Страница:
– Что еще предприняли? – спросил Черногоров.
– Так как часть уличного прикрытия бандитов разбежалась, мы немедленно отправили четыре наряда милиции для обследования ближайших улиц и дворов. Арестованы и отконвоированы в больничный изолятор внутренней тюрьмы ОГПУ трое раненых налетчиков, начали поиск свидетелей. Эксперт Деревянников подсчитывает потери, данных у меня пока нет.
– Позови-ка его сюда, – распорядился Медведь.
Свечников кликнул Деревянникова. Медведь придирчиво оглядел помятый, испачканный в грязи и крови костюм эксперта и справился:
– Каковы наши потери?
Деревянников вытер руки носовым платком и раскрыл записную книжку:
– Четверо постовых из охраны банка, трое милиционеров Портового округа, семеро конных патрульных. Довольно много раненых, мы их не считаем, сразу грузим в санитарные кареты и отправляем в больницу. Думаю, их не меньше двух десятков, некоторые – очень тяжелые. Кроме того, погибли водители-охранники инкассаторских машин, девять человек. Посетители и служащие банка пока за помощью не обращались…
Слушая доклад Деревянникова, Медведь становился все мрачнее и мрачнее.
– А где эти трусы? – резко оборвал он эксперта.
– Простите? – нахмурился Деревянников.
– Ну, эта сволота, инкассаторы хреновы! – взревел Медведь.
– Здесь, на лестнице.
– Пошли, товарищи, посмотрим на этих горе-вояк.
Вся компания направилась к банку. На ступеньках лестницы расположились измученные кассиры и инкассаторы. Банковские служащие принесли им чай и бутерброды.
– Отставить еду! – подойдя к потерпевшим, рявкнул Медведь. – Граждане кассиры и персонал банка – марш в помещение! Инкассаторов прошу остаться.
Он подступил к ближайшему из них:
– Встать! Как фамилия?
– Травников, товарищ полномочный представитель ОГПУ!
– Почему не оказали сопротивления бандитам? – яростно дыша в лицо инкассатору, спросил Медведь. – Вы ведь имели оружие, а? Скажи, имели?
– Так точно, – Травников опустил голову.
– А где же был твой «наган», скотина? В задницу с перепугу засунул?
– Понимаете… Они… Ворвались так неожиданно… мы не успели… У них пулемет был…– торопливо оправдывался инкассатор.
Медведь схватил его за шиворот:
– Да ты – враг! Пособник! Я же тебя собственными руками порешу!
Черногоров подскочил к Медведю и что есть силы стиснул запястье начальника.
– Оставь, Платон Саввич, – сквозь зубы процедил он.
Медведь свирепо глянул в лицо заместителя, смутился и отпустил Травникова.
– Разбирайся, Петрович, сам, – бросил он. – Поеду я, пожалуй…
Черногоров похлопал Медведя по плечу:
– Добро, Платон Саввич.
После того, как Медведь уехал, Черногоров собрал подчиненных в кабинете управляющего Госбанком.
– Несмотря на то что бандиты заманили нас в ловушку, отчаиваться не будем и начнем действовать по единому плану, – начал зампред. – Во-первых, весь личный состав милиции и ГПУ немедленно переводится на круглосуточный режим несения службы. Необходимо отозвать всех сотрудников из отпусков. Товарищу Зотову приказываю усилить патрули, прочесывать все улицы, проверять каждый двор, чердак, подвал. Не забудьте подвергнуть досмотру все поезда, крестьянские возы на базаре, поклажу торговцев. Арестовывать всех подозрительных! Зотову также надлежит к 12.00 выделить в распоряжение ГПУ лучших агентов и сотрудников угро для создания оперативных групп. Гриневу: к 12.00 подготовить список оперативников ГПУ для руководства этими группами. Рябинину и его людям: продолжать разработку Гимназиста, арестовать всех подозреваемых в связях с бандой.
– Хм, вы считаете, что сегодняшний налет на совести Гимназиста? – подал голос начальник милиции Зотов.
– Нисколько не сомневаюсь, – кивнул зампред.
Он повернулся к Гриневу:
– Тебе, Паша, еще велю к 14.00 провести опознание всех раненых из бандитского прикрытия. Затем – копай связи. Лечить и кормить налетчиков, как членов ЦК. Кстати, товарищ Свечников! Ты отрапортовал Платон Саввичу, будто кое-кого из тех, кто орудовал внутри банка, подстрелили?
– Так точно, – согласился Свечников. – Командир конного патруля доложил, что видел, как один из бандитов свалился замертво.
– И я одного зацепил, – вставил Рябинин.
Присутствующие удивленно посмотрели на Андрея.
– Товарищ Свечников в горячке не спросил, – Рябинин пожал плечами. – Когда преступники бросились за угол банка, мы с товарищем Непециным побежали следом. На Малой Фоминской уже кипел бой с кавалерийским патрулем. Бандиты швыряли бомбы, стояла такая пыль, что было не разобрать, где свои, где чужие. Нас заметили и дали очередь из пулемета. Мы залегли и попытались оценить обстановку. Тем временем налетчики стали садиться в шарабан, один из них побежал к экипажу с противоположной стороны, из арки. Я попал ему в живот, но он сумел прыгнуть в экипаж. По-моему, он тяжело ранен.
– Молодец, Рябинин, – похвалил Черногоров. – Выходит, стоит проверить все больницы, навестить на дому всех врачей, фельдшеров и ветеринаров. Гринев! Поручи это Сухову, плюс – опросите осведомителей из медиков. И последнее. Все собранные на месте преступления вещдоки передать эксперту Деревянникову. Оперативные совещания членов коллегии ГПУ и начальника милиции с заместителями – у меня в кабинете в 8.00, 15.00 и 23.00; руководителей отделений и групп, соответственно, в 7.00, 14.00 и 22.00. И еще. Никакой информации прессе без согласования со мной!
В дверь деликатно постучали.
– Да! – крикнул Черногоров.
Вошел милиционер.
– Старший патруля Козлов! – отчеканил он. – Разрешите доложить?
– Ну давай. Что еще там? – зампред махнул рукой.
– По приказу товарища Свечникова проводили досмотр близлежащих дворов. В парадном дома № 72 по улице Советской обнаружен раненный в грудь неизвестный, по всем видам – налетчик.
– Он в сознании? – подобрался Черногоров.
– Так точно.
– Пойдемте, товарищи, полюбопытствуем!
На усыпанном битым стеклом и штукатуркой полу кассового зала сидел человек. Он прижимал к груди окровавленную тряпку и раскачивался из стороны в сторону. Конвоир-милиционер придерживал раненого за шиворот пиджака.
– Ну-ка, кто тут у нас? – заглядывая в лицо арестованному, проговорил Черногоров.
