Престон Дуглас. Кодекс

   — Волосатик и я теперь друзья, — улыбнулся Бораби.
   Ночью у Вернона наступил кризис. И наутро он проснулся хотя и слабый, но с ясной головой. Бораби хлопотал возле него, заставлял пить травяные настои и еще какое-то целебное варево. Выздоравливающие остались отдыхать в лагере, а индеец отправился добывать еду. Он возвратился после обеда с мешком из пальмовых листьев, в котором оказались фрукты, коренья, орехи и свежая рыба. Остаток дня он провел у костра: жарил и вялил мясо, солил рыбу и все это заворачивал в сухие листья и перевязывал травой.
   — Мы куда-нибудь собираемся? — спросил его Том. — Да.
   — Куда?
   — Поговорим потом, — отмахнулся индеец.
   Из хижины, хромая, вышел Филипп. Его нога все еще была перебинтована, во рту он держал трубку. Он доковылял до костра и сел у огня. И, наливая в кружку заваренный Бораби чай, заметил:
   — Нашего индейца стоило бы поместить на обложку «Нэшнл джиографик».
   К ним присоединился Вернон и неуверенно устроился на бревне.
   — Вернон, кушать! — тут же засуетился Бораби и сунул ему в дрожащие руки кружку с супом. Вернон принял еду и пробормотал благодарность.
   — Добро пожаловать в страну живых, — рассмеялся Филипп.
   Брат не ответил. Он был еще очень слаб и бледен. Смахнул пот со лба и проглотил очередную ложку супа.
   — Итак, вот мы и собрались, — буркнул Филипп. — Трое его сыновей.
   Том заметил, что в голосе брата появилось раздражение. В костре рассыпалось искрами полено.
   — И во что же такое мы втравились по его милости? По милости нашего старика. Предлагаю за него тост! — Филипп осушил кружку с чаем.
   Том присмотрелся к нему — Филипп поправлялся на удивление быстро. Еще недавно мертвые глаза ожили, но ожили злостью.
   Он огляделся.
   — И что теперь, братья мои?
   Вернон пожал плечами. Его лицо посерело и осунулось, вокруг глаз обозначались темные круги. Он влил в рот новую ложку супа.
   — Уберемся восвояси, поджав хвосты, и позволим Хаузеру присвоить Липпи, Моне, Брака и все остальное? Или пойдем на Серро-Асуль, где, не исключено, кончим тем, что наши кишки развесят по кустам? — Филипп помолчал и снова раскурил трубку. — Такой выбор стоит перед нами.
   Никто не ответил, и он окинул взглядом каждого по очереди.
   — Я задаю серьезный вопрос, — продолжал Филипп. — Собираетесь ли вы закрыть глаза на то, как распоясался этот жирный Кортес, который вот-вот завладеет нашим имуществом?
   Первым поднял глаза Вернон. Болезнь оставила на его лице отпечаток, голос звучал слабо:
   — Ответь на свой вопрос сам. Это ведь ты привел сюда Хаузера.
   Филипп холодно посмотрел на брата:
   — Я полагал, что эпоха взаимных упреков прошла.
   — А на мой взгляд, только начинается.
   — Перестаньте, — оборвал их Том, — здесь не время и не место ссориться.
   Вернон повернулся к Тому:
   — Филипп притащил сюда этого психопата и должен за это ответить.
   — Я действовал с добрыми намерениями. Понятия не имел, что этот Хаузер окажется таким монстром. И я уже ответил за свой поступок. Взгляни на меня!
   Вернон покачал головой.
   — Раз никто не желает брать вину на себя, значит, истинный виновник — наш отец, — продолжал Филипп. — Неужели никто из присутствующих хотя бы чуточку не злится на него? Это благодаря ему мы чуть не погибли.
   — Он хотел испытать нас, — возразил Том.
   — Ты его защищаешь?
   — Стараюсь понять.
