луны, проникавшему в подземелье сквозь щели и трещины в потолке и озарявшему пучки травы, росшей в промежутках между камнями, он разглядел темную рясу и белую бороду монаха.
- Падре!.. - пролепетал пораженный мальчик.
Что нужно здесь этому монаху? За всю свою жизнь Перчинка ни разу не видел среди развалин ни одного из них.
Правда, он несколько раз заходил в жилую часть монастыря, чтобы попросить тарелку супа, но решался появляться там только в том случае, если уж совсем помирал с голоду. Объяснялось это тем, что мальчик отнюдь не питал симпатии к обитателям монастыря, которые, прежде чем налить ему полтарелки холодного супа, норовили напичкать его душеспасительными наставлениями. Кроме того, они никогда не упускали случая за свою щедрость использовать его на побегушках, посылая с поручениями то в один, то в другой монастырь. Поэтому мальчик старался как можно реже попадаться им на глаза, и не удивительно, что сейчас монах не узнал его.
Услышав возглас Перчинки, капуцин повернулся, как на пружинах.
- Кто ты такой? - спросил он.
- Меня, зовут Перчинка, - жалобно протянул мальчик, - я тут сплю, потому что у меня нет дома.
Капуцин не обратил никакого внимания на эту литанию <Литания торжественная церковная служба у католиков. В переносном смысле значит канитель, нескончаемые жалобы.>.
- Хорошо, хорошо, - пробормотал он. - А теперь скажи, где же все остальные?
- Кто - остальные? - с притворным удивлением спросил мальчик.
- Не прикидывайся дурачком, - строго проговорил монах.
Он все еще тяжело отдувался, но, как видно, больше от пережитого страха, чем от усталости, потому что пройти ему пришлось всего несколько шагов.
- Я не знаю, отец мой, кого вам нужно, - с самым невинным видом пробормотал Перчинка. ...
- Мне нужны люди, которые здесь скрываются, - сердито ответил монах. Патриоты, вот кто мне нужен.
Это слово родилось всего несколько дней назад, но его уже с гордостью произносили все жители Неаполя, для которых в этом слове слышался отзвук героической эпохи Рисорджименто <Рисорджименто - движение итальянского народа за объединение и национальную независимость Италии, начавшееся в первой половине XIX века и закончившееся в 1870 году образованием единого итальянского государства>. Патриот - это тот, кто боролся против немцев и фашистов. Защищая свой город против иностранного владычества, неаполитанцы словно впервые за много лет обрели родину.
Однако Перчинка был слишком недоверчив, чтобы сразу растрогаться, услышав это слово.
- Я ничего не знаю... - по своему обыкновению, плаксиво затянул он.
- Нельзя терять ни минуты, - оборвал его монах и, скрестив руки, добавил:
- Дон Доменико...
- Что дон Доменико? - с живостью спросил Перчинка, забыв на минуту о своей роли.
- А то, что он сейчас в немецком штабе, вон там, над нами, - ответил капуцин, подняв палец кверху, - и ведет переговоры с немецким лейтенантом. Он сказал, что здесь, у нас в подземелье, настоящее логово бунтовщиков. Я сам это слышал, потому что комната лейтенанта как раз рядом с моей. Я стоял и молился, но перегородки такие тонкие, что... - Тут монах замялся и, если бы не темнота, Перчинка, наверное, увидел бы, как покраснел старик, произнося эту ложь. - Ну, одним словом, я слышал, и всё тут, - с сердцем закончил он, видимо рассердившись на себя за свою слабость. - Так вот, дон Доменико сообщил, что сегодня сюда то и дело входят какие-то мужчины и мальчишки...
Он сказал правду. Весь вечер ребята без устали сновали между Винченцо, который вел наблюдение, и развалинами, передавая все нужные сведения о силах немцев.
- Вон оно что! Так это был дон Мими! - воскликнул вдруг в темноте чей-то голос.
Перчинка сразу узнал голос полицейского комиссара. Монах подскочил как ужаленный.
- Что это? - испуганно пролепетал он.
- Не бойтесь, отец мой, это я, комиссар, - успокоил его полицейский. Я тоже скрываюсь здесь. Но прошу вас, расскажите мне...
Капуцин облегченно вздохнул и уже готов был заговорить, когда со свечой в руке, бросавшей вокруг слабый свет, появился Марио в сопровождении Сальваторе и калабрийца.
- Привет вам, падре, - проговорил Марио. Капуцин повторил свой рассказ.
- Не знаю, что они собираются делать, - добавил он. - У меня создалось впечатление, что лейтенант не особенно поверил словам дона Доменико. Он выставил его за дверь и сказал, чтобы он убирался к... ну, словом, чтобы он больше не надоедал ему. Но потом лейтенант встретился с капитаном, и они о чем-то долго говорили по-немецки. Вот тут-то я и побежал к вам предупредить.