Раненый приподнял голову и тупо уставился на зампреда.
– Вот те на! – хмыкнул Зотов. – Так это ж Володька Умник!
Начальник милиции схватил арестованного за волосы:
– Ты, значит, на крупное дело вздумал пойти? Давно я хотел твоей шайке хвост прищемить, да вот не успел.
– Подожди-ка, Илья Ильич, – остановил Зотова Черногоров.
Он опустился на корточки и, найдя глаза Володьки, спросил:
– Кто организовал налет?
Умник клюнул носом, надул губы и шепнул:
– Ф-федь-ка подбил… По двадцать косых посулил… К-каждому.
Гринев тряхнул его за плечо:
– Сколько вас было? Кто участвовал? Ну!
– Потом, Паша, – отстранил подчиненного зампред. – Видишь, он «плывет», может сознание потерять, или того хуже…
Черногоров обратился к конвоиру:
– Немедленно отправьте арестованного в больничный изолятор тюрьмы ГПУ. Сдайте лично главврачу Гурко. Отвечаете головой!
В кассовый зал вбежал помощник Гринева Иванов и что-то быстро зашептал ему на ухо. Павел Александрович кивнул и попросил Черногорова «отойти в сторонку».
– Член бюро губкома Щеголев прибыл! – негромко доложил Гринев.
– Вона как! – фыркнул зампред. – Ну, сейчас попытается мне мозги прочистить.
Звуки выстрелов и взрывы бомб у здания Госбанка не на шутку встревожили город. Любопытные хозяйки побросали все дела, чтобы своими глазами посмотреть, что же случилось, но были остановлены непреклонными милиционерами из заградительного кордона. Обыватели ломали головы и строили догадки, заверяя друг друга, что непременно узнают правду от живущих по соседству с банком знакомых и родственников.
– У-у, знать, причина сурьезная, коли такая беготня поднялася! – качали головой одни.
– А, может, снова революция? – с ужасом предполагали другие.
– Да куда уж еще, окститесь!
– По всем видам диверсия, враги Советской власти зашевелились.
– Не-ет, – крутила у лиц собеседников сложенным в фигу кулачком бойкая старушенция. – Как есть говорю вам: комета свалилася! Поначалу-то депо загорелося, потом и в банк кусок попал. Давненько об ентом предупреждали!
– Одно ясно – наказание Божие, – со вздохом заключил сумрачный деревенский мужик.
Женщины подхватили его мысль. Вспомнилось недавнее разрушение монастыря, жаркая погода и пророчества известной гадалки с посада. Уличную дискуссию нарушил окрик милиционера из оцепления:
– Расходитесь по домам! Не велено здесь шататься.
Однако обыватели попытались «подмазаться» к представителю власти.
– Милок, а, милок! – заискивающе улыбаясь, подступила к милиционеру молодая баба. – Не томи народ, скажи, что приключилось?
– Не велено, – отмахнулся караульщик.
– Так мы ж не чужие, – напирала баба. – Свои, пролетарочки. Ты не думай, не выдадим. Парень ты красивый, порядочный; супруга, небось, не нарадуется. Есть жена-то, служивый?
– Есть, – краснея и оглядываясь по сторонам, отозвался милиционер.
– Уже? А с виду – такой молоденький!
– Хм, как сказать! – важно парировал караульщик. – Мне недавно двадцать первый год пошел.
– А не дашь! Не дашь! – дружно замотали головами женщины. – С виду – так старше кажесся, прямо мужик в самом соку!
– Мужик и есть!
– Да будет вам, – милиционер опустил глаза.
– Ну уж мне-то, как матери, скажи, что за шум? – подмигнув парню, спросила женщина средних лет.
– Бандиты налетели, – нехотя бросил милиционер. – Давайте-ка, гражданочки, расходитесь.
В 13.50 Рябинин докладывал Черногорову о результатах расследования:
– Брошенный экипаж обнаружили около полудня во дворе некоего Ремизова, безработного. Его сарай два дня назад зафрахтовал человек, схожий по описанию со Степченко. В шарабане много крови, бинтов. В углу сарая – рабочая одежда, бутафорские бороды, холщовые мешки. На место выехала группа экспертов во главе с Деревянниковым. Мы с Непециным отправились брать Степченко, однако его и след простыл. Обыск в доме не дал ничего. Бегло допросили всех домашних и работников мастерской на предмет того, куда мог податься хозяин. Один из них вспомнил, что Степченко не раз ездил по делам в Торжец и что у него там имеется пристанище и связи.
– К Мирону-разлюбезному -к Скокову подался, – кивнул Черногоров. – Видишь, как моя версия подтверждается? Все укладывается в четкую связь. Нельзя, чтобы Степченко выскочил из города! До сумерек он вряд ли рискнет, а вот ночью попытается.
Я выдам тебе грозное предписание, не поленись, проверь посты на дорогах и вокзале. К вечеру милиционеры от кутерьмы изрядно подустанут, начнут зевать да ушами хлопать. Проворонить могут!
Андрей задумался:
– Я плохо знаю город, особенно окраины. Какие наиболее выгодные места для лазеек?
Зампред подошел к карте:
– По дороге, пешим ли, конным, он не сунется. Задами, через поля и огороды – медленно, далеко не уйдешь, – он почесал лоб, что-то припоминая. – Лет двадцать семь назад я уходил от жандармов… Обложили меня тогда, как волка. А ушел я, заметь, по реке! Взял лодку, лег на дно и поплыл самоходом вниз по течению.
Кирилл Петрович рассмеялся:
– Чем черт не шутит, вдруг Степченко знаком с моей революционной биографией! Сделаем вот что: я прикажу усилить патрули вдоль реки. Пусть проверяют все баржи и лодки. Особенно же следует смотреть за железной дорогой! Транзитные пассажирские поезда мы, конечно, проверим, а вот товарняки, дрезины ремонтных бригад – вряд ли. Людей не хватит. И еще. Неплохо было бы отпечатать и раздать старшим патрулей и постов приметы Степченко. Я дам приказ машинописному бюро, пусть постараются.
Облачившись в любимую фланелевую пижаму и колпак, Александр Никанорович Решетилов собрался уже почивать, как услышал нетерпеливый звонок. Доктор вышел в переднюю и, не отворяя двери, спросил, что угодно посетителю в столь поздний час.
– Здесь больной, доктор, впустите, – ответил глухой голос.
– Я не практикую на дому, пожалуйте завтра к девяти часам в больницу, – объяснил Решетилов и повернулся было уйти.
– Помогите раненому, помирает, – отозвались из-за двери.
Александр Никанорович чертыхнулся, зажег в передней свет и загремел замками.