   — Я его прекрасно понимаю. Эта идиотская экспедиция на поиски гробницы — очередное испытание из числа многих. Вспомните спортивных тренеров, инструкторов по лыжам, уроки истории искусства и верховой езды, музыки и шахмат, увещевания, назидания и угрозы. Вспомните дни, когда мы приносили из школы отметки. Он всегда считал нас неисправимыми кретинами. Взять хотя бы меня: тридцать семь лет — и все еще преподаватель в колледже. Ты, Том, лечишь лошадей в Юте. Ты, Вернон, потратил лучшие годы жизни, распевая песенки со всякими браминами.
   Бораби поднялся на ноги. Он проделал это с такой осмотрительной неторопливостью, что все замолчали.
   — Нехороший разговор.
   — Тебя, Бораби, это не касается! — отрезал Филипп.
   — Прекратить нехороший разговор.
   Филипп не обратил на него внимания и продолжал, обращаясь к Тому:
   — Отец мог завещать нам свои деньги, как все нормальные люди. Или выбросить их. Отлично, я бы пережил. В конце концов, это его деньги. Но он придумал, как помучить нас ими.
   Бораби ожег его взглядом.
   — Заткнись, брат! Или я хлестать тебя по заднице.
   — Мне все равно, что ты спас нам жизнь, — оборвал его Филипп. — Не лезь в наше семейное дело! — На его лбу запульсировала жилка. Том ни разу не видел брата в таком состоянии.
   — Слушать меня, мой маленький брат! — Бораби распрямился во весь свой небольшой рост и сжал кулаки.
   Последовала недолгая пауза, и вдруг Филипп расхохотался. Он содрогался, тряс головой, и его тело обмякло.
   — Господи! Этот парень не шутит.
   — Мы все взвинченны, — начал успокаивать его Том. — Бораби прав: здесь не место спорить.
   — Вечером мы говорить об очень важном, — заявил индеец.
   — О чем? — спросил Филипп.
   Бораби повернулся к кастрюле с супом, и его раскрашенное лицо сделалось непроницаемым.
   — Увидите.

48

   Льюис Скиба откинулся в кожаном кресле в своем обитом деревянными панелями кабинете и развернул газету на колонке редактора. Попытался читать, но отвлекали доносившиеся из другого конца дома всхлипы и вопли кларнета, на котором учился играть его сын. Со времени последнего звонка Хаузера прошло почти две недели. Он явно с ним играл и держал в неведении. Или что-то случилось? Он… что-то уже сделал?
   Глаза Скибы бегали по строкам передовицы, но как он ни пытался справиться с приступом самобичевания, слова проходили мимо сознания, и он не понимал их смысла. Центральный Гондурас считался опасным местом. Не исключено, что Хаузер где-то оступился, совершил ошибку, чего-то недодумал, подцепил лихорадку… Мало ли что могло с ним приключиться. Факт оставался фактом — человек исчез. Две недели — немалый срок. Может быть, братья Бродбенты оказались Хаузеру не по зубам: он попытался разделаться с ними, а в итоге они убили его?
   Скиба вопреки всякому здравому смыслу надеялся, что именно так и случилось. В его голове не укладывался факт, что он в самом деле приказал Хаузеру уничтожить этих людей. О чем он только думал? У Скибы вырвался невольный стон. Хоть бы этот Хаузер погиб! Слишком поздно Льюис осознал, что предпочел бы потерять все, чем стать виновником убийства. Он сам преступник. Это у него сорвалось с языка: «Убейте их!» Господи, почему Хаузер так настаивал, чтобы он произнес эти слова? Как могло произойти, что он — звезда школьной футбольной команды, выпускник Стэнфордского университета и Уартона, стипендиат программы Фулбрайта ^[39]и управляющий компанией из разряда «Форчун-500» ^[40]— позволил загнать себя в ловушку, поддался помешанному на убийствах дешевому психопату? Скиба всегда считал, что он — человек твердых моральных устоев и высокой нравственности, интеллектуал, то есть хорошийчеловек. Он был заботливым отцом. Не обманывал жену. Постоянно ходил в церковь. Заседал в правлении и отдавал на благотворительность изрядную долю своих доходов. И вдруг какой-то доморощенный шпик срывает с него маску и демонстрирует истинное лицо. Он этого никогда не простит — ни себе, ни Хаузеру.
