Внезапно крики оборвались. Толпа расступилась, а в образовавшемся проходе показались два немецких унтер-офицера. Увидев их, солдат опустил голову и замер, сжимая в руке пустой стакан. Немцы молча взяли его за руки.
Он не сопротивлялся. Стакан упал на мостовую и разлетелся на кусочки. Унтер-офицеры повели солдата с собой, держа его с обеих сторон под руки, словно пьяного, и через минуту скрылись в толпе.
В этот момент Перчинка вспомнил о Марио.
"Нет, это не по-товарищески, - подумал он. - Я тут веселюсь, а мой друг сидит там один".
Подозвав Винченцо, который в это время осаждал бродячего торговца орехами в надежде что-нибудь заработать, Перчинка сказал:
- Я схожу домой. Нужно сказать Марио.
- Ладно. Встретимся здесь, - коротко ответил Винченцо.
Толедо и другие улицы уже успели украситься трехцветными флагами. Флагов было много, они развевались на каждом доме, свешивались с каждого балкона. _ Горели все фонари, все окна были распахнуты настежь. Легкие тени сумерек спускались на город, впервые за много лет сверкавший огнями. Кончился кошмар бомбардировок. Теперь можно было забыть о продовольственных карточках, о страхе перед завтрашним днем. В город пришел мир. Только что было подписано перемирие.
Пробегая через площадь Кавура, Перчинка заметил дона Доменико, стоявшего в центре горстки людей и во все горло распевавшего какую-то песню. "Ишь ты! - подумал мальчик. - И этот тоже доволен!"
Он охотно остановился бы послушать бывшего секретаря фашистской партии, если бы не спешил к Марио. Но не успел он дойти до монастыря, как повстречался с Чиро.
- А Марио? - спросил он.
- Ушел, - тихо ответил Чиро.
- Ушел? - чуть не плача воскликнул Перчинка. .
- Ага, - подтвердил мальчик. - У него тут есть друзья, вот он к ним и пошел. Он говорит, что не все еще кончено. Дела по горло.
- А что нам нужно делать? - оживился Перчинка.
- Нам-то ничего, - с грустью в голосе ответил Чиро. - Это у него дела по горло. Он сказал, что как-нибудь зайдет навестить нас.
Перчинка обиженно пожал плечами.
"А еще друг называется, - подумал он. - Когда он попал в беду, так ему помогли, спрятали. А теперь, ни слова не говоря, взял и ушел, даже спасибо не сказал!.."
Однако этот вечер был такой радостный, вокруг бушевало такое ликование, что он просто не мог долго думать о чем-то неприятном. Поэтому, как только приятели снова оказались на людных улицах, Перчинка забыл обо всем и принялся развлекаться, передразнивая Пульчинеллу, изображавшего прославленного аса, чем заслужил шумное одобрение толпившихся на улице людей, которые были рады любому предлогу, чтобы развлечься, повеселиться и похохотать.
Власти объявили, что комендантский час и затемнение сохраняются. Но в эту ночь Неаполь сверкал огнями так, что его можно было увидеть с Капри и даже из Сорренто. Сейчас он был похож на ослепительную красавицу, осыпанную драгоценными камнями.
Глядя на Винченцо, Чиро тоже решил не терять времени даром и хоть немного подработать. Он отправился с одним крестьянином на его бахчу снимать арбузы, которые тот надеялся продать на следующий день за хорошую цену. Крестьянин уверял, что завтра покупатели к нему валом повалят и сочные ломти спелого арбуза будут раскупаться нарасхват. Как в старое доброе время, торговец будет протяжно выкликать:
"Са-амый спелый! Са-амый красный! Не арбуз - огонь!"
А Чиро должен будет кричать во всю глотку, повторяя:
"Не арбуз - огонь! Не арбуз - огонь!"
Перчинка не мог в эту ночь ни работать, ни спать. Он бродил по Неаполю, не помышляя о сне, и даже испытывал какую-то досаду при виде людей, которые, устав от криков и смеха, тихонько брели домой, чтобы впервые за много лет уснуть спокойно. К полуночи город затих. Он мирно спал, уверенный, что с этого дня для него навсегда кончились все беды и несчастья. Только Перчинка, словно потерянный щенок, бродил по безлюдным улицам, веселый и беспокойный, страстно желая что-то делать. Но что именно нужно сейчас делать, он не знал.
Он шел по улицам, напоминавшим ему раннее детство, и побывал даже возле приюта, в котором его когда-то заперли на целую неделю и который он до сих пор старательно обходил стороной. Унылое здание стояло темное и пустое. Приют перевели в деревню, и только мыши хозяйничали теперь в мрачных, обветшалых комнатах.
"Сколько же улиц в нашем Неаполе? - думал Перчинка, шагая по кривым улочкам окраины. - Десять лет уже здесь живу, если не больше, а тут еще ни разу не бывал..."
Один из переулков неожиданно вывел его на длинную, однообразную Сан Джованни в Гедуччо. С одной стороны она была загромождена развалинами разрушенных домов, по другую сторону тянулись высокие заборы, ограждающие порт, который отсюда был похож на гетто. В порту было темно и уныло.
Перчинка долго смотрел через решетку ворот на портовые склады, на корабли и немецких солдат. Даже тут были немецкие солдаты. Их было много, гораздо больше, чем итальянских карабинеров. Все здесь было так мрачно и уныло, что казалось, будто радостная весть об окончании войны так и не сумела проникнуть за эти высокие заборы.
Через некоторое время подошел карабинер и прогнал мальчика от ворот. Перчинка вздохнул и поплелся обратно. Только сейчас он почувствовал, как устал за этот день. Пройдя несколько улиц, он понял, что у него просто не хватит сил добраться до своего монастыря. Поэтому он свернул на Рыночную площадь и, устроившись прямо на тротуаре рядом с остатками какого-то разбитого бомбой дома, уснул крепким сном.
На следующее утро его разбудил луч солнца, который упал сверху как будто нарочно для того, чтобы поиграть его взъерошенной курчавой шевелюрой. Перчинка сел и протер глаза. Рыночная площадь была полна народу. Из близлежащих деревень спустились крестьяне с большими корзинами фруктов, которых неаполитанцы не видели уже несколько лет. В глубине площади выстроились лавочки старьевщиков, куда непрерывным потоком тянулся народ, чтобы продать свое тряпье и на вырученные деньги купить немного фруктов. Наблюдая из своего укромного уголка за работой старьевщиков, Перчинка заметил, что то и дело кто-нибудь из них подходил к человеку, удобно устроившемуся в старом, расшатанном кресле возле своей хибарки, в нескольких шагах от лавчонок старьевщиков, произносил вполголоса несколько слов и протягивал какую-то бумагу. Мужчина, прищурившись, заглядывал в нее и, повернувшись к своей двери, раздраженно кричал визгливым голосом:
- Катари! Катар-и-и!