- Так, - проговорил Марио. - Ну что же, падре, прошу вас вернуться к себе. Спасибо, вы спасли нам жизнь...
- Одну минуту, - вмешался Сальваторе. - Отец мой, сколько вас осталось? Я хочу сказать, сколько осталось монахов в монастыре?
- Нас четверо, включая меня, - ответил удивленный капуцин.
- Необходимо, чтобы и вы, все четверо, тоже незаметно исчезли. Укройтесь где-нибудь. Ну... я не знаю... в другом монастыре, что ли. Потому что, если они придут сюда и никого не найдут, то сразу смекнут, что это вы нас предупредили.
- Падре, - послышался вдруг тоненький голосок Перчинки, - а что у вас сейчас на месте вашей кладовой?
Все засмеялись.
- А! Так это был ты! - свирепо закричал капуцин, поворачиваясь к мальчику. - Я же говорил, что кто-то таскает у нас продукты!
- Что же все-таки немцы держат в кладовой? - снова спросил Перчинка.
- По-моему, боеприпасы, - ответил монах. - Ведь они снабжают батарею на площади Санита.
- Вот здорово! - весело воскликнул Перчинка.
Все удивленно посмотрели на мальчика, который неожиданно выпалил:
- Не выбраться им отсюда!
- Что ты хочешь сказать? - спросил Марио. Но Сальваторе мгновенно все понял.
- Молодец парень! - заметил он. - Верно. Мы их всех поднимем на воздух!
Капуцин в страхе закрыл рот рукой.
- Ради бога, не надо! - в ужасе воскликнул он. - Все-таки они христиане!
- Христиане! - крикнул Марио. - Христиане, которые убивают людей на улицах, которые пришли, чтобы захватить нашу землю! - Потом уже тише добавил: - Послушайте, падре, у нас нет другого выхода. Мы должны их опередить. Вы понимаете, если они останутся здесь, то не задумываясь перебьют и вас и нас.
- Но ведь мы же христиане! - дрожащим голосом повторил монах.
- Мы на войне, падре, - холодно проговорил комиссар.
Он был какой-то взъерошенный, совсем непохожий на прежнего благодушного полицейского комиссара. Даже его огромный живот приобрел теперь воинственный вид. А револьвер, поблескивающий у него на поясе, еще больше усиливал это впечатление.
- Идите, падре, не теряйте времени, - снова заговорил Марио. Предупредите братьев и скорее бегите куда-нибудь. Но только так, чтобы этого не заметили.
- Но я обязан охранять капеллу!.. - неуверенно возразил монах.
- Я думаю, что капелла не пострадает от взрыва, - вмешался Сальваторе. - А теперь слушайте, падре. Мы подожжем фитиль только после того, как вы уйдете из монастыря. Но это значит, что каждая потерянная минута может стоить нам жизни. Понятно?
Капуцин кивнул головой и, не произнеся больше ей слова, направился к выходу. В ту же минуту Перчинка как сумасшедший бросился к проходу, ведущему в комнатку под кладовой, которой предстояло превратиться в гигантский пороховой погреб.
- Подожди! - крикнул ему Марио. - Нужно еще достать пороху!
- Порох высыпем из патронов, - не задумываясь, сказал Сальваторе. - А сверху положим ручные гранаты.
Собрав все свои запасы пороха и ручных гранат, они с тяжелым пакетом полезли через узкий проход в низенькую клетушку, из которой Перчинка столько раз лазил через люк в потолке в кладовку святой братии.
- Боюсь, что этого будет маловато, - с сомнением покачивая головой, заметил Марио. - Ведь нужно, чтобы пробило потолок и взорвало склад.
Связав вместе три ручные гранаты, они сунули их в середину небольшой кучки черного пороха, найденного в старых патронах для охотничьего ружья, которые калабриец захватил с собой после завершения операции с тележкой зелени. В последнюю минуту Сальваторе с тяжелым вздохом прибавил к этому скромному заряду большую, снабженную длинной рукояткой немецкую ручную гранату, которую всегда носил на поясе. Конечно, не так-то просто было заставить взорваться ручные гранаты, но еще во много раз труднее было добиться того, чтобы взрывом разрушило потолок и подняло на воздух весь немецкий склад боеприпасов. Тут требовалось что-то придумать. Несколько минут Марио и Перчинка молчали, поглядывая то на шнур, то на пакет с гранатами. Наверху царила тишина, песни прекратились. Может быть, немцы просто улеглись спать, а может быть - и это было вероятнее всего, - они готовились к нападению на подземелье.
- Да, нужно, чтобы взрыв произошел непосредственно в складе, задумчиво сказал Марио, словно рассуждая сам с собой. - Если мы взорвем эту штуку здесь, то ничего кроме шума, не получится.
Перчинка не ответил. Он стоял, выпрямившись во весь рост, слегка касаясь головой низкого потолка, и, казалось, внимательно к чему-то прислушивался.
- Ну, что скажешь? - спросил Марио.