На пороге, прислонясь к дверному косяку, сидел, свесив голову на грудь, человек. Решетилов сразу определил, что он без сознания. Доктор оглядел пустую лестничную клетку, сокрушенно покачал головой и наклонился над раненым.
Весь день и всю ночь Андрей мотался по городу на выделенном Черногоровым «бенце» и проверял посты. Под утро он сидел в конторе начальника товарного двора железнодорожной станции и помечал на карте те караулы, которые успел повторно проверить. Карта была армейской, довольно подробной: кроме переулков, дворов, дорог и трамвайной линии – на ней пометили схему электро– и водоснабжения города.
– Гм, водопровод действует только в центре, а как же обходятся люди на посаде и в Рабочей слободе? С реки, что ли, берут? – вслух подумал Рябинин.
– И с реки, и из колодцев, да и водовозы снабжают, – подал голос сидящий в углу дежурный. – Речная вода у нас тяжелая, все больше с озер возят. За городом озера чистые, водица мягкая, ключевая.
– Водовозы? – насторожился Андрей и глянул на конторские «ходики». – В котором часу они выезжают?
– Затемно, чтоб к утру поспеть.
– Сейчас половина четвертого. Как думаете, водовозы уже тронулись?
– Да наверняка!
Андрей сорвался с места и побежал к «бенцу».
– Заводи, быстро! – крикнул он водителю. – Гони к выезду из города.
– Куда именно? – уточнил шофер.
– Туда, где водовозы проезжают.
– А-а, Биркинский тракт, знаю.
В милицейском патруле на Биркинском тракте стояли трое. На ходу выпрыгнув из автомобиля, Рябинин спросил старшего.
– Вы, Андрей Николаич, гляжу, из железа сделаны, – козырнув, бросил старший поста. – Почитай, третий раз проверяете.
Он был зелен лицом от усталости, сотоварищи сидели на корточках у потухшего костерка.
– Водовозы проехали? – резко спросил Андрей.
– Так точно, четверть часа назад. Шесть бочек.
– Проверяли?
– Как положено. Осмотрели телеги со всех сторон, в рожи фонариком посветили. Так ведь мужики-то все знакомые.
– А сами бочки, внутри, проверили? – не отступал Андрей.
– Ну конечно. Постучали, – снисходительно улыбнулся милиционер.
– Постучали или поглядели?
Старший поста пожал плечами.
– Ясно, – кивнул Андрей и вскочил на подножку «бенца». – Жми вдогонку!
Бочки водовозов автомобиль нагнал версты через полторы. Повозки стояли у обочины, мужики собрались в кружок и что-то оживленно обсуждали.
– Кто прятал пассажира? – соскакивая на землю, наугад выпалил Рябинин.
Водовозы беспорядочно загалдели.
– Тихо! – прикрикнул Андрей. – Кто прятал?
Вперед выступил испуганный мужичок лет сорока:
– Дык, товарищ начальник, он ливольвером пригрозил…
– Он в бочке сидел? – спросил Рябинин.
– Ага…
– Митюха не виноватый, – вступился за товарища бородатый молодец. – Мы и сами не знали, гад тот Митюху у дома подстерег…
– Ну струхнул я! – заныл Митюха. – Ребятишки у меня, жена год как померла, четверых оставила… Не губите!
– Вас никто не осуждает, – успокоил мужичка Рябинин. – Почему не подали знак милиционерам?
Водовозы возмущенно закричали:
– Ага, скажи! А он – внутрях, все слышит! Бочка-то открытая.
– Апосля драки все смелые!
– Жизня-то одна, начальник!..
– Где он сошел? – оборвал мужиков Андрей.
– Дык здесь и вылез, прямо на ходу! – отчаянно воскликнул Митюха. – К «железке» через поле подался.
– А мы как увидали, что с Митюхина воза ктой-то упал, так и остановились, – поддакнул бородач. – Решили в обратку, к посту милицейскому катить.
– Далеко здесь до железной дороги? – вглядываясь в рассветную мглу, уточнил Андрей.
– С версту, не боле, – отозвались мужики.
– Приметы попутчика – быстро! – нетерпеливо потребовал Рябинин.
Митюха мучительно наморщил лоб:
– Э-эм… Выезжал я из дому в потемках, вывожу, значит, лошадь со двора под уздцы, а он тут и подваливает. Ливольвер – в бок…
– При-ме-ты! – напомнил Андрей.
– Крепкий, мордастый…
– Сегодня же, к 9.00 явитесь в ГПУ, на Советскую, 23, к Рябинину. Поняли?
– Как не понять? Приду! – засеменил Митюха.
Андрей уже не слушал его.
– Разворачивайся! – бросил он на бегу шоферу. – Мчи во весь опор в управление, доложи обо всем товарищу Черногорову. А я – к железной дороге.
– Левее берите, товарищ начальник, левее! Там полустанок! – крикнул вдогонку Рябинину бородатый водовоз.
Пожилой путевой обходчик только вышел осматривать свой участок дороги, когда на насыпь со стороны овсяного поля взобрался военный в мокрой от росы одежде.
– Видели здесь кого-либо в ближайшие полчаса? – с ходу спросил он.
– Никого не видал, – железнодорожник пожал плечами.
– А поезда через полустанок проходили? – переводя дух, поинтересовался военный.
– Аккурат десять минут назад товарный на Колчевск проследовал, – ответил обходчик.
Военный снял фуражку, вытер лоб и сел на рельс:
– Как быстро он двигается?
– Тут участок не скоростной, машинист дает двенадцать верст ходу. Я, мил человек, сам шестнадцать годков локомотивы водил, весь «профиль пути» помню! – улыбнулся железнодорожник.
Глава XXV
– Так как часть уличного прикрытия бандитов разбежалась, мы немедленно отправили четыре наряда милиции для обследования ближайших улиц и дворов. Арестованы и отконвоированы в больничный изолятор внутренней тюрьмы ОГПУ трое раненых налетчиков, начали поиск свидетелей. Эксперт Деревянников подсчитывает потери, данных у меня пока нет.
– Позови-ка его сюда, – распорядился Медведь.
Свечников кликнул Деревянникова. Медведь придирчиво оглядел помятый, испачканный в грязи и крови костюм эксперта и справился:
– Каковы наши потери?
Деревянников вытер руки носовым платком и раскрыл записную книжку:
– Четверо постовых из охраны банка, трое милиционеров Портового округа, семеро конных патрульных. Довольно много раненых, мы их не считаем, сразу грузим в санитарные кареты и отправляем в больницу. Думаю, их не меньше двух десятков, некоторые – очень тяжелые. Кроме того, погибли водители-охранники инкассаторских машин, девять человек. Посетители и служащие банка пока за помощью не обращались…
Слушая доклад Деревянникова, Медведь становился все мрачнее и мрачнее.