   Скиба снова вспомнил лето из детства на озере — дощатый сарайчик, убегающий в воду причал, запах костра и сосен. Вот если бы можно было повернуть время вспять, оказаться там и начать жить сначала. Пережить все заново.
   Он мучительно застонал, выбросил эту мысль из головы и глотнул виски из стоявшего у локтя стакана. Все это в прошлом и больше не вернется. Часы назад не повернуть. Что сделано, то сделано. Он получит фармакопею, манускрипт, быть может, даст новый толчок процветанию компании Лэмпа и никто ни о чем не узнает. А он как-нибудь переживет. Должен пережить. Но запомнит навсегда, что способен на убийство.
   Скиба сердито тряхнул газетой и снова начал изучать колонку редактора.
   В этот момент ожил телефон. Звонил рабочий аппарат с защищенной линией. Скиба сложил газету, поднялся, подошел и снял трубку.
   Голос звучал словно издалека, но чисто, как колокольчик. Это был его собственныйголос: «Сделай это! Убей их, черт тебя подери! Убей братьев!»
   Скиба будто получил удар в солнечное сплетение. Он задохнулся, ему не хватало воздуха. Послышалось шипение, и его голос, словно призрак из прошлого, повторил: «Сделай это! Убей их, черт тебя подери! Убей братьев!»
   — Узнаете? — теперь в трубке телефона с шифратором говорил Хаузер.
   Скиба, пытаясь заставить легкие работать, сделал судорожный вдох.
   — Привет.
   — Никогда больше не звоните мне домой! — возмутился Льюис.
   — Вы меня об этом не просили.
   — Как вы узнали номер?
   — Вы что, забыли, я же частный сыщик.
   Скиба поперхнулся. Нет смысла отвечать. Теперь он понял, почему Хаузер был так настойчив. Его заманили в ловушку.
   — Мы в Белом городе. Управляющий ждал.
   — И нам известно, что Бродбент отправился именно сюда. Заставил кучку здешних индейцев похоронить себя в той самой гробнице, которую ограбил сорок лет назад. В той самой, где, возможно, нашел кодекс. Чувствуете, какова ирония судьбы?
   Послышался хлопок, который благодаря скрэмблеру перешел в продолжительный скрежет в трубке. Чтобы записать его голос, Хаузер, должно быть, отключал шифратор. И теперь ему ничто не мешало получить свои пятьдесят миллионов. Наоборот, у Скибы было такое ощущение, что ему предстоит заплатить больше, гораздо больше — и расплачиваться до конца жизни. Хаузер держал его за горло. Каким же он оказался идиотом — позволил перехитрить себя, как ребенок. Невероятно!
   — Слышали? Этот прекрасный звук — взрыв динамита. Мои люди трудятся над пирамидой. Беда в том, что Белый город — огромное заросшее пространство, и Макс мог похоронить себя где угодно. Тем не менее спешу сообщить об изменениях в планах: после того как мы отыщем могилу и добудем кодекс, наш путь пойдет на запад через горы и Эль-Сальвадор к Тихому океану. Сначала пешком, затем вниз по реке. Это займет немного больше времени. Так что кодекс получите через месяц.
   — Но вы говорили…
   — Помню. Первоначально я планировал доставить кодекс вертолетом из Сан-Педро-Сула. Но в таком случае мне пришлось бы объяснять, как погибла пара-тройка гондурасских солдат. К тому же разве предугадаешь, когда какому-нибудь местному хвастливому генералишке стукнет в голову наложить лапу на чужое добро и объявить его национальным достоянием? Единственный вертолет принадлежит военным, и чтобы его заполучить, пришлось бы непременно пересечься с армией. Поэтому мы тихо и мирно повернем в неожиданную сторону — на запад. Поверьте, это лучший путь.