На этот зов в дверях появлялась маленькая тощая женщина.
- Что там еще? - спрашивала она, тяжело переводя дыхание.
- Поторапливайся, когда я зову! - взвизгивал мужчина. - Принеси пакет и перо.
Женщина скрывалась в доме. Через несколько минут она снова показывалась на пороге с деньгами, старой клеенчатой тетрадью и пером в руках. Старьевщик, бормоча себе под нос, писал что-то в тетради, брал деньги и возвращался в лавочку, возле которой стоял длинный хвост бедняков, желавших продать свои жалкие пожитки, чудом уцелевшие во время войны.
Перчинка так увлекся, наблюдая за этой сценой, что только к полудню вспомнил, что ничего еще не ел и не пил со вчерашнего дня. В ту же минуту мальчик почувствовал прямо-таки волчий голод и невыносимую жажду. Не долго думая он подошел к мужчине, сидевшему в кресле. Однако тот продолжал смотреть в другую сторону, притворяясь, что не заметил его.
- Не дадите ли мне стакан воды? - со вздохом спросил Перчинка. - Я очень хочу есть и пить.
- Значит, водичкой закусишь и сыт? А? - захохотал мужчина.
Он был так толст, что просто не верилось, что человек может так разжиреть. Казалось, он вот-вот раздавит ветхое кресло, которому выпала печальная участь нести на себе такую тушу.
- Стакан воды скорее дадут, чем кусок хлеба, - простодушно ответил Перчинка, не заметивший иронии толстяка.
- Ага! - подхватил толстяк, которому, как видно, просто хотелось поболтать. - Зачем же ты в таком случае говоришь, что тебе хочется есть?
- Как - зачем? - удивился мальчик. - Да потому, что я правда есть хочу.
- Ну, а с какой стати ты сообщаешь это мне? - поинтересовался мужчина. - Пойди и скажи об этом своему отцу.
- А где я его возьму, отца-то? - сердито буркнул Перчинка.
Мужчина с трудом повернул голову, сливавшуюся с невероятно жирной шеей, и взглянул на мальчика.
- Эй, малец! - весело сказал он. - Да ты, я вижу, врунишка. Уж не думаешь ли ты, что можешь перехитрить меня? Я, брат, столько перевидал на своем веку, что ой-ёй-ёй!
Однако все это толстяк произнес таким дружеским то
ном, что Перчинка решил не уходить и уселся на землю рядом с его креслом.
- Что же, значит, вы даже воды мне не дадите? - спросил он.
Вместо ответа толстяк повернул голову к двери своей хибарки и крикнул:
- Катари!
На пороге появилась уже знакомая Перчинке женщина. Однако теперь он мог рассмотреть ее как следует. Женщина была худа как щепка, с истощенным болезненным лицом, которое казалось еще более худым рядом с заплывшей жиром физиономией мужа.
- Принеси стакан воды! - приказал толстяк. Женщина пожала плечами и повернулась, чтобы
уйти. Но муж снова остановил ее.
- Катари! - свирепо взвизгнул он. - Куда ты летишь как угорелая? Стой и слушай. У нас должны остаться вчерашние макароны. Так вот, разложи их на две тарелки, одну мне, другую моему другу, - улыбаясь и подмигивая в сторону Перчинки, добавил он.
- Еще что! - уперев руки в бока, закричала женщина. - Теперь мы должны кормить всяких бродяжек!
Глаза толстяка загорелись бешенством.
- Молчать, дура! - завизжал он. - Пошла! Ну! Кому говорю!
Женщина молча скрылась за дверью. Через некоторое время она появилась снова, неся две тарелки и кружку с водой.
- Работой лучше бы какой занялся! - окинув мальчика недобрым взглядом, буркнула она.
- Ой, что вы, синьора! - с неподдельной искренностью воскликнул Перчинка. - Кто же мне ее даст, работу?
Он все еще сидел на земле у ног своего толстого защитника, который, казалось, был очень доволен новым знакомством.
- Я тебе дам, - неожиданно сказал толстяк. - Хочешь работать?
Перчинка ответил не сразу.
- А что нужно делать? - предусмотрительно спросил он.
Мужчина весело расхохотался.
- По-моему, тебе больше всего по душе бродяжничать, - заметил он. - Ну ладно. Ты вроде паренек бойкий, - продолжал толстяк, с трудом наклоняясь к мальчику, насколько это позволяло ему его необъятное брюхо. - А я вот, как видишь, с места двинуться не могу, - добавил он. - Совсем развалина...
- Едите слишком много, хозяин, - спокойно возразил Перчинка.
Толстяк не обиделся.
- На все воля божья, - со вздохом сказал он. - Раньше, правда, был такой грех. А вот как война началась, так уж совсем не то.
- Да, как война началась - не то!.. - сокрушенно покачав головой, повторил Перчинка, исподтишка лукаво взглянув на толстяка.
- А ты не передразнивай! - краснея от злости, крикнул тот. - Не то я тебе таких оплеух надаю!
- Так о какой работе вы говорили, хозяин? - невозмутимо осведомился Перчинка самым вежливым тоном.
Однако толстяк еще не успокоился и сидел красный как рак.
- Не хватало еще, чтобы каждый щенок насмехался над самим доном Дженнаро с Рынка! - сердито пищал он. - Люди поважнее тебя, взрослые, и то не смеют...
- Что я должен делать, хозяин? - снова спросил Перчинка.
Смиренный тон мальчика смягчил наконец гнев дона Дженнаро. Снова безуспешно попытавшись наклониться к мальчику, он уже совсем другим тоном сказал:
- Видишь ли, это тонкая штука. Сумел бы ты разносить пакеты по адресам?
- А что за пакеты? - поинтересовался мальчик.
- Это не твоего ума дело, - ответил толстяк. - Пакеты, и всё тут.
- А если меня сцапают? - спросил Перчинка.
- Да что они тебе могут сделать? - возразил дон Дженнаро. - Ты кто? Мальчишка! Что с тебя взять? Ну скажешь, что нашел, и делу конец.
- А тяжелые они, эти пакеты?
- Да какие там тяжелые! Пушинка! Масло, немного спагетти, кофе... успокоил его мужчина.
- А сколько вы мне за это платить будете? - спросил Перчинка.
Дон Дженнаро бросил на мальчика быстрый взгляд и пробормотал:
- Ладно, там видно будет... Посмотрим, как ты себя будешь вести. Я ведь тебя не знаю. Кто ты, откуда?.. Кто мне поручится, что ты не стянешь чего-нибудь?
- Вы - дон Дженнаро с Рынка, а я - Перчинка, - с достоинством возразил мальчик. - Как же я могу у вас украсть?