– А где эти трусы? – резко оборвал он эксперта.
– Простите? – нахмурился Деревянников.
– Ну, эта сволота, инкассаторы хреновы! – взревел Медведь.
– Здесь, на лестнице.
– Пошли, товарищи, посмотрим на этих горе-вояк.
Вся компания направилась к банку. На ступеньках лестницы расположились измученные кассиры и инкассаторы. Банковские служащие принесли им чай и бутерброды.
– Отставить еду! – подойдя к потерпевшим, рявкнул Медведь. – Граждане кассиры и персонал банка – марш в помещение! Инкассаторов прошу остаться.
Он подступил к ближайшему из них:
– Встать! Как фамилия?
– Травников, товарищ полномочный представитель ОГПУ!
– Почему не оказали сопротивления бандитам? – яростно дыша в лицо инкассатору, спросил Медведь. – Вы ведь имели оружие, а? Скажи, имели?
– Так точно, – Травников опустил голову.
– А где же был твой «наган», скотина? В задницу с перепугу засунул?
– Понимаете… Они… Ворвались так неожиданно… мы не успели… У них пулемет был…– торопливо оправдывался инкассатор.
Медведь схватил его за шиворот:
– Да ты – враг! Пособник! Я же тебя собственными руками порешу!
Черногоров подскочил к Медведю и что есть силы стиснул запястье начальника.
– Оставь, Платон Саввич, – сквозь зубы процедил он.
Медведь свирепо глянул в лицо заместителя, смутился и отпустил Травникова.
– Разбирайся, Петрович, сам, – бросил он. – Поеду я, пожалуй…
Черногоров похлопал Медведя по плечу:
– Добро, Платон Саввич.
После того, как Медведь уехал, Черногоров собрал подчиненных в кабинете управляющего Госбанком.
– Несмотря на то что бандиты заманили нас в ловушку, отчаиваться не будем и начнем действовать по единому плану, – начал зампред. – Во-первых, весь личный состав милиции и ГПУ немедленно переводится на круглосуточный режим несения службы. Необходимо отозвать всех сотрудников из отпусков. Товарищу Зотову приказываю усилить патрули, прочесывать все улицы, проверять каждый двор, чердак, подвал. Не забудьте подвергнуть досмотру все поезда, крестьянские возы на базаре, поклажу торговцев. Арестовывать всех подозрительных! Зотову также надлежит к 12.00 выделить в распоряжение ГПУ лучших агентов и сотрудников угро для создания оперативных групп. Гриневу: к 12.00 подготовить список оперативников ГПУ для руководства этими группами. Рябинину и его людям: продолжать разработку Гимназиста, арестовать всех подозреваемых в связях с бандой.
– Хм, вы считаете, что сегодняшний налет на совести Гимназиста? – подал голос начальник милиции Зотов.
– Нисколько не сомневаюсь, – кивнул зампред.
Он повернулся к Гриневу:
– Тебе, Паша, еще велю к 14.00 провести опознание всех раненых из бандитского прикрытия. Затем – копай связи. Лечить и кормить налетчиков, как членов ЦК. Кстати, товарищ Свечников! Ты отрапортовал Платон Саввичу, будто кое-кого из тех, кто орудовал внутри банка, подстрелили?
– Так точно, – согласился Свечников. – Командир конного патруля доложил, что видел, как один из бандитов свалился замертво.
– И я одного зацепил, – вставил Рябинин.
Присутствующие удивленно посмотрели на Андрея.
– Товарищ Свечников в горячке не спросил, – Рябинин пожал плечами. – Когда преступники бросились за угол банка, мы с товарищем Непециным побежали следом. На Малой Фоминской уже кипел бой с кавалерийским патрулем. Бандиты швыряли бомбы, стояла такая пыль, что было не разобрать, где свои, где чужие. Нас заметили и дали очередь из пулемета. Мы залегли и попытались оценить обстановку. Тем временем налетчики стали садиться в шарабан, один из них побежал к экипажу с противоположной стороны, из арки. Я попал ему в живот, но он сумел прыгнуть в экипаж. По-моему, он тяжело ранен.
– Молодец, Рябинин, – похвалил Черногоров. – Выходит, стоит проверить все больницы, навестить на дому всех врачей, фельдшеров и ветеринаров. Гринев! Поручи это Сухову, плюс – опросите осведомителей из медиков. И последнее. Все собранные на месте преступления вещдоки передать эксперту Деревянникову. Оперативные совещания членов коллегии ГПУ и начальника милиции с заместителями – у меня в кабинете в 8.00, 15.00 и 23.00; руководителей отделений и групп, соответственно, в 7.00, 14.00 и 22.00. И еще. Никакой информации прессе без согласования со мной!
В дверь деликатно постучали.
– Да! – крикнул Черногоров.
Вошел милиционер.
– Старший патруля Козлов! – отчеканил он. – Разрешите доложить?
– Ну давай. Что еще там? – зампред махнул рукой.
– По приказу товарища Свечникова проводили досмотр близлежащих дворов. В парадном дома № 72 по улице Советской обнаружен раненный в грудь неизвестный, по всем видам – налетчик.
– Он в сознании? – подобрался Черногоров.
– Так точно.
– Пойдемте, товарищи, полюбопытствуем!
На усыпанном битым стеклом и штукатуркой полу кассового зала сидел человек. Он прижимал к груди окровавленную тряпку и раскачивался из стороны в сторону. Конвоир-милиционер придерживал раненого за шиворот пиджака.
– Ну-ка, кто тут у нас? – заглядывая в лицо арестованному, проговорил Черногоров.
Раненый приподнял голову и тупо уставился на зампреда.
– Вот те на! – хмыкнул Зотов. – Так это ж Володька Умник!
Начальник милиции схватил арестованного за волосы:
– Ты, значит, на крупное дело вздумал пойти? Давно я хотел твоей шайке хвост прищемить, да вот не успел.
– Подожди-ка, Илья Ильич, – остановил Зотова Черногоров.
Он опустился на корточки и, найдя глаза Володьки, спросил:
– Кто организовал налет?
Умник клюнул носом, надул губы и шепнул:
– Ф-федь-ка подбил… По двадцать косых посулил… К-каждому.
Гринев тряхнул его за плечо:
– Сколько вас было? Кто участвовал? Ну!
– Потом, Паша, – отстранил подчиненного зампред. – Видишь, он «плывет», может сознание потерять, или того хуже…
Черногоров обратился к конвоиру:
– Немедленно отправьте арестованного в больничный изолятор тюрьмы ГПУ. Сдайте лично главврачу Гурко. Отвечаете головой!
В кассовый зал вбежал помощник Гринева Иванов и что-то быстро зашептал ему на ухо. Павел Александрович кивнул и попросил Черногорова «отойти в сторонку».