   Скиба снова поперхнулся. Погибшие солдаты? От разговора с Хаузером его начинало мутить. Подмывало спросить, уж не дело ли это рук самого Хаузера, но слова не шли с языка.
   — Кстати, если вас интересует, я не выполнил ваш приказ: трое братьев Бродбентов до сих пор живы. Живучие типы. Но я не забыл обещания и обязательно все сделаю.
   Не выполнил приказ! Скиба вновь почувствовал в горле ком. Проглотил его и чуть не задохнулся. Они живы!
   — Я передумал, — прохрипел он.
   — Вы о чем?
   — Не делайте этого.
   — Чего именно?
   — Не убивайте их.
   — Поздновато передумали, — усмехнулся Хаузер.
   — Ради Бога, не надо. Приказываю вам не трогать их! Разберемся как-нибудь иначе.
   Но связь уже оборвалась. Послышался шорох. Скиба повернул мокрое от пота лицо. На пороге стоял его сын. Он был в свободной пижаме, светлые волосы торчали во все стороны, в руке он держал кларнет.
   — Кого не убивать, папа?

49

   В тот вечер Бораби порадовал их обедом из трех блюд: на первое рыбный суп, на второе мясо, приправленное крохотными вареными яйцами с птичьими зародышами внутри, и на десерт — фруктовый салат. Он заставлял их есть, пока всем чуть не стало плохо. Когда последнее блюдо исчезло в желудках, из карманов появились трубки, и табачный дым повел борьбу с налетевшими в сумерках насекомыми. Небо было чистым, из-за темного силуэта Серро-Асуль вставала горбатая луна. Трое братьев и Сэлли сидели полукругом у костра и ждали, когда заговорит Бораби. Несколько минут индеец молча курил, затем отложил трубку и, задержав подолгу на каждом взгляд, обвел глазами всю компанию. Затянули песню ночные лягушки, и их голоса влились в хор других голосов — таинственных криков, уханья, писков и хлопанья крыльями.
   — Что ж, братья, — произнес Бораби и помолчал. — Начну свою историю с самого начала — за год до того, как родился сам. В тот год белый человек в одиночку поднялся по реке и перешел через горы. В деревню тара он попал полумертвым. До него там ни разу не видели белого. Его внесли в хижину, накормили, вернули к жизни. Белый человек жил с тара, учился говорить на нашем языке. Его спросили, зачем он пришел. Он сказал: чтобы найти Белый город, который мы называем Сукиа-Тара. Это город наших предков. Теперь мы приходим в него только для того, чтобы хоронить мертвецов. Его отвели в Сукиа-Тара. Тогда никто не знал, что он намеревался обокрасть город… Вскоре белый человек взял себе женщину из тара.
   — Еще бы, — хмыкнул Филипп. — Разве отец упустит возможность поамурничать?
   Индеец осадил его взглядом.
   — Брат, кто из нас рассказывать историю: ты или я?
   — Хорошо, хорошо, продолжай, — махнул рукой Филипп.
   — Я уже сказать, что белый человек взял женщину из тара. Эта женщина — моя мать.
   — Он женился на твоей матери? — вытаращил глаза Том.
   — А как же иначе? Поэтому мы с вами братья.
   Когда слова Бораби дошли до сознания Тома, он потерял дар речи. Том во все глаза смотрел на индейца, будто увидел его впервые. Взгляд скользил по раскрашенному лицу, татуировкам, подпиленным кончикам зубов, гирькам вушах, но вместе с тем подмечал зеленые глаза, высокий лоб, упрямую складку у рта, четкую линию скул.
   — Господи, — пробормотал он.
   — Что? — переспросил Вернон. — Том, что такое?
   Том повернулся к Филиппу. Тот был поражен не меньше его. И, не спуская с Бораби глаз, медленно поднимался на ноги. Индеец снова заговорил:
   — После того как папа жениться на маме, она родила меня и назвала как отца.