Вместо ответа мальчик приложил палец к губам, потом присел на корточки и, наконец, протянув к Марио руку, попросил:
- Дай-ка фитиль.
- Держи, - ответил тот, подавая ему обрывок бикфордова шнура.
Шнур был не больше двух метров длины. Требовалась исключительная быстрота и ловкость, чтобы молниеносно выскочить из каморки и успеть выбежать на улицу, прежде чем произойдет взрыв и обрушится подземелье. Если, конечно, вообще что-нибудь обрушится.
- Что ты собираешься делать? - спросил Марио, видя, что Перчинка прикидывает у люка длину шнура.
- Уходите все, - пробормотал мальчик, - я все устрою. Только спички оставьте.
- Но что ты все-таки хочешь делать? - снова спросил встревоженный Марио.
- Хочу положить сверток прямо в склад. Там сейчас нет ни души, ответил мальчик. - Значит, так: я забираюсь наверх, кладу сверток, зажигаю фитиль и убегаю. Даже зажечь фитиль могу уже здесь, когда спущусь. Но так наши гранаты будут прямо среди немецких снарядов, и уж наверняка все взлетит на воздух.
- Да ты что, с ума сошел? - запротестовал Марио. - Разве это для детей? Между прочим, ты когда-нибудь имел дело со взрывчаткой? Вот то-то! Нет уж, отправляйся-ка на улицу, а тут я сам распоряжусь. Иди к нашим, и все вместе выходите из монастыря. И ты чтобы тоже вышел, слышишь?
- Нет, я останусь здесь, - твердо возразил Перчинка. - Как только монахи уйдут, вы свистните, чтобы я знал, что в монастыре никого нет. Я сразу же лезу наверх, потом зажигаю фитиль и убегаю. Подумай только, разве ты можешь быстро пролезть по этой трубе? Да и бегаю я быстрей тебя. Нет, тебе не спастись!
Марио колебался.
- Ничего, не беспокойся, - засмеялся Перчинка. - Все будет в порядке. Знаешь, сколько раз я туда лазил? Сам небось видел, как монах-то разозлился! Ну и добра же у них там было! Что твоей душе угодно. А я, конечно, не терялся!..
На улице не было ни души. Время от времени издали доносились звуки перестрелки. Да, немцы уже не чувствуют себя хозяевами города. Им повсюду мерещится ! незримый грозный призрак - гнев народа, и, проходя по улицам, они тревожно озираются по сторонам, как бы следя за каждым движением невидимого врага, и нервно нащупывают спусковой крючок автомата.
На мосту Делла Санита мальчик остановился. Прямо на земле, рядом с корзиной спелой хурмы, отливавшей золотом в последних лучах солнца, сидел дон Микеле. Мальчуган подошел поближе и почтительно поздоровался с бывшим ополченцем ПВО.
- Что поделываешь в наших краях, сынок? - сонным голосом пробормотал дон Микеле.
Старику хотелось спать. Покупая эту хурму, он рассчитывал хоть немного нажиться, но теперь было ясно, что затея оказалась неудачной. Покупатели не появлялись.
- С самого утра ни одной живой души!.. - пожаловался он Перчинке.
Мальчуган сочувственно кивнул.
- Можно, я возьму одну штуку? - попросил он.
Дон Микеле с минуту поколебался, но, вспомнив о табаке, которым так часто и щедро снабжал его Перчинка, покорно сказал:
- Бери.
Выхватив из корзины самый большой и сочный плод,
Перчинка с жадностью вонзил в него зубы, За всеми этими делами он совсем забыл о еде. Не переставая жевать, он взобрался на высокий каменный парапет в том месте, где ограда оказалась сломанной, и, свесившись с моста, посмотрел вниз. Под мостом проходила улица, которую он привык видеть заполненной пестрой, нарядной толпой. Сейчас она была пустынна. Только в одном месте, почти под ним, толпилось несколько немцев, плотным кольцом окруживших какого-то итальянца. Мальчик вгляделся хорошенько и вдруг чуть не вскрикнул. Черт возьми! Да ведь этот итальянец - не кто иной, как старый полицейский комиссар из Звездных переулков, тот самый, который однажды отправил его в приют и к которому он испытывал такую неприязнь. Чтобы лучше видеть, Перчинка почти свесился с моста, не обращая внимания на увещевания дона Микеле, опасавшегося, как бы он не свалился в воду.