– Член бюро губкома Щеголев прибыл! – негромко доложил Гринев.
– Вона как! – фыркнул зампред. – Ну, сейчас попытается мне мозги прочистить.
* * *
Звуки выстрелов и взрывы бомб у здания Госбанка не на шутку встревожили город. Любопытные хозяйки побросали все дела, чтобы своими глазами посмотреть, что же случилось, но были остановлены непреклонными милиционерами из заградительного кордона. Обыватели ломали головы и строили догадки, заверяя друг друга, что непременно узнают правду от живущих по соседству с банком знакомых и родственников.
– У-у, знать, причина сурьезная, коли такая беготня поднялася! – качали головой одни.
– А, может, снова революция? – с ужасом предполагали другие.
– Да куда уж еще, окститесь!
– По всем видам диверсия, враги Советской власти зашевелились.
– Не-ет, – крутила у лиц собеседников сложенным в фигу кулачком бойкая старушенция. – Как есть говорю вам: комета свалилася! Поначалу-то депо загорелося, потом и в банк кусок попал. Давненько об ентом предупреждали!
– Одно ясно – наказание Божие, – со вздохом заключил сумрачный деревенский мужик.
Женщины подхватили его мысль. Вспомнилось недавнее разрушение монастыря, жаркая погода и пророчества известной гадалки с посада. Уличную дискуссию нарушил окрик милиционера из оцепления:
– Расходитесь по домам! Не велено здесь шататься.
Однако обыватели попытались «подмазаться» к представителю власти.
– Милок, а, милок! – заискивающе улыбаясь, подступила к милиционеру молодая баба. – Не томи народ, скажи, что приключилось?
– Не велено, – отмахнулся караульщик.
– Так мы ж не чужие, – напирала баба. – Свои, пролетарочки. Ты не думай, не выдадим. Парень ты красивый, порядочный; супруга, небось, не нарадуется. Есть жена-то, служивый?
– Есть, – краснея и оглядываясь по сторонам, отозвался милиционер.
– Уже? А с виду – такой молоденький!
– Хм, как сказать! – важно парировал караульщик. – Мне недавно двадцать первый год пошел.
– А не дашь! Не дашь! – дружно замотали головами женщины. – С виду – так старше кажесся, прямо мужик в самом соку!
– Мужик и есть!
– Да будет вам, – милиционер опустил глаза.
– Ну уж мне-то, как матери, скажи, что за шум? – подмигнув парню, спросила женщина средних лет.
– Бандиты налетели, – нехотя бросил милиционер. – Давайте-ка, гражданочки, расходитесь.
* * *
В 13.50 Рябинин докладывал Черногорову о результатах расследования:
– Брошенный экипаж обнаружили около полудня во дворе некоего Ремизова, безработного. Его сарай два дня назад зафрахтовал человек, схожий по описанию со Степченко. В шарабане много крови, бинтов. В углу сарая – рабочая одежда, бутафорские бороды, холщовые мешки. На место выехала группа экспертов во главе с Деревянниковым. Мы с Непециным отправились брать Степченко, однако его и след простыл. Обыск в доме не дал ничего. Бегло допросили всех домашних и работников мастерской на предмет того, куда мог податься хозяин. Один из них вспомнил, что Степченко не раз ездил по делам в Торжец и что у него там имеется пристанище и связи.
– К Мирону-разлюбезному -к Скокову подался, – кивнул Черногоров. – Видишь, как моя версия подтверждается? Все укладывается в четкую связь. Нельзя, чтобы Степченко выскочил из города! До сумерек он вряд ли рискнет, а вот ночью попытается.
Я выдам тебе грозное предписание, не поленись, проверь посты на дорогах и вокзале. К вечеру милиционеры от кутерьмы изрядно подустанут, начнут зевать да ушами хлопать. Проворонить могут!
Андрей задумался:
– Я плохо знаю город, особенно окраины. Какие наиболее выгодные места для лазеек?
Зампред подошел к карте:
– По дороге, пешим ли, конным, он не сунется. Задами, через поля и огороды – медленно, далеко не уйдешь, – он почесал лоб, что-то припоминая. – Лет двадцать семь назад я уходил от жандармов… Обложили меня тогда, как волка. А ушел я, заметь, по реке! Взял лодку, лег на дно и поплыл самоходом вниз по течению.
Кирилл Петрович рассмеялся:
– Чем черт не шутит, вдруг Степченко знаком с моей революционной биографией! Сделаем вот что: я прикажу усилить патрули вдоль реки. Пусть проверяют все баржи и лодки. Особенно же следует смотреть за железной дорогой! Транзитные пассажирские поезда мы, конечно, проверим, а вот товарняки, дрезины ремонтных бригад – вряд ли. Людей не хватит. И еще. Неплохо было бы отпечатать и раздать старшим патрулей и постов приметы Степченко. Я дам приказ машинописному бюро, пусть постараются.
* * *
Облачившись в любимую фланелевую пижаму и колпак, Александр Никанорович Решетилов собрался уже почивать, как услышал нетерпеливый звонок. Доктор вышел в переднюю и, не отворяя двери, спросил, что угодно посетителю в столь поздний час.
– Здесь больной, доктор, впустите, – ответил глухой голос.
– Я не практикую на дому, пожалуйте завтра к девяти часам в больницу, – объяснил Решетилов и повернулся было уйти.
– Помогите раненому, помирает, – отозвались из-за двери.
Александр Никанорович чертыхнулся, зажег в передней свет и загремел замками.
На пороге, прислонясь к дверному косяку, сидел, свесив голову на грудь, человек. Решетилов сразу определил, что он без сознания. Доктор оглядел пустую лестничную клетку, сокрушенно покачал головой и наклонился над раненым.
* * *
Весь день и всю ночь Андрей мотался по городу на выделенном Черногоровым «бенце» и проверял посты. Под утро он сидел в конторе начальника товарного двора железнодорожной станции и помечал на карте те караулы, которые успел повторно проверить. Карта была армейской, довольно подробной: кроме переулков, дворов, дорог и трамвайной линии – на ней пометили схему электро– и водоснабжения города.
– Гм, водопровод действует только в центре, а как же обходятся люди на посаде и в Рабочей слободе? С реки, что ли, берут? – вслух подумал Рябинин.
– И с реки, и из колодцев, да и водовозы снабжают, – подал голос сидящий в углу дежурный. – Речная вода у нас тяжелая, все больше с озер возят. За городом озера чистые, водица мягкая, ключевая.
– Водовозы? – насторожился Андрей и глянул на конторские «ходики». – В котором часу они выезжают?
– Затемно, чтоб к утру поспеть.
– Сейчас половина четвертого. Как думаете, водовозы уже тронулись?