- Как, как тебя зовут? - удивленно переспросил толстяк. - Перчинка? А другого имени у тебя нет? Ну ладно, дело твое. Только так и знай: если что украдешь, я тебя из-под земли достану, уж это будь покоен. Я-то с этого кресла не двинусь, но у меня есть люди, которые двигаются лучше меня... Понял?
Еще бы, Перчинка слишком хорошо знал преступный мир Неаполя, чтобы не понять все значение слов дона Дженнаро.
- Я живу под монастырем капуцинов, - сказал он просто.
Дон Дженнаро сразу понял, в чем дело.
- Ага! - удовлетворенно заметил он. - Значит, ты действительно сирота. Так, так. Ну что ж, этак, пожалуй, даже лучше. Ну как, решил?
- Как вы... - коротко ответил Перчинка.
Он уже покончил с макаронами и теперь стоял перед доном Дженнаро, сладко потягиваясь всем своим худеньким телом.
- Приходи завтра утром, - буркнул толстяк. Перчинка повернулся и побежал домой. Глядя ему вслед, дон Дженнаро удивленно покачал головой. Такой маленький, совсем еще мальчонка, а вот поди ж ты! Обделывает дела не хуже взрослого.
- Хм, Перчинка! - бормотал себе под нос дон Дженнаро с Рынка. - Из него выйдет толк, это уж как пить дать! У таких есть жилка... они своего не упустят! Не то что этот растяпа, мой сын!
Между тем Перчинка не спеша брел по залитым солнцем улицам города, на которых снова царило необычное оживление. Нет, это не было буйное ликование, охватившее всех вчера вечером, когда пришло сообщение о перемирии. Вчера все были словно опьянены радостью, сегодня же казалось, будто весь Неаполь поднялся на ноги и, не жалея сил, начал трудиться, чтобы наладить свою обычную жизнь. Нет, никакие бомбы не смогли убить живую, деятельную душу города.
Гигант, распростершийся у ног Везувия от Сан Джованни до Мерджеллина, залечивал раны и готовился наверстать потерянное время.
Прежде всего нужно было позаботиться о пропитании. И вот тут-то на первый план вылезли и дон Дженнаро со всей его контрабандой, и бродячие торговцы, появившиеся в невиданном количестве и наводнившие все площади, и, наконец, просто какие-то люди, которые только тем и занимались, что продавали, меняли и доставали. Улицы заполнились людьми. Они бегали, толкались, кричали, продавали, покупали. И все это в тени еще свежих развалин, под мрачными взглядами немецких солдат, которые как будто совсем и не думали убираться восвояси.
Время от времени раздавался чей-нибудь возбужденный крик:
- Германия капитулировала!
Тогда десятки голодных глаз обращались к военным складам и казармам, где расположились немцы. Чего-чего в них только не было: и продукты, и одежда, и даже танки, застывшие на изрытых окопами окраинах города.
На улицах все чаще можно было встретить итальянских солдат. С одним из них Перчинка столкнулся у самых дверей монастыря. Солдат сидел на камне, старательно отдирая с воротника звездочки. Это был молодой парень, приземистый и чернявый. Заметив остановившегося рядом мальчика, он покраснел.
- Говорят, немцы всех нас собираются того... упечь куда-то... - словно оправдываясь, заговорил солдат. - А мне это ни к чему, я домой хочу.
Перчинка сочувственно кивнул.
- Постой, - вдруг сказал он, - а разве война не кончилась?
- Кончилась-то кончилась, - откликнулся солдат. - Для нас. А немец воюет.
- Значит, немцы всё еще за войну? - удивленно спросил мальчик.
- Немцы-то? - поднял голову солдат. - Немцы, брат, психи, по ним смирительная рубашка плачет. А я домой подамся, мне рисковать ни к чему, повторил он и, подозрительно оглядевшись по сторонам, сунул в карман споротые с гимнастерки звездочки.
- Ну и куда ты теперь? - спросил, помолчав, Перчинка.
Ему очень понравились споротые солдатом звездочки, и он твердо решил про себя попросить их у него, тем более, что солдату они теперь совсем не нужны.
- Я-то? - переспросил тот. - В Калабрию. Там наша деревня, и семья у меня там. Стосковался по своим - сил нет, два месяца никакой весточки от них не имею.
- Как же ты доберешься до этой своей Калабрии? - поинтересовался Перчинка.
- А пешком, - охотно ответил парень, тяжело опускаясь на камень, лежавший на самом солнцепеке, и продолжая озираться, словно опасаясь, что вот-вот появится кто-то, с кем ему очень не хотелось бы встречаться.
- Устал? - спросил мальчик, заметивший, с каким наслаждением солдат вытянул ноги.
- От самого Кампобассо топаю. И все пешком, - ответил тот.
- Знаешь что, - уже совсем другим тоном сказал Перчинка, - если хочешь поспать, можешь зайти ко мне.
Солдат недоверчиво посмотрел на мальчика.
- Куда к тебе? - после некоторого колебания спросил он.
- А вот сюда, - ответил Перчинка, топнув ногой, - под землю. Будь спокоен; - добавил он, - если тебя даже искать вздумают, то уж там-то никогда не найдут.
Подумав немного, парень молча двинулся за Перчинкой, и через минуту оба уже шли под тихими сводами подземелья.
- Вон там - солома, - проговорил Перчинка, указывая на то место, где недавно спал Марио, - если хочешь, устраивайся и спи.
Солдат с наслаждением стянул тяжелые ботинки.
- Однако тут свежо! - пробормотал он.
- Послушай, - робко начал Перчинка, - если тебе не жалко...
- Заплатить? - поднял голову солдат. - Не могу, друг. Веришь, ни единой лиры. Оставалось две, и те на еду потратил.
- Нет... - возразил Перчинка. - Если тебе не жалко, подари мне звездочки.
Солдат рассмеялся:
- Да на что они тебе?
- Так... - тихо пробормотал мальчик. - Они мне нравятся.
Солдат полез в карман, достал звездочки и, протягивая их Перчинке, серьезно сказал:
- На, держи. Только о том, что это я их тебе дал, - ни гугу. Понял? Я ведь их просто так, на всякий случай снял. А если об этом пронюхают, меня по головке не: погладят!
Но Перчинка уже не слушал. Проверив карманы своих стареньких штанов, которые он сам много раз штопал и зашивал, мальчик бережно опустил две серебристые звездочки в один из них, оказавшийся без дыр, и, махнув на прощание солдату, убежал наверх. Последний сразу же повалился на солому и уснул мертвым сном.
Выйдя из монастыря, Перчинка направился на площадь, где обосновался торговец арбузами, у которого работали Винченцо и Чиро. Пока Чиро кричал, зазывая покупателей - что выходило у него даже лучше, чем у самого торговца, - Винченцо потихоньку от хозяина опустил в руки Перчинки, который прошел сзади, хороший ломоть спелого арбуза.