Комиссар стоял между двумя солдатами и, отвечая допрашивавшему его унтер-офицеру, отрицательно качал головой. Потом он достал портмоне, вынул какой-то документ и показал его немцу. Но тот со смехом выбил бумажник из рук комиссара. Многочисленные бумаги, бывшие в портмоне, упали на землю и, подхваченные ветром, разлетелись по всей улице. Солдаты грубо схватили старика за руки и потащили за собой. Перед глазами Перчинки сразу же возникла страшная картина, свидетелем которой он был утром - моряк Томазо на коленях перед толпой на Биржевой площади и дула немецких автоматов, смотрящие ему прямо в лицо. Даже не думая о том, что он делает, мальчуган спрыгнул с парапета, выхватил из-под носа растерявшегося дона Микеле корзину с фруктами и снова бросился к перилам. В ту же минуту один из немцев, державший комиссара, с громким воплем схватился за лицо, сплошь залепленное теплой и липкой мякотью спелого плода. Со вторым солдатом случилось то же самое. Роскошные южные фрукты дождем посыпались на немецкий патруль. Они сыпались на головы немцев, не разбирая, где солдат, а где офицер.
- Стой! Сейчас же прекрати! Что ты делаешь? - кричал дон Микеле, вцепившись в Перчинку.
- Я объявил немцам войну, - сквозь зубы ответил Перчинка и, старательно прицеливаясь, продолжал ожесточенно швырять фрукты до тех пор, пока корзина не опустела.
Вся эта баталия длилась каких-нибудь несколько секунд. Но когда фруктовый град иссяк, а разъяренные немцы увидели, наконец, торчавшую на высоте двадцати метров над ними голову Перчинки, комиссар уже исчез.
Невзирая на свой огромный живот, он проворно юркнул в первый попавшийся переулок, воспользовавшись тем, что его конвой защищался в это время от нападения Перчинки.
- Да здравствует дон Микеле! - воскликнул Перчинка, спрыгивая с парапета и пускаясь бежать в сторону площади Данте.
- За корзину не волнуйтесь, за нее заплатит комиссар из Звездных переулков! Вот увидите! - донесся издали его озорной голос.
Но дону Микеле было не до него. Он во всю прыть пустился наутек, спеша очутиться подальше от этого места, чтобы не влипнуть в какую-нибудь скверную историю. Когда запыхавшиеся немцы, которым пришлось бегом подняться по длиннющей лестнице, ведущей на мост, очутились наконец на том самом месте, откуда их обстреливали хурмой, то нашли там лишь пустую корзину, прислоненную к парапету. Так что им ничего не оставалось, кроме как вернуться в свою казарму, умыться и почистить мундиры.
Перчинке же из-за его молодечества пришлось отказаться от выполнения задания. Это расстроило его, но разве мог он поступить иначе? Пусть он не питает к комиссару ни малейшей симпатии, но разве можно было допустить, чтобы его расстреляли? Что же из того, что это полицейский комиссар? Ведь все-таки он же свой комиссар, а не немецкий! А кроме того, разве же Перчинка не объявил войну этому сброду? Все эти мысли стремительно проносились в голове мальчика, пока он что есть духу бежал к развалинам старого монастыря.
За несколько кварталов до своего убежища он остановился. Здесь нужно было соблюдать осторожность. Ведь перед входом в монастырь всегда торчат немецкие патрули. Они ни в коем случае не должны заметить, что он вошел туда. С самым беспечным видом Перчинка спокойно зашагал дальше, как вдруг у него за спиной послышались чьи-то тяжелые шаги. У мальчика ёкнуло сердце. Что, если немец? Нужно во что бы то ни стало не выдать себя. Он должен как ни в чем не бывало пройти мимо входа в подземелье и идти дальше, к окраине, может быть, даже за город. Только бы Чиро не оклик-аул его! Шаги стали быстрее. Ну конечно, кто-то его догоняет. Перчинка тоже ускорил шаг, потом, уже собираясь пуститься бегом, он быстро оглянулся и... Черт побери, да ведь это же комиссар! Обливаясь потом, весь багровый, запыхавшийся, комиссар из последних сил семенил к развалинам старого монастыря. Перчинка остановился и весело подмигнул старику.
- Так это был ты? - тихим голосом спросил комиссар, с трудом переводя дыхание.
Перчинка кивнул. У полицейского был такой растерзанный вид, будто его драли собаки. С рукава свисал огромный клок, вырванный, очевидно, в тот момент, когда комиссар освобождался из рук немцев, редкие черные волосы космами падали на лицо.
Подойдя к монастырю, они прижались к забитым воротам, так что серая громада развалин возвышалась прямо над ними.
- Почему они хотели вас схватить? - спросил мальчик.
- "Почему"? - крикнул комиссар. - Да потому что они сукины дети! - От злости он даже укусил себя за палец. - Я даже удостоверение им показал, продолжал он, - так они вышибли его из рук вместе с бумажником. Теперь у меня документов нет!
Казалось, вместе с документами и бумажником комиссар утратил всю свою представительность.
- Спасибо тебе, мальчик, - помолчав немного, растроганно проговорил комиссар. - Если бы не ты...
- Вот уж не ожидали, правда? - со смехом воскликнул Перчинка.
Комиссар тоже рассмеялся.
- Куда вы сейчас? - спросил Перчинка.
- Не знаю, - помрачнев, ответил комиссар, - домой нельзя, слишком рискованно...