– Да наверняка!
Андрей сорвался с места и побежал к «бенцу».
– Заводи, быстро! – крикнул он водителю. – Гони к выезду из города.
– Куда именно? – уточнил шофер.
– Туда, где водовозы проезжают.
– А-а, Биркинский тракт, знаю.
* * *
В милицейском патруле на Биркинском тракте стояли трое. На ходу выпрыгнув из автомобиля, Рябинин спросил старшего.
– Вы, Андрей Николаич, гляжу, из железа сделаны, – козырнув, бросил старший поста. – Почитай, третий раз проверяете.
Он был зелен лицом от усталости, сотоварищи сидели на корточках у потухшего костерка.
– Водовозы проехали? – резко спросил Андрей.
– Так точно, четверть часа назад. Шесть бочек.
– Проверяли?
– Как положено. Осмотрели телеги со всех сторон, в рожи фонариком посветили. Так ведь мужики-то все знакомые.
– А сами бочки, внутри, проверили? – не отступал Андрей.
– Ну конечно. Постучали, – снисходительно улыбнулся милиционер.
– Постучали или поглядели?
Старший поста пожал плечами.
– Ясно, – кивнул Андрей и вскочил на подножку «бенца». – Жми вдогонку!
Бочки водовозов автомобиль нагнал версты через полторы. Повозки стояли у обочины, мужики собрались в кружок и что-то оживленно обсуждали.
– Кто прятал пассажира? – соскакивая на землю, наугад выпалил Рябинин.
Водовозы беспорядочно загалдели.
– Тихо! – прикрикнул Андрей. – Кто прятал?
Вперед выступил испуганный мужичок лет сорока:
– Дык, товарищ начальник, он ливольвером пригрозил…
– Он в бочке сидел? – спросил Рябинин.
– Ага…
– Митюха не виноватый, – вступился за товарища бородатый молодец. – Мы и сами не знали, гад тот Митюху у дома подстерег…
– Ну струхнул я! – заныл Митюха. – Ребятишки у меня, жена год как померла, четверых оставила… Не губите!
– Вас никто не осуждает, – успокоил мужичка Рябинин. – Почему не подали знак милиционерам?
Водовозы возмущенно закричали:
– Ага, скажи! А он – внутрях, все слышит! Бочка-то открытая.
– Апосля драки все смелые!
– Жизня-то одна, начальник!..
– Где он сошел? – оборвал мужиков Андрей.
– Дык здесь и вылез, прямо на ходу! – отчаянно воскликнул Митюха. – К «железке» через поле подался.
– А мы как увидали, что с Митюхина воза ктой-то упал, так и остановились, – поддакнул бородач. – Решили в обратку, к посту милицейскому катить.
– Далеко здесь до железной дороги? – вглядываясь в рассветную мглу, уточнил Андрей.
– С версту, не боле, – отозвались мужики.
– Приметы попутчика – быстро! – нетерпеливо потребовал Рябинин.
Митюха мучительно наморщил лоб:
– Э-эм… Выезжал я из дому в потемках, вывожу, значит, лошадь со двора под уздцы, а он тут и подваливает. Ливольвер – в бок…
– При-ме-ты! – напомнил Андрей.
– Крепкий, мордастый…
– Сегодня же, к 9.00 явитесь в ГПУ, на Советскую, 23, к Рябинину. Поняли?
– Как не понять? Приду! – засеменил Митюха.
Андрей уже не слушал его.
– Разворачивайся! – бросил он на бегу шоферу. – Мчи во весь опор в управление, доложи обо всем товарищу Черногорову. А я – к железной дороге.
– Левее берите, товарищ начальник, левее! Там полустанок! – крикнул вдогонку Рябинину бородатый водовоз.
* * *
Пожилой путевой обходчик только вышел осматривать свой участок дороги, когда на насыпь со стороны овсяного поля взобрался военный в мокрой от росы одежде.
– Видели здесь кого-либо в ближайшие полчаса? – с ходу спросил он.
– Никого не видал, – железнодорожник пожал плечами.
– А поезда через полустанок проходили? – переводя дух, поинтересовался военный.
– Аккурат десять минут назад товарный на Колчевск проследовал, – ответил обходчик.
Военный снял фуражку, вытер лоб и сел на рельс:
– Как быстро он двигается?
– Тут участок не скоростной, машинист дает двенадцать верст ходу. Я, мил человек, сам шестнадцать годков локомотивы водил, весь «профиль пути» помню! – улыбнулся железнодорожник.
Глава XXV
Вторые сутки доктор Решетилов пытался спасти жизнь неизвестного пациента. Ранение оказалось крайне тяжелым, – пуля пробила левый бок в области поясницы. Несмотря на неподобающие условия, доктор рискнул сделать операцию. Он промыл и зашил рану, однако в благополучном исходе сильно сомневался – больной потерял слишком много крови и долго пролежал без медицинской помощи. Состояние его ухудшалось. Понимая, кем мог оказаться пациент, Александр Никанорович все же решился утром доставить раненого в больницу.
Несчастный бредил, бормоча несвязные фразы, то прося у кого-то прощения, то угрожая жестокой расправой.
К утру он на минуту пришел в себя и попросил воды.
– Вам не следует пить, – устало проговорил Решетилов. – Потерпите, скоро перевезу вас в стационар, там станет легче. А пока могу предложить только это!
Александр Никанорович взял в руки шприц с морфином. Пациент сделал нечеловеческое усилие, чтобы сосредоточиться.
– А я… вас… видел, – прошептал он. – Прошу… не надо в больницу… Сдадут меня…
«Будь что будет», – подумал Решетилов, сделал укол и отправился спать.
Весь следующий день Александр Никанорович не отходил от пациента. К вечеру температура спала, черты лица заострились. Доктор провел осмотр и покачал головой: «Так и есть, отходит».
Решетилов сделал укол. Вскоре больной пришел в себя. Он огляделся, нашел глазами доктора и свистящим шепотом хрипло спросил:
– Кончаюсь?
Александр Никанорович вздохнул.
– Чайку бы, а?.. С сахарком… Если можно, – пациент попытался улыбнуться.
– Теперь можно, – доктор поднялся с кресла. – Разве что холодненького.
– Оно и лучше.
Сделав два глотка, больной поморщился:
– Не принимает душа… Который нынче день?
– Четверг, третье июля. Сейчас половина десятого по полудню.
Раненый уставился на глухо зашторенные портьеры кабинета.
– Растворить? – угадал его желание Решетилов.
Больной долго смотрел на закатный горизонт и наконец проговорил:
– Спасибо вам, доктор… Вот всю жихтаровку свою непутевую прожил без счастья… а теперь – счастлив… А ведь я и не знаю, как звать вас.