Глава VIII
РУЖЬЯ ПРОФЕССОРА
Прошло несколько дней, насквозь пронизанных ярким сентябрьским солнцем и ликованием по случаю окончания войны. И вдруг все померкло. Солнце спряталось за густую пелену туч, война, с которой, казалось, было уже покончено, снова тяжким бременем легла на израненный город. Даже Перчинка заметил эту перемену. Бегая с поручениями дона Дженнаро и разнося пакеты с маслом или хлебом, добытым контрабандой, он с каждым днем все яснее видел, что город снова меняет свой облик.
Неаполитанцы и оглянуться не успели, как немцы уже захватили все жизненно важные для города пункты. Они беспрепятственно проникали во все важнейшие экономические и стратегические центры Неаполя и спокойно там обосновывались. Теперь, например, частенько можно было увидеть церковь, вход в которую охранялся танком. И такая необычная охрана выставлялась вовсе не потому, что немецкие солдаты собирались слушать там мессу. Нет! Это просто-напросто означало, что в подвалах церкви немцы разместили свой склад боеприпасов. Все городские казармы одна за другой переходили в руки немцев, а итальянских солдат, занимавших эти казармы, переводили в другое место.
Как-то, проходя с большим свертком в руках по площади Викария, Перчинка заметил на углу большую толпу. Мальчик подошел поближе и увидел, что люди молча толпятся вокруг небольшой группы итальянских офицеров и солдат, которые молча, с бледными лицами стоят перед двумя немцами. Немцы были в стальных шлемах, надвинутых на глаза, с автоматами наперевес, готовые, как сразу было видно, в любую минуту открыть огонь.
Словно не замечая молчаливых горожан, толпившихся вокруг, немцы что-то говорили итальянским офицерам. Выслушав их, офицер отрицательно покачал головой. Толпа одобрительно зашумела. Тогда немец схватил автомат и приставил его к груди офицера. Тот некоторое время стоял, опустив голову, затем вынул из кобуры пистолет и отдал его немцу. Остальные последовали его примеру. После этого вся группа направилась в одну из боковых улиц. Итальянцы шли впереди, безвольно опустив руки и упорно смотря в землю. За ними, словно деревянные манекены, двигались застывшие фигуры немцев. Их автоматы были направлены в спины идущих впереди людей.
Толпа разошлась не сразу. Одна женщина плакала.
- Что же с ними теперь сделают, с нашими бедными ребятами? - сквозь слезы спрашивала она у окружающих.
Ей никто не ответил.
Перчинка так толком и не понял, что тут произошло. Перекладывая тяжелый пакет из одной руки в другую, он обратился к какому-то пожилому синьору, опиравшемуся на палку и молча взиравшему на всю эту сцену.
- За что их? Что они сделали? - спросил он. Синьор медленно повернулся и пристально посмотрел на мальчика. Это был почти старик, худой и высокий как жердь, с седоватой бородкой клинышком и в пенсне с толстыми стеклами, за которыми сердито щурились строгие глаза. Как все очень высокие люди, он немного сутулился. Некоторое время он молча смотрел на мальчика, и Перчинка заметил, что глаза старика влажны от слез.
- Там был ваш сын, с ними? - робко спросил Перчинка.
- Нет, - сдавленным голосом ответил старик. - Впрочем, в известном смысле - да...
- Но что же все-таки они сделали? - снова настойчиво спросил мальчик.
- Это война, - вздохнув, проговорил старик и с неожиданной теплотой добавил: - Да... Так-то вот, мой мальчик.
Он говорил на таком правильном итальянском языке, какого Перчинке еще не приходилось слышать. Неожиданно старик поднял свою палку и с силой стукнул ею о землю.
- Проклятые! - гневно воскликнул он. - Вот до чего мы дожили!
Перчинка не совсем понял, что именно имел в виду этот синьор, однако он чувствовал, что и его самого разбирает зло при воспоминании о разыгравшейся у него на глазах сцене.
- А зачем у них отняли пистолеты? - снова спросил он. - Эти двое были немцы, да? А с какой стати они лезут?
- "С какой стати"? - с горечью переспросил старик. - С какой стати! Да на основании того самого "закона", по которому в человеческом обществе действует беззаконие, притеснение и насилие!
Однако, заметив, что мальчуган не понимает его, старик наклонился и, ласково потрепав его по вихрам, мягко проговорил:
- Они сильнее, понимаешь? И поэтому хотят стать хозяевами в нашем доме.
- Значит, теперь они всем заправляют? - спросил Перчинка.
- Вот именно, - ответил старик.
Повернувшись, он пошел через площадь, сердито постукивая палкой. Толпа разошлась. Тут Перчинка вспомнил о поручении дона Дженнаро и, поеживаясь, побрел по улице, затянутой густой сеткой дождя, который, не переставая, моросил вот уже два дня, и, хотя на дворе стоял еще сентябрь, казалось, что уже наступил унылый ноябрь.
Едва отойдя от площади, Перчинка тотчас же забыл о случае с офицерами, поглощенный подсчетом процентов, которые причитались ему за работу. Никогда еще он не зарабатывал так много, как сейчас. По-видимому, толстый контрабандист питал к нему особую симпатию. Впрочем, щедрость дона Дженнаро скорее всего объяснялась тем, что для той работы, которую выполнял Перчинка, ему был необходим именно такой, шустрый и ловкий, паренек.
Работа эта заключалась в том, чтобы находить покупателей на пакеты, которые давал ему дон Дженнаро. В пакетах были самые разнообразные продукты, забрасываемые в город контрабандистами, от муки, оливкового и сливочного масла до сигарет. Последние иногда доставлялись даже из нейтральной Швейцарии. Словом, не было таких продуктов, которые не побывали бы в руках толстого дона Дженнаро и его тощей противной жены донны Катарины.
Поручения контрабандистов Перчинка всегда выполнял аккуратно и с удивительной быстротой, каждый раз получая от дона Дженнаро небольшую сумму денег, либо, что было еще выгоднее, пакет макарон или пачку сливочного масла, которые он немедленно продавал не без выгоды для себя. За какую-нибудь неделю службы у дона Дженнаро Перчинка уже создал себе густую сеть постоянной клиентуры. Однажды ему даже удалось сторговать у одного из своих клиентов с улицы Трибуналов поношенный мужской костюм, который ему уступили за две пачки масла и сто граммов кофе. Этот костюм он с большим барышом продал старьевщику с Рыночной площади, державшему свою лавочку по соседству с хибаркой дона Дженнаро, а на вырученные деньги купил у толстяка несколько литров оливкового масла, заплатив ему даже лучше, чем его обычные "клиенты".
Разлив масло в две толстые бутыли из-под вина и хорошенько упрятав их на дно корзины, в которой обычно разносил контрабанду, Перчинка в первый же свободный день отправился на поиски покупателей. Такие меры предосторожности были совсем не лишними, хотя однажды случилось так, что ему не пришлось испытать страха даже при встрече с полицейскими. Это было в тот день, когда он познакомился с одним из них, и не с каким-нибудь рядовым, а с бригадиром.