- Идемте со мной, - предложил мальчик. - Но с условием, что, когда кончится война, вы забудете обо всем, что увидите.
Оглядевшись, мальчуган осторожно двинулся к монастырю. Комиссар, то и дело оглядываясь через плечо, последовал за ним. Но улица была или, по крайней мере, казалась пустынной. Быстро пройдя площадку перед входом в развалины, они проворно юркнули в пролом, заменявший дверь. Чиро, стоявший на страже у входа, тихонько свистнул, давая сигнал, что увидел своих. Но в ту же секунду свист замер у него на губах. За Перчинкой шел полицейский комиссар!
- Э!.. - только и мог выдавить мальчик, да так и застыл, разинув от изумления рот и вытаращив глаза.
Полицейский погладил его по голове и прошел вслед за Перчинкой вниз, в подземелье.
- Я не смог попасть в Кадодимонте, - выпалил Перчинка, неожиданно появляясь перед мужчинами.
Марио и Сальваторе высоко подняли свечи, чтобы рассмотреть вошедших.
- Но я привел еще одного друга, - добавил мальчик.
- Я доктор Луиджи Раметти, комиссар общественной безопасности квартала, - не без достоинства произнес вновь пришедший. - Меня ищут немцы. Этот мальчик спас меня. Мне нужно спрятаться.
- Здесь для всех места хватит, - сухо ответил Сальваторе.
Комиссар подошел ближе и пожал обоим руку.
- Вы, верно, Марио Грасси? - сказал он и, не дождавшись ответа, продолжал: - До перемирия я посылал своих подчиненных разыскивать вас.
- Я знаю, - ответил Марио.
Комиссар тяжело опустился на землю и покачал головой.
- Да, - тихо произнес он, - все меняется. И самое главное, что перемены эти наступают тогда, когда их меньше всего ожидаешь. Вот теперь я бы, пожалуй, смог лучше понять вашу точку зрения. Теперь, когда я и сам... вот так же...
Марио молча кивнул. Перчинка направился к выходу.
- Пойду в Каподимонте, - сказал он.
- Незачем, - остановил его Марио. - Да и опасно. Теперь мы знаем, что в Каподимонте стоят немецкие батареи и орудия направлены на город. Кроме того, наверное, чтобы нагнать на нас страху, туда вызвали танковое подразделение. Только что здесь был один паренек от Винченцо, он нам все подробно рассказал. Сам он живет в Порта Пиккола и говорит, что немцы, чтобы очистить этот район, выселили из домов целый квартал, ну и их, конечно. Да, с этих позиций у них весь Неаполь как на ладони!..
Помолчав, он продолжал:
- А ведь может и так случиться: мы начнем восстание, а они нам по загривку. Им ничего не стоит с утра до вечера держать весь город под обстрелом.
Сальваторе не произнес ни слова, он сидел, хмуро уставясь в землю, и казалось, у него было лишь одно желание - поспать.
- А почему нельзя напасть на их батарею? - простодушно спросил Перчинка.
Но взрослые даже не взглянули на него. Тогда мальчик решил присоединиться к Чируццо, дежурившему у входа в монастырь. Спрятавшись в зарослях бурьяна, ребята принялись наблюдать за немцами, которые, тяжело топая сапогами, проходили по площади перед входом в развалины. Временами из города и с ближайших холмов доносились короткие перестрелки, которые затихали так же внезапно, как и начинались. На город медленно опускался вечер, обволакивая все вокруг мягким покровом. Огни погасли. Но выстрелы по-прежнему не утихали. Наоборот, чем больше сгущался мрак, тем оживленней становилась перестрелка.
Неожиданно чья-то крадущаяся тень скользнула по открытой площадке перед входом и решительно направилась к развалинам. Перчинка свистнул, предупреждая о тревоге, потом, прячась в траве, бесшумно отполз назад, чтобы проследить, куда направится таинственный незнакомец.
Глава XI
ПРОЩАЙ, СТАРЫЙ МОНАСТЫРЬ!
Немцы все время напевали одну и ту же песню "Mit du Lili Marlen" <"С тобой Лили Марлен" (нем.)>. Мотив этой веселой песенки Перчинка выучил наизусть. Только почему-то в темноте подземелья она звучала мрачно и сурово, как погребальный плач.
Но иногда, особенно по вечерам, под древними сводами монастыря раздавалась совсем другая песня. Правда, Перчинка не понимал в ней ни слова, но Марио объяснил ему, что это старинная песня, в которой говорится о том, что все проходит и забывается, что все на земле имеет конец, и только любовь, которую носит в своем сердце солдат, никогда не иссякнет.