   — Бораби, — пробормотал Филипп. И добавил: — Бродбент. Все надолго замолчали.
   — Вы что, не понимаете? Бораби и Бродбент — одинаковые имена.
   — Ты утверждаешь, что ты наш брат? — Смысл сказанного стал наконец доходить и до Вернона.
   Ему никто не ответил.
   Филипп подошел к индейцу, наклонился и, приблизившись вплотную, принялся разглядывать, словно перед ним был забавный уродец. Бораби вынул трубку изо рта и нервно спросил:
   — Что, брат, увидел привидение?
   — В каком-то смысле да. — Индеец сидел не шевелясь.
   — Господи, — прошептал Филипп. — Ты наш брат. Причем старший. Оказывается, я не первенец, но никогда об этом не знал.
   — Я и говорю: мы все братья. Что вы подумали, когда я сказать «мы братья»? Думали, я шутить?
   — Мы решили, что ты говорил не буквально, — пробормотал Том.
   — В таком случае зачем я спасать ваши жизни?
   — Мы не понимали. Нам показалось, что ты святой.
   — Я святой? — рассмеялся индеец. — Какой ты забавный, брат! Мы все братья. У нас один отец. Я Бораби. Вы Бораби! — Он стукнул себя в грудь.
   — Наша фамилия Бродбент, — поправил его Филипп.
   — Бродбейн… я плохо говорить. Но вы меня понимать. Я так долго был Бораби. Пусть и останусь Бораби.
   Внезапно к небесам взлетел смех Сэлли. Девушка вскочила на ноги и обошла костер.
   — Мало нам было троих Бродбентов. Появился четвертый. Заполонили весь мир.
   До Вернона в последнюю очередь дошло, кем приходится им индеец, но к первому вернулось присутствие духа. Он поднялся и подошел к Бораби.
   — Рад приветствовать тебя в качестве брата! — Он заключил индейца в объятия, а тот, немного удивленный, ответил по обычаю тара.
   Когда Вернон отступил в сторону, к Бораби подошел Том и протянул руку.
   — Что-то не так с рукой? — недоуменно спросил индеец. «Он — мой брат, но не знает даже, что такое рукопожатие», — подумал Том. С улыбкой обнял индейца и, как и Вернон, удостоился ритуального приветствия. Том отошел, снова присмотрелся к Бораби и на этот раз увидел в его лице свое отражение. Свое, отца и братьев.
   Наконец очередь дошла и до Филиппа. Он тоже протянул индейцу руку.
   — Я не любитель целоваться и обниматься. Мы, гринго, здороваемся друг с другом вот так. Я тебя научу. Протяни руку. — Он от души стиснул индейцу ладонь. А когда отпустил, Бораби уставился на руку, словно ожидал увидеть, что ему переломали все пальцы. — Добро пожаловать в наш клуб. Клуб затраханных в доску сынков Максвелла Бродбента. Список членов растет не по дням, а по часам.
   — Что такое затраханный в доску клуб? — спросил индеец.
   — Не бери в голову, — махнул рукой Филипп. Последней к Бораби подошла Сэлли и тоже обняла.
   — Я тут единственная, слава Богу, не из Бродбентов, — улыбнулась она.
   Все снова расселись вокруг костра и смущенно замолчали.
   — Подумать только, какое воссоединение семьи, — изумленно покачал головой Филипп. — Наш дорогой папаша даже после смерти преподносит нам сюрпризы.
   — Именно это я и хотел вам сообщить, — заговорил Бораби. — Наш отец не умер.

50

   Наступила ночь, но ничто не изменилось в глубине гробницы, куда уже тысячу лет не проникал дневной свет. Марк Хаузер шагнул через проделанную дыру в недра пирамиды и вдохнул пыль веков. Как ни странно, воздух оказался свежим и без неприятных запахов — никаких признаков гниения и разложения. Хаузер повел лучом мощного галогенового фонаря, и втемноте вспыхнули золото и нефрит вперемешку с пылью и коричневыми костями. На богато украшенном письменами погребальном постаменте покоился мертвец.