Он не сопротивлялся. Стакан упал на мостовую и разлетелся на кусочки. Унтер-офицеры повели солдата с собой, держа его с обеих сторон под руки, словно пьяного, и через минуту скрылись в толпе.
В этот момент Перчинка вспомнил о Марио.
"Нет, это не по-товарищески, - подумал он. - Я тут веселюсь, а мой друг сидит там один".
Подозвав Винченцо, который в это время осаждал бродячего торговца орехами в надежде что-нибудь заработать, Перчинка сказал:
- Я схожу домой. Нужно сказать Марио.
- Ладно. Встретимся здесь, - коротко ответил Винченцо.
Толедо и другие улицы уже успели украситься трехцветными флагами. Флагов было много, они развевались на каждом доме, свешивались с каждого балкона. _ Горели все фонари, все окна были распахнуты настежь. Легкие тени сумерек спускались на город, впервые за много лет сверкавший огнями. Кончился кошмар бомбардировок. Теперь можно было забыть о продовольственных карточках, о страхе перед завтрашним днем. В город пришел мир. Только что было подписано перемирие.
Пробегая через площадь Кавура, Перчинка заметил дона Доменико, стоявшего в центре горстки людей и во все горло распевавшего какую-то песню. "Ишь ты! - подумал мальчик. - И этот тоже доволен!"
Он охотно остановился бы послушать бывшего секретаря фашистской партии, если бы не спешил к Марио. Но не успел он дойти до монастыря, как повстречался с Чиро.
- А Марио? - спросил он.
- Ушел, - тихо ответил Чиро.
- Ушел? - чуть не плача воскликнул Перчинка. .
- Ага, - подтвердил мальчик. - У него тут есть друзья, вот он к ним и пошел. Он говорит, что не все еще кончено. Дела по горло.
- А что нам нужно делать? - оживился Перчинка.
- Нам-то ничего, - с грустью в голосе ответил Чиро. - Это у него дела по горло. Он сказал, что как-нибудь зайдет навестить нас.
Перчинка обиженно пожал плечами.
"А еще друг называется, - подумал он. - Когда он попал в беду, так ему помогли, спрятали. А теперь, ни слова не говоря, взял и ушел, даже спасибо не сказал!.."
Однако этот вечер был такой радостный, вокруг бушевало такое ликование, что он просто не мог долго думать о чем-то неприятном. Поэтому, как только приятели снова оказались на людных улицах, Перчинка забыл обо всем и принялся развлекаться, передразнивая Пульчинеллу, изображавшего прославленного аса, чем заслужил шумное одобрение толпившихся на улице людей, которые были рады любому предлогу, чтобы развлечься, повеселиться и похохотать.
Власти объявили, что комендантский час и затемнение сохраняются. Но в эту ночь Неаполь сверкал огнями так, что его можно было увидеть с Капри и даже из Сорренто. Сейчас он был похож на ослепительную красавицу, осыпанную драгоценными камнями.
Глядя на Винченцо, Чиро тоже решил не терять времени даром и хоть немного подработать. Он отправился с одним крестьянином на его бахчу снимать арбузы, которые тот надеялся продать на следующий день за хорошую цену. Крестьянин уверял, что завтра покупатели к нему валом повалят и сочные ломти спелого арбуза будут раскупаться нарасхват. Как в старое доброе время, торговец будет протяжно выкликать:
"Са-амый спелый! Са-амый красный! Не арбуз - огонь!"
А Чиро должен будет кричать во всю глотку, повторяя:
"Не арбуз - огонь! Не арбуз - огонь!"
Перчинка не мог в эту ночь ни работать, ни спать. Он бродил по Неаполю, не помышляя о сне, и даже испытывал какую-то досаду при виде людей, которые, устав от криков и смеха, тихонько брели домой, чтобы впервые за много лет уснуть спокойно. К полуночи город затих. Он мирно спал, уверенный, что с этого дня для него навсегда кончились все беды и несчастья. Только Перчинка, словно потерянный щенок, бродил по безлюдным улицам, веселый и беспокойный, страстно желая что-то делать. Но что именно нужно сейчас делать, он не знал.
Он шел по улицам, напоминавшим ему раннее детство, и побывал даже возле приюта, в котором его когда-то заперли на целую неделю и который он до сих пор старательно обходил стороной. Унылое здание стояло темное и пустое. Приют перевели в деревню, и только мыши хозяйничали теперь в мрачных, обветшалых комнатах.
"Сколько же улиц в нашем Неаполе? - думал Перчинка, шагая по кривым улочкам окраины. - Десять лет уже здесь живу, если не больше, а тут еще ни разу не бывал..."
Один из переулков неожиданно вывел его на длинную, однообразную Сан Джованни в Гедуччо. С одной стороны она была загромождена развалинами разрушенных домов, по другую сторону тянулись высокие заборы, ограждающие порт, который отсюда был похож на гетто. В порту было темно и уныло.
Перчинка долго смотрел через решетку ворот на портовые склады, на корабли и немецких солдат. Даже тут были немецкие солдаты. Их было много, гораздо больше, чем итальянских карабинеров. Все здесь было так мрачно и уныло, что казалось, будто радостная весть об окончании войны так и не сумела проникнуть за эти высокие заборы.
Через некоторое время подошел карабинер и прогнал мальчика от ворот. Перчинка вздохнул и поплелся обратно. Только сейчас он почувствовал, как устал за этот день. Пройдя несколько улиц, он понял, что у него просто не хватит сил добраться до своего монастыря. Поэтому он свернул на Рыночную площадь и, устроившись прямо на тротуаре рядом с остатками какого-то разбитого бомбой дома, уснул крепким сном.
На следующее утро его разбудил луч солнца, который упал сверху как будто нарочно для того, чтобы поиграть его взъерошенной курчавой шевелюрой. Перчинка сел и протер глаза. Рыночная площадь была полна народу. Из близлежащих деревень спустились крестьяне с большими корзинами фруктов, которых неаполитанцы не видели уже несколько лет. В глубине площади выстроились лавочки старьевщиков, куда непрерывным потоком тянулся народ, чтобы продать свое тряпье и на вырученные деньги купить немного фруктов. Наблюдая из своего укромного уголка за работой старьевщиков, Перчинка заметил, что то и дело кто-нибудь из них подходил к человеку, удобно устроившемуся в старом, расшатанном кресле возле своей хибарки, в нескольких шагах от лавчонок старьевщиков, произносил вполголоса несколько слов и протягивал какую-то бумагу. Мужчина, прищурившись, заглядывал в нее и, повернувшись к своей двери, раздраженно кричал визгливым голосом:
- Катари! Катар-и-и!
На этот зов в дверях появлялась маленькая тощая женщина.