Решетилов представился и, в свою очередь, спросил имя пациента.
– …А то я, знаете ли, по долгу службы завел историю вашей болезни, так уж извольте и вы назваться, – добавил он.
– Они… все одно, вас пытать будут… так уж лучше я сам, – скривился пациент. – Вы запишите, чтоб без ошибки…
Доктор взял лист бумаги и карандаш.
– …Звать меня Фроловым Федором Дмитриевичем. Родился я в 89-м году, в Питере. Отец поначалу жил в деревне, землю пахал, потом подался на фабрику. Как помер он, мы с матерью остались, я и двое сестричек… Рос в бедности, беспутстве. Дурил, воровал. Затем и серьезные дела стал вершить. Лихо-то – оно как по маслу катится, не удержать. Пензы шальные – их только получи, пуще гонори пьянят.
Любил я риск, когда фортуна тебя за горло держит, а ты ее – за хвост. Куражился, пил сок земной от самого нутра… Уважали меня людишки.
И боялись. По ранним-то годам – оно приятственно… Потом схлопотал каторгу, надолго. Там, у царя-батюшки за пазухой, и ум, и рассудительность появились.
Да только не те, что у вас, у фраеров, в ходу. Вольный человек умен своим правилом, ловкостью рысьей, законным расчетом. Не понять вашим хлипким душам чести варнацкой. Иной долдон жалится на судьбу, сопли распускает по ветру, а мы не жалобим никого, сами берем свое… Повидал я на каторге всякого народца. Был у нас политический один, эсерик-бомбист, покушался увачкать какого-то вельможу. Ледащий такой, худосочный, на этапе казалось, кандалы его волокут, а не он их. Однако ж уважала эсерика вся шарага. Силен он оказался нутром: от холода-голода не ныл, побои конвойных терпел стойко, потешал нас на привалах байками да историями разными. А все ж презирали его законные варнаки, те, что постарше годами, опытом мудреные. Почему так? Да потому, что сила его великая была от прежней хорошей жизни да «убеждений» глупых, будто страдает он за «народ расейский». Там, дома, осталось крепенькое хозяйство, папашка-богатей, акряный [160]купчина. Сытым наш эсерик рос с молодечества, жир с губ капал. Потому и не тумкал о куске хлеба, а стал бомбы кидать, людей рвать ради забавы геройской. А ведь даже зверь лесной, коли сыт, не станет губить себе подобных! Законный уркаган – тот же волк, которого гонит промышлять голод лютый. Мы матереем на пустой желудок, нам кроме нужды, тюрем да ветра в лицо, и вспоминать-то нечего. Нету у нас хат с пожитками, деньжищ великих, жен с дитями. И бестолковых идей тоже. Смысл один: выжить. Вопреки всему…
Как-то раз на «пересылке» пел мне тюремный поп: «Для чего живешь?» Да не для чего, а как! Важно жихтаровку красиво прожить. Я свою так и прожил. Помню, поп тот тюремный спросил: «Неужто, заблудшая душа, Суда Божия не боишься?» А чего бояться? Это ему, патлатому, в рай попасть охота, мне же туда дорога заказана. Грешки, все одно, не смоешь, потому как начали они набираться с молодечества, с безмозглых лет. Куда уж теперь с ними? Их с души-то, как поклажу с воза, не сбросишь.
Фрол помолчал.
– Да вот, главное запиши, – что-то припоминая, добавил он. – Все, что вешали в этом городе на Гимназиста, я проворачивал. Не было никакого «Гимназиста»… И Умника… на грант… я подбил, – голос Федьки стал совсем тихим и слабым. – Хватит трекать… давайте, господин доктор, свечу… помирать мне пора.
Решетилов отложил карандаш:
– В вашем костюме были деньги. Очень много денег, десять тысяч. Может, их надлежит кому-то передать?
Федька прикрыл глаза:
– Себе оставьте… Это плата… за меня… Кореша отблагодарили… Все ваше… Чистое…
Он хотел еще что-то сказать, но только негромко захрипел. Ладони стали мелко шарить по простыне.
Александр Никанорович сходил за свечой. Наклоняясь к умирающему, он услышал:
– Попа не зови… Не простит.
– Бог простит, – доктор со вздохом перекрестился.
– Бог?.. – прошептал Фрол и осекся.
На его лице застыло выражение легкого удивления. Решетилов сложил руки покойника, вставил горящую свечу и пошел одеваться.
Облачившись в свежую рубашку и костюм, Александр Никанорович присел на кончик стула в гостиной – на дорожку. Ему предстоял визит в учреждение, предназначение и сущность которого доктор глубоко презирал. Он уже собирался выходить, когда в дверь позвонили.
На пороге стоял милиционер.
– Прошу прощения, доктор, – он козырнул. – Имеется приказ проверять всех медиков в городе.
А вы к тому же, как нам стало известно, который день отсутствуете на работе, сказались больным.
– А я и сам к вам собирался, – Решетилов почему-то обрадовался. – Вернее, не к вам, а в ОГПУ. Думаю, органы заинтересует мой пациент и его «исповедь».
Ближе к полуночи в камеру внутренней тюрьмы ГПУ, где Рябинин допрашивал одного из оставших– ся в живых молодчиков – Умника, постучал посыльный:
– Вас срочно спрашивает товарищ Черногоров!
Андрей застал его за чашкой кофе.
– Не желаешь? Не отказывайся, сам варил, – предложил Кирилл Петрович. – Которую ночь не спишь?
– Третью.
– То-то. Присаживайся скорей.
Рябинин с удовольствием сделал глоток.
– Ну как? – справился Черногоров. – Теперь точно взбодришься до утра. На вот, прочти.
Он передал Рябинину запись последних слов Фрола и объяснения Решетилова.
Дойдя до утверждения Федьки о том, что именно он и являлся Гимназистом, Андрей удивленно посмотрел на Черногорова.
Несчастный бредил, бормоча несвязные фразы, то прося у кого-то прощения, то угрожая жестокой расправой.
К утру он на минуту пришел в себя и попросил воды.
– Вам не следует пить, – устало проговорил Решетилов. – Потерпите, скоро перевезу вас в стационар, там станет легче. А пока могу предложить только это!
Александр Никанорович взял в руки шприц с морфином. Пациент сделал нечеловеческое усилие, чтобы сосредоточиться.
– А я… вас… видел, – прошептал он. – Прошу… не надо в больницу… Сдадут меня…
«Будь что будет», – подумал Решетилов, сделал укол и отправился спать.
Весь следующий день Александр Никанорович не отходил от пациента. К вечеру температура спала, черты лица заострились. Доктор провел осмотр и покачал головой: «Так и есть, отходит».