   Хаузер сделал шаг вперед и стряхнул кольцо с костяшки пальца скелета. Оно было великолепным, с вырезанной из агата головой ягуара. Он опустил его в карман и занялся другими оставшимися на теле вещами — золотым обручем с шеи, нефритовыми подвесками, нашел еще одно кольцо. Мелкие украшения спрятал в карман и не спеша обошел погребальную камеру.
   Голова умершего покоилась на противоположном от входа конце возвышения. За долгие века его челюсть освободилась от пут и отвалилась, и от этого череп приобрел изумленный вид, словно мертвец так и не сумел поверить, что расстался с жизнью. Кожи почти не осталось, но на макушке сохранились ни к чему не прикрепленные, заплетенные в косички волосы. Хаузер поднял череп, челюсть клацнула и повисла на нитях сухожилий.
   Бедный Йорик!
   Он посветил на стены. Из-под известкового налета и плесени просвечивали тусклые фрески. В угол, после какого-то давнишнего землетрясения, скатились кувшины. Их припорошило землей, многие были разбиты. Сквозь своды пробились корни растений и спутанной массой висели в неподвижном воздухе.
   Хаузер повернулся к лейтенанту:
   — Это здесь единственное захоронение?
   — На этой стороне пирамиды да. А другую сторону мы еще не взорвали.
   Американец покачал головой. Он не сомневался, что Макса в пирамиде нет. Он, подобно Тутанхамону, ни за что не похоронил бы себя в таком очевидном месте. В этом был весь Максвелл Бродбент.
   Хаузер обратился к гондурасцу:
   — Teniente, соберите людей. Нам предстоит прочесать этот город с востока на запад.
   Хаузер понял, что все еще держит череп в руке, и швырнул в угол. Череп глухо ударился о каменный пол и, точно сделанный из гипса, рассыпался на куски. Нижняя челюсть отскочила в сторону, несколько раз нелепо перевернулась и застыла в пыли.
   Варварские поиски продолжались, храмы рвали динамитом один за другим. Хаузер только головой качал. Он знал, что есть более действенный способ добиться успеха. Гораздо более действенный.

51

   — Так, значит, наш отец не умер? — воскликнул Филипп.
   — Нет.
   — И не похоронил себя?
   — Можно я закончить рассказ? После того как отец прожил с племенем тара год, моя мать родить меня. Но он все время говорить о Белом городе и пропадать там по несколько дней. Вождь запрещал, но он не слушал. Искал и копал золото. Потом нашел место, где есть гробницы, открыл могилу древнего правителя тара и ограбил ее. Ему помогли плохие люди из нашего племени. Он бежал по реке с сокровищем и скрылся.
   — Оставив твою мать с носом и с ребенком, — хмыкнул Филипп. — Точно так он поступил с другими своими женами.
   Бораби резко обернулся:
   — Я рассказывать историю. А ты закрой свою молотилку.
   Том испытал потрясение дежа-вю. «Закрой свою молотилку» было чистейшим максвеллизмом. Любимое выражение отца — и вдруг он слышит его из уст полуголого диковинного человека с раскрашенным лицом и оттянутыми до плеч мочками ушей. Мысли пошли кругом. Он забрался на край земли и что же здесь обнаружил? Брата!
   — Больше я отца не видеть, до самого теперь. Мать умереть два года назад. И вдруг он пришел. Я рад его видеть. Он сказал, что умирает. Раскаялся. И привез обратно сокровища, которые украл у нашего народа. А взамен попросил похоронить себя в гробнице тара со всеми своими богатствами. Он говорить с вождем тара, и Ках ответил: «Да. Ты вернулся с сокровищами, и мы похороним тебя, как древнего правителя». Отец уехал и вскоре возвратился со множеством ящиков. Вождь посылал людей на побережье, чтобы помочь ему привезти богатства.