- Что там еще? - спрашивала она, тяжело переводя дыхание.
- Поторапливайся, когда я зову! - взвизгивал мужчина. - Принеси пакет и перо.
Женщина скрывалась в доме. Через несколько минут она снова показывалась на пороге с деньгами, старой клеенчатой тетрадью и пером в руках. Старьевщик, бормоча себе под нос, писал что-то в тетради, брал деньги и возвращался в лавочку, возле которой стоял длинный хвост бедняков, желавших продать свои жалкие пожитки, чудом уцелевшие во время войны.
Перчинка так увлекся, наблюдая за этой сценой, что только к полудню вспомнил, что ничего еще не ел и не пил со вчерашнего дня. В ту же минуту мальчик почувствовал прямо-таки волчий голод и невыносимую жажду. Не долго думая он подошел к мужчине, сидевшему в кресле. Однако тот продолжал смотреть в другую сторону, притворяясь, что не заметил его.
- Не дадите ли мне стакан воды? - со вздохом спросил Перчинка. - Я очень хочу есть и пить.
- Значит, водичкой закусишь и сыт? А? - захохотал мужчина.
Он был так толст, что просто не верилось, что человек может так разжиреть. Казалось, он вот-вот раздавит ветхое кресло, которому выпала печальная участь нести на себе такую тушу.
- Стакан воды скорее дадут, чем кусок хлеба, - простодушно ответил Перчинка, не заметивший иронии толстяка.
- Ага! - подхватил толстяк, которому, как видно, просто хотелось поболтать. - Зачем же ты в таком случае говоришь, что тебе хочется есть?
- Как - зачем? - удивился мальчик. - Да потому, что я правда есть хочу.
- Ну, а с какой стати ты сообщаешь это мне? - поинтересовался мужчина. - Пойди и скажи об этом своему отцу.
- А где я его возьму, отца-то? - сердито буркнул Перчинка.
Мужчина с трудом повернул голову, сливавшуюся с невероятно жирной шеей, и взглянул на мальчика.
- Эй, малец! - весело сказал он. - Да ты, я вижу, врунишка. Уж не думаешь ли ты, что можешь перехитрить меня? Я, брат, столько перевидал на своем веку, что ой-ёй-ёй!
Однако все это толстяк произнес таким дружеским то
ном, что Перчинка решил не уходить и уселся на землю рядом с его креслом.
- Что же, значит, вы даже воды мне не дадите? - спросил он.
Вместо ответа толстяк повернул голову к двери своей хибарки и крикнул:
- Катари!
На пороге появилась уже знакомая Перчинке женщина. Однако теперь он мог рассмотреть ее как следует. Женщина была худа как щепка, с истощенным болезненным лицом, которое казалось еще более худым рядом с заплывшей жиром физиономией мужа.
- Принеси стакан воды! - приказал толстяк. Женщина пожала плечами и повернулась, чтобы
уйти. Но муж снова остановил ее.
- Катари! - свирепо взвизгнул он. - Куда ты летишь как угорелая? Стой и слушай. У нас должны остаться вчерашние макароны. Так вот, разложи их на две тарелки, одну мне, другую моему другу, - улыбаясь и подмигивая в сторону Перчинки, добавил он.
- Еще что! - уперев руки в бока, закричала женщина. - Теперь мы должны кормить всяких бродяжек!
Глаза толстяка загорелись бешенством.
- Молчать, дура! - завизжал он. - Пошла! Ну! Кому говорю!
Женщина молча скрылась за дверью. Через некоторое время она появилась снова, неся две тарелки и кружку с водой.
- Работой лучше бы какой занялся! - окинув мальчика недобрым взглядом, буркнула она.
- Ой, что вы, синьора! - с неподдельной искренностью воскликнул Перчинка. - Кто же мне ее даст, работу?
Он все еще сидел на земле у ног своего толстого защитника, который, казалось, был очень доволен новым знакомством.
- Я тебе дам, - неожиданно сказал толстяк. - Хочешь работать?
Перчинка ответил не сразу.
- А что нужно делать? - предусмотрительно спросил он.
Мужчина весело расхохотался.
- По-моему, тебе больше всего по душе бродяжничать, - заметил он. - Ну ладно. Ты вроде паренек бойкий, - продолжал толстяк, с трудом наклоняясь к мальчику, насколько это позволяло ему его необъятное брюхо. - А я вот, как видишь, с места двинуться не могу, - добавил он. - Совсем развалина...
- Едите слишком много, хозяин, - спокойно возразил Перчинка.
Толстяк не обиделся.
- На все воля божья, - со вздохом сказал он. - Раньше, правда, был такой грех. А вот как война началась, так уж совсем не то.
- Да, как война началась - не то!.. - сокрушенно покачав головой, повторил Перчинка, исподтишка лукаво взглянув на толстяка.
- А ты не передразнивай! - краснея от злости, крикнул тот. - Не то я тебе таких оплеух надаю!
- Так о какой работе вы говорили, хозяин? - невозмутимо осведомился Перчинка самым вежливым тоном.
Однако толстяк еще не успокоился и сидел красный как рак.
- Не хватало еще, чтобы каждый щенок насмехался над самим доном Дженнаро с Рынка! - сердито пищал он. - Люди поважнее тебя, взрослые, и то не смеют...
- Что я должен делать, хозяин? - снова спросил Перчинка.
Смиренный тон мальчика смягчил наконец гнев дона Дженнаро. Снова безуспешно попытавшись наклониться к мальчику, он уже совсем другим тоном сказал:
- Видишь ли, это тонкая штука. Сумел бы ты разносить пакеты по адресам?
- А что за пакеты? - поинтересовался мальчик.
- Это не твоего ума дело, - ответил толстяк. - Пакеты, и всё тут.
- А если меня сцапают? - спросил Перчинка.
- Да что они тебе могут сделать? - возразил дон Дженнаро. - Ты кто? Мальчишка! Что с тебя взять? Ну скажешь, что нашел, и делу конец.
- А тяжелые они, эти пакеты?
- Да какие там тяжелые! Пушинка! Масло, немного спагетти, кофе... успокоил его мужчина.
- А сколько вы мне за это платить будете? - спросил Перчинка.
Дон Дженнаро бросил на мальчика быстрый взгляд и пробормотал:
- Ладно, там видно будет... Посмотрим, как ты себя будешь вести. Я ведь тебя не знаю. Кто ты, откуда?.. Кто мне поручится, что ты не стянешь чего-нибудь?
- Вы - дон Дженнаро с Рынка, а я - Перчинка, - с достоинством возразил мальчик. - Как же я могу у вас украсть?
- Как, как тебя зовут? - удивленно переспросил толстяк. - Перчинка? А другого имени у тебя нет? Ну ладно, дело твое. Только так и знай: если что украдешь, я тебя из-под земли достану, уж это будь покоен. Я-то с этого кресла не двинусь, но у меня есть люди, которые двигаются лучше меня... Понял?