Однако Перчинка подумал про себя, что если так и бывает, то далеко не всегда. Взять хотя бы тех солдат, которые поселились у них в монастыре. Разве можно поверить, что у них в душе есть хоть какие-нибудь человеческие чувства? Они даже и пели-то иначе, не как те люди, которых он знал. Немцы тянули мотив одинаковыми голосами, без чувства, совсем не так, как пели итальянские парни, собиравшиеся летними вечерами где-нибудь перед дверью остерии. Там царила атмосфера веселья и дружбы, то и дело раздавались взрывы смеха, парни дружески подталкивали друг друга. Случалось, что какой-нибудь торговец арбузами, устроившийся по соседству с веселой компанией, давал мальчику бесплатно большой ломоть, а иногда Перчинку даже подзывали к столику и угощали стаканом густого красного вина, которое трактирщик называл вином с Эпомео <Эпомео - потухший вулкан на острове Иския, расположенном в Неаполитанском заливе>.
А те, что жили наверху, - были совсем другими. Они пили пиво, которого Перчинка никогда в жизни не пробовал и представлял себе чем-то вроде горького лекарства, и хором пели, причем делали это с такой же бездушной аккуратностью, с какой ходили или стреляли. К немцам Перчинка не мог подходить с той же меркой, что и к другим, ну, скажем, к негру из концентрационного лагеря. Негр так широко, так сердечно улыбался ему тогда, что мальчик невольно почувствовал к нему расположение, словно к старшему брату, о котором знаешь, что он радуется и печалится вместе с тобой. Из немцев только белобрысый солдатик без гимнастерки, плясавший на площади Плебисцита в день объявления перемирия, казался Перчинке таким же человеком, как все. Его радовало и огорчало то же, что радовало и огорчало всех остальных людей. Но истуканы, арестовавшие его только за то, что он радовался вместе с народом... Нет, их он не мог назвать людьми! Точно так же он мог без неприязни вспомнить выражение стыда, появившееся на лице солдатика, когда его застали пляшущим в толпе неаполитанцев.
В глубине души Перчинка не мог испытывать к немцам даже ненависти; сталкиваясь с ними, он вообще ничего не чувствовал, кроме желания внутренне отгородиться от них, как от чего-то бесконечно чуждого и далекого, словно они были жителями другой планеты.
Человек, появившийся среди развалин монастыря, оказался седобородым капуцином. Он стремительно прошел по темным переходам подземелья, словно шпион оглядывая все вокруг. После тревожного свиста Перчинки Марио, Сальваторе и калабриец мгновенно скрылись в своем тайничке под монастырской кладовой, которая сейчас была превращена немцами в склад.
Дойдя до большой залы, капуцин остановился и некоторое время стоял неподвижно, оглядываясь по сторонам, очевидно пораженный темнотой и тишиной, царившими в подземелье. Перчинка неслышно подкрался к нему и остановился рядом. На темной лестнице у входа он не узнал его, но теперь благодаря призрачному свету луны, проникавшему в подземелье сквозь щели и трещины в потолке и озарявшему пучки травы, росшей в промежутках между камнями, он разглядел темную рясу и белую бороду монаха.
- Падре!.. - пролепетал пораженный мальчик.
Что нужно здесь этому монаху? За всю свою жизнь Перчинка ни разу не видел среди развалин ни одного из них.
Правда, он несколько раз заходил в жилую часть монастыря, чтобы попросить тарелку супа, но решался появляться там только в том случае, если уж совсем помирал с голоду. Объяснялось это тем, что мальчик отнюдь не питал симпатии к обитателям монастыря, которые, прежде чем налить ему полтарелки холодного супа, норовили напичкать его душеспасительными наставлениями. Кроме того, они никогда не упускали случая за свою щедрость использовать его на побегушках, посылая с поручениями то в один, то в другой монастырь. Поэтому мальчик старался как можно реже попадаться им на глаза, и не удивительно, что сейчас монах не узнал его.
Услышав возглас Перчинки, капуцин повернулся, как на пружинах.
- Кто ты такой? - спросил он.
- Меня, зовут Перчинка, - жалобно протянул мальчик, - я тут сплю, потому что у меня нет дома.
Капуцин не обратил никакого внимания на эту литанию <Литания торжественная церковная служба у католиков. В переносном смысле значит канитель, нескончаемые жалобы.>.
- Хорошо, хорошо, - пробормотал он. - А теперь скажи, где же все остальные?
- Кто - остальные? - с притворным удивлением спросил мальчик.
- Не прикидывайся дурачком, - строго проговорил монах.
Он все еще тяжело отдувался, но, как видно, больше от пережитого страха, чем от усталости, потому что пройти ему пришлось всего несколько шагов.
- Я не знаю, отец мой, кого вам нужно, - с самым невинным видом пробормотал Перчинка. ...
- Мне нужны люди, которые здесь скрываются, - сердито ответил монах. Патриоты, вот кто мне нужен.