Решетилов сделал укол. Вскоре больной пришел в себя. Он огляделся, нашел глазами доктора и свистящим шепотом хрипло спросил:
– Кончаюсь?
Александр Никанорович вздохнул.
– Чайку бы, а?.. С сахарком… Если можно, – пациент попытался улыбнуться.
– Теперь можно, – доктор поднялся с кресла. – Разве что холодненького.
– Оно и лучше.
Сделав два глотка, больной поморщился:
– Не принимает душа… Который нынче день?
– Четверг, третье июля. Сейчас половина десятого по полудню.
Раненый уставился на глухо зашторенные портьеры кабинета.
– Растворить? – угадал его желание Решетилов.
Больной долго смотрел на закатный горизонт и наконец проговорил:
– Спасибо вам, доктор… Вот всю жихтаровку свою непутевую прожил без счастья… а теперь – счастлив… А ведь я и не знаю, как звать вас.
Решетилов представился и, в свою очередь, спросил имя пациента.
– …А то я, знаете ли, по долгу службы завел историю вашей болезни, так уж извольте и вы назваться, – добавил он.
– Они… все одно, вас пытать будут… так уж лучше я сам, – скривился пациент. – Вы запишите, чтоб без ошибки…
Доктор взял лист бумаги и карандаш.
– …Звать меня Фроловым Федором Дмитриевичем. Родился я в 89-м году, в Питере. Отец поначалу жил в деревне, землю пахал, потом подался на фабрику. Как помер он, мы с матерью остались, я и двое сестричек… Рос в бедности, беспутстве. Дурил, воровал. Затем и серьезные дела стал вершить. Лихо-то – оно как по маслу катится, не удержать. Пензы шальные – их только получи, пуще гонори пьянят.
Любил я риск, когда фортуна тебя за горло держит, а ты ее – за хвост. Куражился, пил сок земной от самого нутра… Уважали меня людишки.
И боялись. По ранним-то годам – оно приятственно… Потом схлопотал каторгу, надолго. Там, у царя-батюшки за пазухой, и ум, и рассудительность появились.
Да только не те, что у вас, у фраеров, в ходу. Вольный человек умен своим правилом, ловкостью рысьей, законным расчетом. Не понять вашим хлипким душам чести варнацкой. Иной долдон жалится на судьбу, сопли распускает по ветру, а мы не жалобим никого, сами берем свое… Повидал я на каторге всякого народца. Был у нас политический один, эсерик-бомбист, покушался увачкать какого-то вельможу. Ледащий такой, худосочный, на этапе казалось, кандалы его волокут, а не он их. Однако ж уважала эсерика вся шарага. Силен он оказался нутром: от холода-голода не ныл, побои конвойных терпел стойко, потешал нас на привалах байками да историями разными. А все ж презирали его законные варнаки, те, что постарше годами, опытом мудреные. Почему так? Да потому, что сила его великая была от прежней хорошей жизни да «убеждений» глупых, будто страдает он за «народ расейский». Там, дома, осталось крепенькое хозяйство, папашка-богатей, акряный [160]купчина. Сытым наш эсерик рос с молодечества, жир с губ капал. Потому и не тумкал о куске хлеба, а стал бомбы кидать, людей рвать ради забавы геройской. А ведь даже зверь лесной, коли сыт, не станет губить себе подобных! Законный уркаган – тот же волк, которого гонит промышлять голод лютый. Мы матереем на пустой желудок, нам кроме нужды, тюрем да ветра в лицо, и вспоминать-то нечего. Нету у нас хат с пожитками, деньжищ великих, жен с дитями. И бестолковых идей тоже. Смысл один: выжить. Вопреки всему…
Как-то раз на «пересылке» пел мне тюремный поп: «Для чего живешь?» Да не для чего, а как! Важно жихтаровку красиво прожить. Я свою так и прожил. Помню, поп тот тюремный спросил: «Неужто, заблудшая душа, Суда Божия не боишься?» А чего бояться? Это ему, патлатому, в рай попасть охота, мне же туда дорога заказана. Грешки, все одно, не смоешь, потому как начали они набираться с молодечества, с безмозглых лет. Куда уж теперь с ними? Их с души-то, как поклажу с воза, не сбросишь.
Фрол помолчал.
– Да вот, главное запиши, – что-то припоминая, добавил он. – Все, что вешали в этом городе на Гимназиста, я проворачивал. Не было никакого «Гимназиста»… И Умника… на грант… я подбил, – голос Федьки стал совсем тихим и слабым. – Хватит трекать… давайте, господин доктор, свечу… помирать мне пора.
Решетилов отложил карандаш:
– В вашем костюме были деньги. Очень много денег, десять тысяч. Может, их надлежит кому-то передать?
Федька прикрыл глаза:
– Себе оставьте… Это плата… за меня… Кореша отблагодарили… Все ваше… Чистое…
Он хотел еще что-то сказать, но только негромко захрипел. Ладони стали мелко шарить по простыне.
Александр Никанорович сходил за свечой. Наклоняясь к умирающему, он услышал:
– Попа не зови… Не простит.
– Бог простит, – доктор со вздохом перекрестился.
– Бог?.. – прошептал Фрол и осекся.
На его лице застыло выражение легкого удивления. Решетилов сложил руки покойника, вставил горящую свечу и пошел одеваться.
Облачившись в свежую рубашку и костюм, Александр Никанорович присел на кончик стула в гостиной – на дорожку. Ему предстоял визит в учреждение, предназначение и сущность которого доктор глубоко презирал. Он уже собирался выходить, когда в дверь позвонили.
На пороге стоял милиционер.
– Прошу прощения, доктор, – он козырнул. – Имеется приказ проверять всех медиков в городе.
А вы к тому же, как нам стало известно, который день отсутствуете на работе, сказались больным.
– А я и сам к вам собирался, – Решетилов почему-то обрадовался. – Вернее, не к вам, а в ОГПУ. Думаю, органы заинтересует мой пациент и его «исповедь».
* * *
Ближе к полуночи в камеру внутренней тюрьмы ГПУ, где Рябинин допрашивал одного из оставших– ся в живых молодчиков – Умника, постучал посыльный:
– Вас срочно спрашивает товарищ Черногоров!
Андрей застал его за чашкой кофе.
– Не желаешь? Не отказывайся, сам варил, – предложил Кирилл Петрович. – Которую ночь не спишь?
– Третью.
– То-то. Присаживайся скорей.
Рябинин с удовольствием сделал глоток.
– Ну как? – справился Черногоров. – Теперь точно взбодришься до утра. На вот, прочти.
Он передал Рябинину запись последних слов Фрола и объяснения Решетилова.
Дойдя до утверждения Федьки о том, что именно он и являлся Гимназистом, Андрей удивленно посмотрел на Черногорова.