Еще бы, Перчинка слишком хорошо знал преступный мир Неаполя, чтобы не понять все значение слов дона Дженнаро.
- Я живу под монастырем капуцинов, - сказал он просто.
Дон Дженнаро сразу понял, в чем дело.
- Ага! - удовлетворенно заметил он. - Значит, ты действительно сирота. Так, так. Ну что ж, этак, пожалуй, даже лучше. Ну как, решил?
- Как вы... - коротко ответил Перчинка.
Он уже покончил с макаронами и теперь стоял перед доном Дженнаро, сладко потягиваясь всем своим худеньким телом.
- Приходи завтра утром, - буркнул толстяк. Перчинка повернулся и побежал домой. Глядя ему вслед, дон Дженнаро удивленно покачал головой. Такой маленький, совсем еще мальчонка, а вот поди ж ты! Обделывает дела не хуже взрослого.
- Хм, Перчинка! - бормотал себе под нос дон Дженнаро с Рынка. - Из него выйдет толк, это уж как пить дать! У таких есть жилка... они своего не упустят! Не то что этот растяпа, мой сын!
Между тем Перчинка не спеша брел по залитым солнцем улицам города, на которых снова царило необычное оживление. Нет, это не было буйное ликование, охватившее всех вчера вечером, когда пришло сообщение о перемирии. Вчера все были словно опьянены радостью, сегодня же казалось, будто весь Неаполь поднялся на ноги и, не жалея сил, начал трудиться, чтобы наладить свою обычную жизнь. Нет, никакие бомбы не смогли убить живую, деятельную душу города.
Гигант, распростершийся у ног Везувия от Сан Джованни до Мерджеллина, залечивал раны и готовился наверстать потерянное время.
Прежде всего нужно было позаботиться о пропитании. И вот тут-то на первый план вылезли и дон Дженнаро со всей его контрабандой, и бродячие торговцы, появившиеся в невиданном количестве и наводнившие все площади, и, наконец, просто какие-то люди, которые только тем и занимались, что продавали, меняли и доставали. Улицы заполнились людьми. Они бегали, толкались, кричали, продавали, покупали. И все это в тени еще свежих развалин, под мрачными взглядами немецких солдат, которые как будто совсем и не думали убираться восвояси.
Время от времени раздавался чей-нибудь возбужденный крик:
- Германия капитулировала!
Тогда десятки голодных глаз обращались к военным складам и казармам, где расположились немцы. Чего-чего в них только не было: и продукты, и одежда, и даже танки, застывшие на изрытых окопами окраинах города.
На улицах все чаще можно было встретить итальянских солдат. С одним из них Перчинка столкнулся у самых дверей монастыря. Солдат сидел на камне, старательно отдирая с воротника звездочки. Это был молодой парень, приземистый и чернявый. Заметив остановившегося рядом мальчика, он покраснел.
- Говорят, немцы всех нас собираются того... упечь куда-то... - словно оправдываясь, заговорил солдат. - А мне это ни к чему, я домой хочу.
Перчинка сочувственно кивнул.
- Постой, - вдруг сказал он, - а разве война не кончилась?
- Кончилась-то кончилась, - откликнулся солдат. - Для нас. А немец воюет.
- Значит, немцы всё еще за войну? - удивленно спросил мальчик.
- Немцы-то? - поднял голову солдат. - Немцы, брат, психи, по ним смирительная рубашка плачет. А я домой подамся, мне рисковать ни к чему, повторил он и, подозрительно оглядевшись по сторонам, сунул в карман споротые с гимнастерки звездочки.
- Ну и куда ты теперь? - спросил, помолчав, Перчинка.
Ему очень понравились споротые солдатом звездочки, и он твердо решил про себя попросить их у него, тем более, что солдату они теперь совсем не нужны.
- Я-то? - переспросил тот. - В Калабрию. Там наша деревня, и семья у меня там. Стосковался по своим - сил нет, два месяца никакой весточки от них не имею.
- Как же ты доберешься до этой своей Калабрии? - поинтересовался Перчинка.
- А пешком, - охотно ответил парень, тяжело опускаясь на камень, лежавший на самом солнцепеке, и продолжая озираться, словно опасаясь, что вот-вот появится кто-то, с кем ему очень не хотелось бы встречаться.
- Устал? - спросил мальчик, заметивший, с каким наслаждением солдат вытянул ноги.
- От самого Кампобассо топаю. И все пешком, - ответил тот.
- Знаешь что, - уже совсем другим тоном сказал Перчинка, - если хочешь поспать, можешь зайти ко мне.
Солдат недоверчиво посмотрел на мальчика.
- Куда к тебе? - после некоторого колебания спросил он.
- А вот сюда, - ответил Перчинка, топнув ногой, - под землю. Будь спокоен; - добавил он, - если тебя даже искать вздумают, то уж там-то никогда не найдут.
Подумав немного, парень молча двинулся за Перчинкой, и через минуту оба уже шли под тихими сводами подземелья.
- Вон там - солома, - проговорил Перчинка, указывая на то место, где недавно спал Марио, - если хочешь, устраивайся и спи.
Солдат с наслаждением стянул тяжелые ботинки.
- Однако тут свежо! - пробормотал он.
- Послушай, - робко начал Перчинка, - если тебе не жалко...
- Заплатить? - поднял голову солдат. - Не могу, друг. Веришь, ни единой лиры. Оставалось две, и те на еду потратил.
- Нет... - возразил Перчинка. - Если тебе не жалко, подари мне звездочки.
Солдат рассмеялся:
- Да на что они тебе?
- Так... - тихо пробормотал мальчик. - Они мне нравятся.
Солдат полез в карман, достал звездочки и, протягивая их Перчинке, серьезно сказал:
- На, держи. Только о том, что это я их тебе дал, - ни гугу. Понял? Я ведь их просто так, на всякий случай снял. А если об этом пронюхают, меня по головке не: погладят!
Но Перчинка уже не слушал. Проверив карманы своих стареньких штанов, которые он сам много раз штопал и зашивал, мальчик бережно опустил две серебристые звездочки в один из них, оказавшийся без дыр, и, махнув на прощание солдату, убежал наверх. Последний сразу же повалился на солому и уснул мертвым сном.
Выйдя из монастыря, Перчинка направился на площадь, где обосновался торговец арбузами, у которого работали Винченцо и Чиро. Пока Чиро кричал, зазывая покупателей - что выходило у него даже лучше, чем у самого торговца, - Винченцо потихоньку от хозяина опустил в руки Перчинки, который прошел сзади, хороший ломоть спелого арбуза.