   — Отец тебя вспомнил? — спросил Том.
   — О да. Он очень счастлив. Мы ходить на рыбалку.
   — Неужели? — раздраженно передразнил индейца Филипп. — Так-таки на рыбалку? И кто поймал самую большую рыбу?
   — Я! — гордо ответил Бораби. — Убил копьем.
   — Поздравляю!
   — Филипп… — пробормотал Том.
   — Если Бораби провел с ним хоть сколько-то времени, отец его возненавидел, как всех нас, — перебил его брат.
   — Филипп, ты прекрасно понимаешь: отец не испытывает к нам ненависти, — возразил Том.
   — Я чуть не отдал концы. Меня пытали. Ты хоть представляешь, какие чувства испытывает человек, который понимает, что умирает? Вот оно, отцовское наследство! А теперь к нам является размалеванный индеец, утверждает, что он наш старший брат и ходил с отцом на рыбалку, пока мы подыхали в чаще.
   — Ты кончишь сердиться, брат? — спросил Бораби.
   — Никогда.
   — Отец тоже сердитый человек.
   — Это ты мне говоришь?
   — Ты сын очень похож, как твой отец. — Филипп закатил глаза:
   — Вот это что-то новенькое: индейский психоаналитик из джунглей.
   — Потому что ты похож, как твой отец, ты его любишь больше других. И больше других обижаешься. А теперь обижен, потому что обнаружил, что, оказывается, старший брат не ты. Старший брат я.
   Последовала короткая пауза, а затем Филипп разразился грубоватым смехом:
   — Ну ты и загнул! Разве я могу идти в сравнение с неграмотным, татуированным индейцем с подпиленными зубами?
   Бораби помолчал.
   — Так я продолжу? — наконец проговорил он.
   — Сделай одолжение.
   — Ках устроил все, что нужно для смерти и похорон отца. Когда день настал, был большой праздник. Очень, очень большой. Пришли все тара. И отец тоже. Он очень радовался своим похоронам. Каждый получил подарки: кастрюли, сковородки и ножи.
   Том и Сэлли переглянулись.
   — Это в его духе, — усмехнулся Филипп. — Я так и вижу, как старый сукин сын выставлялся на собственных похоронах.
   — Ты прав, Филипп. Отец радовался. Он много ел, пил, смеялся и пел. Открывал ящики и показывал священные сокровища белых людей. Всем понравилась Мать Мария с младенцем Иисусом на руках. У белых людей красивые боги.
   — Липпи! — закричал Филипп. — Картина в хорошем состоянии? Как она перенесла дорогу?
   — Самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видел. Когда я смотрю на нее, то вижу нечто такое, чего раньше не замечал в белом человеке.
   — Да-да, одна из лучших работ Липпи. Страшно представить, что ее засунули в сырую гробницу.
   — Но Ках обмануть отца. Он обещал в конце праздника дать ему яд, чтобы тот безболезненно умереть. Но вместо этого дал другой, от которого отец заснуть. Кроме Каха, об этом никто не знает.
   — Совсем как у Шекспира, — заметил Филипп.
   — Спящего отца перенесли в гробницу с сокровищами. Завалили вход и замуровали в могиле. Мы все думали, что он мертв. Один Ках знал, что он не мертв, а только спит. И потом проснется в темной гробнице.
   — Подождите, — вступил в разговор Вернон, — я что-то ничего не понимаю.
   — А что тут понимать? — повернулся к нему Филипп. — Они похоронили отца заживо.
   Все замолчали.
   — Не они, — возразил Бораби. — Обмануть Ках. Племя тара ничего не знать.
   — Без еды, без воды… — пробормотал Филипп. — Господи, это ужасно…
   — Братья, — перебил его индеец, — наш обычай ставить в могилу много еды и много воды, чтобы есть и пить на том свете.
   Том почувствовал, как у него по спине поползли мурашки.
   — Ты утверждаешь, что отец жив и замурован в гробнице? — Да.