Это слово родилось всего несколько дней назад, но его уже с гордостью произносили все жители Неаполя, для которых в этом слове слышался отзвук героической эпохи Рисорджименто <Рисорджименто - движение итальянского народа за объединение и национальную независимость Италии, начавшееся в первой половине XIX века и закончившееся в 1870 году образованием единого итальянского государства>. Патриот - это тот, кто боролся против немцев и фашистов. Защищая свой город против иностранного владычества, неаполитанцы словно впервые за много лет обрели родину.
Однако Перчинка был слишком недоверчив, чтобы сразу растрогаться, услышав это слово.
- Я ничего не знаю... - по своему обыкновению, плаксиво затянул он.
- Нельзя терять ни минуты, - оборвал его монах и, скрестив руки, добавил:
- Дон Доменико...
- Что дон Доменико? - с живостью спросил Перчинка, забыв на минуту о своей роли.
- А то, что он сейчас в немецком штабе, вон там, над нами, - ответил капуцин, подняв палец кверху, - и ведет переговоры с немецким лейтенантом. Он сказал, что здесь, у нас в подземелье, настоящее логово бунтовщиков. Я сам это слышал, потому что комната лейтенанта как раз рядом с моей. Я стоял и молился, но перегородки такие тонкие, что... - Тут монах замялся и, если бы не темнота, Перчинка, наверное, увидел бы, как покраснел старик, произнося эту ложь. - Ну, одним словом, я слышал, и всё тут, - с сердцем закончил он, видимо рассердившись на себя за свою слабость. - Так вот, дон Доменико сообщил, что сегодня сюда то и дело входят какие-то мужчины и мальчишки...
Он сказал правду. Весь вечер ребята без устали сновали между Винченцо, который вел наблюдение, и развалинами, передавая все нужные сведения о силах немцев.
- Вон оно что! Так это был дон Мими! - воскликнул вдруг в темноте чей-то голос.
Перчинка сразу узнал голос полицейского комиссара. Монах подскочил как ужаленный.
- Что это? - испуганно пролепетал он.
- Не бойтесь, отец мой, это я, комиссар, - успокоил его полицейский. Я тоже скрываюсь здесь. Но прошу вас, расскажите мне...
Капуцин облегченно вздохнул и уже готов был заговорить, когда со свечой в руке, бросавшей вокруг слабый свет, появился Марио в сопровождении Сальваторе и калабрийца.
- Привет вам, падре, - проговорил Марио. Капуцин повторил свой рассказ.
- Не знаю, что они собираются делать, - добавил он. - У меня создалось впечатление, что лейтенант не особенно поверил словам дона Доменико. Он выставил его за дверь и сказал, чтобы он убирался к... ну, словом, чтобы он больше не надоедал ему. Но потом лейтенант встретился с капитаном, и они о чем-то долго говорили по-немецки. Вот тут-то я и побежал к вам предупредить.
- Так, - проговорил Марио. - Ну что же, падре, прошу вас вернуться к себе. Спасибо, вы спасли нам жизнь...
- Одну минуту, - вмешался Сальваторе. - Отец мой, сколько вас осталось? Я хочу сказать, сколько осталось монахов в монастыре?
- Нас четверо, включая меня, - ответил удивленный капуцин.
- Необходимо, чтобы и вы, все четверо, тоже незаметно исчезли. Укройтесь где-нибудь. Ну... я не знаю... в другом монастыре, что ли. Потому что, если они придут сюда и никого не найдут, то сразу смекнут, что это вы нас предупредили.
- Падре, - послышался вдруг тоненький голосок Перчинки, - а что у вас сейчас на месте вашей кладовой?
Все засмеялись.
- А! Так это был ты! - свирепо закричал капуцин, поворачиваясь к мальчику. - Я же говорил, что кто-то таскает у нас продукты!
- Что же все-таки немцы держат в кладовой? - снова спросил Перчинка.
- По-моему, боеприпасы, - ответил монах. - Ведь они снабжают батарею на площади Санита.
- Вот здорово! - весело воскликнул Перчинка.
Все удивленно посмотрели на мальчика, который неожиданно выпалил:
- Не выбраться им отсюда!
- Что ты хочешь сказать? - спросил Марио. Но Сальваторе мгновенно все понял.
- Молодец парень! - заметил он. - Верно. Мы их всех поднимем на воздух!
Капуцин в страхе закрыл рот рукой.
- Ради бога, не надо! - в ужасе воскликнул он. - Все-таки они христиане!
- Христиане! - крикнул Марио. - Христиане, которые убивают людей на улицах, которые пришли, чтобы захватить нашу землю! - Потом уже тише добавил: - Послушайте, падре, у нас нет другого выхода. Мы должны их опередить. Вы понимаете, если они останутся здесь, то не задумываясь перебьют и вас и нас.
- Но ведь мы же христиане! - дрожащим голосом повторил монах.
- Мы на войне, падре, - холодно проговорил комиссар.
Он был какой-то взъерошенный, совсем непохожий на прежнего благодушного полицейского комиссара. Даже его огромный живот приобрел теперь воинственный вид. А револьвер, поблескивающий у него на поясе, еще больше усиливал это впечатление.