Глава VIII
РУЖЬЯ ПРОФЕССОРА
Прошло несколько дней, насквозь пронизанных ярким сентябрьским солнцем и ликованием по случаю окончания войны. И вдруг все померкло. Солнце спряталось за густую пелену туч, война, с которой, казалось, было уже покончено, снова тяжким бременем легла на израненный город. Даже Перчинка заметил эту перемену. Бегая с поручениями дона Дженнаро и разнося пакеты с маслом или хлебом, добытым контрабандой, он с каждым днем все яснее видел, что город снова меняет свой облик.
Неаполитанцы и оглянуться не успели, как немцы уже захватили все жизненно важные для города пункты. Они беспрепятственно проникали во все важнейшие экономические и стратегические центры Неаполя и спокойно там обосновывались. Теперь, например, частенько можно было увидеть церковь, вход в которую охранялся танком. И такая необычная охрана выставлялась вовсе не потому, что немецкие солдаты собирались слушать там мессу. Нет! Это просто-напросто означало, что в подвалах церкви немцы разместили свой склад боеприпасов. Все городские казармы одна за другой переходили в руки немцев, а итальянских солдат, занимавших эти казармы, переводили в другое место.
Как-то, проходя с большим свертком в руках по площади Викария, Перчинка заметил на углу большую толпу. Мальчик подошел поближе и увидел, что люди молча толпятся вокруг небольшой группы итальянских офицеров и солдат, которые молча, с бледными лицами стоят перед двумя немцами. Немцы были в стальных шлемах, надвинутых на глаза, с автоматами наперевес, готовые, как сразу было видно, в любую минуту открыть огонь.
Словно не замечая молчаливых горожан, толпившихся вокруг, немцы что-то говорили итальянским офицерам. Выслушав их, офицер отрицательно покачал головой. Толпа одобрительно зашумела. Тогда немец схватил автомат и приставил его к груди офицера. Тот некоторое время стоял, опустив голову, затем вынул из кобуры пистолет и отдал его немцу. Остальные последовали его примеру. После этого вся группа направилась в одну из боковых улиц. Итальянцы шли впереди, безвольно опустив руки и упорно смотря в землю. За ними, словно деревянные манекены, двигались застывшие фигуры немцев. Их автоматы были направлены в спины идущих впереди людей.
Толпа разошлась не сразу. Одна женщина плакала.
- Что же с ними теперь сделают, с нашими бедными ребятами? - сквозь слезы спрашивала она у окружающих.
Ей никто не ответил.
Перчинка так толком и не понял, что тут произошло. Перекладывая тяжелый пакет из одной руки в другую, он обратился к какому-то пожилому синьору, опиравшемуся на палку и молча взиравшему на всю эту сцену.
- За что их? Что они сделали? - спросил он. Синьор медленно повернулся и пристально посмотрел на мальчика. Это был почти старик, худой и высокий как жердь, с седоватой бородкой клинышком и в пенсне с толстыми стеклами, за которыми сердито щурились строгие глаза. Как все очень высокие люди, он немного сутулился. Некоторое время он молча смотрел на мальчика, и Перчинка заметил, что глаза старика влажны от слез.
- Там был ваш сын, с ними? - робко спросил Перчинка.
- Нет, - сдавленным голосом ответил старик. - Впрочем, в известном смысле - да...
- Но что же все-таки они сделали? - снова настойчиво спросил мальчик.
- Это война, - вздохнув, проговорил старик и с неожиданной теплотой добавил: - Да... Так-то вот, мой мальчик.
Он говорил на таком правильном итальянском языке, какого Перчинке еще не приходилось слышать. Неожиданно старик поднял свою палку и с силой стукнул ею о землю.
- Проклятые! - гневно воскликнул он. - Вот до чего мы дожили!
Перчинка не совсем понял, что именно имел в виду этот синьор, однако он чувствовал, что и его самого разбирает зло при воспоминании о разыгравшейся у него на глазах сцене.
- А зачем у них отняли пистолеты? - снова спросил он. - Эти двое были немцы, да? А с какой стати они лезут?
- "С какой стати"? - с горечью переспросил старик. - С какой стати! Да на основании того самого "закона", по которому в человеческом обществе действует беззаконие, притеснение и насилие!
Однако, заметив, что мальчуган не понимает его, старик наклонился и, ласково потрепав его по вихрам, мягко проговорил:
- Они сильнее, понимаешь? И поэтому хотят стать хозяевами в нашем доме.
- Значит, теперь они всем заправляют? - спросил Перчинка.
- Вот именно, - ответил старик.
Повернувшись, он пошел через площадь, сердито постукивая палкой. Толпа разошлась. Тут Перчинка вспомнил о поручении дона Дженнаро и, поеживаясь, побрел по улице, затянутой густой сеткой дождя, который, не переставая, моросил вот уже два дня, и, хотя на дворе стоял еще сентябрь, казалось, что уже наступил унылый ноябрь.
Едва отойдя от площади, Перчинка тотчас же забыл о случае с офицерами, поглощенный подсчетом процентов, которые причитались ему за работу. Никогда еще он не зарабатывал так много, как сейчас. По-видимому, толстый контрабандист питал к нему особую симпатию. Впрочем, щедрость дона Дженнаро скорее всего объяснялась тем, что для той работы, которую выполнял Перчинка, ему был необходим именно такой, шустрый и ловкий, паренек.
Работа эта заключалась в том, чтобы находить покупателей на пакеты, которые давал ему дон Дженнаро. В пакетах были самые разнообразные продукты, забрасываемые в город контрабандистами, от муки, оливкового и сливочного масла до сигарет. Последние иногда доставлялись даже из нейтральной Швейцарии. Словом, не было таких продуктов, которые не побывали бы в руках толстого дона Дженнаро и его тощей противной жены донны Катарины.
Поручения контрабандистов Перчинка всегда выполнял аккуратно и с удивительной быстротой, каждый раз получая от дона Дженнаро небольшую сумму денег, либо, что было еще выгоднее, пакет макарон или пачку сливочного масла, которые он немедленно продавал не без выгоды для себя. За какую-нибудь неделю службы у дона Дженнаро Перчинка уже создал себе густую сеть постоянной клиентуры. Однажды ему даже удалось сторговать у одного из своих клиентов с улицы Трибуналов поношенный мужской костюм, который ему уступили за две пачки масла и сто граммов кофе. Этот костюм он с большим барышом продал старьевщику с Рыночной площади, державшему свою лавочку по соседству с хибаркой дона Дженнаро, а на вырученные деньги купил у толстяка несколько литров оливкового масла, заплатив ему даже лучше, чем его обычные "клиенты".
Разлив масло в две толстые бутыли из-под вина и хорошенько упрятав их на дно корзины, в которой обычно разносил контрабанду, Перчинка в первый же свободный день отправился на поиски покупателей. Такие меры предосторожности были совсем не лишними, хотя однажды случилось так, что ему не пришлось испытать страха даже при встрече с полицейскими. Это было в тот день, когда он познакомился с одним из них, и не с каким-нибудь рядовым, а с бригадиром.