- Идите, падре, не теряйте времени, - снова заговорил Марио. Предупредите братьев и скорее бегите куда-нибудь. Но только так, чтобы этого не заметили.
- Но я обязан охранять капеллу!.. - неуверенно возразил монах.
- Я думаю, что капелла не пострадает от взрыва, - вмешался Сальваторе. - А теперь слушайте, падре. Мы подожжем фитиль только после того, как вы уйдете из монастыря. Но это значит, что каждая потерянная минута может стоить нам жизни. Понятно?
Капуцин кивнул головой и, не произнеся больше ей слова, направился к выходу. В ту же минуту Перчинка как сумасшедший бросился к проходу, ведущему в комнатку под кладовой, которой предстояло превратиться в гигантский пороховой погреб.
- Подожди! - крикнул ему Марио. - Нужно еще достать пороху!
- Порох высыпем из патронов, - не задумываясь, сказал Сальваторе. - А сверху положим ручные гранаты.
Собрав все свои запасы пороха и ручных гранат, они с тяжелым пакетом полезли через узкий проход в низенькую клетушку, из которой Перчинка столько раз лазил через люк в потолке в кладовку святой братии.
- Боюсь, что этого будет маловато, - с сомнением покачивая головой, заметил Марио. - Ведь нужно, чтобы пробило потолок и взорвало склад.
Связав вместе три ручные гранаты, они сунули их в середину небольшой кучки черного пороха, найденного в старых патронах для охотничьего ружья, которые калабриец захватил с собой после завершения операции с тележкой зелени. В последнюю минуту Сальваторе с тяжелым вздохом прибавил к этому скромному заряду большую, снабженную длинной рукояткой немецкую ручную гранату, которую всегда носил на поясе. Конечно, не так-то просто было заставить взорваться ручные гранаты, но еще во много раз труднее было добиться того, чтобы взрывом разрушило потолок и подняло на воздух весь немецкий склад боеприпасов. Тут требовалось что-то придумать. Несколько минут Марио и Перчинка молчали, поглядывая то на шнур, то на пакет с гранатами. Наверху царила тишина, песни прекратились. Может быть, немцы просто улеглись спать, а может быть - и это было вероятнее всего, - они готовились к нападению на подземелье.
- Да, нужно, чтобы взрыв произошел непосредственно в складе, задумчиво сказал Марио, словно рассуждая сам с собой. - Если мы взорвем эту штуку здесь, то ничего кроме шума, не получится.
Перчинка не ответил. Он стоял, выпрямившись во весь рост, слегка касаясь головой низкого потолка, и, казалось, внимательно к чему-то прислушивался.
- Ну, что скажешь? - спросил Марио.
Вместо ответа мальчик приложил палец к губам, потом присел на корточки и, наконец, протянув к Марио руку, попросил:
- Дай-ка фитиль.
- Держи, - ответил тот, подавая ему обрывок бикфордова шнура.
Шнур был не больше двух метров длины. Требовалась исключительная быстрота и ловкость, чтобы молниеносно выскочить из каморки и успеть выбежать на улицу, прежде чем произойдет взрыв и обрушится подземелье. Если, конечно, вообще что-нибудь обрушится.
- Что ты собираешься делать? - спросил Марио, видя, что Перчинка прикидывает у люка длину шнура.
- Уходите все, - пробормотал мальчик, - я все устрою. Только спички оставьте.
- Но что ты все-таки хочешь делать? - снова спросил встревоженный Марио.
- Хочу положить сверток прямо в склад. Там сейчас нет ни души, ответил мальчик. - Значит, так: я забираюсь наверх, кладу сверток, зажигаю фитиль и убегаю. Даже зажечь фитиль могу уже здесь, когда спущусь. Но так наши гранаты будут прямо среди немецких снарядов, и уж наверняка все взлетит на воздух.
- Да ты что, с ума сошел? - запротестовал Марио. - Разве это для детей? Между прочим, ты когда-нибудь имел дело со взрывчаткой? Вот то-то! Нет уж, отправляйся-ка на улицу, а тут я сам распоряжусь. Иди к нашим, и все вместе выходите из монастыря. И ты чтобы тоже вышел, слышишь?
- Нет, я останусь здесь, - твердо возразил Перчинка. - Как только монахи уйдут, вы свистните, чтобы я знал, что в монастыре никого нет. Я сразу же лезу наверх, потом зажигаю фитиль и убегаю. Подумай только, разве ты можешь быстро пролезть по этой трубе? Да и бегаю я быстрей тебя. Нет, тебе не спастись!
Марио колебался.
- Ничего, не беспокойся, - засмеялся Перчинка. - Все будет в порядке. Знаешь, сколько раз я туда лазил? Сам небось видел, как монах-то разозлился! Ну и добра же у них там было! Что твоей душе угодно. А я, конечно, не терялся!..